Сережка три года сидел с Юлькой, а в начале четвертого класса их посадили на разные парты. Очень сложно было учиться в классе, в котором было так много учителей, а самое неприятное, это то, что невозможно было повернуть голову и посмотреть на Юльку. Она сидела теперь далеко от Сережки, но мальчик все равно поворачивался и каждую свободную минуту смотрел.
Юлька очень смешная: разговаривает с кем-нибудь и на ее мордашке как в зеркале, отражается выражение лица человека, с которым она говорит, а губы все время шевелятся, будто повторяют все, что говорит ее собеседник.
Учительница по математике была теперь их классной руководительницей. Не нравилось Сереже, что она редко улыбается и глаза у нее колючие. Сколько раз Сережа встретился с ней взглядом, столько раз укололся. И белый воротничок на черном платье был с длинными и острыми углами.
- Синицын, ты очень рассеянный, я не знаю, как это тебе ваша учительница ставила пять по математике. При таком внимании ты у меня больше тройки вряд ли будешь иметь, - получил он опять выговор, когда повернулся спиной к доске и следил, как Юлька выводит цифры и шевелит губами, повторяя их про себя. А сейчас, когда он получил выговор от учительницы, Юлька покраснела так, как будто это ее отчитали за невнимание. Она так всегда. Сколько они с Сережей сидели, столько она все его беды переживала как свои.
- Славная девочка, - говорила Сережина мама про Юльку, и Сереже тоже казалось, что славная, только ему еще казалось, что она не просто славная, а что она ОЧЕНЬ славная девочка.
В этом году у Сережи вся первая четверть как-то не задалась: почти по всем предметам у него были четверки и тройки. Он просто не мог слушать учителей и смотреть на Юльку одновременно, а для него это было также важно, как и слушать урок. Только смотреть на нее ему ХОТЕЛОСЬ, а уроки слушать было НАДО.
С первого родительского собрания мама пришла расстроенная. Они долго шептались с папой, а потом решили поговорить с Сережкой.
- Малыш, ты не можешь мне объяснить, что с тобой случилось? Может быть, у тебя очки ослабели, надо сходить к окулисту? - осенило папу.
- Нет, пап, я вижу хорошо, вот только я не вижу Юльку, и меня это очень отвлекает.
Папа растерянно посмотрел на маму, и они ушли на кухню. Когда они не знают, как его воспитывать, то они всегда вот так уходят и вначале шепчутся, а потом, так громко спорят, что можно было бы и не уходить...
Вот и сейчас:
- Алеша, давай поговорим с классным руководителем, ведь она тоже женщина, мать, должна понять, ведь он привык, ему трудно в новой обстановке, а Юля уже нечто привычное.
- Мама, Юля не НЕЧТО, - крикнул Сережа и неожиданно для себя заплакал. Как им было объяснить, что она ему почти как мама и папа, но они ведь обидятся, если им так сказать, не захотят понять.
И тут он решил написать письмо, вернее объяснительную записку своей классной руководительнице, ведь мама же сказала, что учительница - женщина, мать, она должна понять, что ему никак нельзя без Юльки.
Он сел и начал писать:
"Дорогая", - но потом зачеркнул и написал, как обычно мама пишет на записках учительнице, - "Уважаемая Валентина Афанасьевна". Но Сереже показалось, что как-то очень сухо получается, и он написал: "Дорогая мать, сестра, жена и подруга Валентина Афанасьевна, - потом подумал, подумал и поставил три восклицательных знака.
- Я, Сережа Синицын, пишу вам эту объяснительную записку...
Очень это трудное занятие, оказывается, писать объяснительные записки. Понятно, почему папа говорил тогда, что ему лучше отработать несколько суббот, чем написать одну объяснительную записку.
Сережа погрыз в задумчивости ручку и стал писать дальше:
"Я три года сидел на одной парте с Юлькой (но потом он зачеркнул и написал: с Юлией Мальцевой). Я к ней очень привык и мне теперь уроки не идут на ум, потому что я не могу без нее соображать, вернее соображаю, но плохо, потому что постоянно верчусь, чтобы посмотреть на нее. В следующих строках своей записки я хочу сообщить вам (так писала письма прабабушка), что, если Вы посадите ее назад ко мне за парту, то я обязуюсь:
а) не вертеться,
б) слушать внимательно учителей,
в) закончить вторую четверть на "пять" и "четыре".
Потом Сережа долго сидел и думал, как же ему закончить записку. Он еще посидел, подумал и написал: "А, если Вы меня не посадите к Юльке, то я в последних строках своей объяснительной записки хочу сообщить, что я тогда буду:
а) учиться очень плохо,
б) на уроках буду вертеться,
в) закончу даже весь учебный год на одни тройки."
Потом написал: "Целую, Ваш Синицын", - подумал и "целую" зачеркнул, потому что это все-таки не личное письмо, а серьезная записка и неизвестно, как учительница воспримет его сыновний поцелуй.
Свою объяснительную записку он вложил в тетрадь по математике на той странице, где была домашняя работа.
Валентина Афанасьевна на урок математики пришла с вожатой, маленькой и какой-то испуганной Раечкой.
- Раечка, мы проведем внеочередное классное собрание, а вы, Раечка, будете вести протокол.
Раечка согласно закивала маленькой, аккуратной головой. Тут учительница повернулась к Сереже и, уколов его своим взглядом, попросила выйти к доске.
- Я хочу, чтобы класс помог разобраться в наших с тобой отношениях. У нас теперь демократия и я не могу единолично решать проблемы класса и каждого в отдельности.
Раечка, Вы успеваете писать? - спросила она старательную вожатую, которая все так же быстро закивала черненькой головой.
- Ты, Синицын, согласен, чтобы товарищи помогли мне разобраться в нашем деле.
Сережа никак не мог понять смысла всего происходящего. Он стоял у доски и смотрел на Юльку, которая испуганными глазами смотрела то на него, то на учительницу. Он улыбнулся и подморгнул Юльке, чтобы она так не переживала, и у нее на лице тут же отразилась и его улыбка, и даже она ему точно так же подмигнула.
- Я должна довести до вашего сведения, как до коллектива, которому, я думаю, не безразлична судьба каждого вашего члена. Вот, полюбуйтесь, перед вами... - учительница многозначительно помолчала, - перед вами... кавалер, который, видите ли, не будет учиться, если его не посадят с... дамой, так сказать, его сердца...
Валентина Афанасьевна оглядела класс и остановила свой колючий взгляд на Юльке.
- Может быть, ты. Юля, объяснишь своему... однокласснику, что вам еще рано ставить учебу в зависимость от ...всяких глупостей. Раечка, вы успеваете записывать? - остановилась математичка и строго посмотрела на вожатую, которая сидела и смотрела широко раскрытыми глазами на Сережу.
Юлька пошла к доске, она встала рядом с Сережкой и, ухватившись за кончики фартука, неловко крутила их в руках.
- Вот тут у меня записка от Синицына, в которой он требует, чтобы его посадили с Мальцевой и грозит, что в ином случае будет плохо учиться. Как вам это нравится, - спросила она у Раечки.
Раечка поднялась из-за парты и молча пожала плечами.
- Я вам сейчас прочитаю это сочинение, в котором, кстати, полно ошибок, - укоризненно проговорила учительница, глядя на Сережу.
- Я его написал вам, - неожиданно сорвался Сережа и вырвал записку у учительницы.
- Ах ты, жених сопливый, гляньте-ка на него, да тебя надо с милицией усмирять, да ты просто социально опасен.
Юлька закусила дрожащие губы и из ее глаз текли крупные слезы.
Учительница пошла к Юле и, достав платочек из-за рукава, вытерла ей слезы: "Садись, Юля, тебя никто ни в чем не обвиняет, не плачь, довел девочку до слез, видишь, как ей стыдно за тебя, жених. Я вообще буду просить, чтобы тебя перевели в другой класс". Сережка молча рвал на мелкие-мелкие кусочки свою записку, а Юлька оттолкнула руку Валентины Афанасьевны, подошла к нему и, зажмурив глаза, из которых текли маленькими ручейками слезы, поцеловала его в нос, а потом в губы.
Почему мне так плохо, когда мне так хорошо?
Мама ждала в гости своего начальника, а Андрюшка его не любил, даже, можно сказать, терпеть не мог. Мама часто приходила домой вся в слезах, и папа успокаивал ее: "Ну что поделаешь, если твой начальник такой грубиян?"
К приходу гостей родители купили огромную красивую коробку конфет, а когда Андрей попросил у мамы одну конфету, она сказала, что открывать коробку не будет. Андрей вначале расстроился, а потом решил, что он и без разрешения обойдется. Как только мама ушла из дому, он открыл коробку, налил себе чаю, взял свою любимую книгу про Тома Сойера. Опомнился он оттого, что рука его, которой он пытался нащупать конфету, шарила по пустой коробке. Вот это да! Это, пожалуй, рекорд! Такое количество конфет всего за четыре страницы!
Но после восторга, пришла мысль, а что скажет мама. Тогда Андрей придумал, как выйти из положения: аккуратно натянул на коробку оберточный целлофан и заклеил его в том месте, где он был разорван. Ничего! Комар носа не подточит. Ну, вот такие воры сидят в магазинах, которые конфеты съедают, а пустые коробки продают, а, возможно, это такие обжоры на фабрике, съели все конфеты, а пустую коробку - в магазинчик.
Андрюха даже успокоился, но где-то под ложечкой все-таки посасывало. И тогда он продолжил чтение.
Но слова не складывались в предложения, смысл куда-то ускользал. Тогда Андрей решил сбегать в магазин. Возле магазина, как всегда, сидел нищий дядя Федя. Он обрадовался, когда увидел Андрюху, так как тот всегда покупал ему булочку и присаживался поговорить.
- Ты чего это такой пасмурный, Андрей Петрович, глянь, как хорошо-то сегодня, денек какой! Солнышко, птички поют. Клевером пахнет с газонов. Чуешь? Ох, и добрая же эта штука жизнь, вот живу - живу не приедается. А? - он пытливо посмотрел на мальчика и полез в карман. - Я вот тебе свистульку сделал, возьми. Но Андрюхе было плохо, и он мрачно промолчал, взял свисток и зашел в магазин. Ему было непонятно, как этот странный человек может быть всегда таким веселым. Он попал в аварию. У него не было руки и ноги. Жена и дети его бросили, а он - радуется чему-то...! Люди уже давно привыкли, что он всех знает по именам и отчествам, даже детей. Дядя Федя находил всем ласковое слово, и даже не стыдился того, что побирается: "Я же не граблю, а прошу дать то, чего не жалко".
Ему всегда хорошо. Как это может быть? А вот Андрею так хорошо живется, но отчего же ему так плохо? Вот и солнца он не заметил, и птиц не слышал до тех пор, пока дядя Федя не сказал, а как клевер пахнет, - вообще не чувствовал никогда. Так почему же ему так плохо, когда ему так хорошо?
У каждого свое счастье
Федька давно мечтал о велосипеде. Он ему даже снился: красный, с блестящим рулем и звонком. Едешь, а счетчик - щелк, щелк и считает, сколько ты километров накрутил.
А вчера он просто глазам не поверил: сыну фермера Авдеева, Ваське, купили велосипед. Именно такой, о котором Федька мечтал! Уж был бы хоть другого цвета, что ли...
Федька вроде бы никогда не был завистливым, а тут даже в подушку поплакал, так было жаль своей мечты. К маме приставать с расспросами, мол, когда ему тоже купят велик, не стал, знает, что нет денег у родителей.
Вот и сейчас мимо его двора промчался Васька... Федька поливал лунки с огурцами и тихонько глотал слезы.
Как всегда вовремя во двор с шумом, смехом и таким родным покашливанием ворвался дядька Иван. Непутевый, так звали его родственники. Он закончил какой-то очень умный институт и приехал в родное село. Здесь для его головы работы нет, и не будет, да дядька и не хотел другой работы, он устроился пасти коней у Авдеевых.
Удивительно, как ему удается всегда понять, что у Федьки неприятности.
- Федул, что губы надул, - хитро глядя ему в глаза, спросил дядя, - кафтан прожег?
Но тут мимо двора, звоня как сумасшедший, промчался Васька. Дядя Иван понимающе посмотрел на Федьку.
- А пойдем сегодня со мной в ночное? - неожиданно предложил он.
- Можно? А мама пустит?
- Да уж вдвоем уговорим, - заверил неунывающий дядька.
Какой все-таки замечательный этот дядька Иван. Вечером он приехал на белом Орлике, а рядом с Орликом бежал Огнивко - молодой рыжий конь, с тонкими ногами, с огненной гривой, огромными и хитрыми глазами. Федька сам не помнит, как сел на Огнивка. Под завистливые взгляды мальчишек они проехали все село, а потом катались по лугу сквозь облака. Да-да, дядя Иван сказал, что в их Серебряный Лог на ночь спускаются, чтобы переспать до утра, облака. Это так здорово - ехать сквозь облако, полностью отдавшись чутью Огнивка. А потом, прямо на конях они въехали в теплую, как парное молоко, реку. Огнивко оказался таким смышленым, они так здорово с ним играли в воде. Федька прятался за других коней, а он находил его и мягкими губами умудрялся схватить за ухо...
Уже обессилев, Федька выбрался на берег. Огнивко с жеребятами еще бегал, играл, а потом пришел и лег рядом с Федькой. Дядя Иван сварил уху. Когда только он все успевает. Вот когда он успел поймать рыбу?
Федька лег на спину и... зажмурился - небо во все звезды смотрело на него. От костра вкусно пахло дымом, ухой, а от Огнивка, от его дыхания было так спокойно. Приятно было чувствовать такой живой запах молодого полужеребенка, полуконя. Сверчки пели какую-то нескончаемую песню счастья.
Федька даже засмеялся: таким ненужным и уродливым показался теперь здесь, рядом со звездами, вымечтанный велосипед. Федька обнял Огнивка и почувствовал, что его душа взлетела высоко-высоко, к звездам. Он впервые почувствовал, что такое счастье.
Капитан
Степка никогда не знал, что такое зависть. Ему казалось, что он везучий и у него всегда в жизни происходят чудеса: он мечтает, например, о велосипеде, и все родственники складываются и покупают ему на день рождения велосипед. Или захотел баян - соседка отдала баян своего умершего мужа именно ему.
Степка в таких случаях посмеивается и, чтобы все-таки не сглазить, говорит, поглаживая свою вихрастую голову: "Везет дуракам".
А вчера отец Саньки, который был капитаном дальнего плавания, приехал в отпуск. В своем черном костюме с золотыми украшениями он вышел на улицу, посадил Саньку на плечо и понес. Степка даже представил себя на месте Саньки. Как ему оттуда приятно смотреть на мир, на их маленькие фигурки. У Степки даже слезы навернулись от такой красотищи, какую являли собою отец-капитан и Санька, парящий над миром.
Впервые Степка с разочарованием смотрел на своего небольшого отца, в каких-то застиранных штанах и рубашке.
- Вон у людей, какие отцы бывают, - с горечью подумал он, вспоминая дядю Юру, - а мой чуть выше мамы.
Обычно он с радостью ехал с папой на рыбалку, а сегодня нехотя ответил, что согласится поехать, если папа разрешит ему искупаться. Отец с удивлением смотрел на недовольное лицо сына, пытаясь понять, что это он такой квелый.
Степке не везло на рыбалке, и он начал канючить, что лучше искупаться и ехать домой. Папа сказал, что с этой стороны озера плохое дно, надо переплыть на лодке на другую строну. Но Степка впервые ослушался и прямо с лодки нырнул в воду. Что произошло, он не успел понять. Ему свело ногу судорогой, его тянуло ко дну, он раза два хлебнул воды. От испуга мальчик не мог даже крикнуть и только широко распахнутыми глазами смотрел на такую близкую и недосягаемую лодку.
Папа понял, что творится что-то неладное и, быстро сбросив брюки, поднырнул под сына. Степка вскарабкался ему на спину, и в эту минуту судорога прошла. Папа легко плыл саженками к противоположному берегу. Он почти по пояс был виден из воды, плыл легко и свободно, словно сын и не сидел на нем. Степка перестал бояться, и представил себя капитаном на мостике корабля, плывущем в океане.
Степка так гордился, что папа у него отличный пловец. Он вспомнил, как бабушка рассказывала, что когда они отдыхали летом на Волге, и папа был еще мальчишкой, то на спор он переплыл Волгу.
Степке стало так приятно и радостно, что у него такой замечательный папа. Кроме того, он почувствовал, что ни один капитан, ни один даже самый генеральский генерал не дорог ему так, как папа, который любит его, Степку. Любит ни за что, просто так!
Письмо бабушке
Здравствуй, бабушка!
Вот я пишу тебе письмо. Ты меня даже и не просила, а я сам написал... Я живу хорошо, только скучаю по тебе очень. Я помню, как я писал сочинение на восьмое марта в прошлом году и в нем написал про твои руки, потому что подглядел у Надьки Мирошкиной, а сам ничего такого и не испытывал.
Мне теперь стыдно... Ты прости меня за то, что я не хотел тебе писать писем, за то, что не ходил тебя проведывать, когда ты лежала в больнице, а убегал в кино, а маме говорил, что нас учительница на дополнительные занятия собирала. Я тогда не умел думать о том, что тебя может не стать... Я помню, как ты мне в больнице говорила, что человек жив до тех пор, пока его помнят. Я тебя буду долго-долго помнить. Бабулечка, миленькая моя, я теперь помню твои руки, все твои морщинки, даже помню, как пахнут они: оладушками и солнышком.
Я очень плохой мальчик, а ты "низачто" меня любила, а я не умел любить тебя даже "зачто". А теперь я научился тебя любить, а ты этого не знаешь.
Вовка вчера при мне обидел свою бабушку, и я его надрал, но он ничего не понял. Неужели все такие же, как и я? Как страшно об этом думать...
Я только успокаиваю себя тем, что тебе сейчас, когда ты умерла, не больно...
Бабушка, я стану хорошим, правда-правда. Тебе не будет никогда за меня стыдно... и я попробую быть таким, каким я тебе всегда казался. И я найду твоего однополчанина, который вынес тебя тогда, на войне, ...если он еще жив...
Кошелек
Когда мальчишки стояли возле подъезда, мимо прошла бабушка из четырнадцатой квартиры, она достала ключи, улыбнулась ребятам и сказала: "Доброго здоровьичка, деточки".
Ромка даже и не заметил, как у нее выпал кошелек, видимо, когда она доставала ключи, а Генка Калашников, как кот, бросился на землю, что-то схватил и крикнул: "За мной!". Ребята, еще ничего не понимая, побежали за ним, и за домом увидели, что в руках у Генки кошелек, в котором деньги.
- Видали, - раскраснелся Генка, - побежали на аттракционы, эта "доброго здоровьичка" выронила, вот ворона. Он так счастливо захохотал, что все ребята невольно присоединились к нему.
- Как это аттракционы, - опешил Ромка. - Эта бабушка живет одна, с внуком.
Генка неожиданно больно и сильно толкнул Ромку в грудь, и зло сощурив глаза, прошипел: "А ты тогда беги, доложи бабке, что кошелек у нас, а мы скажем, что не видели кошелька, а ты его сам взял. И вот все это подтвердим. Правда?". Он повернулся к близнецам Даньке и Витьке. Те пожали плечами, но когда Генка сжал кулаки, они, как заведенные, закивали головами.
Ромка видел много разных боевиков и, что греха таить, в них такими крутыми и умными казались воры и разбойники, а честные были такими лопухами, что за них было обидно, но сейчас Ромка чуть не заплакал. Бабушка жила с ним на одной площадке, и Ромка помнил ее, наверно, лет с трех. Она всегда говорила: "Вот мои вернутся домой, так приедет и мой внучек, будет тебе другом". Она угощала Ромку конфетами и приносила свежих пирожков. А сейчас Генка предлагает ее ограбить.
- Ну, а хочешь, разделим по-честному все деньги. Мне больше, я первый увидел, а остальные поровну на три части.
Близнецы опять закивали своими круглыми светлыми головами, а Генка открыл кошелек, чтобы произвести, как он сказал, "честный раздел".
В этот момент Ромка выхватил у Генки кошелек и спрятал его за спину.
- Ах, ты так! Ты хочешь все себе... - зло оскалил белые острые зубы Генка, и его серые глаза стали черными.
- Нет, - твердо ответил Ромка, - я хочу отдать деньги бабушке.
Генка размахнулся и треснул Ромку по уху так, что в голове у него зазвенело. Но Ромка неожиданно рванул с места и побежал к подъезду.
- Предатель, - неслось ему вслед, - мы теперь с тобой никогда не будем играть, все, ты для нас умер... А я тебя буду каждый день бить.
Угроза была очень сильной и Ромка, было, притормозил, он знал, что Генка очень жестокий пацан. Уже у подъезда Ромка услышал, как его нагоняет Генка, и в этот момент из подъезда вышла заплаканная и расстроенная бабушка. Ромка протянул ей кошелек, а она так обрадовалась, что схватила Генку, он оказался ближе, и стала целовать его и приговаривать: "Золотые вы мои, спасители, мы ведь с внучком с голоду бы померли, нет у нас никого, а сейчас такие времена, что и у людей денег нет, не у кого одолжить. Я нынче пирожков напеку, приходите к вечеру, угощу, спасители вы мои".
Генка вывернулся из бабушкиных рук. Близнецы стояли, потупив головы. Ромка не был храбрецом, потому и дружил с Генкой и позволял помыкать собой, но сейчас он почувствовал, что ему, Ромке, наплевать на Генку, не боится он его. Да и вообще не хочет больше с ним водиться. А с завтрашнего дня будет качать мышцы, чтобы и близнецов от Генки защитить...
Буханка хлеба
Саня просто остолбенел, когда увидел, как бабушка, вроде бы нормальная с виду, вдруг быстро спрятала у себя под какими-то тряпицами в сумке буханку хлеба. "Во дает, - подумал он, - наверно, насмотрелась фильмов про преступников". Санька словно прирос к полу. Он проводил глазами старушку, которой удалось-таки пронести хлеб мимо кассирши. Опомнившись, он дернул маму за рукав и зашептал ей на ухо: "Ма, а вот та бабушка хлеб украла, давай заявим в милицию".
- Какая бабушка, что ты выдумываешь, - отмахнулась, было, мама, но Санька тащил маму к выходу и пальцем указывал на воровку. А бабушка в это время тут же, в магазине, отламывала от хлеба маленькие кусочки и, почти не жуя, проглатывала их, закрывая глаза, видимо, от удовольствия.
Мама зачем-то дернула Саню за рукав и прошептала: "Молчи!" А когда они подошли к кассе, она сказала кассирше: "Тут у меня бабушка вышла случайно с буханкой хлеба, возьмите за бородинский".
Санька недоумевал, как это мама покрывает воров. А мама притянула к себе сына и как-то грустно и жестко посмотрела ему в глаза. "Расти, сын, большим и умным, и дай Бог, чтобы, когда ты станешь взрослым, тебе не приходилось видеть нищих стариков и детей. Это от тебя тоже будет зависеть, а сейчас отнеси бабушке деньги и пакет молока". Санька хотел крикнуть, что ворам он не подает, но посмотрел на бабушку и увидел, что она закрывает глаза потому, что из них катятся и катятся слезы.