Аннотация: В жизни все фальшиво. Есть только одна истина и эта истина - смерть. "Хагакурэ бусидо".
Тихий полувздох-полушёпот. Мягкий, женский, словно прикосновение шёлка к коже. Я знаю - она не даст совершить задуманное. Прикрываю глаза, пытаюсь стряхнуть наваждение, но чужое присутствие не оставляет меня - такое ненавязчивое, но вместе с тем стойкое, самое стойкое из всего, что довелось узнать мне.
Как я буду выглядеть перед товарищами, если рука моя дрогнет? Презрение и бесчестье обрушатся на меня и весь мой род. Я сам себя буду всегда презирать, сколько бы ни пришлось рождаться под этим небом. Забудется причина позора, забудется унижение от бесчестья, но чувство стыда будет терзать все мои души вечно.
"Нет", вздыхает она и снова начинает перебирать струны моих чувств, как гейша нежно перебирает струны сямисэна, желая порадовать своего господина.
Розоватые отблески ложатся все на предметы в доме. За окном закат, мой последний в этой жизни закат.
"Никогда", шепчет она и старается разбудить во мне похоть, отодвинуть благородные мысли о смерти.
Я падаю на циновки, обливаюсь слезами и терзаю своё кимоно и думаю, что неплохо было бы покончить со всем именно сейчас, тогда позор был бы не таким отвратительным.
Она испуганно вздрагивает и отходит в хаос моих мыслей.
И я понимаю - мне нужно научиться говорить с ней. Узнать, кто она, почему не желает отступиться и признать за мной право на смерть. На чистую, благородную, безукоризненную смерть, для которой я был рождён и которой посвятил все свои тридцать три года.
Поднимаюсь, сажусь на циновку в удобной для медитации позе. Расслабляю все мышцы, фокусирую взгляд на едва колышущихся занавесках из тростника. Я всегда легко достигал полного отсутствия мыслей и желаний, погружался в собственное "я", центр вселенской пустоты и безмятежности.
Но в этот раз абсолютной пустоты не случилось. В её центре была точка. Меньше рисового зёрнышка, тем не менее, она обладала такой силой, что внезапное смятение чуть было не выбило меня из состояния покоя и отрешённости. Однако долгие тренировки помогли мне взять в себя в руки и удержаться возле этой точки.
- Ну, здравствуй, самурай...
И я увидел её сидящей рядом. Маленькую светловолосую женщину в смешном одеянии из лёгкой рубахи и мешковатых грубоватых штанин. Я ни о чём не стал спрашивать её, она пришла первой, она должна объяснить.
- Да, парень, выдержка у тебя прекрасная.
Смесь издёвки и смущения. Я ощущаю, что женщина не знает, как подступиться ко мне. И ещё она боится. Боится меня! Представляю, какого труда стоит ей удержаться в моём сознании!
- Точно, я боюсь тебя, вернее твоих диких поступков... Ты ждёшь ответов, да? Но я не знаю, смогу ли объяснить... Начну с того, что мы теперь делим с тобой одно тело на двоих... Но я хочу, чтобы ты знал - это не сумасшествие, нет. Просто раньше, в другой жизни, ты был мной. Ты же веришь в переселение душ, да?
Её сбивчивая, нечёткая речь раздражает меня. Я молчу. Женщина вдруг резко поднимается, сжимает кулаки. Она собирается заплакать и мне вдруг хочется утешить её, погладить по таким светлым, как утро, волосам. Я никогда в своей жизни не встречал светловолосых женщин с голубыми глазами, только видел на картинках в одной книге о путешествиях.
- Скажи мне что-нибудь - понял ли ты из того, что я сказала?
Придётся ответить. Только глупец будет напыщенно молчать, когда дело касается чести.
- Да. Свою прошлую жизнь я провёл в твоём теле. А в нынешней ты родилась в моём теле. Это не противоречит учению будды Амиды.
- Будды! Пожалуйста, верь в кого хочешь! Каждый верит в то, что хочет. Но истина на самом деле одна. И для Амиды твоего, и для Христа, и для Аллаха.
Женщина перечисляет едва знакомые мне учения, и я понимаю, что в своём прошлом рождении я был иноверцем.
- Ты слышишь, что я говорю тебе? Истина одна! И загробный мир тоже один... Я знаю, что ты хочешь совершить!
Она замолкает. Ждёт от меня подтверждения? Зачем? Мы прекрасно знаем, для чего этот разговор в пустоте. Женщина качает головой, затем продолжает.
- Ритуальное самоубийство, харакири по-вашему, да? И тут ты не одинок, нет! Знаешь, меня тоже обесчестили в той, моей жизни. Шесть грязных подонков насиловали меня всю ночь под иконами. И всю ночь Христос смотрел на меня, и мне, дуре, казалось, что Он плачет. И я молила Его, чтобы Он что-нибудь сделал с этими тварями. Чтобы молнией с небес... Чтобы...
Её душа не выдерживает. Женщина заливается слезами, уткнувшись лицом в ладони. И я тоже не могу оставаться безучастным. Прижимаю несчастную к себе и прикасаюсь к утренним волосам, ощущаю их тепло и шёлк. И чувствую, что содрогаюсь от покинувших меня при этом рождении воспоминаний. Всё ощущаю и всё помню - тёмная, пропахшая кислым комнатка, безумный смех, грязные, мокрые от пота и крови, простыни, невыносимая боль, но ещё невыносимей страх и унижение. И нависающий сверху потемневший от горя небесный лик... или всего лишь рисунок на старой доске? Я понимаю. Никто в том её рождении, не понял бы её так, как я. Честь дороже жизни, а смерть - это и есть истина, о которой пытается мне рассказать моя прежняя душа.
- Нет, самурай, нет... Ты не прав. Я тоже так думала. Я... Ты знаешь, я повесилась...
Я молча склоняю голову.
- Я рассуждала так: если даже Бог не помог мне, то никто не поможет и не спасёт меня в этом мире. Так нужен ли мне такой мир? Но я ошиблась.
Она судорожно переводит дыхание и сильнее прижимается ко мне.
- Загробная жизнь существует на самом деле. Также как Рай и Ад - это не досужие выдумки человечества. После смерти я попала в Ад. Все самоубийцы попадают в Ад. Все! Независимо от причины, по которой они покончили с собой. Понимаешь? Вот она - правда! Если ты совершишь харакири, то тоже отправишься в Ад. И я вместе с тобой. А я не хочу!
Она поворачивает ко мне своё раскрасневшееся от гнева и воспоминаний лицо.
- Ты даже не представляешь, что это такое - Ад. Бурные фантазии людей на этот счёт блекнут в сравнении с тем, что там происходит в действительности. Я не хочу туда больше, и я не позволю тебе...
Я прикрываю её рот рукой.
- Неважно, что с нами происходит после смерти. Только в самой смерти есть истина, только она важна для человека. Ни то, что происходит "до", ни то, что "после" не имеет значения. И если ты спасаешь смертью собственную честь, то пусть хоть все силы Ада терзают тебя - ты поступаешь правильно и благородно! Я подвёл своего господина, и я должен доказать ему свою верность, какие бы препятствия не встретились на моём пути!
- Дурак! Дурак! - кричит она, пытаясь высвободиться из моих объятий. Я не мешаю ей. - Там ты забудешь и про честь и про благородство! Там ты будешь, как червь ползать во тьме по нечистотам и жрать их, и самая низкая тварь будет унижать тебя!
Она набрасывается на меня с кулаками, и я прихожу в себя. По телу струится пот, ногти впились в ладони до крови, мне страшно холодно. Я зову слугу.
- Да, Казэ-сан, - склоняется передо мной мой верный Окада.
Я прошу, чтобы он подогрел мне сакэ. Мои руки трясутся и это нехорошо. Завтра, во что бы то ни стало, я должен совершить задуманное, а с такими руками даже овцу не зарежешь... Окада протягивает мне чашку. Пью, постепенно согреваясь. Тепло отгоняет от меня мрачные мысли о разговоре в пустоте.
Солнце уже зашло, и музыкальный треск цикад навевает приятные воспоминания. Маленький босоногий Казэ бежит навстречу ветру, раскинув руки, и радость заполняет всё его существо. Он наслаждается светом и боится темноты, он вдыхает свежий воздух и каждый мерзкий запах способен опрокинуть мальчика в обморок. "Казэ так красив, что похож на девочку", - говорит мать, а отец неодобрительно хмурится. Будущий самурай не должен походить на женщину, и уж тем более не должен терять сознание от каких-то там дурных запахов. Он найдёт сыну подходящего учителя, и тот сделает из него настоящего воина, без этих девических замашек.
Мне страшно, мне больно, мне так плохо... Казэ-сан, помоги мне, Казэ-сан, не делай этого, не дай мне погибнуть в тысячный раз! Прошу тебя!
Сон улетучивается, будто и не было. Я роняю пустую чашку. Она, погромыхивая, катится куда-то в дальний угол. Стук чашки напоминает мне звук бубна, ритм твоего сердца... Тайко. Буду называть тебя так, ибо прошлого своего имени не помню.
Что же нам делать, Тайко? Ты не хочешь попасть в свой ад, я не хочу умереть в бесчестье. Мы слишком разные, настолько разные, что не сойтись нам вместе в одной плоти. Зачем пробудилась во мне эта память? Чего хотят от меня мои боги? Какой совершить шаг? Я не знаю. "Человек, потерявший сердце в последнюю минуту, не храбрый человек". Так говорит кодекс. А я потерял в один миг всё - и сердце, и душу, и упорство. Только благородные помыслы всё ещё крепко держатся во мне, отгоняя туман прошлых рождений.
Я выхожу в тот сад, где должен завтра умереть. Духота ночи наваливается на меня, и мне хочется, чтобы поскорее наступил рассвет. Я давно не боюсь темноты, но то, что присутствует в ней всегда, что следит за мной по ночам, что терпеливо поджидает меня всю жизнь, отвращает мою душу от ночных прогулок.
И будешь ползать во тьме как червь.
Тайко знает, о чём говорит. Она там уже была. Но должен ли я верить ей?
И тихий шёпот пробегает среди древесных ветвей. Должен, Казэ-сан, должен.
Я вдыхаю сладкий воздух, раскидываю руки, я хочу впитать в себя тьму, понять, что в ней скрывается. Отдаться ей, наконец, встретившись лицом к лицу с противником. Воин я или нет?
Тьма - это затхлая комната, где тебя насилуют шестеро подонков.
Тьма - это время, отпечатанное на деревянной доске с рисунком.
Тьма - это когда нет спасения.
Тьма - это Ад.
Мы с Тайко сидим напротив друг друга. Она - в кимоно, по нему струятся нежные цветы сакуры. Сакура у неё и в причёске - делает светлые волосы ещё светлее. Тайко разливает чай. Сначала мне, потом себе. Потихоньку, маленькими глоточками отпивает из чашки. Не дожидаясь окончания церемонии, женщина заводит разговор.
- Ну и имечко же ты мне дал, господин Ветер! - улыбается она. - Обозвал бедную женщину Бубном и рад.
- Прости. Но ты для меня словно бубен, звуки которого ведут к неясной для воина жизни.
- Ты всегда так высокопарно выражаешься? Впрочем, мне это даже приятно.
- Как прикажете, Тайко-сан.
Она ставит пустую чашку на циновку.
- Казэ-сан, я знаю, ты любишь свою жену. Она действительно достойна любви. Тебе не жалко оставлять её вдовой?
- Для женщины нет более достойного супруга, чем тот, кто соблюдает законы чести. Она поймёт меня. И проклянёт, если я вдруг покрою себя позором.
Она кивает.
- Я жила в твоём теле тридцать три года и пыталась приспособиться к твоей жизни. Ни словом, ни делом не выдавала себя. Мне казалось, что я уже успокоилась, привыкла к такому странному образу жизни, гордилась тобой, даже восхищалась твоим благородством... - Она запнулась. - Я надеялась, что ты всё-таки никогда не придёшь к этому, прости за прямоту, варварскому ритуалу.
Улыбаюсь. Потому что именно такими словами сам называю веру, которая сбивает с пути Тайко.
- Ты видишь варварство в том, что я вскрою себе живот мечом. Ты видишь только кровь, кишки, неприятный облик смерти, но ты не видишь главного - я всего лишь показываю чистоту моих намерений, чистоту чувств и побуждений. Мы чувствуем и понимаем других собственным животом. И раскрыв живот, словно чашу, открываемся людям.
- А я всегда думала, что мы чувствуем и понимаем других собственным сердцем!
- Пусть так. Не поэтому ли вы дарите символически своё сердце тому, кого любите? Я подсмотрел это в твоих мыслях.
- Но мы не вырезаем своё сердце буквально. Этак нас на всех не хватит!
- Вот именно, вы привыкли разбрасываться собственной душой налево и направо только потому, что делаете это чисто символически. Не так-то легко умереть, если не любишь, не веришь по-настоящему. "В жизни все фальшиво. Есть только одна истина и эта истина - смерть".
- Ты не прав, если надо, мы умрём за свою любовь!
- Но делаете ли вы это не только на словах?
Я оставил Тайко в смятении. Наедине с её тьмой.
Мне было жаль эту женщину. Её страхи и терзания жили во мне, но я подавлял их. Встретившись с Адом лицом к лицу, я понимал, что она пережила. Но Ад пугал меня меньше всего. Мне хотелось, чтобы Тайко почувствовала себя свободной в своём выборе, чтобы поняла - только она имеет право на собственную жизнь и смерть. И что бы потом ни случилось, она должна верить в возможность этой свободы. И тогда наступит рассвет...
Рассвет встретил меня свежим ветерком.
Уже пришёл Тору, мой лучший друг. Он будет моим кайсяку. И уж его-то рука будет твёрдой, когда он будет отсекать мне голову. Уже застелили циновки в саду белоснежным шёлком, по гладкости напоминающим волосы Тайко. Всё готово к тому, чтобы я умер достойно.
Я сижу на циновке, обнажённый по пояс, одежда подоткнута под колени. До моей смерти мне осталось всего лишь одно стихотворение.
Обмакнув кисточку в тушь, вывожу на бумаге:
Истину жизни
Из тьмы извлекают
Ветер и Бубен.
Беру в руки меч и заношу его влево. Поднимаю глаза к небесам и нисколько не удивляюсь, увидев там Тайко.
- Всё в порядке, Казэ-сан, - говорит она и плачет. - Мне очень страшно и я не хочу обратно в Ад, но я впервые не разбрасываюсь своими словами. Я люблю тебя, мой самурай.
Я улыбаюсь ей и точно знаю, что меч в моих руках не дрогнет.
Автор рассказа благодарит Иру Чуднову за консультацию при создании этого текста.