Аннотация: Мой, кажется, единственный нефантастический рассказ
Листья камелии
Москва отпускала меня неохотно. Сутки беспрерывной пахоты, "корпоративка-ма", тупая, тяжелая усталость, тошнота от кофе и энергетиков. Всех построить, проследить, чтобы мальчики-музыканты не ужрались в говно до начала выступления и не начали лапать девочек-стриптизерш, чтобы салфетки были сложены лебедем, придумать что-нибудь, чтобы высоким гостям не воняло "светалом" во время выступления фаерщиков, обеспечить бесперебойную поставку новых бутылок и уборку блевотины... "Event-менеджер" звучит, конечно, красиво. Но на деле красоты и радости в этой работе маловато.
Поезд отходил во втором часу ночи, но на "Комсомольской" я оказалась уже около двенадцати. Как бы не отрубиться тут, прямо в зале ожидания. Когда-то мы ездили из Питера в Москву и обратно, ночная сидячка рублей за двести, в самый раз для безденежных донов, остальные деньги уходят на дрянной коньяк, и жизнь прекрасна и удивляет каждой своей секундой.
Соседи по плацкарту оказались смутно знакомыми, обрадовались, как родной, и тут же предложили того самого дрянного коньяку.
- Налейте капельку, но потом я сразу спать. Извините, ребята. - Говорила я с большим трудом, и еще с большим дождалась первого поворота колеса и прохода проводницы и завалилась на свою верхнюю полку сразу же, как отдала билет.
А в половине десятого я уже сидела на Невском, за уличным столиком "Coffeeshop company", пила капучино - от черного кофе по-прежнему тошнило - и жевала какой-то унылый сэндвич с ветчиной. Позвонила Женьке. Терпеливо выдержала восторженный визг.
- ...давай ко мне немедленно!
- Не... я к Сереге сначала.
- К Сереге? - восторга в голосе поубавилось. - Хорошо, но потом сразу ко мне.
Автобус подъехал почти сразу, совсем пустой и еще прохладный, вопреки уже ощущавшемуся в воздухе, несмотря на ранний час, адовому жару. Меня ждало уютное путешествие по всему Невскому, через Стрелку и по Васильевскому, любимейшие места Питера.
Сколько же мы не виделись с Серегой? Года два, пожалуй. Вообще виделись мы теперь заметно реже, чем раньше, когда неделю друг без друга прожить не могли.
Да нет, мы никогда не были любовниками. Про нас говорили многое, он был редкостным бабником, а я, прямо скажем, последней блядью, одно время мы даже жили вместе, у него на Ваське, но так ни разу и не переспали. Однажды только, по дикой пьянке - у меня как раз разваливались очередные отношения-всей-моей-жизни, и я приехала к Сереге с бутылкой рома и двумя - шампанского, и весь вечер у меня крутилось в голове "что ж ты, сука такая, за столько лет ни разу не попытался меня соблазнить" - вдруг мы начали целоваться, но почти сразу оба поняли, что этого делать не надо, и просто легли спать - ну да, в одной постели. А убийственное похмелье даже не позволило нам обсудить эту ситуацию с утра, угрюмо выпили кофе и разъехались по делам, а вечером созвонились как ни в чем не бывало. Впрочем, отрицать, что мы любили друг друга, конечно, бессмысленно. Просто, по-моему, вот та любовь, по поводу которой апостол Павел так многословно и изощренно посылал коринфян, которая не завидует, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, все покрывает и никогда не перестает, ну и так далее, она не имеет ничего общего с лапанием за сиськи и сопливыми статусами вконтакте, она про что-то совсем другое. А кто-то еще из святых отцов, а может, поздних богословов, помнится, говорил, что высшая форма любви - дружба.
В общем, что-то такое нас с Серегой и связывало. Мы, конечно, оба кого-то любили, с кем-то трахались, с кем-то жили, с кем-то рожали детей, но вот такие были друг у друга одни, и ни на одну бабу или мужика друг друга не меняли.
Познакомились мы лет двести назад, когда вместе работали в одном совершенно уебищном новостном издании, он в криминальной хронике, а я в культуре. Талантлив он был запредельно - собственно, именно его сборник стихов однажды раз и навсегда лишил меня амбиций в области словосложения, по этой тощей книжечке я поняла, чем божий дар отличается от умения более-менее складно сляпать пару четверостиший или пять-десять тысяч знаков, щедро приправив скрытыми цитатами, а также прочим постмодернизмом и намеками на собственную зашкаливающую эрудицию. Он еще и иллюстрировал свои стихи сам, и одному тексту предшествовали мои инициалы и мой карандашный портрет, очень мелкий, но очень четкий, тщательностью напоминающий сделанную с фотографии гравюру. Есть у меня подозрение, что если мне и суждено остаться в вечности, то только благодаря этой странице, отпечатанной тиражом восемьсот экземпляров в дружественной типографии. Разумеется, с невероятным талантом сочеталось такое же фантастическое распиздяйство, блядство и алкоголизм. Впрочем, подобный букет диагнозов (за исключением таланта) можно было ставить каждому из участников тогдашней нашей богемно-неформальной тусовки, в которую он меня и притащил. Сначала мы не были особо близки - так, переглядывались тоскливо на редакционных планерках, пили кофе бесконечными вечерами на работе, а в нерабочее время пьянствовали и драли глотки в песнях и псевдоисторической полемике.
А потом случился голубой и прохладный апрельский день, пахнувший дешевенькими духами Iceberg Twice. Я внезапно бросила первого - а как показывает практика, скорее всего и последнего - мужа, и теперь стояла на остановке у Казанского собора, как героиня романтического фильма - "вполоборота, шляпа в ракурсе", умирала каждую секунду тысячу раз и понимала, что единственное место, куда я могу пойти - захламленная мансарда на Васильевском острове, а единственный человек, которого я вообще готова увидеть в этой жизни - мой драгоценный коллега и собутыльник. Он не удивился. Сказал "приезжай", и только уточнил деловито, что я буду пить. С этого дня и началась наша дружба.
В ту весну и лето мы безудержно бухали, писали свои репортажи, шатались стопом по России, чуть не утонули с байдарками на Ладоге, и этот опыт сподвиг нас все бросить и рвануть по дороге Сантьяго. Особенно удивителен приступ христианской религиозности был, конечно, в Сереге, который вообще-то был мусульманином и по паспорту звался Сагадатом. Это обстоятельство нас безумно смешило и позволяло именовать друг друга "собаками неверными", но так или иначе, именно туда, к гробнице апостола Иакова, он потащил с собой Женьку.
С Женькой он вместе занималcя в художественной студии и делал какой-то большой проект - сборник иллюстраций к чему-то страшно актуальному и высокоинтеллектуальному. А еще он Женьку любил - обреченно, тяжело и навсегда. И Женька его любила, но по-другому, просто и легко. Она была замужем за каким-то невнятным мужем, что абсолютно не мешало ей ночами бродить с Серегой по крышам и целоваться у разведенных мостов, а потом оставаться у него на ночь. Он умолял ее развестись, а она смеялась. Ей и так было хорошо.
Но однажды, зайдя к Сереге на рюмку кефира, я обнаружила вместо прежней в хлам убитой ванной нечто дизайнерское, идеально отремонтированное и очень кокетливое, заставленное дорогущими баночками и завешанное пушистыми халатиками.
Они были счастливы как-то очень картинно, идеально. Ни одной проблемы, ни одного разногласия, ни одной размолвки. Но при этом они действительно были счастливы, без дураков.
Были. Пока Серега не запил. То ли творческий, то ли экзистенциальный кризис. Когда вдруг смотришь трезвым взглядом на все, что ты сделал и делаешь, и понимаешь, какая это скучная, бесполезная хуета. Когда понимаешь, что выше уже никогда не поднимешься. И при этом видишь, знаешь, как все должно быть, как надо, но не можешь, просто не можешь этого сделать, физически, какого-то винтика в мозгу не хватает.
...- Понимаешь, родная, - объяснял он, разливая водку по стаканам, - дать хоть какую-то иллюзию неодиночества может либо творчество, либо Бог, люди на это не способны - потому что все могут без всех. И вот в такой момент понять, что все твое творчество - фуфло... не делай так никогда. Можно ведь и сдохнуть и самому не заметить.
- Ты, главное, не пойми ненароком, что Бога нет. Тогда точно придется сдохнуть.
Он смотрел на меня запавшими глазами и ничего не отвечал.
Ясным августовским утром мы сидели большой компанией у фонтанов на "Московской" и завтракали - пили кофе из макдональдса, ломали багет и щедро мазали на него дор-блю. Кажется, у нас тогда не получилось поехать той же компанией в Париж, и мы незатейливо сублимировали. Серега агитировал всех скинуться на бутылку - ему было очевидно хреново после вчерашнего. Я вдруг перехватила спокойный, брезгливый Женькин взгляд, и поняла, что все. Что слабым и больным... нет, не так. Что неэстетичным он ей не нужен. И оказалась права.
После этого он запил по-настоящему. Я переехала к нему. Отнимала выпивку, насильно кормила, кричала, била по лицу, заставляла работать, не оставляла одного ни на час. Так продолжалось месяца полтора, но опомнился он сам и резко. На мой очередной отказ в бутылке он пробормотал "пизда тупая" и оттолкнул меня в сторону. Весил он тогда килограмм на сорок больше меня, и я не удержалась на ногах. Вписалась виском в угол дубового резного буфета. Такого страха в его глазах я не видела ни до, ни после.
- Прости, родная. Прости... - он дрожал крупной дрожью.
Пить он сразу завязал. Ну то есть выпить рюмку-стакан-бутылку мог легко и с удовольствием, но бухать по-черному прекратил. Так что жили мы все почти по-прежнему, часто весело, часто грустно, но всегда на разрыв и наотмашь.
И тогда, два года назад, я шаталась ночью по городу, одна, вконец раздавленная очередной любовной историей и очередным мудаком. И где-то часа в два поняла, что деваться мне некуда, а приключений не хочется. Всхлипнула в трубку:
- Мне очень плохо. Можно я приеду?
- Приезжай конечно. Только я с бабой.
На моем любимом диване и в самом деле сидело нервное существо с большими коровьими глазами. Светочка, давняя и верная Серегина поклонница, терпеливо сносившая все его творческие закидоны, запои и загулы.
- Дорогая, не пойти б тебе отсюда? - поздоровалась я. Мне срочно требовалась порция сочувствия, порция коньяка и порция теплых слов, а эта курица явно мешала получить желаемое.
- Ты что, не слышала? - хмуро переспросил Серега. - Давай, пиздуй.
Когда мы остались в комнате втроем с бутылкой, и я приготовилась к монологу на тему "за что вы все так со мной", Серега неожиданно предложил:
- А поехали отсюда.
- Поехали. - В те времена я сначала соглашалась, а потом выясняла, в чем вообще дело. - А куда?
- Без разницы. В Финку. Новгород. Таллин. Минск.
- Давай в Минск.
Через шесть часов мы были на вокзале, а через восемнадцать сидели в кальянной на проспекте Карла Маркса, пили виски с вишневым соком - яблочного у них не оказалось - и шумно плакались друг другу.
- Серега, ну вот объясни мне, почему с тобой у меня все получается? Водку пить, хуйней маяться, вот так сорваться в Минск просто так, разговаривать всю ночь? Почему с тобой так легко, а с ними, ни с одним, не получается? Все нормальные люди вообще-то такие вещи делают с тем, кого любят.
- Ты же сама сказала, "нормальные"...
- А я ненормальная, что ли? - возмутилась я, немного слишком резким движением хватая с низкого столика свой почти пустой олд-гласс.
- Ты охуенная, родная, - неожиданно ласково сказал он. Обычно нежности от него можно было дождаться, только будучи в состоянии клинической депрессии, а на просьбу "купить чего-нибудь вкусного" он неизменно отвечал "литр вкусной и полезной водки устроит?" - Ты охуенная. А это совершенно ненормально, потому что все люди, независимо от пола, пидарасы. В плохом смысле.
- То есть для счастья необходимо быть пидарасом?
- Нет, пидарасом необходимо быть, чтобы добиться успеха. А для счастья нужно быть идиотом. Пойдем отсюда... не радует.
Был у меня в Минске бывший любовник, а ныне наш с Серегой хороший приятель. Тоже Серега, кстати - но Сергей, конечно, без восточной экзотики. Звонку он обрадовался искренне, и, прихватив грузинского вина и на редкость приличного белорусского виски, мы втроем устроились на качелях в уютном дворике, словно уцелевшем здесь с семидесятых годов.
- Ну, за встречу! - взмахнул открытой бутылкой минский Серега. - Котики мои, а когда вы уже наконец поженитесь?
Эта не слишком смешная и тонкая, но все же безобидная, а главное, привычная - Серега интересовался этим регулярно, в первый раз через пять минут после знакомства - шутка словно бы окончательно добила моего Серегу.
- Никогда, - голос вдруг потускнел. - Я женюсь.
В просторном дворе, под невероятно звездным небом вдруг кончился весь воздух, как будто меня посадили в коробку с ватой, как ненужную елочную игрушку.
- На... ком?
- На Светке. Она... ребенка ждет.
Я никогда не ревновала, я знала, что мое место в Серегиной жизни никто не сможет занять. Я просто ненавидела ее, с самого первого взгляда. Ненавидела за то, что живой человек может позволять так с собой обращаться. Любовь? Что любовь? У меня тоже был такой мудак, составлявший весь глубинный смысл моего ничтожного существования. Весь наш роман продлился три месяца, но до сих пор, когда я его вижу, я теряю дыхание, ориентацию в пространстве и только что не сознание. И я безмерно горжусь тем, что когда он позвал меня замуж, я ровным тоном послала его нахуй. И, конечно, конечно, я не могу не ненавидеть Светку, которой глупая, бессмысленная больная гордость не помешала остаться с единственным. Ненавидеть - из глухой, черной, бабской зависти.
Я катастрофически нажралась на Серегином мальчишнике - ну в самом деле, не на девичник же меня звать, была свидетельницей на свадьбе, а утром после собственной брачной ночи (консумация брака не состоялась, жених был в дрова) он варил кофе мне, а не молодой жене. С того утра мы и не виделись, кажется. У него родился сын, я переехала сначала в Вильнюс, потом в Москву, занялась организацией массовых мероприятий... Два года прошло. Соскучилась - сил нет.
Оказывается, дорогу я помнила нетвердо. От металлической калитки налево, потом свернуть на малозаметную дорожку... Кажется, тут.
- Ну здравствуй...
Он смотрел на меня без улыбки. Глаза успели чуть потускнеть - а может, фотография изначально вышла такая... с налетом сепии. На памятнике было заботливо оставлено место под второе имя.
Светка, Светка... Да уж, на это место не претендует ни та, которую он любил, ни те, с которыми он спал, ни тем более я. А она... она родила ему сына. Она, когда придет время, ляжет рядом с ним в землю. Оказывается, любовь действительно крепка, как смерть. Бедная девочка. В этот момент я ее простила, раз и навсегда.
Серега сгорел почти мгновенно. Острая туберкулезная пневмония, она же скоротечная чахотка, как в романах про чувствительных барышень. Мне позвонила Женька, сказала просто:
- Серега умер.
Я в этот момент сидела за столом, на почтенном семейном торжестве. Не могла ни заплакать, ни выматериться. Просто обнаружила, положив трубку, что фамильная серебряная вилка, которой я до того ковыряла салат, потеряла изначальную форму. Я встала, извинилась - все эти действия почему-то стали очень сложными - вышла за дверь и там впилась зубами в собственную руку, чтобы не кричать. Господи, почему он даже не позвонил мне, господи... Я бы приехала, я бы помогла, я бы все сделала, я бы была рядом. Почему? Ответ был очевиден, как зубная боль.
А сама-то? Сама-то что делаешь, когда тебе плохо? Сопли размазать по кому угодно - пожалуйста, а о твоих настоящих проблемах знает хоть кто-нибудь? Нет. Зачем делать близким больно? Глаза отчаянно жгло, но слез не было.
Я набрала Светкин номер - помочь хоть чем-то, узнать хотя бы, когда похороны, сорваться, бросить все, приехать.
- Ты совсем охуела, блядина?! - заорала Светка, от которой никто никогда не слышал даже слова "фиг". - Не смей, не смей приезжать, больше ты уже никогда к нему не подойдешь!
Трубку перехватила Женька:
- Правда, не приезжай, пожалуйста. Тут такой дурдом... девки еще его... очередь выстроилась из желающих на гроб броситься. Я не могу с этим все, я не знаю, как. Не надо, не надо...
Я сидела на влажной земле, наплевав на светло-голубые джинсы, и гладила кончиками пальцев холодную металлическую щеку, которую так ни разу и не погладила в реальности.
Серега, Серега... Я не стану спрашивать, как я буду без тебя. Так же, как раньше. Все могут без всех. Просто я буду без тебя. Я научусь. Я не знаю, кто тебя встретил там, ангелы или гурии, но точно не черти. И я немного подкорректирую свое поведение здесь, потому что планирую обязательно встретиться с тобой еще когда-нибудь... собака неверная.