Тимофей Завьялов. Тимоня. Все знают его с детства. Хороший парень: высокий, здоровый. Словом, герой. На реке работал, заводской сплав принимая.
Летом по реке шли баржи и теплоходы, громко гудя и гоняя волны. По узким улицам посёлка носилась ребятня, поднимая пыль. Женщины в платках возились в огородах, выгоняли в поля скотину, громко перекрикиваясь и смеясь.
В заводских цехах бурлила жизнь. Рабочие мужики курили после обеда, собираясь кучками.
Дом Тимони стоял почти на окраине, далеко от реки, около заводского парка. И днём и ночью работал лесоцех с мощными станками и пилами, и от этого в Тимонином доме всегда что-то дребезжало.
Дом был большой, деревянный. Отец Завьялов его ещё при жизни построил. Тимофей помогал отцу, чем мог, да всё на отцовскую силу дивился.
После смерти отца в доме остались двое: сын да мать. И, в общем-то, хорошо жили, пока Тимофей не стал пропадать по ночам, неизвестно где. Мать поначалу убивалась, пытаясь его образумить, да только толку из этого вышло мало.
А ещё через пару лет привёл сын в дом невесту, красавицу Марину. Та, будучи уже в положении, долго думать не стала и жить со свекровью под одной крышей сразу же согласилась. Сыграли свадьбу, как положено, и зажили уже втроём. А через полгода и сын у Тимони родился.В честь деда и назвали.
И всё было бы хорошо, да только стали до Тимофея доходить слухи, что ребёнок-то, вроде как, не его.
Сидел Тимоня как-то с местными мужиками, пиво пили, вдруг один из них - хороший мужик, огромный, как медведь - и говорит:
--
Не стало бабам доверия. Заврались.
--
Чего? - захохотали остальные.
--
Чего-чего? Помнишь, солдатский гарнизон, что внизу в бараках полгода стоял?
--
Ну.
--
А девку с раздачи знаешь? Говорят, бегала туда с подружкой, паскуда, а потом, как солдат-то переселили, из дома родительского сорвалась и за гарнизоном вслед помчалась. А там у неё аж два милёнка завелось. Так, говорят, и живёт теперь с двумя. По вечерам на гармошке играют втроём да водку хлещут, а к родителям за деньгой приезжает.
--
Врут, - равнодушно сказал Тимоня, сдувая пену с кружки.
--
Кто врёт? Чего народу врать?
--
Делать нечего, вот и чешут языками, а ты веришь.
--
Чего? Чего? Что я тебе, баба что-ли? Ты бы вон пошёл лучше за женой-то приглядел?!
--
Эй, ребятки, а ну кончай, - загалдели мужики.
--
Что ты сказал? - прищурился Тимоня, - А ну, повтори, что ты сказал?
--
А ты думашь, с какой подружкой эта тварь с раздачи в гарнизон бегала. С твоей же Маринкой! Ты бы лучше жену порасспросил. Она тебе ещё не такое расскажет.
Завязалась драка, после которой Тимоня два дня пролежал в районной больнице. Здорово влетело. Марина приезжала, привозила передачи. Хорошая такая была.
Тимофей её ни о чём не спрашивал. Успокоился вроде, но сомнение в душе всё-таки осталось.
Как-то спустя пару недель, ни с того ни с сего, решил подсчитать срок рождения сына своего. Стал припоминать, что к чему. То сходилась цифра, то нет. Замучился совсем. Одного и хотел только: даже если не родной ему парнишка, то всё равно будет любить мальца по-отцовски, но вытащить из жены правду должен обязательно. Или жить ему, дураку, в вечном сомнении.
Однажды напился с мужиками в заводском гараже до икоты. Еле до дома дошёл. Открыла ему мать и руками замахала, заплакав.
Вошёл Тимоня к жене в спальню и зарычал. Та в страхе отшатнулась, за сердце схватившись. Бежать хотела. Да только куда там! Сжал Тимоня жену за горло, к стене привалил так, что той не двинуться. Хотела -не хотела Маринка, а признаться пришлось, что от солдата гарнизонного сдуру забеременела. Чего только не делала, а вытравить - не вытравила. Так и оставила, на Бога надеясь. А тут Тимоня подвернулся -ходить стал да замуж звать. Так она и решила.
После этого признания, всё пошло наперекосяк. Хоть и думал Тимоня прежде дитя любить и растить, да только стал сторониться его, подарками откупаясь. А к жене и вовсе охладел. Сколько она ни просила простить - не простил. Хоть и хотел, а не забыл обиды.
Поползли по посёлку слухи, что не родного сына Тимофей тянет. Мужики молчали, завидя его, бабы качали головами. Мало кто чего понял, но посудачить - посудачили на славу.
Тимоня дома всё реже появляться стал. Дружки новые завелись. Дела. Что за дела - не знал никто, а спрашивать - не спрашивали, но чуяли что-то. Деньги, вишь, приносил. Мать прятала их в подпол в жестяную банку, крестясь и охая. Маринка и вовсе помалкивала. А что скажешь? Молчи, знай. Хоть и не нравилась ей такая жизнь, да другой не было. Уйти бы к кому? Не могла. Куда? И ревновала. Так ревновала, что ночами спать перестала, пока домой его не дождётся - ни за что не уснёт. Извелась вся. Свекровь жалела её, мальчишку баловала, а что не родной и не думала. В душе надеялась, что всё наладится. Да вот не налаживалось.
Тимоня с каких-то пор девчонку молодую себе завёл. И вроде как и не видел никто, а шептали бабы, стоя в очереди, что сама та девчонка Тимофеевы подарки кому-то показывала. Как тут не поверить?
А как вышло.Шёл как-то Тимоня поздним летом по посёлку. Уж темнеть начало. Лаяли цепные собаки, бабы закрывали теплицы. Шёл он и думал, куда б завернуть. Дома - тоска. Слова сказать не с кем. То ли дело раньше было! Соберутся в клубе: девки песни орут, парни местные за клубом дерутся. Кипит жизнь! А теперь что? Пустота. Все по домам, как по норам, попрятались, даже прицепиться не к кому.
Вдруг увидел девчонку молодую, красивую. Мимо с бидоном шла. Остановился Тимоня, свистнул:
- Ты куда?
--
А тебе какое дело?
Засмеялся Тимоня. Хорошо. По-доброму. Это какие ж девчонки по посёлку в ночное время разгуливают?! Достал пачку сигарет, закурил, и пошёл за ней следом. Пока шли всё перекрикивались - смеялись. А как до завода дошли, он её и спросил:
--
Тебя как звать-то?
--
Алёна.
--
Хорошая ты, Алёна. Люблю таких.
С минуту постояли молча.
--
Если хочешь, можешь подождать, - сказала, наконец, Алёна, - Мне только молока взять. Потом проводишь.
Сказала и, повернувшись, пошла дальше, за заводские ворота. Тимоня смотрел ей вслед и улыбался. Красивые у неё были ноги: прямые, загорелые, с тонкими лодыжками. Залюбовался, сам того не замечая. Он, наверное, таких ног и не видел вовсе. Да и сама Алёна в летнем сарафане с растёгнутым верхом, лихие мысли будя, заставляла Тимоню смотреть, не отрываясь.
Так ждал он около получаса. Пока стоял, деда заводского встретил. Тот пьяненький с завода домой шёл. Постояли, потолковали.
Завидев Алёну, распрощался Тимоня с дедом по-быстрому и пошёл ей навстречу. Идёт и волнуется, а чего волнуется и сам не знает. Та же идёт, бидон из руки в руку перекладывая, уж издалека сияет: дождался-таки!
Пошли к речке. Сели на берегу, Тимоня костёрок развёл. Дело в августе было. Холодало ночами. Сидели и разговаривали, смотрели на другой берег. Время от времени набегала волна, шлифуя песок, где-то гудела моторная лодка да шумела листва, потревоженная ночным ветром.
--
Красивая ты, - дышал в шею Алёнке, обнимая её за плечи.
--
Шустрый какой! - смеялась та, сопротивляясь.
Он заваливал её на траву, целуя в губы. Она хохотала ещё громче и, вырываясь, садилась к костру. Снова разговаривали, и снова Тимоня тянулся к ней, гладя её по ногам, залезая под сарафан. Она с силой отталкивала его руки, прикрикивая. Время уж было далеко за полночь, когда Тимоня, пьяный от запаха её волос, схватил Алёну за руки и крепко прижал к себе, не в силах ждать. Да ждать и не пришлось. С минуту поборовшись, завалилась Алёна на прохладную траву, притягивая к себе Тимоню и скрывая его под фалдами широкого сарафана...
В ту ночь пришёл молодец домой под утро. Ни мать, ни жена не спали. Сидели вдвоём на кухе и ждали. Он, ни слова ни говоря, открыл ведро с бражкой, зачерпнул кружку и выпил всю до дна. Весь день спал беспробудно, а на следующую ночь пропал опять.
Так и пошло. Что ни ночь, Тимоня на берегу ждёт Алёнку. Та прибежит, запыхавшись, кинется к нему, словно полгода не видела. Как-то спросила:
--
У тебя жена есть?
--
Ну.
--
Что же ты мне сразу не рассказал? Что теперь делать-то? - чуть не расплакалась.
Почесал Тимоня затылок и рассказал ей невесёлую жизнь свою. Разжалобил. Сидела Алёна на песке, слёзы утирала, милого жалела. Всё ему тут же простила. Он ей руки целовал, в большом чувстве клялся, а к утру домой вернулся, как, вроде, так и надо.
Марина, когда эту историю узнала, к Алёниной матери побежала, чуть в ноги ей не упала, а та ей и говорит:
--
Я-то что сделать могу? Твой муж-то.
--
Так ведь девчонка ж она совсем ещё, а ну, как посадят.
--
Кого? Да ты что, Марина, - засмеялась Алёнкина мать, - Девке то уж семнадцать. Знает, поди, чего делает! А ты, вместо того, чтоб по другим дворам бегать, что ж не рожаешь ему?
Ничего не сказала Марина. Встала, извинившись, побрела домой. Шла и злилась на себя: "Не рожаешь чего?! А я знаю? И чего попёрлась, дура? Будут теперь плести, что не родить Марине". Пришла домой, упала на кровать и зарыдала в подушки.
Так и появилась Алёнка в её жизни. Покою не давала, ревность в груди будя. Боролась-боролась с собой Марина, да поделать ничего не смогла. Решила подкараулить девчонку да по-бабьи поговорить. Авось поймёт?
В воскресенье с утра пораньше встала, платок узорчатый на шею повязала, в зеркало посмотрелась - хороша! И пошла к клубу.
По разбитым асфальтовым дорогам посёлка гуляла молодёжь. В доме культуры с белыми колоннами и грязными афишами проходила ярмарка. Ещё издалека слышалась музыка и задорный голос, говоривший в микрофон. В новом кафе, недавно открытом приезжим узбеком, готовили свежий плов и продавали его в полиэтиленовых мешках на развес.
По улице, обсаженной молодыми дубками, гуляла молодёжь, таща в руках магнитофоны и радиоприёмники. То там, то здесь слышалась музыка и смех. Выглянуло солнце и стало совсем радостно. На разбитой остановке стоял народ, собравшийся в город. Автобус запаздывал, и люди, поглядывая на дорогу, томились ожиданием. Вокруг валялись окурки и конфетные фантики. Пахло дорогой и бензином.
Села Марина на скамейку у клубного фонтана и стала ждать.
Мимо проходили приезжие. Дети громко кричали, бросая в фонтан придорожные камушки. Не прошло и получаса, как появилась и Алёна с подружкой. Увидив Марину оторопела от неожиданности.
--
Ну, здравствуй, - сказала Марина, вставая.
--
Здравствуйте.
--
Мне б поговорить с тобой коротенько.
Алёнка, что-то шепнув подружке, пошла вперёд, Марина за ней. Так дошли они до парка.
--
Дальше не пойду. Что вам нужно? - остановились.
--
А ты как сама думаешь?
--
Не знаю.
--
Вот что, девонька, я тебе скажу, - Марина сложила руки на груди, - Знаю я, что он там тебе за песни поёт, да только ты очень-то не верь. Все они такие. Он домой придёт - ко мне ластится, под юбку лезет. Не знаю, как от него и отбиться. Да кто ж об этом толковать станет? Жена и жена. Так и положено. А что о тебе болтают - так это только что ты сама не молчишь, слухи пускаешь. Ты роток-то не больно на моё разивай, а то я ведь и по-другому говорить умею.
Заплакала Алёнка. Схватившись за голову, вон побежала. Так больно было, что дышать перестала. Только дома в себя пришла. Закрыла дверь на замок. Тимоню три дня на порог не пускала, слышать о нём ничего не хотела. На четвёртый день решилась всё сказать - пусть уходит к жене, чтоб духу его и близко не было.
Выслушал Тимофей исповедь Алёнину. Ни слова не говоря - встал, надел кепку и вышел вон.
Придя домой смолчал, за женой смотря. А та - как ни в чём ни бывало. Словно и не было никакого разговора. Настирала бельё, подхватила таз и пошла на улицу. Тут-то и выскочил Тимоня вслед за ней. Пока никто не видел, за руки схватил и потащил жену к реке. А та и не отбрыкивалась. Шла спокойно, с улыбкой даже. Придя на реку, развернулся Тимоня и ударил жену в живот. Та, в сторону отлетев, заохала, речной песок в кулак загребя. На коленочки встала, волосы по плечам растрепав. Подлетел Тимоня сзади и ещё разок пнул, заорав: "Молчишь, дрянь?". Затряслась Марина, зарыдала, только добавив жару. Схватил Тимоня жену за волосы, к воде потащил. Та не упиралась, сама в воду легла. Глаза до последнего не закрывала, всё на него смотрела. Горячо, с любовью. Уж она ли не любила? Уж она ли не держала его? Волосок к волоску на головушке приглаживала, в темячко целовала. И как так вышло? И что ж будет-то? Поди разлюбит теперь, останется одна Марина, засмеют бабы, затопчут мужики. Ну да Господь с ним, с Тимофеем-то...
Так и утонула, последней мыслью успев дитя родное помянуть...