Бомж Василий когда-то был... совсем не завскладом. Завсклады, они и к перестройке нечувствительны оказались. Был он поэтом, даже членом Союза, переводчиком с японского, как горделиво уверял собутыльников в те дни, когда удавалось дойти до состояния 'сыто-пьяно и нос в табаке'. В последнее время это случалось не так уж и редко. На свалку, возле которой в старом вагончике обитал бывший служитель муз, часто привозили просроченные продукты, когда с душком, а иной раз и без. Случалось и паленой водкой затариться. Тогда Василий добродушно взирал на тучи белоснежных чаек и грязных ворон, вившихся над свалкой, и не матерился, когда единственное существо женского полу, Маринка-хромоножка, принималась дразнить его, требуя спеть или рассказать что-нибудь занимательное:
- Ишь, поээт... Хоть бы анекдот какой-нибудь рассказал...
В ответ он скреб бороду, шумно вздыхал и декламировал что-нибудь вроде:
Чайки белеют
Подобно бумажным листам,
На белопенность
Мухи букв не сядут...
Чистота среди грязи...
Бабенка смеялась заливисто, будто лаяла мелкая собачонка, и, отсмеявшись, повторяла:
- Поэээт... лучше "Мурку" спой.
- Дашь - cпою... - благодушествовал Вася.
- Тебе дашь... У тебя давно все отсохло, - хихикала Маринка. Но Вася не обижался. Чего обижаться, когда и вправду? Но зато - свобода.
Жизнь на свалке пестра, как сам мусор, сегодня одни отходы привезут, завтра другие, а за качественную сортировку даже кое-какие деньжата перепадали. То одежонку найдешь, почти приличную, то почти целый матрац. Воняет, это да... Собаки бродячие стаями, чуть что не по ним, цапнут. В дождь только плохо, ноги по грязи разъезжаются, дух тяжелый... А так... Привык Василий. И не вспоминал уже тех дней, когда у него была молодая любовница из начинающих поэтесс и горбатый "Запорожец".
Лисичка появилась под осень. Худая, грязная, не то, что отъевшиеся собаки,
но на удивление ловко умудрялась под самым носом у них ухватить самый вкусный кусочек. Особенно любила жареное. Стоило Васе пожарить списанную за истечением срока годности куриную ножку, как зверюшка появлялась возле импровизированной жаровни и нагло облизывалась. Вася бросал ей кусочек, она ловко подхватывала на лету и скрывалась в норе, вырытой возле груды старых бетонных плит.
- Кицунэ... - вздыхал бывший переводчик. Иногда ему казалось, что у зверя два хвоста.
- Ишь, завел Каштанку, - дразнилась Маринка.
-Какая Каштанка, дура! Это настоящая лисица...
- Лисица? Врешь. У моей мамы была лисья шуба. Мех - во! А это шавка приблудная.
Вася не спорил. Ну и ладно, ну и пусть.... Зато не будут обращать внимания, никто на шапку не вздумает поймать.
Как-то на вечерней заре, когда собачья стая собралась на предвечернюю сходку, вожак почти по волчьи завыл на луну, и серая его шерсть кроваво-алым светилась в закатных лучах, лиска выбралась из логова. И затявкала. Тоненько, жалостно. Будто вспомнила что-то. Лес свой, что ли. И собаки учуяли. Вся стая погнала добычу. Хотя, какая добыча? Главное, чужой запах. Псы сильные, куда лисичке от них уйти. Вася выглянул посмотреть, что случилось, тут лиска бросилась и под ноги. Он подхватил ее на руки, а та, словно от испуга, цапнула его за палец.
- Ррракальи! Тэнгу вас загрызи! - рыкнул бомж, - Пррочь! - пара увесистых обломков кирпича довершили дело. Взвизгнув, псы пустились наутек, отбежав на почтительное расстояние, остановились, злобно порыкали от досады, что забава не удалась, да и побрели прочь, искать чего-нибудь повкуснее, чем тощепузая лисичка.
Зверя Вася выпустил сразу. Она, сообразив, что опасность миновала, кинулась к норе. Морщась от боли, бывший японист глядел неблагодарной вслед.
-Ну, Васька, ты даешь! Ругаешься-то как! Я таких слов отродясь не слышала, - ухмыльнулась Маринка, - дай, хоть тряпицей завяжу.
Дергающая боль в пальце мучила всю ночь, а вскоре палец и вовсе покраснел и загноился.
Но чудеса случаются. Через три дня на свалку прибыл фургончик благотворительной организации:
- Как, вас укусила лисица? Бешеные лисы стали бедствием, уже третий случай за год!
Васю определили в больницу на казенный счет, сделали прививку от бешенства и даже вылечили руку. Он повеселел и радовал персонал чтением хокку. Лечащий врач оказался поклонником этой прижившейся на нашей земле стихотворной формы и порекомендовал занятного пациента на должность рекламного агента в фирму, торгующую биодобавками, где работал его приятель.
Стоя человеком-бутербродом возле большой аптеки на улице Клюквина, Василий, чтобы не закиснуть, перекладывал в хокку все, что видел вокруг. По вечерам, в тишине дешевой съемной квартирки на окраине, он переводил аниме для сетевого клуба и, философствуя над законно купленной бутылкой, вспоминал чаек над горами мусора и кицунэ:
- А ведь все мусор. И реклама эта... И жизнь моя...Или не моя...