Наумов Иван Сергеевич : другие произведения.

Фкайф

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История человека, спрятавшего целую планету.


   Иван Наумов
  
  

ФКАЙФ

  
  
   1.
  
   Я - Джонатан Фкайф, а не какой-нибудь прощелыга, чтобы, униженно улыбаясь, давиться ужаренным в подошву бифштексом и поощрительно кивать официанту, тем самым совершая враньё, хоть и без единого слова.
   Я - Джонатан Фкайф, и у меня нет проблем с дикцией. Если я сказал "а пуар", то мясо под моим ножом должно открываться сочащимися кровью срезами, а не серым мочалом, и пусть от лёгкой корочки струится щекотный и чуть дымный аромат, а не вонь горелой сковороды. И если кто спросит, не чересчур ли я строг к творчеству повара, так я объясню: здесь не придорожный шалман, а лучший ресторан в городе, и, что куда важнее, кусок говядины я могу себе позволить не чаще раза в год. И не собираюсь ждать еще четыреста семь дней, чтобы криворукий придурок снова испортил мой бифштекс.
   Я - Джонатан Фкайф, и живу как хочу. Мне наплевать на злобу, прячущуюся во взглядах любого из стареющих мальчиков, что суетятся вокруг: полотенце на локте, вихляющий квикстеп между столиками, отутюженная задница, крахмальные манжеты, сальная прядка поперек лысины, и полная бессмысленность бытия.
   Всё, что у меня есть сейчас, просто компенсирует то, чего меня когда-то лишили на десять долгих лет. Четверть века назад меня попытались списать со счетов, ан не вышло, и теперь всем им остается лишь метаться вокруг, сменяя тарелки перед толстым пузом отца нации.
   - Мэтр! - ору я, нисколько не смущаясь испуганно-благоговеющих взглядов посетительниц. - Если это сделано из коровы, в поваре пропал сапожник от бога!
   Отталкиваю тарелку на противоположный край стола, откидываюсь на спинку, извлекая из кресла отчаянный скрип.
   Метрдотель уже устремляется ко мне сквозь зал скользкой ящерицей, на ходу превращаясь в сочувствие и понимание.
   - Господин Фкайф, - воркует он, - неужели что-то не так?
   Не удостаиваю его ответом, лишь движением бровей показываю на тарелку. Конечно, другого куска вырезки у него нет. Тем интереснее, как он будет выкручиваться.
   Но мэтр недаром ест свой хлеб. Он хмурится, прямо-таки темнеет, брезгливо поджимает губы. Присаживается напротив меня, одним зубчиком вилки приподнимает изуродованное мясо, заглядывает под него, цокает языком:
   - Просто варварство! Уволю к чертовой матери...
   Мой козырь, мой гнев - оказывается в сносе.
   - Лучше научите готовить, - возражаю скорее для проформы. - Слава уходит куда быстрее, чем приходит. Оглянуться не успеете, как переквалифицируетесь на бутерброды.
   Мэтр щелкает пальцами, подзывая робеющего официанта, кажется, новенького. По крайней мере, раньше я его здесь не видел.
   - Если вас не затруднит подождать четверть часа, - обращается мэтр ко мне, и я понимаю, что происходит нечто необычное, - то мы постараемся исправить нашу вопиющую ошибку.
   Он берет официанта за верхнюю пуговицу жилетки и пригибает к себе. Едва не касаясь губами смешного оттопыренного уха, беззвучно шепчет в него короткие фразы. Официант лишь кивает, кивает, кивает, и, наконец, испаряется.
   - Морока с ними, - доверительно говорит мэтр.
   Глаза у него как у старой таксы, мешки во всю скулу, уголки оттянуты книзу. Он смотрит прямо, но без излишней фамильярности. Наверное, за стенами этого зала у него есть друзья. Он похож на человека, который знает толк в дружбе.
   Я не знаю, почему мэтр не уходит, но уже чувствую неладное. На всей планете не наберется и дюжины коров. Он не фокусник, чтобы из воздуха достать второй бифштекс - очередь расписана на месяцы вперед.
   - Господин Фкайф, - мэтр чуть воровато оглядывается по сторонам - не слышит ли кто наш разговор? - и рассеивает тем самым последние мои сомнения. - Я хотел бы просить вас об услуге...
   Жаль. Будь он моим другом, я поверил бы, что, заменив порцию, он просто пытается сделать мне приятное, и даже не задумывается о том, как завтра вместо говядины будет кормить клониной не сведущего в кухне толстосума. Но нет, я не его друг.
   - Мы с Бетси... Так получилось - просто не успели до этой напасти... Всегда хотели, но то работа, то дом надо поднимать, то что-то еще... Мы очень любим друг друга, и нам так не хватает...
   Я придвигаюсь к столу, нагибаюсь вперед, опираюсь на локти. Хлипкий столик припадает на одну ножку. Мэтр копирует мои движения, и вот мы сидим, почти стукаясь носами, отражаясь сами в себе, немыслимо далеко один от другого.
   В висках нарастает набатом барабанная дробь. Он не имеет права так поступать со мной! Но я всё равно не хотел бы обидеть этого человека. Слишком собачьи глаза. Слишком жалко их всех.
   Мэтр сбивается, и болезненно морщится каждый раз, когда не может подобрать слово, и преодолевает стыд, и страх, и самого себя. Когда начинаешь такое говорить, то главное - не останавливаться, чтобы несло как по волне. А то утонешь.
   Унижая себя - и меня вместе с собой - он пытается ухватиться за несуществующую соломинку. Его не в чем винить. Разве представится ему другая возможность вот так, с глазу на глаз, обратиться ко мне, к отцу нации? К отцу - в самом непосредственном, скабрезном, медицински точном смысле этого слова...
   - Я предлагал клинику, это же так просто! Но она уперлась: никаких пробирок. Мол, клонированного добра вокруг и так достаточно. Уж нам ли, на кухне, этого не знать! Я и так, и этак... Вы не подумайте, Бетси еще не старая, почти на пять лет меня младше... Конечно, с девицей уже не перепутаешь, но у нее роскошные бедра, и...
   Теперь мне хочется его ударить. Он предлагает мне свою жену по частям, как забитую вчера корову. Нахваливая окорок и филей.
   Я чуть отстраняюсь:
   - Видите ли...
   - Жорес, господин Фкайф!
   - Поймите правильно, Жорес, - негромко говорю я, и вижу, как затухают, гаснут безумные искорки надежды в его усталых глазах. - Я не сплю с чужими женами. Мне и без того...
   У метрдотеля непроизвольно дергается щека, на мгновение проявляя на лице презрительную гримасу. Я не закончил фразу, а он домыслил ее по-своему.
   - И без того сложно. Поверьте. И не злоупотребляйте больше своим положением. Если, конечно, дорожите мной как клиентом.
   Жорес поправляет душащую его бабочку, поднимается чуть резче, чем стоило бы.
   - Бифштекс на подходе, господин Фкайф, - говорит чужим голосом, но интонации безукоризненны. Он метрдотель лучшего ресторана столицы. - Извините за недоразумение.
  
  
   В ожидании основного блюда я выхожу на широченный балкон, беломраморно раскинувшийся вдоль всего Гостиного дворца. Белое косматое солнце, давний и почти забытый собеседник, прозрачными лучами моет блестящую мозаику у меня под ногами.
   Внизу, под балконом, кипит деловая жизнь. Все то ли торопятся, то ли подгоняют время. Только я застыл над ними, как обломок скалы. Всё - своим чередом, к чему суета?
   Я вижу себя словно бы со стороны - оттуда, с сумрачной мостовой, из мира, где оказались шестнадцать лет назад все и сразу. Все, кроме меня.
   Вот он, Джонатан Фкайф, волей провидения - единственный мужчина на планете Фиам, затерявшейся в складках космической мантии. Его руки похожи на ковши экскаваторов - когда пытаешься выкопать съедобный корешок, не следишь за маникюром. Его ноги как тумбы, и расставлены широко - он чувствует себя властелином этого мира? Да, пожалуй. Лохматая неопрятная борода развевается на ветру, напоминая спешащим внизу безусым мальчикам всех возрастов, что им до конца жизни будет не хватать вполне определенных гормонов.
   Подозреваю, каждый из них с удовольствием пристроил бы мне в спину топор - просто чтобы не было этого несправедливого исключения из общего правила, Джонатана Фкайфа.
   Но мальчиков здесь мало, крайне мало. На каждого приходится пять или шесть особей противоположного пола - цветущих и страждущих. И уж эти-то не допустят, чтоб хоть волос выпал из моей бороды.
   Я ловлю как блики солнечных лучей - женские взгляды. Чуть тёплые прикосновения, иногда возбуждающие, иногда раздражающие. Я слишком хорошо знаю их всех. Они шушукаются у меня за спиной, они пытаются привлечь моё внимание, они плетут обо мне небылицы. Потому что каждая женщина Фиама хоть раз мысленно примеривала меня к себе и себя ко мне.
   Это же Фкайф, шепчут они друг дружке в розовые ушки. У него никто не задерживается больше, чем на одну ночь! Это наш падишах, заимевший в гарем целую планету!
   Мне не на что обижаться. Природа требует своего, смущает их разум, и чья вина в том, что все женщины этого мира в одночасье остались невостребованными? Совсем не природа - люди, обычные люди лишили Фиам естественного хода вещей. Маленький челнок без опознавательных знаков, вынырнувший на нашем конце инфонити и сделавший всего один выстрел.
   А я - осколок прежней жизни. Я - объект вожделения, похоти, фантазий и грёз. Мне прощается толстобрюхость и косолапость, борода Карабаса и дурные манеры, ведь я один. Совсем один.
   За спиной раздаются цокающие шаги. Тонкие паучьи пальцы опускаются на мраморные перила. Пряный аромат плотоядных цветов мерещится в дуновении ветра.
   Я медленно поворачиваю голову.
   Сегодняшний день явно планировался не под меня. Что-то диковинное и красивое расположилось рядом - точеный профиль, лазурные глаза в обрамлении пушистых ресниц, золотистая кожа чуть блестит в солнечных лучах.
   - Не такой уж ты и страшный, как говорят, - певуче произносит дива. - Не верь им, не сбривай и не подстригай. Максимум - можно причесать. Я потом покажу, как.
   Они думают, что все разные. А на самом деле индивидуальность не выносит закона больших чисел. Слова не важны - я заранее знаю сюжет разговора, и к чему он должен нас привести.
   - Потом - это когда? - уточняю я, слегка сокращая беседу - ведь бифштекс будет готов с минуты на минуту.
   - Потом? - она очаровательно улыбается, демонстрируя мне безупречную полоску зубов. - Как скажешь, Джонатан! Потом - смывая с тел соль нашей любви. Потом - после завтрака, который мы съедим, не вылезая из постели. Потом - уложив внуков спать и выйдя в темноте на веранду, полную звездного света. Какое "потом" тебе больше нравится, Джонатан?
   Беда в том, что иногда их слова кажутся искренними. Сложность в том, что иногда хочется забыться, и, как в пропасть, раскинув руки, броситься в их нетерпеливые объятия. Не поддавайся, Фкайф, ты же слишком хорошо знаешь, что тебя невозможно любить.
   Я внимательно разглядываю трепетный лик незнакомки, любуюсь им как старинной вазой, или изящной формулой, или радужным водопадом. Совершенство, возведенное в абсолют, порой даже пугает.
   - В клинике доктора Сильвы есть всё необходимое, - сухо говорю я. - Это почти не отнимет времени. В первый день договоритесь, мальчика вам надо или девочку, а на второй уже затикают часики. Всё стерильно, безболезненно, результат гарантирован.
   Сначала у дивы заалели мочки ушей. Пока я объясняю ей очевидные вещи, багрянец ползет на щёки, скулы, проступает пятнами на лбу.
   - Тебе бы в рекламные агенты, - дрожащим от негодования голосом восклицает она. - Говоришь так спокойно, размеренно... о священнодействе! О таинстве!
   - Какое уж таинство, - удивляюсь я. - Аккуратность и точный расчет. Плюс опыт мировой генетики - за столько веков!
   Нет, она вполне вменяема, и уже понимает: не выгорело. Не состряпалось. Не срослось. Остается достойно уйти. Незнакомка не слишком умело отводит взгляд, даёт ресницам затрепетать, и - вот, финальная фраза:
   - Всё это так неестественно...
   - Неестественно, - завершаю я не слишком приятный, но абсолютно необходимый процесс, - это сочленять телесные оболочки, когда духовные даже не соприкасались.
   - Прощай, Джонатан! - дива резко разворачивается на каблуках. Умница - а могла бы и сорваться на грубость.
   - Надеюсь! - звучит почти как "адиос".
   Я остаюсь стоять один на бесконечном балконе, залитом бриллиантовым полуденным солнцем. Перила светятся изнутри мраморными прожилками, от мозаики под ногами начинает кружиться голова.
   Один во всех смыслах.
  
  
   - Господин Фкайф! - трагический голос официанта выводит меня из раздумий. - Ваш бифштекс а пуар, и семилетнее "Шато Фиам", по личному указанию мэтра. И... и у вас гостья...
   Он понятливый малый, этот новенький. Те официанты, что работают здесь постоянно, давно привыкли к дамовращению вокруг моего столика, и зачастую помогают отвадить наиболее привязчивых ухажерок. Стоит моргнуть...
   Далия сидит в кресле чуть боком, положив ногу на ногу, и играет с кисточкой на застежке сумки. Она смотрит куда-то в сторону и как будто разговаривает сама с собой - пухлые губы шевелятся: то плотно сжимаются, то вытягиваются забавной трубочкой.
   Мне слегка напекло макушку. Лёгкая тень кажется полутьмой. Тихонько кряхтя от натуги, я умещаю свой круп между плетеными подлокотниками прокрустова кресла.
   - Я просил вас, Далия, - во рту появляется кислый привкус, перед глазами плывут круги, - не преследовать меня и не досаждать мне своим присутствием.
   Она игнорирует мои слова. Лёгким кивком показывает официанту, что тоже будет красное, и когда он, наконец, уходит от столика, поднимает бокал и смотрит на меня сквозь него.
   Бывает, что недостаточно просто сказать "нет". Далия - как раз такой случай.
   - Вы слишком много о себе мните, Джонатан, - голос у нее как металлический колокольчик. - Преследовать вас может кто-то, у кого корыстные цели.
   - А у вас их нет? - пытаюсь защищаться, но очень неуклюже и совсем неэффективно.
   - И моё присутствие никогда не будило в вас досады. Вы слишком плохой актер, чтобы изображать то, чего не чувствуете.
   Мы чокаемся.
   - Закажите что-нибудь, - говорю я. - Мне неудобно есть, когда перед вами не накрыто.
   - Я пью ваше вино. Ешьте, ради бога. Не то блюдо, чтобы студить. Это было бы просто кощунственно по отношению к бедной бурёнке.
   Я не могу разгадать ее, и это раздражает. Но досады действительно нет, скорее азарт, как перед шахматной партией.
   Бифштекс великолепен. Я впиваюсь в него зубами и на некоторое время выпадаю из реальности.
   - Я принесла вам сувенир, - Далия не спеша открывает сумочку, но ничего оттуда не достает - смотрит, как я ем.
   - Сувениры преподносят на память. Вы, наконец, решились оставить меня в покое?
   Она тихо смеется.
   - Не обманывайте себя, Джонатан. Покой - последнее, что вам нужно.
   И начинает выкладывать на стол по одному круглые, отшлифованные морем камушки. Красные, бордовые, алые, розовые.
   Я замираю с поднятой ко рту вилкой.
   - Откуда вы знаете?
   Я спрашиваю не про покой.
   Далия тянется через стол и лёгким касанием накрывает мой сжатый кулак. У нее пальцы медсестры - ровные и какие-то незапоминающиеся. С круглыми, совсем неженственными, скорее девичьими ногтями.
   - Да бросьте, Джонатан! Вы же на Фиаме весь на виду. Просто мало кому есть до вас дело.
   А вам есть? Вопрос липнет жвачкой к деснам, остывает оскоминой на губах.
   Аккуратно, будто боясь поранить, вытягиваю свою руку из-под ее ладони, задумчиво провожу кончиками пальцев по переплетениям нитей домотканой скатерти - шершавым по шершавому, - и, наконец, завершаю жест: выдвигаю на середину стола ажурную преграду, держатель для салфеток. Прозрачные виноградные лозы вьются между нами, и бумажная стена - надежнее каменной.
  
  
   2.
  
   Я - Джонатан Фкайф. Мама научила меня с гордостью нести свое имя. Мы - пришлые здесь, на Фиаме. Научные труды отца открыли нам двери нового мира. В колонии Техно ничто так не ценится, как чистый, абстрактный разум. И здесь верят в наследственность.
   Когда мы сходим с трапа челнока в сияющее сиренево-розовое марево, мама сжимает мою руку: смотри, Джонатан, как красиво! Я завороженно оглядываюсь. Холмы белого, будто сахарного, песка оплетены сизыми, и карминовыми, и лиловыми растениями. Море у горизонта разлито вишневым киселем. Солнце, белесое, прозрачное, легкое, игриво шевелит лохматыми лучами. Мне одиннадцать лет. "Привет!" - говорю я солнцу. Словно знаю заранее, что рано или поздно оно станет моим единственным собеседником.
   Нас ждет красивый тенистый дом в самом центре Фиама, столицы Фиама. В бриллиантовом свете солнца, под лазоревым небом, белокаменные дворцы кажутся невесомыми как взбитые сливки. Щебет незнакомых птиц похож на песни электричества в высоковольтных линиях.
   Я запомню о Земле поразительно мало, будто нарочно стирая детские воспоминания. Я - сын великого Техно, и Фиам с радостью принимает меня. Город радужных фонтанов и ажурных мостов, хрустальных башен и цветущих садов окутывает меня сказкой. Приземистый коттедж в респектабельном пригороде Йоханнесбурга, еще недавно бывший единственным домом, тускнеет и прячется в дальнем чулане памяти.
   Нужно отметить, что мама не продала дом в Африке. Вдруг мы захотим вернуться, объясняет она. Дом - это всегда дом. А мы не стеснены в средствах. Где-то там, в пятистах световых годах, медленно оседает пыль в полумраке за закрытыми ставнями. Мы можем вернуться туда в любой момент, говорит мама. Она не уточняет, что за пятьдесят лет существования колонии никто из Техно не прилетал обратно на Землю.
   Мама умрет двенадцать лет спустя, не вынеся вынужденной разлуки. Я узнаю об этом от человека, чье имя и так связано слишком со многими событиями - моей личной жизни и истории планеты Фиам. Позже, гораздо позже я приду к выводу, что расплатился маминой жизнью за смерть Линды - и мне не с кем будет поделиться этой мыслью.
   Лодеболь, не проходит и дня, чтобы я не вспомнил твои уроки...
  
  
   Устремления человека никогда нельзя описать одним словом. Но обычно хватает трёх.
   Изречения моего учителя всегда афористичны.
   Восьмидесятилетний Франтишек Лодеболь несет свой цинизм как знамя. А я, восемнадцатилетний, смотрю ему в рот. За кирасой пренебрежительного отношения к окружающему миру я разглядел в профессоре тонкую, ранимую душу, и мысленно достраиваю его внутренний мир, исходя из своих собственных, таких ещё наивных представлений о природе человека.
   Он настоящий Техно, образцово-глянцевый фиамлянин. Ради общества подобных людей мама и решилась покинуть Землю после смерти отца.
   - Так какие же устремления у нашего Сильвы? - все вокруг старательно сдерживают смех, а я незаметно оглядываюсь на зачуханного лаборанта, сгорбившегося над субкварковым визором.
   - Я сейчас занят! - невпопад отвечает тот, вызывая-таки у окружающих приступы хохота.
   - Зря смеетесь, молодежь! - ответствует профессор.
   Его серебристая шевелюра напоминает солнце, интонации гипнотизируют нас - молодняк, набившийся в уютную небольшую аудиторию фиамского Техноцентра.
   - Это Сильве стоит смеяться над вами! - убеждает нас он. - У юноши впереди завидное будущее, не в пример многим из вас. Скрупулезность - вот первое слово, определяющее его устремления. Любая из наук откроется перед ним безбрежным Эльдорадо - и ему хватит усидчивости, чтобы не просто хватать подряд все идеи, что лежат на поверхности, а забивать колышки. И оглянуться не успеете, как вашим детям придется учить закон Сильвы, метод Сильвы, теорему Сильвы.
   - А дальше? - спрашиваем мы. - Какое - второе слово?
   Но Лодеболь уже прерывает наш треп и возвращается к предмету.
   - Пространство, время и информация, - показывает он три растопыренных пальца. - Три кита, на которых стоит мир. Пока человек не связал воедино эти три понятия, дорога к звездам оставалась закрыта. Сегодня мы делаем первые робкие шаги по окрестностям нашего рукава Галактики. Завтра нам предстоит распахнуть Вселенную - если только удастся разобраться в паре-тройке не самых простых вопросов.
   И мы - с ним. Мы - Техно, мы - авангард. Это в наших головах созреют гениальные решения. Это из нашего захолустья улетят на Землю знания, которые позволят сделать следующий шаг. Вы красиво рассказываете, профессор!
   А три года спустя Лодеболь задумчиво смотрит в мой блокнот, вычитывая формулы, как композитор - ноты. Я почти слышу, как мелодия тождеств, ритм матриц, песни уравнений звучат в его голове.
   Он для меня уже не просто один из профессоров. Я работаю в его лаборатории, перепахиваю горы данных для анализа информационных потоков. Я уже допущен в святая святых - к пульту контроля инфонити.
   Лодеболь постоянно избирает меня оппонентом для диалога. Я позволяю себе огрызаться, спорю отчаянно, но в результате всегда бываю повержен. Профессор играет с нами, как кошка с мышатами - результат известен заранее.
   Но сейчас он серьезен.
   - Ты кому-то показывал это? - спрашивает Лодеболь. - Повремени. Очень сырой материал, и очень спорный. По-хорошему, надо дорабатывать выкладки и выходить на эксперимент.
   Я молчу, потому что мне нечего сказать. Самый скромный эксперимент в нашей отрасли - это тераватты энергии, высший уровень безопасности, полигон в пустыне. Это банально "дорого стоит". А на Земле сейчас чехарда, кризис власти, правительства возникают и тут же рассыпаются карточными домиками, так кто даст высоколобым Техно забавляться своими игрушками?
   - Я хочу, чтобы ты заглянул ко мне вечером, - говорит профессор. - Покажу наработки.
   Обратный отсчет уже включен - он увидел мои записи. А я еще даже не спросил, какие три слова он подобрал для меня, Джонатана Фкайфа. А стоило бы. Ведь Лодеболь никогда не врал мне.
   - Если человек вежливо с тобой разговаривает, учтив и приятен в общении, это ровным счетом ничего не значит. Когда ваши устремления пересекутся, вся шелуха окажется отброшенной в сторону. Не верь слишком доброжелательным людям, Джонатан! Если их цель отлична от твоей, то однажды они окажутся беспощадны.
   И я послушно киваю, не понимая, что он рассказывает о том, как собирается со мной обойтись.
   Гордыня, безнаказанность, настойчивость - вот какие три эпитета подойдут тебе больше всего, старая бестия!
   Теперь, когда ты давным-давно мертв, Лодеболь, я больше не позволю тебе меня обмануть.
  
  
   Я - Джонатан Фкайф, отец нации, Техно на особом положении. Мне сорок семь лет, из которых чужая рука вычеркнула десять.
   Мой дом пуст, но лучше жить так, чем наполнять его случайными гостями. Гостьями. Это пройденный этап, не принесший ничего кроме горечи и разочарований.
   Мой дом - закрытая ракушка, мне уютно в нем, а посторонний человек нарушил бы гармонию одиночества.
   Я работаю здесь же. Комната, при маме бывшая гостиной, превратилась в лабораторию. Стены заняты рабочими экранами. Вместо шкафов по углам стоят субкварковые вычислители. Толстые кабели уходят под землей на два квартала, к пульту контроля инфонити.
   Мы с Лодеболем продвинулись очень далеко. После потери контакта с Землей, смерти профессора и моего триумфального возвращения я безо всякого труда подмял под себя все разработки по инфонити. Лодеболь не оставил других достойных преемников.
  
  
   Если представить, как выглядят земные владения, то первая аналогия - морской еж. Тонкие иглы-лучики во все стороны.
   Нарастить новую колючку не так уж и сложно. Инфотральщик отправляется в путь - всегда с орбиты Земли. Он по-паучьи тянет за собой нить, сотканную из потоков структурированной, насыщенной информацией энергии. Пространство не выдерживает и трескается спелым плодом. Словно кончик иглы, инфотральщик прокалывает его и удаляется от Земли в сторону нового мира, проходя парсек за месяц и сжигая за это время столько энергии, что хватило бы на маленькую звезду.
   Двусторонний поток информации не дает захлопнуться сверхсветовому тоннелю. Пропорция - триллион к одному, короткий кивок в ответ на всю мудрость мира, но этого вполне хватает, чтобы надорванное пространство не срослось заново.
   Когда инфотральщик достигает цели, земные владения расширяются еще на одну планету. В брешь устремляются военные корабли, баржи с переселенцами, орбитальные заводы - пока тоннель открыт, путь в новый мир не требует ни энергии, ни времени. Лишь бы не гасла инфонить, лишь бы в строгой пропорции поддерживался баланс между отправляемой в тоннель и возвращающейся информацией. Стоит остановить инфопоток - тоннель схлопнется, исчезнет, а между мирами вновь растянется унылое неструктурированное пространство. И тогда новый инфотральщик может пробить новый тоннель - это вопрос лишь времени и средств.
   Только вот с Фиамом всё получилось не так. С точки зрения Земли Фиама просто больше не существует. Информация уходит с Земли в тоннель, но тонет, исчезает в пути. С Фиама не приходит ответа, и тоннель не впускает в себя ни атома, только инфопоток, бесконечный узор, сотканный из фотонов.
   Как и почему это случилось, описано не слишком сложными инфопространственными уравнениями из моего старого блокнота. Не знаю, как на Земле, а здесь они называются "принципом Лодеболя". Имя профессора очень подходит для таких вещей, а старик умел забивать колышки.
  
  
   В глубине моего дома - маленький открытый дворик, четыре на четыре метра. Предполагалось, что здесь будет сад, но с некоторых пор я не люблю культурные растения, и поэтому земля спрятана под двуцветной напольной плиткой. А плитку уже тоже почти не видно под слоем камушков, из которых я выкладываю мозаику. Я достаю подарок Далии, приношу раствор, опускаюсь на колени и рассыпаю разноцветное великолепие перед собой.
   Вот бордовый камушек с искрой. Я верчу его в руках, и почти сразу вижу, куда он встанет идеально. Пара капель раствора - и новый кусочек мозаики занимает свое место.
   Когда я соберу мозаику целиком, то, глядя с балкончика этажом выше, можно будет увидеть остров в форме пологого холма, покрытый сиреневой и лиловой травой. Вокруг острова раскинется трясина, затянутая розовой ряской. Склоны холма избороздят полоски возделанной земли, а ближе к вершине притулится прямоугольный ржавый контейнер. В нем можно жить, только каждый день в нем становится жарко и душно.
   Мне хочется, чтобы такая картинка украсила двор моего дома.
  
  
   3.
  
   Я - единственный приговоренный к пожизненному заключению за всю историю Фиама. Болотный Робинзон, граф Марча-Кристо, узник бескрайней трясины. Никто из Техно не хотел мараться, исполняя смертный приговор, и они просто выписали мне билет в один конец. Мы не хотим больше знать тебя, Фкайф, сказали они. Вот консервы - их хватит на год. Вот лопата, мотыга, грабли. Семена, которые, может быть, взойдут, и через год ты не умрешь от голода. Немного одежды и ворох тряпья - будет, во что кутаться зимой.
   А вот твой новый дом. Триста метров в длину и сто в ширину. Остров Фкайфа.
   Я стою, прислонившись спиной к контейнеру, ржавой железной коробке, которая станет моим жильём. Дирижабль серебряным пятнышком тает в лучах полуденного солнца. Я ни о чем не жалею.
   Я - Джонатан Фкайф, тот самый парень, что намеренно убил несравненную Линду, супругу профессора Франтишека Лодеболя. Намеренно - хотя случилось всё спонтанно, разом, словно ключ щелкнул в замке.
  
  
   Мы с профессором кружим по городу на моем каре и говорим об эксперименте. С памятного дня, когда Лодеболь передал мне разработки всей своей жизни, прошло три года.
   И мы думаем, будто научились сворачивать пространство. Но на Земле который год полыхает война, и никаким академиям нет дела до того, что мы думаем. Катамараны рекрутских бригад приползают на Фиам за данью, как черные корабли Миноса. Мы подчинены Земле, мы не можем отказать. На Фиаме женщин вдвое больше, чем мужчин. Мы кружим по городу и говорим об эксперименте.
   Внезапно Лодеболь показывает мне рукой на неприметный проулок.
   - Поверни сюда, Джонатан.
   По мощеной камнем дороге мы ползем вверх по склону холма, пока не упираемся в тяжелые кованые ворота. За ними - странное, нехарактерное для Фиама здание с плоской крышей, рядами унылых квадратных окон. Я смутно вспоминаю окраины Йоханнесбурга.
   - Знаешь, что это такое?
   Лодеболь волнуется. Украдкой пихает в рот какую-то таблетку. Его лоб покрыт испариной, руки дрожат.
   Я никогда не забирался сюда, но место мне не нравится. Здесь пахнет смертью.
   - Наше с тобой хобби не прошло даром, Джонатан. На Общем совете самые уважаемые Техно назвали меня сумасшедшим. А сегодня я случайно узнал, что Линда подала документы на опеку.
   Я пытаюсь возразить: восемьдесят - не возраст для Техно, а научное заблуждение не может служить основанием для признания недееспособности. Тем более, что нет никакого заблуждения - мы готовы ответить за каждую запятую нашей разработки. Я с ужасом понимаю, что Лодеболь плачет.
   Не бери в жены женщину на пятьдесят лет младше себя, Джонатан, шепчет он. Даже если она Техно. Ты стареешь, и ничто кроме чистой мысли не может привести тебя в восторг. А в ней живут совсем другие желания и стремления. Ей хочется славы, статуса, доказательств собственной значимости. Развлечений! Ты уносишься в выси непознанного, а она смотрит на твое дряхлое тело и думает, как бы попроще от него избавиться.
   Ни слова неправды. Профессор всегда говорит то, что думает. Линда - признанный талант в социальных дисциплинах, обладательница цепкого ума и мастер нетривиальных подходов - но лишь равная среди равных, ничем особо не выделяющаяся среди тысяч других Техно. Брак с Лодеболем стал для Линды трамплином, забросившим её в самое сердце Фиама - Общий совет. Теперь жена профессора - как клапан аорты, она утверждает распределение средств на перспективные исследования. Не единолично, конечно, но с правом наложения вето на решения коллег. Отказать мужу в поддержке - это очень по-нашему. Всё-таки мы Техно. Абстрактная истина всегда выше любых житейских соображений. Линда лишь отстаивает своё мнение - выросшее, впрочем, на дрожжах чужого недоверия.
   Мы с Лодеболем одиноки, как никогда чётко понимаю я. На наш этаж познания пока что никто не поднялся следом. И нам не с кем поделиться добычей...
   - Я боюсь оказаться с той стороны ограды, - профессор тыкает пальцем в угрюмые ворота. - Но ничего не могу изменить.
   Лодеболь - мой учитель. Я преклоняюсь перед ним, я благоговею. Высадив профессора у его дома, я несколько минут просто сижу, вцепившись в руль, прокручивая и прокручивая возможные пути спасения Лодеболя - и не вижу ни одного.
   Когда я выезжаю на дорогу, то вижу Линду. Миловидная ухоженная стерва переходит улицу прямо перед носом моего кара. Мне остается только прибавить оборотов и одним рывком поймать ее на капот.
  
  
   В сильный ветер на болоте иногда возникает подобие волн. Тугие ядовито-розовые валы лениво изгибаются, сыто чмокают у берега, выплевывают на траву перегнившую тину. Наверное, зловонные испарения постепенно убивают меня изнутри. Впрочем, умереть можно и от других естественных причин - скажем, воспаления аппендикса или больного зуба.
   Солнце восходит над моим контейнером, и за час прогревает его до сорока градусов. Ты не могло бы светить помягче, спрашиваю я. Оно скалится в ответ и молчит.
   Консервы пришлось перетаскивать на северную сторону холма и копать для них яму, чтобы не полопались от жары. На мягких пальцах Техно появляются первые мозоли. Мне предстоит научиться многому, если я хочу прожить дольше.
   И мне не дает покоя найденная в контейнере вещь, назначения которой я не понимаю. Маленький титановый чемоданчик, внутри которого экран и клавиатура. Обычная переносная субкварковая вычислительная машина. Но кнопки не отзываются на нажатие, а все отверстия намертво запаяны - я не могу разобрать компьютер и посмотреть, что с ним не так. Может быть, это такое изощренное издевательство - что может унизить Техно больнее, чем постоянное напоминание о потерянной возможности работать?
   Я оставляю субкварочку в контейнере, на тумбочке - перевернутом ящике из-под консервов, в изголовье импровизированной лежанки. Черный, как межзвездная пустота, экран - первое, что я вижу, просыпаясь. Каждое утро.
   Я копаю огород, рыхлю грядки, таскаю в грязных пакетах воду из болота для полива. Раньше я никогда не держал в руках дурацких зерен, семечек, луковиц. Тем более - не интересовался, как заставить их проснуться и ожить.
   Солнце день за днем внимательно следит за моими потугами. Ты должен справиться, наставляет оно. Твои предки были бурами, а "бур" означает "крестьянин". Неопрятные грядки бурыми квадратами темнеют на трёх склонах острова Фкайфа.
   Дни сливаются в клейкую массу - они похожи как чертовы луковички. Я продлю свое существование на долгие-долгие годы, но не почувствую этого, если уже сейчас не могу отличить один день от другого.
   Я теряю счет времени. Когда, проснувшись, вижу перед собой лицо профессора, то даже не могу сказать, сколько месяцев бесполезно стёрлось позади. Субкварочка еле слышно гудит.
   Лодеболь задумчиво смотрит на меня с экрана и молчит. Возможно, он здесь уже давно.
   - Профессор... - мне нужно сказать ему очень много - ведь я вторгся в его жизнь и изменил ее безвозвратно.
   - Давай не будем ворошить прошлое, - говорит он, и мы больше не вспоминаем Линду ни при каких обстоятельствах.
   Профессор совсем не изменился - серебристая шапка волос солнечной короной окружает лицо старика.
   - По определенным причинам я не могу афишировать наш контакт, - говорит Лодеболь. - Мне стоило определенного труда подсунуть эту машинку в твой контейнер. Она связана только с моей - один канал связи, один вход - один выход. Но есть и хорошие новости. Ты еще не забыл, что мы собирались ставить эксперимент?
  
  
   Вилла Сильвы - одно из немногих мест, где я чувствую себя просто человеком. Замороченные дамочки, посягающие на мое тело, сторонятся жилища доктора, как огня.
   В серебристых плетях вьюна, поглотивших маленькую деревянную беседку, дышат алым пышные цветы с острыми лепестками. Когда приходится ждать Сильву, я всегда прячусь здесь. Наверное, это на уровне рефлексов - я так долго ютился в железном ящике, что теперь по-крабьи люблю прятаться в норки и щели.
   Могу поспорить, наш доблестный доктор кует еще одного маленького Фкайфа. Стараниями Сильвы я давно обогнал царя Соломона в рейтинге многодетных отцов. Год назад я преодолел восьмитысячную отметку.
   Это - источник скорых проблем. Фиам и до разрушения инфонити не мог похвастаться притоком свежей крови. А ген Фкайфа в крови целого поколения - что тут говорить. Моим старшим детям вот-вот исполнится пятнадцать, и не за горами день, когда я начну становиться дедушкой. Много-много тысяч раз.
   Сильву слышно издалека. Он что-то говорит и говорит своим скрипучим голосом, но слов мне разобрать не удается. Ясно только, что он не один, и я задвигаюсь в глубину беседки, надеясь не столкнуться с посетителями доктора.
   Сквозь густую цветочную поросль видны два приближающихся силуэта, и оба мне слишком знакомы.
   Сильва входит первым и садится напротив меня.
   - Извини, что заставил ждать, - он здорово постарел с тех пор, как мы впервые встретились на лекциях Лодеболя. Жидкие волосы будто вылиняли, примялись, подчеркивая острую макушку, глаза спрятались за старомодными очками, кожа приобрела сероватый оттенок. - Ты не против, если я приглашу Далию на чашку чая в нашей компании? Вы ведь знакомы?
   А что, собственно, спрашивать, если она уже здесь? Замерла на пороге, и в глазах то ли радость, то ли печаль, ничего не поймешь.
   Я пожимаю плечами:
   - Ну, я думаю, на территории нашего славного Сильвы мне не стоит опасаться ничьего общества. Здравствуйте, Далия! Присоединяйтесь к нам! Я вижу, вы на правильном пути, раз мы встретились в таком месте. Честное слово, теперь мне будет гораздо спокойнее...
   Я говорю и не могу остановиться, хотя и вижу, как меняется, искажается ее лицо.
   - Да идите вы к черту, Джонатан! - Далия отступает на шаг и тыкает пальцем в мою сторону. - Жалкий параноик, бесчувственная скотина, бык-производитель, ничтожное существо!
   Она со всех ног бежит прочь. Впервые за двенадцать лет нашего мимолетного знакомства мне кажется, что я больше ее не увижу. Странно, но эта мысль совсем не приносит облегчения.
   Сильва нервно пожимает плечами, сплетает ноги-ходули в немыслимый узел, скрещивает руки на груди. Он огорчен.
   - Зря ты так, - говорит он, наконец. - Далия клинически бесплодна. Она - последний человек на Фиаме, кто мог бы претендовать на тебя.
   Сильва смотрит мне в глаза, качает головой и добавляет:
   - Дурак ты, Фкайф.
   Солнце пробивает брешь в серебряной листве, и на поднос с посудой падает яркое пятно, загогулина, по форме напоминающая человеческий зародыш.
   - Не твое дело, - отвечаю я. - Лучше расскажи, что дали расчеты.
   Наши с Сильвой пути разошлись почти сразу. Получив общий курс естественных наук, он углубился в генетику, и на какое-то время совсем исчез с горизонта. Для Техно это обычно - общаться только с себе подобными в узких отраслевых рамках.
   Я тоже грыз инфопространственные формулы, вяз в физике времени, под руководством Лодеболя подбирался к "вкусному". Анатомические процессы тогда не интересовали меня ни на йоту.
   Сильва нашелся лишь десятилетие спустя, почти сразу после моего возвращения из бессрочной ссылки. Мы скорее приятели, чем пара "врач - пациент". Раз в месяц пьем чай у него в беседке - незамысловатая, но приятная традиция.
   Сильва долго примеривается, как подать информацию. Безмолвно взмахивает открытой ладонью, убирает за ухо прядь волос, кривит губы.
   - В целом, всё не так плохо, как могло бы быть, - говорит он. - Через пару лет можно будет обновить генетический материал, взяв его у всех твоих старших детей. Там будет лишь половина твоей крови, и новые младенцы придутся тебе уже внуками. Тогда последующие браки будут заключаться не между сводными, а между двоюродными сводными братьями и сестрами. Конечно, риск отклонений и патологий остается. Но в любом случае, это лучший выход в условиях изоляции Фиама от остальных миров.
   Я доволен диагнозом. Меньше всего мне хотелось бы поставить под угрозу развитие нашей колонии.
   - Ты говоришь об изоляции, как о зле. Почему?
   Сильва даже поднимает очки на лоб:
   - А что же это? Разве нам надо радоваться, что мы отрезаны от Земли?
   - На мой взгляд, да.
   - Но мы же не можем замкнуться в одном мирке! Мы - часть цивилизации, и каждый нормальный человек мечтает, что контакт с Землей будет восстановлен!
   Я смотрю на Сильву, пытаясь понять, отчего так выходит: человек замыкается на своем деле и становится лунатиком, стоит коснуться чего-то за рамками его интересов.
   Я - Джонатан Фкайф, и большую часть своей жизни я наблюдал, как Земля пожирает детей Фиама. Я твердо знаю, что не отдам чёрным кораблям Миноса ни одного своего ребенка. Покуда это в моих силах.
   - Скажи мне, благородный доктор, а под контролем какого государства находилась инфонить до обрыва?
   Сильва непонимающе смотрит на меня.
   - Ну кто, кто был главным на Земле, когда с Фиама последний раз увозили призывников?
   - Помилуй, Фкайф, пятнадцать лет прошло... Тихоокеанская Дирекция?.. Нет? Союз Пяти? Нет, не вспомню...
   - Хорошо, - говорю я. - А сейчас? Ты же смотришь земные новости, правда?
   Сильва морщит лоб, что-то разглядывает в чашке.
   - Знаешь, не слишком. Точнее смотрю, но как-то одним глазом. Нет времени.
   - А кто возглавил мятежные миры? - настаиваю я. - Какие планеты присоединились к мятежникам? В чем была суть конфликта?
   - Фкайф, не морочь мне голову! - начинает сердиться Сильва. - Мы говорили о детях, а ты меня спрашиваешь о какой-то войне!
   - А разве война и дети - не связанные понятия?
   Сильва разводит руками и смотрит на меня немножко по-другому. Мой чай совсем остыл.
  
  
   4.
  
   Ночью из болота выбрались юркие пухлые ящерки длиной в локоть и попытались укатить банку консервированной клонины.
   Я улыбаюсь восходящему солнцу и с упоением вгрызаюсь в дар фиамской природы - душистое жесткое мясо, поджаренное на прутике. Лапки с прозрачными сизыми перепонками хрустят на зубах.
   Это будет сегодня, говорю я солнцу. Сегодня, наконец, я сверну пространство.
   У меня глаза сумасшедшего. У меня борода по пояс. Я не брился восемь лет, боясь отпугнуть удачу. В контейнере на тумбочке меня дожидается Лодеболь. Профессор мается старческой бессонницей. Он такой же псих, как и я.
   Между ним и мной - натянутая нить. Она под малым углом уходит в землю от лаборатории Лодеболя, а через несколько сот километров выныривает из болота и втыкается в мой контейнер. Инфонити всё равно, сквозь что ее продергивают. Тысячи новостных каналов Фиама, Земли, десятков других миров вливаются через гиперпространство в мою субкварочку. Миллионы случайных документов, миллиарды случайных изображений. Тоннель надо поддерживать.
   А я сижу на острове имени самого себя, и день за днем, месяц за месяцем, год за годом пытаюсь подобрать отмычку, которая позволит моим формулам превратиться в реальность.
   Случайность интерферирует со случайностью, любит говорить Лодеболь.
   - Ну что, профессор? - спрашиваю я, входя в душное нутро контейнера.
   Я чувствую себя здесь всё в большей тесноте. Дело не только в том, что я заматерел, оброс мышцами и слоем жира. Мне душно. Я хочу на свободу. Я не готов сидеть на болотной кочке до конца своих дней.
   - Скинь мне установки, - говорит Лодеболь.
   Неугомонный старикан. Ему не сидится на месте, он крутит головой из стороны в сторону, проверяя состояние инфонити по невидимым мне мониторам.
   - Плохая примета, - отвечаю я. - Только после эксперимента.
   Такой уж выработался ритуал. Если эксперимент удастся, я вряд ли смогу сразу сообщить ему текущие настройки обратного сигнала. И у Техно бывают глупые шутки.
   Моя работа проста - нажать на кнопку, дальше всё случится само. На это "само" я потратил первые три года на острове, зато теперь моя работа - нажать на кнопку. Мы ведём самую настоящую пристрелку - как артиллеристы древности, но в двадцатимерном пространстве изменяемых параметров.
   Иногда инфонить рвется сразу - хлопком. То, что находится в тоннеле, вываливается в реальный мир и вступает в реакцию с уже находящимся там веществом. Чтобы не наделать лишнего шума, мы гоняем через тоннель нейтроны, максимум - молекулы водорода.
   Иногда она скручивается от меня к профессору, будто стрелка едет по чулкам. Бывает, что нам кажется, будто с нитью ничего не случилось, но секунды спустя она тает и исчезает.
   - Готовность? Запись? Поехали.
   Новый набор настроек - это как новая мелодия. Волшебная флейта откроет скалу, если знать мотивчик.
   Конечно, мое положение на острове немного сродни технократическому, интеллектуальному рабству. Я - невидимка, учёный-призрак, меня нет. Никто на Фиаме вовек не вспомнит о моем существовании. Но это не мешает мне работать с Лодеболем, день за днём подбираясь к разгадке. Каждая новая неудача награждает нас бесценными данными. Верная комбинация где-то совсем рядом - знать бы, куда протянуть руку...
   Лодеболь хитро подмигивает мне, и я вдавливаю кнопку.
   Окно, в котором только что мельтешил профессор, меркнет - так происходит всегда: сначала рвется инфонить, а потом уже компьютер ловит связь с Лодеболем через спутник.
   Видимо, сегодня спутник уснул. Я смотрю в черное окно, и тихо считаю про себя. Раз... Два...
   Открываю настройки журнала, смотрю график активности инфонити.
   Девяносто... Девяносто один...
   С нитью ничего не случилось. Мощный поток информации валится из ниоткуда на мой компьютер. Большую её часть расшифровать невозможно, для этого нужна обратная связь, а назад в инфонить не уходит ничего. Я перешел в режим молчания.
   Зато слышны все источники одностороннего вещания. Я перебираю каналы. Натыкаюсь на джаз. Когда-то давно в Йоханнесбурге я засыпал под эту музыку...
   Тру виски, выхожу из контейнера. Чтобы не дрожали руки, вцепляюсь себе в бороду.
   Тысяча три... Тысяча четыре...
   Лодеболь, мы сделали это!
   Никогда не поздно подойти и снова нажать кнопку, чтобы один единственный короткий сигнал ушел в инфонить и восстановил пространственный тоннель.
   Но знаешь, профессор, теперь настал твой черёд подождать.
  
  
   И я не спешу назад. В свернутом лепестке пространства проходит почти месяц. Я веду дневник. Изучаю звездное небо. Ищу отличия.
   С точки зрения остального Фиама меня просто нет на карте. Ни Фкайфа, ни острова Фкайфа.
   Сидя на холме, я не могу проверить всех догадок. По-прежнему во все стороны от острова расходится зловонная трясина. Я лишь предполагаю, что, переплыви я эту преграду, то мог бы увидеть что угодно. Фиам, не заселенный людьми. Край мира. Зеркальную стену до неба. Фиам, такой, какой он сейчас... "Что это ты делаешь здесь, Фкайф? Ну-ка, назад в болото!" Что угодно.
   Случайность интерферирует со случайностью...
   Я один - то ли на острове, то ли на всём Фиаме, а может быть и в целой Вселенной. Бородатый Техно в раскалённой жестянке контейнера, медитирующий на ненажатую кнопку. Беспечный эльф, задремавший в уютном бутоне. Заключённый, забаррикадировавшийся в камере изнутри. Лишаю вас права на общение со мной!
   Пока я болтаюсь в нигде, в том, остальном мире, проистекают страшные события: Фиам подвергается атаке сепаратистского челнока. Новое оружие названо "демокрэком" и запрещено без промедления. Но это не мешает какому-то мерзавцу испытать его на колонии Техно. Кратковременное облучение калечит мужчин, выводит из строя их репродуктивную систему, перестраивает гормональный баланс. Изменения наступают не сразу, но они необратимы.
   Осознание этого факта приходит постепенно, и мир меняется не в один день. Тем временем мы с Лодеболем шлифуем методику разрыва инфонити. Профессор не корит меня за полуторамесячную отлучку. Чувство юмора и терпение - главные добродетели Техно. Он штудирует мои записи, набрасывает вопросы для новых экспериментов. Обеспечивает меня методиками визуального наблюдения за звёздами.
   А потом врачи и генетики бьют в набат. Вливающийся в мою субкварочку поток информации сначала наполняется тревогой, а потом обречённостью. Фиам уничтожен. Фиама больше нет. Фантомной колонии суждено исчезнуть!
   Лодеболь реагирует на происходящее по-своему - просто скопировав мои настройки, он надрывает инфонить с Землей. Ему девяносто, и он уже действительно спятил. Слушай меня, Фкайф! Никогда не связывайся с цивилизацией, которая старше твоей на десятки тысяч лет! Ты рвёшься в выси непознанного, а они скатываются в каменный век!
   Наша с ним инфонить ещё работает - и я успеваю посмотреть репортажи из зала Общего совета. На заседателей жалко смотреть. А профессор великолепен. Принцип Лодеболя, объясняет он, разводя руками. Я разбил бы экран, если бы это донесло до Общего совета мой крик: я, Джонатан Фкайф, ещё жив! Это и мой труд! Но услышать меня абсолютно некому. Разрыв инфонити из полузабытого фантастического допущения навсегда превращается в реальность имени старой бестии.
   Лодеболь игнорирует вопросы "зачем?" и смеётся над униженными просьбами вернуть всё "как было". Общий совет за всё время своего существования не получал подобных оплеух! Профессор всё-таки находит приют в доме с квадратными окнами. Поддерживать нашу инфонить становится некому, и однажды утром она гаснет. На мой остров снова приходит одиночество - теперь уже навсегда, предполагаю я.
   Но два года спустя мэр Фиама, сущая ведьма, чуть ли не стелет мне красную дорожку к гондоле дирижабля. Тень баллона закрывает почти весь мой остров. В голову лезут дурацкие мысли о недополотых грядках. Целая делегация топчется на пятачке у контейнера. Хочется зацепить их всех побольнее, но Техно никогда не опускаются до издёвок. Я восстановлен в правах? Смогу работать? Получу безраздельный доступ к инфонити? В ответ только многозначительные кивки и поддакивание. Ни о чём не беспокойтесь, заверяет меня ведьма. Главное - результат!
   Её высокогрудая помощница, мистически похожая на Линду Лодеболь, ловит мой жадный взгляд и застывает как манекен. Сопоставив входящие данные, я начинаю понимать, что возвращение в человеческое общество сулит мне много сюрпризов.
   Мы, наверное, здорово смотримся рядом - рафинированные Техно из канцелярии мэра и бородатое болотное чудище. Линдоподобная помощница что-то жарко шепчет начальнице на ухо. А скажите, Джонатан... Ведьма не знает, как потактичнее сформулировать вопрос о моей физиологической состоятельности, а я не собираюсь облегчать её задачу. Если бы я не был - теперь! - ведущим специалистом по инфонити, меня могла ждать гораздо более печальная участь лабораторной крысы. Рационализм и самоотречение - краеугольный камень мировоззрения Техно.
   Мэр мямлит и мнётся, но всё-таки кое-как задаёт интересующий всё женское население Фиама вопрос. Я держу паузу, глядя, как в иллюминаторе уплывают прочь зыбкие пределы моей тюрьмы. Мы стоим, говорю я, перед непростой социологической задачей. И организация процесса вызывает определённые вопросы. Не слишком ли много надежд вы на меня возлагаете? Организуем всё, как пожелаете, самоуверенно усмехается ведьма.
  
  
   Да, я желаю. Грубо, жадно, без разбора. Разрываюсь между телесными и умственными удовольствиями. Постепенно телесные берут верх. Время хлещет сквозь пальцы. На годы вперед складываются легенды. Искательницы приключений летят ко мне как мотыльки на фейерверк.
   Я не сплю неделями. Как он так может, перешёптываются у меня за спиной. Это же Фкайф, сам по себе рождается универсальный ответ, ничего не объясняющая присказка.
   Десять лет я боролся за жизнь, посягнув на устои Фиама. Теперь Фиам борется за своё существование, и в этой борьбе он готов отринуть любые устои. Чего желаете, Джонатан?
   Они такие разные - жизнерадостные и застенчивые выпускницы магистратур, эстетствующие представительницы богемы, податливые веселушки из сервисных сегментов, самоуверенные самки из бессчётных экспертных комиссий, простодушные и отчаянные девицы из военнообязанных, сухопарые безвозрастные Техно...
   Но чем дальше, тем сложнее становится замечать в них мелкие малозначащие отличия. А в основе всего лежит замаскированное обстоятельство - затопленная в фарватере мина - ни одна из соискательниц моего неидеального тела в той прошлой, утерянной обычной жизни даже мимолётно не посмотрела бы на меня, Джонатана Фкайфа. Чёрный шар с круглыми шипами замер в глубине, а я, чтобы не замечать его, скольжу над ним по тонкому льду всё быстрее...
   Мои преходящие дамы всё время, неотступно рядом. Я быстро перестаю узнавать их по отдельности, воспринимая лишь совокупно - как изысканный букет несовместимых сущностей, сложное сплетение инстинктивного желания нравиться, похоти и отчаяния. Ни одной из них не нужен я, лично я, йоханнесбургский мальчик, спустившийся в серебристо-розово-алые сады Фиама пару жизней назад. Что ж, я плачу вам тем же! Тонок лёд, мои доступные! Скользим плавнее, быстрее, воздушнее!
   И жизнь крутится набирающим обороты смерчем. На все мои закидоны Общий совет смотрит сквозь пальцы. Я - фетиш. Я - их надежда в квадрате хоть на какое-то будущее. Им нечего предъявить мне - ведь я должен вникнуть в чужие разработки, постичь невероятный "принцип Лодеболя". Я для них - единственный, кто, может быть, сумеет разобраться, что случилось с инфонитью...
   А единственно правильные настройки инфонити надёжно похоронены в моей субкварочке. Я могу до бесконечности изображать кипучую деятельность по восстановлению тоннеля с Землёй, но на самом деле не шевелю и пальцем. Слишком долго, сидя в болоте, я думал только о формулах и комбинациях параметров, позволяющих сшивать и расшивать пространство информационными потоками. Я - Джонатан Фкайф, и я отгуливаю причитающийся мне отпуск!
   Привожу пьяную подружку на могилу Лодеболя. Ну что, говорю я ему, ну что, старая лиса? Ты обманул меня дважды! И зачем? Из-за горсти паршивых формул? Ради того, чтобы забить колышек в делянку, которая тебе не принадлежала? Хоть ты и корпел совсем рядом почти пятьдесят лет...
   Подружка зябнет и начинает икать, а я внезапно прощаю профессора. Принцип Фкайфа... Принцип Лодеболя... Что мне с того? Ты даже умереть успел вовремя, старый перец! Поставил величайший эксперимент - и откинул копыта. Совсем чуть-чуть не дождавшись, что я заявлюсь к тебе на порог и обвиню в воровстве! Покойся с миром, учитель! Я дарю тебе все принципы, какие у меня есть!
   Кажется, начинается осень. Сквозь лиловый рассвет я иду домой, впервые - один. За многие месяцы.
   Мне перекрывают дорогу. Их больше дюжины. Кто-то молод, кто-то стар. Бывшие мужчины решили поквитаться с мужчиной настоящим? Как в сказках, за жен и дочерей? Я слишком уверен в себе, полагаясь на энергию, которая прет из меня, как из атомной батареи. Ну, что скукожились, Техно? Подходи по одному!
   Они подходят все вместе.
   Я лежу, зализывая десны, на пороге собственного дома. Нежная-нежная ладонь невесомо гладит мой рассеченный лоб, мои заплывшие глаза, выбитую челюсть, сломанный нос. Ты помнишь меня, Джонатан? Я не могу посмотреть, а голос не узнаю. Зачем ты себя так, спрашивает она. Ты же не такой, правда? Я что-то мычу, стараясь не дышать. И они не такие, убеждает меня она. Это от отчаяния. Уймись, пожалуйста! Мне стыдно за тебя.
   Кто ты, спрашиваю я, но на губах запеклась кровь. Я не могу разорвать корку и открыть рот.
   И потом целых двенадцать лет я так и не знаю, её ли это был голос.
   И если не её, то правильно ли я поступаю сейчас?
  
  
   5.
  
   - Букет? - цветочник недоверчиво смотрит на меня исподлобья. - Кто-то умер?
   Все они знают меня в лицо, а моей памяти хватает только на формулы и цифры.
   Я пристально слежу за тем, как сиреневые лозы вплетаются в фиолетовые стебли, как алое оттеняется серебряным, как отдельные бутоны соединяются в сложную и, наверное, неповторимую как параметры инфонити композицию.
   Белокаменная мостовая дробит стук каблуков. Солнечные рикошеты стегают радугой по глазам. Нелепый стыдный атавистичный букет оттягивает руку. Хочется выбросить его в ближайшую урну. Полы плаща развиваются хищными крыльями. Шляпа скрывает лицо.
   Ранний вечер, но до заката ещё далеко. Суетливая толпа расступается на моём пути. Букет - как нос корабля. Люди-волны расходятся в стороны и снова смыкаются за моей спиной. Сейчас я один из них, но всё-таки сам по себе. Потому что их жизнь, каждого в отдельности и всех вместе, предопределена двумя бессердечными Техно. Один из которых умер в приюте для умалишённых прорву лет назад - и его можно не брать в расчёт. А второй - это я.
   Во встречном потоке мелькают совсем юные лица. Мальчишке лет пятнадцать, девчонка с виду того же возраста, но вполне может оказаться на пару лет младше. Нашивки Технической школы на рукавах. Открытый холодный взгляд, как будто один на двоих.
   Они могут быть из "натуральных" - далеко не сразу я дорос до того, чтобы отдать все процессы воспроизводства населения в руки доктора Сильвы. Жаль, что я так и не успел стать отцом в социальном понимании этого слова - ведь к тому моменту, когда мой первенец появился на свет, мне уже не раз объяснили, что я всего лишь ходячая фабрика генного материала, самец-производитель, вынужденный партнёр до результата. Такие милые, такие послушные фиамлянки, они изорвали моё сердце на лоскуты.
   Первую - ту самую помощницу мэра - звали Бетой. Я до сих пор размышляю, а могло ли всё пойти другим путём, окажись тогда первой не "бета", а гипотетическая "альфа", настоящая женщина, подходящая мне и принимающая меня в свою настоящую жизнь? Такие допущения бессмысленны и вредны, примитивный образчик истории в сослагательном наклонении - но иногда так приятно и грустно об этом подумать...
   - Смотри-ка, - девчонка дёргает парня за рукав, - это не наш ли всемирный папик куда-то намылился?
   - С цвета-ами?! - парень сворачивает с курса, пристраивается рядом со мной. - Привет, Фкайф!
   - Мы разве на "ты", молодой человек?
   Мне неуютно. Потому что их поколение выросло, лелея ко мне открытую или затаённую ненависть. Ни одному из них я не стал отцом. Меня невозможно любить.
   - Не узнаёшь что ли, папаша? - заглядывает в лицо, кривит губы, словно хочет плюнуть. - Обрюхатил мою мать, а я теперь "выкать" должен?
   - Ты мне ничего не должен, - говорю я. - Но ты Техно. Неси это имя с достоинством.
   - Знаешь, толстяк, - в глазах мальчишки прыгают злые чёртики, - щедрый подарок из пары хромосом - это ещё не повод учить меня жизни, ясно?
   Наверное, хороший парень. Как и любой другой из восьми тысяч моих детей. Мне никогда не узнать. Лишь прибавляю шаг. Мне не о чем с ним спорить - мальчишка по-своему прав.
   Я - Джонатан Фкайф. Я - чёрное пятно перед глазами. Кто-то слишком долго смотрел на свет. Одно из главных правил Техно: в отсутствии удовлетворительного решения задачи принять неудовлетворительное самостоятельно - и нести за него ответственность. Я - Техно, я был и остаюсь в игре. Фиам будет жить, потому что я так решил.
   - Да ладно, - подружка тянет парня в сторону. - Смотри, он и так взволнованный. Небось, прикидывает: дадут - не дадут? Веник вон прихватил для верности.
   Они отстают, теряются в толпе.
   - Ваши? - бесстрастно уточняет Далия.
   Она, видимо, уже некоторое время идёт рядом. Безглазый я осёл. Все заготовленные планы осыпаются пеплом. Так и держу перед собой букет.
   - Лучший вопрос викторины. И оба ответа подходят.
   - Далеко направляетесь?
   Она с откровенной насмешкой разглядывает цветы. Кажется, под её взглядом они начинают закрываться на ночь.
   - Дальше Фиама не уйдёшь, - отвечаю что попало, потому что заговорить о серьёзном и важном всё ещё не могу. - Нравится?
   Перекладываю букет в другую руку, кручу перед ней, демонстрируя пучок растений со всех сторон.
   - Цветы как цветы, - она пожимает плечами. - Собираетесь ими разбить чьё-то сердце? Вряд ли получится. Техно - люди практичные и не слишком сентиментальны.
   - Почему сразу "разбить"? Может быть, наоборот - склеить разбитое.
   - Опять натворили дел? - уточняет Далия.
   Пульс стучит в висках и мешает мне слышать её интонации. Что это было - издёвка? Презрение? В конце концов, если бы я был совсем ей противен, то выбрала бы другую сторону улицы.
   - Натворил. И теперь не знаю, как попросить прощения. Никогда этого не делал.
   - М-м, запущенный случай!
   Как она вообще здесь очутилась?! Я должен был подняться на её порог, собраться с духом и сказать всё, что придумал заранее - а теперь моя голова пуста как воздушный шар, ладони отвратительно потеют, и речевой аппарат, похоже, вот-вот придёт в негодность.
   - Надеюсь, ещё есть надежда на исцеление.
   - У вас?! - Далия заливисто и не слишком натурально смеётся. - Берегите себя, Джонатан. Мне сюда, - она взмахом руки показывает переулок. - Удачи не желаю - она вам не поможет.
   - Мне тоже сюда, - я сворачиваю вслед за ней. - Если хотите, то войдите к себе, а потом я позвоню в дверь. Тогда, если что, сможете притвориться, что вас нет дома. Но, Далия, я пришёл к вам.
   Она останавливается так резко, что я едва не сбиваю её с ног. Далия смотрит на меня пристально и недоверчиво. Прохожие бросают на нас любопытные взгляды. И чем дольше мы стоим и молчим, тем яснее становится обоим: на крошечном Фиаме нам просто некуда деться друг от друга.
  
  
   6.
  
   В моей комнате темным-темно, хотя сейчас белый день. Косматое солнце шарит лучами по Фиаму, разыскивая старого дружка Фкайфа.
   Ветер протискивается сквозь опущенные жалюзи и шевелит лёгкую прозрачную ткань занавесок.
   То, что разрастается в последние месяцы между мной и Далией, не укладывается в мой скудный жизненный опыт. Привычная система уравнений с переменными "Эм" и "Же" рассыпалась и собралась заново. Теперь она полна знаков и символов, смысла которых я не могу угадать.
   Мы лежим, не шевелясь и дыша в такт. Наши ноги сплетены, её волосы щекочут мне щёку. Мы делаем вид, что спим, хотя уже оба не спим. Я пробую на вкус это "мы". Сумма оказывается больше собственных слагаемых. Арифметика ядерного синтеза.
   "Далия" - звучит как "дельта", но с каждым утекающим днём мне кажется, что "Д" - лишнее, а "Аль" - кусочек от "альфы". Впервые за всю жизнь мне кажется, что я не один. Это так странно, неестественно и захватывающе, словно я научился летать. Раскидываю руки и парю. Далия летит совсем рядом. Мы упираемся спинами в подушки облаков.
   Хочется длить и длить этот волшебный полёт. Но мне мешает, тянет вниз тайна, которую уже давно невмоготу тащить в одиночку.
   - Ты знаешь, - шепчу чуть слышно, одними губами, - а ведь это я спрятал Фиам.
   Прости меня, старый лис Лодеболь! Я не краду твою славу, просто забираю кусочек своей назад.
   Далия поворачивается ко мне и переспрашивает, не открывая глаз:
   - Что ты сказал?
   Я осторожно целую ее веки, и говорю:
   - Земле никогда сюда не добраться. Мы останемся в стороне от всеобщей бойни. Это я спрятал Фиам.
   - Ты шутишь! - она приподнимается на локте, пытается разглядеть мои глаза.
   - Да нет же, - смеюсь я. - Хочешь, покажу?
   - Что покажешь, Землю?
   - Ну, почти!
   Я вытаскиваю ее за руку из постели и тащу голышом через весь дом. Наощупь нахожу на пыльном шкафу ключ от кладовки. Далия находит замочную скважину и подводит к ней мою руку.
   За дверью - пустая кладовка. Только в углу на маленьком колченогом столике стоит старинный телефон. Очень удобная штука, когда нужно передать сигнал в одну сторону. Я выбирал из сотни устройств, а остановился на простейшем.
   Мы стоим на пороге, соприкасаясь боками.
   - Стоит снять трубку, - почему-то шепотом говорю я, - и ты окажешься в городской телефонной сети Йоханнесбурга. Можно позвонить в булочную недалеко от моего дома и заказать сладостей.
   Далия счастливо смеется:
   - Врешь ты всё!
   Я не успеваю ее остановить, она делает шаг вперед, протягивает руку, и...
  
  
   б/н.
  
   - Ты только посмотри! - лейтенант, здоровенный конопатый детина, подзывает к иллюминатору чернокожего сержанта. - Совсем рехнулся, сейчас под дюзы залезет!
   "Доблесть и Слава", тихоходный слабо вооруженный катамаран, уже пятнадцать лет приписанный к сто сорок девятой рекрут-бригаде, на малой тяге опускается к заросшим сорняками плитам фиамского космодрома.
   - Подишь ты, - сержант морщится, будто съел что-то кислое, - в такой глуши - и то пацифисты завелись!
   - Да нет, - неуверенно отвечает лейтенант. - Просто чудик какой-то. Смотри, какую бородищу отрастил!
   За стеклом по лётному полю мечется неуклюжий седоватый толстяк в длинной мешковатой одежде. Он смешно размахивает руками, крутит головой, трясёт кулаками над головой, беззвучно разевает рот.
   - Не пойму, что он кричит, - щурится капрал, тоже подошедший посмотреть на местного сумасшедшего.
   Лейтенант и сержант замолкают на несколько секунд, вглядываясь за стекло.
   Странный человек падает на колени и воздевает руки к небу.
   - Похоже, парень съехал на религии, - говорит сержант. - Гляди, всё повторяет: "Дети мои! Дети мои!" Это он нам, что ли?
   - Не "Дети мои!", а "Мои дети!", - сварливо поправляет лейтенант. - Спаси нас вакуум от такого папаши... И хватит глазеть, разойтись по местам!
   Лейтенант остаётся один и окидывает взглядом сиренево-розовый горизонт.
   Работы тут предстоит - не горюй! Планетка несколько лет будто пряталась от всеобщей мобилизации. Но уж теперь-то, когда там, дома, настоящая заварушка только и началась, придется срочно наверстывать...
  
  
   б/н-бис.
  
   ... и, так и не коснувшись телефонной трубки, смущенно отступает назад.
   Кусает губы.
   Я сглатываю комок в горле размером с теннисный мяч.
   Далия пожимает плечами:
   - Просто подумала на секунду: а вдруг - правда?
   Я осторожно запираю дверь и кладу ключ на место.
   Мы возвращаемся в спальню. Я подхожу к окну и нащупываю шнурок жалюзи.
   Далия прижимается к моей спине.
   Я тяну шнурок вниз и вниз, пока окно во дворик не открывается полностью.
   У наших ног - крошечный человечек на сиреневом холме неумело пытается вскопать глинистый склон. Вокруг него - розовое бескрайнее море. Конечно, оно очень похоже на болото, но пусть в этот раз будет морем. А лохматое солнце, наконец, находит нас и ерошит нам волосы теплыми прозрачными ладонями.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"