Небольсина Наталья Борисовна : другие произведения.

Сутех I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Все главы сутеховщины, сведенные в один файл для удобства. Первая часть.... эээ... чего - то бОльшего :) Обработано напильником и паяльником. С радостью принимаются предложения по улучшению. Приветствуется вылов блох и выставление оценок. А тому, кто сможет придумать этой части название - с меня шоколадка.

   Байки пирамид
  
      -- Господин
  
   Когда сделалось совсем темно и на теле Нут стали видны все огни, я подполз к очагу и тронул господина за руку, потому что я не знал его звания и имени и про себя называл его Мой Господин, но как обратиться вслух не мог придумать.
-- Почему, -- спросил я. -- Почему там все было в крови?
Он опустил на миг руки и задумался. Кусочек темного дерева, который он вертел в пальцах уже приобрел очертания, подобные сидящей кошки.
-- Это случилось, -- сказал он, -- некоторое время назад. Ты знаешь Ра?
В соседней деревне жреца звали Ра--Херет. Я еще подумал тогда, что Мой Господин, может быть как раз из той деревни и спрашивает меня, знаю ли я жреца. Но нет, в селении за холмом никого знатнее этого самого жреца не было, я бы знал.
Я переспросил.
-- Ра, что царит на небе?
-- Верно -- верно, -- подтвердил Мой Господин. -- Тот самый Ра гулял в тростниках в поисках лотоса. Тростник и стебли папируса окружали его со всех сторон, вода блестела в протоках и ветерок дул...
Он протянул руку к огню и провел над ним, словно дальше, за угольками очага была вода и речные заросли, и он хотел мне показать путь Ра среди береговых трав.
Я слушал внимательно, не сводя глаз со странного лица его, хотя и не понимал, отчего он заговорил о том, как Великий Ра пошел искать лотосы. При чем тут наша деревня?
-- Ра загляделся на водную гладь, -- продолжал Мой Господин, -- и на белых цапель, что танцевали на отмели, и не смотрел он под ноги. А что случается с теми, кто глазеет по сторонам и не смотрит под ноги?
-- Они спотыкаются, -- прошептал я.
-- Если б он споткнулся, ничего бы не случилось, -- проворчал из темного угла спутник моего господина.
-- Нет -- нет, он не споткнулся, -- наклонившись ко мне, приглушенным голосом сказал господин. -- Он наступил на змею. Она укусила его!
Я помню, как ахнул. Я видел, как мальчик из соседней деревни умер от змеиного яда. Хотя это случилось, когда я был совсем маленьким и еще не пас скот, а сидел дома с матерью, я помнил его хорошо. Он раздулся и почернел.
-- Но ведь Ра не умер? -- спросил я на всякий случай.
Ра, должно быть, как-то справился со змеей, если солнце по-прежнему встает и садиться.
-- Он великий бог, -- ответил Мой Господин. -- Он не может умереть от такой малости, как змеиный укус. Но змея все же была ядовитой. Она была страшно ядовитой. И Ра заболел.
Я слушал, затаив дыхание. Ра--Херет любил нам рассказывать страшные истории про то, как Ра сражается с чудовищами, когда плывет по темной стороне. Ра всегда их побеждал и утром возвращался к людям, но вот ведь оказывается, он не смог уберечься от змеи. Выходит, Ра не умер, но голос у моего Господина стал скорбным, как у погребателя тел.
-- Ра вернулся на свой корабль, но боль от укуса не проходила. Он лежал и не мог встать, потому что от змеиного яда все его тело стало твердым и нога раздулась, -- тут Господин Мой развел в стороны руки, чтобы показать. -- Вооот такая стала.
-- Больно, наверное.
-- Да! Ра очень страдал от боли. Заклинания и травы не помогали, боль не проходила. Она становилась все сильнее и сильнее. И на тринадцатый день Ра начал просить других богов, чтобы они избавили его от страданий. Ну, ты понимаешь...
Я не понимал. Как его избавить, если бессильны и заклинания богов, и травы? Если у нас кого кусали змеи, мы молились Мину. В соседней деревне молились Ра. Часто это помогало и укушенный выживал, но прежде ему впрямь приходилось помучиться.
-- Ра попросил богов убить его, -- совсем страшным шепотом поведал Мой Господин. -- Никому про это не рассказывай, шшш, это тайна.
Ясно, что тайна. Кто бы мог такое подумать про Ра. Голова моя все еще болела и я даже подумал -- а не снится ли мне это. Так уверенно о богах говорил только Ра--Херехт. Но говорил он совсем другие вещи: что нравится и что не нравится богу, как угодить ему в своих поступках, как не прогневить, что будет, если прогневить. Он рассказывал и о том, как ладья Ра проходит все небо, и возвращается с темной стороны, и Ра сражается в ней с жуткими чудовищами... Но Ра--Херехт никогда не говорил про Ра таких ужасных, таких нелепых вещей. Всемогущий Ра, страдающий от укуса змеи, просит о смерти... А если бы он умер?! Кто бы повел по небу ладью?
Мой Господин знал ответы на мои вопросы. Он шептал еле слышно, даже треск огня стал казаться мне громким.
-- И боги собрались, чтобы решить, кто будет править кораблем Ра, когда его не станет. Но когда они спорили, кто займет место Ра, пришла Асет, великая богиня. Она вернулась из этих самых мест...
-- Что? -- Я представил Асет, такой, как она была нарисована на каменной стене в храме: в белом одеянии, в золотой короне и в цветных лентах, как богатая дама. -- Прямо тут?
-- Да, точно. Она собирала травы по всей земле и в то время была как раз здесь. Ласточка принесла ей весть о несчастье, что произошло с Ра и она поспешила к нему.
-- Богиня была в наших местах?
-- А что такого?
-- А я не видел ее.
Я не мог скрыть своего огорчения. Из всех богов, что я видел в городском храме, Асет была прекраснейшей. С тех пор в мечтах я любил представлять себя ее служителем. Увидеть ее по-настоящему -- вот было бы чудо.
   -- Ну, -- Господин пожал плечами, -- может, она ночевала под этим же навесом, как знать. Тогда же она пришла к Ра и сказала ему...
Тут господин выпрямился точно, как богиня на стене храма, протянул руку ладонью вверх и певучим голосом произнес:
-- Я могу вылечить тебя, великий Ра. Но я прошу об одолжении взамен.
Получилось в точности как у соседки Таурт, когда она приходит просить плату. Спутник моего господина рассмеялся из темноты. Господин повернулся ко мне.
-- И она попросила Ра назвать ей свое истинное имя!
Наверное, она попросила о чем--то серьезном. Я никогда не слышал про истинное имя.
-- А тот, кто знает истинное имя Ра, может повелевать им самим, -- пояснил спутник моего господина.
Ого!
-- Асет может повелевать Ра?
-- Теперь может, маленький Сутех. Ибо Ра согласился. Он не мог больше выносить боль от яда, разум его помутился и он назвал Исиде свое имя. Исида вылечила его своими травами и заклинаниями, -- Мой Господин поднял к глазам статуэтку, и вновь принялся за свое занятие, не прерывая рассказа.
   -- Когда же боль его прошла, Ра испугался, что его имя узнают люди. Он призвал к себе Хатхор и велел ей уничтожить людей, чтобы они не смогла стать над ним, узнав его имя. В гневе Ра решил истребить людей, чтобы не стало их больше на земле.
-- Всех людей? -- теперь уже была моя очередь шептать. "Страшись гнева Ра", -- говорил жрец тем, кто вел себя неподобающе. Я страшился. Теперь страшился еще больше. Ра всемогущ. Никого не осталось из всего нашего селения, кроме меня одного. И если бы отец мой не рассердился на меня, я бы разделил их участь.
Господин Мой продолжал.
-- Хатхор обернулась Сохмет. Знаешь такую? У нее львиная голова, она приносит болезни, приводит голод и гибель. Ты спрашивал, откуда кровь. Она любит купаться в крови, она убивает, не зная жалости.
-- Они умерли?
-- Не знаю. Может, успели убежать. Ведь ты не видел мертвых? Ведь не видел, верно?
Я покачал головой. Там были многие, кого я знал, но ни отца моего, ни матери, ни брата я среди них не видел. Но если Ра неугодны люди, то Сохмет найдет и их, и меня, и Господина Моего. Мне было страшно.
-- А разве Асет кому--то сказала истинное имя? -- спросил я.
-- Ра, -- сказал Мой Господин с усмешкой, -- уже не раз терял свои сокровища и находил их потом в руках людей. Яд и боль помутили его ум. Он испытал страх.
Я тоже. Мне было холодно. Я слаб против гнева Ра и ярости Сохмет.
-- Сохмет придет за нами? -- спросил я.
-- Нет -- нет, -- успокоил Мой Господин, -- Асет уже образумила Ра. Он растворил в крови вино и напоил им Сохмет, и она легла и уснула. Когда она проснется, то снова станет Хатхор. Люди будут жить в этих землях, и никто их не тронет. Ра будет охранять их, как прежде.
Он мне улыбнулся.
Я не знал, что мне делать. Я пытался быть с ним почтительным. Получалось у меня плохо: почтительный человек не задает столько вопросов знатному господину. Но он сам задал мне вопрос.
-- Боишься не найти их?
Я помотал головой.
-- Мы могли бы задержаться, -- сказал тот, что скрывался в темноте. -- Я смогу их найти, если они живы.
Сердце мое замерло.
-- Нам непременно нужно их отыскать, -- согласился Мой Господин.
Что мне сказать ему? Что я не хочу оставаться? Что про себя я уже зову его своим Господином? Он разгневается. Хоть он и добр безмерно, он скажет, что я глуп и прогонит меня.
-- Ты один у них? -- спросил Мой Господин.
-- У меня есть брат. Старший.
И он чуть не стал причиной моей гибели, когда мы виделись в последний раз.
-- И вы любите друг друга, как Анупа и Бата?
Я никогда не слышал, кто такие эти Анупа и Бата. Я дотронулся пальцами до того места на голове, которое еще все еще болело от удара. Там засохла корочка.
-- Это он сделал, -- сказал я.
-- О да, Анупа, -- сказал спутник моего господина и засмеялся. -- И Бата.
-- Брат побил тебя? -- удивился мой господин. -- Ты был с ним непочтителен?
Он решит, что я непочтителен. И мне придется вернуться домой. О, Мин, пусть этого не случится!
-- Он хотел, чтобы я вел его волов, -- торопливо принялся объяснять я. -- Он старше меня и пашет вместе с отцом, а я приглядываю за козами. Я сказал, пока я буду водить волов по борозде, козы разбегутся. Он рассердился и толкнул меня на камень.
У меня перед глазами поплыли круги, и в ушах зазвенело, когда я вспомнил, как пришел в себя на каменной осыпи. Брат не спустился посмотреть, жив ли я. Он оставил меня и пошел к своим волам. На камнях была кровь. Совсем немного, но когда я схватился за голову, руки у меня намокли и покраснели. Я хотел подняться, но у меня так кружилась голова, что мне пришлось лезть вверх, упираясь в землю ладонями и коленями. Осыпь оказалась крутая, лез я долго, ободрал руки и ноги и покрылся пылью от пяток до макушки. Когда же я забрался наверх, увидел отца. Он стоял рядом с волами на краю поля и глядел на землю. Когда я вылез, он взглянул на меня. Что-то у него было с лицом. Он казался напуганным. Он спросил меня, где мой брат. А я был зол на брата и ответил, что он не коза и я ему не сторож. Тут я сумел встать на ноги и увидел, что земля под ногами моего отца темная, а он увидел мои руки и закричал, и кинулся ко мне, став лицом страшнее песчаной бури.
Дальше все у меня перепуталось. Я бежал куда--то, мне было больно, отец гнался за мной с бранью.
Я услышал голос Моего Господина.
-- Значит, вы с братом живете не мирно?
Глаза мои туманились от слез, я поморгал, чтобы видеть его лучше, но не успел ответить.
-- Мне нужно поговорить с твоим отцом, -- сказал Мой Господин. -- Как только поднимется солнце, станем искать его.
Неужели, он хочет рассказать моему отцу то, что я рассказал ему. Такому господину отец поверит. Или доверить ему правду?
-- Он мне не отец, -- вырвалось у меня.
Как я мог такое сказать? Сразу, не объяснив? Он решит, что я непочтителен не только с братом, но и с родителем. Мне теперь придется рассказать то, что шептала мне старая Тиу, когда я был болен. Снова все вокруг стало расплывчатым и голос Тиу зазвучал в моих ушах: "Чрево матери твоей было бесплодно десять времен..."
-- Чрево матери моей было бесплодно, -- пробормотал я. -- И она пришла к храму Сина и просила его. Она провела ночь в жилище бога, и он дал ее чреву ребенка. Он родился и вырос здоровым. Это был мой старший брат. Но мать хотела еще детей. Отец привел ее сюда, когда на наших землях появились люди сверху и принялись грабить селенья. Стражи Кемт прогоняли их с боем, но они возвращались. Жить стало совсем плохо, и отец собрал то, что имел, посадил мою мать и моего брата на осла, и отправился вверх по реке. Путь их был мимо храма, и мать снова обратилась к Сину. По мольбе ее чрево ее наполнилось вновь...
"Она понесла и родила тебя, -- говорила мне старуха. -- Но брат твой был темноволос, крепок и всем походил на отца. А ты вышел на свет с белыми волосами, светлой кожей и глазами новорожденного леопарда". Она опускала веретено и смеялась сухим смехом.
-- Я не похож на него. Жрец сказал моим родителям, что я сын бога. Отец не верит жрецам. Он видел в страже храма воина с бледными глазами и волосами цвета пепла. Он думает, что я похож на него.
Я сам слышал, как он орал в день разлива, после двух кувшинов пива: "Я видел этого бога. У него была здоровенная дубина. С такой дубиной и я бы подался в боги! А больше он ничем на бога не походил..."
Голова у меня пошла кругом, и все снова поплыло. Я ткнулся лбом в циновку.
-- Много нового узнаешь из разговоров с людьми, -- сказал задумчиво Мой Господин.
-- Я не его сын, -- повторил я.
-- С кем же тогда мне разговаривать?
В голове моей было пусто, и я промолчал.
-- С Сином, -- сказал спутник моего господина. -- Жаль ночь безлунная. Ты обратился бы к его лику.
-- Сутех, -- сказал Мой Господин. -- В странствии мы пересекли пустыню. Мой прежний слуга не перенес пути. Он был стар и зной выпил его жизнь. Мне потребуется новый и я бы взял себе Сутеха вместо него. Я вижу ясно -- тот, кто был тебе за отца, согласится отпустить тебя, но что скажет мать твоя?
Я поднял голову и взглянул на него. Боги никогда не внимали моим молитвам. Они ни разу не помогли мне даже отыскать пропавшей козы, не усмирили гнева отца и не покарали друзей моего брата, когда они усадили меня на муравейник. Каким чудом сбываются мои желания теперь?
Господин Мой носит на себе немного драгоценностей и одежды его запылены, но он знатен. Его не страшит неурожай и потеря имущества, значит, он богат. Он не боится ночной тьмы, значит, могучие боги берегут его. Я не буду знать ни голода, ни жажды, если стану ему служить. Может ли моя мать не отпустить меня?
-- Она хочет, чтобы я стал писцом, -- сказал я и снова склонил голову. Ложь моя меня пугала. Мать надеялась пристроить меня в помощники соседу, чтоб я месил глину для его горшков.
Господин Мой будто читает в сердце моем. Вдруг и это станет ему явным. Но он рассмеялся.
-- Желание твоей матери разумно. Я с удовольствием уважу ее. Мой слуга должен уметь читать и писать. Пусть она согласится -- и тебя научат всему, что нужно писцу, но ты будешь сопровождать меня в моих странствиях.
-- Она согласится, -- сказал я. И это была истина. Кто в нашем селении может сравниться с жрецом? Только писец. Я не посмел соврать, что моя мать мечтает видеть меня жрецом, ведь жрец -- это слуга бога, а Господин мой собирается взять меня в слуги себе. Не выйдет служить и ему и богу одновременно.
-- Хив, -- сказал Мой Господин, -- отправляйся на поиски с первым лучом солнца. А тебе, маленький Сутех, нужно отдохнуть. Спи.
Я заснул, кажется, до того, как голова моя коснулась циновки.
  
      -- Сет
   -- Мастер режет дерево -- стол выходит из-под резца его. Гончар обжигает глину -- кувшин выходит из-под рук его...
Говорил Аповер медленно, с долгими паузами, чтобы все успевали записать. Взгляд его был обращен на край стены, где плотник чинил обветшавший навес.
-- Писец рисует знаки -- вечность деяниям выходит из-под рук его...
-- Почтенный Аповер...
-- Чего тебе?
-- Как пишется "истина"?
Аповер нахмурился. И без того мрачное лицо сморщилось, как только что оброненная воловья лепешка.
-- Я ни слова не сказал про истину, -- проворчал он.
-- "Писец рисует знаки -- вечность деяниям выходит из-под рук его. Жизнь продолжается в надписях его". Я написал. Дальше будет: "Слово, что писец помещает на лист -- истина".
Аповер перешагнул через корзину с черепками и выхватил обломок кувшина у меня из рук. Он прочел мою надпись и бросил его к другим.
-- Иди к Сетнуту, -- сказал он. -- И скажи, я велел передать. Тебе нужен другой учитель или мне нужно оставить других учеников и посвятить их время тебе.
Я с поклоном покинул двор.
Двор был пристроен к храму с северной стороны, и чтобы попасть внутрь приходилось огибать все постройки, жилища слуг, дом стражей, и сад. Можно было пробраться с Западной стороны -- пройти садом, пролезть под настилом и выбраться на пристани. Так короче, но пока ты пробираешься под настилом над водой, Собек может прийти и взять тебя себе.
Когда господин мой приезжал к нам в прошлый раз, я был в саду. Вдруг прибежала Миу, танцовщица. Она так торопилась, что ее воротник сбился набок, и браслеты звенели, когда она прыгала через кусты. В руках у нее был ворох одежд. Она бросилась ко мне, крича, что Сетнут велел привести меня. Я понял, зачем и кинулся к забору, но Миу меня поймала и остановила. Оказалось, Сетнут велел ей умыть и переодеть меня. Она макнула меня в бассейн, и села распутывать мои волосы. Я вырывался, но Миу сильная, на руках и на ногах она танцует одинаково хорошо. Сетнут, сказала она, хочет чтобы я предстал перед ликом Нашего Повелителя Сета. Разве может он показать богу грязного мальчишку?!
Она заплела мои волосы и одела меня в длинные одежды из белого льна.
Вслед за Миу пришел Аповер и принес сандалии. Он был не просто хмур, а перепуган. Аповер был в отъезде, когда Мой Господин привел меня. Он смотрел на меня с сомнением с первого дня, когда Сетнут вывел меня во двор храма и передал ему повеление. Аповер, видно, думал, что все это -- затея самого Сетнута. Он стоял возле нас, пока Миу меня одевала, и бормотал гимн.
Потом появился слуга Сетнута и сказал дрожащим голосом, что корабль причаливает... Тут я уже не мог стоять и ждать пока Миу расправит все складки. Я бросился прямо к берегу и по опорам настила полез под пристань. Тростниковый бок лодки прижат был к пристани, мне пришлось лезть до самого конца, чтобы выбраться наверх. Одежда и сандалии мне мешали, но над головой моей на пристани звучали приветствия Сетнута и я торопился изо всех сил. Собек пришел за мной, когда я выбирался на пристань. Я увидел Сетнута с подношениями, как он склоняется перед Повелителем, а потом услышал плеск, и меня поволокло с пристани. Я закричал. Небо и тростники мелькнули у меня перед глазами.
Потом меня словно сдавило со всех сторон, и я услышал, крик:
-- Стой!
Чудо случилось на моих глазах. Сетнут и Миу видели это, и Сереб с Меренра, и Мерджет, и многие другие, которые стали на пристани и на ступенях, чтобы приветствовать Повелителя -- он остановил зверя своим словом. Крокодил был огромным, как сам Собек. Я видел его. Он лежал на воде, рядом кружилась моя сандалия, зубы его разомкнулись и край моего одеяния медленно выплыл из его пасти.
-- С..Сутех, -- сказал за моей спиной Сетнут. -- Откуда ты взялся?
Голос его дрожал.
Господин Мой поставил меня на ноги и повернул к себе лицом.
-- Сутех?! Как ты вырос!
С тех пор, как он привел меня в храм, прошло почти четыре сезона. Я действительно вырос.
-- Приветствую тебя, Наш Повелитель... -- начал я. Само вырвалось. Каждое утро я думал о Моем Господине. Каждое утро мой день начинался с этого гимна. Я повторял слова и представлял, что стою перед ним и говорю с ним, и теперь они лились привычно и легко, - ...тебя, чья сила безмерна, чье могущество вечно...
   Но Господин мой прервал меня и обнял.
-- Что тебя заставило лезть в пасть кожаному мешку, маленький Сутех?
-- Я торопился увидеть тебя, Мой Господин.
Господин мой рассмеялся. Он обернулся к жрецам, страже и всем людям на пристани и сказал громко, голосом, отдававшемся в голове и груди.
-- Я доволен. Празднуйте.
Он поднялся по ступеням и пошел к воротам храма, и я следовал с ним рядом в одной сандалии, придерживая порванное одеяние...
   Это был славный день.
  
У входа в храм я помедлил и свернул налево к пристани.
Господин Мой привез Сетнуту мешок золотых колец. А еще жена старосты излечилась от парши, принеся дары в день его приезда, и теперь в храме полно молящихся со всех окрестных селений. У Сетнута появилось новое оплечье, в храме повесили тонкие занавеси, двор замостили желтой плиткой, над местом, где нас учили, натянули навес. Старую пристань, с которой меня стащил крокодил, разобрали почти полностью -- от нее остался настил в северном конце. Новую насыпали между сваями - из земли и битого камня. Теперь из сада на нее не залезешь...
   Сетнут я увидел издалека - он провожал гостей.
Я присел в тени навеса у края пристани, как раз там, где едва не стал едой крокодила. После того дня все, кто видел, как Повелитель приказал зверю отпустить меня и как он держал меня за руку, стали почтительными со мной. Сетнут запретил им говорить на стороне об увиденном, но молва, течет, как вода, веет, как ветер. Приходившие на поклонение узнавали обо мне, и хотели повидать, как статую, исцеляющую от болезней, как камень со скарабеями, дарующий плодовитость. Они приходили издалека в дни праздников и сидели у стен храма, ожидая когда Сетнут разрешит им подойти к дверям, чтоб взглянуть на чудеса, недоступные взгляду в другие дни. Когда я проходил через двор, они таращились на меня, и мне было неловко от их взглядов.
   Те, кому Сетнут оказывал честь, провожая их, были и того хуже. Они приплывали из города, от самых Белых Стен, от близких Великого Дома. Сетнут был почтителен с ними и не отказывал в просьбах. Если они просили меня позвать, Сетнут исполнял и я приходил. Они расспрашивали меня о Господине моем и вечно тянулись прикоснуться к волосам.
   Я не хотел, чтоб эти люди меня увидели и подождал отплытия.
Когда их лодка отчалила, я подошел к Сетнуту. Он сразу оглядел меня с головы до ног. Но одежда на мне была чистой, и новых следов от ударов не появилось. Сетнут кивнул мне.
-- Привет тебе, Сетнут -- сказал я.
Сетнут тоже меня поприветствовал.
-- Ты пришел от Аповера? -- спросил он.
-- Он велел передать...
Я зажмурился и слова Аповера зазвучали в ушах моих, будто он стоял рядом и говорил, и я повторял их слово за словом.
   Сетнут удивил меня тем, как повторил слова Моего Господина, когда я впервые его увидел. Я упросил научить меня, чтобы запоминать гимны. Но любые сказанные речи можно сохранить так в сердце своем надолго и в точности.
Сетнут выслушал внимательно.
-- Что ты натворил, Сутех?
-- Я сказал, что забыл, как пишется "истина".
-- Сутех! -- возмущенно воскликнул Сетнут. -- Должно служить господину, и не должно служить его порокам. Или ты хочешь перелукавить Сета?
-- Я не хотел писать наставление в пятый раз, -- признался я.
-- Отправляйся в свою комнату и напиши "истина" двенадцать раз по четыре.
-- Но я помню, как оно пишется!
-- Сохрани теперь в сердце своем и то, что оно означает, чтобы оно не было для тебя лишь знаком. Нашему Повелителю не любезна ложь.
Я склонил голову. Сетнута нужно слушать.
-- Я напишу "истина", как ты велишь, Сетнут.
В воде я видел свое отражение рядом с его. Он был озабочен чем--то. Может тем, что Аповер отказался меня учить. Сетнут, служитель бога -- разжигателя ссор, бога -- создателя обмана, не любил раздора и превозносил правдивость высшей добродетелью.
-- Аповер прав, -- вдруг сказал Сетнут. -- Достаточно ты узнал у него. Завтра возьми папирус и отправляйся с писарями в амбары. Теперь они -- твои учителя. Другой день ты будешь проводить с Сетмера, исполняя его поручения.
-- А сегодня? -- спросил я. -- Я могу пойти к писцам сегодня.
-- Нет, Сутех. Сегодня ты будешь занят. Когда закончишь свой список, оставайся в храме, не ходи за ворота. Я обещал Ему в прошлый раз беречь тебя, а ты снова весь в ушибах.
Я схватил Сетнута за локоть.
-- Он будет здесь? Когда?!
-- Скоро, -- улыбнулся жрец.
Ему становилось известно о том, что Мой Господин навестит нас за день или даже два. Я бы тоже хотел так и сказал ему об этом. Я попросил научить меня, как он научил меня запоминать слова господина моего. Но Сетнут покачал головой.
-- Ты слишком мал для обряда, Сутех, он может стоить тебе жизни. Повелитель повременит с этим, пока ты не подрастешь.
Так что я узнавал о приближении Моего Господина от старого жреца.
   Славный день! Его не было больше двух сезонов. Я так скучал.
-- Повелитель спросит тебя, -- сказал Сетнут серьезно.
-- О чем спросит?
-- Ты стал писцом. Желание твоей матери исполнено. Тебе придется ответить, станешь ли ты ему служить.
Я чуть не застонал. Раз Сетнут говорит, значит, Господин Мой меня действительно спросит. Какой стыд! Все оттого, что я не знал его истинной сущности и, узнав, не имел разума воздать хвалу богам за то, что позволили мне обрести могущественного господина...
Мой Господин привел меня в храм ночью, мимо стражи. Он сделал мне знак молчать, входя в зал. Я шел за ним крадучись и не понимал, что мы делаем. Только один жрец был внутри и он зажигал огонь у ног статуи. Мой Господин встал посередине и тогда изваяние засияло. Жрец повернулся к нам и упал, прижимаясь к полу лбом.
-- Сетнут, -- сказал мой господин. -- Выслушай мое повеление. Я привел к тебе того, кто станет моим слугой в жизни и в вечности. Пока он мал, чтобы сопровождать меня, он будет жить здесь. Ты обучишь его всему, что тебе известно. Аповер научит его всему, что ему известно. И Сетмера обучит его всему, что он знает и всему, что он умеет. Ты будешь давать ему лучшую пищу, сколько понадобится. Ты будешь одевать его из своих кладовых. Ты будешь следить, чтобы он не был укушен змеей, унесен крокодилом или удален от тебя. Я сказал.
-- Я услышал, -- сказал жрец. -- Ты привел ко мне того, кто станет твоим слугой в жизни и в вечности...
И слово в слово, прозвучало снова все, что сказал Господин мой, будто слова служителя были словами Моего Господина.
-- Я исполню повеление, -- закончил он.
Мой Господин поставил меня перед ним.
-- Первое, что ты для меня должен сделать, -- сказал он мне на ухо, -- выучиться читать, и писать, и считать, и различать свойства трав и камней. Я приду проведать тебя и спрошу. Слушайся Сетнута, во всем следуй его советам.
Я кивнул, и он отступил в темноту.
Служитель был не молод. Лицо у него было спокойным и незлым. Я решил, что буду его слушать, как велел мне Мой Господин.
-- Как твое имя? -- спросил он.
Я назвал. Он взял меня за руку и стал рассматривать, и, наверное, понял, что я не похож на обитателей этих мест.
-- Где же Повелитель Сет нашел тебя? -- сказал он.
Я обрадовался, услышав имя. Весь наш путь до храма -- сначала пешком по пустыни, потом на лодке по воде, я называл его Господином, а Хив -- Повелителем или Красноголовым.
-- Его зовут Сет?
Сетнут улыбнулся.
-- Он и есть -- Сет. Повелитель Красной Земли, Победитель Судьи. Бог.
Я подумал, что ослышался. Повсюду в наших местах возносили молитвы Гору. И хулу Сету.
-- Сет... Тот самый Сет?
Я поверить не мог. В городе я видел как страшный, красноволосый Сет убивал Осириса, Исида собирала части своего мужа и Гор побеждал Сета и ...
-- Который убил брата?
Мой Господин не может быть Сетом. Он добр ко мне и, ко всем, кого мы встречали на нашем пути, был снисходителен. Он человек...
Но статуя еще светилась в темноте, и я увидел ее уродливую голову. Это -- храм Сета. Сетнут --жрец Сета. А я -- его слуга. Я замолчал.
-- Пойдем, -- сказал жрец, -- велю тебя накормить.
Пока он поднимался с пола, а это ему было нелегко, я молчал. Я забыл про голод, и мне было и страшно и обидно. Я--то думал, боги обратили ко мне свои взгляды, послав мне такого славного Господина. А они снова посмеялись.
Я смыл с себя пыль и грязь в бассейне у храма. По велению Сетнута мне дали хлеба, лука и целую утку, и налили разбавленного пива. Когда я поел, жрец отвел меня в свою комнату, дал новую одежду и уложил спать на свою постель. Он видел, что со мной творится, и спросил:
-- Ты не знал, кто он?
Я помотал головой.
Сетнут, собирая с пола мои обноски, улыбнулся.
-- Он вернется через сезон или два. Он отпустит тебя, если ты попросишь.
Куда отпустит?! Я не знал даже откуда я. У нашего селения не было названия. Когда меня спрашивали, где я живу, я говорил "перед холмом". Все знали, что это за место там, где я пас коз. Мы проделали большой путь, чтобы попасть в храм, и я не найду дороги назад. Но если бы я мог -- как вернуться вниз по реке без лодки, как пройти одному зарослями, где бродят львы и пересечь безводные места?
Я даже не знал, живы ли мои родители. Хив пропадал с утра до полудня и не нашел их. И тогда Мой Господин взял меня за плечи и спросил, глядя мне в глаза:
-- Маленький Сутех, мы с Хивом торопимся и больше ничем не можем тебе помочь. Скажи, хочешь ли ты остаться и искать мать и того, кто тебе за отца? Или ты согласишься служить мне и уйти без их воли?
Я не мог сказать неправду, глядя ему в лицо, но мне и не надо было. Желание мое было искренним и слова искренними.
-- Служить тебе будет для меня благом, -- ответил я. -- Я буду служить тебе.
Мой Господин хлопнул в ладоши.
-- Вот удача! Я нашел замену Семеркуру.
-- Да ему ли ты искал замену? -- сказал Хив, скаля зубы...
Я был счастлив, покидая то место с Моим Господином. Я был счастлив в пути. Хив охотился на птиц и готовил их на огне. Господин рассказывал мне о Ра, о том, как он сражается с чудовищами... Я все это и раньше слышал от жреца Ра из соседней деревни, но у моего господина выходило гораздо занятней. Он сначала рычал и корчил рожи, изображая чудовищ, а потом преображался в Благородного Ра и с криками набрасывался на сухие кусты и крушил их своим посохом... Он вырезал кошку из куска дерева и отдал мне. Сказал, что ее зовут Миу, и она умеет превращаться в девочку, что скоро я ее увижу...
Я согласился служить Умножителю Раздоров, Повелителю Наветов...
Когда Сетнут ушел, я заплакал. Я был зол и решил, что уйду с рассветом.
Рассвет я проспал -- меня разбудил Сетнут. Он принес мне пенал, какой бывает у всех писцов с кистями и баночками для красного и черного и горшочком для воды.
-- Наш Повелитель передает тебе свой подарок, -- сказал он. -- Он велел сказать тебе. "Исполни желание твоей матери и поступай затем, как говорит твое сердце".
Я остался "исполнять желание моей матери"... а теперь мне придется отвечать за свою глупость. Когда он спросит о голосе сердца моего, я с радостью скажу, что и сердце мое и душа и разум готовы к выполнению велений Моего Господина, но не умереть бы со стыда, что хотел отказаться...
-- Я отвечу, когда он меня спросит, -- сказал я, пятясь с пристани.
Сетнут остался стоять и смотреть вслед лодке.

Господин Мой прибыл на лодке, но в этот день Сетнут не созвал своих людей, чтобы приветствовать Нашего Повелителя. Только мы с ним стояли на пристани.
Мой Господин сошел на берег. Никого не было вокруг и я хотел подойти приветствовать его, но Сетнут остановил меня. Господин мой стал передо мной.
-- Сутех, -- сказал он. -- Готов ли ты выслушать повеление мое?
Голос его был громок и проникал в сердце. Никогда прежде не говорил он со мной так. Я склонился перед ним.
-- Твои повеления -- моя вода и мой хлеб. Кровь моя течет для исполнения твоих желаний.
Мой Господин кивнул.
-- Слушай.
Он посторонился и за ним на берег сошел Хив с тяжелой ношей. Он положил на пристань бледного человека. Кровь была на его руках и на его груди. И в глазах его не было жизни. Хив сидел рядом и улыбался мне.
-- Я привел человека из числа стражей Кемта, -- продолжал Мой Господин. -- Он пострадал в битве -- тело его покрыто ранами и дух колеблется. Ты применишь все, что узнал, чтобы раны его зажили и тело стало сильным. Ты будешь давать ему воду и пищу, и травы и скажешь над ним заклинания. Ты сделаешь это по повелению моему. Я сказал.
-- Я услышал, -- ответил я. -- Ты привел человека из числа стражей Кемта...
Я не сбился и не перепутал ни одного слова.
Когда я замолчал, мой повелитель кивнул, Хив поднял раненного, и я пошел вперед, показывая ему путь.
С того дня, как Сетнут поставил меня перед служителями храма и передал им повеление моего Господина, мне предназначили комнату из комнат близких к храму. Сетнут переставил туда кровать из своих покоев. Сетмера спустя несколько дней дал мне ящичек для моего письменного прибора, чтобы я прекратил повсюду таскать его с собой, а мог оставлять в комнате, а Серех принес корзину для моих вещей.
Я привел Хива в свою комнату, и он положил свою ношу на постель. Мой Повелитель привозил мне папирусы с рассказами о болезнях, ранах и их причинах и способах исцеления. Но я смотрел на этого человека, и в голове моей путались слова и знаки.
-- Что я должен сделать? -- сказал я.
-- Я не сведущ в лечении, -- ответил Хив.
-- Что случилось с этим человеком?
-- Нож коснулся его шеи и его ноги. И лев ударил его когтями.
Мне вспомнились слова из свитка о лечении переломов и ран. "Я осмотрю этого человека..."
Я наклонился к нему и увидел на ранах повязки. Я наклонился еще ближе и услышал его дыхание.
-- Мне нужна вода, -- сказал я. -- И травы, и сухая ткань. Я возьму все это в кладовых храма. Но ты останься здесь. Если он обретет ясность ума, не дай ему встать и не дай ему выйти.
Хив мне улыбнулся всеми зубами сразу.
-- Я останусь и буду следить, -- пообещал он.
Я принес старую ткань, траву абет и зеленые стебли папируса и пчелиную смолу. Я достал воды из колодца и взял котелок с углями. И когда пришел Сетнут и с ним Сетмера и старшая из дочерей Сетмера, я уже очистил его раны пчелиной смолой, накрыл их листьями и перевязал. Хив помогал мне, и я смог перевязать его хорошо.
-- Ты не оставил для меня дела, Сутех, -- сказал Сетмера, выслушав меня и осмотрев больного. -- Мы вознесем молитвы Ра, когда его лодка завтра взойдет на небо -- и тогда будет сделано все, что должно быть сделано.
Сетнут посмотрел на меня с одобрением.
-- Время, что ты провел с Сетмера не потрачено даром, -- сказал он. -- Теперь ступай и зажги светильники в храме.
Я слышал ясно то, что он сказал, но не сдвинулся с места. Десять сезонов назад Мой Господин привел меня в храм. И каждый вечер Сетнут отправлялся в храм и зажигал там огни. Никто не делал этого вместо него.
-- Почему ты сам не идешь? -- спросил я.
-- Ты выслушал повеление и исполняешь его, -- ответил Сетнут, -- Он спросил и ты ответил -- теперь ты служишь Повелителю нашему Сету. Зажги светильники и приветствуй его, как слуга -- своего господина.
Тогда я бросился со всех ног к сосудам, где хранится масло, потому что в сердце моем была радость. Я не зажигал раньше огней перед образами богов, но я чистил лампы и знал, где каждая из них. Ночь уже настала. Господин Мой пришел, когда последний из светильников был зажжен. Я услышал его голос за своей спиной.
-- Привет тебе, Сутех.
-- Привет тебе, Повелитель мой Сет, -- ответил я, склоняясь.
Повелитель протянул ко мне руку.
-- Выпрями свою спину и подними лицо -- я хочу видеть тебя.
И я встал прямо. Повелитель смотрел на меня, на мои растрепанные волосы и длинные одежды. Я одел их, чтобы встретить его, но они испачкались в крови и масле, пока я перевязывал больного.
-- Прости, Господин Мой, -- пробормотал я, -- я не успел одеть чистое.
Господин мой посмотрел на меня пристально.
-- Не вижу на тебе грязи.
-- Я в крови.
Господин мой смахнул с жертвенника приношения, присел на край и меня усадил рядом.
-- Кровь -- чистейшая из вод, -- сказал он, и провел рукой по пятнам на моих одеждах. -- Она чище Хапи и влаги колодцев, чище тех капель, что падают порой с небес. Цена ее велика, но немногие знают ее. Она сокровище, которым каждый наделен от начала. Бойся пролить ее без нужды и растратить напрасно.
-- Я не проливал ее напрасно, -- поторопился объяснить я. -- Я менял повязки.
Он кивнул.
-- Сетмера сказал, ты достойно справился. Сетнут сказал, ты будешь помогать писцам.
Я промолчал.
-- Твои дела радуют мое сердце, -- сказал Мой Господин.
А мое сердце радовалось его добрым словам, оно прыгало от радости, как щенок.
-- В кладовых храма писцы научат тебя вести записи о прибылях и расходах и о том, как приумножить богатства, -- продолжал мой господин. -- Будь к ним внимателен. Одного взгляда им достаточно, чтобы счесть гору корзин и тюков, как тебе достаточно раз услышать, чтобы запомнить. Сетнут теперь обучит тебя языку глиняных строк и его знакам. Сетмера хочет, чтобы ты был в его доме каждый пятый день и стоял рядом с ним, когда он изгоняет болезни и исцеляет раны.
Я был внимателен к его наставлениям -- радеющий слуга внимателен к поучениям господина своего.
-- Тот, кто владеет мастерством письма и счета, кто сведущ в целительстве, будет полезен мне в моих странствиях, и я тороплю наступление дня, в который ты покинешь это место вместе со мной.
Повелитель наш Сет когда--то говорил, что я буду обучен многому и после стану сопровождать его. Ничего мне так не хотелось, как покинуть храм и следовать по его пути. Я не решался ему сказать об этом, но в мечтах моих этот день вставал так же часто, как лодка Ра встает над тростниками. Когда я провел в храме половину сезона, ум мой очистился в беседах с Сетнутом и разговорах с теми, кто при храме. Злость и досада мои были напрасны, ибо я пришел служить господину более великому, чем жрец Осириса в Абидосе, более знатному, чем повелитель двух земель. Опасения мои были напрасны, ибо мир и порядок установил Сетнут в храме повелителя нашего и места раздорам и лжи не оставил. Тревога моя была напрасна, ибо Сетнут, исполняя повеление, сделал, как ему было сказано. Заботою его я получал столько еды, сколько мог съесть, носил одежды из добротных тканей, не был изнурен тяжелой работой. И тогда я стал прилежно изучать начертание и значение знаков с Аповером и свойство трав и камней с Сетмера, как повелел Мой Господин. И я преуспел в том и другом в сравнении с другими учениками. Но срок еще не настал. Я не могу сопровождать Господина -- я еще мал и слаб для этого. Сын пекаря может побить меня, и сыновья горшечника, и старший сын плотника, и дочь каменотеса. Как я могу идти с Господином моим, если не могу быть защитой даже самому себе. Я буду донным камнем, волочащимся за его лодкой, а не помощью в дороге.
-- Я вижу этот день в снах моих, -- сказал я. -- И жду его с нетерпением. Но я вижу, я еще не достиг возраста и мудрости, подобающих твоему спутнику.
Господин Мой рассмеялся и обнял меня за плечи.
-- Слушай, Сутех. Это станет новостью для твоих ушей. Быть моим спутником подобало тебе с той минуты, как ты увидел свет и ныне ты спутник для меня более желанный, чем прочие.
Я молчал в смятении. Господин Мой благосклонен ко мне безмерно -- в чем причина его милости?
-- Я расскажу тебе то, что касалось тебя и матери твоей, но было от тебя сокрыто. Это было в год правления Дасы. Он возвел славу Двух Земель вдоль берегов горьких вод. В странствии своем я посетил один из городов. Я провел день на торгу, ночь в храме бога, избравшего этот город своей обителью. Я предстал перед жрецом в силе своей, и он принял меня достойно. А когда были зажжены все светильники, пришла женщина из числа покинувших свои селения. В дни битв люди искали покоя себе и семьям своим и покидали места, где жили.
Слова его меня поразили.
-- Ты видел мою мать в храме Сина?! -- воскликнул я.
Господин мой закрыл глаза, обращаясь в мыслях к минувшим дням.
-- Волосы ее были темнее тела Нут, и свивались в кольца, что подобны водоворотам у порогов Хапи. Она молила бога подарить ей еще одного ребенка, чтобы у ее сына появился младший брат. Жрец проводил ее в покои бога.
-- И Син сошел к ней?
Господин мой покачал головой.
-- Нет, маленький Сутех. Хозяин храма в то время посещал Абджиу.
Я не смог сдержать вздоха. Значит, прав был муж матери моей, и отцом моим был страж храма.
-- Она молила могущественного бога прислушаться к ее молитвам и позволить ее чреву наполниться еще раз. Молитвы ее лишили меня сна. Я встал, чтобы взглянуть на нее и увидел, что она плодородное поле. И я понял, что муж ее засевает это поле пустым зерном.
Неведомое открывалось глазам моим. Мать моя считала свое чрево бесплодным и стыдилась порожности своей. Но стыд этот был стыдом супруга ее. И Господину моему достаточно было взгляда, чтобы видеть это.
-- И я позвал служителя и сказал ему: вот женщина, которой нужен ребенок -- пойди и дай. Но жрец возразил -- она хочет ребенка господина моего. И я сказал: ты молод, здоров и силен, а она хочет ребенка; будет ли он от господина твоего или от тебя самого, она будет считать его своим. Я обещал сделать его облик подобным облику бога, чтобы женщина не смогла узнать, кто был с ней. Но жрец так боялся гнева господина своего, что едва не стал причиной моего гнева.
Зато он стал причиной моего гнева. Трусливый шакал! Я мог бы родиться сыном если не бога, то жреца.
-- Но в гневе не следует возделывать такие угодья, -- продолжал Господин Мой. Помни Сутех, когда начинаешь дело, оставь гнев -- и тогда сделанное потрясет людей.
Я запомнил, как запоминал повеления его и слова из свитков. Господин мой заговорил снова, и речь его была тихой и текла, как вода в реке.
-- И я оставил гнев и велел жрецу принести пищу и пиво. Из страны, что лежит за горькими водами, я вез семена растений и трав. Я выбрал семя травы, которая растет под оком Ра и не похожа на другие травы. Корнями она уходит на ночную сторону, стебли и листья ее подобны серебру, вкус ее горек, но утоляет горечь души.
Я смотрел в огонь светильника и в огне мне являлась равнина, подобной которой я не видел. Всюду она была покрыта травами из серебра.
-- Я взял семя травы и призвал Шу, чтобы он наделил его дыханием жизни и произнес над ним одно из сокрытых имен Могучего Ра. И я проколол руку и положил его в мою ладонь, чтобы кровь моя была на нем -- так я дал ему часть от своей силы, чтобы плод был здоров и лишен пороков. И я положил его в еду и велел отнести еду женщине. Пусть она выпьет и съест все, сказал я, и пусть потом она ляжет и спит до утра. Пусть ей скажут, что бог велел сделать так.
Сердце мое трепетало. Мать моя понесла не оттого, что бог взошел к ней. Она сделалась тяжела от проглоченного зерна.
-- Женщина съела пищу и выпила пиво. Она погасила свет и заснула. Семя проникло в нее, и на поле ее поднялись всходы.
Не было пределов моему смятению.
-- У меня не было отца, -- шепотом произнес я. -- Ни смертного, ни бессмертного.
Я сказал -- и мне стало холодно в теплом храме. Я дрожал, как тростниковый лист на ветру. Повелитель наш заметил мою дрожь и покрывало со своих плеч накинул мне на спину.
-- О чем ты, Сутех? -- сказал он. -- Дыхание Шу, кровь Сета и Имя Ра -- в тебе. И любого можешь ты назвать своим отцом. Мог ли я найти для себя спутника достойней, чем мой собственный сын? ...
Душа моя разделилась надвое. Я позабыл про почтение, обнял господина моего и прижался лицом к его одеждам. И я плакал, как не плакал со дня, когда мой брат убил моего ручного мангуста. И руки Господина Моего и Отца успокаивали меня, и голос его говорил мне о его любви...
  
      -- Гор
  -- Как ты держишь палку! -- орал Горнахт. -- Держи палку крепче, маленький ублюдок! Во имя кулака Могучего Гора, которым он дубасил твоего Повелителя! Встань на обе ноги, или ты спящий журавль?
   Но лишь только я двинул ногой, он ткнул меня в живот и я покатился в пыль.
  -- Ты -- жратва для стервятников, -- сказал Горнахт, обходя меня. -- И ты всегда ею будешь. Вернись к писцам. Только калам тебе по силам поднять.
   Я стал подниматься, но он стукнул меня шестом по ногам и я упал снова. Лодыжки мои онемели от удара, и перед глазами все смешалось от слез.
  -- Руки твои слабы, -- сказал Горнахт презрительно. -- И ноги твои не лучше. И если ты держишь свою палку, как держал сейчас, то враг ударит по ней дубиной и отобьет твои руки. Ты выронишь палку и будешь безоружен перед ним. Что помешает ему погрузить шипы дубины в твою пустую голову?!
   Я молчал. Мои руки были слабы, когда он впервые дал мне в руки палку. То было два сезона назад.
  -- Держи палку крепко, но наклони ее, - продолжал Горнахт. - Пусть дубина врага упадет на нее, но не достигнет твоей головы. Пусть она пройдет по твоей палке и упадет в сторону и увлечет врага за собой. Поднимайся теперь, или я заставлю тебя, клянусь лапами Могучего Гора, что драли спину твоего Повелителя!
   Тогда я осторожно встал и подобрал свою палку. Горнахт доказал мне свою правоту только что -- он ударил по моей палке и она расщепилась, а ладони мои горели и я не чувствовал в своих руках жизни. Мне хотелось пойти к водоему и сунуть их в воду, чтобы смыть песок со свежих ссадин, но Горнахт взялся за свой шест и пошел на меня. Но когда он занес его над головой и стал опускать на меня, я ждал его. Я отступил в сторону, едва шест его встретился с моей палкой, и пнул его в колено.
   И он упал!
   Горнахт упал, первый раз за два сезона я заставил его упасть!
   От радости я огрел его по плечам и закричал:
  -- Я не жратва для стервятников, Горнахт! Ты сам -- жратва! А я -- служитель Сета!
   Горнахт начал подниматься на ноги, и я отскочил подальше. Гнев его силен и страшен и он не спустит мне удара по спине. Я видел - он готов кинуться в бой и всерьез меня поколотить, но нога его подломилась, и он снова упал на колени.
  -- Клянусь клювом Могучего Гора, которым он клевал башку твоего Повелителя. -- проворчал он. -- Может, и нет.
   Тогда я подошел и помог ему подняться, потому что иначе ему было трудно выпрямить поврежденную ногу. Порезы и следы когтей у него на шее и на груди зажили, но они были глубоки и не были первыми ранами в его жизни. Я счел все шрамы на его теле, пока ухаживал за ним, и их было тридцать два. Он не достиг лет Сетнута, и даже лет Аповера, но раны, плохая еда и трудности жизни в пустынных местах состарили его. Старый рубец на ноге не мешал ему ходить, но садиться и вставать ему было трудно.
  -- Я не показывал тебе этого, -- сказал Горнахт. Он выпрямился и отряхнул пыль с колен. -- Где ты узнал?
   Я узнал накануне. Я пришел в дом Сетмера, чтобы взять там травы. Но у входа в его дом я встретил сына резчика -- Хефри и сына плотника -- Атуи. И мы вступили в спор. Хефри говорил, что Господин Мой Сет проиграл Гору схватку, и оттого слаб. А я говорил, что они равны в силе своей, ведь битву их смогли прекратить только боги, и никто из них не уступал другому.
   -- Сет был нечестен в этом бою, -- вступил Атуи. -- Он превратился в свинью.
   -- Не возводи хулы на бога, -- ответил я. -- Иначе черная свинья придет однажды и заберет у тебя глаз. Будешь в точности, как твой любимый Гор.
   Атуи зарычал, как лев, охотящийся в тростниках. Он бросился на меня, и кулаки его были подняты и сжаты. Я ждал его. Когда он оказался на расстоянии руки, я сделал шаг в сторону и подставил ему ногу. И он споткнулся и обрушил стену сада на которую упал.
   Хефри тоже хотел накинуться на меня и я уже готовился сделать его еще одним разрушителем глинобитных стен, но тут из дверей вышел Сетмера и сказал:
  -- Плохо ты поступаешь, Сутех. Скажут -- служители Сета, подобно господину своему нападают на беззащитных и наносят побои. Или ты успокоишься лишь когда стражи храма сложат оружие и признают твою силу?
   И я поклонился ему и вошел в его дом вместо того, чтобы утвердить свою победу.
   А Сетмера обернулся к Атуи и Хефри и сказал им:
  -- Передайте отцам вашим: я велел им прийти вместе с вами и возвести ограду моего сада, вами разбитую. А раз вы смеете судить о богах и поднимать руку на Слугу Повелителя нашего, значит сил у вас с избытком и потому -- пусть стена будет на локоть выше, чем была.
   И он закрыл дверь.
   Я рассказал Горнахту, как было.
  -- Истинно, -- сказал Горнахт. -- Впервые вижу писца, которому открываются не только свитки, но и удары. Клянусь Анубисом, которого супруга Повелителя твоего зачала на стороне! В другой раз я отделаю тебя -- и ты будешь неделю ползать подобно Собеку.
  -- Позволишь ли ты мне повторить урок сейчас? -- спросил я.
  -- Нет, -- мрачно ответил Горнахт. -- Сегодня ты получил свое. И я не могу тебя наставлять. Я сам бы пополз. Но нет чести Гору ползать перед малосильным и хилым прислужником Сета.
   Он захохотал. От его хохота журавли и утки в испуге покинули заросли тростника и вода заплескалась у берега.
  -- Ха! -- воскликнул Горнахт. -- Крокодилы бегут, заслышав мой голос! Я все еще --> могуч[Author:TB] . Подведи меня к воротам, маленький Сет.
   Я оставил его у врат храма. Он отправился в селенье, чтобы пить пиво и поносить Господина Нашего. Работники и мастера и крестьяне и рабы придут его слушать. И женщины и дети будут его слушать. И даже собаки придут и сядут рядом...
   Я отвернулся и пошел в храм.
  
   В дом Сетмера постучал я. Хефри и Атуи, что трудились по локоть в глине, посмотрели на меня злобно. Атуи плюнул в глину, но они промолчали. И я не стал насмехаться над ними у дверей Сетмера.
   Сама хозяйка открыла мне. Руки ее были белыми, волосы ее были завязаны.
   -- Привет тебе Мериф, -- сказал я. -- Да продлит Ра годы благоденствия. Я отвлек тебя от дел.
   -- Привет тебе, Шери, -- ответила она. -- Входи. Ты пришел вовремя. Я закончила дела свои, и хлеб вот--вот достанут из печи. Ты будешь сидеть с нами за столом и разделишь еду.
   Я был в кладовых храма и в амбарах, когда ушел от Горнахта. Я взял там травы и масло. И я был у слуг и взял у них журавля. Из своих вещей я достал нитку лазурита, что подарила мне жена писца Красного Дома на празднике. Все я сложил в корзину, когда пошел в селенье.
   Теперь я отдал Мериф корзину, и только лазурит оставил в руке.
  -- Возьми, Мериф, я принес запеченного журавля для твоей семьи и травы из запасов храма твоему господину.
  -- Да благословит Ра твой путь! -- воскликнула Мериф. Она обняла меня и взяла корзину. -- Ты сделал обед праздничным, Шери. Позови моего господина, я отправлюсь к детям, и потороплю их.
   Когда бывают в храме праздники и женщины, близкие к Великому Дому приезжают со своими мужьями, они тоже зовут меня Шери. Им дела нет, что я слуга Бога и служу ему в храме -- их удивляет мой вид. Мне же противно слышать, как они называют меня так.
   Но когда Мериф, жена Сетмера, говорит "Шери", в сердце моем радость и слезы -- я вспоминаю мать. Отец мой и Господин истинно велик, но он редко приходит к нам и час, когда я смогу следовать за ним еще не настал. Оттого мне радостно бывать в доме Сетмера.
   Я пошел к нему, приветствовал его и передал слова его хозяйки. И он приветствовал меня с почтеньем. Мы сидели за столом с его семьей. Журавль кончился быстро, но и другой еды было довольно. Щедрая Мериф велела Сиа принести меда, и медом мы закончили нашу еду. Я хотел остаться до часа, когда днище небесного судна коснется тростника, но постучали в дверь. Сельские девочки пришли звать детей Сетмера. Тогда я сказал, что пойду с ними.
   Мериф улыбнулась и пожелала мне благоденствия, а Сетмера велел приходить утром. Старшая из дочерей осталась в доме, а две самые младшие уже уснули. Нефер и Ахури побежали вперед, а Сиа пошла медленно. После сева она стала носить длинное платье и походка ее стала плавной, грудь поднялась, а голос стал нежным. И она перестала бегать вприпрыжку. Сестры ее бежали бегом, а она шла -- не торопясь -- и я пошел медленно рядом с ней.
  -- Матери твоей нездоровится? -- спросил я. -- Она кажется утомленной.
  -- Она в тягости и принесет еще одну, -- ответила Сиа. -- Но нам не будет тесно.
   Она рассмеялась.
  -- Мери из стражей храма приходил со своим отцом к моему отцу. Скоро Уину отведут в дом его. Теперь он ходит к ней и смотрит на нее открыто и носит ей мед из храма. Она смеется без причины, когда его нет, и смеется еще громче, когда он приходит. Ра совсем лишил ее разума.
  -- Мери -- хороший воин и добрый человек, -- сказал я.
  -- Он старый, -- фыркнула Сиа. Плечи ее поднялись и опустились.
   Я так не думал. Молодая жена Мери умерла, но не оставила детей. Он похоронил ее, как подобает, и долго был неутешен. И если Уина придет в дом его и принесет ему новую радость, в том будет благо.
  -- Пусть она идет, -- сказала Сиа. -- Если выбирать из стариков, то мне больше нравится Горнахт, который бьет тебя палкой. Он сильнее Мери и совершил много чудесного. Мы можем пойти и послушать его.
  -- Сиа, -- сказал я. -- Я слушал его достаточно. По велению Господина моего твой отец лечил его. Я был рядом с ним каждый час, чтобы он мог пить и есть, когда хотел и не испытывал ни в чем нужды. Я был с ним рядом -- такова воля Сета. И не было часа, в который Горнахт не проклял бы Господина Моего, волею которого жив.
  -- Господин твой -- Сет, и ты клевещешь, -- рассердилась Сиа. -- Я пойду без тебя!
   И она зашагала быстрее. Я заторопился за ней.
  -- Сиа, -- говорил я, -- Сиа, погоди. Пусть будет по твоему слову. Мы пойдем слушать его. Постой, я принес тебе подарок.
   Тогда она остановилась. Я открыл ладонь перед ней и подал ей лазурит. И Сиа вскрикнула, потому что он был ярок и украшен маленьким Оком из чистого золота. Такого не было ни у сестер ее, ни у подруг.
  -- О! -- сказала она. -- Это твой подарок? Ты принес его мне?
   Я положил лазурит из своих ладоней в ее ладони. Пальцы мои коснулись ее пальцев, и сердце мое стало тростником на ветру. Что она скажет, если я приду в дом ее отца со своим отцом и попрошу, как Мери? У меня нет дома, но я смогу его завести. Скоро меня признают взрослым, тогда и я смогу взять себе жену и пусть это будет Сиа...
   Я представлял, как приведу ее в дом свой, когда она повязывала лазурит на свою шею. Мне представлялось, что я возвращаюсь из странствий с моим Господином и Сиа встречает меня на пороге, как Мериф встречает Сетмера, обнимая нежно, с лицом сияющим и нежным - и я улыбался.
   Приятные мысли прервал Аповер, он шел торопливо, почти бежал и закричал издалека:
  -- Сутех, вот я нашел тебя. Ступай к источнику. Горнахт бесчинствует там и поносит нашего Господина. Я не стану его успокаивать -- это твое дело!
   Я увидел, что левый глаз Аповера стал уже правого и понял, что он пытался, но не достиг успеха...
  
   С тридцати шагов слышен был голос Горнахта.
  -- Я взмахнул палицей -- и он пошатнулся. И я теснил его, как Могучий Гор теснил его в Великой битве. И так он шел задом до самого края воды. Но он достиг воды и перестал пятиться. Я хотел столкнуть его в воду. Собек уже послал за ним своих слуг...
   Я слушал, и злость во мне разгоралась. Как он смеет говорить людям, что живут при храме, подобное. Что ни вечер он похваляется, что гонял Господина моего по камышам, словно оленя.
  -- Я гонял его по зарослям, как шакала! -- Горнахт возвысил голос так, что и на другом берегу реки было слышно.
   Люди не знают, как Господин мой привез его в храм на своем корабле, когда пять душ из семи покинули его тело и уже шли к полям Иару. И как он повелел Слугам своим заботиться о нем. Они верят, что Горнахт победил Могучего и только колдовством Сет заставил его отступить.
  -- И тогда он призвал из зарослей льва. Он призвал Льва из львов. Этот лев смотрел мне в глаза, не задирая головы -- так он был велик.
   Гнев мой переполнил меня. Я вышел к пальмам, где сидели люди селенья и встал перед хвастуном.
  -- Могучий Гор, -- сказал я так, как говорил, если надо было передать речь одного человека другому. -- Господин Мой узнал о твоих подвигах. Он хочет, чтобы ты шел без промедления в храм. Он придет к тебе, чтобы ты рассказал ему. Поторопись.
   Горнахт поднялся медленно. Он посмотрел на меня, посмотрел на жителей. Страха не было в его глазах. Но они были мутными, словно в них проникло пиво..
  -- Пусть приходит, -- сказал он. -- Пусть приходит! Я столкну его крокодилам при тебе, чтобы ты перестал сомневаться в величии Гора, маленький Сет!
   Он забрал кувшин и пошел в сторону храма, а я пошел за ним. Всю дорогу он ругал меня, и Сетнута, и Аповера, и Сета, и даже Асет досталось. Всю дорогу я шел за ним и думал, что завтра исхитрюсь и побью его еще раз. Я уже придумал, как...
  
   В час, когда мир лежит во тьме и Хепри только собирается еще покинуть свое вместилище, я был разбужен. Но я думал, что сон мой продолжается, оттого что увиденное мною было мне непонятно.
   Сетнут вошел в мою комнату и положил в корзину мои одежды и коробку с украшениями, и пенал с кистями и чернилами. Лицо его было печальным.
   Ему стало известно, как я говорил с Горнахтом в деревне, решил я. Он узнал, как я говорил от имени Господина Моего -- cлова, которые не были сказаны -- и разгневался. Он соберет мои вещи и выкинет их на дорогу. А вслед за вещами выкинет меня.
   За Сетнутом вошел Господин Мой. Он увидел меня и то, что я не сплю и наклонился ко мне. Я чувствовал, как рука его коснулась моей головы.
  -- Пришло время, -- сказал Господин Мой. -- Но до утра еще далеко. Спи...
   И я уснул вновь на своей постели...
   ...а проснулся под тростниковым навесом, под плеск воды и крики птиц. Свет, что проникал снаружи в щели, был ярок. И ветер был свеж. И рядом спал Хив. Я приподнял плетеный занавес и увидел Господина Моего. Он стоял у носа корабля -- а это был корабль. Сердце мое возликовало, когда он повернулся ко мне.
  -- Сутех, -- воскликнул он. -- Ступай сюда.
   Я побрел к нему, спотыкаясь. Когда я встал рядом с ним, он положил руку мне на плечи, а другой указал вперед.
  -- Смотри, -- сказал он, -- вот город, где Белая корона соединяется с Красной.
   Я посмотрел и увидел. Множество строений поднималось на берегу. Множество парусов было над водой. И Ра благословлял величие города первыми лучами. Я смотрел и смотрел и мне казалось -- я не жил до этого дня...
  
      -- Имхотеп
  
-- И что же ты сказал ему, Сутех?
И Господин мой и Хив веселились над моим рассказом о том, как я уводил пьяного Горнахта из селенья.
Я повторил свою речь -- все, что сказано было перед людьми. Лицо мое горело, но я не посмел пропустить ни слова.
-- Я этого не говорил! -- воскликнул Сет. -- Писцы научили тебя приписывать мне чужие слова, как они приписывают свои траты к расходам храма, маленький Сутех.
Хив от хохота ослабел и уполз под навес. Но мои губы кривились не от смеха.
-- Я виноват, -- сказал я. -- Пусть наказание будет мне поводом для размышленья.
-- Отчего ты так поступил? -- спросил Господин мой.
-- Он возносит хулу на тебя, каждый раз, когда открывает рот, -- ответил я. -- Я не могу слушать, как он порочит тебя при всех людях деревни. Они потеряли уважение.
Хив застонал в тени навеса.
-- Предайся скорби, Красноголовый. Слышишь, люди твои перестали тебя чтить. Лик Ра отвернулся от тебя, и отныне тебе будет светить его зад.
Голос его прерывался от смеха, я слушал его в ужасе и смотрел на Господина моего в тревоге. Мыслимо ли такое твердить о Могучем Ра? Я смотрел и не видел на лице Повелителя нашего ни гнева, ни печали, однако он стал серьезен.
-- Сутех, -- сказал он, -- ты заботишься об уважении людей к Господину твоему. И это похвально. Обман же твой, к которому ты прибег, достоин осуждения. Ты придешь к Сетнуту, когда мы вернемся, скажешь ему все, как сказал нам -- и он решит о твоем наказании.
Я опустил голову и не смел поднять. Лодка Господина Моего стала напротив города. Я видел множество строений на берегу и множество людей меж строениями. И там были жилища тех, кто близок Великому Дому и его жилище в этой жизни. Я мог бы их коснуться...
-- Ты велишь мне вернуться в храм? -- спросил я.
Господин Мой взглянул на меня пристально.
-- Сетнут говорит, каждый свиток в храме Сутех развернул, и он знает слово начала и слово конца каждого. Он говорит также, что Сутех ходит в рощу с богохульником и возвращается избитым, тело его в ушибах, локти и колени в крови, и губы разбиты, но он возвращается в рощу снова и снова. Что те из детей, кто прежде валял Сутеха в грязи, стали теперь сворачивать в сторону, видя его. Они приходили домой в слезах и родители их приносили Сетнуту жалобы. Он говорит также, что Сутех счел все плутовство жрецов, даже дозволенное. Что Сутеху храм перестал быть домом, и он ходит с утра до ночи по зарослям, а Сетнут должен каждый час молить Ра не спускать ока с Сутеха -- да не будет он сожран Собеком, или унесен львом, или ужален змеей...
Господин мой говорил и говорил, и стыд был во мне. О, Инпу, забери меня и уведи в иную жизнь! Я не могу это слышать!
Я упал лицом вниз перед Господином моим. Что ответить мне?
Я развернул все свитки, и даже те, каких касаться могут лишь Посвященные, вроде Сетнута, и лишь в дни, определенные обычаем. Я прочел в них то, что было запретно для меня. Слог их был странен, и я не понимал многого. Знал я, что могу стать причиной несчастий, прочтя недозволенное без благословения, но овладела сердцем моим мысль о незнаемом, которое я могу в них постигнуть и не смею, и мысль эта была мне невыносима, и я нарушил запрет.
И я учился у Горнахта умению нападать и защищаться. В день, когда он смог дойти до рощи, я сопровождал его. Он сел на камень у водоема и смотрел на меня -- как я пишу на земле знаки.
-- Что ты делаешь, выкормыш змея? -- спросил он меня.
С первого слова он ругал моего Господина и возносил могущество Гора и силу его.
Я объяснил ему смысл знаков. То был любимый из гимнов.
-- Я упражняюсь в написании, чтобы сохранить его на тростниковых листах, -- сказал я.
Горнахт плюнул в пыль на священные знаки священных слов и сказал мне:
-- Ты не мужчина, ты белобрюхая змея. Поднимай тощий зад свой, на который не позарится даже твой господин в своей жаркой похоти. Брось этот прутик и найди толстую палку. Мне надоело видеть тебя, когда ты идешь из селенья в синих пятнах, как мертвец, и в слезах, как плакальщица. Я научу тебя, какие знаки надо писать на головах и телах тех, кто поднимает на тебя руку!
Он подумал и добавил.
-- А ты принесешь мне за это пива.
   И Горнахт стал обучать меня умениям своим.
И я познавал эту науку прилежно. Сетнут смотрел на меня без одобрения и говорил, что я не чту волю Господина моего. Но я знал, что слаб, и прав Горнахт, называя меня бессильным и трусливым, и не прекращал. Иначе - как смогу я быть спутником Господину моему и опорой его в странствии? Когда же Аповер сказал, что следует меня запереть в храме, если я не слушаю слов, я ушел и провел ночь в доме Сетмера.
   Горнахт заставлял меня влезать на высокие пальмы и спрыгивать вниз, и ползти, подобно змее на животе и на спине. Однажды, когда вода стояла высоко, он сказал:
-- Сегодня я брошу тебя в канал, на глубокое место. Ты выплывешь или утонешь. Если боишься, беги и не показывайся больше мне на глаза.
Я стиснул зубы, чтобы он не заметил моего страха, и пошел за ним. Я надеялся, что он хочет меня напугать, но он сделал, как говорил и выбрал для этого людное место.
Помню, все они кричали громче, чем на празднике, пока я бился в воде...
Когда я выполз на берег, ко мне подбежал Аповер. Лицо его было как мякоть огурца. Он схватил меня за плечи и тряс, вопя в страхе. Стража храма примчалась следом за ним с палицами и накинулась на Горнахта, и они подрались. Он побил троих, но потом подоспело еще двое...
Я снова ночевал у Сетмера. И Горнахт тоже провел эту ночь в селенье. Раны его открылись после драки и мы перевязали его. Аповер ругал меня на виду у всех и Сетнут был недоволен мной.
Я стал избегать храма и искать причины, чтобы попасть в дом Сетмера. Там было мне спокойно. Сетмера не поучал меня сверх своих знаний, Мериф была добра ко мне, и дочери ее любили меня. Сетмера не разрешал им дразнить меня за светлые волосы и глаза, а я не давал их в обиду на улице и ладил со всеми сестрами.
   И когда прошли дни разлива, в сердце моем нашел я Сиа. И место ее в моем сердце было велико. Я думал о ней утром и вечером и ночью. Даже важные дела мои забывал я от этих мыслей, думал о ней в кладовых и храме так, что становился в движеньях неловок и однажды пролил масло мимо светильников, а в другой раз просыпал подношения.
   Раньше только Господин мой был в сердце моем и желание следовать за ним было единственным желанием, теперь же хотел я быть мужем Сиа. Я сделался нездоров. В храме я стал неуклюж и изводил прочих служителей Повелителя нашего за то, что они смеялись надо мной. В селенье я не упускал случая проучить тех, кто раньше любил опрокинуть меня в пыль или столкнуть с тропы. С распухшими губами и вывихнутыми пальцами они шли сначала к Сетмера, а потом к отцам и матерям своим. А их родители бежали в храм и говорили Сетнуту -- смотри, что сделал Сутех с сыном моим, мой сын не сможет помогать мне в этом месяце.
Сетнут не ругал меня, чтобы я не уходил из храма. Но мне было больно смотреть на разочарование его, и я избегал видеть его. Я уходил в заросли и там скрывался от глаз. Молитвами Сетнута опасности обошли меня...
Господин мой в праве своем спросить с меня. Деяния мои были недостойны, и я знаю это, но мне неведомо, что происходит со мной, отчего я поступаю порочно, если порочность поступков моих мне известна? Знал я также, что попираю уважение, произнося перед людьми ложь от имени бога, отчего же я не мог промолчать?
-- Будет по велению твоему, -- сказал я. Но в сердце своем подумал, что прыгну в воду, если Господин мой отошлет меня назад.
Голос Господина моего был весел.
-- Я велю тебе очистить лицо от слез и сердце от печали. Сетнут говорил со мной, когда я только прибыл. Разум сына твоего -- сказал он -- вырос и храм ему тесен, приди и выведи его, пока он не сломал стен. И я был полон гордости, слушая его, потому что речь его была речью хвалебной.
Я растерялся. Господин Мой не винит меня?
Хив выбрался из--под навеса и сказал ему, скалясь:
-- Поторопись излить свою отцовскую гордость -- или ты лопнешь.
Господин мой отмахнулся от него и обернулся ко мне:
-- Смотри, мастер паруса натянул канат, и кормчий правит к берегу. Мы сойдем здесь, и я покажу тебе то, что сокрыто. Пора настала.

Горизонт Дасы был велик. И когда Хаписеф спросил меня, что я думаю о нем, я так ему и ответил.
-- И это все? -- воскликнул Хаписеф, воздевая руки. -- О Ра! Все, что ты можешь сказать, видя чудо?
Я промолчал.
Господин мой поставил меня перед Хаписефом, когда вошли мы в храм у причала, и повелел ему быть ответом на мои вопросы, проводить меня в любое место, куда мне захочется и показать все, что будет мне интересно. И особо он велел показать мне Покои Ра. Потому что, сказал он, это мой сын и слуга и ему будет известно все, что должно быть известно.
-- Начальник царских кладовых будет недоволен, -- тихо сказал Хаписеф, не поднимая головы от пола.
-- Смеет ли он? -- улыбнулся господин мой.
Хаписеф встал и я видел, что он смотрит на меня с презрением, но не ослушается слова Господина моего. И когда мы стали подниматься по дороге от храма к высоким скалам, он спросил:
-- Что ты желаешь увидеть, слуга господина моего?
-- Разве ты слуга Сета? -- удивился я. -- Я думал, ты служишь Ра.
Хаписеф поморщился.
-- Сыну господина моего, как отказать мне в услужении, -- ответил он. -- Пусть он и не схож с отцом.
Был он одновременно брезглив и почтителен в словах своих.
-- Есть ли там, куда мы идем, надписи? -- спросил я.
-- Есть и количество их огромно.
-- Покажи их мне.
-- Все?
-- Все, какие есть.
-- Зачем тебе?
Полдень минул и обеденный час прошел. Я привык после обеда уходить под навесы писцов и читать их записи. И теперь мне хотелось увидеть хоть строку.
   -- Я прочту их, - ответил я.
Хаписеф остановился, но не оттого, что устал. Слова мои удивили его.
-- Ты? -- спросил он. -- Прочтешь?! Что ты читал в своей жизни!
-- "Наставления", -- сказал я. -- И "Речь перед Великим Домом", и "Рассказ о походе в Пунт", и "Выпрямление согнутого", и "Книги слуг Тота". Я писец в своем храме.
И пока мы шли вверх, я перечислял прочитанные свитки. Я не решился лишь сказать о запретных, которые разворачивал украдкой и был за то выруган Сетнутом. А чтобы Хаписеф не усомнился, я пересказал ему то, что любил более всего из "Похода" и из "Наставлений".
Удивление Хаписефа возросло. Он спросил меня:
-- Так что ты велишь показать? -- и теперь не было в нем ненастоящей почтительности.
-- Господин мой сказал, я увижу здесь чудесное, -- сказал я осторожно.
-- Смотри тогда, -- сказал Хаписеф. И он указал вперед.
И за скалой я увидел воистину немыслимое. Каменные ступени поднимались там от земли к небу. Они сияли на солнце и радовали сердце и душу. Я видел, что они огромны, словно для самого Ра сделали эту лестницу.
-- Это Горизонт Дасы, -- сказал Хаписеф. -- Что ты об этом думаешь?
-- Он велик, -- сказал я и едва себя услышал.
Хасихеф рассердился, что я не могу сказать большего, но голос его не достигал моего сердца. Даже в свитках я не встречал слов, чтобы говорить о подобном... Господин мой заметил, что мы отстали, обернулся и окликнул меня. Тогда я отвел глаза и бросился к нему со всех ног. Чем ближе я подбегал, тем выше поднималась надо мной лестница в небо, и когда я догнал их -- Хива и Моего господина, она коснулась верхушкой весел лодки Ра.
-- Это... -- выкрикнул я, -- это чудо!
-- Горизонт Дасы? -- улыбнулся мне Господин мой. -- Верно. В обеих землях нет подобного и никто из живших и живущих не превзошел его.
-- Кого?
-- Имхотепа.
-- Имхотепа?!
Я посмотрел на Горизонт снова. Господин привозил мне много свитков. И я часто видел в них "Так говорит Имхотеп...". Я любил эти свитки. Они были понятны и подробны.
-- Он был зодчим Дасы, -- сказал Хив.
-- У меня есть свитки из тех, что были написаны им, -- воскликнул я. -- Об излечении ран, о травах и о заклинаниях и еще один об инструментах, чтобы исцелять лишенных зрения -- лежит среди тех, что мне не разрешено открыть. Я выучил их.
-- Во врачевании он был искусен и сведущ не менее, чем в возведении дворцов, -- согласился господин мой. Я почувствовал печаль в его голосе, но не успел спросить отчего. Господин мой положил руку мне на плечо.
-- Ты правильно сделал. Смотри, человек воздвиг Западное жилище для Великого Дома, такое, что боги останавливаются и смотрят в восторге. Я не пожелал бы тебе другого учителя, будь он жив.
И я смотрел. Только Хив сказал господину что--то непонятное.
-- Была б тебе нужда в слугах, -- фыркнул он, -- будь тот жив.

До наступления темноты был я в Покоях Ра. Я разворачивал свитки и смотрел, что в них есть. И они были чудеснее один другого. Их было несчетное множество. Говорили они о вещах разнообразных: о врачевании, о присмотре за больными, о счете и сохранении урожая, об управлении и приумножении богатства нома и селенья, о проведении линий для возведения покоев и о свойствах камней, дерева и металлов, об обучении войска и изготовлении оружия, о небесных знаках и определении часа восхода Гончей звезды, о воздвижении дворцов и рытье каналов... И мне казалось, что собраны здесь знания многих людей, но все свитки начинались со слов "Имхотеп говорит" и были написаны привычно.
Уже стало темно, и рабы принесли светильники, но я не мог оторваться, и был там, пока Господин мой сам не пришел звать меня и не застал среди тростниковых листов.
-- Я думал, чем везти Сутеху сотню свитков, не лучше Сутеха привести туда, где их тысяча -- сказал он, глядя на меня.
-- Теперь придумай, как увести сына твоего от тысячи свитков, -- взмолился Хаписеф. -- Или он заставит меня сидеть здесь до восхода, лишенным пищи и пива. Сжалься...
Господин мой рассмеялся.
-- Угодил ли я сыну моему? -- спросил он.
-- Господин мой, -- ответил я, -- вот я счастлив, оттого что знаю теперь, как сложен был Горизонт Дасы и несчастлив оттого, что еще много свитков не развернуто, и я не знаю остального.
Господин мой провел рукой по листу, который я читал и снова сделался печален.
-- Многая мудрость собрана в этих свитках, -- сказал он.
-- Господин Мой, я читаю их -- словно разговариваю с множеством людей, но все свитки эти были записаны одним Имхотепом?
-- Да Сутех. Истинно, он был велик.
-- Но Господин мой... ты говоришь -- до него не было всех этих свитков?
-- К чему ты ведешь речь свою?
-- Откуда же извлек Имхотеп величие своей мудрости, если до него не было свитков?
Господин мой и отец смеялся долго и не мог успокоиться. И Хив смеялся вместе с ним.
-- Возлюбленный сын Повелителя Нашего, -- сказал Хив, вытирая с глаз влагу радости, -- как проницателен ты!
-- Я расскажу тебе, -- пообещал Господин мой. -- Оставим сейчас это место.
С сожалением ушел я из Покоев Ра. Хаписеф вел нас темными галереями. В одной из них увидел я сквозь решетку большой двор, где множество людей стояло перед алтарем. Среди них был один в уборе красном и белом ... Я замедлил шаг и встал у решетки, поняв, что вижу бога верхней и нижней земли, любимца Гора... Ростом он был высок, и одеяния его были украшены, золото блестело на груди и на поясе его и в руках его. С ним были люди с прямыми спинами и неторопливыми движениями. С ним были женщины в тонких одеждах. И несколько детей стояло возле него.
-- Великий Дом прибыл с подношениями Дасе, -- прошептал мне в ухо Хаписеф. -- С женой и сыновьями своими. -- Тебе надлежит пасть перед ними...
-- Не надлежит, -- оборвал его Господин мой. -- Сутех сын мой и слуга мой.
-- Как это возможно -- я вижу, он не приобщен, -- возразил Хаписеф.
-- Говорю тебе -- он сын мой. Ты станешь причиной моего гнева, если ты посмеешь и дальше сомневаться!
Хаписеф отшатнулся от решетки и заторопился далее, а Господин мой обнял меня.
-- Великий Дом, -- сказал он, -- подождет. Мы идем туда, где сам Ра порой склонялся до земли в часы полудня...
  
  
      -- Уаджет
   Под самым подножьем Горизонта прошли мы вчетвером ко двору за стеной, где были жилища служителей и кладовые их, и у следующей стены встретили стражу храма. Они сидели у огня и встретили нас с удивлением.
-- Мы идем за стену, -- сказал им Господин мой.
-- Ночью? -- воскликнул старший. -- Отважные вы, видать, люди. Смотрящие назад ходят там и ждут, кому бы перегрызть горло.
Хаписеф от этих слов побелел, но промолчал.
-- Я -- Сет! -- сказал им господин мой и факел в его руке загорелся сам. -- Мне ли их бояться? Пусть боятся они. Открывайте ворота и не ждите нас назад -- мы выйдем к северу, а вернемся с юга.
Стражи рухнули на колени, и приложились к земле, и кинулись поднимать засов.
-- А ты оставайся, -- сказал Господин мой Хаписефу. -- Пусть твои писцы перепишут для сердца моего свитки о возведении Горизонта и других дворцов.
Хаписеф с облегчение поклонился.
За воротами было совсем темно, но господин мой поднял факел и пошел вперед.
-- Может ли один служить сразу двум? -- спросил я.
-- Хаписеф? -- спросил Господин мой, голос его был весел, и я порадовался, что печаль его прошла. -- Мастером над мастерами в самом Доме Ра был он, но милости Ра ему казалось недостаточно. Молил меня о чуде высший среди слуг Сиятельного и обещал повиноваться слову Сета, если я совершу невозможное по мольбе его. Но теперь не рад, оттого что думал обмануть меня и нарушить обещание, но не в силах.
-- Отчего побоялся он идти с нами?
Хив ответил мне:
-- Оглянись вокруг, Сутех, мы на закатном берегу.
И тут только я понял, что идем мы среди западных домов, дорогой, по которой живые ходить и днем избегают, не то, что во тьме. И я вздрогнул.
-- Не бойся, -- сказал Господин мой. -- Слуги мои не боятся голодных мертвых. Мертвые боятся моих слуг.
-- Хаписеф... он же боится.
-- Верно... каждый раз забываю ему про это сказать, -- лукаво ответил мне Сет.
Мы шли в темноте между западными обиталищами, на север. Стены здесь были высоки и крепки и расписаны входы, но пустынно было вокруг и не было следов живых, даже рваной корзины, или разбитого сосуда у обочины не попадалось. Шорох ветра мне показался шорохом шагов, и я испытал страх и поспешил за Господином моим, чтобы быть к нему ближе. От него мертвые побегут, едва завидев, но от меня?
-- Господин мой, -- спросил я его. -- Отчего им должно бояться меня?
-- Нет у них власти над тобой, -- ответил он. -- Но живые могут причинить тебе вред, как Горнахт, что бьет тебя палкой.
-- Отчего они не властны?
-- Отчего? -- Господин мой удивился вопросу, словно спросил я его о неразумном. -- Ты слуга Сета. День настанет, ты обретешь силу над живыми и мертвыми, чтоб следовать воле Ра.
-- Воле Ра? -- спросил я.
-- Да, чего там про волю Ра? -- тоже спросил Хив.
-- Ра Велик, -- сказал Господин мой тем голосом, который я любил, оттого что так он говорил о богах и былых людях, -- число лет его невозможно счесть. И Дети Ра, что были при нем и служили ему, стали говорить: "Вот царь наш состарился, кости его стали серебром, плоть золотом, а волосы лазуритом". И, услыхав об этом, он вознегодовал. Он призвал к себе богов и сказал им: "Я мог уничтожить их и сделать сушу океаном, как было вначале -- и не уничтожил. Они же злословят против меня, и не почитают дел моих. Сильная боль мучает меня, и я не знаю ей имени и причины. Жив я, но нет более в моем сердце желания оставаться среди Детей Моих".
-- И он поднялся на небо, -- прошептал я.
-- Эгей, откуда ты знаешь?
-- Прочел... в свитках Сетнута.
-- Истинно, многая мудрость в свитках, -- сказал Хив.
-- Не знал, что и это записано, -- удивился Господин мой. -- Однако, записано ли, что люди, верные Ра, были опечалены его уходом и с оружием явились к тем, кто ругал Ра и говорил против него, и наказали их?
-- Что они сделали?
Кончились жилища обитателей запада, и мы свернули к востоку. Господин мой остановился, потому что мы достигли края скалы. Он встал с факелом в руке над самым обрывом и сказал громко:
-- Они перебили врагов Ра и стали просить его о прощении.
   Птицы проснулись в зарослях под обрывом и закричали, услышав его.
   -- Ра же был доволен ими, -- продолжал Господин мой. -- И тогда он сказал: "Отныне кровь будет искуплением ваших деяний. Да будет принесена жертва ради прощения совершенного. Пусть всякий сможет так очистится от содеянного".
Голос его был словно грохот камня и грозен вид, я будто увидел самого Ра в господине моем. Факел он протянул к реке, будто путь указывая и сказал громко, подобно Аповеру, когда он читает хвалу в храме:
  
Дети Ра слабы и беспомощны и срок их жизней отмерен.
Ра послал Сета заботиться о детях своих.
Дети Сета созданы во исполнение воли Ра.
О, сын Сета, оберегай детей Ра. Не причиняй им зла.
Прими жертву и воздай ей честь.
Да исполнится воля Сета! Да исполнится веленье Ра!
  
Голос его звучал ясно над рекой, птицы утихли и даже тростники не смели шуметь. И я запомнил сказанное, как запоминал другие слова Господина моего в сердце моем.
-- И во исполнение воли своей Ра дал силу слугам Сета, -- сказал Господин мой. -- И у мертвых нет над ними власти.
Тут он свернул в расщелину, которой я бы и днем не заметил, и по ней мы спустились со скал.
-- Приносящий жертву крови очистится, -- продолжал Господин мой. -- Тот же, кому говорят -- дай, должен дать. Благословен он.
И я спросил о том, что давно не давало покоя мне. Видел я, как Господин мой приходил в наш храм и Сетнут приносил ему жертву крови, когда встречал его. Но стоило мне попытаться, и он остановил меня и повелел более не делать этого. Я ходил к Сетнуту спрашивать, отчего Господин мой пренебрегает моей жертвой, но у Сетнута был один ответ -- подрасти. Повелителю же нашему я не смел досаждать снова. Огорчение мое было велико каждый раз, когда Сетнут возвращался из храма с рукой перевязанной чистой тканью, но прошло уже достаточно времени...
-- Господин мой, -- спросил я. -- Примешь ли ты когда-нибудь мою жертву?
И тогда он обернулся и оглядел меня.
-- Скоро, -- пообещал он. -- Прежде, чем вернешься ты к своим кладовым.
-- И содеянное мною будет искуплено?
-- По воле Ра.
Я вздохнул с облегчением.
-- И тогда мне не придется у Сетнута просить себе наказания за мои поступки?
Хив и Сет рассмеялись разом так, что гуси в тростниках испугались и бросились с криками в стороны.
-- Правда ли не входил ты к его матери, пока она спала? -- спросил Хив Господина моего.
-- Истинно -- не входил, -- подтвердил Господин мой. -- Но это от крови моей.
-- Или оттого, что дни свои он проводит с писцами. Они умеют дважды продать один товар.
Путь наш дальше был вдоль берега среди тростниковых зарослей. Не было в зарослях ни дороги, ни тропы, но Господин мой шел, как будто она была, и только я не видел ее. И так мы пришли к каменному входу, что вел под скалу. Тут Господин мой склонился перед входом.
-- Мать ступающих во мраке, -- сказал он. -- Я пришел, отзови своих псов, потому что я привел своего сына и не хочу, чтобы он испытал страх в твоем доме.
Воздух шевельнулся вокруг нас, шелест я услышал в темноте, и все утихло.
Господин мой кивнул и шагнул во тьму.
И мы шли еще долго. Было тут холодно, пахло глиной и водой и травой из реки. Когда шли мы берегом, перестал я испытывать страх, потому что от тех мест, где были дома мертвых, мы удалились. Но здесь страх вернулся ко мне. Здесь не было ни ветра, ни звезд, и от факелов было лишь чуть светлей. В ходах, что мы пересекали, я видел блеск и слышал хрипы. Там возилось что-то в темноте и мне казалось, мы идем сквозь пятый час ночи и вокруг чудовища. Пять лестниц и пять дверей миновали мы, прежде чем остановились и встали перед ступенями. Господин мой сказал:
-- Привет тебе, сестра луны.
-- И тебе, братоубийца, -- ответил ему голос женщины из тьмы.
Она стояла в темноте на ступенях. Факел Господина моего погас, оттого было едва возможно разглядеть в темноте облик ее. Я видел блеск на руках и плечах, словно лунный свет на поверхности реки, но не мог видеть лица.
-- И тебе привет, -- продолжала она, -- неспособный к толковым делам, блудящий в зарослях, не порождающий пользы, ленивый и никчемный мой правнук.
Хив заворчал что-то.
-- И тебе привет, маленький сын Ра, -- сказала она и повернулась ко мне. Блеск глаз ее я увидел -- они были как два угля в костре.
-- Это мой сын, -- сказал Господин мой.
Она колыхнулась, как тростник на ветру, поплыла ко мне речной птицей, шагов ее не видно было и не слышно, а голос шуршал сухим листом.
-- Неужели? Ты простил ее и она породила тебе истинно прекрасное? -- Она наклонилась ко мне со ступеней, и я увидел лицо ее, с кожей бледной и гладкой и белыми губами. Она взглянула в глаза мне -- я застыл от ее взгляда. Мысли мои замерли, руки и ноги оцепенели. Она посмотрела и покачала головой. -- Но кровь детей Ра в нем.
-- Это мой сын, -- повторил Господин мой. -- Я пришел просить тебя о даре для него.
Она покачнулась -- тогда я снова стал дышать, и сердце мое забилось часто.
-- Тогда, ступай за мной, -- сказал она, и ускользнула в темноту, а Господин мой подтолкнул меня за ней.

Проснулся я в час перед рассветом, когда край горизонта светлеет, но небо еще черно. И с одной стороны от меня лежал Господин мой, а с другой храпел Хив. Но когда я решил встать, он перестал храпеть и поднял голову, и взглянул на меня. Я сказал ему тихо, чтобы не беспокоить сна Господина моего, потому что не было сил молчать и не сказать никому.
-- Я видел чудесное этой ночью. Я видел пещеру в скале и женщину, владеющую силой. Она шла не так, как ходят живые. Она шла, будто стояла на месте, а земля плывет под ней.
Хив зевнул. Но я продолжал, опасаясь, что забуду до утра.
-- И она сделала волшебство надо мной. Я видел души мои порознь. Она разняла их и вынула друг из друга. И меня почти не стало. Она бросила в сосуд черную шерсть и травы и смешала кровь и вино, как Ра повелел смешать их для Сохмет, и налила туда же. А потом она одела мне на шею знак свой и влила мне в рот все, что сготовила, и я стал ходить на четырех лапах, и перестал говорить, и покрылся шерстью...
-- И блохи стали кусать тебя, и ты проснулся, -- перебил Хив.
Он ткнул меня в грудь ладонью. Я посмотрел, и увидел знак на своей шее. Он был на цепи из золота и со змеей на нем.
   -- Береги ее дар, - сказал Хив. - Не теряй и не дари никому.
Тогда я посмотрел на него. Я думал, что во сне мне явилась пещера и все, что было в ней, и что я заснул среди свитков в Покоях Ра, и хотел сначала узнать, как попал обратно на корабль. Но теперь сказать ничего не мог от удивления. Хив дал мне в руки кувшин с водой.
-- Утри кровь с лица пока темно, -- сказал он. -- Или на рассвете корабельщики разбегутся, увидев тебя. И вытряхни перья из волос -- я не угнался за тобой -- ты сожрал утку в тростниках.
Он повернулся на бок и снова заснул.
      -- Нун
   Уже край неба порозовел, и птицы покинули тростники, я же сидел у носового каната с пустым кувшином и смотрел в воду.
Я смыл кровь с лица и отряхнул перья, и когда я это сделал, мне снова стало казаться, что я заснул в покоях Ра и проснулся на корабле. И подумал я, что во сне видел, как покинули мы Западный Храм Дасы, чтоб говорить с подобной Луне в ее подземном месте. Но знак со змеей был на груди моей, а этот знак она сама дала мне.
В шестом зале покоев ее сложила она в черный сосуд травы, смешала их с водой и согрела на огне, а когда пар поднялся над сосудом, погасила огонь и остудила настой вином.
-- Какого дара просишь ты сыну своему, -- спросила она Господина моего.
-- Сила будет нужна ему, -- ответил Господин мой и отец. -- Пусть он бежит, не уставая, пусть будет острым слух его и дальновидным зрение, пусть он найдет спрятанное и узнает скрывающего свой лик, но пусть ходит среди людей и не станет причиной страха.
Хив подал ей мешочек, она заглянула в него и сказала:
-- Не встречалось мне подобного. Уверен ли ты?
-- Да, сестра луны, я был в дальних землях и видел сам.
Тогда она взяла нож и разрезала себе руку. А из мешочка взяла она клок черной шерсти и этой шерстью вытерла кровь из руки своей и вместе с кровью кинула ее в настой, а настой дала мне выпить. Мысли мои оставили меня, когда я выпил его и я стал видеть странное.
Видел я, как души мои отошли друг от друга и стали отдельны, будто в час смерти. И я видел их все и каждой из них я видел другие, и всеми ими я видел себя.
Женщина, которую Господин мой называл сестрой луны принесла в ладонях своих тень и смешала с Ах. Будь тенью сына Ра в часы света, о сын Нуна, сказала она. А потом принесла в ладонях своих подобие лунного света и смешала с Ка. Будь огнем, сияющим для сына Ра в часы тьмы, о сын Нуна, сказала она. А потом принесла в ладонях своих воду и пролила ее на меня. Да смешаетесь вы, как воды двух Хапи, сказала она, о, ты, сын Нуна и ты, сын Ра. Да будете вы как пиво в пиве, молоко в молоке, песок в песке. И я снова стал одним, с радостью и страхом в сердце моем.
Тогда она наклонилась ко мне.
   -- Слушай, -- сказала она, -- я назову тебе имя из тайных имен моих. Я дам тебе знак из сокровищ моих. И станешь ты властен над обоими обликами своими. Но храни знак и помни имя, как должно хранить ценное имущество. Не показывай другим детям Ра и не открывай им силы своей. Детям же Нуна будешь ты братом отныне.
И, как сказано было, я получил знак, и, как велела она, я прикоснулся к нему, я назвал имя ее и в сердце своем обратился к полной луне. Тогда тень шевельнулась во мне, и я упал на землю. Руки мои стали звериными лапами, и ноги мои стали звериными лапами. Шерсть выросла на них. Живот мой стал брюхом зверя, и спина моя стала холкой зверя. И обросли они мехом. Уши мои поднялись над головой моей и стали слышать голоса во тьме, которые говорили обо мне и о Господине моем, и еще насмехались над Хивом и госпожу Сестру луны называли Матерью. Нос мой стал чувствовать запахи во тьме, и каждый был местом или тропой, и среди прочих я различил запах былого страха своего. Глаза мои стали глазами зрячего, а тьма пропала из них. Я увидел Господина моего, и Хива, и Мать -- были они отличны от самих себя.
Я увидел, что у Господина моего зубы острые, как у дикого пса, что глаза у Хива светятся во тьме ярче головешек, что эта женщина ниже колен своих змея и испытал сильный страх. Тогда я бросился из зала. Ноги мои путались, оттого что их стало много сверх меры, нос мой горел от запахов, а звуки пугали меня. Голоса я слышал, они говорили: вот бежит маленький сын Ра, что никогда раньше не менял обличья. Страх в нем, ужас в нем, давайте напугаем его еще больше.
Я нашел путь в темноте и выскочил наружу и бежал в тростниках, пока не перестал слышать запахи и голоса пещеры. Тогда я бросился на землю и хотел молить Ра, освободить меня от проклятья, но рот мой онемел. Слова покинули меня, речь меня оставила, воем своим я распугал шакалов и диких котов и сам испугался.
Но прошло немного времени, пока я скулил лежа на брюхе, страх оставил меня. Я чувствовал запахи, каждый был как свиток -- повествованием с началом и концом. Звуки были громкими, и стали понятны мне, будто я читал священные знаки. Показалось мне сперва, что уже день, но потом я задрал голову к небу и увидел, что все еще ночь.
Я понял, что лапы мои сильны и холод не страшен, когда тело покрыто шерстью. Увлекательны были запахи, и ночь я видел теперь иной, она стала понятна мне. Слышал я, как шумит тростник, чуял утку, спящую в нем, и видел блеск перьев на крыльях ее. Знал я, что она добыча легкая и вкусная. И я пошел к ней осторожно, тихо, неслышно, не задевая тростника боками. Я встал над ней, слышал дыхание ее, а потом схватил ее поперек шеи, перекусил зубами горло и отбежал в сторону, на ровное место, где мог съесть ее. Кровь была теплой, мясо нежным и пахло прекрасно. Я был голоден и ел, и это была чудесная пища.
Я слышал вдалеке тяжелый бег в камышах, от которого шакалы бросились в разные стороны, а птицы пробудились, и я решил, что это охотится лев, но даже льва я более не боялся. Когда же я разгрызал кости крыла, я услышал другие шаги. Хив шел ко мне. Он вышел из тростников, и я ему улыбнулся. Я бы разделил с ним утку, если бы он поспел раньше.
Хив присел подле меня.
-- Славная охота, -- сказал он.
Руку свою он положил мне на голову и сказал надо мной имя Матери.
И тогда оглох я и ослеп, и запахи оставили меня.
Стоял я перед Хивом нагим, уперевшись в землю коленями и ладонями моими, рот мой полон был перьев и крови и сырого мяса, и от этого мне стало нехорошо. Живот мой свело, все, что я проглотил, покинуло меня тут же...
И сейчас еще меня тошнило и казалось, вкус этого мяса не покинет рта моего никогда.
Я смотрел в воду, и искал шерсть на теле моем и лице, но вода мне показывала только страх мой.
Мастер паруса крикнул мне:
-- Что ты ищешь там, маленький господин? Или взгляд твой -- бечева и надеешься ты подцепить им рыбу на крючок своих ресниц?
Корабельщики рассмеялись от его слов.
Я встал и сошел на берег.
У причального каната темнокожий раб вертел бечевой палочку, чтобы достать огня и мастер паруса сидел рядом, и разделывал рыбу.
-- Снился мне сон, -- сказал я ему, -- что стал я собакой и бегу в камышах за уткой.
-- И что же стало? -- спросил он.
-- Я поймал ее и она была мне славным ужином, -- ответил я.
-- Хороший сон, -- сказал мастер паруса. -- Утолишь ты свой голод.
-- Волей господина моего, давно мне неведом голод, -- сказал я.
-- Ээээ? -- ответил мне мастер паруса. -- Да так ли? Вечно голоден человек и неутолен. Кто обделен едой, кто светлым пивом и темным пивом, а кто-то женщиной и лаской ее. Если брюхо твое сыто, значит, утолишь иной голод.
И он ухмыльнулся всей своей рябой рожей и спросил, уж не женщина ли одарила меня вчера таким украшением, что пристало не всякому начальнику над писцами, и не будет ли она ждать меня сегодня с ответными дарами.
А корабельщики стали смеяться и придумывать про меня и про разных женщин, но смех их разбудил Господина моего, а он велел им поторопиться с едой, чтобы парус был поставлен до полудня.
Я поднялся назад на лодку, чтобы принести господину моему и Хиву хлеба, сушеного мяса и свежей воды и сел у ног его, не зная, как спросить о прошедшей ночи. Но в мысли мои он всегда проникал своей мудростью и если нужно будет мне знать неведомое, то скажет сам.
И вышло так.
-- Скажи мне, -- обратился Господин мой ко мне, -- когда ночью бежишь сквозь заросли, ступая четырьмя ногами, каково это?
В мыслях моих я вернулся к ночи и ответил не сразу, но, помедлив:
-- От этого радостно и хочется петь. Только нет голоса, Господин мой, оттого я выл.
Хив рассмеялся, услыхав мои слова, но Господин мой покачал головой.
-- А если так, отчего страх в тебе?
Я опустил глаза вниз и признался:
-- Дети Ра не ходят днем людьми, ночью зверями. Нехеб Черный, из числа тех, кто привезен из страны за порогами, говорил, что там обитают чудовища, меняющие облик. Днем они подобны людям, ночью покрываются пятнами и шерстью, и клыки и когти вырастают у них и они становятся зверями. Нехеб Черный говорил, что ночь лишает их человеческого разума, оттого они идут к тем, кто стал днем причиной их гнева, и проглатывают обидчиков живьем. И это им нравится...
И я замолчал, не зная, как сказать.
-- Договори, -- велел мне Господин мой, и Хив тоже смотрел на меня внимательно и перестал жевать.
-- Ночью я поймал утку, -- сказал я, -- и ел, пока кровь ее еще была горячей...
-- Что в том плохого, раз ты был голоден?
-- И мне это было по нраву...
Господин мой рассмеялся теперь вместе с Хивом. Хив же выронил кусок мяса изо рта и повалился боком на плетеный коврик. Я не мог понять причины их веселья.
-- Уж не Аповера ли ты боишься проглотить? -- спросил Господин мой.
-- Не глотай его, -- восклицал Хив, -- не глотай! Он тучен и не пройдет тебе в горло.
Он схватил корзину с сушеным виноградом и другую корзину с сушеными фигами и поставил передо мной обе.
-- Ешь скорей, или я буду бояться тебя и твоего голода, о ночной охотник!
Господин мой пододвинул мне кувшин с водой и тоже сказал:
-- Ешь. И слушай. Слуги мои наделены силой, они могут то, чего дети Ра не могут. На то воля Ра. Пройдет срок -- по воле Ра ты обретешь все, что должно. Прошлой же ночью просил я Мать о милости и даре для тебя, потому что нужен мне слуга мой. Я велю тебе стать зверем и совершить для меня непосильное двуногому. Ты пойдешь туда, где можно пройти лишь четырьмя лапами. Я сделаю, чтобы разум твой не покидал тебя и в том обличии. Это будет ночью, сейчас же ешь и спи.
И господин мой поднялся и сошел на берег и принялся там поторапливать корабельщиков. А я спросил у Хива:
-- Кто твоя прабабка? И отчего у нее змеиный хвост?
-- Мать моего деда, -- ответил Хив. -- А хвост у нее оттого, что в молодости она отравила пять мужей зельями своими и привела к смерти еще троих ядом слов своих. Тогда Ра, видя ее дела, наказал ее. Если ты встретишь ее при свете дня, и она будет звать тебя в мужья, откажись, а не то станешь сорок первым мужем и тоже помрешь от яда.
-- Ты сказал, что их было восемь.
-- Кого?
-- Мужей, которых она отравила. Пять и трое. Это восемь, а восемь в пять раз меньше сорока. Ты сказал, она отравила восьмерых мужей. А потом Ра в наказание дал ей хвост.
Хив поскреб подбородок в задумчивости.
-- Не знаю, зачем Ра так сделал, -- сказал он. -- А только хвост ее не остановил.
  
  
      -- Иару
   До полудня я проспал под навесом, утомленный странствием в ночи. А в предвечернее время покинули мы с Господином моим и Хивом корабль и дальше путь наш пролегал сквозь день и сквозь ночь. Лишь в пятом деленье ночи вернулись мы к своему кораблю. И там я снова уснул, как только дошел до навеса, будто трудился, насыпая землю в корзины, хотя дела мои были так отличны от обычных моих дел, что я не знал какими знаками их записать, оттого что названия для них у меня не было.
И сны мои в эту ночь были чудесны, и сначала привиделась мне старая Тиу.
Она пришла и села рядом. Я не вставал со своей циновки, не поднимал головы, и не видел ее лица, но услышал шаги ее. Я приоткрыл глаза и увидел руки ее, коричневые, сморщенные, бугристые, как ночная пустыня. Веретено, однако, по ним каталось быстрее, чем виноградина катится по струганному блюду. Она села у моего изголовья, помяла в пальцах пряжу, и я услышал голос, он шелестел, как сухой тростник.
-- Слава Ра, великому, -- начала она. -- На небе лик его. В реке отражение лика его. Тсс, слушай, я расскажу тебе. Было это там, где река течет мимо Белых стен, далеко -- далеко от наших краев. Там с одного берега не видно другого, а на небе днем светят звезды, свет их ярок до того, что можно ткать с закрытыми глазами.
Мне захотелось вскочить и закричать, что она ошибается. Тиу никогда не была в том месте, о котором говорила. А я был, я знал теперь, и видел сам. Едва мастер паруса смог отличить спины бегемотов от песчаных отмелей в утреннем свете, он велел натянуть канаты и кормчий направил корабль прочь от пристани у святилища Дасы. Мы проплыли невдалеке от Белых Стен, мимо зарослей, где птицы кричали на тысячи голосов, и мимо множества лодок простых и украшенных богато - резным деревом и циновками, сплетенными тонко, и легкими тканями, и разукрашенными опорами.
Я смотрел вокруг и думал, как вернусь и стану рассказывать обо всем тем, кто мне близок. Я считал лодки, рассматривал узоры на столбах навесов, плетеные загородки и длинные занавеси, и высокие паруса, чтобы перечислить все и говорить о каждой лодке долго. Я разглядывал стражу на них, чтоб сравнить их со стражей в нашем храме. Я запоминал каждую складку на одеяниях женщин в лодках, чтобы я смог ответить на вопросы Сиа и ее сестры, когда они станут меня расспрашивать. Они будут слушать меня, когда я вернусь, и смотреть на меня. Я заберусь на камень, куда залезает Горнахт, и буду рассказывать каждый вечер, пять дней подряд, а может и семь дней...
Я бы и Тиу с радостью рассказал все. Хотел, но испугался -- вдруг рассердится и замолчит.
В сердце моем я помнил: она приходила к очагу со своим веретеном, и все дети затихали и сразу начинали укладываться вокруг огня, чтобы слушать ее. Она молчала и не смотрела на нас, пока не наступала тишина. Только тогда она начинала свои истории. А если кто-то шептался и ворочался, она замолкала и уходила.
   И теперь я не сказал ни слова и не шевельнулся. Давным-давно никто не рассказывал мне историй на ночь. Вот она расскажет свою, и я сяду и громко скажу ей: "Тиу! Все не так! Я был у Горизонта Дасы, у западного берега и с него смотрел на восточный берег и видел там множество домов и деревьев и жилище самого Великого Дома..."
Я лежал тихо, затаив дыхание, а она говорила и говорила...
   -- И там большая лодка, в богатстве своем подобная лодке Ра, подошла к западному берегу. А был уже вечер, -- тут голос ее стал зловещим, потому что Тиу любила припугнуть слушавших ее, -- и те, что смотрят назад, ждали своего часа. Лодка стала у берега. И сам Сет, повелитель лжи, господин наветов, сошел с нее.
   Я был удивлен, слушая ее. Она рассказывала о Господине моем и о том, что было мне известно.
-- И другой сошел за ним, -- говорила Тиу. -- Был он по виду человеком, но в лунном свете тень таких, хвостата и зубаста.
Я испугался, что она говорит обо мне, но она продолжала.
-- И они привели с собой третьего. И он не был уже ребенком, ибо в храме был писцом. Но он не был еще мужчиной, потому что не свершали над ним обряда и волосы его еще были заплетены. Слышишь, шери? -- она ткнула пальцем мне в плечо, и фыркнула.
Значит, тень с хвостом у Хива, подумал я. Встану следующей ночью и сам погляжу на его тень.
   К Тиу я повернулся лицом, но глаз открывать не стал, чтоб не видеть ее веселья. Разве я хожу будто ребенок от того, что боюсь посвящения? Перед разливом всех, кто моего возраста уже посвятили. Но мне Сетнут отказал и велел ждать разрешения от Господина моего, а он два сезона не появлялся. Зачем же Тиу надо мной смеется?
-- Сын Нуна взял с собой корзину, и сын Нут повел их в сторону запада, -- продожала Тиу. -- Они шли в сторону запада, но они не боялись, потому что те, что идут с Сетом, не боятся мертвых. Мертвые сами боятся Сета и бегут с его пути, едва заслышав шаги его. Те, что идут вперед с лицом, повернутым назад, падают перед Сетом и слугами его. И Инпу сходит с путей своих, чтобы пропустить Красноголового, а душам приходится ждать его.
Я улыбнулся. Теперь я знал это лучше ее самой. Прошлой ночью прошли мы втроем в темноте мимо домов мертвых, и никто из обитателей запада не посмел приблизиться. Ночью нынешней входил я в погребальные покои людей близких Великому дому. Я рассказал бы ей, как бежали от меня в страхе души всех, кто был там. Я очень хотел рассказать ей, но знал, она будет кричать, говорить, я взял то, что принадлежало душам детей Любимца Гора, будет ругать меня, и растолковать ей будет трудно. Нет, про это не стану... про Белые стены расскажу и про то, как Великий Дом стоял в десяти шагах от меня, и я не склонился.
Тиу зажала веретено в пальцах, расправляя шерсть, я слышал легкий звук -- как разминала она ее между пальцев.
-- Они прошли по дороге. Но дорога была старой, очень старой, никто из живущих не знает, куда ведет, следов ног на ней нет. Живые нечасто ходят на ту сторону реки. А мертвые не оставляют следов в дорожной пыли.
Тиу вздохнула. Подумала о муже своем, или о своем внуке. Обоих забрал Собек, когда я еще не родился, и потому они уже должны ждать ее среди тростниковых полей, но Тиу часто о них вздыхала.
-- И вышли они к храму, -- прошептала Тиу. -- Был этот храм о четырех столбах -- трех стоячих и одном лежачем. Там, где упал столб, кровля не обрушилась, но повисла в воздухе, оттого, что выстроили тот храм еще во времена царствования Зеленого. Сам он сказал имя свое над одним из углов, а братья его и сестры сказали свои над другими. И столбы утвердились крепко. По слову самого Ра воздвиглась кровля. По велению Нут распустились лотосовые цветы вокруг. Место это назвали Истоком, и было там жилище неверного брата... А столб упал, когда коварный убил Зеленого.
Странно мне было слышать это ныне. В темноте я протянул пальцы и коснулся осторожно тела Господина моего. Со дня, когда узнал я его имя, не было в моем сердце смелости, чтобы спросить его о брате. Но не было и сил унять желанье узнать обо всем от него.
Но откуда Тиу известно о нашем пути, откуда?
Разве могла Тиу знать, как я покинул свою землю, поселился в храме, и как разрешено мне было служить Господину моему? Я не видел ее с того дня, когда Хив нашел меня в безлюдном селении. Мы ушли оттуда втроем и никого из живших там я больше не видел. Откуда тогда Тиу знает про храм? Правдивая речь подобна реке: плавна и следует руслу происшедшего. И старая Тиу говорит плавно, не запинаясь, и слова ее как знаки на камышевых листах. Слова ее я перестал слышать и увидел, что снова стою на дороге, безлюдной и нехоженой, с Господином моим и Хивом. И мы, как прошлым днем, идем вдоль тростников и камней. Я удивлялся, помню, что везде тишина и не слышно ни птиц, ни сверчков, а только шорох стеблей и шелест сухих трав под нашими ногами.
Мы подошли святилищу, Хив остановился перед входом, и господин мой остановился. И я встал, видя, что остановились они. Места, подобного этому, прежде я не видел. От пола до кровли все было из камня, и я смотрел в изумлении. Наш храм выше, и просторнее, но выстроен он из земляных кирпичей и дерева. Недавно выложили плитами пол, а прежде только статуи в нем были из гладкого камня. Здесь же я видел камни старые, как скалы у пещеры госпожи сестры луны, сложенные в три ряда. Каждый ряд был мне до груди, но и они не доставали до кровли. По углам стояли опоры с лотосовыми навершиями и кровля держалась на них. И все было из камня...
Я подумал, может и это выстроил Имхотеп? Но для кого?
Лик Ра почти скрылся от нас. Господин мой поднял руку, факел загорелся в его руке.
-- Смотри, Сутех, -- сказал он, -- вот место, где ты зажжешь огонь и примешь меня, как должно слуге принимать хозяина.
Хив подал мне корзину. Я вошел в храм с факелом в одной руке и корзиной в другой, глядя по сторонам, на изваяния. Тонконогие звери, спутники Господина моего, сторожили вход, и огромные змеи, слуги Господина моего, поднимались на хвостах у стен, и сам Господин мой, вырезанный из камня темного и гладкого, стоял посередине. Внутри не было грязи, и я решил, что разливы не поднимались до этого места, и удивился, оттого что вокруг,среди тростника было много лотосовых полян, а лотосы не растут без воды.
Сетнут, ожидая прихода Повелителя нашего, проводил вечера в храме, а я наблюдал за ним, в надежде увидеть Господина моего, даже если он будет в храме лишь краткое время. Мне не дозволено было приносить жертву, но Сетнут часто поручал мне готовить все, что нужно.
Я достал светильники, наполнил их маслом и расставил вдоль стен. Я видел, как у зверей заблестели глаза, словно они ожили и взглянули на меня. Ужас был в сердце моем, но я делал, что должно. И когда я зажег последний светильник перед богом, лик его засветился сам собой. Я встал рядом -- ждать его самого. Браслеты с руки я снял, и в ладони у меня была зажата полоска чистого льна. Я готов был встретить его.
Господин мой вошел, и я припал к земле и прижался лбом к полу у ног его.
-- К сынам Ра пришел я ради воли его, -- сказал он, касаясь рукой моей головы. -- Кто выполнит волю Ра, тот станет чист. Радостен будет лик Ра, смотрящего на него.
   Я знал, что должен ответить и что должен сделать, потому что прятался у дверей храма, когда Сетнут встречал господина моего.
-- Да будет Ра мне защитой, -- ответил я и поднялся на ноги. -- Приношенье добровольно. Да будет Ра угодна жертва.
Я видел в моем храме, как делает это старый служитель, но сердце мое билось часто, будто я бежал сюда от самой реки. Сетнут предупреждал меня: "Пока ты не подрос, обряд может стоить тебе жизни, Сутех". Слова его меня злили, но теперь я вспомнил их с тревогой. Я протянул руку, и она дрожала. Господин мой взял меня за руку. Жар его был как зной пустыни полуденным часом, ладони его жгли меня. Я увидел, как Господин мой притронулся к руке моей, и вихрь взвился в храме. Светильники погасли, в лицо мне попал песок, и я зажмурился. Руку мою над ладонью жгло прикосновение Господина моего, и другой боли я не почувствовал, но когда открыл глаза, увидел, как кровь моя течет на пол, и крепко сжал кулак. Кровь пролилась в узоры на полу и наполнила имя Господина моего, вырезанное в камне.
Слышал я голос -- "Да исполнится воля Ра "
Голова моя кружилась, и сердце билось часто, будто я сунул руку в корзину с хлебом и наткнулся на змею. Я не смел сдвинуться с места, не мог оторвать глаз от пола. Над светильниками поднимался только дым, но все изваяния в храме сияли, они горели ярче луны, в свете их я видел Господина моего. Я слышал его слова, хотя губы его были неподвижны, рот замкнут, и взгляд мой отвернут в другую сторону. Стук сердца его затихал в моем сердце. Имя его, начертанное алым цветом, туманило мне глаза. Кровь моя текла на пол, и имя расплылось неподобающе, будто писавший его был пьян. Я не видал столько крови со дня, когда перевязывал раны Горнахта.
Слова Господина моего вспомнил я - как говорил он, когда я пришел в храм в запятнанных одеждах.
-- Бойся... -- пробормотал я, -- пролить ее без нужды и растратить напрасно...
Льняная полоска в ладони уже подмокла с краю. Я сел на колени и обмотал ею запястье, чтобы остановить кровь.
Лодка Ра подбиралась ко второму делению ночи, тьма была вокруг, но в сердце моем был свет и радость утра. Я не знал, отчего так.
"Тяжесть всех недобрых поступков покинула тебя", -- услышал я.
Благодарностью наполнилось мое сердце, словно сам Ра говорил со мной голосом Господина моего и я склонился к его ногам.
"Милость Ра безмерна. Он принял жертву и воздал тебе блаженством."
Верно, подумал я. Сердце мое легче пера Маат.
Простыми стали мысли и тело легким, как душа. Я увидел, что все стены покрыты знаками и все знаки светятся, и змеи и салавы --тоже и с кровли стекает свет, будто он вода, и по всем трещинам в полу течет свет, я стою в нем коленями и края одежды моей пропитаны им.
"Вот место, -- сказал господин мой. -- Где служили мне еще до дней рожденья сына сестры моей, до дней, когда брат мой был утренней звездою и вечерней".
И я тогда хотел спросить его про брата, потому что не было во мне больше страха, но тут вошел Хив и сказал...
   -- И тут пришел непочтительный сын Нуна, и закричал, чтобы они вели между собой беседу языками, а не душами, чтобы он тоже мог послушать. -- Веретено сердито хрустнуло в пальцах Тиу.
Мне грустно было слушать ее -- я почти проснулся и вспомнил.
   Она ушла на Запад. Она умерла -- раньше, чем Сохмет разорила наше селенье. Страха во мне не было, ведь слуги Сета не боятся мертвых. Я любил ее, когда она была жива, и теперь я был рад ей. Только мне было очень печально, оттого что она неживая.
Я протянул руку и притронулся к ее пальцам.
-- Я скучал по тебе, -- сказал я ей, и это была правда. -- Я называл твое имя множество раз.
-- Слыхала, -- нежно ответила Тиу.
Она погладила меня по голове, как делала давным-давно, укачивая меня и моего брата. Ладонь ее была жесткой и казалась мне тяжелой, но пальцы ее не дрожали от старости и были ласковыми. И от этого мне захотелось плакать. Ведь она умерла и это только сон, я проснусь, и никто меня не будет укачивать. Если только уговорю Сиа...
-- На девчонок заглядываешься? -- спросила Тиу.
Только я подумал о Сиа, а она будто услышала.
-- Откуда ты столько про меня знаешь?
Тиу вдруг рассердилась.
-- Я теперь много чего знаю, -- сказала она. Я услышал, как она встает, и потянулся к ней, чтобы остановить.
-- Нет, Тиу, погоди, постой, расскажи мне еще, расскажи мне сказку, расскажи про маму, помнишь, про Сина...
Пальцы мои ничего не поймали, ладони стукнулись о тростниковую плетенку, и я совсем проснулся. Тиу пропала, я остался сидеть на циновке. По лицу моему текли слезы. Хив приоткрыл глаза, увидел меня и удивился.
-- Что с тобой? Помню -- ты заснул счастливым.
-- Мне приснилась женщина из моего селенья, -- сказал я. -- Она умерла. Но она пришла рассказать мне сказку...
Хив зевнул и потер сонные глаза.
-- Великий Ра, до чего ж ей поболтать захотелось, -- проворчал он, -- если прибежала с полей Иару.
В сердце моем была горечь. Я подумал о Тиу, родителях и брате. Все умерли. Я совсем один. Как мне рассказать про это Хиву, если слезы лишают меня голоса?
Шумом мы разбудили Господина моего, и я почувствовал, как он обнимает меня.
-- Из тех мест путь неблизкий, -- сказал он. -- Должно быть, она крепко тебя любила, раз пришла убаюкать. Завтра сделаем ей богатое приношение. А чтоб она могла отдохнуть, сказки буду рассказывать я.
Я удивился, слыша это, и был смущен. Господин мой собирается развлечь меня, как Тиу развлекала детишек.
-- Я знаю столько сказок, я еще больше знаю историй, которые чудеснее сказок, -- говорил Господин мой. -- И я люблю их рассказывать. О том, что в небе, и о том, что под небом, о том, что в водах, и о землях, что лежат за водами, о времени Дасы и его советника. Я столько знаю о них -- ты будешь удивлен. Я видел, как Имхотеп говорил, а писцы заносили его речи в свитки. Помнишь свитки в покоях Ра? Я знаю песни, которая пели сестры мои, встречая восход звезды. Вот только этот ленивый Хив все их слышал и затыкает уши, как только я открываю рот.
Хив посмотрел на Господина моего и на меня. И видна была обида в его глазах. Он улегся на циновку и повернулся к нам спиной. А тень его спряталась под него, и я не увидел, есть ли у нее хвост.
Мы тоже легли. И пока я еще не уснул, Господин мой говорил мне тихо:
-- Всех папирусов Дасы не хватит, чтобы записать мои истории. И многие из них не записаны. А ты можешь теперь сохранить их не только в сердце, но и на широких листах, и сделать для них рисунками в четыре краски... Верно?
Тогда я заснул спокойно, потому что теперь я спал подле Господина моего, и сны больше не тревожили меня. Кто еще был так же добр ко мне? Чудесные рассказы его я помнил. Когда шли мы в храм его, и я был совсем мал, он говорил мне о Ра и чудовищах темной стороны и такого наплел про Миу, что я даже поверил, будто при луне она превращается в кошку, и провел не одну ночь в саду, выслеживая ее.
С рассветом я возьму листы из своей корзины и запишу то, что помню, из рассказанного о ней. А потом покажу Господину моему...
Я заснул, держа его за руку. Подле него, я не страшусь мертвых, и не испытываю скорби, и у смотрящих назад нет надо мной власти, и Инпу я буду приветствовать, как равного...
  
В последнем делении ночи стих ветер и стало жарко, и я встал, чтобы излить за борт лишнее.
В воде было зеленое пламя. Я нагнулся, чтобы посмотреть, но оно подняло лапы навстречу мне и потянуло к себе. Я закричал и упал.
Господин Мой и Хив прибежали на мой крик, а я лежал, и не мог подняться, и в глазах моих была тьма.
-- Я говорил тебе -- закричал Хив. -- Ты ждал слишком долго. И будет сейчас, как уже было.
-- Нет, -- отвечал Мой Господин. -- Нет, нет. Меня там не было. Меня там не было. Я не отдам то, что мое.
-- Все напрасно, -- твердил Хив. -- Огонь внутри его.
-- Нет, нет. Кормчий, поднимай парус. Рабов к веслам.
-- Мы налетим на мель, -- заорал мастер паруса.
-- Я велю мелям убраться с нашего пути.
Мастер паруса закричал в страхе что-то про тех, у кого лицо повернуто назад, кто ждет во тьме и уносит поздних путников.
-- Клянусь Ра, -- рявкнул Хив, -- ты поднимешь парус, как велел тебе Повелитель! Или мне повернуть твою голову лицом назад, чтоб ты стал одним из них и так избавился от своего страха?
Я не знаю, что было дальше...
  
      -- Асет
   Мне было холодно оттого, что лежал я в каменном ящике, на дне и не было ни шерсти, ни одежды, на моем теле, а вместо них было оно покрыто тысячью скорпионов --я чувствоал, они ходили по мне и друг по другу, а я не мог их стряхнуть, я лежал подобно мертвым. Я хотел поднять руку и встать -- но не было во мне силы. И губы мои не двигались,и я не мог позвать Господина моего, или назвать тайное имя сестры луны.
И смотреть я мог только вперед и видел только то, что вверху, а там были звезды.
Я увидел их, стоящих рядами, и понял, где лежу. Это гробница, место упокоения душ. По слову моего Господина я входил туда, видел потолок, усыпанный тысячами звезд, и радовался чуду -- в подземелье было ясно, как под небом в лунный день.
Господин мой привел нас к порогу ее среди ночи. И я по велению его назвал тайное имя и обратился в мыслях моих к лунному лику. Тело мое поросло мехом, уши вытянулись, зубы заострились. Я утратил речь и обрел ясность слуха и зрения, и запахи снова стали мне развернутым свитком.
Утром еще я опасался обернуться ужасным зверем, о каких говорят, что они живут за порогами и ночами поедают людей. Прошедшей ночью, утратив свой облик, я утратил свой разум вместе с ним и в поступках стал подобен собаке. Я боялся стать таким, как те, что живут за порогами. Но к гробнице я пришел не тем Сутехом, который сошел с корабля.
-- Боишься? -- спросил Хив, когда я встал на колени. -- Ноги подкашиваются?
Если бы Хефри, сын резчика, сказал мне такие слова, я бросил бы его в пыль. Если бы Ипи, сын горшечника, сказал их мне, я бы не смог его бросить в пыль, потому что он на голову меня выше и широк в плечах, и я весь день ходил бы злой, в мыслях представляя, как беды постигают Ипи одна за другой. Но, сказанные Хивом, они совсем не обижают меня.
-- На четыре ноги с двух падать высоко, -- ответил я.
-- Уууу, -- сказал Хив. -- Писца с другого берега видно. Всего -- то раз обернулся, а уже ноги пересчитывает. Совсем не страшно?
Я помотал головой. Зубы мои уже стали клыками, и язык вытянулся, и я не мог ему ответить иначе. Страх мой покинул меня совсем, когда приношение Ра было совершено в древнем доме Господина моего. Вместе со страхом тревоги ушли из сердца моего, и оно укрепилось.
Ра была угодна моя жертва. Тяжесть проступков моих оставила меня, а желание служить Господину моему усилилось.
Я -- слуга Сета, и Ра даровал мне милость: теперь мог я слышать голос Господина моего всюду, даже если он был далеко от меня. Только Сетнут в нашем храме мог так же слышать слова его на расстоянии многих дней пути. Я был рад и счастлив и сожалел, что мне не позволяли прежде принести дары свои Великому Ра. Господин мой подолгу не бывает в храме, и, пока его нет, я часто вспоминаю о нем. Если бы он, находясь в странствии своем, иногда обращался ко мне, как обращался к Сетнуту, мне было бы легче сносить хвастовство Горнахта и мальчишек из селенья...
Тело мое покрылось шерстью, уши поднялись, зубы удлинились, и я встал и подошел к Господину моему, чтобы он видел: я жду его слов. Он указал вперед, на скалу и камни у ее подножья. Теперь я видел, что он привел меня к самому входу, но я был слеп, пока стоял на двух ногах, и не заметил входа. Он был скрыт камнем и замазан глиной.
-- Вот, -- сказал Господин мой, -- место, куда путь твой.
Я почуял уже знакомое мне прежде. Такой запах приносил ветер, летевший от Западных жилищ к реке. Господин мой хотел, чтобы я вошел в гробницу, скрытую скалами! Я ткнулся носом ему в колено и поджал хвост: западные жилица запретны, что я скажу у врат иного мира, когда настанет мой час?
-- Я приду свидетельствовать -- на то была моя воля! -- сказал Господин мой.
Я поднял голову и посмотрел на него, он положил ладонь мне на макушку и погладил между ушей.
-- Там спрятана моя драгоценность, -- сказал он. -- Хранители посмертия накажут того, кто взял ее у меня, не спросив. Того же, кто вернул мне ее по моему слову, придется оправдать.
Волнение в сердце моем улеглось, и я только хотел знать, что мне искать там. Но господин мой стоял молча и смотрел на скалы.
-- Отчего бы не послать туда гадюк? -- спросил Хив.
-- Старый осел заговорил от змей его западные владения, -- ответил Господин мой, усмехаясь. -- И думал, что он хитрее Сета.
Он заглянул мне в глаза и подмигнул.
-- Но я верну то, что было взято от меня, верно?
И я улыбнулся в ответ ему.
Я пойду туда, где даже змеи Господина моего страшатся быть.
-- Ступай, -- сказал Господин мой. -- Ра да пребудет с тобой.
И я помчался к камням.
Разум мой был не замутнен и обережен от звериных желаний по воле Господина моего. От берега ушли мы далеко, но уток и цапель чуял я в их камышовых гнездах, и мышей в камнях и цикад повсюду -- и не было мне теперь дела ни до кого из них.
Голос Господина моего звучал в ушах моих, был в душе моей. Воля его была дыханием Шу в груди моей, силой в лапах моих. Разум мой остался во мне, по слову его.
У самой скалы я лег на брюхо и пополз вперед. Не было во мне страха, в темноте глаза мои ясно видели, и я знал путь, будто он был в сердце моем вырезан узором на красном и белом камне. Куда бы я ни обернулся, все было понятно мне.
Вот камни, уложенные каменотесами. Вот ход, проделанный грабителями могил. Вот тела их, высушенные, покинутые душами, и запыленные кирки, и разбитая лампа. Слуги Сета не боятся мертвых. Мертвые боятся слуг Сета -- и я прошел по ним и послушал, как трещит высохшая кожа, и хрустят кости под моими лапами. И не было во мне сомнений. Я шел вперед по воле Господина моего.
У дверей я остановился, поднял голову и возрадовался, оттого что печать на дверях была цела и не тронута, проклятья, наложенные на веревку у входа, не пали на голову другого. Прежде никогда я не был в западном доме. Никогда не видел проклятий, оберегающих ушедших на Запад. С печатей служителей Западного берега священные знаки грозили смертью детям Ра, и детям Нуна, и животным, и змеям, и скорпионам, если осмелятся они войти в покои умерших. Я прочел знаки и понял, что проклятье не коснется меня -- в списке не было детей Ра, обернувшихся зверем. Алая краска надписей пахла травами, отгоняющими злых созданий ночи. Они возвещали, -- "Ненофер, хозяин этого места, покоится за дверью, а при жизни славен был всюду своими чудесами. Нарушившего его покой он сам приведет к Зеленому и обвинит перед ним."
   Господин мой тоже славен чудесами и имя его известно повсеместно! А слышал ли кто о человеке по имени Ненофер и его чудесах? Я не слышал.
Я прыгнул на дверь, и она пошатнулась. Я прыгнул еще раз, и веревка была сорвана, печати сломаны. Шерсть моя встала дыбом: увидел я сам, как ищет проклятье дверей виновника и не находит его. Оно вилось в воздухе зеленой змейкой, льнуло к мертвецам, прижималось и отдергивалось, а меня обходило стороной.
Я отвернулся и пошел дальше, сквозь покои с корзинами, и табуретами, и резными подголовниками, и ларцами, и сосудами, полными пива, и меда, и масел. Мимо зал, куда положили близких хозяина: царевну Мутнефертеф -- супругу Ненофера, и ее сестру, и мать ее, и младших братьев ее -- прочитал я на стенах. Мне не вспомнилось такого имени. Был ли я бездарен и забыл о ней, или Аповер не называл ее в списках царских дочерей в часы занятий? Вот странно, отчего великий Ненофер не построил родным своим жилищ отдельных и все они ютятся в посмертии подле него?
Я прыгал через доски постелей и крышки ларей и опрокинул кувшин, в котором молоко когда-то прокисло и высохло. И те, кто были внутри, бежали в страхе. Я не видел их глазами, я не чувствовал запаха их, но я знал, что они повсюду вокруг и их немало. Они не были живы, но они бежали от меня с плачем, от которого шерсть моя вставала дыбом, я же смеялся, потому что видел теперь сам: мертвые боятся слуг Сета. Сутех же, слуга господина своего, больше не знает страха перед мертвыми. Я залаял им вслед, завыл и закричал гиеной, чтобы напугать их еще больше, прежде чем идти далее. Медь обеденных чаш зазвенела от моего лая, на нос мне посыпался песок, я поднял голову и увидел небо со стройными рядами звезд...
... вот они снова надо мною, эти звезды, подобные небесным цветам. Тень надвинулась на них. Я услышал, как говорит мне темнота, заслонившая свет звезд, склоняющаяся надо мной:
-- Разоритель гробниц, ничтожный и низкий отпрыск змея, как ты посмел?!
Перстни блестели на руке, протянувшейся ко мне. И я увидел, что одеты они поверх льняных лент и понял -- сам хозяин пришел спросить с меня, как обещали знаки на дверях его гробницы.
Он отведет меня на суд Владыки мертвых...
Пальцы были жесткими, как коленца саранчи, лен пах высохшей плотью, травами, смолой и гнилой кожей. Он схватил меня за шею и поднял, чтобы заглянуть мне в лицо. Я увидел его. Голова его была укрыта льном, губы и нос скрыты тугими лентами и оттого казалось, что лик его повернут к спине, и он смотрит на меня затылком, а посреди затылка у него две ямы и в них неподвижные глаза.
-- Смотри, -- приказал он. Ленты шевелились, когда он говорил, и коробились там, где должен быть рот. Я забыл о скорпионах и холоде, глядя на него. Пальцы его впились мне под челюсть, он наклонил мою голову и я видел теперь дыру на груди его.
Как же? -- подумал я. Мертвые должны бояться меня. В сердце своем я обратился к Господину моему. Почему Ненофер не бежит от меня, как тени в гробнице и отчего я бессилен против него? Разве не я сокрушил его гроб? Я видел его внутри -- он был сух и тверд и не вставал меня встретить.
Длинным проходом, мимо комнат с утварью и комнат с мертвыми вышел я в зал, где резные навершия каменных столбов упирались в потолок, покрытый звездами, и пахло священными травами. Там вскочил я на каменную крышку гробницы и скинул с нее покрывала.
Знаки, по которым я ступал, твердили о могуществе Ненофера, господина близкого к Великому Дому, мастера над писцами в храме Гора. Крышка была из серого камня. Сокровище моего Господина я чуял внутри, но лапами не мог открыть гробницу. Тогда я назвал тайное имя...
Тьма опустилась на глаза мои в тот же миг, уши слышали теперь тишину, и нос ощущал только слабый запах старых тканей. Я встал на ноги, нашел на ощупь каменный гроб и уперся в крышку руками. Горнахт не зря заставлял меня махать тяжелой палкой с утра до вечера, плечи мои окрепли и я смог сдвинуть ее поперек ящика.
Внутри я нащупал деревянную резьбу и металлические пластины. Там стоял еще один гроб. Я обшарил пол вокруг, нашел корзину с оружием. Она опрокинулась, и из нее посыпались стрелы и луки, но я подобрал каменную палицу и вернулся к гробнице. Палица была тяжеленной. Ненофер был могуч, если поднимал ее без труда. Я забрался на сдвинутую крышку и с размаха опустил палицу внутрь. Дерево хрустнуло, и я обрадовался -- оно старое и высохшее, я смогу пробить его. С четвертого удара крышка рассыпалась.
Я выгреб щепки и снова назвал тайное имя.
Зверем мне было легче ходить во тьме, я ясно видел при свете звезд нарисованных на потолке, будто они действительно светили с небес. Я сунулся носом в разбитый гроб. Там воняло смолой и воском. Запах того, зачем я пришел, был слышен сквозь аромат мускуса, меда и мертвого тела. Я понял, где лежит эта вещь и с досады сел на задние лапы. Моему Господину придется долго убеждать стражей врат, чтоб душа моя миновала пасть пожирательницы Аммы ...
В зал заползли змейки проклятий. Я посмотрел, как они кружат у подножья гробницы и вьются у брошенной на полу палицы. Они почуяли сына Ра и явились проверить, но они медлительны и не поспели настичь меня, пока я был им подвластен. Теперь я для них незрим и они вскоре убрались, а я зажмурился и снова сунул голову в дыру.
Чтобы добраться до сокровища Господина моего, пришлось оборвать покрывала и ленты с боков Ненофера и выдрать пару ребер...
Теперь я не могу шевельнуться, а Ненофер заставляет меня смотреть в дыру, которую проделали зубы мои. Лохмотья торчат вокруг нее и обломки костей белеют между ними, черный скорпион заполз туда и исчез в темноте между складок ткани.
-- Ты оскорбил богов и служителя Гора хотел принизить перед ними! -- сказал мне голос мертвого, руки его отшвырнули меня, я упал на скорпионов, и они опять полезли по мне.
Кто он, если не страшится ни Моего господина, ни слуги его и хочет возмездия?
-- Верни Белого Хепри, -- потребовал Ненофер.
Я не мог ни ответить, ни жестом показать, что отдал уже скарабея. Ненофер стоял у ног моих, бормоча неясное, через край внутрь ползли скорпионы и змеи. Они переплетались в клубки и громоздились все выше. Мне стало тяжело, и я едва видел покойного за их клешнями и хвостами.
О, Ра! -- взмолился я в сердце моем. -- Ты слышишь голос каждого лежащего в гробу, услышь меня... не знаю, мертв я или жив, но голос мой взывает к тебе из гроба, это истинно!
Рот мой наполнился слюной, но я остался безгласен.
Ненофер поднял надо мной свой посох.
-- Я знаю семь тайных имен Тота, -- услышал я. -- Я сделаю так, что ты будешь гнить, не став мертвым. Я сделаю так, что скорпионы будут есть твою плоть снаружи, а змеи изнутри. Верни Белого Хепри.
Воздух шуршал в его груди, пока он говорил, и я видел сквозь дыру, как внутри колышутся серые лохмотья.
Может, и я умер? Отчего?
Я был жив, достав скарабея из груди Ненофера. На вкус мастер над писцами оказался мерзок, как пыльная тряпка, пропитанная желчью. Я плевался, и чихал и тер лапами нос, достав из него каменного жука. Но я был весел, сердце мое радовалось, что воля Господина моего исполнена.
А когда я спрыгнул с гробницы, я пометил все четыре угла ее. Не было на это желания моего господина, но я и сам не заметил сначала, как обмочил угол. А потом я замер в испуге, ожидая порицания, но не ощутил укора. Тогда обошел я все оставшиеся углы во славу Ра и Сета, и дела мои здесь были окончены.
Кто бы ни был Ненофер, но он служит Гору. А я уже про Гора слышать не могу из-за Горнахтовых восхвалений, пьяных гимнов и россказней, которыми он порочит моего Господина, поминая Гора непрерывно.
Я подобрал скарабея и повернул к выходу. Длинная шерсть грела меня, но мне было холодно без Господина моего и хотелось скорее наружу, согреться подле него. Я побежал назад. Лапы мои крошили старое дерево ларцов и я слышал звон разбитого кувшина позади. Поспешно протиснулся я под камнями и кинулся к господину моему. И я был рад снова видеть его, будто не видел много дней. Скарабея я уронил в руки его.
Хив схватил меня за бока и повалил, и мы валялись в пыли и рычали друг на друга. А Господин мой и отец смотрел и смеялся, пока я не произнес имени Матери и не стал собой...
От мысли о Господине моем стало мне легче и я вздохнул, и понял, что снова могу двигаться. Тогда я закричал Неноферу:
-- У меня нет его, я отдал Хепри! У меня его нет!
И все пропало...

... вокруг меня плыл туман, белый, как козье молоко. Подле сидела женщина.
Она прижимала меня к себе и раскачивалась из стороны в сторону. Она пела. Голос ее журчал ручьем, звенел цикадой. Я слышал звук голоса ее, я чувствовал его всем телом, прижатый к груди ее.

Мышка в тростнике,
Ласточка в листве.

Тиу пришла ко мне спеть мне колыбельную. Я был у нее в руках, и она пела мне. Глаза мои в полутьме видели ее руки и плечи гладкие, как у изваяния, и высокую грудь ...
   Высокую грудь?! Это не Тиу. Тиу стара, тело ее высохло, грудь ее съежилась и повисла. Это не она.
Голос нежный пел:

Уходи, тот, кто
Идет вперед,
Смотрит назад.
Я не отдам тебе
То, что мое.
Мышка в тростнике,
Ласточка в листве.

Сладость была на языке моем, и я увидел, что в рот мой льется молоко из груди ее, и от него светло.
Руки ее были теплыми и прохладными. Тело ее было гладким, как камень, мягким как пух. Пела она без слов, но я слышал слова ее в сердце моем.

Лотосами укрою
Мое дитя.
Ему не грозит
Взгляд твой.
Сон его спокоен.
Мышка в тростнике,
Ласточка в листве.

Она укачивала меня в лодке своих ладоней. Мне было тепло и не жарко. Я был спокоен и печали мои позабыл. Глаза мои закрывались, а песня ее сворачивается вокруг меня, как кошка сворачивается вокруг котят.

Ра приглядит
За моим сыном.
Он охранит его
От горя и боли,
Утолит жажду
Мышка в тростнике,
Ласточка в листве.

Я захотел взглянуть на нее -- не моя ли это мать пришла теперь вместо Тиу. Только на руках у матери моей было мне так хорошо, но было это так давно, что я едва помню... и я закрыл глаза и заснул.

Кажется три сезона проспал я спокойно в тепле, но проснулся от холода и понял: опять придет Ненофер угрожать мне бедами, если я не верну ему его каменное сердце. Я не хочу его видеть. Надо сказать ему, пока голос опять не оставил меня.
Я закричал:
-- У меня нет его! Нет его!
И рванулся из гробницы, но ударился о потолок комнаты...

Голову закружило, кто-то вскрикнул. Я увидел: Хив сидит передо мной, держась за живот.
Я удивился.
-- Хив? Я об тебя стукнулся? А показалось, об потолок ударился. Ты видел Ненофера?
-- Ох, -- прохрипел Хив. -- Не видел.
Я посмотрел на себя и был удивлен. Ни одежды, ни украшений на мне не было. Был я укрыт цветами лотоса. Верхние совсем свежие, нижние почернели и прилипли к коже, а я почувствовал их, и они показались мне скорпионами. Лежал я на каменном ложе, под навесом, среди камышовых зарослей и кроме Хива не было никого подле меня.
-- А где Мой Господин? -- спросил я.
-- На лодке, -- ответил Хив.
-- А Ненофер?
-- На полях Иару.
-- Он был тут, я видел его.
-- Не было тут никакого Ненофера, я бы заметил.
-- Но я говорил с ним. Он хотел назад скарабея.
Хив покачал головой.
-- Не то это место, чтоб Ненофер мог тут шастать. Подняться можешь?
Я встал и Хив смотрел на меня с удивлением.
-- Что со мною было? -- спросил я. -- Я заболел?
-- Можно и так, сказать. Но теперь здоров, я вижу. Идем.
Он вел меня по камышовым полям тропой выложенной в воде плоскими камнями. Он спешил, но я успевал за ним без труда. Мне было легко и радостно. И на ходу я сочинял песню. Слова сложились быстро, мне понравилось, и я запел.

Волосы ее -- лазурит,
глаза, как Великая зелень.
Руки ее прохладны,
запястья узки,
плечи округлы,
грудь ее высока
и молоко течет из сосцов.
Ласточкой она летит над Хапи
и припадает к груди его.
Голос ее -- голос матери.

-- Это о ком ты? -- спросил Хив.
-- Я видел здесь женщину -- ответил я.
-- Видел? -- воскликнул Хив. Я понял, что он обеспокоен -- он остановился, лицо его посерело.-- Ты говорил с ней?
-- Нет, она пела мне колыбельную. Я думал, она мне приснилась.
Хив вздохнул и почесал в затылке. Наверное, он думал, что эта женщина могла причинить мне вред, пока я был болен, потому что он спросил меня:
-- Только пела?
Я вспомнил, как лежал на ее руках, и как мне было тепло, и ответил:
-- Она напоила меня молоком.
-- Она дала тебе грудь?! -- прошептал Хив. -- Или ты ей приглянулся, или она выжила из ума.
   Никогда я не видел, чтобы Хив был полон волненья.
-- Кто она? -- спросил я.
Хив помотал головой.
-- Забудь все, что видел. Забредешь сюда еще раз, беги. Она выпивает души, как солнце воду. Идем скорее, вон уже лодка...
   И он пошел впереди меня, а я ступал позади и смотрел на его тень. Но у тени не было ни хвоста, ни когтей. Должно быть, оттого, что день.
  
      -- Маат
  
   Луна не успела смениться, пока следовал я путем Господина моего вдоль речных берегов. Дни эти были длиннее любых, проведенных в храме. Я был счастлив в странствии и первые дни с сожалением думал о возвращении. Но дни проходили, и я все чаще в сердце своем обращался к Сиа. Я думал о ней, проходя сквозь залы храмов. И, сидя на носу нашей лодки, я подбирал слова, чтобы рассказать ей о красоте встреченных нами судов. Повсюду, где только было можно, я читал свитки, написанные многими людьми, и мечтал потом, как стану объяснять Сиа прочитанное. Я сравнивал с ней танцовщиц Баст и Хатор, и выходило, что и гибкостью стана и плавностью шага она превосходит любую из них. Я разглядывал пристально жен, сестер и дочерей тех, кто близок к самому сыну Гора, украшенных богато и одетых в легкие ткани, несущих щедрые дары, и в каждой под бирюзой и белым льном находил изъян, которого Сиа была лишена. Глядя на воду в темноте, я представлял, что это глаза Сиа, и в душах моих вел с ней бесконечные разговоры.
   Дни мои были днями счастья. Ночи мои были ночами мечтаний. Только когда Господин мой оставлял меня надолго, радость моя тускнела, и покой мой сменялся тревогой. Но когда беспокойство заставляло меня искать его, он заговаривал со мной, неслышный для других, успокаивал тревогу мою, и я возвращался к своим грезам о Сиа. И чем дольше длился наш путь, тем сильнее души мои стремились назад. Так продолжалось день за днем, и, когда лодка наша подошла к причалу у храма, нетерпение стало горячим песком под моими ступнями, я не мог стоять не месте.
   Господин мой пожелал, чтобы в этот день все люди его могли встретить своего Повелителя и оттого мы встали не у пристани храма, а у мостков в деревне. Желания Господина моего известно было Сетнуту, он приготовился, и к полудню собрались все жители с женами и детьми и с рабами и со слугами. Они бросили дела свои, чтобы выйти встречать нас, оттого что Господин мой порой даровал им милость: взглянувшие в глаза его поправлялись от болезней, коснувшиеся его становились удачливы в делах своих.
   По крику кормчего корабельщики привязали лодку, господин сошел на причал, и Сетнут склонился перед ним, и люди припали к земле у ног его.
   Я сошел с лодки следом за Господином моим, стоял за спиной его, высматривал в толпе Сиа, но не мог найти ее среди множества спин.
   Господин мой повелел служителям открыть кладовые и вынести людям пива, и мяса, и сладостей и раздать тем, кто не имеет лишнего, множество вещей из запасов наших.
   -- Роскошен урожай на нивах моих, и врагов своих я видел мертвыми, -- сказал он. -- Плодородны мои земли, богаты подношения в храмах. Сердце мое радуется, пусть у всех будет праздник.
   И он пошел к храму, а люди вскочили и зашумели радостно. Я хотел бы подойти к ним, но не решался отстать от Господина моего, и пошел за ним следом. У ворот храма увидел я Сетмера и обрадовался, что спрошу у него о дочери. Но Господин мой обернулся ко мне и спросил:
   -- Есть кто-то в деревне, кого ты хочешь видеть так, как путник среди пустыни хочет видеть воду?
   -- Девчонка! -- воскликнул Хив. -- Если хорошенькая, надо их поженить. Пошли, посмотрим.
   -- Я увижу ее позже, -- ответил я в смущении.
   -- Ступай к ней, -- сказал Господин мой.
   Но я не решился уйти.
   -- Может, Господину моему, понадобиться моя помощь в делах? -- сказал я.
   Господин рассмеялся и подтолкнул меня в сторону селенья.
   -- Позову, -- сказал он. -- Ступай.
   Я не противился больше желанию своему видеть Сиа и бросился назад, к пристани. Жители еще были там во множестве, может, и ее я найду среди них.
   Хив прокричал мне вслед:
   -- Волею Ра, ему не придется голосить на всю округу, чтоб тебя позвать, дойди ты хоть до Омбоса.
   Не будь мои мысли полны Сиа, я бы и сам мог сообразить, голос Господина моего найдет меня теперь всюду. И, даже сидя рядом с Сиа, я повернусь и пойду на его зов...
   Когда проходил я воротами храма, сердце мое покинуло меня и ушло вперед к порогу Сиа. Я торопился к ней, и на приветствия отвечал, не останавливаясь. Черная храмовая кошка Сумет увязалась за мной. Наверное, она тоже рада была меня видеть и надеялась выпросить еды или ласки. Она семенила за мной, но я не остановился, пока не добежал до дома Сетмера. Хозяйка просеивала ячмень во дворе.
   -- Да продлит Ра годы благоденствия, Мериф! -- сказал я.
   -- Да продлит, Шери, -- рассмеялась супруга Сетмера. -- Долго тебя не было. Господин мой в храме, если ты ищешь его.
   -- Я его уже видел, Мериф. А не знаешь ли ты, где Сиа?
   -- За домом, -- ответила Мериф. Она обернулась и закричала, -- Сиа! Сиииаа! Ступай сюда.
   Она выпрямилась, уперев руки в поясницу, и я увидел, грудь ее увеличилась и живот округлился. Неужели опять родится девочка? Сетмера возносит молитвы, и приносит жертвы, но из лона Мериф за 10 сезонов не появилось ни одного мальчика, хотя боги даровали ей плодовитость, и хранили дочерей ее от болезней, змей и посланцев Собека. Мериф не дождалась ответа от дочери и сказала мне:
   -- Присядь в тень, Шери, я ее приведу.
   Она пошла за дом, но я не стал ждать ее возвращения. Я пошел за ней, едва она повернула за угол. Ведь она идет к Сиа...
   Позади дома я пригнулся и заглянул за тростниковую ограду.. Сиа сидела на коленях у жернова, одежда ее была спущена с плеч и волосы подвязаны, она размалывала зерно вместе со служанкой.
   -- Иди, Сиа, встречай гостя, -- сказала ей Мерит весело. -- Шери вернулся.
   -- Я еще не все сделала, -- возразила Сиа.
   -- Он прибежал к тебе, едва оказался на берегу, а ты говоришь, что зерно не молото! -- воскликнула ее мать. -- Оставь, мы с Мут закончим.
   Сиа поднялась на ноги, и я бросился назад, чтобы они не заметили, как я подглядываю за ними.
   Сиа вышла ко мне плавным шагом, будто выплывающая из зарослей птица. Она улыбнулась мне, поманила рукой, и прошла через двор, а я пошел за ней. Мы вместе вышли наружу, Мерит сказала вслед, чтоб мы до темноты вернулись, но я едва слышал звук ее голоса.
   Лишь только мы вышли, Сиа отряхнула крошки и шелуху со своей одежды и спросила меня:
   -- Ну, ты мне привез что-нибудь?
   Я растерялся и все слова, нанизанные в сердце моем для нее, посыпались с нитей и смешались. Откуда мне взять подарки?
   -- Ну, же, -- сказала Сиа, видя что я молчу. -- Лодка ваша едва не тонет под тяжестью груза. Рабы надорвали спины, перенося золото в храм. Я не была на пристани -- мать оставила меня помогать ей, потому что Уина теперь у Мери, и я осталась старшей дочерью в доме. Но Атуи уже приходил рассказывать.
   Что мне было ответить? Мы были во многих храмах, множество подношений было положено к стопам нашего Повелителя. По милости его команда получала изысканную пищу, пожертвованную ему, и корабельщики одарены были тонким льном и пивом из числа даров самого Великого Хранителя царских сокровищ, сына Любимца Гора. Но сам я не нуждался ни в чем заботами моего Господина, и в мыслях моих не было просить себе большего, чем я имею. Потому я ответил Сиа:
   -- Я путешествовал с Господином моим. Дары были поднесены ему.
   -- Мог бы ухитриться, -- сказала Сиа с досадой.
   -- Что ты, Сиа! -- взмолился я. -- Вспомни, кто Повелитель наш! Как я могу? Имущество его священно. Господин мой читает в сердце моем, каждый вздох мой ему известен. Как я смею взять что-то из принадлежащего ему?
   Сиа поморщилась.
   -- Зачем тебе брать? Тебе нужно было лишь сказать ему, и ты получишь то, на что укажешь. Атуи говорил, ты шел у плеча его, рядом, как равный богу, -- она взглянула на меня искоса. -- А правда ли ты у него за тем, в чем Гор ему отказал?
   Я подумал, что это ей тоже сказал Атуи. Я побью и его, и Хефри -- их обоих. Сиа смотрела на меня внимательно и улыбалась, и мне было горько от ее слов и ее взгляда.
   -- Зачем ты слушаешь злословье? -- спросил я. -- Зависть в их сердцах...
   -- В чьих? -- рассмеялась Сиа. -- Горнахт говорил, Повелитель Сет Сутеха обласкал, будто он не служитель его, а наложница...
   Горнахт... я будто прокисшего пива хлебнул. Имя это, как отрава в воде.
   -- Да будет проклят день, когда я перевязал его раны, -- закричал я. -- Он порочит Господина моего, потому что он из людей Гора. А меня, потому что я из людей Сета. По слову Господина моего я выслушиваю его ложь молча и не смею возразить.
   И тут я увидел, что Сиа хмурится, губы ее сжаты, и лицо сердито.
   -- Раз ты так сердишься, значит не ложь! -- воскликнула она. -- Мать моя шепчет мне с утра до вечера, посмотри на Сутеха, он среди писцов храма и скоро станет над ними, Повелитель наш добр к нему, пройдет год-другой и он станет вместо Сетнута. А я скорее пойду к Горнахту. Хоть он и не знает меры в пиве -- зато он силен, он воин! А ты кто?
   Она отвернулась и пошла к калитке.
   Я бросился за ней и пытался остановить ее.
   -- Постой, Сиа! Не говори со мной так. Я найду для тебя подарок...
   Сиа вырвала у меня руку и ответила:
   -- Ты еще обряда не прошел, а уже собираешься брать себе жену? Ступай к своему Господину и оставь меня.
   Она захлопнула калитку передо мной, а я остался у ограды. Атуи и Хефри по слову Сетмера сложили ее на локоть выше, чем прежде, и я не мог даже заглянуть во двор. Черная Сумет пришла по гребню стены, спрыгнула вниз и стала тереться головой об мои ноги, утешая. Я взял ее на руки и пошел прочь.
   Сердце мое стало подобно треснувшему кувшину, и не осталось в нем слов. Встречные люди ждали праздника и приветствовали меня с радостью, я отвечал им почтительно, но души мои были далеки от веселья и смеха.
   И когда я дошел до храмового сада, я прижал к себе кошку и заплакал. Но кошка вывернулась из моих рук и убежала в тростники.
   За что Сиа так жестоко мне отказала. Если я ей не по нраву, она могла сказать об этом прямо. Я не прошел обряда? Это не оттого, что я не достиг положенного возраста или испытываю страх, это оттого, что Господин мой запретил. Сыну Сета ни к чему деревенские обряды, сказал он, твое посвящение будет иным и свершится в должное время.
   Разве дни мои не полны чудес, неведомых людям? Я был в тайных комнатах служителей Ра и мне известно о возведении чудесных зданий и приготовлении ярких красок. Я вернулся от Белых Стен, я видел сына Гора, любимца двух богинь, и не лежал у ног его в страхе, а стоял подле Господина моего, когда он принимал дары. Я видел госпожу Сестру луны, прабабку Хива, праматерь детей Нуна, она сделала меня черным псом и я ходил четырьмя лапами. Я пробрался в место покоя чародея и от его колдовства сильно захворал... или даже хуже... Когда я вернулся на лодку, корабельщики косились на меня и обходили стороной. Удивление мое было велико, потому что прежде они говорили со мной дружелюбно и шутили. И когда я спросил у кормчего, отчего они стали так ко мне неприветливы после моей болезни, он воскликнул: "Болезни? Да ты был мертв, клянусь милостью Хапи!". Он говорил мне, что Инпу стоял у моего изголовья, но Повелитель прогнал его, и Хив отнес мое тело в запретное святилище. Кормчий и сам считал меня мертвецом, но я вернулся с острова живым. Я видел там женщину, наполнившую сердце мое слезами и светом, а рот молоком и медом. Пусть Хив и сказал, что она безумна, но я думаю, она была из числа богинь.
   Я готов был поведать обо всем этом Сиа, чтобы она разделила радость мою, я уверился, что чудеса тронут ее, и она обратит ко мне свои души, и готов был уже к ликованию. Сиа не захотела меня выслушать...
   Слезы размывают горе в сердце человека, как вода размывает дамбы. Но прошло много времени, стало уже темнеть, а я никак не мог успокоиться. В сумерках я не заметил, как Господин мой вошел в сад. С ним была Миу, и на звон ее браслетов и поясов я поднял голову и увидел их.
   Я избегал обращаться в мыслях к Господину моему, пока был в саду, не желая, чтоб огорчение мое стало ему известно, и чтобы дела его были прерваны из-за меня, и теперь я постарался вытереть слезы с глаз моих.
   -- Слышал я, -- сказал Господин мой, когда я поднялся навстречу ему, -- что ты разговаривал с дочерью Сетмера и был расстроен услышанным? Неужели дочери слуги моего Сетмера непочтительны с тобой?
   Я испугался, что Сиа может стать причиной его гнева, и ответил поспешно:
   -- Нет, Господина мой, я огорчен непочтительностью другого.
   -- Мальчишки наговори Сиа про него, -- сказала Миу. Она выглянула из-за его спины и взглянула на Господина моего с усмешкой, -- и про тебя. А Сиа давно заглядывается на пропойцу, которого вы с братом притащили к нам полумертвым.
   Я испугался еще больше. Миу может все ему рассказать. Порой мне кажется, что она всеведуща. Должно быть, уши ее ходят повсюду отдельно от нее и все слышат.
   -- Пойдем с нами, -- сказал Господин мой. -- Мы идем к празднующим. Пора и мне послушать Горнахта.
   Тогда я вымыл лицо в садовом пруду и пошел с ними к площади. Там было шумно, от костров летели в небо искры, пахло мясом и дичью. Люди получили из кладовых храма больше пива, чем могли выпить, мяса, и муку для хлебов в избытке, и праздник был такой, будто урожай уже собран. Сердце мое было в тревоге, и я опять высматривал Сиа меж жителей селенья.
   Господин мой прошел сквозь толпу и встал среди людей. Лицо его было спокойно, но люди смотрели на него и замолкали. Смех их затихал, они отходили в сторону и оставались стоять безмолвно у оград по краям. Другие оставляли еду и пиво и тоже спешили скрыться под деревьями. Место опустело совсем и мне тоже хотелось уйти за костры в тень, но Миу взяла меня за руку и не позволила. Я слышал треск ветвей в огне и пение цикад, а голосов не слышал больше, потому что все затихли, глядя на нас.
   И тогда Повелитель наш встал посредине и сказал:
   --Я -- Сет. Я тот, кто лишил Гора его ока, я -- погубитель брата своего, муж сестры своей, повелитель красного песка. Кто посмел усомниться в моей силе? Кто смеет клеветать?
   Он повернулся, и посмотрел на Горнахта. Шелест прошел в листве, и мне стало холодно. Сидя в саду, призывал я Собека прийти и унести воина Гора в свои подводные покои, но сейчас боялся, что участь его будет тяжелее.
   Люди зашевелились и отшатнулись от Горнахта. Он оказался перед лицом Господина моего один и стоял молча.
   -- Мне сказали, ты сочинил обо мне сказку, могучий воин, -- сказал Господин мой. -- И я пришел ее услышать.
   Горнахт молчал.
   -- Говорят, ты гонял меня палицей по камышам?
   Горнахт молчал.
   -- Говорят, ты сражался со мной, потому что узнал меня и решил напасть, чтобы забрать у меня око Гора?
   Горнахт поежился.
   -- Говорят также, что я призвал огромного льва и он отогнал тебя?
   Горнахт вдруг выпрямился.
   -- Ты призвал льва -- сказал он. -- И лев был больше буйвола. Когти его были, как мотыги, клыки, как плуги.
   Господин мой посмотрел на запад и посмотрел на восток.
   -- Верите ли вы этому человеку? -- спросил он. -- Верите ли вы, что я призвал такого льва? Видел ли кто из вас подобного?
   Шорох и разговоры раздались со всех сторон. Смех стал слышен. Один сказал, что такого льва нет и Горнахту он приснился. Другой сказал, Горнахту после третьего кувшина собственное достоинство кажется вдвое больше, чем оно есть -- и со львом то же. Вот уже люди во множестве кричат, что не верят Горнахту.
   Господин мой молчал и слушал, и лицо его мрачнело. И когда заговорил он, люди замолкли и затаили дыхание, потому что голос его был грозен.
   -- Веры в мое могущество нет в вас, -- сказал он. -- Как нет в этом человеке должного почтения.
   Он взмахнул рукой, и воздух задрожал от рева. И выступил к огню зверь, какого я не видел. Голова его была ниже холки и размером с камень, с которого Горнахт хвастал о своих подвигах. Казался он тяжелым, как скала, но взвился с места легче антилопы, прыгнул на Горнахта и поверг его. Господин мой подошел к опрокинутому воину Гора и поставил ногу на грудь его.
   -- Расскажи еще раз свою историю, -- сказал он. Голос его был мягок, но от него Горнахт содрогнулся. Он заговорил, хотя лапа зверя лежала у него на груди и нога Господина моего стояла рядом, и слова покидали его с трудом.
   -- Я шел с востока к западу и неподалеку от Брода Итху и увидел путников в зарослях. Я видел, что у них есть еда и имущество, и украшения на плечах, и золотые браслеты на запястьях. И я пошел следом, потому что хотел добыть себе добра. Шли они безлюдными местами, и когда один ушел охотиться, я подстерег другого. Я выждал, когда он снимет с себя одежду и оставит ее на берегу, чтобы войти в реку, и тогда прыгнул ему на спину с ножом в руке.
   -- Зачем же ты это сделал? -- спросил Господин мой, будто действительно не знал, что случилось у Горнахта с двумя путниками. -- Разве не мог ты забрать одежду, и украшения, и другие вещи, ведь они лежали на берегу? Разве ты не мог взять всего этого и уйти тихо?
   Горнахт скривился, словно все зубы его разом заболели.
   -- Я опасался, что ты позовешь своего спутника, и вместе вы догоните меня и одолеете без труда, -- сказал он.
   Господин мой кивнул, как Аповер кивает, выслушивая прилежного ученика, и я видел, что он ждет продолжения истории, а страшный лев выпустил когти. Горнахт тоже увидел и завопил громко:
   -- Я решил перерезать тебе горло и бросить мертвого в реку, и уйти с твоим добром, пока не вернулся тот, кто был с тобой!
   Впервые я слышал все, как было, и в сердце моем вспыхнуло пламя. Знал я, что Горнахт непочтителен и рот его - скопище изощренных слов, но не знал всего о нем. Люди вокруг шептались в смятении, женщина вскрикнула в темноте.
   -- И что же? -- спросил Господин мой.
   Все умолкли. Горнахт стал серым, как сухой ил.
   -- Я сильный воин, -- сказал он. -- А ты великий. Мне ли ровняться с могущественным и хитрым? Я слаб и простодушен против тебя. Ты сказал мне, спрячь нож, поднятую руку опусти, ты немощен против силы, а я не стал слушать. И тогда пришла по зову твоему тварь из зарослей и я был повержен.
   -- Еще спрошу, -- сказал Господин мой. -- Говорят, раны твои были нанесены мною...
   -- Нет, -- перебил его Горнахт -- только львом. У этой скотины когти, как серпы.
   Лев зарычал, Горнахт замолк и зажмурился. Я видел -- рука господина моего коснулась холки зверя, тогда лев успокоился и лег на брюхо.
   Господин мой стоял молча, глядя в огонь. И люди его селенья стояли молча. Я видел Сиа среди них, с лицом, закрытым руками, но я не думал о ней. Сердце мое пылало, в груди моей было пусто.
   Господин мой повернулся к людям.
   -- Услышьте! -- сказал он. -- Открыли души свои речам пьяного и сами сделались пьяны. Обратитесь теперь к сердцам своим и отделите в них молоко от кислого пива. Человек этот силен в драке, но язык его длиннее его тени в час наступления сумерек. Он будет наказан. Смотрите на него и думайте о себе, -- что скажете, стоя между Инпу и Тотом? Ступайте прочь.
   И, услышав его слова, люди помчались в стороны, только Горнахт остался лежать на спине, лицом к небу и господин мой не убирал ноги с груди его. Мне тоже захотелось бежать, но Миу схватила меня за руку и удержала на месте.
   У костра стало пусто, тогда Господин мой отступил от поверженного Горнахта и опустился на спину льва.
   -- Идите ближе, -- сказал он.
   Мы подошли и сели рядом.
   -- Горнахт, -- сказал Господин мой, -- печалишь ты мое сердце. А твое сердце станет кормам для Аммы в день суда, потому что перед Инпу отвечать станешь правдиво, как отвечал под лапой зверя.
   Пяткой водил он по брюху льва, а рукой гладил шерсть на загривке, и лев щурился, подобно кошке, но когти его упирались Горнахту в живот остриями, и Горнахт лежал смирно. Господин мой посмотрел на меня и усмехнулся.
   -- Смотри, Горнахт, -- сказал он, -- Сутех поражен твоей новой историей. Разве смотрел он так на тебя в те дни, когда ты хвастался победой над Сетом? Я буду щедр и оделю тебя мудростью. Правдивые истории лучше выдуманных, потому что выдуманные захватывают лишь мысли, а правдивые пронзают насквозь все семь душ.
   Горнахт покосился на меня, но промолчал.
   -- Ты обучал сына моего и обучил достойно, -- сказал Господин мой. -- За это я награжу тебя, чтобы ты мог покинуть храм и жить с людьми и быть не последним среди них. Однако, перед людьми моими ты восхвалял себя без меры и будешь наказан жестоко.
   Лев выпустил Горнахта и тот поднялся.
   -- С Сутехом будь отныне почтителен, -- сказал Сет. -- Потому что он первый среди слуг моих, и он станет решать о твоем прощении.
   Горнахт посмотрел на меня. Ненависть я видел в его глазах. Он скрылся в темноте, но я все смотрел ему вслед.
   -- Ты смущен? -- спросил Господин мой.
   -- Милость твоя шире разлива Нила в удачный год, -- ответил я.
   Господин мой рассмеялся.
   -- Дождись утра, -- сказал он -- и ты увидишь, что она гораздо уже.
   Страшный лев потянулся и зевнул. Он облизнул морду языком, которым можно было накрыть гуся, а то и двух, повернулся к нам, рыкнул негромко, но внутри меня затряслось что-то от этого рыка.
   -- А ты думал, он пойдет тебе на ужин? -- сказал ему Господин мой.
   Миу встала на колени и принялась чесать львиный загривок растопыренными пятернями. Лев уронил башку на лапы и заурчал, как кошка, только от этого мурлыканья листья над нашими головами подрагивали.
   Миу обернулась:
   -- Иди ко мне, маленький Сутех, -- сказал она нежно, -- доставь удовольствие моему брату. Это все равно, что ласкать кошку, а уж кошку ты приласкать умеешь. Не бойся, он совсем ручной!
   Господин мой расхохотался, услышав ее, и она сама рассмеялась вслед за ним, мягким своим легким смехом и мне показалось, что даже лев смеется. Я решил, Миу видела, как храмовая кошка приходила меня утешить, но промолчал и подошел.
   Когда руки мои оказались по локоть в шерсти, и пальца добрались до львиной шкуры, Миу обвила руками мою шею.
   -- Позволь мне осушить слезы твоего сына, -- спросила она у Господина моего.
   -- Он не из твоих братьев, -- напомнил ей Сет.
   Миу скользнула рукой по груди моей и пальцы ее легли на подвеску Госпожи Сестры Луны. Сердце мое замерло и холодок пробежал по коже.
   -- Он всего на шаг дальше от Луны, чем мы, -- прошептала она. -- Он ходит лунными тенями и носит в себе часть души Нуна. Глупая девчонка не хочет его. А я хочу...
   Она обнимала меня тонкими руками, кожа ее была горячее ветра в пустыни, нежнее самого тонкого льна.
   -- Слышишь, маленький брат, -- шептала она мне на ухо. -- Ты всегда был со мною ласков, не жалел для меня рыбешки из улова и гусиного крылышка.
   В самых сладких снах мне не снилось, чтобы Сиа обнимала меня так, как обнимала теперь танцовщица. Но слова ее смущали мой разум. Рыбешки? Крылышки? Я угощал ими храмовых кошек и котов, и не осмелился бы даже подойти с таким подношением к Миу. От самой Белой стены едут на праздниках мужчины, чтобы увидеть ее пляску. Что ей рыбьи хвосты, если ожерелья ее из золота, а пояса из лазурита и бирюзы. Миу знает про Нуна и детей его и зовет Хива старшим братом? Я хожу по теням, как они? Как они?! Золото на груди моей потеплело под ладонями Миу и внутри разгорелся огонь.
   -- Ты почти как мы, - сказала она, прижимаясь ко мне.
   -- Как вы? -- переспросил я.
   -- Как дети Нуна, -- прошептала Миу. -- Жрецы и свитки молчат о нас, но тебе был открыт наш путь.
   -- Дети Нуна, -- сказал Господин мой, -- более сродни богам, чем людям. Ях Тота озаряет их путь. Перед ликом его они охраняют пределы Та- Мери в ночи.
   Миу потерлась щекой о мое плечо, мурлыча:
   -- Я поняла сразу, маленький Сутех, твоя тень прошла в ворота на четырех лапах. Я пошла за тобой следом и видела, как девочка из дома доброго Сетмера выбросила лазурит на дорогу, не зная ему цены. Она -- бросила, я -- подберу...
   -- Сумет, -- прошептал я.
   Кошка шла за мной от храма... Миу.
   Господин мой поднялся на ноги.
   -- Доброй ночи, -- сказал он, и ногой толкнул льва в бок. -- Ты, поднимайся. Я хочу, чтоб никто не мешал моему сыну этой ночью. Ступай и сделай так...
   Они ушли, а я остался с Сумет среди горящих костров.
   И к утру она избавила меня от сожалений о Сиа...
  
      -- Инпу
  
   Птицы давно уже пели и переговаривались тысячами голосов. Лучи высветили росписи на стенах, и шум пробуждающейся земли поднимался снаружи. Слушая их, я перебирал приветственные гимны.
   Кошка, дремавшая всю ночь на груди моей, вздрогнула и проснулась, когда я запел.
  
   Слава тебе, могучий,
   сильный, правящий миром,
   ты, чья беспредельна власть,
   чей сиятелен выход,
   чье появленье
   восторга родник
   в душах людских
   пробуждает поутру.
  
   Кошка смотрела хмуро и недовольно.
   -- Душа моя просыпается с рассветом, -- сказал я ей, смеясь. -- Как могу не петь ему славу?
   Сумет плавно сошла на пол. Она шла, потягиваясь и зевая, смешно вытягивая лапки, потряхивая ушками, и скрылась в углу за жертвенным камнем
   Я поднялся, подбирая одежды.
   За алтарем звенели колечки и пряжки. Миу выпрямилась, потянулась еще раз, взглянула на меня...
   -- Уходишь?
   Мурлыканье под звон браслетов, лучший из утренних гимнов. Сердце мое сжалось. Перед закатом не было сил сказать ей о расставанье, потому что мурлыканьем и звоном хорошо не только встречать утро, но и провожать день.
   -- Ухожу.
   Я улыбнулся ей, когда она подпрыгнула и повисла у меня на спине.
   -- Миу, я совсем ухожу.
   -- Как? И бросишь меня? Я еще никуда не тороплюсь...
   Я покачал головой.
   -- Я ухожу с отцом.
   Он говорил со мной вечером накануне. Я переписывал свиток, ожидая Миу, и услышал голос его в сердце моем.
   Настало время, -- сказал он. -- Готовься, я приду. Будет объявлено о твоем возмужании, и ты покинешь храм со мной, потому что срок твой пришел, я нуждаюсь в слуге моем подле меня, в сыне моем рядом со мной.
   Отец, -- ответил я. -- время избранное для обряда, прошло...
   Я решаю о времени обряда для сына моего, -- ответил он. -- Через три дня ты будешь со мной в странствии моем. Собери то, что необходимо, оставь то, что обременительно. Сетнуту передай слова мои: путь наш будет долог и отсутствие длительно, он должен отыскать тебе замену.
   Я вернул свиток на его место и до прихода Миу перебирал свое имущество, но не осмелился огорчить ее своею вестью на закате.
   -- Как же? -- жалобно сказал Миу. -- Уже?
   Она разжала руки. Ее браслеты зазвенели, когда она соскользнула на пол.
   -- Я вернусь... быть может, мы недолго будем в пути.
   Миу покачала головой, упрямо сжав губы. Она тронула меня ладошкой, провела по лицу и по волосам, посмотрела на меня, будто видит в первый раз и не может понять, кто я.
   -- Ты, -- сказала она, -- ты ... нет, Сутех, нескоро...
   Я не успел ее поймать, она отскочила в сторону и под занавесями пронеслась уже черной кошкой.
  
  
   На ступенях Сетнут беседовал с Аповером. Мимо Аповера я прошел с прямой спиной, а перед Сетнутом склонился. Но заговорил со мной Аповер.
   -- Ты ночуешь в храме, будто это дом твой.
   -- Разве дом отца моего не мой дом? -- ответил я.
   Аповер задохнулся и набрал воздуха, но Сетнут стукнул в ступени посохом, с которым стал недавно ходить и отослал Аповера жестом, и лишь когда он скрылся, сказал мне:
   -- Ты непочтителен.
   Я улыбнулся ему.
   -- Извини меня, добрый Сетнут.
   -- Не со мной!
   Он замолчал и я замолчал. Мы уже говорили не раз. И я был истинно непочтителен в своих речах, и Сетнут огорченный мною до пределов терпения своего кричал, что я поле плодородное, истинно засеянное семенем господина моего, ежедневно прорастающее обильно всходами раздора и распри. Но обиды не было в сердце моем, и Сетнут не хранил обиды на меня в своем.
   -- Я принес тебе весть, -- сказал я. -- Господин мой пройдет здесь завтра и я покину твой храм и буду сопровождать его. Он велел передать тебе: путь наш будет долог и отсутствие длительно. Ты должен отыскать мне замену.
   Сетнут оперся на свой посох и поник.
   -- Ты не останешься? -- спросил он.
   Я рассмеялся.
   -- Я слуга Его, я ждал дня этого, как земля ждет разлива.
   Сетнут вздохнул и пошел в храм. Я подхватил его под локоть, помогая подняться по ступеням.
   -- Как я тебя заменю, -- сказал он. -- Нет у меня ни другого такого писца, ни другого служителя. Надеялся я, что Повелитель Сет привел тебя, чтоб вырастить замену старику. А все, выходит, иначе. Завтра?... Ох, ты наполнил души мои болью со своей вестью...
   Мы добрались до верха и Сетнут кивнул мне.
   -- Ладно, поставлю Хефри над твоими писцами. Справится. Ступай, делай свои дела.
   Я оставил его опечаленным и в своем сердце унес грусть.
  
   Принадлежащее мне разделил я на три части, и оставил в комнате своей то, что принадлежало храму, а то, что хотел взять в путь сложил в плетеную коробку и задвинул за изваяние в святилище. Оставшееся решил отнести в дом Сетмера.
   Путь мой к селенью был омрачен -- встретился мне Атуи и товарищи его.
   Они, завидев меня, повисли на ограде и принялись упражняться в злословии. С того дня как Господин мой запретил мне поднимать на них руку, языки их болтались, подобно бычьим хвостам и выходило из-под них то же, что выходит из-под бычьего хвоста.
   -- И в это раз ты не стал мужчиной, -- кричал Атуи. -- Или ты ждешь, когда коса твоя отрастет до пят?
   -- Повелитель Сет решит об этом, -- отвечал я, не замедляя шага. Еще три-четыре сезона и шутка Атуи перестанет быть шуткой, мне придется завязывать проклятые волосы вокруг шеи, чтобы не путались в коленях. Я хотел их укоротить, но даже этого мне Сетнут не позволил. Я бы нарушил его запрет, будь он прихотью старого служителя, а не волей Господина моего.
   В сердце моем порой поднимался гнев и на Повелителя нашего. Зачем он сделал меня посмешищем всего селенья? Сетнут поставил меня мастером над писцами хлебных кладовых -- и писцы разъярились. Они кричали, что подчиняться ребенку их не заставит никто. Сетнут вышел к ним и сказал "Хорошо. Завтра скажете об этом Повелителю, он знает вашу обиду и уже повернул сюда от дел своих, чтоб рассудить". Тогда они замолчали, и просили Сетнута передать Повелителю униженные мольбы о прощении.
   Они выполняют свою работу, подобно другим писцам, но я вижу злость в их взглядах и знаю, что в селенье они приписывают мне собственные кражи.
   Атуи с товарищами своими изводил меня открыто. Говорил с ним и Сетмера и даже Аповер, и отцу его втолковывал, что Атуи в скудоумии своем и злобе может навлечь гнев Сета на себя и близких своих. Атуи выслушивал смиренно, но день проходил -- и принимался за свое снова. А отец его отвечал, что Атуи уже взрослый и он не хозяин ему.
   -- Видно он уже решил, -- не унимался Атуи. Он спрыгнул с ограды и пошел за мною следом. За спиной у него шли его товарищи, изощренные более в пакостных проделках, чем в обидных речах. -- Видно так ты ему больше напоминаешь Гора.
   Господин мой запретил мне поднимать на них руку.
   Будет день и Ра дарует тебе силу десятерых и тогда от невоздержанности ты можешь стать причиной смерти для кого-то из детей Ра. Отвечай им словами на слова, и только на удар отвечай ударом, -- сказал он.
   Я поместил слова его в свое сердце, и делал так. Но с тех пор не было у меня ни дня покоя. Где меня Атуи видел там и задевал без опасенья, что я отобью у него охоту злословить кулаками и пятками, как делал прежде.
   -- Что злит тебя, Атуи? -- спросил я. -- Что из всех вас я один подобен Гору? Я сын бога, а вы сыновья крестьян и мастеровых. Умерь свою зависть и ступай лепить горшки. Не мешай мне на пути моем.
   Я хотел, чтоб Атуи разозлился. Я хотел, чтобы он бросился на меня. Тогда я скину его в канал и посмотрю, как он там пускает пузыри. И вытащу его только когда он хорошенько испугается. Вода в канале глубокая, а он не умеет плавать.
   Он разозлился. Он кинулся на меня, и я уже готов был выпустить из рук корзину и встретить его, но мы были у дома Горнахта, и тот выскочил из-за дверей, когда услышал мой голос и вытянул Атуи палкой по лодыжкам.
   -- Убирайтесь -- закричал он, -- чтоб я больше не видел вас здесь. Пусть твои ноги забудут эту дорогу, пока моя палка не перебила их.
   Товарищи Атуи кинулись врассыпную. С тех пор как Господин мой наказал Горнахта своим проклятьем, он сделался склонен к гневу и жесток в драке и его побаивалась даже стража храма, когда он становился буен. Горнахт пнул Атуи под зад, чтоб шевелился быстрее, и припал к земле у моих ног.
   -- Вели, я догоню их и свяжу друг с другом языками.
   -- Я и сам могу их догнать, -- сказал я, отступая от него. -- Нет нужды.
   С последнего урожая, он перестал ходить за мной по местам, где я ходил, и не прибегал ко мне среди ночи, прося простить его немедленно. Я говорил, что не злюсь на него, что простил его давно -- если уж господин мой его простил, как я могу злиться? Но от моих клятв напасть его не проходила, и он мне не верил. Два сезона минуло прежде, чем он понял, что я не властен над проклятьем и перестал выть под стенами храма, умоляя меня об освобождении. Но совсем он не оставлял меня и если случалось встретиться со мной, был почтителен и спрашивал, нет ли вестей от Господина моего, и о том, что нужно сделать ему, чтобы сделаться прежним.
   -- Ты покидаешь нас, Сутех? -- спросил он.
   Звать меня Сетовым выродком и ублюдком рыжей свиньи, он перестал не сразу, но и это ему удалось.
   -- Ты был в храме, -- догадался я. -- Сетнут сказал тебе?
   -- Ты уедешь, а я не буду прощен?
   Я посмотрел на него, простертого в пыли, с мольбой во взоре. Пиво и вино стали для него все равно, что вода с той ночи, когда он признался во лжи и умыслах перед всем селеньем. Сколько бы он ни пил их, они не облегчали его душу, не веселили его сердце. А без этого тягостен был ему день и тосклива ночь. Господин мой сказал, что я буду решать о его прощении, но не сказал как. Горнахт ходил к Господину моему спрашивать о своей участи. Повелитель наш ответил ему "Принесешь жертву, и жертва твоя будет принята, обретешь блаженство большее, чем утратил". И снова остался он ни с чем, потому что не понял ни что за жертва, ни кому ее предлагать.
   -- Будь на то моя воля, я бы давно уже тебя освободил, -- ответил я. -- Тебе известно.
   Трезвый Горнахт еще хуже пьяного Горнахта. Тот был драчлив, лжив и задирист, но благодушен. А теперь, лишенный радости упиваться, он стал яростен и злобен, и за слово мог накинуться с кулаками, а кулаки его промахивались редко. Прежде его любили послушать и звали в круг выпить, теперь сторонились и избегали. Истинно сказал Господин мой, что наказанье Горнахта будет суровым.
   -- Повелитель наш будет здесь? -- спросил он. -- Можно ли видеть его?
   Ради Горнахтовой блажи я не стал бы беспокоить Господина моего. Но Сиа теперь живет в доме воина Гора, и я видел, как мелькает платье ее в глубине двора. Мы с ней не говорим, но я тревожусь за нее. Мне с Горнахтом хлопотно и в одном селенье жить, каково же ей с ним в одном доме?
   -- Приходи завтра до полудня, -- сказал я, -- я стану говорить с ним о тебе. Поднимись теперь и не мешай мне пройти.
   Горнахт прижался лбом к земле, прежде чем освободил мне путь.
   У дома Сетмера я остановился и свет загорелся в сердце моем, и согрел мои души одну за другой. Сиа больше нет за этой стеной, но Сетмера и его жена рады мне, когда бы я ни пришел. Дочери его любят меня, как прежде, и зовут братом.
   Мериф стояла у двери с плетенкой сухих фиг. Маленькая Раанк держалась за ее подол и тянулась к ним пухлой ручкой. Мериф, родив ее, со слезами жаловалась "Господину моему не могу я дать сыновей". Но Сетмера радовался ей и смеялся над Мериф. "Зато, -- сказал он, -- милостью Повелителя нашего у тебя отлично выходят дочери!"
   Теперь Раанк уже встала на ноги, и, кажется мне, Мериф скоро сровняет счет дочерей в своем доме.
   Я поставил корзину у ног ее.
   -- Я покидаю завтра храм. Господин мой повелел мне собрать мое имущество и не брать лишнего. Я оставлю тебе то, что не заберу с собой.
   -- Отчего не в храме? -- удивилась Мериф.
   -- В храме добра много. А тебе может пригодиться.
   Раанк отпустила подол своей матери и схватила меня за коленку. Я протянул ей деревянную игрушку.
   -- Держи, младшенькая.
   Игрушка потемнела и затерлась, но я не хотел ее оставлять в храме. Взять с собой -- смешно. Я объяснил Мериф:
   -- Господин мой вырезал ее для меня, пока мы шли сюда. Она была мне доброй подружкой.
   Раанк повертела игрушку и засунула ее в рот.
   Мериф рассмеялась.
   -- Пусть путь твой будет ровным, ночлег спокойным. Возвращайся к нам скорее.
   Я обнял ее на прощанье, прежде чем пуститься в обратный путь. Сердце мое будет плакать в странствии о Сетмера и его госпоже и о каждой из их дочерей, сердце мое будет плакать о Сетнуте, сердце мое будет плакать о Миу. Но радость быть подле Господина моего велика и она высушит слезы сердца моего.
  
   Ночь я прождал в храме. Светильники горели, ароматы свежих трав мешались с запахом масла. Я не знал, когда Господин мой достигнет нашего селенья, но раз сказано было, что господин мой придет, и мы покинем храм, я ждал. В ожидании я записывал на листах папируса расходы зерна, а когда мысли мои устали от подсчетов, я взял чистый лист и изобразил на нем Сумет в украшениях Миу, танцующей храмовый танец. Вышло хорошо, я сам смеялся, глядя на рисунок. Я раскрасил его и отложил в сторону. Раз я покидаю храм, надо оставить что-то и ласковой моей Миу.
   Я буду скучать без нее, потому что она была мне и подругой, и женщиной, утешением в печали, сообщницей в проделках и спутницей в прогулках. Но радость моя от вести Господина моего, что я покину храм, была такова, что прошедшим днем я забросил дела свои и пошел сочинять гимны в тростники, став причиной злобы и зависти писцов моих, Ониса и Аба.
   Ночь почти прошла. Я уже сложил свои листы и краски в корзину и хотел звать Сетнута, чтобы он остался у алтаря, пока я схожу, но голос зазвучал в сердце моем, остановил меня у дверей.
   Дети Ра беспомощны и слабы и срок их жизней отмерен.
   С этим реченьем объяснял мне Господин мой смысл жертвы, и я знал слова наизусть.
Ра послал Сета заботиться о детях своих.
Дети Сета созданы во исполнение воли Ра.
О, сын Сета, оберегай детей Ра. Не причиняй им зла.
Прими жертву и воздай ей честь.
Да исполнится воля Сета! Да исполнится веленье Ра!
   Господин мой встал на пороге, и занавеси храма распахнулись перед ним, и сошлись за его спиной. Раз он не приветствует меня, значит, сначала жертва моя будет принята, говорить станем после. Я склонился перед ним, шагнул навстречу, но взглянул на него, и позабыл обо всем. Ныне знал, кому служу, но, увидев Господина моего впервые, не разобрал, кто он. Как Асет проходила вверх и вниз по течению реки в поисках супруга своего, подобная обликом простой женщине, так и господин мой не смущал детей Ра могучим обликом своим.
   Теперь же видел я его в истинном величии. В изумлении стоял я перед Сетом, могучим богом, чья слава возведена поверх обеих корон, перед убийцей брата, соперником Гора, Господином моим и отцом.
   -- Время настало, -- сказал он. Голос его заполнил храм, пламя затрепетало в светильниках, дрогнуло изваяние.
   Как во сне, протянул я руку ему навстречу, но он взял меня за плечи и склонился к моей шее. Нити многорядного оплечья порвались под пальцами его, бусы разлетелись по полу. Боль мелькнула, словно змеиный укус. Я и прежде, отдавая кровь в обмен на очищенье душ, ее почти не ощущал, она была туманной, радость и счастье, приходящие следом, смывали ее без следа и раны на моих запястьях всегда зарастали быстро. Но прежде в жертву Ра Господин мой забирал лишь несколько глотков, а сейчас он пил и пил, будто я кувшин полный свежей воды, а он утомленный жаждой путник.
   Господин мой говорил мне об обряде, подумал я, и, может, это начало? Ра нужна особенная жертва? Сколь велика она будет? Стены уже сдвинулись и накренились перед глазами моими, сердце билось все быстрее и быстрее, ноги подкосились. За спиной моей был каменный алтарь, и я сел на него, не в силах стоять.
   Тогда Господин мой поднял голову. Я увидел кровь на губах его и почувствовал, как она бежит ручейком по моей груди. Я видел глаза его, в них бирюза мешалась с лазуритом, и блестело пламя. Время текло в них водами реки в дни разлива, сердце мое болело от взгляда в этот поток.
   -- Ра грядет, -- услышал я и не посмел задавать вопросы.
   Он шагнул в сторону, и мир опрокинулся вокруг меня.
   Камень алтаря был невелик, плечи мои оказались внизу, голова запрокинулась и кровь потекла по шее, по лицу и волосам. Я пытался выпрямиться, но Господин мой не дал мне подняться, приник к ране и не выпускал меня. Сердце мое споткнулось, раз и другой и затрепетало. Я стал холоднее камня под моей спиной, дыхание сбивалось, перед глазами темнело, плыл туман, тело совсем онемело и я не чувствовал ни рук ни ног.
   Жизнь уходила вместе с кровью...
   Показалось, что тень надо мной склонилась, я увидел острые уши и блеск глаз. Господин мой привел меня к порогу, где стоит Инпу.
   И я прошептал:
   -- Отец, ты убьешь меня.
   -- Я сделаю то, что должно, -- ответил он спокойно.
   Сердце мое почти остановилось, дыхание покидало меня, я уже не видел его, и лишь слышал голос, шепчущий заклинанья.
   Ты, чья тень лежит на пороге Дуата.
   Отец твой -- Сет, ты живешь им.
   Если он жив, то ты жив,
   Если он не мертв, то ты не мертв,
   Если он не погибнет, то ты не погибнешь,
   Твое тело -- тело его,
   Твоя плоть -- плоть его,
   Твои кости -- кости его
   Если ты спешишь -- спешит он,
   Отец твой Сет -- ты живешь им.
   Слова его были как ветер пустыни, они кружили вокруг меня и скользили по коже моей песком и пылью.
   Он приподнял меня, и кровь потекла по моим губам. Чужая кровь, потому что моя иссякла, и я чувствовал, что стоит мне закрыть глаза, я уже не открою их по эту сторону.
   -- Пей, -- сказал он.
   Я не мог.
   -- Пей!
   Влага струилась сквозь губы, обжигала мне горло и пламенем горела во рту. Я не мог дышать.
   -- Я забрал твою кровь, -- шептал Господин мой. -- Она выпита. Ра принял ее. Ты принадлежишь Ра.
   Принадлежу Ра?
   Я умираю...
   Огонь жег меня изнутри, он просочился медленно во внутренности, вспыхнул в боку и разлился по всему телу. Сердце мое охватило пламя. Если бы я смог дышать, дыхание мое опаляло...
   -- Жертва велика. Ра доволен. Ра подарит тебе милость, -- говорил мне господин мой. -- Ра даст тебе силу. Ра дарует тебе жизнь неугасимую. Ра исцелит раны твои. Ра наделит тебя могуществом совершать чудеса. Слышишь ли ты голос его в душах своих?
   Я не мог ответить? Мне казалось, я умер.
   Но во мне был свет -- свет Ра, раскаленное сияние полудня, сухой жар. Он застилал мне разум, окоченевшее тело опалял, но не согревал. От него по мышцам пошла судорога, и я скатился с камня и забился на полу, как рыба на дне лодки. Души мои метались подле тела в смятенье и боли. Господин мой, ты стал причиной моей смерти?
   Я бы плакал, но слезы выкипели. Я кричал бы, но голос выжгло.
   Сквозь алые дуги я видел Господина моего, он сидел на коленях подле алтаря и смотрел на меня с сожалением. Облик его был непривычен и я не мог взглянуть на него без ужаса.
   Я видел Сетнута, хотя едва узнал его, он стоял в дверях, приподняв завесу. На глазах его я видел слезы, он обратился к Господину моему со словами:
   -- Прекрати его мученья! Он, может, и сидит с писцами, но душа его бесстрашна и упорна.
   Тогда Господин поймал меня за руку, подтащил к себе. Вид его меня пугал и я упирался, но он прижал меня к себе и положил руку мне на лоб.
   Тогда огонь охватил мое сердце, и тьма окутала меня.
  
      -- Ра.
   Я открыл глаза под утренние крики птиц. Ветер с реки шевелил занавеси у входа, я видел их кромки, вьющиеся, подобно змеям в воде. В небе за ними розовое сияние, возвещало приближение Ладьи.
   Я подумал, что уснул в храме в ожидании Господина моего. В голове моей была тяжесть, будто я провел эту ночь, опустошая пивные кувшины. И я был удивлен, услышав слова погребального славословья.
   Лодка стоит неподвижно
   весла подняты, опущен парус,
   чтобы ты вошел,
   объятия Ра открыты
   Это Сетнут бормотал гимн у меня над головой, но голос его я узнал не сразу.
   Я повернулся и сел. И едва не закричал, увидев его.
   Старый служитель сидел рядом. Вид его пугал -- по рукам его и ногам и телу бежали змейки огоньков. Они переливались золотым и алым и покрывали его сплошь.
   -- Что это? -- вскрикнул я. Сетнут посмотрел на себя, потом на меня, потом за спину... Он не видел их.
   Я схватил его за плечи и провел по ним руками, но огни не пропали, не погасли, они бежали как прежде. Я чувствовал их тепло.
   Сетнут испугался, он стал вырываться и опрокинулся на спину, когда я выпустил его. Но я не хотел его пугать, я вспомнил зеленое сияние в водах реки. Оно едва не поглотило меня. Женщина с острова вернула меня из-за порога сна, а Господин мой сказал, что меня настигло проклятие гробницы, куда я входил. Оно следовало за мной и отыскало день спустя. Может, и с Сетнутом то же? Вдруг это проклятье или болезнь?
   Огни не стряхивались с его тела.
   -- Они под кожей, -- понял я.
   Голос мой был хриплым, и рот высох. Я вспомнил, что было со мною, и удивился, что жив. Огонь, сжигавший меня, исчез, но иссушил мое горло. Я говорил с трудом.
   -- Что это, Сетнут? -- спросил я.
   В ответ я услышал голос Господина моего.
   -- Это кровь, Сутех.
   Он подошел и сел рядом.
   -- Дети Сета, -- сказал он, -- созданы во исполнение воли Ра. Помнишь? Жертва крови угодна ему. Чтобы прощены были деяния преступные и неправедные, ты примешь жертвы детей Ра.
   Он протянул руку -- в ней тоже тонкими струями лился огонь.
   -- Вот напоминание тебе от Ра о том, кто ты отныне.
   Я посмотрел на его руку, потом на Сетнута. Старый служитель медленно поднялся, сел на колени, потирая плечи. Я видел кровь, бегущую по его жилам, и чувствовал ее тепло. И я повторил, завороженный голосом отца моего.
   -- Кто я...
   Сетнут склонился поспешно, коснулся лбом пола.
   -- Господин мой...
   Склонился передо мной, не перед Повелителем, словно я бог и ровня Господину моему. Я смутился и потянулся поднять его, но Господин мой меня удержал.
   -- Стой. Сетнут, кости целы?
   Сетнут кивнул. Тогда Господин мой отпустил меня:
   -- Крокодилов так будешь хватать, -- сказал он. -- Ра дарует детям моим силу вырывать деревья в два обхвата и опрокидывать бегущего буйвола. Но берегись причинить недоброе его детям.
   -- Я не хотел...
   -- Знаю.
   Он обнял меня, как обнимал всегда при встрече, я чувствовал ток его крови, и мне казалось, горячий ветер из пустыни обнимает меня и перебирает волосы. Облик его еще смущал меня. Он утратил грозный вид, которого я испугался, но и прежним не стал. Милостью ли Ра вижу я прежде скрытое? Явлено мне, что Господин мой не схож с детьми Ра. Облик его прекрасен, сила его невыразима, слова его звучат слаще утреннего гимна, и от взгляда его глаз мои души падают наземь сухими пальмовыми ветвями. И готов я молить Ра от восхода до заката - не дай мне стать причиной его гнева и увидеть его разочарование ...
   Сердце мое сжалось, когда он отпустил меня.
   -- Я вернусь вскоре, -- сказал он. -- Оставайся с Сетнутом. Ни шагу за порог.
   И он скрылся за занавесями входа.
   Голова моя кружилась, и я не мог встать. Я был удивлен -- ведь едва не переломал кости старому служителю, отчего же ноги мои меня не держат?
   Сетнут принес мне кусок ткани и кувшин воды из водоема у входа, чтоб я смыл с себя кровь. Белый алтарный камень побурел, пол и стены были забрызганы, будто здесь забивали корову, перерезав ей горло. Но я не нашел даже следа от раны на своей шее. Раны на запястьях моих тоже заживали быстро, но лишь чудом это могло случиться за два деленья ночи, и я решил, что Господин мой сотворил для меня чудо.
   Знак сестры луны пропал с моей шеи. Силой ее волшебства с этим знаком мог я ходить зверем на четырех лапах, видеть во тьме, слышать неслышное человеку и читать запахи. Я почти не расставался с ним с того дня как получил, и быт теперь удивлен и встревожен, оглядел все вокруг в поисках его, но повсюду видел только бусы со своего ожерелья. Я спросил о нем у Сетнута, но и он не видел. Может, господин мой забрал его?
   В разуме моем был туман, будто впрямь я пил пиво с вечерней зари до утренней, и в мыслях моих не было ясности. Не мог я понять, что со мной. Тело мое было полно сил, но горло горело, и голова кружилась. Души мои рвались вслед за Господином моим, но я не смел приблизиться к порогу храма и нарушить слова его.
   -- Что сделал Господин мой? -- спросил я у Сетнута. Мне трудно было говорить с ним.
   Кровь на полу меня не волновала, но я с трудом мог отвести взгляд от огней в его жилах. К его крови меня тянуло, к ней я хотел прикоснуться, прижаться лицом и губами к его коже, там, где струится свет.
   -- Он забрал твою кровь и отдал Ра, -- ответил Сетнут. -- Это мне известно. Ра была угодна жертва, он даровал милость. Повелитель Сет сказал -- перед нами ты подобен ему. Он сказал, -- тут голос его дрогнул, -- ты наш Повелитель.
   Странно было слышать его слова и видеть благоговение его. Дня еще не прошло, как я преклонял голову перед ним и говорил с ним почтительно на ступенях храма. И вот будто он не он, или я не я, все изменилось. Я хотел говорить с ним, но не мог смотреть на кровь его без волненья. Зачем Ра хочет, чтобы я ее видел? Господин мой сказал, что это напоминание мне о том, кто я. Кто я?
   Отворачиваясь от Сетнута, я вымылся и выпил чистую воду, но жажда моя не оставляла моего горла и сомненья мои не оставляли моей души.
   Кто я?
   Имя мое Сутех. Матерью моей был я зачат не от семени ее мужа, а от чуда, сотворенного Господином моим во храме Сина. Я начальник над писцами в зерновых кладовых, в храме Сета, Господина моего и отца. Я служитель его и мне дозволено быть голосом его для людей селенья и доносить ему их просьбы. Несоразмерны мои дела с возрастом моим и многие смущаются и злятся от этого, ведь я младше их и хожу с заплетенными волосами, будто ребенок, и обряд надо мной не совершен. Но Господин мой сегодня вознес меня еще выше и объявил равным себе. Возможно ли?
   Я пошел через храм медленно, будто ноги мои по колено в воде. Пол был залит кровью и усеян бусами. Я стоял тут ночью, ожидая Господина моего. Отчего мне кажется, что другой стоял тут, что я видел его, и все что случилось с ним, но я не знаю его?
   Я шел по камню, а казалось -- палубный настил лодки пляшет у меня под ногами и оттого меня шатает. Чтоб стоять, не раскачиваясь тростником на ветру, я припал к ногам изваяния и заглянул в чашу для питьевой воду. Она была пуста, и я огорчился, видя это.
   Мне хотелось пить, но выходит, я выпил уже всю чистую воду, что была в храме. Я не решался просить Сетнута сходить за свежей.
   Господин сказал -- я стал равен ему перед детьми Ра, и Сетнут воздаст мне почести и исполнит мое слово, раз таково повеление, но он старый и почтенный человек. Недостойно его прислуживать кому-то кроме самого Повелителя. Я дождусь Господина моего, как он велел и схожу за водой сам. И я отвернулся от Сетнута, чтоб не видеть его крови.
   В храме было холодно. Толстые стены не пропускали солнечного тепла, в жаркий день прохлада была желанной, но вода разлива уже начала отступать, ночь выдалась холодной и выстудила храм, и я замерзал. Сетнут заметил, что я дрожу, и принес покрывало.
   Я поблагодарил его.
   -- Поднимись наверх, -- сказал он, укрывая меня. -- Там солнце.
   -- Господин мой сказал оставаться здесь, -- возразил я.
   -- Он не рассердится. Солнце тебя согреет.
   Я покачал головой. Как мне ослушаться воли Господина моего? Сетнут вздохнул, но не посмел настаивать, и я сел у входа, где было теплее, ждать возвращения моего Господина. Но холод и жажда сразу оплели меня, как дикий вьюнок оплетает ограды. Язык мой пересох, губы потрескались, от запаха крови мутило. Я вспомнил время, когда возвращался с козами с пастбища и меня тошнило от голода, попытался представить лицо матери, но оно расплылось.
   Взгляд мой метался по храму и разум искал средства утоления жажды. Чаша пуста, и кувшины пусты, и только Сетнут своей яркой кровью смущает взор мой. Я хотел крикнуть ему, чтоб он перестал оттирать кровь с алтаря, но увидел тряпку в руках его и вспомнил о другой воде.
   В углу стоял сосуд, из которого мы обмывали алтарь и статуи. Держась за стену, я побрел к нему. Пусть эта вода непригодна для питья, я все равно ее выпью. Я понял, что не могу терпеть дольше.
   Но Сетнут встал передо мной.
   -- Остановись, -- воскликнул он.
   -- Я хочу пить.
   -- Это грязная вода, она не утолит тебя.
   -- Дай мне чистой, -- сказал я, и почтение к возрасту его более не могло остановить меня.
   Он вышел и вернулся с кувшином, и я осушил его, но не испытал облегчения.
   -- Не могу напиться, -- сказал я. -- Может пиво...
   Сетнут покачал головой.
   -- Подожди, Повелитель вернется...
   Может это тоже по воле Ра, подумал я. Может, это знак его. Значенье мне неведомо, но Господин мой должен знать... поскорее бы он закончил дела свои и пришел.
   У входа мелькнула тень и я поспешил туда, но пришел другой. Я услышал, как он зовет меня по имени.
   -- Сутех, выйди, я знаю ты там.
   Заискивающий, дрожащий голос.
   Горнахт.
   Я отвел завесу в сторону, не переступив порога. Горнахт стоял на коленях у ступеней.
   -- Я ждал, как ты велел и видел Повелителя. Господин твой сказал -- ты примешь жертву и не откажешь мне в этот раз. Это его слова.
   Раз Господин мой повелел, долг мой исполнять повеленье. Но мне неведомо было, как и прежде, что должно быть сделано ради прощения Горнахта, Господин мой не говорил со мной о нем.
   В растерянности обернулся я к Сетнуту.
   -- Что мне делать?
   Служитель покачал головой.
   -- Только Повелитель наш и воля Ра над тобой. Мне же неведомо.
   Стон поднялся в сердце моем -- я не знал, как мне выполнить повеленье господина моего, а ослушаться не смел.
   Горнахт увидел мою нерешительность. Он упал животом на ступени и пополз ко мне.
   -- Даруй милость, -- плакал он, приближаясь. -- Мне нет ни в чем радости вот уж сколько сезонов. Взгляни на меня со всей милостью твоей.
   Я смотрел, но не видел его, я видел только кровь, наполняющую его, и мне хотелось, чтоб она текла по моим пальцам, а не по его жилам. И не было в сердце моем ни сожаленья ни отвращенья к нему, потому что от жажды забыл я и про жалость и про отвращение.
   -- Повелитель наш распорядился обо мне, -- твердил Горнахт. -- Он говорит тебе: прими жертву...
   Прими жертву и воздай ей честь...
   Туманом покрылись мои души. Я схватил Горнахта и втащил в храм. Тело его было легким, я не почувствовал его веса, и сила его будто оставила.
   Он вскрикнул лишь раз, когда я добрался до его горла. Кровь брызнула из порванной жилы, на губах моих и на языке моем она была как самая чистая вода.
   Кровь -- чистейшая из вод.
   Так говорил мне господин мой и слова его были правдой, глубины которой я не мог знать.
   Она чище вод Хапи и влаги колодцев, чище тех капель, что падают порой с небес.
   В ней была соль и свет, тепло самого Ра.
   Бойся пролить ее без нужды и растратить напрасно, -- вспомнил я, торопясь выпить.
   Первый глоток оглушил. Жажада моя ждала не воды, не пива и не молока. Она хотела этой влаги. Я пил, захлебывался, и хотел еще. Глоток за глотком -- кровь унесла мой разум, развеяла холод и увлажнила горло, и все мои тревоги оставили меня, и я стал подобен богу...
  
   Господин мой силой оторвал меня от Горнахта...
   -- Довольно, -- сказал он.
   Я не видел, как он пришел и не слышал шагов его и не сразу заметил, что это он стоит подле меня, но лишь понял, и все души мои закричали от ужаса.
   Руки мои и лицо опять были в крови, она не светилась больше. Она была густой, теплой и наполняла еще мой рот и покрывала одежды мои. И передо мной навзничь лежал Горнахт. На лице его была улыбка, какой я не видел с тех пор, как пиво и вино перестали его опьянять по слову Господина моего, но глаза его были открыты и неподвижны.
   -- Я его убил! -- прошептал я.
   Я стал причиной смерти его. Как могло быть такое? В селенье нет у меня друзей и близких, кроме Сетмера и его женщин и многие говорят обо мне то, чего нет, и порочат меня. Я бывал зол на них и мечтал видеть мертвыми врагов моих, но в мыслях моих не было никогда убивать. Да Горнахт и не враг мне! Он учил меня нападать и защищаться, быстро бегать не чувствуя усталости, лазить по деревьям и плавать в воде. Он бывал со мной груб и дразнил, но плохого против меня не замышлял. Он пришел просить о прощении -- я убил его! Как я мог?
   Господин мой стоял рядом, и я бросился к ногам его.
   -- Прости меня, -- просил я. -- Я нарушил волю твою, я не знал в чем его прощение! Разум мой помутнен и я болен! Прости меня!
   Господин мой заставил меня поднять голову и посмотреть на него.
   -- Воля моя исполнена, -- сказал он. -- Он умер, когда ты пил его кровь -- и поступки его прощены. Душа его уже стоит у престола Ра и боги ладьи спешат приветствовать его. Не плачь о нем.
   С Господином моим было трое из стражи храма и они смотрели на меня и на Горнахта молча и безразлично со ступеней храма.
   -- Уберите, -- сказал Господин мой. Тогда они поднялись, чтобы подобрать Горнахта с пола и унести. И Горнахта я больше не видел. Но они ушли, а я сидел на камнях и не мог отвести глаз от своих рук, мыслей -- от совершенного.
   Господин мой смотрел вслед страже, хмурясь.
   -- Тяжесть поступков его была велика, -- сказал он. -- Искупить ее разом было немыслимо иначе. Эта милость досталась ему незаслуженно. Будь осторожен впредь. Души, ушедшие в Дуат путем жертвы, очищаются полностью.
   -- Я не хотел убивать его, -- повторил я. -- Что станут обо мне теперь говорить в селенье?
   Господин мой рассмеялся. Он повернулся к Сетнуту, стоящему подле него с побелевшим лицом и остановившимся взглядом, сорвал с пояса его каменный нож, и склонился ко мне. Я видел мелькнувший передо мной блик и господин мой выпрямился, держа в одной руке нож, в другой сплетенные волосы, срезанные с головы моей.
   -- Скажут, -- сказал он, отбрасывая их прочь, -- что сын мой вырос и стал во всем подобен мне!
   Он вывел меня из храма, туда, где не было тени, но полуденный жар меня больше не обжигал, а был словно тонкая ткань, льнущая к телу нежно и ласково, свет не слепил глаз моих, зной не иссушал губ.
   Господин мой указал на небо, и слова, сказанные им, не покинут сердца моего ни сегодня, ни через тысячу лет.
   Обратись к лику Ра, -- велел он.
   Отныне, кровь детей Ра -- насыщение для твоего тела, утоление для твоей жажды.
   Ты будешь пить сияние Ра, свет его, тепло его.
   В жилах твоих дарованная им милость -- бессмертие и сила.
   Сияние Ра, благословение твое.
   Видеть его -- жизнь! Не видеть -- смерть!
  
  
  
   Горнахт - Гор силен. Или Гор могуч. Шуточки у Горнахта тупые, но вполне Древнеегипетские.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"