Навик Олег : другие произведения.

Бог из помойки (общий файл)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Пролог
   В третьей симфонии Альфреда Шнитке все начинается с едва слышных, медленно разворачивающихся, постепенно приобретающих направленность звуков большей части оркестра. Так, должно быть, собиралась туманность, уплотняясь и преобразуясь - в Солнце и планеты. Так рождалась и развивалась музыка, - наконец появляется классическое совершенство, вспугнутое намеком на никуда не ушедший хаос, - едва возникнув, оно убивается пошлыми, выросшими из него же, мотивчиками, и - снова - через титаническое обрушение, все приходит к неотчетливому сгустку - можно опять повторить заново... Мир музыки - совершеннее? - просто абстракция, облеченная плотью лишь постольку, поскольку мы уделяем ей самих себя. Прожить всю ее - ломаясь и обрушиваясь вместе с каскадами звуков - от самого изначального до логического завершения, будучи всего лишь слушателем, - не захочется ли где-то поправить и дотянуть - на доли, до невозможного великолепия совершенства? Или и вовсе - в момент умирания красоты, чистоты линии - превратить в голую схему не ее, а жуткую насмешку над ней?
  
   Мир, которого не существует
   Этот шарик из зеленоватого стекла лежал в шкатулке вместе с пуговицами и лентами. Размером чуть меньше грецкого ореха - не безделушка, а какой-то технический элемент. Если положить его на ладонь, он фокусировал на ней пятно света, а поверхность шарика отражала весь окружающий мир, - казалось: облака снаружи есть только потому, что они есть в шарике. Леночка в детстве любила даже засунуть его в рот, - такой он был гладкий и прохладный - прямо леденец. Удивительно, как шарик не потерялся - так часто она таскала его в карманах и использовала в разных играх - то он служил фамильной ценностью, то редчайшей жемчужиной, которую доставали со дна лужи (синего моря) искуснейшие ныряльщики...
   Если бы Леночка внимательнее приглядывалась к отражению в шарике, то она бы заметила... Облака шарик отражал совершенно невообразимые - такие пышные и белоснежные, что... Но дело не в этом! Снаружи они могли быть какими угодно, а в нем плыли совсем не те! Облака плыли - кораблями и замками, огромные - до самых звезд...
   Как прически сумасшедших модниц былых времен, как троны богов - плыли облака. Над полями и бескрайними синими лесами, над городом - таким крохотным, что на Земле его назвали бы поселком. Таким уютным, каких там не бывает - по причине тотального отсутствия вкуса к нему. С уютом не совместимы торговые центры и непоправимо синтетические занавески, пластиковые растения и рекламные щиты.
   Здесь были: лавочки и вывески над ними, легкие хлопчатые занавески - прошитые и кружевные; были булыжные мостовые и... Во всяком случае, здесь никого нельзя было заподозрить в отсутствии смысла жизни.
   В городе был дом, в доме - квартира, а в квартире.... Добротная деревянная мебель, - скорее темная, местами не без изыска, с бронзовыми накладками. Пышные лампы, расписанные цветами и бабочками, - масляные, потому что электричество... Но об этом рано. И вот в том шкафу, который немного угрюмо застыл в дальнем от окна углу, - не в нижнем выдвижном ящике - там всего лишь куча старых журналов и нот, - а на нижней полке левого отделения - очень много разнообразно странных предметов: орешек и елочный шар, ракушки и сучки деревьев, панцирь крохотной черепашки, костяной гребешок, пуговицы, мячик...
  
   Дверь скрипнула и Бенедикт оглянулся: Альма вошла, пряча руки под передником, зеленоватые глаза глядели почти с хищной надеждой - он знал, на что: его улыбку, радость; но теперь девушка даже стала тяготить Бенедикта, - теперь, когда она ясно высказала свое желание - всегда быть с ним. Уже немолодой мужчина, Бенедикт даже не знал - кто он, имя дал себе сам - как казалось близкое и спокойное, хоть Альма поначалу хихикала. Не помнил ничего о себе - его жизнь как будто началась в этой комнате - с основательной мебелью, старинного, почтенного и просто потрепанного вида книгами, окнами с частым переплетом... Однако отчетливо помнил несколько историй про потерявших память, - здесь они представлялись чужими и странными. Такой чужой виделась ему Альма - рядом с ним. Пока она по-приятельски навещала его иногда, готовила или пыталась прибрать, - Бенедикт настоял, чтобы эти одолжения прекратились, - и как они начались? - он находил ее общество приятным, но теперь...
   - Бенедикт! - голос Альмы звучал нежно, но требовательно. - Посмотри на меня!
   Ее не останавливало, что он ничего о себе не знает, она тоже ничего не знала о нем, кроме того, что каким-то образом знал и Бенедикт: эта квартира - его, - она подходила ему не как одежда - как собственная кожа... Ничего не знал о мире - об этом мире, - можно было предположить - все его знания связаны с другим местом, - Альма рассказала ему об этой земле, потом он читал книги - по истории - его мир не мог иметь такую историю. Если только память его не лгала.
   - Альма, я прошу тебя - оставь меня. Я никогда не полюблю тебя. Уйди.
   - Нет. Это неважно. Я люблю тебя! Разве этого мало? От тебя ничего не потребуется, кроме...
   - Невозможно! И ты невозможна! - Бенедикт начал задыхаться от волнения, от ее настойчивости. - Как ты не понимаешь?!
   Он обвел рукой комнату:
   - Это все не твое! Никогда не будет твоим. Ты... Мне кажется, я должен выглядеть иначе - возможно, моложе... Уходи. Я даже не скажу тебе, что ты мила. Ты мне надоела.
   Мужчина закрыл лицо руками.
   - Хорошо, любимый.
   Он слышал, что она улыбнулась.
   - Но я приду снова! И снова! Пока ты не согласишься...
   - Да уйди же, наконец!
   После ее ухода он медленно, о чем-то размышляя, подошел к шкафу и достал оттуда неожиданную вещь: елочную игрушку - сине-фиолетовый шар с серебряными звездами.
  
   Лесная сказка
   И существование их, как слог "ом" - бесконечно растянутый - от земли до неба, которые они соединяют. Это танец, который не увидеть. Самое прекрасное, что есть на земле. Вот он - венец творения. А все остальное - даже конь, с заплетенным в гриву ветром - не более чем дополнение, насмешливая улыбка. Да-да - храм для Бога давно выстроен, - а надменный ум - сам Сатана или несовершенный образец, вместивший массу погрешностей, - не ему кичиться богоподобием. Впрочем...
   Там существа проживали по две жизни - одну растительную, другую - животную. Люди - древесную, а какой-нибудь вьюнок, отмирая, убегал юркой ящерицей, куст калины порскал куницей. И то прежнее существование вспоминалось, как величественный сон о звездах, музыка и хрустальные конструкции чудеснейших пропорций.
   Ветрагим вздрогнул, проснувшись, - он лежал, растянувшись на поляне среди вики, ромашек и васильков, задремав после сбора земляники, тихий вечер уже опустился на землю, кузнечики разливались особенно звонко, - молодой человек и так бы проснулся - скоро должна была выпасть роса, но разбудило его чье-то прикосновение - не насекомого, нет, никто из друзей не пришел звать его домой, - такое странное, слегка тревожное - слишком необычное, - раскрыв глаза, Ветрагим увидел перед своим лицом чудесное маленькое создание - оно зависло в воздухе, изящно сложив ножки, легко подперев подбородок одной рукой, поддержанной другой. Похожее на дитя лет десяти - одиннадцати, стройное и загорелое, оно тихо, не разжимая губ, смеялось, глядя на юношу, а потом, стоило тому моргнуть - исчезло...
   Некоторые из товарищей Ветрагима не поверили, что эльф (конечно, этот мир сочинял свои сказки, но эльфов не могли не придумать) явился ему наяву, - решили, что прелестная крошка, как это иногда бывает, пригрезилась его уставшим глазам на грани сна и пробуждения, хотя Ветрагим со страстным упорством продолжал утверждать - видел! Слышал трепетание крыльев у него за спиной. Никто не назвал его безумцем - здесь не ведали такой напасти, но, похлопав по плечу, сказали - перегрелся на солнышке. Но нашелся один, который засомневался и на следующий день пошел к старейшим. Мудрейшие, - те, что прожили самые длинные древесные жизни и лучше всех помнили и умели толковать звездные видения тех дней, - встревожились. Взволновались. Задумались. И - легкий, как летний ветерок над цветущими полями - полетел слух: что-то сдвинулось в мире, - к лучшему ли к худшему - только время покажет.
  
   Светлые нити
   Наталья Витальевна вздрогнула и уронила клубок. В таком возрасте, как у нее, человек временами прислушивается к себе - не оно ли? Грустно остаться в старости совершенно одному, - не потому даже, что жалобы на здоровье можно адресовать лишь участковому терапевту, а потому, что приходят ненужные и неприятные мысли - как твой неловко раскинувшийся труп будет дожидаться, пока его не ощутят соседи... и не дай бог что-нибудь останется на плите. Конечно, ее могла хватиться Вера - тоже соседка, но через два этажа. Но что она сможет сделать? Вера - инвалид детства, умственно недоразвитая. Ей, конечно, не восемьдесят с лишним, как Наталье Витальевне, однако, тоже много лет - за семьдесят. Вера с ее детским эгоизмом и детской же привязчивостью - существо очаровательное. Она говорит: "Я еще не старая, правда ведь? Галочка сказала (Галочка - ее опекун, заключила с Верой договор на квартиру), что я старая. А какая же я старая? Мне все говорят, что мне не дашь мой возраст, что я модная, я же не ты - я еще совсем не бабушка. И бабушка, это когда мамина мама, а я никому не бабушка". Вера успела - не один раз - поведать об отце, который и назвал ее Верой: не Валей, нет, как мама хотела; о сестре в другом городе; о Жене, умершем от диабета; о том, как она заболела по тубу; про медсестру Наташу из санатория, которая ее так любит - и все ее там так любят, - она уже (она едва оттуда вернулась) скучает по санаторию... За несколько лет она думает, когда у нее будет юбилей, в начале лета - о своем дне рождения, после дня рождения - сразу об именинах и уже и о Новом годе - "Ты мне пришлешь туда открытку?" И, боже мой, какая на самом деле беззащитная и беспомощная... "Галочка не понимает, что я не могу с моей рукой (у нее был перелом, неудачный - задет нерв) открыть банку, она говорит, чтобы я не обращалась ни к кому за помощью, а как не обращаться? Она не понимает - а я даже в метро не могу ездить - там надо за поручни держаться".
   Наталья Витальевна засыпает за вязанием - с некоторых пор с ней такое случается. Может, ей тоже стоило бы заключить договор на квартиру? Это было бы разумно. И кому достанутся ее шесть запущенных соток? И все-таки она умиротворена и почти счастлива: смерть придет к ней своим чередом, - она немало пожила, - спокойная смерть... Вспомнить страшно - ей есть что вспомнить - как оно бывает, если по сути кроткое, равнодушно природное приносится людьми. Наталья Витальевна думает: а ведь мы почти все, как Вера, - в ней так наглядны человеческие слабости: "Мне врач на Новый год подарила - никому не дарят, только мне!" - кто не думал, что только он заслужил хорошее отношение? "Представляешь, ко мне Оля приедет! А что я ей скажу? Она даже не знает что у меня с рукой. Я ее двадцать лет не видела. Она не знает, как я живу. Она приедет, а у меня такие обои! Не буду откладывать на двери, буду откладывать на ремонт", - вначале , пока Наталья Витальевна не сказала, ей и в голову не пришло, что сводной сестре, если она приедет из другого города, надо будет где-то жить... И всегда можно определить, что ей говорили другие люди, - с кем так не бывало, что кто-то подсказал мысль, показавшуюся стоящей? - просто по тому, что сама не может сформулировать сколько-нибудь сложную, - возможно, даже родить... Умерла знакомая ей соседка: "Я ведь не умру? Она постарше меня была. Я не могу вот так лечь и умереть во сне? Я ведь буду жить долго?" Вспоминая ее в свои именины: "Жаль Нину Алексеевну, она бы меня сейчас поздравила", - Вера - чудо. Безобидное создание. Она не сумасшедшая, просто умственно отсталая. Как-то сказала, что была в психиатрической больнице: "Зачем тебя туда?" - спросила удивленная Наталья Витальевна. С первых слов стало все ясно: они с матерью жили тогда в коммуналке - пятнадцать человек народу, какой-то алкаш-сосед, поколачивавший жену, нассал мимо унитаза (Вера говорит просто - без аллегорий) - можно было понять, что думали на Веру: "Он нассал, а я должна убирать!"; какая-то Тамара, которая ее невзлюбила и в ПНД (психоневрологический диспансер) "все ходила и показывала что я там и как я там"; "Позвали меня в ПНД, а домой не пускают, приехали двое в плащах, а из под них белые халаты торчат - медработники, надо понимать, домой повезли - вещи и паспорт взять, а я говорю - у меня мать больная, у нее гипертония, кто ей продукты будет носить? В больнице мне аминазин давали, - если отказываться, тогда укол делают, а если буянить - привязывают. Мать потом с Тамарой не говорила, - та заходит - не надо ли чего? - а она молчит, отвернулась - Вера мне продукты покупала, а от тебя ничего не надо".
   У Натальи Витальевны опять укатился клубок - моток тонких хлопчатых ниток, из которых она вяжет салфетку, - и сон ее очень глубок.
   Женщины, девушки в дымке золотого света тянут прозрачные нити - от самых звезд через весь мир - прядут их под песни, из нитей ткутся - луга и поля, вышиваются на полотне звери и птицы, шьются нарядные рубахи мальчикам и девочкам - бегать по росам и водить хороводы. И не монотонно жужжит прялка - особый звонкий ритм придают они от себя и всему миру - только светлые и мягкие ниточки тянут - лен да хлопок - все колючее и темное от того ритма сгорает, исчезает - лишнее оно и ненужное.
   И чьи-то горячие слезы опять текут и текут - каждый раз и снова: о чем поют девушки в "Летучем голландце", собравшись за рукоделием. Чья это рабочая коробочка и исколотые пальцы? Совершенно не важно, - и слезы и остальное - вне повествования.
  
   Нигде и никогда
   В комнате - в комнате ли? - углы утопают во мраке, свет от торшера обрисовал массивный шкаф и стул рядом с ним, дверь напротив притворена, посредине стоит стол, накрытый скатертью, на нем небольшая лампа и множество мелких вещиц. Их перебирают двое, сидящих не совсем вплотную друг к другу - мужчина и женщина, со следами возраста на лицах.
   И они, и эта комната, чье окно таинственно показывает только звезды, звезды, звезды, - всего лишь миг вольной фантазии, то, чего нет, и если будет, то совсем не так.
   Она берет пуговку - хорошенькую бубочку из натурального перламутра.
   - И что ты скажешь? Какие пусенькие бывают миры: там будто все с булавочную головку и фарфоровые пастушки обнимают своих любимых, увитых гирляндами роз...
   Он гладит пальцами скромный окатыш.
   - А здесь все просто и лаконично. Никто не спросит вас о жизни, если и в самом деле не хочет о ней услышать. Сколько мы всего натащили: надо разобраться - что и где положить, и найти ключевую вещь для всех них, ту, что для тихого досуга и ненужных, набегающих волнами слов.
   - Я ее не вижу. Вот глуповатая брошка для жутеньких рассказок. Совсем детская искусственная жемчужина на цепочке - что она украшала?
   Женщина выдергивает из шелкового лоскута, также нашедшего свое место в пестром беспорядке, ниточку и пропускает ее сквозь звенья цепочки.
   - Просто сказочка...
   Злодей крадется, прячется за кустами, высаженными вдоль дорожек. На деревьях развешены фонарики - сегодня у прелестнейшей феи Эльхен праздник: отмечают ее совершеннолетие. Неважно, когда оно наступает - все равно феи бывают только милыми девочками и прекрасными девушками, - старые феи зовутся волшебницами, имеют сварливый характер и говорят, что феи легкомысленные особы, не способные постичь суть волшебства, - а в чем она, если не в том, чтобы и тогда, когда тебе... неважно, сколько лет... выглядеть очаровательно?
   Одна такая волшебница стояла на полянке, где на маленьком столике возвышалась ваза с фруктами, - она сосредоточенно, - это требует большой ловкости, если не хочешь запачкать мантию, - ела огромный персик, - и как раз в тот момент, что злодей крался мимо, старая дама обсосала косточку и кинула ее в кусты.
   - Пф-ф-ф... - послышалось оттуда сдавленное шипение.
   Волшебница было посмотрела в ту сторону, но ее отвлекли маленькие феечки, желавшие вот сейчас, прямо сейчас посмотреть - как рождается иллюзия...
   Как рождается иллюзия? Вам нужно чуть-чуть забыть, где вы находитесь, кто вы...
   Как рождается иллюзия? Просто нужно совсем немного поверить - да, правда, все так и есть!
   Улыбнуться, повернуться вокруг своей оси...
   - Старая карга, - сказал про себя злодей и, пока девочки смотрели на рой ярких бабочек и стрекоз, сплел с помощью заклинаний тончайшую паутину, накинул на ближайшую к нему фею, а сам опять притаился в тени, шепча что-то зловещее.
   Злодей - колдун и чернокнижник - имел намерение испортить светлый праздник. И не он один! Сюда слетелось еще несколько ведьм - отбить у феечек чародеев, обратить их к черному колдовству.
   Вот на поляне никого уже не осталось, кроме той девочки и злодея, - бедняжка застыла в оцепенении, не понимая, что с ней: краски померкли, в голове слегка помутилось... Но тут прибежали ее подруги, затормошили: мы тебя потеряли, идем, сейчас начнут представление маги и волшебницы! Паутина от их голосов и прикосновений порвалась, феечка очнулась... Но колдун лишь злобно усмехнулся: он успел собрать немного энергии, маны для своих черных дел.
   Маги и волшебницы создавали столь великолепные картины, что зрители буквально затаили дыхание: радужнопёрые птицы пели звонкие песни, по кругу бегали белые, серебряные и золотые единороги, эльфы танцевали в воздухе, перепархивая с цветка на цветок, источавших волшебные ароматы, - всего пересказать невозможно.
   А тем временем колдун и ведьмы строили свои коварные планы, потихоньку протягивали невидимые нити.
   В конце зрелища на всех посыпалось разноцветное конфетти из цветочных лепестков и разнообразные фенечки из бисера - на память. С балкона прелестная Эльхен посылала приглашенным улыбки, - она и ее ближайшие подруги кидали в толпу серпантин и букетики цветов из корзин.
   Гости занялись разговорами, стали разбредаться по дорожкам и аллейкам, только выступавшие еще оставались у самого дома, обсуждая удачи и неудачи своего действа.
   На больших праздниках чего только не происходит - даже и без участия темных сил. Вот, например, и минуя нити злой паутины, чародей опрометчиво решил прочесть простенькое заклинание одной юной феечке, но, то ли феечка была очень юной, то ли в атмосфере много электричества, - вместо легкого дуновения ветерка вышел вихрь, и еще долго из их ушей вылетали мыльные пузыри. Или вот: опытный маг забрел на полянку к молодым волшебницам, - то есть феечкам, которые, может статься, со временем превратятся в них, - разбиравшим заклинания представления, подошел к своей бывшей ученице посмотреть, как она плетет формулы и - кто знает, что на него нашло? - прочел, как ему казалось, про себя, древнее заклятие: облако золотой пыльцы стало опускаться им на волосы и плечи, заползало в уши и носы, убегало ящерками с подолов мантий в траву, - бедная феечка подумала, что, может, это она провинилась, и продолжала делать пассы, отгоняя облачко выдохами, а маг тихонько стоял у нее за спиной, должно быть, удивляясь сам себе - как оно вышло. Феечки обычно и не подозревают о существовании этого заклятия, потому, что оно совершенно недоступно феям и волшебницам, только магам и чародеям, но его черный вариант могут читать не только колдуны, но и ведьмы - та самая гнусная паутина, ворующая энергию. Светлый же вариант читают по особым случаям - как дарят цветы и зажигают фонарики.
   Вон ведьмы собрались вокруг ничего не подозревающего чародея, принимавшего участие в выступлении, - протянули в воздухе липкие нити, тут же оказалось несколько глупых фей, лепетавших слова поздравления, одна, упоенная восторгом от его мастерства, тоже артистка - в другом шоу, задела паутину, как бы споткнулась и стала падать прямо на молодого человека, тот, конечно, подхватил ее, нить прилипла к нему, - по счастью, их защитил искренний порыв, поистине светлое чувство феечки: заклятие преобразовалось в свой праздничный вариант - золотое облачко стало опускаться на чародея и другую фею, оказавшуюся на линии его взгляда, невольно фыркнувшую на устремившиеся к ней золотинки.
   Ах, молодым чародеям так нравятся дурацкие шутки! Оттого только ведьмы надеются увести их к своим мрачным замкам - черная магия предоставляет столько возможностей для небольших и крупных гадостей, для опасных похождений: вызов демонов и лягушки за шиворотом недруга, создание зомби и понос, не вовремя одолевший принимающего зачет преподавателя... Феечки же превращаются в ведьм только от непроходимой глупости, - если их плохо воспитывали, если колдун пообещает кормить их только сладостями, - дурочки пойдут куда угодно, но и сильных ведьм из таких не получается...
   А злодей крадется - все ближе и ближе к своей главной цели: к виновнице торжества. Нет, конечно, он не рассчитывает ее похитить, всего лишь наложить заклятие, которое испортит весь праздник. Эльхен сидела в окружении феечек и волшебниц - все они плели гирлянды из светлячков, для освещения танцевальной залы - они вот-вот должны были начаться; гирлянды подхватывали маги и чародеи и уносили в зал, подвешивая в воздухе и вдоль стен. Музыканты настраивали инструменты, гости тихонько болтали, жевали пирожки с коринкой и земляникой, некоторые даже совершили набег на стол с замороженным фруктовым соком, приготовленным для разгоряченных танцоров, - раньше времени!
   Темной тенью скользнул, скакнул по стене в верхний угол - и завис там жирным пауком. Что такое тут случилось с феечками? Светлячки у них в руках вдруг стали превращаться в оводов и слепней, Эльхен почернела, раздулась, глаза ее выпучились и полезли на лоб, платье затрещало по швам, упало на пол: прекрасная девушка обратилась в толстую, огромную жабу! Подружки ее в ужасе вскочили, кинулись прочь из комнаты, отбиваясь от вредных насекомых, маги и чародеи закрыли глаза и тоже бросились кто куда, гости переполошились и побежали вслед за ними.
   - И чем же все закончилось? - спросил мужчина.
   - Ну, конечно, нашелся маг, который расколдовал бедняжку Эльхен; злодея потом почти поймали - ему, правда, в конце концов, удалось скрыться; ведьм выдворили обратно в их темные пределы; а праздник завершился еще веселее, чем начинался.
  
   Лена и Валентин были ровесниками, помнили друг друга по школе - там они учились в параллельных классах. Но по-настоящему судьба свела их в институте, куда они поступили на одну специальность. Им было легко вместе. Леночка даже познакомила его со своими родителями, - кажется, ее мама рассчитывала, что он будет интереснее, состоятельнее, - девочка заслуживала большего, чем непримечательный, немного стеснительный мальчик. А впрочем, никто не возражал, когда Валя и Лена решили провести вместе летние каникулы, - собралась компания, жаждавшая диких лесов и озер, - обосноваться лагерем на берегу девственного водоема и пожить там недельки две - три...
   Кроме них еще присоединился Ленин двоюродный брат Андрей, - ее родителям с ним было спокойнее отпустить дочь, Макс - однокурсник молодых людей, собственно и организовавший экспедицию, и две девушки - его знакомые с младших курсов - Катя и Яна.
   Место, выбранное Максимом, оказалось замечательным, - пришлось запастись продуктами, зато чистота и красота кругом, тишина и уединение.
   Капли росы утром, запах соснового бора, компенсировали тесноту в палатках: в одной расположились девушки, в другой - юноши.
   Нельзя сказать, что обошлось без трений - Катя, подруга Макса, не умела обходиться без всеобщего внимания, а Яна откровенно завидовала ей и пыталась отбить парня, - Андрей был не в ее вкусе. Макс, похоже, находил удовольствие в интриге. Валентина и Лену, переживавших расцвет влюбленности, все эти страсти не задевали; Андрей наслаждался природой, - так что две недели для них прошли неплохо.
   Леночка зачем-то, - наверно, просто попался под руку во время сборов, - прихватила в поездку свое детское сокровище - стеклянный шарик. Обнаружив его в косметичке, придала своему случайному жесту символический смысл - это прозрачное и круглое... сначала подумала - подарить Валентину - здесь, в окружении толстых елей и золотых сосен, над зеркалом вод; а потом как-то утром, когда все еще спали, встала на берегу озера, последний раз посмотрела на него - и закинула в воду.
   Андрею в то утро тоже не спалось - или в палатке было душно, или сосед, неловко разметавшись во сне, разбудил его, но, собираясь выбраться наружу, молодой человек увидел, как его кузина бросила блеснувший в солнечном свете предмет... Он, в отличие от остальных, предпочитал не плавать или барахтаться на мелководье, а нырять, - не с аквалангом, конечно, а насколько хватит дыхания. Местами озеро заросло травой, и дно там заилилось, но это только с одной несколько заболоченной стороны, - в основном же, оно было чистым, песчаным. Шансов найти стеклянную мелкую вещицу в воде не так уж много, с другой стороны - имея некую цель, нырять гораздо интереснее - и почему не попробовать? А Леночке он ничего не скажет в любом случае, - вопрос: зачем она это сделала?
   Выполнив обычные утренние дела по лагерю, Андрей надел маску и ласты и приступил к поискам: в том месте, куда по его прикидкам упал шарик, глубина едва ли достигала двух метров. Повезло - разумеется, это было чистое везение - ему где-то раз на двенадцатый, когда он порядком замерз и устал. Все остальные еще ели, слушали радио на берегу, - купаться никто пока не хотел - умылись только. Так что Андрею не мешали, воду не замутили, - солнце стояло высоко - так что видимость была отличная. Также никто не удивлялся его раннему нырянию: в воде он проводил едва ли не больше всех вместе взятых, не считая Макса - отличного пловца, эффектно переплывавшего озеро вдоль и поперек то брассом, то кролем.
   Днем, уже ближе к вечеру, Андрей зашел в лес подальше от лагеря - небольшая цветущая полянка ему очень приглянулась, - и, вместо того, чтобы искать сухостой и хворост для костра, растянулся там и достал из маленького кармашка джинсов свою добычу.
   Взрослым смешно видеть, как их малыш пишет письмо деду Морозу, хотя сами же поощряли его к этому. А чем хуже Дед Мороз любой другой веры? Тем более, этот персонаж очень наглядно и доказательно может появиться у вас дома... Вырастая, не продолжаем ли мы ожидать подарков - за наше хорошее поведение - от судьбы? Ожидая их, как нам кажется, не без оснований, не забыть бы о том, что в наших силах их сделать - кому-нибудь. Иногда даже не сделать чего-нибудь - уже подарок... Да - вера в чудеса не угасает, она просто ждет своего часа. Однако - сколь многого лишаются люди, не замечая чуда в повседневности, - так ведь можно не заметить и как жизнь пройдет - от праздника до праздника... Вера - соседка Натальи Витальевны - в свой день рождения торопит именины, в именины - поездку в санаторий и Новый год... Чудо... Надо просто внимательнее присматриваться - к мелочам. И тогда можно увидеть много - гораздо более чудесного, чем... Не хочется никого задеть. Взрослые люди обычно знают - чего бывает, а чего - нет, но знать - одно, а видеть и проверять - при каких условиях могло возникнуть - совсем другое... Но здесь речь не о таких природных волшебствах - а о самом натуральном расчудесном чуде, не требующем никаких условий... кроме авторского произвола фантазии...
   Андрей сначала любовался световой точкой в шарике, потом своим искаженным отражением, смотрел сквозь стекло на траву и цветы... Убрал опять в карман, через некоторое время достал снова и - наконец заметил то, что Леночка за многие годы обладания не сумела увидеть, - на небе размазались легкие, прозрачные облачка - сегодня их нарисовали очень небрежно, а на поверхности шарика отчетливо виднелись роскошные кучевые облачища. Он несколько раз переводил взгляд с неба на шарик - ничего не менялось: здесь почти чистое небо, на сфере - огромные образования конденсата. А лес и луг шарик отражал вполне исправно. Андрей было подумал - не голографическое ли это изображение? Но тогда - он повертел шарик и так и сяк - было бы видно... Нет, облака выглядели так же естественно, как все остальное, и - понаблюдав, Андрей заметил: они менялись в очертаниях и плыли по небу!
   - Чертовщина...
   А потом подумал: может, Леночке все же что-то известно? Но как об этом спросить?
   - Послушай, сегодня утром я случайно видел, как ты что-то блестящее кинула в озеро, - начал он, найдя кузину в лагере.
   - Что? - Леночка уже успела позабыть об этом. - Ах да! Стеклянный шарик, я им играла в детстве... На память!
   - Он какой-нибудь особенный? - затаив дыхание, Андрей уставился ей в лицо.
   - Да нет. Я его нашла на нашей свалке у залива.
   Леночка и Андрей жили неподалеку, ходили в одну школу, их семьи часто встречали праздники вместе. Андрей был старше Леночки на год. Конечно, свалку он знал даже лучше нее.
   - А-а...
   - Разве что, он никогда не терялся, а я его, как Том Сойер, закидывала подальше, чтобы он притянул к себе еще, в секретики прятала, - и всегда потом находила! Других же вещей столько перетеряла!
   - Может, и в этот раз найдется? - не удержался и улыбнулся он.
   - Может.
   Андрей показал шарик Яне, чтобы она сказала: видит ли она то же, что и он. Девушка подтвердила - облака в отражении другие, но ее этот феномен ничуть не заинтересовал: какая-нибудь новая технология нанесения изображений, хотя, конечно, забавно, - добавила она. Андрей не стал ее разубеждать.
   Тем временем две недели закончились, палатки были сложены, и все, навьючившись вещами, зашагали к железнодорожной станции.
  
   Сны Андрея
   Неразрешимых загадок не бывает, - просто может не найтись точки, с которой задача видна во всех подробностях.
   Шарик с потусторонними облаками в комнате отражал всего лишь потолок - той же самой комнаты. Андрей и себя в нем рассматривал, и в разное время дня изучал отражения - ничего примечательного больше не обнаружил. Но однажды он положил его недалеко от кровати - на тумбочку у изголовья, - наверно, есть вещи, которые просто не могут не произойти, так и со случайным жестом Леночки вышло, и помещением шарика на тумбочку...
   И Андрею приснился сон. В нем он брал шарик, слегка поворачивал его, как бы пытаясь развинтить его на две половины: тут же в шарике становилось видно деление на сектора - в каждом из них отражались части различных миров, - это Андрей, скорее, знал, потому что, случись ему в действительности так держать шарик, он не увидел бы таких подробностей; потом, после поворота на несколько градусов сектора исчезли - вновь поверхность сферы отражала только одну реальность - но уже совсем не ту, в которой только что пребывал Андрей! При этом он будто смутно вспоминал - да, в шарике много миров - и с его помощью можно переходить из одного в другой...
  
   Некогда в этой стране много улыбались, веселый смех часто слышался на улицах городов, но потом люди выбрали себе строгих правителей - им должно быть казалось, что их серьезные речи и убежденность в собственной правоте дают им право распоряжаться судьбами беззаботных и где-то легкомысленных граждан. А может, их и не выбирали - они сами помогли себе избраться... Но с тех пор, как власть переменилась, повсюду раздавались лишь лозунги, прославляющие мудрость правителей, величие родины и марши, под которые вышагивали колонны детей - будущих ответственных граждан, рабочих, славным трудом укрепляющих мощь страны, женщин - хранительниц семейных ценностей.
   Раньше было много цирков и театров, теперь люди будто сами участвовали в бесконечном представлении, - они не нуждались в иных зрелищах, кроме укрепляющих дух и веру в могущество родины и народа - то есть их самих! Двум маленьким акробатам пришлось туго, после того, как их цирк распустили, - по виду брат и сестра (так их всегда и объявляли), на самом деле были семейной парой.
   Амра и Войтель Заховские познакомились, когда цирк Войтеля приехал на гастроли в родной город Амры, около двух лет назад. Она тогда выступала в паре с клоуном - в качестве куклы: ее засовывали в чемодан, бросали, она вскакивала с пола как мячик или расхлябанно гнулась во все стороны. Ей было девятнадцать, Войтелю - двадцать. Амра перешла в труппу, в которой работал Войтель, но вскоре они ушли оттуда и сделали сольный номер - и имели с ним успех; их пригласили в хорошую труппу.
   После роспуска своего цирка молодые люди искали работу в большом городе, где еще можно было устроиться: крупный столичный цирк объявил о приеме новых артистов, готовых создавать зрелище в духе времени, но там их не взяли, сказав, что нужны рослые представители народа - воплощение силы, древней мощи земли, напоминание о предках-варварах. А смешить публику, как они было наивно предложили, и вовсе не нужно - это не сообразуется с современными устремлениями: важно быть серьезным, ответственно подходить к любому делу, смешливая южная расхлябанность не подходит суровой северной стране. "Люди у нас не развлекаться станут, а оттачивать направленность своего духа, поднимать мысль, узнавать, чего от них хочет власть, - а власть хочет праведного труда и высоконравственного представления", - сказал директор по найму.
   И все-таки акробаты остались здесь, - денег было мало, тратить их на бесцельные разъезды не хотелось, - вряд ли в других местах дело обстояло лучше. Удача, казалось, улыбнулась им через некоторое время: нашелся импресарио, готовый сотрудничать с ними. Полгода Амра и Войтель выступали в антрактах театральных представлений, на курортах неподалеку от столицы, но потом новые веяния унесли их милого агента (однажды он просто исчез из своей конторы - говорить об этом громко никто не решался, но шепотом: забрали для выяснения в участок, как неблагонадежного). Театры тоже многие позакрывались, и курорты не хотели сотрудничать из-за "безыдейности" номеров... Они оказались буквально на улице: первое представление супруги, стесняясь своих линялых, - на сцене, при искусственном освещении, это не так бросалось в глаза, - трико, провели на пробу не на самой людной, - в результате, после двух часов работы: несколько зевак, задержавшихся чуть дольше, чем на пять секунд, и только один господин с аккуратно подстриженной бородкой, кинувший серебряную монетку. Она звонко звякнула о мостовую.
   - Спасибо! Спасибо! - шутовски раскланялся Войтель. - Есть еще ценители искусства в нашей стране!
   Амра тронула его за локоть:
   - Не ерничай, он же от чистого сердца.
   - Ах, солнце, столько усилий - и все впустую! Если бы я был уверен, что мы плохи, как профессионалы, никуда не годимся, я бы сказал - надо бросать, - такие настали времена. Но уйти на завод, когда мы еще в расцвете сил и способностей...
   - Нас там очень ждут! - усмехнулась Амра.
   - Если бы мы уехали за границу несколько месяцев назад... Боюсь, сейчас нам просто не оформят документы на выезд, да и денег нет.
   Еще пару дней они пытались заработать уличными представлениями, а потом Войтель пошел по кабакам - спрашивать у владельцев: не согласятся ли они, чтобы посетителей удерживали в заведении подольше интересными и оригинальными акробатическими трюками? В пятом по счету ему повезло - хозяин согласился посмотреть, что из этого выйдет, предложил в случае увеличения выручки постоянный заработок и бесплатный стол. И действительно - как будто число посетителей увеличилось, кто-то задерживался, чтобы посмотреть на пару акробатов - они так подходили друг другу: чуть ниже среднего роста, изящные и гибкие, оба светловолосые, но у Амры волосы завивались в колечки, голубоглазые, симпатичные - не красивые, но приятные.
   Несколько месяцев все шло гладко, пусть денег платили мало, акробаты радовались и этому заработку, - они знали, что многим из циркачей пришлось переменить профессию, один силач, говорили, даже нанялся в порт грузчиком. Вообще, в стране произошли перемены: все стали подозрительными, везде людям мерещились шпионы соседних держав; несмотря на обилие безработных и постоянный рост цен, говорили о подъеме экономики, мечтали о возвращении заморских колоний.
   Трюки Заховских, не столько силовые или поражающие видимой опасностью исполнения, завораживали слаженностью движений, их четким ритмом, геометричностью фигур, которые они образовывали своими телами, - все вместе производило даже на не знатока большое впечатление, заставляло затаивать на время номера дыхание. Иногда говорят: балерины и спортсмены - без царя в голове. На самом деле, владение телом требует ума, а хороший трюк - результат не просто упражнений, а расчета и фантазии. Войтель и Амра, кроме того, так дополняли друг друга - как правый и левый глаз; там, где один человек непременно что либо упустил бы, двое устраняли погрешность, там, где одному не хватило бы сил для абсолютной завершенности, двое доводили до совершенства.
   Все шло неплохо, пока в кабачке не появился один человек. Он почему-то вызывал беспокойство - слишком серьезен он был, если не мрачен, - не похоже было, что представление доставляет ему радость, слишком пристальные взгляды кидал он на Амру и Войтеля, да и вокруг. Кроме того - он почти не пил и всегда сидел за столиком один. А потом хозяин заведения сказал, что этот человек расспрашивал о них.
   - Я бы ничего не сообщал - да и много ли я знаю? Но он показал мне книжку члена среднего круга, - для нас, простых граждан, большая шишка, выходит.
   Партия власти принимала в свои ряды - как кандидатов, потом рядовых членов, широкий круг - влиятельных граждан, средний круг - партийная номенклатура, и, наконец, высший - партийные боссы. Конечно, принадлежность мрачного типа к властным структурам сама по себе ничего не означала, но почему он проявил внимание к Заховским? Отчего-то добра от этого внимания они не ждали. И правда - однажды он явился в сопровождении четырех полицейских и те, даже не дав артистам переодеться, увели их под шепот завсегдатаев.
  
   Куда идти?
   Андрей проснулся, чувствуя, как у него перехватывает дыхание:
   - Пусть так никогда и нигде не будет...
   Конечно, наяву шарик оказался совершенно цельным: только шов от отливки слегка проступал на нем.
   На следующую ночь ему опять приснился сон - уже не такой кошмарный, но печальный: он не помнил, как его зовут и все что-то искал в шкафу среди разного хлама: в комнате было темно, одна лампа на столе слабо освещала ее, углы терялись во мраке; он сидел на полу, рядом с выдвинутым нижним ящиком и перебирал разные мелкие вещи и лоскуты ткани, - зачем все это было здесь собрано, он не понимал.
   Проснувшись, Андрей задумался... Есть два способа думать. Например, когда думаешь о том, как пойдешь в магазин, купишь то-то и то-то, вернешься, приготовишь так-то и так-то, пригласишь того-то и того-то, в каком прядке готовить и подавать, - это первый способ, - как бы совершая забег по прямой, с целью увидеть по пути как можно больше сменяющих друг друга видов, и, по идее, даже не видя ничего впереди, поскольку оно тут же смещается вбок и назад. Благодаря влиянию каждого шага на последующий может выйти, что окажешься совсем не там, где предполагал, или - тоже не очень здорово - там, где предполагал, но очень далеко от истинного положения вещей... Он хорош, если знаешь свою цель, то есть как бы оставляешь ее за спиной - в мыслях - и намечаешь перед собой - в действительности, - как с вечеринкой: всего лишь нужно согласовать замысел с реальностью. Другое дело, если поставил перед собой задачу найти что-то неизвестное и оттолкнулся от ошибочной посылки... Второй способ, когда на тебя со всех сторон наплывают предположения, вероятности и соображения - одни нелепее других, ты крутишься вокруг свой оси, оглядывая панорамный вид на них и выбираешь одно, наименее не располагающее к себе - и тогда можно или заглянуть за него - есть за ним что-то еще - или совершить в ту сторону небольшую прогулку - какой может выстроиться ряд в этом направлении, - главное при этом не забыть место, с которого виднелись изначальные предположения, чтобы можно было возвратиться... Этот способ совсем не гарантирует достижения хоть какого-то результата - и если цель известна, лучше к нему не обращаться - можно заплутать во всякоразличных вариантах одного и того же... Тем более - разветвлений чем дальше, тем больше.
   Так вот, Андрей, задумавшись, отмел те варианты, которые не могли быть воплощены по объективным или субъективным причинам: забыть или даже выкинуть шарик, попытаться найти самому то, что нужно, продолжая смотреть сны, обратиться к экстрасенсам, отдать шарик на исследование ученым, - много чего еще он перебрал в уме, пока не оказался в той точке, откуда открылась новая панорама: отойти в сторону, взять координацию поисков на себя, посмотреть, что приснится - и приснится ли - ребятам, и как они к этому отнесутся, - в общем, он решил все рассказать Лене и Виталию.
   Что же он собирался искать вместе с ними? Воспоминания человека во сне, смысл сновидений, другой шарик, который и вправду перенесет их в иные миры? Что-нибудь, что объяснит присутствие этой вещи в их реальности.
   Леночка протянула руку к шарику:
   - О! Это такой же или...
   - Подожди, - сказал Андрей. - Пойдем, я кое-что покажу.
   Они все втроем, - Виталий, разумеется, был у Лены, как просил Андрей, - подошли к окну.
   - Вот. Посмотри сначала в окно.. Да нет - на небо: какие там облака?
   - М-м, - сказали вместе Леночка и Виталий.
   - Пушистые? - спросила девушка.
   - Белые? - спросил юноша.
   - М-м, - сказал в свою очередь Андрей. - Просто запомните - сколько их, какой они формы и размеров, а теперь...
   - А зачем? - опять вместе удивились молодые люди.
   - Затем, чтобы сравнить. Вот, глядите теперь на отражение в шарике.
   Сразу обоим сделать это оказалось неудобно, и они смотрели по очереди. Леночка приподняла брови и обернулась к окну, потом снова уставилась на шарик. Виталий охнул:
   - Надо же! Слушай, мне не кажется? Они действительно другие?
   - И это еще не все.
   И Андрей вкратце рассказал, какие красочные видел сны - совсем непохожие на обычные смазанные сновидения.
   Лена спросила:
   - Но это правда мой шарик? Как же тебе удалось?..
   - Твой, твой.
   - Значит, опять вернулся...
  
   Бог из помойки Часть 2
   Эльф между мирами
   Высокие, в синих со звездами одеждах, выходят под лунный свет из тьмы упругих сводов леса на поляну его жители - серьезные и задумчивые, как он сам, - выходят тихо, приближаясь к центру, - и под ночным светилом видны яркие краски цветущих растений, любящие вечернюю прохладу виды стелют невозможные у дневных красавцев запахи: луна и роса в них, загадка невидных движений и потаенных звуков, - от этого воздуха и света хочется забыть, что ты разумное существо, остановить сердце на высокой ноте - и так быть - долго-долго. Прекрасные жители леса, сходясь осторожно из-за высоких деревьев, приближались к центру молча, боясь спугнуть раньше времени, - там, по-над травой, в пронзительном восторге глядело на луну крошечное существо - застыв, словно снежинка. "Ах-хаа, хаа, аха-а, ах", - раздались вокруг давно сдерживаемые дыхания, - и существо вздрогнуло, метнулось, - не зная, куда податься, забилось бабочкой в границах тесного круга.
   - Останься!
   - Останься!
   Раздались голоса людей в синих одеждах.
   - Ты наш.
   - У нас найдется для тебя место.
   Надежно протягивали дивной формы руки - хрупкому, трепетному.
   - Мы ждали!
   - Мы знали!
   - У нас хватает лунных дорожек...
   - И солнечных зайчиков.
   - Песен...
   - И сказок.
   - Все для тебя!
   - Оставайся!
   Существо успокоилось, замерло, подперев голову руками, скрестив ножки; вздохнуло.
   - Слишком много порядка; слишком чужое; я заблудился - все не мое. Не хочу думать, что ощущает розовый куст, когда мне вздумается сорвать цветок. Не хочу, примяв сурепку, услышать писк не родившейся мыши... Уйду. Уйду. Буду искать. Где-то есть другие леса, где чуть менее сурово, где - все свои: такие же глупые, такие же легкие...
   Дрогнул воздух, где только что было - и не стало, прошелестели опять: "Ах-хаа, хаа, ха, хаа, ах".
  
   Фрукты в прелестных корзиночках из лозы и соломки, бумажные кульки для сыпучего товара, - любовно раскладывая все по полочкам, Лилиана улыбалась: вот домики из кирпича и дерева, бесполезно приукрашенные - как морские раковины и жуки, - они просто не могут быть иными; скрывая башенки, изразцы и смальту, вьется по ним плющ, затеняют деревья, кое где блестят стеклом теплицы... Здесь все продумано - нет ничего лишнего, ради чего ваш досуг поглощен бесконечной гонкой за призрачным шансом его иметь - и не уметь использовать. Никто пожизненно не занимается здесь чем-то тяжелым - потому что это несправедливо... Мед разных оттенков в стеклянных банках с притертыми стеклянными же крышками. Сушеные фрукты, ягоды, травы и грибы - в таких же. Еще есть легкие, красочные коробки-банки из толстого, плотного картона, полотняные мешочки и сумочки разных размеров. Вот тут уже мыло и шампуни, дальше... Дальше Лилиана любовно обставляет ванную комнату - матового стекла шторки, ненавязчивые узоры плитки на стенах и полу, латунные ручки и узкие зеркальные вставки... Бросив тонкой росписи светильники, думает, что делают с жижей из отстойников канализации и какие лучше будут трубы - литого стекла, армированные металлической сеткой, или внутри керамики или... или... В домах, конечно, золотые или даже платиновые - водопроводные. А, например, транспорт. Хорошо бы проложить колеи из особо прочного стекла и пустить по ним крошечные, легкие вагончики - что-то вроде фуникулеров. А так всё - велосипеды самых разных систем и видов. А нужны ли самолеты? Если легчайшие поезда чуть не летят по гладким колеям. Разве для развлечений - планеры, разве для аэрофотосъемок - небольшие автоматы. И чтобы пластик - только если нечем заменить, - оплетка проводов нитяная - шелковая, льняная, а для записей программ автоматов - почему бы не использовать ту же платину? Или другие - лучше разлагаемые полимеры... По большому счету - действительно ли он незаменим?
   За окнами сильный ветер - развернулись в одну сторону листья, все выше и выше взлетает что-то темное - не птица, - заплутавший в мирах полиэтиленовый пакет. Запах выхлопа, - кто-то в сизых клубах нежно обихаживает свое чудо техники, - поднялся до ее квартиры, бесконечный гул проникает сквозь стекла - и вездесущая вибрация, гул никогда не прекращающих движение автомобилей. Лилиана отворачивается от окна и краем глаза видит мелькнувшего - конечно, эльфа.
   - Я сумасшедшая, - говорит она.
   И, разумеется, - когда она оборачивается, чтобы разглядеть лучше - ничего, никого: старое, продавленное кресло, стыдливо прикрытое пледом, над ним желтоватое пятно на вылинявших обоях - то ли бабочка, то ли летучая мышь...
   - Что я здесь делаю? - спрашивает Лилиана.
   - Учусь, - отвечает себе.
   Вот уже полтора года, приехав из пригорода, пытается она одолевать плохо поддающуюся премудрость - нечто бесконечно техническое; неблизкое; невыносимо скучное - и оттого утомительное. С досады она пинает стенку под старым столом - ничего не выходит, результат не сходится, даже тихонько и коротко взвывает - так все надоело. Потом, похихикав, - в конце концов, ее голова сделается квадратной, как извлекаемые корни, - и уравнения перестанут кружиться и завихряться в ней, а, встав ровными рядами, сами придут к своим замечательным решениям, - Лилиана начинает все заново. Отец отослал ее сюда с условием, что она окончит именно этот ВУЗ, по выбранной им специальности, иначе - никакой музыки. "Забудь про свое старое пианино. Кем ты станешь? Учительницей музыки в школе? Да кому нужна твоя музыка? Прав был Лев Николаич - это извращение, от расшатанных нервов трепет, а здоровый человек под музыку танцует или подпевает. Короче, если не получишь профессию, нормальную профессию - не жди от меня материальной поддержки, - сколько я уже угрохал непонятно для чего, исключительно из уважения к твоей матери, но больше не стану. Однако если будешь хорошо учиться, то можешь требовать от меня, сколько понадобится. Ты меня знаешь". Конечно, Лилиана его знала - спорить с ним не хотелось, потому как... Когда он успел стать таким долдоном? Ведь раньше, она помнила, он даже иногда шутил, сам покупал билеты на концерты - для нее и мамы... Потом мамы не стало, не стало Союза; не стало его института - он едва успел защитить докторскую... Кому нужна его научная степень? Наверно, так он сказал себе и превратился в бизнесмена-трудоголика (хорошо, не алкоголика), счастливо избежавшего большинства наездов в самые трудные годы, владельца солидной фирмы - научно-производственного объединения... Какое-то весьма нужное оборудование и приборы оно выпускало. А впрочем - это совершенно неважно. "Кому нужна моя музыка? Ты, наверно, считаешь, что культура и вправду должна сохраняться в каких-то резервациях... Нет, не верю, что он может так думать", - вздыхала Лилиана над задачкой, - ей хотелось поскорее закончить, но доделать было необходимо - и желательно сегодня, завтра вечером у нее совсем другие занятия: она нашла педагога и два раза в неделю бегала к нему на уроки, - и пусть он ругал ее за неготовность, зато - полтора часа в ее распоряжении было пианино. Она не могла позволить себе купить инструмент - тем более в эту чужую квартиру, - даже если были бы деньги, что делать с ним потом? На прокат же почему-то нигде не сдавали - во всяком случае, она не нашла.
   И опять: темная, массивная мебель, чьи ящики так легко выдвигаются, светло окрашенные стены... или, может быть, дерево и изразцы, шелк и соломенные циновки? Толстые тома истории, полные побед не полководцев, а - окончательных: над войнами, болезнями и ... Сухо прошелестели пряди волос по бумаге, голова клонилась к столешнице, - завтра, завтра придется закончить эти нудные задания, но - обязательно, а то - плохие отметки, и не будет денег, не будет музыкальных занятий... Но - все завтра, завтра...
   Точка неотправления
   Леночке и Валентину снился один сон на двоих - и только он, никаких других к ним не приходило. Молодые люди подкладывали шарик родителям и гостившим у них друзьям - ничего не получалось: когда тех спрашивали, они говорили, что не припомнят, чтобы им снились сны.
   Лена и Валя видели, как... Но об этом потом. Все втроем, вместе Андреем, они решили, что надо пытаться найти еще людей, кому шарик подарит яркие сновидения. Из первого опыта ничего не вышло и это сильно умерило их пыл: ведь если предлагать шарик каждому встречному - недолго его и потерять.
   - Что-то должно быть в снах, какие-то ключевые моменты, которые связывают их друг с другом и нашей реальностью. Наверно, нужно увидеть их больше, чтобы говорить определеннее. Мне бы хотелось услышать от вас обоих ваш сон во всех подробностях, не исключено, что там есть какая-то зацепка.
  
   Когда и как началась эта распря, уже почти никто не помнил; лет триста назад то ли один из лордов леса потравил посевы одного из лордов холмов, то ли лорд холмов свел рощу лорда лесов. С тех пор, где бы и при каких обстоятельствах ни встречались лорды из этих кланов, они всячески вредили друг другу; даже воюя на одной стороне, могли они не выполнить приказа своего суверена, если в подмоге нуждались их давние недруги, - рассказывали - каждый из кланов обвинял противный: некогда как-то один из лесовинов (холмогоров) лежал после битвы раненый среди многих поверженных им мертвых врагов, случилось так, что мимо, ведя в поводу лошадь, проходил также раненный, но не в пример легче, холмогор (лесовин), старинная вражда, как ни умолял его истекающий кровью лорд отвезти к своим, помешала проявить милосердие: тяжелоранненный остался лежать на поле, а другой, будто, еще сказал: выживешь - твое счастье, но не мне мешать смерти прибрать тебя к рукам.
   А лет пятьдесят тому пришло на земли королевства новое религиозное учение - начались новые распри, еще больше запутывая старую. Страна раскололась, и одно герцогство, с давних пор претендовавшее на особые привилегии, стало оплотом приверженцев веры отцов и дедов, и герцог стал королем. Лорды, - каждый второй был уверен, что борется за святое дело, за правую веру, а каждый первый подсчитывал - сколько земель ему отойдет от соседа, если он встанет на ту или другую сторону, - лорды лет с десяток с азартом плели интриги, собирали под свои знамена ратников, а потом оказалось, что хозяйство разваливается, и за все награбленные богатства не купишь приличного коня, мера овса стоит впятеро против прежнего... Королевство старое заключило мир с королевством новым (бывшим герцогством), междоусобица стихла, но не угасла - то здесь, то там старые и новые враги налетали на владения друг друга - и быстро удалялись: с добычей или ни с чем, подобрав мертвецов.
   Лорена принадлежала к семейству Аэмов - лесных лордов, семейству, сохранявшему прежнюю веру, чьи владения оказались на границе владений бывшего герцогства и королевства. Отчасти из-за местоположения, отчасти из-за характера старшего Аэма - человека авантюрного склада, Аэмы очутились в центре шпионских интриг двух дворов - старого и нового.
   Энгрим Вук, напротив, был из холмогоров, перешедших в новую церковь. Он поступил ко двору и у него появились надежды на карьеру: вельможа, к которому его направили с рекомендательным письмом, благоволил молодому человеку и давал множество поручений, - правда, Энгрим не всегда знал, с какой целью он выполняет то или иное.
   Случилось так, что судьба столкнула этих двоих: Лорена под чужим именем прибыла в Шант (старое королевство), чтобы забрать какой-то важный документ, - бог его знает, для чего он был написан и мог понадобиться высоким друзьям ее отца; Энгриму же было поручено понаблюдать за девушкой, - кто-то ее опознал, как девицу Аэм, и сообщил покровителю Вука, - тот не нашел никого, кроме него для этого дела. В случае же, если она решит покинуть столицу - попытаться задержать ее и дождаться людей, которые "знают, что делать дальше", по словам покровителя, уже успевшего отправить несколько писем заинтересованным лицам, - от них-то и должны были быть посланы люди. Возможно, лорд выбрал именно молодого Вука, чтобы самому по возможности остаться в стороне, - он был старым интриганом и следовал исключительно собственным мотивам.
   Но Лорена, кажется, заметила Энгрима и ловко от него ускользнула, - ненадолго: тот сообразил, куда она могла исчезнуть, и нагнал девушку через пару улиц; однако она быстро удалялась в сторону предместья, а Энгрим никак не мог решиться остановить ее. А потом Лорена вошла на постоялый двор, очевидно, переоделась и выехала оттуда минут через пятнадцать верхом на лошади. Энгрим заметался - то ли ему немедленно кинуться к дому покровителя - с сообщением, куда направилась девица Аэм, покинув город, то ли самому продолжать преследовать ее. Вернуться практически ни с чем? Соврать, что не успел ее задержать? Юноша вбежал на постоялый двор и крикнул: можно ли нанять верховую лошадь - за все наличные и золотое кольцо в залог, не торгуясь, он взял на прокат, по счастью оказавшуюся взнузданной - только оседлать - довольно крепкую лошадку.
   Позади последние строения предместья, небольшое стадо овец; от дороги отошли, рассевшись куртинами по полям, кусты и деревья. Лошадка Энгрима набирала ход, и ему казалось, что она и в самом деле неплоха и не отстанет от лошади впереди: девушка пустила ее ровным галопом - тяжелый дорожный плащ почти не развеваем ветром, только газовый шарфик на шляпе нервно трепетал. Через полчаса Лорена свернула с главной дороги, - Энгрим пытался вспомнить, что может быть в той стороне, но пока безуспешно. С тех пор, как они выехали из города, девушка ни разу не обернулась, и поэтому Энгрим думал, что она не догадывается о преследовании.
   Дорожка уводила к лесу, юноша вдруг понял, - если Лорена въедет под его сень, он запросто может потерять ее из вида. Понукая свою лошадку, Энгрим с азартной радостью замечал, как расстояние между ним и девушкой сокращается; пожалуй, ему теперь хватит смелости остановить на ходу ее лошадь, взяв под уздцы, и сказать с изысканной вежливостью: "Барышня, я не сделаю вам ничего плохого, но обстоятельства вынуждают меня просить вас немного умерить прыть своего коня". Топот копыт обеих лошадей уже слился, Энгрим различал скрип чужого седла - до Лорены рукой подать, он почти нагнал ее, расстояние между ними - чуть больше конского корпуса. Но тут девушка обернулась, наверно, обратив внимание на шум позади, и, вздрогнув всем телом, сильно ударила пятками в бока своей гнедой кобылы.
   Энгрим быстро потерял преимущество - наемный мерин оказался не настолько прыток и вынослив, чтобы вместо мерного галопа выдерживать бешеную скачку, но тут справа он заметил четырех всадников в темной одежде. Они ехали на прекрасных конях, наперерез Лорене. Наверняка, это те самые люди, которые должны были явиться ему на подмогу. Скорее всего, они шли по их с девицей следу - Энгрим оставлял знаки и сообщения у лавочников, как ему приказали, - с постоялого двора, куда заходила девушка, они проехали огородами, сокращая путь, и по узкой тропке через ржаное поле сейчас быстро приближались к опушке леса, где в него врезалась дорога.
   Лорена поняла, что эти четверо неизбежно настигнут ее, если она продолжит скакать по идущей наискось к лесу дороге, и резко повернула лошадь прямо к нему, - к сожалению, отрезая себе и надежду на помощь: вправо - дорожка как раз проходила через него - лежало имение дружественного ее семье лорда, прямо же от поля был только лес, где ей оставалось плутать, в надежде оторваться от преследователей. Возможно, девушка и сумела бы использовать этот шанс, и благосклонная к лесовинам чаща помогла бы ей, но удача отвернулась от нее в самом начале - лошадь ее споткнулась, прыгая через канаву у края поля, Лорена не удержалась в седле, упала и уже не стала взбираться на него вновь - решила, что в лесу ей будет проще без лошади, на своих двоих. Тяжелый плащ мешал ей, цеплялся за ветки - она скинула его, - и - легкая, длинноногая - побежала сквозь заросли выросших на опушке молодых деревцев, малины, высокой травы.
   Энгрим, едва только заметил темных всадников, придержал своего коня и теперь, с еще неопределенным чувством вины, наблюдал за тем, как четверо мужчин нагоняют юную девушку: вон они уже у края поля, вот ломятся сквозь кусты. Ему стало ясно - Лорене не уйти. Когда все они скрылись за деревьями, крики мужчин стали глуше, Энгрим, влекомый любопытством, поехал вслед за ними. Ориентируясь по сломанным веткам, он приблизился к светлому кругу - небольшой полянке - и застыл в древесной тени: посредине стояла растрепанная Лорена Аэм с кинжалом руке, темные люди - трое из них - спешились и окружили ее.
  
   Все будет хорошо
   Какие бы ни были времена, люди всегда, как-то незаметно для себя, втягиваются не просто в бесполезные занятия, а занятия неприятные и обременительные. Их провозглашают необходимостью, о пользе их не говорят, так как она, вроде, всем очевидна, - но все это не более чем следствие дурных страстей или недостаток воображения....
   Как это происходит? Еще вчера они потешались над теми, кто тратит свое время впустую - на не приносящее ощутимой выгоды, сегодня им пообещали больше, чем они имели в мечтах, и завтра уже крутят тяжелое колесо, которое утрамбовывает их жизнь.
   В какой-то момент мечта о благе становится кошмаром. Возможно, от полного коллапса предохраняет только инстинкт самосохранения. Но как можно увидеть, что живешь в аду, если костер под котлом, в котором варишься, принимаешь за домашний очаг, и сам подкладываешь в него дрова?
   Ивета мечтала стать такой же, как те, кому она доставляла на дом различные кремы и притирания, делала массаж лица - "профессионально и недорого", - и давала рекомендации, как пользоваться приобретенными многочисленными средствами.
   Она завидовала их абсолютно гладкой коже, пухлым губам и грудям, тонким талиям, думая: зачем им подтягивающий крем и скраб? ведь ни одной морщины! Ивета уже посчитала, сколько ей придется работать, чтобы оплатить ту операцию, которую уже сделали себе ее клиентки, - реклама отовсюду - с экранов, щитов, страниц журналов - вливала силы и надежду: "Ты стремишься к идеалу? Ты его достигнешь! Теперь каждый за (называлась вполне реальная сумма) может стать прекрасным, как популярные личности! Оглянись - мир уже меняется!"
   Действительно, Ивета замечала: стало меньше тумбообразных мадам, исчезали рахитичные ноги, необъятные животы, куда-то пропадала рыхлая, похожая на бегемотиков молодежь. "Без всяких усилий с вашей стороны, без изнуряющих диет и утомительных упражнений! За несколько процедур ваше тело станет совершенным! Все знаменитости уже с нами!"
   Каждый вечер, засыпая, Ивета подсчитывала, сколько еще ей недостает для обретения вожделенного совершенства. Когда для сбора необходимой суммы оставалось поработать, - если клиентов будет достаточно, - несколько месяцев, девушка обратила внимание на едва уловимый неприятный запах, исходивший от некоторых дам, которым она массировала лица и шеи... Как будто слегка подпорченная речная рыба или дешевый огуречный дезодорант в смеси с машинным маслом.... Но ей было не до того, чтобы разбираться в своих странных ощущениях: Ивета искала фирму, где чудесные процедуры обойдутся ей дешевле и в то же время достаточно известную, чтобы опасаться небрежности, некачественности услуг.
   ...Ивета смотрела на себя в зеркало - на себя новую, прекрасную, длинноногую. Теперь она может позволить себе все, - мысль не формулировалась четко, но ощущалась, как справедливый закон: теперь окружающие обязаны удовлетворять любые ее прихоти, она не просто может, она должна взять от жизни все! И первое, что она сделает: нажрется, - именно нажрется - пирожных с масляным кремом, жирной копченой рыбы, жареного мяса, изысканных конфет - чего почти не позволяла себе раньше, сохраняя фигуру.
   Девушка пошла в уютный ресторанчик и заказала себе много вкусной еды и даже вина. Но почему-то радости, - той радости, которую она помнила, которую ожидала испытать теперь, - не было. Однако Ивета аккуратно подъела все, что ей принесли, и слабый отголосок удовлетворения от того, что она сделала должное, осветил ее гладкое лицо.
   Она завела много любовников - просто потому, что где-то прочла: женщине для полноценного оргазма требуется несколько половых партнеров. Вообще, слово "полноценный" стало для нее главенствующим - стимулом, основой: у нее должна быть полноценная личная жизнь, полноценный заработок, полноценное питание, полноценный отдых. И кругом становилось все больше и больше полноценных людей: сероватый налет усталости, морщины еще иногда царапали ее фиалковый глаз, но Ивета уже знала - светлое будущее наступило, скоро все станут такими же сияющими внутренней и наружной бодростью: в человеке все должно быть прекрасно - и лицо, и одежда, и мысли. Мысли у нее, конечно, тоже были полноценные: Ивета всегда знала, что нужно делать.
   Но чем дальше, тем меньше их оставалось: как будто и идет она на работу, - то есть отъезжает от своего дома на машине к какой-нибудь клиентке, - а дорогу вовсе не замечает; что за день - воскресенье или вторник - вчера еще точно знала, - ведь в воскресенье нет ее любимого сериала, а теперь - главное включить телевизор, а что уж там показывают - неважно; с каким любовником сегодня встречается - все они перепутались, все одинаковы; что ест она - довольно и того, что еда на вид точь-в-точь, как в рекламном проспекте. Однако Ивета знает: она все делает как нужно, она безупречна. И в самом деле: никто со стороны не скажет, будто эта красивая женщина делает что-то неприличное или странное.
   Вот только запах: как будто мороженый огурец смешали с бензином и машинной смазкой. Вот только немного бессмысленна улыбка на губах; и если присмотреться, то иногда глаза у нее глядят как будто независимо друг от друга, вроде как, слегка косят...
   И долго, еще очень долго ничего странного не происходило на улицах городов, внутри высоких домов... А потом вдруг где-то человек, сидевший в кафе, спокойно стал жевать бумажные салфетки, затем утерся последней и, как ни в чем не бывало, вышел; видели - другой приезжал на работу, садился за свой стол, тут же вставал, ехал опять домой, заходил и туда, снова возвращался на работу, - и так безостановочно целую неделю, пока куда-то не пропал совсем. Молодая мамаша пыталась научить своего едва годовалого младенца стишкам, а тот и в самом деле разучил их, после чего стал забираться на любое возвышение - будь то хоть перевернутая урна - и декламировать: "Буря мглою". Правда, кроме этих стихов он так больше ничему и не научился. Но это все мелочи. А однажды ночью по всему городу раздавалось завывание моторов едущих на предельной скорости машин, молотили их динамики низкочастотными ударными, слышался визгливый женский смех и мужское "га-га-га", - вроде, ничего удивительного - будто раньше никто не гулял. Но наутро жители одного двора увидели в нем совершеннейший ужас, - а потом и зрители нескольких телеканалов. Только вряд ли кто уже мог оценить случившееся, как оно того заслуживало.
   Человек семь - восемь, - с первого взгляда и не разобрать сколько их там, - слились в каком-то невообразимом объятии, причем двое были оголены совершенно, остальные в разной степени - кто сверху, кто снизу.
   - Непонятно, что они хотят показать своим перформансом, - разорялся телеведущий. - Я думаю, эта живая картина демонстрирует нам, демонстрирует...
   Он никак не мог подобрать нужные слова, и, в конце концов, у него выскочило: "заботу о социально незащищенных слоях населения". На самом деле, несколько мужчин и женщин так нелепо прислонились друг к другу, что нельзя было сказать, будто они обнимались: чей-то подбородок лег на чье-то плечо, чья-то голова высовывалась из-под чьей-то подмышки; двое раздетых оказались в самой середке, отчего, наверное, журналист и разразился "заботой".
   Кучка стояла плотно, но не вовсе неподвижно: тела слегка подергивались - так, должно быть, двигаются поршни в неисправном механизме - что-то заело в нем и мешает полному размаху; в то же время, глаза даже не смаргивали; если прислушаться, то становились различимы утробные помыкивания.
   Подъехавшая милиция попыталась потребовать документы, но, ничего не добившись, начала растаскивать странную компанию. Но та будто из живой скульптуры превратилась в каменную, и никакими усилиями разъять застывших не удавалось.
   Приехала и скорая, и что-то даже впрыскивала под гладкую кожу, в упругие мышцы, - и опять ничего. Как уж там разобрали эту конструкцию - неясно, потому что и скорая уехала, и снова наступила ночь, а застылая компания еще никуда не делась. Но на следующее утро двор был пуст, только подозрительные маслянистые пятна темнели на том месте, где стояли люди в ступоре.
   А потом подобные явления стали часты, обыкновенны и, наконец, повальны: сплетшись, как змеи к зиме, часто обнаженные, люди скапливались на улицах, в торговых центрах, метро, заводских цехах, дискотеках и даже иногда в фургонах грузовых фур, набивались в автомобили. По частным квартирам, разумеется, никто не отслеживал эти происшествия. Везде что-то горело, взрывалось, отключалось, - еще какие-то рабочие копошились на авариях, но вдруг кто-нибудь из них, будто задыхаясь, тянул за ворот одежду, неловко стягивал, что ему мешало, потом, словно прислушиваясь, застывал на месте и, наконец, брел в неизвестном направлении. Стоило только такому человеку что-то уловить - что это было? - некую вибрацию, он тотчас устремлялся к ее источнику, - двое подобных ему бессмысленных существ уже нашли ее - друг друга или работающий мотор? - он к ним присоединялся.
   Дина вышла на улицу и робко, вдоль стены дома, стала пробираться в сторону универсального магазина, имея целью остановку автобуса. Обогнув угол, она вздрогнула от неожиданности и испуга - дорогу ей перегородил очередной крендель из человеческих тел. Еще две недели назад девушка кинулась бы назад и забилась в угол у себя в комнате, но сейчас картина стала почти привычной, - Дина просто по широкой дуге стала огибать неприятно подрагивающий комок. Конечно, не ей думать о том, что происходит, и, наверно, правы те, кто вовсе не обращает внимания на эти "мелкие неприятности и временные неудобства". Ведь "жизнь продолжается", а "нервное недомогание, поразившее многих членов нашего общества" всего лишь "следствие напряженного ритма существования мегаполисов". Даже в институте, куда она продолжала ходить, мало кто говорил на такие пошлые, раздражающие темы, как перебои с водой и электричеством, тем более - "недуг перформанса".
   Обходя сплетшиеся тела, стараясь на них не смотреть, Дина вдруг застыла, заметив человека, который возился с чем-то, - она не могла разглядеть точнее, - возле этого клубка. Продолжая осторожно пробираться мимо, девушка поняла, что он делает надрезы на коже одного из тел, - от удивления и страха, она остановилась, боясь вздохнуть. Человек обернулся, и Дина увидела вдохновенное, бледное лицо.
   - Вы знаете, кто я? Я один из тех, кто явился причиной вот этого, - он плавно повел красивой рукой со скальпелем. - Но я предупреждал, я честно предупреждал, что еще не все последствия внедрения модификаторов выявлены, а потом, когда возникли первые проблемы, я возражал, сильно возражал...
   Он умолк, наверно, пытаясь собраться с мыслями.
   - Возражал против программы оздоровления рабочих и служащих с помощью модификаторов. "Теперь здоровье можно купить за деньги и даже в рассрочку!" - процитировал он рекламу. - Вы знает, что обезьяны, на которых проверяли препараты, до сих пор еще живут, - в том тихом и приятном месте, где-то на юге... не в клетках... Только последнее время стали немного вялыми. Два года назад, - кажется, я не путаю, - когда я всеми силами пытался доказать, к чему в конце концов приведет эта "оздоровительная процедура", меня насильно ей подвергли. И я уехал. Туда, где потише и почище, чтобы продержаться подольше.
   - Но я ученый! - продолжал человек. - Я должен исследовать, изучать, анализировать! Вот, смотрите.
   Тут он достал из чемоданчика у своих ног какое-то приспособление с небольшим металлическим диском на конце.
   Нажал кнопку, и диск быстро закрутился, набирая обороты.
   - Вы думаете у них там мозги?
   Тут Дина заметила, что глаза у человека смотрят в разные стороны.
   - Ни одной извилины!
   С неприятным звуком миниатюрная пила вгрызлась в кость черепа одного из пораженных "недугом перформанса". Правый глаз ученого, когда он снял спиленную верхушку, начал вращаться, чуть не вылезая из орбиты, затем и левый тоже - в противоположную сторону.
   Ноги у Дины подкосились, она села прямо на асфальт. Не только жуткое зрелище потрясло ее, но и тот факт, что две недели назад, уступив уговорам родителей и чтобы не выделяться среди подруг, она прошла модификацию. Но тут ее посетила мысль, что она опаздывает в институт, а всякие странные личности не имеют к ней ни малейшего отношения, не должны ее волновать. Беспокойство, что с ней что-то не так отошло на второй план, развеялось воспоминанием: "Стабильная работа клеток и безупречное функционирование всех органов на долгие годы. Абсолютное здоровье, не чувствительное к внешним факторам, за исключением некоторых вирусов, благодаря компенсаторной функции внедренных микробластов". И, уходя, Дина уже не понимала - зачем она вообще тут задержалась, - все это ее совершенно не касается.
  
   Небольшое смещение акцентов
   Лилиана открыла глаза и некоторое время разглядывала серый в сумерках потолок. Ощущение жути и безысходности не торопилось стираться. Она вспоминала сон и думала: "Приснится же такое!" А потом, умываясь, одеваясь и складывая в сумку тетради для конспектов, выглянула в окно - там спешили по своим делам совершенно нормальные, живые люди, - девушка улыбнулась: ей казалось, что она любит даже все их изъяны.
   Но позже, - не в этот день, - снова возвращаясь к тому кошмару, Лилиана задумалась, - мы редко задумываемся над такими вещами, принимаем все, как дети, которым взрослые внушили, что так правильно, - а чем не убийца рабочий табачной фабрики? Он каждый день создает за смену энное количество пачек сигарет, на которых написано; "Курение убивает". И не просто написано - это медицинский факт. Тем не менее, миллионы, миллиарды табачных изделий продолжают выпускаться, оставляя решение о самоубийстве на усмотрение свободного в своих поступках индивидуума.
   Если спросить разумного человека - почему так? - он, конечно, ответит, что это нормально, мир так устроен: курение, разумеется, вредная привычка, но нельзя лишать людей удовольствия, и, мало того, никто не решится разом уничтожить такую прибыльную отрасль промышленности, в которой занята масса народу.
   У Лилианы был приятель - он совсем недолго проучился с ней на первом курсе, а потом нашел себе занятие поинтереснее, чем сидеть на лекциях. То есть он вскоре все-таки поступил в какой-то другой институт, чтобы иметь диплом о высшем образовании. А так Юра решил стать музыкантом, - не играть в оркестре филармонии, хоть начальная музыкальная подготовка у него имелась. Он организовал группу. Слова песен были весьма туманного содержания, - вероятно, как и мозги их сочинителя, музыка за авторством Юрия - бодро-лирическая. В шутку или всерьез приятель любил повторять:
   - Мы прославимся!
   Почему он продолжал с ней общаться, Лилиана не совсем понимала: Юре, казалось, не нужны были более близкие отношения, то есть даже если он об этом и думал, скорее всего, ему льстила больше мысль, что он нравится, чем стремился проявить сам настойчивость, - или Лилиана просто отметала подобные подозрения? У него хватало друзей, чтобы скучноватая девушка восполнила недостаток личных контактов. Делиться своими мыслями? Неохотно и уклончиво, предпочитая пересказывать чужие остроты и афоризмы. В конце концов, она решила, что Юра делает ей одолжение - снисходит до закомплексованной провинциалки, застенчивой и неразвитой простушки. Поэтому Лилиана всегда была ему благодарна за визиты, пусть не всегда они оказывались кстати.
   Он на ее замечание о том, как мы порой подменяем здравый смысл устоявшимися нормами, общепринятым, а потому кажущимся понятным, сказал:
   - Ну, нам с тобой не грозит работа на конвейере! Гаудеамус игитур, ювенэс дум сумус, как говорится.
   Пару раз Юра приглашал Лилиану на концерты, в которых участвовала его группа: прокуренные, грязные полуподвальные помещения, пьяные парни и девицы в публике.
   Девушка иногда думала: неужели ему это нравится? о какой славе он мечтает? А потом оказалось, что Юра охладел к музыкантской карьере, рьяно взялся за учебу, и, когда через пару лет, Лилиана, поздравляя его с днем рождения, поинтересовалась - что он и как, то узнала - Юра работает в крупной страховой компании, и все его мысли о том, как здорово он устроился, куда теперь может позволить себе поехать в отпуск, и когда приобретет собственную квартиру... Она даже не знала - радоваться ей, или, скорее, огорчаться происшедшей в нем перемене. Если раньше Лилиана опасалась, что Юра погрязнет в слишком вольном образе жизни, пристрастится к вину или наркотикам, то теперь сожалела об отсутствии полётности в его душе - куда делись мечты? остались только планы! Утешало то, что он, кажется, счастлив.
   Ее учеба тоже подходила к концу, а кошмары, раз начавшие сниться, не хотели ее оставить. Когда же посетил ее первый, - жуткий не только содержанием, но и достоверностью впечатлений, - сон? Да, это было связано с Юрой. Помнится, он подарил ей никчемную вещицу, - обнаружил в кармане, случайно нашел среди старых вещей, - белый алебастровый шарик. Такие, он говорил, валялись у них повсюду в районе, - в детстве он собирал их и строил догадки - откуда они взялись? Казалось, будто они зарождаются в земле - там, на убогих газонах, на свалке, он их и находил. На самом деле, они, наверное, использовались для шлифовки поверхностей, например, облицовочных камней, надгробий... А потом, за негодностью, выбрасывались, - размером с крупную градину, слегка неровные. А Лилиана сохранила его, он напомнил ей другой, потерянный, но дорогой в детстве - мраморный шарик, как говорила мама, принадлежавший деду.
   Она стала маленькой хозяйкой целого мира: "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и дух божий витал над нею". Попеременно Лилиана населяла шарик то одними, то другими существами, - там жили даже разумные лошади, как у Свифта. Потом не стало мамы, и шарик тоже куда-то делся. Но тот мир не хотел ее оставить. Там уже появились легкие поезда, летящие по стеклянным рельсам-желобам; деловитые человечки строили домики - всё замысловатее; закрутились мельницы, моловшие ветер в электричество, - и причудливые облака плыли надо всем этим великолепием.
  
   Самое страшное впереди
   Лена и Валентин наконец-то поженились, и Андрей поздравил их со счастливым событием. Родственникам, конечно, хотелось, чтобы молодые люди обождали до получения дипломов, но они совершенно справедливо рассудили, что студенческая свадьба будет не в пример веселее.
   А потом Андрею взгрустнулось - у ребят теперь появятся новые, семейные, заботы, им будет не до него, он останется один на один со своей волшебной стекляшкой. Между тем сны продолжали приходить - и большей частью невеселые.
   Перебирая их в памяти, Андрей тщетно пытался обнаружить нечто, что объединяло бы их. Вот скользнули перед его мысленным взором изящные акробаты, молодые люди из сна Леночки и Валентина, терзающийся, привязанный к мокрой постели мальчик, - и сам он и Андрей не могли понять, почему с ним так обходятся, кажется, с ним всегда обращались плохо и конца этому не было видно, - что за женщина ходила за ним? она злилась на него - непонятно, чем он ее раздражал. Разве что... разве что, страстное желание изменить ситуацию, но было бы странно, если бы в критических обстоятельствах оно не возникало, - это общее? Или то, что изменить ее могло только чудо?
   Когда он пытался отдыхать от этих снов, убирая шарик подальше, ему несколько раз снилось, будто его сдувает ветром от прибывающего поезда, - мимо идут люди, а он не знает за что уцепиться. А просыпаясь, Андрей думал - вот сейчас он все поймет, вся мозаика видений сложится... Но дрогнувшие веки впускали в зрачки утренний свет, и иллюзия понимания развеивалась, - что-то он не до конца прочувствовал.
   Приходило воспоминание, как в детстве - лет пяти - ему удаляли нагноившуюся занозу. Сначала они с папой пошли во взрослый травмпункт - и там сделали больно, а потом сказали, что она выйдет сама. Небольшая щепка вошла под тонкую кожу запястья с внутренней стороны, и ранка воспалилась, дергала. Тогда они пошли в другой - детский. Врач успокоила Андрея - изнервничавшегося и уставшего, - и почти без боли - тонкая щепка вышла легко, за ней гной - удалила занозу, забинтовала руку. И еще одно: на юге, в детском санатории брали из пальца кровь. Подушечки пальцев очень чувствительны - он до сих пор не любил эту процедуру. Медсестра вместо того, чтобы строго требовать расслабить руку, сказала: сейчас поедет паровозик, - кровь шла по узкой пробирке вверх, сквозь белые деления - как вагончики... Хорошие бывают тётки. И опять он откладывал шарик, и опять ему снилась электричка и ветер от нее подхватывал его, словно сор, - вот сейчас он догадается... У Андрея было почти счастливое детство, и впереди - еще много ясных дней...
   А время шло, уже нужно было думать о поисках работы... Проучиться пять лет, чтобы понять, до какой степени тебе чужда выбранная профессия. Да и не требуются никому специалисты этого профиля. Тем более, без опыта работы. Наверное, в советское время Андрей спокойно принял свою участь и даже поехал бы по распределению в Тмутаракань, - диссидент из него бы не получился. Но интернет, но мобильные телефоны, но "требуются молодые и активные на неполную занятость", множество непонятных родов деятельности, для которых почему-то необходимо высшее образование, хотя при ознакомлении с кругом обязанностей становится ясно - и трех классов бы хватило, - все это "манило и звало".
   Как почти все люди с дипломом, Андрей слабо ориентировался в практических сторонах действительности. Это не самое страшное, однако, в сочетании с отсутствием вожделенной для работодателей уверенности, что ты все освоишь и сделаешь лучше других, может иметь неприятные последствия - от устройства на самую низкооплачиваемую должность, до черной меланхолии - при постоянных отказах. На самом деле, всегда можно найти что-то приемлемое, если денежный вопрос не самый животрепещущий. Андрею, можно сказать, повезло: в предпраздничную суматоху он пришел по объявлению и, пусть весь вибрируя от волнения, сумел сделать то, что не получалось у шефа, - заказы были выполнены, а Андрея после испытательного срока не уволили, и даже фирма не развалилась, - такое тоже могло случиться. В общем, обе стороны притерлись и привыкли друг к другу: его вялость больше не вызывала подозрений в хронической тупости или лени, а заполошность директора стала поводом не к раздражению, а постоянного скрытого веселья.
   Андрею хотелось бы больше свободного времени, но он был рад и тому, что имел. Для чего? Конечно, для всяких глупостей - хотя бы для записи снов!
   На работе он ознакомился с Петром Сергеевичем. То есть не совсем на ней, а в обеденное время: в здании, кроме фирмы, в которую он поступил, располагалось еще множество всяких ООО, ЗАО, НПП и уж совсем непонятных кооперативов. Поэтому для местных обитателей работало кафе - нечто среднее между пирожковой и заводской столовой. Андрей нашел, что питаться там можно вполне сносно и не очень дорого. Правда, народу бывало довольно много, и за столик мог кто-нибудь подсесть. Так вот однажды спросил и Петр Сергеевич:
   - У вас свободно?.. Большое спасибо!
   В следующий раз Андрей предпочел соседство Петра Сергеевича. Поначалу говорили они о чем-то незначительном - достоинствах местной кухни; конечно, о работе...
   - Визитные карточки, нанесение логотипов на сувенирную продукцию, - отрекомендовался Андрей. - Знание компьютера сделало из меня почти творческого человека - дизайнера.
   - Настройщик, - сказал Петр Сергеевич. - Даже не пытайтесь изобразить понимание. Я вижу, вы стараетесь догадаться - кому я нужен. У нас чуть ли не антикварная лавка, я, разумеется, только наемный работник. Инструменты, - мы говорим о пианино и роялях, - приводятся в надлежащий вид, а главное - звук. Даже совсем новые иногда нуждаются в подстройке. Не всегда это можно сделать на месте, приходится забирать их для подгонки заменяемых деталей... Кроме меня еще есть работники. Нужен, нужен. Удивляйтесь, но очень порядочно людей, привязанных к своим старым фортепьяно. Так же можно обнаружить вполне приличный инструмент, с которым владельцы готовы расстаться - есть шанс выгодно его перепродать...
   Какая-то атавистическая симпатия (совсем не эротического свойства) порой возникает между людьми. По сути стайные животные, склонные к паранойе, они вдруг обнаруживают особь, которая даже на самом близком расстоянии не вызывает напряжения. Вы можете и совсем не разговаривать - слова тоже стена - и оставаться свободным от мыслей о другом, - с некоторыми это не удается и после многих лет тесного знакомства.
   Возможно, поэтому Андрею и Петру Сергеевичу не хотелось заводить философские беседы, вполне хватало невыразимой легкости, с какой они молчали или, наоборот, скакали от темы к теме. Петр Сергеевич был лет на пятнадцать старше Андрея, и пока они обращались друг к другу на "вы". Настройщик говорил больше, - за счет лишних прожитых лет обрел определенную уверенность в себе.
   - ...Иногда мне кажется, что Союз нарочно развалили, чтобы продавать на его территории чупа-чупсы. Нет, серьезно, - какой рынок сбыта! Насчет злого умысла, разумеется, фантазии, но очевидное остается очевидным - многие сделали на нас огромные деньги. Особенно автомобильные компании. Мы ведь не какая-то африканская республика - у нас не только дешевая рабочая сила, но и потребители. Целая лавина товаров и капиталов... Опять же, порой кажется, экономический кризис разразился с такой страшной силой по причине неуемного всплеска бизнеса на почти девственном до поры обширном пространстве...
   - Возможно, вы правы. А мне, например, наши последние президенты до боли напоминают американских. Или это вообще - мировой стандарт демократического лидера? Немного жесткости - для поднятия уверенности у граждан, что страна в надежных руках, постоянная нацеленность на какие-то реформы...
   Так они перекидывались всякими глупостями - о политике, о том, о сем, наконец - о себе, о приятелях, о книгах. И Андрей не утерпел, решился; правда, не демонстрируя чудесные облака, а просто разыграв экзальтированность, предложил Петру Сергеевичу шарик:
   - Положите его рядом перед сном. Мне он навевает удивительные видения! Я бы хотел услышать от вас - что придет к вам. Только не потеряйте, мне он очень дорог!
   Петр Сергеевич, конечно, удивился и с сомнением посмотрел на молодого друга, но шарик взял и обещал доложить, какие сновидения тот ему принесет.
   Бог из помойки Часть 3
  
   До минор
   Поздняя осень. Все серо за окном: дома, люди, небо, - похоже на белый шум в приемнике. Вот еще вчера на этой волне он слышал...
   Иен вырос в городе, где множество заводов, и чьи гудки весьма немелодично обозначали начало нового дня. А те проходят - один за другим, не слишком отличаясь: сегодня небо затянуто тучами, завтра всего лишь редким облачками; вчера падали листья, сегодня - снег. Вот он ходил в школу и жил с родителями, теперь - в каморке на другом конце города, и утром встает на работу. А кроме этого - пластинки и радио. Где-то далеко, - совсем в другом мире, - наверно, и не люди - ангелы, исполняют кончерто гроссо или прелюдии, анданте из и арию такого-то...
   Здесь же - на улицах гул автомобилей, шум ремонтных работ, в цехах - грохот и срежет станков, из динамиков льется бесконечное "бу-бу-бу" бессодержательных речей, если же вклинивается музыкальный фрагмент - убогий ритм заглушает едва намеченную мелодию. На праздники - топот ног под все тот же - чем он отличается от звуков завода? - однообразный ритм, кто-то фальшиво, - и от повторов трех нот - уныло, - выводит о любви.
   Иен тяжело простудился, - кажется, загрипповал, неделю не ходил на работу, зато - музыка, музыка: пластинки и радио... Все остальное - где-то далеко, забыто, как дурной сон.
   И вот сегодня он, еще в полудреме, приоткрыл форточку, чтобы проветрить комнату, и вместе со свежим воздухом впустил серую, мутную звуковую жуть. Она и не выла, она как бы пожирала сама себя, не давая родиться ни одной чистой ноте; близкая в общем к нижнему голосу, басу, так давила на уши и нервы, как самый высокий слышимый звук. Где щебетание воробьев и синиц? Случайно прорвавшая песня из соседского приемника?
   Иен, чтобы избавиться от этого кошмара, кинулся к своему. Шипение. Он стал крутить ручку настройки - тусклые голоса вещали: об убитых и раненных в автоавариях, об эпидемии гриппа, об успехах промышленности, о свадьбе самой пожилой четы в мире, о стихийном бедствии на каких-то островах. И муть белого шума поглощала их - терялись интонации и тембр, и, в конце концов, - смысл.
   Что же это? Спрашивал себя в растерянности Иен. Где его любимая радиостанция? Из окна вместо свежести потянуло дымом, запершило больное горло. И опять он попытался спастись от гнусного, подавляющего, ядовитого нечто - вечного распада, обширной помойки: взял пластинку с хоральными прелюдиями Баха, - вот, сейчас оно зазвучит - великолепное до, настроит правильно весь мир, бог сойдет со своих небес, чтобы... Шипение, шипение - сейчас игла дойдет до первой дорожки... Фальшь! Дикая, родственная шуму за окном. Иен поспешно приподнял иглу - еще раз, - этого просто не может быть! Он же точно помнит, как оно звучит! Шипение, шипение - Иен сам настроился, замер, забыв о болезни, желая откликнуться на зов - вечного становления, и весь мир застыл в ожидании, - даже как будто сгладился гнусный гул, поутих, - вот, вот сейчас...
  
   Natura faber (начало)
   Вальдо Вардин вернулся на родину в начале мая. Дороги просохли, травы благоухали - есть из-за чего почувствовать симпатию к нелюбимому захолустью, успеть хоть немного к нему заново привыкнуть, пока не насупили холода. Пятнадцать... нет, почти семнадцать! лет он отсутствовал. Вальдо шел двадцать третий год, когда умерла его мать, и он наконец-то смог покинуть скучное общество Зельшина.
   Зельшин - город, где они коротали зимнюю скуку, в сорока милях от их имения. Средневековые дома с основанием из серого камня и выступающими деревянными балками все еще главенствовали на его улицах. Площадь придавила старинная ратуша, а неподалеку царапал небо готический собор, - мрачный городишко.
   Он не поехал тогда в достаточно большую и шумную столицу своей страны, - ему хотелось, чтобы никто вокруг не знал его родного языка, то есть даже не чувствовал аромата его мыслей. Вальдо поехал учиться - он верил, что новый век и его наука, если не нашли, то вплотную подошли к тому, чего не добилась древняя каббала и алхимия. Кроме того, ему хотелось кого-нибудь жестоко мучить. Здесь, в Зельшине, он боялся делать что-либо подобное - пусть с самым последним босяком. О, он очень ценил свою репутацию - корректный молодой человек, наследник двух старинных родов, вполне справедливо рассчитывавший в будущем получить общественную должность и уважение окружающих...
   Но пока была жива Зэтра Матруи, мать, Вальдо мог только мечтать, - и о ее смерти тоже. Скрюченная подагрой, она держала в страхе дворню в Дубровинках (имении Вардиных); городских слуг, нанятых через контору, прекрасно знающих манеры и правила больших домов; его гувернеров и гувернанток; и даже общество Зельшина: попасть к Матруи-Вардиной в немилость, стать ее врагом, - ни у кого не хватало смелости перечить ей, зная каково это.
   Незадолго до смерти, на одре болезни, мать прошептала склонившемуся к ней любящему сыну: "Это был вопрос выживания". И Вальдо отлично понял - что она имела в виду.
   Он получил меньше, чем рассчитывал. Оказалось, кроме неудобных, каменистых и заболоченных земель и полуразвалившегося замка на них, Зэтра ничего не принесла в приданое. Миф о богатстве Матруи (Зэтра была последней в роду) жил в Зельшине веками. Но крестовые походы закончились очень давно, - с тех пор нажитое в них только расточалось. Знал ли отец, беря последнюю из Матруи в жены, что за ней ничего нет? Вальдо, изучив мать и себя, - она всегда говорила: "Ты мой сын", - но так же часто и - "Мы с Годзием были два сапога пара", - склонялся к тому, что все-таки знал. И мог представить себе, почему выбрал Зэтру, - ничего лучше, чтобы пощекотать себе нервы, нельзя было найти в Зельшине и окрест. Годзий умер за несколько месяцев до его рождения, от сердечного приступа, отписав все в завещании жене.
   Дубровинки! Чем можно заняться в Дубровинках после прелестей шумных столиц? Вместо старого замка в имении был выстроен заезжим архитектором дом - в новом текучем и причудливом стиле. Едва обжитой, - мать не любила его, - он уже начал ветшать: поблекла зефирная лепнина, внутри слегка выцвела шелковая обивка стен и мебели. Годзий строил его для жены. Или просто, чтобы пустить пыль в глаза соседям.
   Нет, Вальдо не намерен заниматься такими глупостями. Он получил отличное образование, общался с настоящими учеными. Новый господин Дубровинок заказал за границей небольшой телескоп для своей "студии", глобус, карту созвездий, привез с собой изящные готовальни и собрание толстых книг на различных языках. Первое время старания обольстить зельшинское общество и хлопоты по избранию в ратушу развлекали его. Но вот, в самые модные местные салоны, на самые изысканные званые вечера Вальдо стал входить, как к себе домой, на собраниях городского совета он скучал, слушая глупые речи обрюзглых дворянчиков... Жениться? Его отец сделал эту глупость приблизительно в том же возрасте, в каком находился сейчас Вальдо. Что ж! Он мысленно примеривался ко всем возможным кандидаткам. Зельшин. Замшелое болото. И глупые серые уточки трясут перед ним хвостиком - после заграничных тонких пав! Как грубо здесь используют пудру и румяна; из каких склепов извлекают массивные ожерелья и серьги, больше похожие на украшения конской сбруи? А эти перекрученные, собравшиеся на щиколотках в гармошку чулки? Но, все же, есть и тонкие талии, и милые мордашки.
   И несколько семейств уже заигрывало с ним, когда он - любопытство? интерес к семейной истории? - отправился в замок Матруи. Серая громада на известковых скалах сразу подняла Вальдо настроение: конечно, не такой огромный и мощный, как замки вдоль Эйна, но все-таки настоящий замок, отголосок свирепой эпохи рыцарства, - поколения и поколения Матруи и Вардиных дышали парной человеческой кровью, отвоевывая себе мечом право быть выше - ближе к королю и Богу, попирать больше черни, выжимая из нее вено - золотое зерно и серебряную руду, которой были богаты края. На самом деле господин Вальдо приехал посмотреть - имеет ли смысл затевать продажу остатков фамильных земель Матруи, или сохранить их для охоты.
   Оказалось, замок был не совсем необитаем, и хозяйские покои поддерживались в относительном порядке.
   - Вы уж скажите нашему старосте, что мы не для себя лес: и камины надо протапливать хоть раз в месяц - от плесени, и крышу когда-никогда подлатать, - суетился старичок в серой ливрее, надетой явно только ради барина. - Матушка ваша любила сюда наведываться... Мы всё ждали - когда вы вернетесь. Теперь уж и помереть...
   - Сколько же лет тебе Янусь? - оборвал Вальдо лакея.
   - Не знаю, ваша ясность. Мне сколько-то годочков уже было, когда ее милость Зэтра на свет появилась.
   - Ого! Ну ладно, ладно, ступай пока. Я тут сам осмотрюсь...
   Он немного постоял в темной нижней зале, где из мебели были только два высоких стула по углам, а на стенах висели щиты с гербами Матруи. Потом взбежал по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. "Как же она поднималась здесь? Наверно ей помогала камеристка", - подумал Вальдо.
   А ведь он помнил мать еще молодой! Ему восемь лет, Зэтра - сильная, красивая женщина - легко соскакивает со спины своей рыжей любимицы и весело глядит, как его, - совершенно одеревеневшего за два часа езды от Дубровинок, - словно куль снимает с лошади слуга. Тогда Вальдо был здесь в последний раз. Вскоре случилось поветрие, и Зэтра тяжело простудилась, вставать начала только через два месяца после болезни - и то с неимоверными муками, - как она жаждала преодолеть недуг! Но пораженные суставы со временем лишь немного меньше стали болеть, зато окостенели, утратили подвижность, - она смирилась. С тех же пор мать стала задыхаться от нагрузки, чувствовать тяжесть в груди, какой-то испуг и тоску: будто призрак касался сердца, - так она сама объясняла. И Зэтра стала избегать здорового сына, иногда скрывалась ото всех в своем фамильном замке.
   Память подсказала Вардину, где комнаты матери. Никаких чехлов. Фарфоровые безделушки лишь слегка запылились. Каминный экран совсем утратил изначальные цвета. Он прошел в будуар. На маленьком столике у кровати завлекательно блестел ключ - от чего?
   Машинально, - раздумывая об имении, о старом Янусе, - Вальдо открыл маленький ящичек, выдвинул его и осмотрел - все еще витая где-то. Там лежала уже связка ключей - изящное маленькое кольцо с такими же некрупными вещицами - приятными сами по себе, не вдаваясь в их почетное назначение. Тут же вспомнилось ему: бонна уносит его, заходящегося в истерическом плаче из комнаты, где стояло бюро, - мать, занимавшаяся за ним какими-то делами, пыталась прогнать его сама, но он слишком расшалился, ничего не слушал, выскальзывал из рук, ему было весело: оттого, что помешал ей. Вальдо нахмурился - как он мог забыть, что часть бумаг может храниться в замке Матруи? когда он покидал Зельшин, то слишком торопился, - так ему все обрыдло на родине, чтобы разбираться в наследстве, хотя ему и показалось, что где-то - в векселях? в бумагах на предъявителя в каких-то торговых домах или банках? - возможно, есть некие суммы, не указанные в завещании, но косвенно упомянутые в других документах... В Зэтре возродилась страсть к стяжательству, спавшая не в одном поколении предков, и с помощью таинственных сделок, опираясь на подкупленных юристов, она выуживала и отсуживала (скрываясь за представителями, фиктивными лицами) - чужие состояния и земли. По молодости лет, нетерпению вырваться из докучного круга знакомств и занятий провинциального дворянчика, Вальдо не задумался над знакомыми ему слухами об этой стороне жизни матери, и с радостью принял - не самое малое - указанное в завещании состояние.
   Он уже в задумчивости разглядывал бюро - с какого ящика начать, когда его отвлек старый лакей: не желает ли господин перекусить, если уж не останется переночевать - путь от города долгий, должно успел проголодаться...
   - Попозже, Янусь, - поморщился господин на инициативу лакея. - Тем более, я решил сегодня не уезжать. Скажи, чтобы мне постелили в моей бывшей детской.
  
   Ось миров
   Бенедикт копошился на кухне, и ему все казалось, что вот сейчас хлопнет входная дверь, и раздастся голос Альмы.
   - Это паранойя, - говорил он сам с собой, - хотя, если все время думать, что ты параноик - это, наверно, тоже паранойя... Альма же так часто бывала здесь, готовила, что каждая банка с крупой и каждая ложка впитали в себя ее ауру. И теперь она как бы незримо здесь присутствует.
   Даже расстановка предметов на полочках шкафов как будто гласила: Альма тут распоряжалась, Альма - навсегда, помни об Альме, Альма... Альма... Альма...
   Но все-таки Бенедикт настоял на том, чтобы и готовить и убирать самостоятельно. И как же много всяких мелочей он обнаружил с тех пор, как полностью овладел своим хозяйством! Сколько сделал открытий: любая нужная и полезная вещь рассказывала ему о нем самом. Еще чуть-чуть и он догадается - кто же он такой на самом деле. Только бы Альма не появилась...
   - Какой беспорядок она тут сотворила... И готовила невкусно. И грязь только размазывала. Возможно, Альма и старалась, но... Но почему я должен быть благодарен за возможность в самое неподходящее время выслушивать, что у нее накипело? Не хочется думать, будто у нее дурные намерения, но ее поступки не внушают доверия. Впечатление такое, что ей доставляет удовольствие досаждать и мешать мне... Или я просто не понимаю, что значит любить? Да откуда она взялась со своей любовью?! Случайно меня встретила. А что такого во мне, чтобы пробудить столь горячую, необоримую страсть? Кроме тайны моего возникновения из ниоткуда в этой квартире? Вот! Какой же я болван! А ведь давно должен был понять... Без меня бы и ее здесь не было... Разрозненное собралось в целое!
   Тут всё как будто закрутилось вокруг Бенедикта - все эти баночки, чашки, ложки. И шире - книги, двери, окна, стены, дома, люди, деревья, облака... И предметы, и все живое подмигивало и кивало друг другу: тебя я, приятель, не знаю, а вот ты мне отлично знаком! И сам он почувствовал себя разбегающейся вселенной - звезды в нем помаргивали и улыбались - каждая своему: облаку, книжке, вещи... Это было так... немного щекотно и грустно.
   - Значит, правда, и Альма... Ах, как много, слишком много! Чтобы все мелкие и крупные неприятности материализовались в таком смешном виде...
   Тут и вправду хлопнула входная дверь, и Альма с порога почти пропела:
   - Дорого-ой!
   Вскоре из-за угла коридора показалась завлекательно покачивающаяся ножка в ажурном чулке, а потом и вся Альма объявилась, посылая воздушный поцелуй тому, кто называл себя Бенедиктом.
   - Прощай Альма. Надеюсь, мы больше не увидимся.
   И его образ стал расплываться и дрожать, словно виднеясь сквозь пелену горячего воздуха. И вскоре Бенедикт исчез совсем. Вслед за ним, злобно вскрикнув, стянувшись в черную точку, исчезла и Альма.
  
   Наталья Витальевна приоткрыла глаза: вот обои в миленький цветочек, старый шкаф - еще со старой, коммунальной квартиры... Она пыталась, смотря на эти привычные вещи, определить - насколько она уже в своей реальности, как далеко от нее ушел сон, - или то был не совсем сон?
   Как странно, что где-то время не непрерывно, произвольно; может течь вспять, замереть на каком-то отрезке; даже забежать вперед. И обычный сон может являться нам не единожды, не говоря уже о воспоминаниях. Но это, конечно, никого не удивляет.
   Разглядывая свои морщинистые руки, лежащие поверх одеяла, Наталья Витальевна думала, что уверенность в том, что и видение прошедшей ночи и те, которые посещали ее, когда она задремывала за вязанием, не просто сны, нуждается в подтверждении.
   Этот последний сон принес ее. Он же давал возможность убедиться в своем значении.
   Во время отечественной войны Наталья Витальевна потеряла из виду семейство своей двоюродной сестры. Ее родители тогда погибли, и после победы она пыталась разыскать кого-то из родственников. Дядя и тетя, как ей удалось узнать, тоже не выжили. Дядя погиб на фронте. Поезд, на котором тетя с дочкой уезжали в эвакуацию разбомбили. Тетя скончалась от ран, а девочка (ей было лет двенадцать) вроде бы не пострадала, но след ее затерялся.
   Теперь Наталья Витальевна, благодаря удивительному сну, знала, что Тася (Анастасия) жива (она была младше на семь лет). Знала и в каком городе та живет, и номер телефона... Если она позвонит Тасе, то... то сомнения перестанут затуманивать вспыхнувшую надежду на то, что когда-нибудь... когда-нибудь пережитое ими станет попросту невозможным.
   Наталья Витальевна позвонила и на какое-то время позабыла о снах, о домашних делах, о даче - Тася жива! Подумать только - Тася жива!
   Но то пространство видения про Альму и Бенедикта - как его описать? Его вроде и нет, но все-таки оно существует. Так проем дверей между двумя комнатами - он достаточно условен, но все же проводит из одного - вполне реального - помещения в другое - не менее реальное. А те коротенькие сны, когда от нее убегали под стулья клубки? В том проеме видения будто задерживались - как воспоминания. Снова и снова какой-то, может, еще и не бывший, эпизод повторялся. Или все-таки эоны назад канувший в Лету?
   Наталья Витальевна спокойно отнеслась к чуду. Может, оттого, что ближе к смерти и простые будни становятся не обыденными, приобретают мистический налет... Да и не ближе ли к нам волшебство, чем порой кажется?
  
   Петр Сергеевич и Лида, его жена, проснулись одновременно и одновременно же повернулись друг к другу лицом.
   - А ты, оказывается, не все мне говоришь, - сказала она.
   - Как-то к слову не пришлось, - улыбнулся он. - Представляешь, если бы я начал объяснять, зачем кладу на столик эту вещицу?
   Лида засмеялась.
   - Большинство из тех, кого я знаю, даже и не подумали бы выполнить просьбу твоего молодого друга.
   - Честно говоря, и я это сделал только...
   - Не говори, что в шутку! мне-то известно, насколько ты соврешь!
   И, немного помолчав:
   - Я еще не совсем проснулась... Скажи мне: в детстве у тебя правда была такая игрушка -заяц-боксер из жуткой пено-резины на каркасе из алюминиевой проволоки?
   - Да, - улыбнулся Петр Сергеевич. - А ты правда однажды зарыла мертвого кузнечика, а когда через пару дней раскопала могилку, он превратился из зеленого в малинового, как опавший лист?
   - Да! Он жил у меня в банке целый месяц... А раскопала я его из любопытства...
   Потом они думали о чем-то своем, но на самом деле мысли их шли по одним и тем же путям.
   И, в конце концов, о том, что пора вставать и идти по делам!
  
   Natura faber (продолжение)
   Да, финансовые бумаги там были. Поначалу Вальдо увлекся ими, - временами чуть ли не присвистывая от восхищенного изумления матушкиной изобретательностью, но в какой-то момент ему пришла мысль: в бюро должны быть потайные ящики, - сам он обязательно приказал бы их сделать. Будучи знатоком в вопросе скрытого и тайного, - конечно, из личного пристрастия, не из нужды, - Вардин довольно быстро нашел парочку. В одном хранились чьи-то векселя, - тут он не удержался и в самом деле свистнул, увидев имена, которые были на них проставлены, а в другом - Зэтрин дневник. И, разумеется, он набросился на ее откровения, позабыв о денежных вопросах - до поры.
   К его разочарованию об отце в дневнике не было сказано почти ни слова, - мать стала вести записи много позднее его смерти. Здесь соседствовали убийственные характеристики зельшинского общества и глубокомысленные размышления о красоте дурных поступков, - изящество слога доставило Вальдо большое удовольствие. Он читал дневник почти всю ночь, улегшись в постель, пока сон не прервал этого увлекательного занятия.
   Занимаясь утренним туалетом, - правда, полдень уже миновал, - Вардин пытался припомнить, что вчера в записях удивило его и, кажется, явилось причиной причудливых видений: мерещились дамы в высоких головных уборах, с зеленоватыми лицами, танцевавшие менуэт с демонического вида кавалерами, церковные чаши, наполненные кровью - не иначе, младенцев, и под конец некто на черном облаке выплыл из тьмы и потрясал скрижалью, начертанной - не иначе - на человеческой коже, истекавшей, опять же, кровавыми каплями.
   Пока он завтракал, - услужливый Янусь позаботился, чтобы со всей возможной изысканностью, - вспоминал о своих развлечениях за границей и думал, что, в сущности, дома можно найти немало прелестей: у него почти в полной власти около трехсот душ, затхлый Зельшин, - не в последнюю очередь благодаря найденным векселям, - он будет держать в кулаке... никто не осмелится косится на него, даже узнав про его экстравагантные пристрастия... И почти целый день, - выслушивая вызванного старосту, наведываясь в деревню, осматривая неиспользуемые башни и подземелья замка, - Вальдо грезил старинными преданиями о своих предках: Сисойе Бешеном, Мириене Безумной, Хардо Кровавом... Истории о них были выписаны в отдельную тетрадь - кем-то из домашних - из "Легенд наших краев" некоего дотошного архивариуса, и в детстве доставляли богатую пищу фантазии Вардина.
   Он не торопился вновь взяться за дневник Зэтры. Одной из причин было то, что в нем упоминался некий документ, которого он не нашел в бюро, но который должен был быть где-то в замке. И вот его-то Вальдо страстно желал отыскать. Другие причины - не столь практического свойства: невообразимая смесь эмоций - это и радостное предвкушение чего-то необычного, предчувствие, что вся жизнь его приобретает новый оттенок; и боязнь узнать нечто, отбрасывающее тень и на него, - тень не греха - грехи и покаяние для глупцов, - а предопределения, чуждой воли; страха разочарования - вместо бездны увидеть заброшенный колодец с тухлой водой.
   Но таинственные бумаги никак не желали находиться. Старый лакей, почти неотлучно следовавший за хозяином, испытывавший, очевидно, гордость от вновь обретенной приближенности к власти, уже робко спросил - не хочет ли господин отдохнуть, и собирается ли он остаться в Лознях еще на день? Вальдо мрачно глянул на Януся, - казалось, старик устал меньше него, таскаясь с фонарем по подвалам и чердакам, предупредительно открывая скрипучие двери, предостерегая о низких притолоках и неожиданных ступенях.
   - Насколько хорошо ты знаешь замок?
   Янусь почему-то немного помедлил с ответом.
   - Неплохо, неплохо...
   - Мать давно в могиле, - по наитию догадался о причинах его сдержанности Вардин. - Я единственный наследник фамилии Матруи.
   - Да, ваша ясность.
   - Ладно. Ступай, распорядись об ужине. Я пока еще не уезжаю.
   Дневник все же придется дочитать, - чтобы быть уверенным, что без Януся не обойтись. Вальдо взялся за него опять только в постели. И сначала пробежал последние прочитанные накануне уже в дреме страницы. В самом деле, там упоминалась история рода Матруи, - в весьма воодушевляющих красках и выражениях, - а также - бегло - Вардиных, и бережно сохраняемое в их семье предание о фолианте. Но далее шли какие-то туманные намеки, которые Вардин как ни старался, не мог понять, - он даже перечитал это место пару раз, но вынужден был пока сдаться. На следующих нескольких страницах Зэтра жаловалась на свои недуги и вопияла к небу и аду, говорила, что разуверилась и в том и в другом, - ведь она так страстно молилась об избавлении, что оно - с высот или из глубин - обязано было прийти. И опять шли непонятные ему намеки, - теперь он догадался, что Зэтра вспоминала текст древних записок, - мать пыталась использовать и приспособить к своим нуждам таинственные знания, почерпнутые оттуда, высказывая твердое убеждение, что ясность и сила ее ума ничем не уступают мужским, а посему, все, что говорилось о мужских отпрысках Альгейдо, применимо и к ней.
   Вальдо подумал, что матушке, разумеется, нельзя было отказать в сообразительности, но ум ее - практический, приземленный - совсем не то, что духовно зрячий настоящий мужской ум.
   Потом Вальдо невольно взволновался, - мать в несколько издевательских выражениях говорила о нем, о том - какая интересная случайность приведет его к сим, а тем более, к старинным запискам. "Но сам Альгейдо верил в провидение. Что ж, возможно Вальдо повезет больше, чем мне, и он сумеет обрести обещанное могущество, - если, конечно, не что-то вроде фанатизма искателя философского камня родило те откровения. Однако предок пишет ясно, без эзотерических витийств, я вижу его ум, почти женскую проницательность в отношении душевных движений человека, - не похоже на бредни вызывателей духов и извлекателей золота из куриного помета". Сын слега скривил рот в ухмылке - как видно и мать не избежала предрассудка о недостаточной эмоциональной чуткости мужчин. Сам он считал, что объективно оценивает женщин, не полагается, как большинство мужчин, на их недомыслие... Возможно, его отец совершил эту ошибку.
   Еще несколько строк - и его сердце забилось совсем неровно: мать писала, что Годзий признался ей, почему остановил свой выбор на ней, бесприданнице. Затем она красочно расписывала обращение с ней мужа, - Вальдо скорее пробежал глазами это место, - ему здесь все было ясно и неинтересно, - чтобы найти: его отец знал о документе Альгейдо, - тот и Вардиным - по женской, правда, линии, - приходился предком. В их семействе хранили изустное, а, может, и зафиксированное на бумаге предание: когда останется единственный наследник в роду, пусть выберет себе в супруги отпрыска Матруи, - тогда обретет силу и процветет фамилия Вардин, богатство придет к ней и мудрость: "Но только тогда, не ранее, иначе тлен и разорение, идущие по пятам за любым величием, настигнут и погребут в забвении". Зэтра также писала: в ее семье хранился пергамент с пророчеством об обретении былой высоты через союз с Вардиными - но лишь когда род будет на грани разорения, иначе скрытые где-то сокровища не обнаружатся. "Когда оба рода будут на краю исчезновения, тогда и настанет время". Некие знания сулились потомку обоих родов - чтобы в нем оба рода нашли вечное продолжение: секрет египетского феникса для каждого члена рода в отдельности и фамилии в целом обещал пергамент. Вардин должен был сказать таинственное слово тому, кого избрал из Матруи. Он произнес его вслед за словами брачного обета. Зэтра же знала, что так назывался у них один из донжонов - значит под ним и нужно искать. Тогда она думала о сундуках с золотом и самоцветами, досадуя, что столько времени они лежали у нее под самым боком! Годзий внимательно следил за невестой и видел, что слово произвело на нее впечатление, но выведать - что оно означает, он не смог - Зэтра молчала, не доверяя ему, хотела использовать знание в своих целях. Годзий же был несдержан, гневлив - ссоры приводили к тому, что руки и грудь у Зэтры покрывались синяками, - и, чтобы не натворить большего, супруг сбегал от шипевшей, как змея, жены на охоту...
   Когда подтвердилось, что Зэтра беременна, он стал обходительнее, даже начал подыскивать кормилицу, - к продолжению рода Годзий относился серьезно. Но матери такая заботливость показалась еще более подозрительной, она была уверена, что муж хочет извести ее сразу после родов, - в любом случае, ей не хотелось, чтобы то, что хранится в земле Матруи досталось Вардину.
   Вальдо задумался: семейные предания, тайны, эзотерические знания - все это, безусловно, интересно, - могло бы быть - в романе. Но какое имеет отношение к жизни? А не приди обе фамилии к последней грани? или сгинь, не выполнив условие? родись у Зэтры девочка или мертвый ребенок? Но, кажется, мать относилась к этому иначе - считала, что женщина тоже может продолжить род, фамилию. Или, например, вера в это предание - ясно, что у писавшего были какие-то собственные мысли, из-за которых он припугнул ближайших потомков, предостерег от поисков клада. Насчет себя Вальдо был уверен - его бы это не остановило. Так может, - сердце его опять взволнованно забилось, - и правда - записи Альгейдо адресованы именно ему?
   Он продолжал чтение дневника матери. Зэтра обычно начинала запись с описания своего самочувствия, потом распространялась о ходе какой-нибудь очередной коммерческой операции, иногда рассуждала о прочитанном, - часто это были научные или философские книги, особенно она увлекалась виталистами. Она сетовала, что все ее образование сводилось к домоводству, счету и письму, чтению душеспасительных книг, плюс немного музыки. "Я даже не знаю, где искать подтверждения правоты предка, хотя вижу, исходя из собственного опыта, что его наблюдения могут быть верны. Но ни один великий ум - насколько я знаю - не говорит о том, о чем толкует Альгейдо. Что делать? Как завершить то, что он начал?"
   Вальдо опять приостановился. Род? Род. Что такое для него его предки и потомки? Что ему этот мистик Альгейдо? В отличие от матери Вардин знал цену многим, даже научным, как бы подтвержденным экспериментом, изысканиям - шарлатанство. Чего стоит только животное электричество? ...Продолжение и процветание рода... каковы еще окажутся дети! Впрочем, у него был один незаконный ребенок, - и на всякий случай он не оставил его мать без поддержки... Но по большому счету Вальдо ничего, кроме собственного "я" не занимало.
   Однако все-таки стоило бы увидеть подлинник, а не матушкины рассуждения о нем. Неужели она не укажет место, где его искать? Но вот, уже совсем нетвердой рукой, Зэтра обращалась прямо к нему.
   "Если ты, дорогой сын, не будешь по-прежнему беспечен и глуп, как я часто за тобой замечала, то узнаешь наконец, сколь много я для тебя потрудилась. А также не отмахнешься от моей просьбы, если не продолжить изыскания нашего предка, то сохранить его записи и передать их своему потомству. Во второй южной башне есть замаскированный плитами люк. Возможно, Янусь, - ты, наверно, помнишь его, - преданный человек, - проводит тебя. Потому как внизу, в переходе, одному не слишком уютно".
   Вардин усмехнулся, - он предположил, что матушка, должно быть, имела какой-то резон так заботиться о записках... Кажется, перед смертью она хотела что-то сказать ему, да он не стал слушать: "В бюро... в бюро..." - подумал, что это бред, агония. Старый лакей, - Вальдо, не дожидаясь утра, поднялся и пошел будить его, - опять взял с собой фонарь, и они отправились в южную башню.
   - Там внизу завал был, мне пришлось его одному разбирать. Я уж и подпорки ставил, - болтал старик, - а все опасаюсь, как бы земля опять не просела.
   - Когда был завал? - спросил Вальдо.
   - Да бог его знает. Когда первый раз люк-то открыли, да залезли - вот сразу в него и уперлись. Может, сто лет назад!
   - А-а, - это немного успокоило Вардина.
   В переходе - узком и невысоком тоннеле - действительно было мрачно: кое-где каменная кладка стен разрушилась, не внушавшие доверия бревна упирались в потолок, а с него сыпалась земля. Но вот свет фонаря коснулся старой дубовой двери.
   Грот оказался просторным помещением со сводчатым потолком - гораздо выше, чем в проходе. Сохранилась мебель времен Альгейдо: сундуки, шкафы, два стола - один письменный, другой - большой - лабораторный, заставленный ретортами и разными приборами.
   Янусь спросил: зажечь ли свечи на столе? Вальдо осмотрелся; ему захотелось узнать: каково это - быть здесь одному.
   - Да, зажги. И можешь идти, вернешься через час. Я погляжу, что тут есть.
   Он заглянул в сундуки, - там лежали древние фолианты - даже не в кожаных, а в деревянных переплетах, некоторые рукописные. Качественный пергамент почти не пострадал, - помещение было сухое, крысы сюда не добрались. Мельком глянул на тигли, увеличительное стекло, призмы.
   Наконец вернулся к письменному столу, где горели свечи, - наверно, его мать тоже сидела за ним. Вальдо расположился на непривычно жестком и массивном стуле, потянул один из ящичков на поверхности стола - там валялся перочинный нож. В другом обнаружился словарь латинского языка - недавнего издания, - скорее всего, понадобился Зэтре для перевода отдельных мест в записках Альгейдо. Но где же они сами? Вальдо нашел их в следующем ящичке и жадно принялся читать пожелтевшие страницы.
   Аьгейдо начинал издалека: от идеального мира вещей Платона он переходил к еретическому учению манихеев, а затем к собственной философии, утверждая, что главенствующий принцип - это зло; добро же создано для того, чтобы питать и развлекать злых; власть - не добра, и никогда не бывает добра, даже если для собственного поддержания говорит об обратном; значит Бог, - верховная власть над людьми и природой, - зол, - это очевидно, он, Альгейдо, отлично понимает его: как отрадно, как изысканно мучить разумное существо, и особенно внушая этому существу надежду, надежду на избавление от страданий - путем полной отдачи себя во власть мучителю... Но Альгейдо тут же оговаривался, что вовсе не призывает своих будущих потомков поклоняться Дьяволу или как-либо иначе добиваться благосклонности высших сил - злы они или нет. Нет, говорил пра-пра-прадед Вальдо, мы сам - боги.
   Тут Вардин услышал какой-то шорох в коридоре - наверно, Янусь вернулся. На секунду Вальдо представилось, будто старый лакей ненавидит его за какую-то давнюю обиду, о которой сам он забыл, и пришел с намерением умертвить хозяина... Но слуга вошел и только осведомился: чего желает господин.
   - Идем, идем. Проводи меня обратно, - поспешно сказал Вальдо, прихватив с собой записи.
   Лакей погасил свечи и открыл дверь:
   - Осторожно - не забыли? - тут ступенька.
   И все-таки после мелькнувшей фантазии старик стал еще неприятнее Вальдо: его сутулая спина, узловатые руки, - как легко вообразить, что эта клешня опускает массивный фонарь ему на голову, а на тупом лице появляется торжествующе-злобное выражение.
   То и дело запинаясь на архаичных оборотах и грубой, искаженной латыни, Вальдо продолжил чтение у себя в комнате. Он испытывал приятное волнение, даже эйфорию, - предок и в самом деле писал об очень, очень интересных вещах...
  
   Лирическое отступление
   Многие из нас, наверно, испытывали незабываемо приятное чувство: казалось бы - вот сейчас взял и полетел. Одни - сидя в кинотеатре и следя за тем, как обаятельный герой, проявляя чудеса ловкости, обходит ловушки на пути к цели - какому-нибудь жутких размеров бриллианту. Другие - наваливаясь всей кодлой на хилого мальчишку, которого выбрал в жертвы их лидер, - уже переступить черту запрета - да чего такого они делают? это ж шутка! - приятно, а уж чувство собственной, изнутри распирающей силы... Читая, как обычный по всем меркам человек, вдруг обретает сверхспособности (обычно после удара по голове) - и тут начинается!.. А кто-то, весь дрожа, как в лихорадке, испытал его, выиграв наконец пятьсот рублей, после того, как просадил десять тысяч в игровых автоматах. Или, может быть, слегка подвыпив в компании, болтая без умолку и чувствуя на себе всеобщее внимание? Или...
   Так или иначе, дивное чувство хочется испытывать вновь и вновь - на этом основан успех харизматических лидеров, религиозных фанатиков, поддерживающих этот огонь в своих последователях, убеждая их в том, что они особенные - например, на них лежит великая миссия, у них есть что-то, что отличает их от остальных, а потом - они право имеют... Снова и снова наедаясь попкорна или картофеля фри перед экраном. Отыскивая на книжных развалах нечто во все более заманчивых обложках и с упоительными названиями. Или даже совершая опасные и дерзкие поступки - да хоть подрезая кого-нибудь на автомобиле, или как можно дольше выдерживая предельную скорость на автостраде.
   Кажется, что оно дарует свободу, но на самом деле, если вы ощутили этот подъем, эту ложную готовность свернуть горы, - значит вас повели, а вы уже повелись: вы утратили собственную волю, стали рабом этого ощущения. Оно непродуктивно, и так же не похоже на чистую радость и удовлетворение от хорошего дела, сколько кража отличается от покупки.
  
   Natura faber (окончание)
   Альгейдо писал, что рано задумался о том, каков будет его наследник. Сумрачного нрава мальчик, затем отрок, чуждавшийся общества сверстников, он предпочитал книжную премудрость воинским упражнениям. Его отец постоянно твердил о чести, о фамильном достоинстве, говорил, что дворянство это украшение земли и человеческого рода. В то же время называл сына (у Альгейдо еще была старшая сестра, два его брата умерли во младенчестве) монахом, опиской на скрижалях бытия, - он умел сочно выражаться, как и жить - выпить, поесть и погулять.
   Альгейдо же про себя думал - на что тратятся деньги, сколько ему достанется после того, как увянет этот "цвет человечества".... И срывал свою злобу на холопах, на которых тренировался в фехтовании. Он смотрел на них и готов был убить только за одно выражение тупого покорства: "И в царствии небесном мы будем равны?, - сверкал глазами юный Альгейдо. - Блаженны нищие духом, ибо они Бога узрят! Да в пылинке с моей одежды больше благородства, чем во всей их повадке - хуже собак!" А собак в их доме было много - их любили и холили, берегли породу: у одних нюх острее булавок, другие не бегут - летят.
   Как-то в рассеянии Альгейдо забрел на псарню и что-то спросил у человека, который смотрел за животными. На удивление тот оказался не глуп, и, радуясь интересу молодого господина, разговорился. Альгейдо писал, что одна фраза так и засела у него в голове: "А хочешь, чтобы они не вырождались, не болели от каждого сквозняка, добавляй свежую кровь - хоть приблудную дворнягу, если породных со стороны нет". Прошло сколько-то дней - может, месяц, может, и два, и он решил вызнать подробнее о сохранении полезных качеств у легавых и борзых.
   "Глаза мои раскрылись на мир, - писал Альгейдо. - Природа под началом человека, ею можно управлять! И не только обращая руду в металл посредством огня. А выплавляя из человеческой глины истинный дух. Главное знать - как". Все книги, что он читал - о сущности Бога и его слуг - сразу утратили половину своей занимательности.
   Альгейдо рассказывал, что взял на псарне щенка; через год с собакой случилось несчастье, пес умер. Тот самый работник просил господина не расстраиваться, обещал найти ему точно такого же - не по масти, а по всей повадке. И в самом деле - будто его Ай возродился и снова проживал щенячью пору. "Вот бы и мне так", - подумал Альгейдо. А затем: "Собака - существо простое, другое дело - человек. У него есть дух и душа... Но кто видал душу без тела?" И он стал изучать свое родословие, исторические хроники, ища совпадений - не было ли у него предков, на которых он похож? Не было ли в истории великих, чьи качества напоминали бы его задатки?
   "Если посмотреть вокруг, можно увидеть, что природа щедра на повторы. Только - одуванчиков целый луг, а благородная роза горделиво и одиноко расцветает в саду. Только - одуванчики, сколько ни топчи, - их все больше, а розу надо холить и лелеять. Так же и с людьми - грубые холопья сами собой плодятся, а дворянину необходимо оберегать чистоту своей крови".
   Потом Альгейдо писал, как много лет изучал на холопах, прослеживал наследование черт характера, способностей; параллельно изыскивая сведения - хотя бы самые смутные и отрывочные - о переселении душ, о пробуждении памяти умершего человека в его потомке. Самые жестокие разнообразные обряды проводил он над детьми крестьян, - грозя самыми страшными карами, чтобы они молчали, слегка задабривая деньгами. Ему приходилось опасаться святой инквизиции, которая заглянула и к ним в страну. Конечно, он всегда мог попробовать откупиться, у него были связи...
   Дальше шли наработки в этой области и в области наследования личностных особенностей. Альгейдо искусственно осеменял девок - даже не деревенских, а специально найденных в городской клоаке, которых никто не хватился бы. У него хватило терпения дождаться половой зрелости и свести вместе своих детей - мальчика и девочку. Их ребенок стал объектом его пристального изучения. "Нет, в нем только внешне видны были мои черты. Душа его - дикая, скрытная, наполовину животная, была лишена моего размаха, внутреннего огня. И я понял, что мой дух не сможет пробудиться в этой оболочке". Два раза ему как будто удалось вызвать на поверхность личности предков подопытных - и это его очень обнадежило. Он тщательнейшим образом описал с помощью каких диковинных приемов ему удалось достичь успеха.
   "Как приятно загнать трепещущее, юное, свежее существо, уже наделенное разумением, затравить собаками: будто духи леса порхали они, стремительные, меж высоких трав и деревьев, - взбирались белками на сучья, падали, словно мертвые, прикрывая голову руками, на землю. Насколько изобретателен, хитер может стать человек, когда ему грозит смерть - даже самый последний глупец становится опасен, - уже и не его ум двигает им, но ум прежде живших".
   Насчет появления же потомка идентичного ему, Альгейдо писал: "Моей жизни не хватит увидеть тебя, мой истинный сын. Мне отчетливо видится, что надо разделить, а потом вновь слить брачными узами свою кровь - тогда подобное притянет подобное, исключая болезненное через пришедшую со стороны породу, и станет таким как должно - божественным, вершиной человеческого рода - таким, каким был рожден я - с исключительным пониманием замыслов Бога и природы".
   Он женился - после долгих раздумий и переборов - на подходящей, как ему казалось, женщине - разумеется, высокородной. Появившуюся от этого союза дочь отдал невестой в так же тщательно выбранное семейство. Отчасти духовным провидением, отчасти расчетом определил, когда приблизительно двум линиям снова нужно воссоединиться, чтобы явить подлинного наследника его дела...
   "Природа искусна и тонка, самые лучшие свои творения она проводит через множество опасных рубежей, клонящихся к бездне, хаосу, прежде чем они достигнут совершенства - это путь по лезвию ножа. Это хрупкое равновесие меж безумцами и уродами - надо помочь удержать его ей всей мощью дарованного нам ума. Мы - самое утонченное и изысканное из ее творений, богатство ума сочетающие с тонкостью чувств. Только простора, который дает бесконечно долгое время, нам не хватает. Так продолжи мои изыскания, сын, обрети память своих предков, научи истинных потомков, как открыть плоти отпечаток на ней духа - и пред тобой откроется Вечность!"
   Вальдо подумал, что предок его несколько перемудрил со способом донесения послания, - сам он решил, что нужно попытаться оставить побольше отпрысков, а уж там... Но глаза его уже загорелись - в его жизни появилось то, чего ему так не хватало - великая цель.
  
   Эмпирическое отступление
   Замечательный пианист и исполнитель на исторических инструментах, профессор консерватории, а также любитель составлять оригинальные тематические программы своих концертов, однажды сделал несущей мыслью своего выступления чувствительность слушателей к неприятным, резким, высоким звукам, - то есть, главная тема была, конечно другая, кажется, музыка восемнадцатого века - того времени, когда клавесин стал уступать место фортепьяно, а этот момент со звуками - всего лишь явился маленькой шуткой, - наверное, больше для себя... Какая-то вещь Клементи для клавира и треугольника при его вступлении заставляла напряженно сжиматься, - если учесть, что музыка была бравурной, с быстрым темпом, то вполне достоверное представление о тех моментах даст кастрюлька, по которой изо всех сил колотят ложкой. В другом произведении - Гайдн, Моцарт, кто-то из французов? - эффект достигался совсем иначе: хитрый музыкант (игралось оно в отличие от уже упомянутого не на рояле, а на клавесине) перед началом этой вещи что-то подкрутил, подвинул в инструменте, и дивная мелодия - изысканная, трогательная - звучала (причем в прочувствованном, прекрасном исполнении!) на фоне отвратительного призвука: на грани слышимости, пронзительный - он раздавался при обращении к некоторым, довольно часто используемым в данном случае, клавишам.
   Самое удивительное - не все это заметили. Просто потому, что их ухо лишено возможности слышать высокие частоты.
   Так же бывает и в человеческих отношениях - кто-то внутренне сжимается, а кто-то даже не поймет - а что, собственно, случилось?
   Почему некоторых совесть "мучает", а других нет? И что такое эта "совесть", если она способна "мучить"? Должно быть, какая-то изначальная данность, инстинкт - инстинкт, не позволяющий причинять вред особям своего вида, для его наилучшего сохранения.
   Интересно, что может выйти, если ее нет совсем? или, например, когда она подменяется страхом наказания и всеобщего осуждения? Или, вот еще, при некой психологической уловке, представляющей особь инородной, а не одного с тобой вида?
  
   Новая страница
   Андрею позвонил Валентин и сказал, что им с Леной снился их сон.
   - Что случилось? - беспокоился он. - Все в порядке? Что с шариком?
   - Да, наверно, нам всем нужно встретиться, - сказал ему друг. - Шарик сейчас не у меня, но я тоже видел сон...
   Андрей пригласил всех - Лену, Валентина и Петра Сергеевича с Лидой на прогулку. В кафе им бы мешал шум, у кого-нибудь дома, упершись коленками друг в друга, мало знакомые люди, возможно, не чувствовали бы себя свободно.
   Андрею было ясно, что после того, как он отдал шарик Петру Сергеевичу, произошли большие перемены. Ему казалось необходимым узнать, что думают об этом остальные.
   Они гуляли по набережной реки, глядели на воду и на пасмурное небо. Стоял май, слегка прохладный, но все-таки цветущий.
   Лена и Валентин снова пересказали свой сон, заметили, что какие-то неуловимые мелочи в нем изменились. Андрей спросил - все ли чувствуют как он, что видения из других миров приходят теперь ко многим, очень многим людям. Лида и Петр Сергеевич подтвердили - да они тоже так ощущают, ведь и они видели сон про Бенедикта, а это вовсе не иная реальность, некая грань, откуда и появился удивительный шарик - ее предметное отражение. Бенедикт же - эманация многих и многих сознаний... Поняв или припомнив что-то, он растворился, ведь главное - Бенедикт выяснил кто он такой. Кузина Андрея задумчиво произнесла:
   - Мне все казалось в этот раз, что я не одна вижу историю Энгрима и Лорены.
   - А я вот все гадаю, - заметил Валентин, - отчего мы видим только этот сон из шарика, а кто-то и совсем никаких.
   - Да! У меня возник тот же вопрос! - воскликнул Петр Сергеевич. - Когда мы ответим на него, то, вероятно, станем ближе к пониманию - к чему нам явились эти эпизоды, что нам нужно делать.
   Они стали все впятером строить различные предположения, и очень скоро осталась одна версия. Лена и Валентин всегда мечтали о том, чтобы каждый человек встретил в жизни свою единственную на всю жизнь любовь. Это было для них так важно, что любую несправедливость - выдуманную или реальную - в этом вопросе, они воспринимали, как личную обиду. И мысленно подправляли ситуацию. Например, Хозе у них, в конце концов, одумывался и возвращался к Микаэле; Эсмеральда понимала, как внутренне прекрасен Квазимодо, и убегала с ним; дядя, разведшийся с женой на пятом десятке ради молоденькой любовницы, вскоре понимал, как ему дорога женщина, с которой он провел столько лет, и возвращался к ней. А Энгрим и Лорена даже не успели познакомиться - это ужасно, так и просилось изменить неизбежно мрачную концовку. Андрей сказал, что он тоже ко многому относится слишком лично - как будто сам и виноват. Петр Сергеевич и Лида вторили ему. И они решили - наверно, те, кому шарик не навеял снов - картин иных миров - просто уже и не думали, что можно что либо исправить.
   - Мне думается, Бенедикт понял, кто он, когда осознал чего ему никогда не удастся принять, что никогда не станет его частью... Что либо изменить... - задумчиво повторил Петр Сергеевич.
   - Надеюсь, этот вопрос также разрешится сам собой, - глядя на крупных чаек, присевших на воду, отозвался Валентин. - У меня в голове совсем пусто.
   - А я об этом пока не думал. Да и не совсем сам собой! - сказал Андрей. - Зато все вспоминал лоскутки и камушки из двух снов - зачем они?
   Тут Лида загадочно улыбнулась.
   - Мне кажется... я даже не знаю, а как бы предчувствую знание, что это забавно: возможно, осей миров не одна, - и вот было бы здорово разложить там эти милые вещицы - как сувениры - кому-то... себе... В каком мире они окажутся? В какой поведут?..
  
   Андрей вспоминал, как в детстве, - где же он прочел?.. услышал? - замечательную мысль: будто без зла нет добра, как без мрака - света, что если бы ничего плохого не происходило, так и искусство бы умерло, и люди совсем деградировали, если бы не боролись со злом, - он думал: это, конечно, все очень здорово, но я вовсе не уверен, что смог бы броситься грудью на амбразуру или запомнить несколько страниц секретных документов. В общем, даже фантазируя, как, размахивая шпагой, он защищает какого-нибудь бедняка или красавицу от негодяя, Андрей подозревал, что, скорее, оказался бы на месте несчастного, попавшего в беду, чем героем. Вот такими сумбурными были его мысли - и даже не совсем мысли. Но в результате он пришел к твердому убеждению, что без войн, хулиганов или других благоприятных для проявления своих положительных качеств факторов нашлось бы, чем себя занять на этом свете. Наверное, не очень понятно, как от сомнений в собственном героизме Андрей добрался до такого масштабного вывода, но для ясности еще можно добавить: общаться с героями лично ему не доводилось, а то, возможно, он понял бы, что смысл жизни обретается только в подвиге. Кажется, все еще больше запуталось.
  
   Учительница музыки
   - Ты же говорил, что позволишь мне потом самой решать...
   - Год практики у родного отца! Разве я много прошу? Ты неплохо справилась, честно говоря, я не надеялся на такие результаты. Четыре года учебы - ты хочешь просто вычеркнуть их?
   - Нет, зачем же. Я даже прониклась - все эти чертежи... Мне стало почти интересно.
   -Ну вот! А поработаешь и поймешь, что профессия и в самом деле увлекательная!
   - Я не сомневаюсь, что она замечательная... Но я не могу без музыки! Послушай, я позвонила Нине Васильевне, моей последней учительнице музыки, - она ничего не обещала, ей нужно посмотреть, не все ли я забыла...
   Отец устало вздохнул и забарабанил пальцами по столу, - они сидели за чаем на кухне. Когда-то он пытался объяснить жене, как полезна его профессия, насколько облегчают жизнь усовершенствования, которые вносит их отдел... А она отвечала, что без музыки любая наука - всего лишь игры роботов. А когда он спрашивал, что она имеет в виду, говорила: без науки я проживу, самым ненаучным образом сделаю то, что мне необходимо, а музыка - это принцип моего, твоего - существования любого человеческого существа. В науке, говорила жена, возможно такое, что последовательный перебор всех вариантов приводит к результату: "Ты извини, мне думается, это маразм", - замечала она. В то время как в музыке единственно верный ход рождается почти сразу - из нашего чувства гармонии. Если оно утрачено, никакая наука не поможет найти то улучшение, разгадать ту загадку, которая наделяет железяку жизнью, придает смысл самым нелепым занятиям. "По-твоему наука нелепа?" Жена, улыбаясь, отвечала: "По-моему, нелепо все, что не направлено на поддержание жизни в теле. Так что, скорее, нелепа музыка, а не наука".
   - И что? - спросил он. - Ты четыре года едва занималась музыкой. Чего ты хочешь?
   - Нина Васильевна, моя последняя учительница музыки в школе, сказала, - продолжала Лилиана, - что попробует меня куда-нибудь пристроить. Конечно, речь не идет о большой зарплате... Я хочу, чтобы моя работа как-то была связана с музыкой. Раньше я мечтала, что, может быть, закончу училище, попробую поступить в консерваторию... Но я, наверно, не обладаю тем талантом и упорством, которые позволили бы мне добиться успеха...
   - Знаешь, Лили, если бы ты была мальчиком, я бы сказал все, что думаю по этому поводу. А так - иди куда хочешь, делай как знаешь. Я устал с тобой бороться.
   - Спасибо. Спасибо! я боялась, что все будет намного сложнее... Спасибо.
   - Но ты ведь еще не устроилась на работу? Так вот помни: мое предприятие пока тебя ждет.
  
   Радостно спешила Лилиана домой от Нины Васильевны, уже полная планов, и не опасаясь, как раньше, разговора с отцом. Летнее солнце светило ласково, купались в пыли воробьи. Она стала переходить небольшую улицу у перекрестка, где не было даже светофоров. Обернувшись через правое плечо, девушка заметила, что сюда поворачивает автомобиль, но решила, что успеет перебежать, тем более, и он должен был притормозить. Но тут его нагнал мотоциклист, который тоже поворачивал в проулок. Срезая угол, он зацепился за автомобиль, упал - мотоцикл боком понесло по асфальту прямо на Лилиану. Не успей она сделать пару шагов на проезжую часть - и смогла бы отступить. А так ее сбило с ног, растерявшийся водитель не сразу затормозил, - и девушку еще смяло - между мотоциклом и бампером автомобиля. Мотоциклист не пострадал - его отбросило в сторону, и когда Лилиана уже теряла сознание, он вполне бодро поднялся на ноги. Девушка еще успела подумать, погружаясь во тьму: "Как не повезло папе".
  
   Из глубин
   Отчего и когда здесь стало так плохо уже никто, наверное, не сказал бы. Но, надо думать, неблагополучие не пришло сразу, а развивалось постепенно.
   Если век - полтора назад, судя по зафиксированным на различных носителях мгновениям, эпизодам обычной жизни, среди населения еще встречались розовые толстяки, близоруко щурящиеся и посылающие в пространство рассеянную улыбку, то сейчас такие остались разве что за неприступными стенами правительственных зданий. Теперь почти все население состояло из серокожих, морщинистых уродов. Даже дети, которые продолжали рождаться, казались восставшими мертвецами: на бледных личиках проступали фиолетовые жилки, темные круги обводили несчастные глаза.
   И все же перемены к худшему совершались слишком быстро, чтобы быть осознанными и благодаря этому приостановленными. Или же так мало осталось людей готовых сделать хоть что-нибудь против давления негативной инерции? (Интермеццо: Коммерция как идеология. Безусловно, имеет один плюс - торговать с самим собой невозможно, значит предполагается изначальная (пусть номинальная) толерантность. С другой стороны, истинная ценность вещей не соответствует продажной стоимости - то, что оценено в деньгах высоко, может не иметь абсолютной ценности и наоборот (речь не о себестоимости). Товар априори должен быть продан, и если на него нет спроса, его создают искусственно (О`Генри "Короли и капуста": некто разбросал повсюду колючки, чтобы сбыть партию обуви в африканском селении). Таким образом провоцируется нежизненная линия поведения, - здравый смысл имеет только одно значение - получение прибыли. И это главный минус - основное, сверхценность в коммерции - прибыль. И прибыль должна все время увеличиваться - бесконечно. Но прибыль исчисляется в деньгах - в том, что не имеет само по себе никакой реальной ценности. Так что, в конце концов, неминуемы обвалы, кризисы финансовой системы. Так как прибыль большей частью растет за счет увеличения разрыва между себестоимостью и ценой. Из основного закона - и минуса - коммерции также следует бесконечный прирост - и товаров, и потребителей, и спроса. Но пока человечество ограничено в пространстве, ресурсах (изменение положения вряд ли возможно, несмотря на обилие космоопер) - это тупик. Еще для организации спроса необходима внушаемость большинства населения, а значит высокая культура, формирующая собственное мировоззрение, остается лишь для элиты. Итак, коммерция как идеология является зеркалом человеческой натуры: потакание своим страстям, стремление к постоянному процветанию (больше внешнему и поверхностному) без упадка и угасания, бесконечная радость новизны (пусть и псевдо) делают ее беспроигрышной, побеждающей любую другую идеологию.) Как бы то ни было, а к экологическому концу этот мир подошел дружно, споро, - так что картина Апокалипсиса должна была получиться яркой. Но, к сожалению, не такой красивой, как природные катастрофы - извержение вулкана, шторм или смерч.
   Давно, когда безработных во всем мире стало слишком много, и не спасала трудовая эмиграция, была введена система занятости хотя бы минимальными и элементарными трудовыми повинностями. Потом для ее обеспечения частично перевели некоторые производства с полной автоматизации на ручной труд: сборка, пайка, упаковка - теперь целые толпы выполняли эти несложные манипуляции. Многие работали на агрофабриках. Именно фабриках. Потому что живого грунта почти не осталось. Все выращивали на смеси водного раствора удобрений с нейтральными пластиковыми гранулами.
   Так вышло потому, что население планеты очень возросло, требовались все новые территории просто для проживания. В какой-то момент экологический баланс был нарушен, животные, птицы, насекомые, даже растения погибали не видами, а сотнями видов, не выдерживая конкуренции с человеком, лишаясь своей естественной среды. Возникали новые вирусы, поражавшие их, но щадившие людей, заботливо предохранявших себя все новыми вакцинами или спасавшихся антибиотиками. Наконец, и растения от болезней проще защитить на стерильных фабриках с обновляемым псевдогрунтом. Правда, еще долго сохранялись фермы, выращивавшие сельхозкультуры на биогрунтах, но они были менее рентабельны, - освежить, обогатить микроэлементами, обеззаразить землю гораздо сложнее, а естественный прирост плодородного слоя прекратился - свободных территорий не осталось; вместо лесов - узкие полосы, разграничивающие жилые и промышленные районы. Кислород теперь синтезировался искусственно, естественным его источником осталось только море. Конечно, изменился и климат.
   Регуляция численности населения не давала результатов; постоянная скученность стала реальностью для всех. Одно время как-то спасало освоение заполярья, но вскоре и там стало тесно. Призывы стран друг к другу уменьшить прирост населения или имеющуюся численность теми или иными способами оставались не услышанными, - никому не хотелось оказаться перед лицом потенциального противника в меньшинстве или раствориться в напирающих, наезжающих на менее заселенные пространства соседях. Вспыхивающие военные конфликты из-за границ и земель не могли быть длительными - слишком близко друг к другу теперь все жили, слишком сложно потом было восстанавливать порядок и на собственной территории... Но все это миновало. Миновали и безуспешные попытки поддержать умирающую природу. Победили сторонники синтетической еды - и одно время казалось, что жизнь человечества имеет перспективы...
   Марек и Лела вот уже три года жили одни. Мать уехала куда-то на заработки и больше уже не вернулась. Произошла ли там, куда она отправилась, авария, заболела ли мама чумой, - теперь так называли любую скоропостижную смерть от внутренних причин, хотя обычно вирусы тут были ни при чем, - никто не озаботился сообщить. Пять лет спустя погиб от несчастного случая отец.
   Официально Марек находился на попечении Лелы. На момент смерти отца ему было восемь, ей - семнадцать. До ее совершеннолетия их как бы наблюдал соцработник. А потом опеку над ребенком оформили на старшую сестру. Но Лела была умственно отсталой. Однако родители не водили ее к специальным врачам, нигде это не отметили. Да и кому сейчас было дело до таких тонкостей?
   Так что, скорее, Марек опекал Лелу, чем наоборот.
   Самым сложным оказалось найти ей работу. На Марека выплачивали пособие, но на двоих его не хватало. Сначала Леле повезло - ее взяли где-то фасовщицей, - дело как раз по ней. Но там она проработала едва полгода - вместо нее кто-то из начальства пристроил своего знакомого. Потом был жуткий завод, куда не все соглашались идти. Там паяли, вырезывали по шаблонам детали, - в помещении плохо работала вентиляция, и работники вскоре делались астматиками. Марек уговаривал сестру уйти оттуда, но она самодовольно усмехаясь, говорила, что там много мужчин, а женщин мало - и она среди них самая молодая и красивая.
   - Лела, ты заболеешь. Что мы тогда будем делать?
   - Я не заболею. Я сильная.
   Зато глупая. По этой причине ее и уволили через несколько месяцев, когда стало ясно, что даже вырезывать по шаблону она не может без посторонней помощи. Возиться с ней очень быстро всем надоело - работы и своей хватало, и дневную норму Лела так и не смогла выполнить.
   - Я пойду на стадион. Там всех разбирают, - сказала тогда Лела.
   На стадион обычно ходили приезжие или совсем отчаявшиеся найти работу местные. Там людей брали на сезонные или аварийные работы.
   - Лела, я случайно упомянул про стадион. Давай еще что-нибудь поищем...
   И они искали. Но последний год стало совсем плохо - не только с работой. Люди болели и умирали. В воздухе витал запах ацетона и плавящегося пластика.
   Однажды Марек сказал:
   - Я больше не пойду в школу.
   - Почему?
   Мальчик хотел сказать: это бессмысленно, он не доживет до ее окончания, учителя и так намекали, что школу могут закрыть в любой момент, и потом, у него тошнота, его замучила слабость, и потом, он уже узнал самое главное...
   - Не хочу.
   Через месяц он почувствовал себя хуже, едва мог подняться с постели... Раньше за порядком в доме следил он, - покупал продукты, готовил, убирал. Продукты следовало приобретать с осторожностью - потому что не все они уже были едой.
   - Лела, что ты купила?.. Я же говорил...
   - Не сердись, Марек, но того, что тебе нравится, не было. Зато я ничего не потратила! Теперь все можно брать даром! Если бы я не испугалась тех людей, я бы зашла в магазин одежды - там на манекене такие бусики...
   Марек понял, что началось мародерство.
   - Включи телевизор, может, там новости покажут, - попросил он, хотя новости уже давно не показывали - вся программа состояла несколько недель из старых фильмов, шоу, блоков бодрой рекламы.
   - Давай лучше поищем истории про Няпу, он такой смешной!
   На самом деле мальчик еще надеялся, что, вот, нашлось средство все поправить, люди взялись за дело. В школе от приятеля, по секрету, он узнал, что говорили взрослые в его семье - будто появился новый штамм бактерий, которые поедают пластик, выделяя при этом горючее вещество: "Чувствуешь - раньше воздух и так был плохой, а теперь пахнет какой-то гадостью и глаза ест - это конец". Марек хотел бы, чтобы это было просто страшилкой, но понимал - товарищ не соврал.
   Вскоре и Лела, наверное, почувствовала себя плохо - стала капризной, требовала, чтобы Марек ее утешал, а ему уже было почти все равно - в глазах плавали зеленые пятна, на мир будто легла темная пелена - и слабость, слабость, - даже дышать было лень.
   - Ты меня не любишь, - ныла Лела, забившись в угол, - папа говорил, чтобы ты мне всегда уступал и играл со мной, потому что я нездорова, а ты... ты даже не говоришь со мной.
   Марек попытался что-то ответить, но на него накатила волна дурноты, и он провалился в черный колодец забытья, - оттуда на мальчика вскоре надвинулось нечто серое, огромное. Ветер как будто шевелил разрозненными клочками легкого мусора над всем этим... Здания фабрик, жилищ - бесконечные перекрестья горизонтальных и вертикальных линий, и в глубине этого искаженного спящим сознанием мира - таинственные, настораживающие легчайшие звуки, невидимые глазу движения: вдруг мелькнул голубой лоскут, вокруг него образовался красно-оранжевый шар, засветилось и все пространство дальше - ядовитой зеленью. Наконец ослепительно-белый разросся взрыв, - и в его сердцевине Марек увидал: угловатый, как рисуют маленькие дети человечков, весь серый; больше всего были голова и туловище; над квадратной головой - не то уши, не то рога - два острых треугольника; глаза - ядовито-зеленые с белой искрой на дне... И пошел он, вырастая до небес, - великий, праведный - устраивать сияющую красоту.
   - Лела, Лела...
   Марек ощутил под затылком мягкую, успокаивающую ладонь, прохладные пальцы коснулись его горячих висков и лба. Над ним склонилась сестра, улыбавшаяся грустно и нежно - как она никогда не улыбалась.
   - Я видел бога. Он ужасен.
   - Я знаю. Здесь другого быть и не может.
   - Угу. Лела?..
   - Лилиана. Лили.
   Мальчик помолчал, сквозь слабость пытаясь уловить...
   - Ты пришла откуда-то издалека. А Лела?
   - Она слушает.
   - А... Там, у тебя, лучше, чем здесь?
   - Угу. Давай я расскажу тебе сказку. На зеленом лугу, где много всяких разных цветов - и желтых, как Солнце, когда оно так ярко светит с голубого неба, и красных, и белых, и сумеречно-сиреневых... Там ты однажды проснешься и увидишь - прекрасных, ясноглазых эльфов...
   - Мне не надо врать...
   - Я не вру. Это же сказка! Больше для Лелы.
   Марек помолчал, а потом с болью в голосе спросил:
   - Но почему? Почему?! Ведь никто этого не хотел.
   Лилиана тоже помолчала.
   - Знаешь, в детстве и позже мне иногда приходило в голову, что злая воля - порождение недостаточно развитого ума. Но потом я вспоминала множество примеров обратного. Вот хотя бы я - не очень умная, но мне не нравится, когда кому-то плохо.
   - Лела добрая.
   - Вот. Ты скажешь - при чем здесь злая воля? - у вас же не атомная война приключилась. Но если точно знаешь, что твои дела приносят вред - даже вот той птичке, - она кивнула в сторону налепленной на стену картинки, - и продолжаешь творить, что творил - это уже злая воля. Ведь не только по отношению к человеку убийство и воровство плохо, хотя бы потому, что и ему...
   - Я понял, не продолжай, - прервал ее Марек. - Мне так всегда хотелось знать всё-всё, быть очень умным...
   - Мне тоже.
   - И вот сейчас мне на секунду показалось... Как жаль, что ты там тоже умрешь. Ты такая молодая... А Лела?.. - вдруг забеспокоился он.
   - Я ее тут не оставлю, она уйдет вместе с нами.
   Потом они молчали, молчали, молчали. И еще молчали, пока Лилиана не спросила:
   - Я тебя немножко подвину и прилягу на краешек?
   - Конечно.
   А когда она устроилась рядышком:
   - Расскажи про эльфов.
  
   Работа над ошибками
   Андрей распахнул окно - там шумел веселый летний ливень, пахло свежей зеленью. Но вместо обычного радостного волнения от вида молний, потоков теплой воды, от запахов, его грудь теснила тоска. Какая жестокая получилась шутка: самая совершенная нервная система стала не благословением, а бедой. Может, не менее жестокой вышла шутка со способностью человека к обильному деторождению. Будь у него с этим проблемы, не исключено, что история была бы иной.
   К болезням и стихийным бедствиям Андрей не мог относиться как к несправедливости. Совсем другое - человеческие отношения. Он думал, что ему повезло родиться здесь, а не на Кавказе, Сербии или, тем более, в Африке. И вспоминал своих знакомых - среди них только один определенно был психопатом - дальний, не кровный родственник, отсидевший за одно убийство в групповой драке и оправданный за другое. Как может получиться, что все эти более или менее приятные люди однажды пойдут убивать - других таких же? Ему ли недостает понимания своего долга? Или им недостанет его, когда иррациональная жажда величия горстки вершителей судеб двинет их вперед как пешек? или все еще сложнее?.. Был, например, у них в классе мальчик, - он даже неплохо учился, однако иногда грубил и учителям, - кажется, многие из них его побаивались. Вокруг него собралась стайка самых рослых, не сильных в учебе, - и эта компания вечно мучила какого-нибудь Семенова, Леонова, Кузнецова - мелких, глупых и смешных мальчиков. Причем сам он почти не принимал непосредственного участия - больше отдавал распоряжения. Андрей и другие благоприличные одноклассники - хорошисты и отличники - старались держаться ото всего этого подальше. Один на сорок шесть человек. А может он повзрослел и перебесился? Андрея и посейчас ел стыд, что он просто был свидетелем... Потому ли, что ничего не пытался сделать, хотя - очевидно - это было совершенно бесполезно - он не из тех к кому прислушиваются? Или потому, что мало кому становилось неловко от зрелища подобных забав? Особенно яркая вспышка зарницы заставила Андрея прикрыть глаза - что-то в этот миг сместилось - в нем и вокруг.
   Он смотрел, как барабанят капли по листьям клена у него под окном, но видел уже не серую пелену дождя, а черное бездонное пространство исполненное светлых звезд, тяжелый гул (будто струнный оркестр взял одну ноту и тянет ее, тянет) наполнил уши, и замелькали бесконечные картины: чьи-то желания, восторги, разочарования, боль - тонкая паутинка на замысловатом фрегате органики, плывущем по водам Леты. Так ли уж она важна, когда: по весне - сладко-пушистая верба, нагретые стволы деревьев, и - небо, облака, потом - роскошные грозы, цветы, бесконечно уютный полог леса, - все то, о чем мы забываем, возмечтав о личном бессмертии, - где оно - понимание единства с дивным кругом смертей и рождений?
   Растворяясь в спиралях галактик, Андрей, - или то, чьей частицей он стал в этот миг, - думал: как медленно; где-то должна замерцать пунктиром цель, чтобы аккорд разложился на мелодию - от звука к звуку найти нужные интервалы... И что-то все время мешает, сбивает, смешивая чистый спектр в унылую серость.
   Но, глядя со стороны, - так ли уж все это важно? Вот кто-то так и застыл в немом отчаянии воплощением скорби - угаснет неповторимая индивидуальность! Но другое отчаяние и боль, муки слишком протяженные для короткой жизни, - при всей своей нынешней отстраненности, - возникают снова и снова, - при всей своей слитности с данностью, - имея возможность предвидения - не только конца, но и нового начала - почему нельзя обойти эту каверну, как мы кипятим воду из реки или озера, зная, что иначе можем дать приют паразиту?
   Вглядываясь в черную бездну - инертную, беспристрастную, тягучую, - он не находил в себе опоры, чтобы повернуть фрегат чуть в сторону, чтобы он пошел легче. Потому что: слишком много слишком много...
   Но откуда-то в лениво перетекающее (без грации наделенного нервной системой существа, - воплощение импульса в себе) море хаоса, случайных водоворотов, ворвались три беспокойные искры.
   И, смотря сквозь них на глубокую, почти нескончаемую, перспективу бьющихся в тенетах безысходности...
   Чьи-то амбиции, не смягченные внутренней потребностью в гармонии, - возможно, со страстью к абстракции и метафорам: в царстве неживого это стремление - быть сверху вопреки всему - рождает звезды... И вдруг он понял, что ошибается - такое ничего не создает, оно не тот шершавый диссонанс, дающий богатство и полноту, печальный намек на преходящесть - прекраснее чистой гармонии, - опора для яркого аккорда и новой темы. Нет, это даже не стремление - это инерция абсолютного ничто, энтропия, - как неправильный акцент, фальшивая нота - там, где она должна быть кристальной... Оно никуда не ведет и никогда не вело, - из ничто никогда не станет чем-то.
   - Пусть их не будет, - наконец выдохнул он.
   Пусть на свет можно будет явиться только с совестью, пусть лишенный ее зародыш рассосется в утробе как нежизнеспособный, отягченный смертоносными генами...
   Эпилог (про эльфов)
   Вместо сверчков и цикад за окном поют звезды и, подлетая на тусклый по сравнению с ними свет лампы, превращаются в бархатных бабочек, ползающих по белой нитяной занавеске и деревянным стенам.
   На столе спиралями, пирамидками уложены камушки, ракушки и стеклышки. Можно подумать, что мужчина и женщина, сидящие напротив друг друга, играют ими в некую замысловатую игру.
   - Дай лапку, - говорит она, - хочу еще раз убедиться, что они у нас почти одинаковые.
   В сиянии лампы, несколько привстав, чтобы дотянуться, они складывают вместе ладонь к ладони.
   - У меня чуть короче, зато пошире, - говорит мужчина. - Это атавизм - мощный, по сравнению с твоим, костяк. Кому я что буду доказывать, бия себя в бочкообразную грудь, в кого стану упираться крепким лбом?
   - По-своему, конечно, красиво...
   - Но они будут как цветочки.
   Потом таинственная пара - в шутку или в серьез - обсуждает: будут ли у эльфиков крылышки.
   - Я хочу, чтобы они все были рыжие - самых разных оттенков, - говорит женщина.
   - Н-ну,- колеблется мужчина,- не все так любят оранжевый цвет...
   - Это же мои эльфы! Поначалу мне хотелось сделать их бесполыми...
   - Почему? А впрочем, я-то тебя понимаю.
   - Но потом я подумала - слишком сложно. Представляешь, в какой-то момент, - лет через семьдесят - восемьдесят после рождения, мои эльфы, достигнув порога развития эндокринной системы, должны были бы случайной ДНК - хоть цветка, хоть съеденного яблока, запустить механизм перерождения, - как насекомые они окукливались бы, а потом из этой оболочки, путем долгой перестройки и обновления, выходила новая особь - иногда две.
   - М-м... Действительно, витиевато.
   - А двуполые, - продолжала она, - мне что-то и вовсе не нравятся.
   Ее собеседник немного подумал.
   - А если так? Сохраняется деление по выработке мужских и женских половых клеток, но они ими обмениваются - и у каждого рождается маленький эльф?
   Женщина поморщилась и помотала головой:
   - Не менее странно, чем окукливание. Но вот было бы здорово, если бы крошки эльфы появлялись на свет через пупочек...
   Он как будто уронил что-то - камушек или ракушку - и полез под стол. Когда же его взлохмаченная голова снова показалась над столешницей - глаза блестели, и лицо слегка покраснело, - наверно, оттого, что ему пришлось наклоняться. Потом, помедлив немного, мужчина сказал:
   - Знаешь, я с тобой соглашусь. Даже в общих чертах представляю, - он сделал неопределенный жест - изобразил рукой в воздухе какую-то загогулину. - Но пусть они рождаются меньше человеческих младенцев - относительно, ведь и сами эльфы будут не такими большими, как люди. Хотя, конечно, эльфикам все равно придется беспокоиться о своих эльфочках.
   После паузы он добавил:
   - И еще я думаю насчет опыта... Жаль было бы, если бы они ничего не знали о людях.
   Пара еще долго обсуждала детали, в раздумье перекладывая мелочь на скатерти, - пока ракушки и осколки цветного стекла не образовали очень сложный узор. И когда последний камушек занял в нем свое место, за спиной у женщины послышался тихий смех, легкое дуновение воздуха коснулось сзади шеи мужчины, - оба обернулись - и только и успели заметить что мелькнувшие - словно языки пламени - пряди волос. И сами быстрые как огонь - эльфы уже растворились среди звезд: одна - желтенькая и кругленькая - должно быть, поманила их к себе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"