Аннотация: Полтора десятка лет назад технологии дополненной реальности изменили мир. С тех пор человечество, остановившись в развитии, смакует плоды прогресса. Лишь небольшая группа людей, называющих себя Художники, верит, что так продолжаться не может.
*Декореальность*
На кухне небольшого сельского дома ужинала семья. Во главе стола, задумчиво рассматривая опустевшую тарелку, сидел дед. По правую руку — его жена. Напротив неё сидел сын с невесткой, держащей ребёнка на руках. Из самодельного лампового радиоприёмника звучала торжественная речь.
— Сегодня, спустя семнадцать лет после Падения, завод Института Восстановления Цивилизации выпустил первую партию полупроводниковых приборов. Это важное достижение на пути к возвращению былого благополучия... — сын выключил звук. Глянул на отца.
— Папа. Помнится, ты обещал рассказать, кое-что из своего, как ты говорил, тёмного прошлого. Мол, как только освоят полупроводники, так сразу.
Промытый дождями весенний воздух и яркое солнце выманили горожан из домов в этот выходной день. Пёстрая толпа гуляющих текла по главной улице. Ребёнок с воздушным шариком показывал пальцем куда-то в небо. В темно-синей глубине, над разноцветными коробками домов, парил огромный самолётик, сложенный из бумаги. Послышались возгласы. Всё больше людей обращало удивлённый взор к небу. В крыльях самолёта раскрылись отверстия, сквозь которые виднелась небесная синева. Из них посыпались бумажные авиабомбы. Они беззвучно и неестественно быстро неслись к земле. Кто-то закричал. Первая бомба коснулась земли. На мгновение, взору предстал огромный угловатый ком бумаги, и вот запрыгали бумажные лягушки, взлетели бумажные голуби, на земле выросли бумажные цветы. Первыми опомнились дети. Засмеявшись, они бросились к фигуркам. Одни брали игрушки на руки, другие топтали их ногами. Помятые игрушки бесследно исчезали. Взрослые испуганно пытались оттащить детей. Посреди всего этого неподвижно стоял парень в белом халате. Он улыбался, наблюдая за детьми.
— Внимание, взлом декореальности! Сохраняйте спокойствие и оставайтесь на местах! — прокричал металлический голос.
Самолет рассыпался бумажными снежинками. Белая пелена метели застлала мир. Я коснулся рукой за ухом, выключил смартком. Декореальность сменилась реальностью. Исчез снег. Меня окружали всё те же коробки домов, всё те же люди. Только теперь всё выглядело серым с черно-белыми кругляшками маркеров привязки декора. Парня в халате не было. Зато возле лавки, к стене прижималась девушка. В декореальности, в паре метров от этого места, стояла лишь рекламная тумба изображавшая, то крутящуюся губную помаду, то обливающуюся пеной бутылку газировки. Точно помню, рядом никого не было. Я включил смартком. Метель и бумажные фигурки уже исчезли. Граждане послушно стояли, полицейские рыскали, ища нарушителя. Девушки не было видно. Ко мне подошел полицейский. Он посмотрел на моё лицо, потом на невидимый экран своего смарткома и молча отправился дальше.
Наконец, тревога улеглась. Полицейские уехали, так никого и не арестовав. Гулящие шумно обсуждали взлом. Я неспешно подошел к лавочке у тумбы и сел.
— Привет, я Надя, — раздался звонкий девичий голосок у меня над ухом. Я обернулся. Рядом сидела та самая девушка. Светлые, с рыжинкой, волосы, вздернутый нос, хитрые карие глаза. Наверняка студентка.
— Ты меня видел, — продолжала она, прищурившись.
— Ну, да. А что тут такого? — попытался я прикинуться простачком. Ну и дурак же я. Просто сделал бы вид, что не заметил её.
— Даже полицейские не видели, а он еще спрашивает! — ответила она с напускным возмущением. — Звать тебя, Никитин Алексей Васильевич. Сейчас тебе тридцать шесть лет. Ты был в числе добровольцев, которым имплантировали первый смартком для доступа в декор. И один из немногих, кто его так и не обновил. Потому можешь полностью отключать его и видеть истинную реальность. Так? — закончила она, посерьёзнев.
— Я ничего не понимаю. Откуда ты всё про меня знаешь? Ты из Художников?
— Угу. Мы давно ищем людей с первой серией смарткомов. У нас есть все их досье. Но это не важно. Скажи, как ты относишься к декореальности? — он внимательно смотрела мне в глаза. Для неё этот простой вопрос, видимо, важен. Но я раньше не задумывался об этом.
Вспомнил как всё начиналось, лет восемнадцать назад. Я как раз учился на инженера нейроинтерфейсов. Это сейчас всё взаимодействие компьютера с человеком происходит через смартком, а тогда это направление было весьма перспективно. Во всех новостях только и говорили, что о грядущем эпохальном событии, о слиянии человека и компьютера. Однажды, к нам на занятия пришли и предложили протестировать первую серию смарткомов. Не все согласились, одни боялись слияния, другие не верили, что это возможно. Но никто из нас не догадывался, что слияние уже отвергли. Лишь потому, что оно сложно и непонятно для большинства. Что смартком, не крылья в новую эпоху, а просто очередной костыль для разума.
Когда придумали первый нейроинтерфейс стало ясно, что мало кто мог освоить его. Это как научится говорить, только гораздо сложнее. Освоение требовало много лет тренировок. Некоторые утверждали, что надо просто имплантировать этот кусок железа детям, дабы они одновременно учились говорить и с людьми, и с компьютером. Но общественность высказалась против, и ученым пришлось искать обходной путь.
Тогда Хирокадзу Ёсинака создал декореальность — имплант, так называемый смартком, который перехватывал и декорировал то, что человек видел и слышал. Имплант подключался к мозгу и умел извлекать энергию, окисляя глюкозу из крови, конечно, его можно было и непосредственно питать электричеством. Он позволял проецировать любые данные в поле зрения, привязывать их к объектам реального мира и воспринимать ответную реакцию человека. Смарткомы объединялись в распределённую сеть. В ней люди могли обмениваться тем, что видят. Первыми потянулись к этой идее художники, ведь там можно менять облик реальности. В итоге возникло новое направление в искусстве.
А потом технология пошла в массы. Многие страны задекларировали «право человека на доступ в декореальность», то бишь любой имел право на смартком за некоторую плату. Но оказалось, что выгоднее продавать объекты декореальности, чем смартком, и его стали имплантировать всем бесплатно. В конце-концов, он появился у каждого и наконец заменил паспорт. Потом ввели запрет на «искажение декореальности», ведь «искажение» может ввести граждан в заблуждение и привести к несчастным случаям. Творить позволили только в строго оговоренных рамках и имея лицензию. Появились узлы декореальности, в них сохранялся городской декор. Изменились и смарткомы. Новые модели стало невозможно полностью отключить, ведь через них могут передавать гражданам важную информацию. Начали внедрять смарткомы с малого возраста, для диагностики организма. В этот раз, общественность даже поддержала эту идею. Но смарткомы уже не были созданы для мысленного управления, да и осваивать его запретили.
Конечно, были и недовольные. Но люди быстро оценили удобство декора, и человеку без смарткома становилось всё труднее: то в магазине не расплатиться, то указатель виден лишь в декоре. Со временем, все здания покрыли серой краской со специальными метками, мол, так проще декорировать. А несогласные покинули города и создали поселения Беглецов.
Вся жизнь человека стала видна, как на ладони. Родственники всегда знали где вы и, что с вами. Не довольны оказались лишь преступники, даже если у них нет импланта, то их видели другие. А власти анализировали поведение граждан и упреждали нарушения. Организованная преступность исчезла. Да и остальную искоренили, ведь опасные для общества люди оказались под наблюдением. Но появились нарушители другого рода.
Некоторые люди всё-таки освоили мысленное управление смарткомом. Они объединились в общество Художников. Декореальность была так задумана, чтобы каждый мог внести в неё свой образ, свои декорации, этим они и пользовались. Но, что бы они не делали: создавали образы необычайной красоты или злонамеренно искажали реальность — власти называли это взломом и карали смертью.
— Не знаю, с декореальностью что-то не так. В юности, когда она только появилась, я ждал какого-то чуда, мол жизнь переменится. Но просто появился декор. Зато теперь легко менять обои в квартире: скачал новые и всё, — ответил я с кислой миной.
— О-о, с ней много чего не так. Например, рекламу показывать можно, а за бумажный самолётик, как сегодня — казнь. Но это ещё цветочки. Ёсинака года три назад писал, что декор имеет теоретический предел развития, после которого произойдёт катастрофа. Журналисты тогда назвали Ёсинаку выжившим из ума старикашкой, а общественность посмеялась, как над предсказанием конца света. Но любому видно же, что с каждым годом декор требует всё больше вычислительной мощности. А учёные лишь делают хуже, добавили декорирование обоняния и осязания, подавление внешнего шума. Да и Ёсинака с самого начала утверждал, что декор лишь промежуточный этап, нельзя людям в нём задерживаться.
Так вот, если хочешь что-то изменить, то у нас есть идея. Это незаконно и опасно. Подумай над этим. Через неделю мы с тобой свяжемся. Если раздумаешь, то просто забудь и живи как раньше, — с этими словами она ушла, не прощаясь. Надеялась встретиться снова?
Я сидел, на лавке. Вокруг гуляли люди, текла жизнь города. А я думал о своём прошлом, о будущем. Терять мне нечего. Семьи нет. Специальность моя нынче никому не нужна. Всю жизнь что ли ремонтировать старых роботов? Что тут решать? Конечно, я хочу что-то изменить, хотя бы в своей жизни.
*Прозрение*
Спустя неделю, я прибыл на условленную квартиру. Надежда встретила меня с улыбкой.
— Я рада, что ты пришел. Ребята не верили, что ты согласишься, но они же просто тебя не видели, — говорила она, ведя меня в единственную комнату.
Посреди комнаты одиноко стоял потрёпанный диван. Всё остальное было декором: притаившаяся по углам вульгарная лепнина, усеянный звездами потолок с огромной галактикой и стены под красный кирпич. Я протянул руку, пальцы прошли сквозь декор и ощутили наждак штукатурки.
— До чего кошмарно, да? У нас не принято менять стиль съёмных квартир, чтоб не оставлять лишних следов. Но правила я тебе, как-нибудь потом расскажу. Сейчас, давай о деле. Нам всем нужна твоя помощь. Наши придумали как захватить декор. Каждый город имеет свой узел декореальности. Там хранятся и обрабатываются данные декора. Узлы эти связанны между собой изолированной сетью. К узлу, конечно, может подключиться любой смартком, но вот в их сеть доступ так не получить. Ребята узнали, что узлы никак не защищены от атак изнутри сети. Значит, взломав один узел, можно накрыть все. Нужно лишь пересечь систему охраны. Она, конечно, заметит любое проникновение, и отключить её тоже нельзя. Зато, есть способ обмануть, именно для этого и нужен твой устаревший смартком. Импланты первой серии имеют отладочный порт. Через него можно вмешаться в работу смарткома, и, например, выдать себя за другого. Смекаешь? Прикинуться персоналом или обслуживающим роботом и вуаля! — радостно сказала Надежда.
— И захватить декореальность? — с сомнением спросил я.
— Да, но удержать мы её не сможем. Потому придётся уничтожить, — она посерьёзнела. — Не все это оценят, но, выросшее в декорациях, поколение увидит реальный мир. Он им понравится. Ты не задумывался, что разум, измученный яркими впечатлениями декораций, требует отдыха? Реальность не такая яркая, но она сложнее декора, богаче деталями в этом её красота. Не понял? Ну например, возьми простой кетчуп. Без него привычные продукты кажутся пресными и безвкусными. Если привык есть с ним, и попробуешь без него, то тяжело отвыкать, всё кажется ещё преснее. Зато потом, с удивлением обнаружишь, что научился отличать малейшие оттенки вкуса, которые кетчуп убивал. Вот мы и дадим всем возможность попробовать, реальность без кетчупа-декора. К сожалению, декор быстро восстановят. Но мы верим, что к тому времени отношение людей изменится, — она говорила это с такой одухотворённостью, что я чуть было не поверил ей.
— Реальность, это те серые стены и люди в серой одежде? Какие там детали? Неужели, те черно-белые метки к которым привязывается декор? — не сдержал я свой сарказм.
— То что нас окружает специально сделано серым, — кажется, она расстроилась. — Смотри, кетчуп подают там где спагетти безвкусные. Попробуешь без него, и как это вообще можно есть? А ведь можно. Просто нужны другие спагетти. Подаются с приправами и соусом. Это и дороже, и человек, чей вкус испорчен кетчупом, не ощутит тех нюансов, за которые это блюдо ценят. Получается, уже не просто кетчуп, а целая пропасть, разделяющая людей. Через неё тяжело перейти. Так и тут, декор специально делают ярче, а реальность бледнее. Они говорят, что серый цвет проще декорировать? Брехня! Ты сам видел, что, используя декор, я успешно скрывалась от полиции. Полицейские во время работы видят настоящую реальность с небольшими дополнениями, досье, маркеры и прочее. Реальность богата деталями, её тяжело подделать. Ведь надо не просто нарисовать стену вместо себя, а так чтобы на ней были видны все тени, трещинки и грязь. А я это делаю в одиночку, — сказав это, она исчезла. Я протянул руку, коснулся её одежды. Почему-то смутился, как юнец. Она пробежалась невидимкой, разливая звонкий смех по комнате. Её выдавала лишь легкая дрожь, будто колыхался горячий воздух от нагретой земли.
— И они до сих пор не узнали про ваши проделки? — спросил я.
— А чёрт его знает. Может, исправить это не возможно потому, что сеть декора построена на взаимном доверии? А может, они и сами пользуются этим? Думаю всё они знают, но пока мы не сильно докучаем им. Всё поменяется после атаки на узел — говоря это, она стала видимой и как-то странно посмотрела на меня, будто жалея.
Мы еще долго беседовали. Она предложила в ближайшие выходные отправиться в Старый Город. Посмотреть ту реальность, что окружала людей раньше. Город забросили полтора десятка лет назад, почти сразу после внедрения декора. В нём осталось много старых зданий. Их было сложно декорировать, то бишь выровнять стены и выкрасить в серый цвет. Я там бывал несколько раз ещё ребенком. Тогда город запомнился огромными деревьями, широкими улицами и странными домами, столь не похожими на те бетонные коробки в которых мы жили. Родители с непонятным мне уважением говорили, что домам этим несколько сотен лет, что они представляют историческую ценность. Наверное поэтому Старый Город не снесли, а лишь забросили.
В субботу утром мы стояли у границы Старого Города. От нового его отделяла временная стена. За много лет она изрядно обветшала, ибо ремонтировать временную стену никто не считал нужным, а менять на капитальную не планировали. Многочисленные предупреждения на стене несли простую мысль: за ней всё весьма старо, посему может развалиться от дыхания посетителей и нанести урон и окружающим, и культурному наследию. Надя не прониклась должным благоговением и, отыскав знакомую брешь в стене, провела меня внутрь.
Буквально через несколько шагов мы попали в густые заросли. Тропинка пролегала среди невысокой травы. Вокруг возвышались стволы деревьев, которые помнили не одно поколение жителей города. За молодой зеленью кустов чернели дома. Да я видел растения и раньше, но в городе их почти нет, сплошь декор, а тут всё настоящее. Я брёл, обалдело глядя по сторонам. Срывал и рассматривал листочки, будто видел их впервые.
По тропе мы выбрались на старую улицу. Тут просторнее, нет кустов, лишь ковёр травы и деревья. Солнце еще не поднялось высоко и, заглядывая меж домов, подсвечивало весеннюю листву. Обветшалые дома смотрели на путников мутными окнами. Тропинка, будто страшась этих окон, вилась посреди заросшей улицы, огибая небольшие деревца, выросшие уже после ухода жителей. На перекрестке улицу пересекал ручей, образуя мелкую заводь. Дно её устилали остатки асфальта, прикрытые пологом бурых водорослей. Зеркало воды обрамляла подушка мха, инкрустированная сверкающими каплями. Я завороженно присел, потрогал мох. Он поддался, выдавив немного влаги.
Улица привела нас на небольшую площадь, украшенную фонтаном. Этот гранитный цветок уже давно молчал, только весна и дожди из года в год наполняли его чашу водой. Плющ увил его основание, скрыв следы разрушения. Мы присели на край фонтана. Зелёный ковер у ног пестрел цветами, меж ними перелетали мохнатые черно-желтые насекомые. Иногда насекомое оказывалось тяжелее цветка, тогда он наклонялся до земли, а оно с обиженным гудением летело к другому. В памяти всплыло слово «шмель». В городе ничего этого нет, лишь неистребимые тараканы да мухи. Кажется, я боялся шмелей когда был мал, вроде бы они кусаются? Не важно, сейчас я смотрел на него как на любимую плюшевую игрушку из детства. Будь он побольше, наверное бы даже обнял, или точно испугался?
Площадь окружали старинные дома. Кое-где обвалилась крыша, там, через окна, виднелась листва, вспыхивающая ярко-зеленым в лучах солнца. Ветка в окне закачалась, на неё прыгнула пестрая птица размером с голубя. Она подняла черный хохолок. Посмотрела на нас то одним глазом, то другим, будто убеждаясь, что мы не мерещимся. Вспорхнула, издав хриплый звук. Я вздрогнул.
— Ну как? — спросила Надежда, в её голосе слышалась настороженность. Её руки нервно мяли несчастный листик.
— Спасибо! Я будто вернулся в детство. Всё настоящее. Наверное, надо было прожить полжизни в декоре чтобы начать ценить реальность. Я же видел всё это, как я только согласился на фальшивку, на декор? Будто снял повязку с глаз. Ты права, это нужно показать людям, — я снова почувствовал себя молодым, снова поверил в будущее. Надежда внимательно меня слушала, нахмурив брови. Она щелчком отбросила зелёный комочек. Глянула на меня и, вздохнув, произнесла:
— Я боялась. Я привожу сюда людей, и смотрю на их реакцию. Некоторые тупо глядят по сторонам, не видя ничего. Я их не понимаю. Все члены нашего общества должны видеть красоту реальности. Иначе у них нет цели. Иначе они просто хотят разрушить нынешний порядок. Их не заботит, что будет потом, но так нельзя. Ты видишь, и это хорошо.
Через несколько дней я познакомился с обществом Художников. Они тщательно скрывали свою деятельность и знакомства от полиции. Даже друг-друга они никогда не видели. Каждый участник знал о других только ключи шифрования и псевдонимы. Вступив в общество, я тоже получил ключ и псевдоним. Использовать настоящие имена в обществе запрещалось. Лишь ограниченное число участников можно знать лично. Они это называли «связь», а всех участников связанных с одним — его «знакомые». Участник не имел права рассказывать о своих связях даже другим знакомым участникам. Если художник накапливал слишком большое число знакомых, он становился опасен. Когда я спросил: «что же тогда с ним делать?». Мне в шутку ответили: «убить, и дело с концом». Но Надежда даже не улыбнулась. Она рассказала, что оба известных ей «опасных» участника стали жертвами несчастных случаев. Один не увидел приближающийся поезд. Другой вышел из окна верхнего этажа, как из обычной двери. В итоге, ни один участник не мог знать, а значит и выдать полиции, всех остальных. Полиция пыталась подменять ключи, но новый ключ должен был подтвердить каждый из участников. Если участник не знал хозяина ключа лично, то передавал запрос подтверждения остальным. Рано или поздно запросы доходили до знакомых хозяина, а те уже могли лично удостоверится, что всё в порядке. Если хотя бы один знакомый не отвечал, или сомневался, то хозяин ключа считался ненадёжным.
Несмотря на такую конспирацию, Художники позволяли себе устраивать визуальные представления, вроде того самолетика. Смесь искусства и акции протеста. Источник адреналина для них. Это было опасно, ибо не все могли столь умело прятаться как Надежда. Но именно благодаря этим акциям люди знали о Художниках.
Всё также я ходил на работу, но отныне у меня появилась тайная жизнь. Пришлось вспомнить криптографию, изучить приёмы конспирации. При этом нужно было сохранить ежедневный ритм. Власти наблюдали за людьми. Поведение каждого человека записывалось, собиралась статистика, распорядок жизни, маршруты. Сохранялись и отклонения от этих записей. На всём этом строилась модель поведения для каждого гражданина. Значительные отклонения от модели вызывали реакцию. Иногда приезжал специалист социальной адаптации, он помогал решить проблемы на работе или в семье. А иногда вооруженный отряд полиции, который помогал обществу избавится от источника проблем. Я считал это достижение благом, пока оно защищало меня от преступности. Теперь, мне пришлось защищаться от этого достижения.
Всё это пагубно повлияло на меня. Я плохо спал. Ещё и декореальность стала раздражать. Дома я поставил простые обои, похожие на настоящие. Но стоило выглянуть в окно... Фальшивые газоны с фальшивыми цветами. Вездесущая назойливая реклама. Чем больше я старался игнорировать её, тем сильнее она вторгалась в моё сознание. Как я раньше не замечал её?
В те моменты, когда мне удавалось заснуть, я видел детство, где мир был настоящий. Маленьким ребёнком я бегал вокруг цветка фонтана. Ловил большую яркую бабочку. Любовался радугой в струях воды. Неожиданно радуга превращалась в рекламу цветных мелков, а на крыльях бабочки шевелились кадры из старого мультика, и я просыпался в холодном поту.
Недалеко от моего дома раскинулся парк. Зелёный квартал меж улиц, с небольшим прудом и аллейками. Раньше я не бывал в нём. Что там делать? Но теперь парк стал отдушиной. Там всё было настоящим. Я прогуливался по нему после работы, созерцал измученные деревья, вдыхал этот воздух. Иногда в парке встречалась реклама. Там где всё лишь яркая фальшь, реклама не так бросается в глаза, а тут, эти маленькие, но очень болезненные уколы декора, стали для меня прививкой. Я специально искал их, рассматривал с болезненным пристрастием, возвращая себе былое душевное спокойствие.
Тогда я понял. Нельзя жить с чувством страха, с ненавистью к фальши. Нельзя и обманывать себя, будто всё хорошо. Существует обман, миллиарды людей не видят реальности. Пока, я не могу с этим ничего сделать, но это даёт мне цель, даёт мне силы. Это был перелом. Душевные терзания оставили меня. Осознав цель, я обрёл силы.
*Отречение*
Художники начали подготовку к бегству из города, за пару месяцев до атаки. Никто из нас не знал, сможет он скрыться от полиции. Да и будет ли работать полиция, если она всецело полагается на сеть декора? Дабы не вызывать подозрений, я медленно изменял распорядок дня. Стал всё чаще уезжать из города, проводя время в лесу. Иногда посещал посёлки Беглецов, ремонтируя их фермерских роботов. После атаки мне предстояло пробираться в один из посёлков и жить там. Вряд ли в городе, после разрушения декореальности, можно будет жить, да и от властей лучше находится подальше. Но что делать потом? Шансов у меня слишком мало, и мысли о будущем вызывали суеверный страх.
В последний раз я прогуливался по парку. До атаки оставалось чуть меньше месяца. Всё было готово уже сейчас, но система надзора могла связать исчезновение людей и атаку, потому нужно просто ждать. Вечером я собирался покинуть город. Увижу ли я его снова, и каким он будет? Отчего-то даже жалко было терять его.
От тоскливых мыслей меня отвлёк смех. Вдали от аллей под сенью деревьев симпатичная девушка кружилась в танце, подле неё стоял парень. На ней было ослепительно белое платье. Да это декор, фальшивка, но какая! Подол платья искрил снежными сугробами, податливо волнующимися в такт движениям. Лиф соткан из пушистого инея. Закатное солнце наполняло его теплым светом, зажигая звезды мельчайших льдинок. Те, вспыхивая, падали вниз, на подол, где рождались лавины искр и снега. Они струились по складкам вниз. Снег летел с края платья, переливаясь на солнце. Платье завораживало. Но парень не смотрел на него. Он смотрел на девушку, он подарил ей платье, а теперь она дарит ему свою радость. Они счастливы. Во мне росло негодование. Захотелось броситься к ним, показать им всю фальшь. Но это жестоко, пусть занимаются самообманом. Я отвернулся и поспешил прочь.
Вышел на центральную аллею. На скамейках сидели пенсионеры, мамаши с детьми. И снова. Мальчик играл с огромной собакой. Она то смотрела на хозяина, виляя хвостом, то бежала за брошенным мячиком. Собака, мячик всё было декором. Ребенок растёт в этой фальши, и фальшь приносит ему радость. Снова прочь.
Возле одной из скамеек собрались пожилые люди, они что-то обсуждали. Я подошёл ближе. Перед лавкой развернут экран, на нём изображён закат в горах. К горизонту волнами тянутся покатые вершины, укрытые яркой зеленью лугов. Чуть правее середины кадра возвышается грандиозная скала, освещаемая закатными лучами. Солнце выкрасило её желто-розовый камень, вычернило трещины, будто это лик старого индейца, испещренный морщинами. У подножия скалы раскинулся цветущий альпийский луг. Свет косо падает на него, зажигая траву на краю оврагов и, пряча остальное в тени. На голубом небе редкие облака подрумянились розовым цветом.
— Настоящее! — непроизвольно вырвалось у меня.
— Вы правы, молодой человек, — ответил один из сидящих на лавке.
Это оказался автор снимка, Егор Петрович. Загорелое лицо, седые усы, морщинки в уголках прищуренных карих глаз, напряженные брови, будто он пытается рассмотреть что-то на горизонте солнечным днём. Егор рассказал, что часто выезжает из города. Много путешествует. Подметил, что как бы не отличалась природа, новые города, которые возведены после декореальности, везде одинаковы. Видать, у людей схожие запросы. Некоторые, конечно, живут и в старых городах, но это всё Беглецы.
— Вам же вроде нравится реальность, тогда почему же вы живёте в Городе? — спросил я. Егор Петрович, внимательно посмотрел на меня.
— Вы, молодой человек, рассуждаете упрощенно. Представим, что я собираюсь жить там, где был сделан этот снимок. Мне для сего потребуется, собственноручно выстроить дом, добывать пищу с определённой периодичностью, а также, деньги, для обмена оных на некоторые блага нашей цивилизации.
Положим, что я неким образом решил эти проблемы, и спокойно живу в сём прекрасном месте. Наблюдаю эталонную игру света и тени, а также, регулярные закаты и восходы невиданной красоты. Зимой, несомненно, в окно будет виден лишь слой снега. От того, придётся закаты смотреть через дымовую трубу, но не суть. Итак, через некоторое время, сии прекрасные картины природы, мне опостылят. Почему? Потому, молодой человек, что потребно разнообразие. Контраст. Попробуйте вкушать любимое блюдо каждый день, к концу месяца оно перестанет приносить вам радость. Сколь угодно прекрасное зрелище бы вы не наблюдали, оно несомненно приестся. Посему, для ощущения красоты, требуется и обыденность. И человеческое поселение, как ничто другое, подходит на роль сей эталонной обыденности.
Ну и напоследок, молодой человек. Созерцать прекрасное самому, это одно, а нести оное другим? Посмотрите на лица детей, которые видят эти картины природы, они же лучатся восторгом! Поверьте, все лишения которые я испытал в путешествиях, не стоят и крупицы того, что дарят мне зрители — подытожил Егор Петрович. Меня удивили перемены в его лице. Глаза сияли, даже морщинки исчезли, как десяток лет скинул.
В растерянности я удалился. Проклятье, все будто догадываются, что скоро декору придёт конец. Хотят меня убедить, что он не так уж и плох. Нет, это уже паранойя.
Наконец, пришло время атаки. Его выбрал я сам, никто другой не знал когда это произойдёт. Связи мы оборвали еще в городе. С тех пор я жил в лесу в полной изоляции. Узел находился в полусотне километров от города, а моё убежище в паре десятков от узла. Роботы, патрулировавшие окрестности, до меня не добирались. Зато я засылал им своих шпионов, скрытно доставляя их поближе к узлу. Через них слушал переговоры охранников, составлял план узла и окружающей местности.
Ночью я подобрался к забору узла и установил термита на подходящее дерево. Затаился в ожидании рассвета. Лишь только первые лучи прорезали утренний туман, как послышался щелчок, затем тихое жужжание. Термит быстро исчез в стволе, оставив лишь кучку опилок. Через несколько минут огромный ствол с грохотом подмял секцию забора. Термит так подрезал корни, что если не всматриваться, то выглядит будто дерево упало само по себе. Поднялась тревога. Через полчаса возле дерева копошилось несколько гусеничных ремонтников. Улучив момент, я перехватил управление над одним из них. Скопировал ключи шифрования, позволяющие подделать его сообщения системе охраны, и выключил его.
Проходную я пересёк, прикинувшись этим роботом. Мой смартком в отладочном режиме мог прикинутся чем угодно. Только вот, нарисовать декор этого чего угодно я сам не мог, этим занимался компьютер в рюкзаке у меня за спиной. К счастью, камеры тоже присоединены к декореальности, если кто посмотрит на экран, то увидит ремонтного робота вместо меня. Тянутся коридоры. Не знаю, выдержу ли, если встречу охранника. Он то увидит робота, главное что бы я не сорвался. На карте видны охранники, один у пульта, второй прохаживается по двору. Еще коридоры. Лестница. Нет, гусеничный робот на лестнице будет выглядеть странно. Лифт, чёрт, в нем охранный робот. Но делать нечего, придётся ехать. Стою в кабине, рассматривая его внушительное оружие. Фу-ух, наконец-то двери открылись, всё в порядке. Еще коридор. Вот уже комната с терминалом. Остаётся вставить иньектор в разъем, и моё дело сделано. Но мне слышны все переговоры.
— Макс, можешь еще роботов выгнать, а то эти железяки до конца света будут возиться — с досадой спросил охранник со двора.
— Инструкция запрещает. А ты, что спешишь куда?
— Да блин, у племянницы день рожденья. Я ей в подарок платье скачал. А из-за этой херни нашу смену, как пить дать, задержат.
И тут платье. В памяти возникла девушка из парка, мальчик с собакой, Егор Петрович. Разве они станут счастливее без декора? Я воззрился на иньектор в своей руке. Закрыл глаза. Вот отключится декореальность, а с ней все системы управления. Значит в городе погаснет свет. Исчезнет вода и тепло. Остановится транспорт. И так по всему миру. Когда всё восстановят? Через неделю? Неделя хаоса и беспорядков. Сколько людей погибнет? Это только ради того, чтобы напомнить о реальности? А она им нужна? Да ещё такой ценой. Мы решили, что нужна. А кто мы такие, чтобы решать за других? Нет!
Обратно я шел в забытьи. Нарушил все предосторожности. Наверное, охранники даже могли видеть гусеничного робота на лестнице. Мне уже было всё равно. Но никто меня так и не заметил. Уже за забором я пришёл в себя. Что же я наделал? Что скажет Надежда когда узнает? В один миг я потерял и друзей, и цель существования. Но сдаваться мне нельзя. Если не замести следы и не скрыться, то это может стоить жизни многим Художникам. Я их и так уже подвел своей слабостью.
Сквозь зелёную воду мерцало бушующее пламя, вздымались пузыри, белый дым стелился по воде. На дне горел рюкзак со всем, что я использовал для атаки. Множество сил, идей и денег. На ладони лежала небольшая машинка. Щелчок, она взмыла в небо, чтобы передать сигнал о провале. Зашифрованный сигнал, пройдя через сеть, вызовет волну сообщений миллиарду людей. Большинство этих людей удивится непонятному сообщению, и только единицы посвященных поймут в чём дело. Они и передадут печальную вещь остальным Художникам. К тому времени, машинка уже превратится в облачко дыма.
*Искупление*
Власти не стали скрывать атаку. Подняли все силы. Прочёсывали лес, город, посёлки, перекрыли трассы, но так ничего и не нашли. Много раз я слышал шум вертолётов. Часами прятался от поисковых роботов. Может они искали человека со смарткомом, совершенно забыв, что я его могу полностью выключить? Либо технику для поиска людей без смарткомов нынче не делают? Наконец, дней через десять поиск свернули, и я смог добраться до посёлка Беглецов.
Последнюю сотню лет люди переселялись в город. Сельское хозяйство давно автоматизировали, конкурировать с этим было решительно невозможно. А город всё манил работой и дешевым жильём. Потому, к появлению декора, посёлки оказались почти заброшены. Кое где жили несколько стариков, где-то странные отшельники. Изредка посёлки соседствовали с автоматизированными фермами, тогда там обитала вахтовая смена из нескольких человек. С появлением декореальности, когда имплант стал необходимым атрибутом нормальной жизни в городе, все, кто не мог или не хотел приспособится, бежали. То были старики, уставшие от революций, и молодёжь, мечтавшая о жизни в деревне, и люди, боявшиеся имплантов. Все они дали посёлкам вторую жизнь.
Люди, жившие в городах, знали деревенский уклад лишь по фильмам и книгам. Они мечтали создать быт, независящий от отвергнутой ими цивилизации. Поначалу, беглецы пытались вести натуральное хозяйство. Но не осталось сортов растений и пород животных, пригодных к такой полудикой жизни. Беглецы перешли к специализации, лишь так они смогли выращивать доступные сорта и породы. Хотя, им всё же требовались современные удобрения и техника.
Фермеры составляли основу поселений, они что-то производили, давали работу. Вокруг них жили беглецы другого толка. Те кто просто бежал от врагов, от закона, от себя, наконец. Одни из них трудились чернорабочими, другие продолжали своё бегство в питейных.
С питейных начал и я. Раньше я бесцельно существовал, думая лишь о том как заработать на жизнь. Потом появилась Надежда, она показала мне цель, и тогда я начал жить. Но я отрёкся от цели, не догадываясь, что уже не могу жить без неё. Меня мучил вопрос: кто прав Художники или я? Но я топил его и себя в алкоголе, не зная ответа. Или боясь его?
И когда я почти достиг дна, меня потянули вверх. Однажды, в баре, меня спросили, кем я работал в прошлом. Я процедил сквозь пьяный туман: «ремонтировал роботов». На следующий день я проснулся в кровати, первый раз за много недель бродяжничества. У кровати стоял мужик богатырского телосложения, с окладистой бородой, косматой шевелюрой и добрым взглядом.
— Доброго утра, как голова? — начал он, подавая стакан простой воды.
Я смог поблагодарить его только взглядом. Попытался задать вопрос: «зачем меня сюда притащили» — но лишь пробурчал что-то неразборчивое. Он понял.
— У меня огромные поля, а тракторам уйма лет. Слесарь один и вечно в запое. Ты вроде не похож на забулдыгу, пока. Продолжишь пить, выгоню. Если нет, дам жильё и возможность начать сызнова.
Звали этого человека Владимир Афанасьевич. В свои шестьдесят лет он имел второе по величине хозяйство, молодую жену и троих детей. Он не интересовался моим прошлым, но и своё скрывал. Знали лишь, что прибыл он сюда один. Доброта его сочеталась с феноменальной строгостью. Мог простить любую оплошность, но жёстко наказывал за сознательные проступки. Ненавидел алкоголь. В их доме спирт прятался лишь в аптечке. Трудился он не как хозяин, а наравне со всеми. Приучал к тому же своих детей. Рабочим платил щедро, но и требовал от них аккуратности. Поэтому среди забулдыг его не любили.
Владимир вытащил меня со дна и не давал опускаться. Будто знал на своей шкуре каково это. Он так загрузил меня работой, что я почти забыл о моём предательстве. Это помогало лучше алкоголя, да и успокаивало: я всё-таки приношу пользу людям.
Для ремонта шагающих тракторов нужно было таскать много инструментов, запчастей. Всё это по полям, где колёсная машина не проедет, а шагающих вездеходов мало. Из того, что было под рукой, я сконструировал робота в виде ящика с ногами и головой. Установил на него генератор декора от робота-собаки. Назвал его Фреки. Через неделю меня завалили заказами на таких роботов. К зиме, я уже заработал на дом, старенький, жаждущий ремонта, но свой и теплый. Вроде всё стало хорошо, но гнетущие меня мысли не исчезли, а лишь затаились.
В тот день шел дождь, как и весь месяц. Из-за влаги листва, так и не успев пожелтеть, сгнила прямо на ветвях. Небо пятнали чёрные прожилки ветвей с бурыми комками на концах. Улицы в посёлке наполнились жижей. К утру явился морозец, и выпал снег. Казалось, что весь этот мрак упокоит белый саван зимы, но к обеду снова началась агония осени.
Я сидел в баре. Фреки болтался у розетки, с урчанием усваивая электричество. Хорошо ему, у него всегда одно блюдо, а у меня каждый раз выбор, что бы такого попробовать. Мимо прошла хозяйка с тарелкой бело-синюшной массы, облитой кроваво-красным кетчупом. Хм, кто-то заказал спагетти.
— А спагетти у вас только с кетчупом, или есть что-то изысканнее? — спросил я, вспомнив давний разговор с Надеждой.
— Месье ценитель? — шутливо парировала хозяйка.
— Увы нет, но как-то слышал, что существует некое чудесное блюдо, вкус которого могут оценить лишь достойные.
— Чтож. Есть с соусом из оливкового масла, базилика, чеснока, кедровых орешков и сыра. Но это будет раза в три дороже обычных, ведь там еще и спагетти другие, — задумчиво ответила она.
— Звучит непонятно. Но я, пожалуй, закажу.
Спустя полчаса, я созерцал тарелку из золотистых спагетти и сомнительно зеленого соуса. Попробовал. Черт побери, это что-то новое. Новое и непривычное. Это сложно, это не банальный кетчуп, где только кислое и острое. И вкус не оглушает примитивными ощущениями, а нежно ласкает оттенками. Эти спагетти, даже без соуса. Они не пресные! А сколько нюансов запаха! Нет доминанты, ароматы дополняют друг друга, будто симфония для обоняния.
— Извините, а у вас это блюдо часто заказывают? — спросил я хозяйку.
— Что ты, нет конечно. Всего два или три человека, и то один, скорее всего, просто выпендривается.
Выходит, даже среди бежавших от декора «нюансы вкуса» нужны лишь паре человек. Значит я был прав, не нужна большинству реальность. Художники могут чувствовать природу, но не могут понять простых людей. Понять, что людям нужно. Они думают, что все такие же как они, но это не так. В Старом Городе Надежда сама же сказала, что многообразие реальности не все понимают, не всем это доступно. Почему же тогда она не осознала это?
От раздумий меня отвлек вид из окна. Щуплый мужичок, с непокрытой лысенькой головой, понуро мёл грязь под холодным дождём. Усилия его были тщетны. Жижа быстро возвращалась на место чтобы встретить метлу снова, но мужичка это не смущало. Каждый день я видел этого человека с метлой. Чувствовал, что за его бессмысленным ритуалом кроется некая загадка. Но только сейчас, решив одну загадку, я взялся и за эту.
— А не знаете, что это за мужик, в дождь так усердно трудится? — поинтересовался я у хозяйки.
— А это — она досадливо махнула рукой. — Местный дурачок. Лет десять тут живёт. Говорят, что-то у него на работе пошло не так и его напарник погиб, оставив жену с ребёнком. Ну и этот бедняга решил, что его вина. Все считали, что несчастный случай. Но он страдал, требовал искупления, пока его не закрыли в лечебницу. Он бежал сюда и метет в жару и стужу никому не нужную улицу. Искупление мол у него такое, говорит. Толку-то от его искупления? Лишь тоску наводит. А ведь мог бы работать, да отдавать деньги вдове.
Вот что меня гнетёт всё это время. Чем я отличаюсь? Да ничем. Сбежал от первой же неудачи. Сижу, ремонтирую тут хлам, тешу себя тем, что пользу приношу, и никому ничего не должен. Идиот! Я не Художников предал, а себя. Струсил. Сбежал. Как и все тут. Они бежали от новой реальности в воображаемый мир. Воображают, будто живут независимо от города, сами делая всё необходимое. Но коль исчезнет город, они и зимы не переживут. Стоп, а если, Ёсинака был прав? Если декор рано или поздно рухнет? Города погибнут, но это их выбор. Но и Беглецы не выживут. Никого не останется. Или не погибнут? Бред, ну да много всего нынче связано с декором, кто-то погибнет, но большинство то выживет. Или нет?
— Всё-таки тебе не понравилось спагетти? — вырвала меня из размышлений хозяйка. Я понял, что сижу над остывшей тарелкой.
— Хм, нет, просто задумался — с деланной улыбкой ответил я. Она внимательно посмотрела в мои глаза.
— О чём же?
— О прошлом.
— Не стоит — она улыбнулась. — Прошлое уже было, что о нём вспоминать? Прошлое дано нам, чтобы дарить радостные воспоминания. Но у тебя, вижу, их нет. В прошлом можно искать наши ошибки, но коль ты их нашел, зачем ворошить его снова? Думай о будущем. Нет, не говори, что его уже нет. Будущее ты создаешь сам. Возьми себе недостижимую цель, это будет тебе маяк. Он даст тебе будущее. Только не бери малую цель, иначе будущее окажется слишком коротко.
Несколько дней я провёл будто в тумане. В голове варились мысли. Я кое-что понял, и с этим знанием пересмотрел свою жизнь, поступки. И наконец у меня появилась цель. Сумасшедшая, недостижимая, но я был вменяем, потому никому не говорил о ней. Но я начал действовать.
Селянам я дал путь к их мечте: план независимости от города. Поначалу меня поддержало всего человек десять. Всю зиму мы собирали информацию. К весне, у нас появилась организация: штаб и две группы. Группа биологического поиска, она искала по всему миру старые культуры растений и животных, способных жить в естественной среде. Группа технического поиска, она собирала технологии, не зависимые от декора. Они же несли наши идеи по миру.
Большинство смотрело на это, как на взрослые игры. Приписывали мне страх конца света. О как они были правы! Но на публику я говорил лишь: «Вы бежали от города и декореальности? Да? Так почему вы пользуетесь их технологиями? Почему вы зависимы от города? Может пора перестать обманывать себя и вернутся в город или обрести независимость?» — им нечего было возразить.
Летом я вернулся в город. К тому моменту я знал, что атаку на узел декореальности так и не раскрыли. Арестовали нескольких Художников, за которыми давно следили. Но изощрённая структура организации не позволила вычислить всех. Против меня не имелось улик. Я свободно разгуливал по городу и искал Надежду. Пользоваться старыми связями я не рисковал.
Через месяц я её нашел. Она не знала ни моей судьбы, ни причин провала. Я рассказал. Смотрел как радость на её лице от встречи со мной, превратилась в гнев, но она дослушала. К концу рассказа, лишь нахмуренные брови и сосредоточенный взгляд напоминали о прошедшей грозе. Я ждал, она молчала.
— Ты убил человечество — наконец прошептала она. — Но ты прав, это его выбор. Наверняка, все наши усилия бы пошли к чёрту. Всё равно, люди хотя жить так, какой смысл их убеждать?
Теперь молчал я. Я убил? Вдруг всё обойдётся? Нет, надо быть честным перед собой. Да, убил. Да, я.
— Да, и поэтому мне нельзя сидеть сложа руки. Надо спасать, что ещё можно спасти — произнёс я вслух. — Ты со мной?
Она кивнула и обняла меня. Я почувствовал её слезу на своей щеке.
*Падение*
Надежда уехала из города и поселилась у меня. Через год у нас родился сын. Я всё время ездил по миру, изучал, собирал наследие эпохи до декора. Распространял наши идеи. Иногда мне везло, кто-то рассказывал о заброшенном заводе, или в сети находили запись о старом архиве. Тогда снаряжались целые экспедиции, дабы собрать, что уцелело. Так прошло восемь лет.
Тем временем, росла сложность декора. Появлялись новые смарткомы, состоявшие из колоний микромашин с интеллектом. Они умели воспринимать чувства, мысли. Обучались, знали привычки своих хозяев. Эти модели потребляли столько электричества, что запасов глюкозы в организме им хватало всего на пару часов. Людей это не смущало, в городе всё было пронизано электромагнитными волнами, от которых новые импланты умели заряжаться. Там где волн не хватало, ставили дополнительные излучатели.
В тот день у постоянного клиента в городе сломался домашний робот. Клиент, Николай Александрович весьма успешный юрист и любитель всего новомодного, жил один в хорошей квартире престижного небоскреба, имел подтянутый вид и полвека за плечами. Была у него лишь одна странность: дорожил своим изрядно потрёпанным роботом. Из-за старости или излучателей робот постоянно ломался. Я регулярно чинил робота и намекал, что давно пора его увезти на капитальный ремонт, но Николай всё тянул. Он говорил, что робот, последняя покупка жены, дорог как память, а после ремонта там будет меньше того, памятного. Мне оставалось лишь недоумевать.
Провозился я с этим роботом до самого вечера. Когда вышел из квартиры клиента, то закат уже отгорел. Направился к лифту. Кнопки не было. Ровная стена, декорированная мозаикой, но без кнопки. Я выключил смартком. Метка привязки кнопки на месте, странно. Иногда дети закрашивают метку и клеят ложную в паре метров от пола, развлекаясь над жильцами. Иногда метки просто нет, тогда лифт управляется голосом. Но это простой лифт, он даже декорирован под старину. Ничего не понимаю. Включил смартком, нажал на место где должна быть кнопка. Из шахты донёсся звук лифта. В ожидании прошелся к окну, на улице ночь, внизу мерцают огни города, но что-то не так. Чёрт, рекламы нет. Обернулся, мозаика стены пропала. В недоумении смотрю на Фреки у моих ног. Он всё еще выглядит как большущий пёс, значит, мой смартком цел, а проблема в сети.
Погас свет. Я ошалело покрутил головой. Ничего не видно, будто я ослеп. «Свет!» — скомандовал я Фреки. Луч робота выхватил кусок серой стены. В окне темнота. Весь город отключён. Такое впервые. Что делать? Вниз несколько сотен ступеней. Автобусы теперь бесполезны. Из города полтора десятка километров пешком во мраке, и лишь потом ловить машину. Переночую здесь, а днём может всё исправят. Я постучал в квартиру клиента.
Николай встретил меня бледным перекошенным лицом и всклокоченной шевелюрой. Его руки тряслись, всегда застёгнутая верхняя пуговица рубашки в этот раз была оторвана. Он жестом пригласил меня в квартиру.
— Хорошо, что вы вернулись, Алексей — начал он срывающимся голосом. — Нам всем хана. Блэкаута ни разу не было с момента появления декореальности. Видел? — эка он разнервничался, то на «ты», то на «вы» называет. — Декор сдох, потом свет потух. Эти придурки связали всё управление с декором. Интегрированность. Они кричали, как удобна интегрированность! А нужна автономность. Понимаете? Вот ты, Алексей, живёшь среди Беглецов. Исчезни Город, ты и не заметишь. А я, идиот. У меня самый новый имплант. Да-да, с разумом. Это будущее! Чёрт. А ведь он слышит мой страх! Он боится, знает, что умрёт, если к утру не дадут свет. А его не дадут, больше никогда не будет света! Я его пугаю и тоже чую его страх. Понимаешь? У меня в башке, вот тут, кучка мерзких машин, которые боятся за свою жизнь. Они должны бояться за мою! Нет. Откуда у роботов страх смерти? Они же не живые! — он схватился руками за голову и сел на диван. Послышались всхлипывания, он завалился на бок. Вдруг замолк, посмотрел на меня, и твёрдым голосом произнёс:
— Зря вы вернулись, Алексей — в лучах фонаря его глаза блестели, он плакал. — Я чувствую, эти роботы пожирают меня. Но, им не выжить. Это паника, и им уже всё равно. Лучше оставьте меня наедине с мраком и воспоминаниями. Зачем вам видеть, мою смерть?
Я брёл по ночным улицам агонизирующего города. Впереди шел Фреки и освещал дорогу. Через пару кварталов послышались крики. Из окон полетели битые стекла. Пришлось потушить свет. Ночь безлунная, да еще тучи, ничего было не разобрать. К счастью, Фреки видел в темноте и передавал мне в смартком картинку. Поэтому мы смогли избежать встреч с горожанами. После слов Николая я боялся их. Что может сделать человек в таком состоянии? Если бы я тогда выключил декор, этого всего не было бы! Ближе к полуночи, мы заметили толпу возле горящего дома. Люди что-то ритмично напевали, танцевали, будто дикари вокруг костра. Иногда, от толпы отделялось несколько чёрных на фоне огня фигур. Среди них кто-то бился в экстазе, или хотел вырваться. Они шли в пламя и сгорали, оглашая криками ночь.
Уже светало, когда мы набрели на открытое кафе. Хозяина звали Константин. Жил он с дочерью в квартире, примыкавшей к кафе. Всю прошедшую ночь раздавал воду и еду из своих запасов. Его розовощекое лицо осунулось, под глазами проступили мешки. Он пожаловался, что пришло всего несколько человек. Неужели люди верят, что всё исправится? Я устало выдавил, что ничего уже не исправится, и надо уходить. Он взглянул на меня, хотел что-то сказать, но, видимо, я смотрелся столь жалко, что он лишь предложил еды. Я не стал отказываться. Он скрылся за дверью. «За что?» — донёсся до меня его полный отчаяния крик.
Дочь лежала на полу. Лицо в обрамлении чёрных волос казалось белым. Её всю колотило, как от мороза. Отец плакал, держа её трясущиеся руки. Она пыталась что-то сказать. Отец поднял на меня обречённый взгляд. За годы жизни среди Беглецов, я научился подключаться к импланту, чтобы извлечь диагностику для местных врачей. Сейчас знания пригодились. У девушки оказалась гипогликемия. Записи показывали, что организм здоров, но что-то сильно потребляет глюкозу. Константин с удивлением слушал на меня, не понимая, что это значит. Я проверил имплант. Он оказался последней версии. Похоже Николай был прав: интеллект смарткома сходит с ума. Старые модели просто выключались, когда энергии не хватало, и у хозяина не было запаса глюкозы. А эти бьются за своё существование, как и любой организм.
Отключить имплант оказалось не просто. Защиту от умников я преодолел быстро, но за ней скрывался спятивший интеллект. Он пытался заблокировать меня. Больше часа длилось невидимое сражение за жизнь девушки. Когда имплант сдался, руки тряслись уже у меня. Отцу я рассказал, что произошло, велел накормить дочь. Спросил, давно ли он сам обновлял имплант. Он ответил, что несколько лет назад, мол не нравится ему эта операция. Я успокоился, значит можно расслабится и отдохнуть.
Проснулся я ночью, даже не заметив как уснул прямо на полу. Через окно лился свет пожара, на стене танцевали тени. Горело здание напротив. Значит света всё еще нет. Возле меня стоял поднос с едой. Пока я ел, в комнату зашел Константин. Рассказал последние новости. Дочь поправилась, жива и здорова. Утром улицы патрулировали полицейские. К обеду, некоторые из них падали в обморок, товарищи их уносили. Иногда, прячась за машины и воровато оглядываясь, по улице пробирались подозрительные люди с оружием. Откуда-то доносилась стрельба. Константин решил уходить из города. Он разгромил собственное кафе, чтобы отбить интерес у мародёров. Опустошил витрины, разбил стёкла и забаррикадировал двери. К вечеру, люди перестали прятаться. Они вальяжно прохаживались, помахивая оружием, крушили окна, выламывали двери. Значит, власти уже не действуют. Проходя мимо разрушенного кафе, мародёры лишь плевались. С приходом ночи, загорелся дом напротив. Возле него собрались какие-то люди. Они шумели, но никто из нас не рискнул появляться в окне, что бы посмотреть, что там происходит.
Выбрались мы через чёрный ход во двор, а оттуда на соседнюю улицу. Дом скрыл нас от пожара и людей. Ночь в этот раз была безоблачной, и свет звёзд позволял хоть что-то разобрать под ногами. Но вдаль, всё также, видел лишь Фреки. Мы медленно брели по улицам мёртвого города. Иногда под ногами звенели гильзы. Кучами тряпья лежали тела, какие-то мелкие животные копошились возле них. Каждый раз, проходя мимо погибших, я вздрагивал, будто это я повинен в их смерти. Может так и есть? Да, они сами выбрали это. Но разве знали они, что это приведёт к гибели? Если бы я тогда выключил декор, может они бы увидели как опасно полагаться на него?
Пройдя несколько кварталов, мы наткнулись на затопление. Насосные станции отключены, и нечистоты хлынули на улицы города. Пришлось повернуть и идти в верхнюю часть города. Путь то и дело преграждали реки нечистот. Чернели разбитые машины. Слышались шорохи. Вдали кто-то стрелял, будто люди желали помочь катастрофе извести всех жителей города. Тогда я задумался, отчего на улицах так мало людей, почему нет огромных верениц беженцев, стремящихся покинуть город? О причине я уже догадывался, но пока боялся в неё верить.
К утру, мы добрались до окраин города. Вдоль улицы тянулись ангары складов. Зловеще чернели распахнутые ворота. Возле них валялись разбитые ящики, техника, тела неудачливых мародёров. Крыша одного ангара провалилась от пожара. Из него всё еще шёл дым, но уже белый, ярко светящийся в лучах утреннего солнца. У стены другого ангара лежал разбитый трактор. Его передние ноги были изломаны, будто водитель пытался протаранить стену. В кабине неуклюже лежало тело. Я отправил Фреки в ангар. Внутри живых не оказалось. Зато нашлись исправные тракторы с заряженными батареями. Они все управлялись через имплант, и не могли работать без сети декора. Кроме одной модели, разработанной для отдалённых мест. Через час мы, погрузив запасы и Фреки в кузов, покинули город на тракторе.
В посёлке меня встретила Надежда. Со слезами она бросилась на шею. Она боялась, что я не вернусь. Рассказала последние новости. Сеть отключилась практически одновременно по всему миру. Пропала связь. Никто не знал, что произошло и кто выжил. Больше всего пугало то, что из городов не бежали люди.
Позже стало ясно, что погибла большая часть населения. Как я и боялся, выжили лишь те, кто не успел или не захотел обновить имплант. Это буквально один из десяти. Многие из них умерли в городе от жажды, или не смогли выбраться из автоматизированных домов. Все эти люди могли бы жить. Но прошлое не исправить, остаётся лишь спасать будущее.
Электричества нигде не было. Выжившие пытались запустить электростанции, но неудачно. Там где нет электричества, не работало и управление. Где резервный источник ещё не истощился, там была активна система безопасности. Посёлок пока питался от ветряка, который мы поставили как символ независимости от города. Энергии хватало лишь на связь и свет.
Никто так и не узнал причин гибели декора. Все записи пропали вместе с ним. Сначала не было энергии чтобы включить даже один узел сети. А потом уже не осталось технологий чтобы подключиться к нему. Скорее всего, прав оказался Ёсинака, сеть просто достигла своего предела. Возможно, падение спровоцировал сбой одного узла, нагрузка на сеть возросла и произошло каскадное отключение. Возможно, это был чей-то злой умысел. В любом случае, это всё лишь повод. Декор просто изжил себя и, рано или поздно, рухнул бы сам.
С тех пор, мы регулярно отправляли экспедиции в города, добывая уцелевшую технику, материалы. Восстанавливали промышленность: электростанции, заводы. Через год освоили производство радиоламп. С тех пор минуло семнадцать лет напряженного труда. Надо было успеть восстановить технологии до того, как выйдет из строя последний робот. Этим и занимались мы, Институт Восстановления Цивилизации.
***
— Вот и всё — закончил свой рассказ Алексей Васильевич.
— И ты всё это время страдаешь и винишь себя в гибели людей? — спросил его сын.
— Нет, не страдаю. Я научился черпать силы из чувства вины. Это помогло мне идти к той самой недостижимой, безумной цели. Что бы изменилось, если бы я тогда отключил декор? Может, люди бы испугались и оставили его? Или нет, ведь он им был нужен? Никто не знает. Но тогда бы у меня не нашлось причин создать этот Институт, и никто бы не спас знания и технологии.