Нечай Светлана Владимировна : другие произведения.

Выраженье лица воздуха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


ВЫРАЖЕНЬЕ ЛИЦА ВОЗДУХА

  
  
   Почему смерть всегда застает нас врасплох? Каждый час мы ищем ее, раздвигая ветви, распахивая двери, оборачиваясь, как сыщики, а встретив, вдруг пугаемся, как дети. Он не узнал меня, близорукий, с бородкой. Тряс руку, исповедовался горячо и взахлеб, лестница спасения жгла ему внутренности, смотрел чуть поверх, чуть проглатывая годы. Мы плелись пыльной улицей, в руках он нес арбуз, гул рынка катился, покатый, кончался некий век.
   - Несчастный век! - с жаром воскликнул журналист, хватаясь за меня, как за соломинку. - Я глажу моих ребят по головам, но ужас, как Гоголь в гробу, гонится за ними. Я хочу верить в эволюцию!
   - Разве эволюция - рыночная площадь? - возразил я словами тысячелетнего старца под акацией, с пальцами, проросшими сквозь сухую землю. Старик видел днем звезды, помнил санскрит, пережил душераздирающие войны, смену царств. Был нищ от рождения и нищим умер от моей руки, узнав в последний миг во мне своего Ангела, но не успев похвалиться достигнутым.
   Журналист привел к себе. Летели мухи. Солнце садилось в грязных облаках. Я пил плохое вино, следил глазами быстрое тонковолосое существо, жену хозяина. Он бросал фразы, как горячие кирпичи.
   - Растил себя, как хрупкое дерево, хранил от скверны, ждал завязей... Зачем? Чтобы ты, садовник, срубил меня, расчертив дорожки для каких-то неотчетливых замыслов? Я плакал, когда над долиной взлетали журавли. Порой видел красные от заката купола с птицами. Все, что знают мои глаза - разве этого мало для духа?
   - Этого не нужно для духа, - кратко ответил я.
   Он задумался.
   - Постойте... Все, чем я жил, что светило мне издали, как звезда, не нужно? А мой разум, вместивший тома, мой тяжелый разум?
   - Он для живых.
   - Что же ты отнимаешь все, не оставляя ни спички, ни убогой песенки? С чем я ухожу?
   Сбивался на местоимениях. Я поморщился. Затянувшийся торг. Увлекся журналист, уже не думал о смерти, вцепившись, как пес, тянул из меня ответы. Образ просеки мне нравится. В конце ее виден свет, а свет дороже самых дорогих деревьев. Я поднялся, дрогнули побрякушки на шкафах.
   - Нам пора.
   Журналист ухватил меня за руку:
   - Ведь вы шутите, да? Это невозможно, такое безобразие здесь, в доме! Нет!.. Лизонька, принеси воды, видишь, кровь. Не кричи, душенька. Все-таки вы сумасшедший. Что за ужасный нож. Не устраивайте бойни, прошу вас. Лизонька, вызови милицию и врача, поскорее, он в самом деле меня убьет. Ковер отдашь в чистку. Я будто разбитый графин. От руки маньяка или в реанимации, никакой разницы. Впрочем, смерть противна только со стороны, как и коитус. Старик ты вспорол меня как барана не знаю зачем может знаю не хочу думать об этом. Лизонька, это не ты! Кто это в белом, кто это плачет?.. Или смеется? Холодно, снег идет... Никого. Я один в пальто с поднятым воротником, курю, заслоняясь от ветра. Роящиеся снежинки в луче фонаря. В тот миг я думаю о сходстве нас и снегопада, о странных соотношениях между длиной луча и количеством рождений... Так я провел Рождественскую ночь. В румяной желтой квартире меня ждала женщина. Алогичность поступка окрыляла. Что-то важное должно происходить за решетками логики, иначе откуда это чувство приближенности к настоящему и еще -
   Журналист испустил дух. Из угла затравленно блестело лицо женщины. Навеселе врач, оттопырив красную губу, теребил труп. Волной океана обдало меня, как крылом. В холодеющем небе тлели созвездия. Журналист был последним. Больше на Земле меня не оставалось. В прочих мирах - возможно, но это хлопотное занятия, выискивать себя, как блоху, в головокруженье галактик.
   Неотвязно стоял образ сада, хотя лес всегда топтался ближе, все ближе, пока я не узнал его в лицо и не отвернулся, отвергнув. Так по улице торопливо, все торопливее нагоняешь знакомую прическу, изгиб шеи, зябкость плеч, пока не сравняешься, не усмехнешься ошибке, пугая желтой улыбкой незнакомое существо. Со мной так бывало не раз и - боже мой, как долго приходилось идти, чтобы ошибиться!
   У нее были тонкие лодыжки. То и дело мерзла, захлопывала окна. В шерстяных носках, нахохлившись, косила бледными глазами. Целовала меня небритого. Из всех существований запомнилось это: квартира, бедный ужин, ее боязнь высоты. Пустырь в окне с васильками. Рисовала фломастерами. Затуманенные глаза низко наклонялись над листом. Пасмурные рисунки, безлюдные, как октябрь.
   Нет, я не любил ее. Смотрел, как вянет в моих руках, с каждым днем становясь все покорнее. Молчала на окрики, на пьяные оплеухи. Гнулась, как лист, все гуще заштриховывала рисунки. Заспанная, теряла кошельки и перчатки. Любила клейкие листочки, трактаты по философии и комнатные цветы. Я бы самолюбив, вставал рано, милостивым завоевателем шагал по крикливым улицам в тополях.
   Потом она мне снилась. С поникшими плечами, как сломанная ветка. От нее остался ребенок с ямочками на щеках, пяти лет, как две капли, доверчивый. Поклялся, что не выпущу узкой ладошки, что окрепнет в моей тени, кареглазый, смешной. Забрызганный грязью ЗИЛ застал врасплох, размазал по асфальту: впервые я не хотел этого. Как жаворонок, кружил над собой, мертвым, и каждую ночь потом пробирался к мальчику, читал ему стихи и всякую чепуху, но волна в блестках была сильней и относила меня все дальше, все неохотней спускался я, все враждебнее дымилась плоть около. А мальчик привык, ждал меня, уже в больнице для маленьких умалишенных. "Папа", - писал мелом на полу, потом, забывшись, спрашивал громко: "Там, где ты бываешь, мамы нет?"
   Таких там не бывает. Разве объяснишь, что мама слишком тепла, что плоть ее сильнее души и готова прорастать вновь и вновь, в любом обличье, тычась слепо в голубой воздух, что и минуты не продержаться ей вне набухающей плазмы. Злобно взглянул я на жидкую, шевелящуюся, стянутую мешком плоть. Мальчик поежился и замолчал. Это не я задрожал от ненависти! Это другие, мертвые, сквозь свистящие мои ребра протянули цепкие пальцы к мальчику, это гримаса молнии исказила детское лицо, я не хотел, я только проводник горящей злобы!.. Он умер и оборвал последнюю мою связь с планетой. Я не встречал мальчика больше. Его маленького сердца не хватило на новые воплощения. Кто может убить надежнее, чем отец?
   Хитрые прародители, думал, облетая хмурые миры, но больше я не попадусь. Вереница родственников, трусливых и в трудах. Паучьи сети носителей генов. Разжал пальцы. Вот, обрыв: никто уже не постучит в крышку гроба, как в стекло сновидений. Пуповина влечений нас держит, но теперь нет ее.
   Я иду вдоль границы. Мне нравится смотреть на живых. Нравится коченеющий взгляд, когда приблизишься. Вспомнилось, как однажды я был ребенком и играл в саду. Сквозь прутья изгороди кто-то смотрел на меня в упор. А цвел шиповник вокруг, розовый, как женщина. Цветы проступали сквозь пришельца. Покачивался, как корабль. Приманивал меня. В тот раз я убежал, расплакавшись. Но духи настойчивее людей. Бледным юношей я бродил в слезах, глядя в небо. Думал о бумеранге расставаний. Искал его, но гость как сгинул.
   Так проводил время, в стенаниях и размышлениях, мертвый исследователь словесности, в кругу друзей известный как Призрак, прежде чем попасться в ловушку собственного сердца.
   Конечно, ее звали Мария. Что может быть естественней. Всегда Мария: теперь, тогда, завтра. Пытается проснуться. А пока спит, Мальчик парит над кроваткой: у него дар левитации. Проснулась, босая, счастливая, выбежала на улицу. Непроницаемо серая спина ливня гудела, серебрилась. Добежала до края террасы. Пронзительный, как свадьба, воздух. Сонные волосы подставила ливню. Босые ноги Марии переминались на цементном полу. Подпрыгнула, отряхнулась, хлопнула дверьми. Встретилась глазами со Спасителем на стене. Был ровесником ее сына, млечный младенец. Они улыбались друг другу, стоило поднести Мальчика к иконе.
   Раньше меня забавляли блики витрин и разговоры, подумала Мария, а теперь будто ничего не осталось, кроме изгороди, грядки, комнаты в окошках. Двое-трое нас, не считая воробьев. Кошка канючит, просит рыбы. Отмерзшую мелочь, держа за хвост, отправляю ей в рот. Запрокидывает голову, жмурится. Вдруг распахнулась дверь. Она порывисто шагнула навстречу.
   - Мария, будь моей женой! Ты согласна?
   Разочарованно зевнула:
   - Валентин, не будь идиотом. Какая из меня жена?
   - Я давно люблю тебя.
   - Съешь со мной яичницу. Мне грустно. - Заметила в его руке розы. - Это мне?
   - Разумеется.
   - Дождь все идет?
   - Да. Я нес их под зонтом. По улицам разгуливают черные сотни. Я шел и думал, что если меня убьют, некому будет даже оплакать.
   - Твои все уехали?
   - Да. Во Флориду. Там тепло.
   - Зачем ты остался?
   - Не знаю. Я пессимист. Может быть, позыв к самоубийству. Разве родина - это кровь в венах?
   - Все уезжают. Родина - это душа. Твоя душа запуталась в листьях и не может выскользнуть. Родина - это плен души. Поэтому патриоты обречены на несвободу.
   - А я не искал свободы. Никогда.
   - Хочешь жениться, чтобы тебя не растоптали?
   - Почему бы нам не жить вместе? Я бы любил твоего мальчика.
   - Знаешь, от кого он?
   - Нет. Это все равно.
   - Он ни от кого. Он сам. Понимаешь?
   - Хорошо. Если ты так хочешь. Он похож на тебя?
   Мария покачала головой:
   - Я очень люблю стрекоз. Когда приходит осень, они умирают, да? Почему они разноцветные?
   - Наверно, чтобы взгляду не было скучно.
   - Стрекоза и разговаривать не стала бы с муравьем... Какая глупая басня. И даже если цикада...
   Он потихоньку подвигался ближе, и теперь взял ее руку в свою.
   - Крылов бил плетьми своих мужиков. Как ты думаешь?
   - Кажется, был толстым и добрым, - рассеянно пробормотал Валентин. Ее волосы пахли укропом. Прикоснулся губами к завитку на шее.
   - Не щекочись, пожалуйста, - отодвинулась. - А ты слышал, появились стрекозы-мутанты? Сосут кровь, как комары.
   - Не может быть, - осторожно обнял ее.
   - Разве ты пришел сюда целоваться?
   - Да. Я люблю тебя, Мария.
   Вдруг засмеялась, откинувшись.
   - Ты меня прогонишь?
   - Конечно.
   - Мы будем дальше говорить о стрекозах?
   - Тебе неинтересно?
   - Мария, нам будет хорошо вдвоем. Мария...
   Мальчик мой, а помнишь, мы поднялись крутой вьющейся тропкой, день был пасмурен, и на вершине стоял лес. Ты вырвался из рук и побежал в чащу, прочь от меня... Я так испугалась. Лес исхлестал меня ветками, вы были заодно. Но ты слишком мал. Наверно, это приснилось мне. А я в твои годы не сосала пальчики, потому теперь не люблю целоваться. Как все-таки странно, что ты появился здесь. С внезапным страхом Мария покосилась на притихшего рядом Мальчика. У него лицо шпиона, посланного сюда, в здешний мир, чтобы следить за ней. Вот почему так неуютно в этом синем взоре. С подозрением взяла в руку крохотную ладошку. Плоть, готовая разорваться, как драпировка декорации. Мальчик улыбнулся. Посланец смерти, да? Ты пришел, чтобы сменить меня, значит, пора готовиться в дорогу.
   Время и люди бегут, как облака бегут по небу. В палисаднике снова цветут георгины. Сигарета Валентина прочертила густую синеву сумерек.
   - Расскажи мне о себе, Мария, - негромко попросил. Мы живем вот уже год, а я тебя совсем не знаю. Иногда ты кажешься ребенком, а иногда - мудрой, как медведица, и опасной. Как ты жила до меня?
   - До тебя у меня была собака по имени Чара. Мы ходили в лес, глазели на зайцев. У Чары были длинные ноги и драчливые челюсти. Однажды принесла в зубах перепелку и мы чуть не поссорились на почве пацифизма. Она была хорошей подругой. Как-то раз встретили волка. После короткого знакомства он влюбился в Чару. Выл по ночам около дома. Чара стала бледна. Нам запретили гулять. Ее заперли. Это ужасная история. Все-таки она вырвалась, по рыхлому снегу побежала к нему. Волк вспорол ей брюхо после первой брачной ночи. Когда мы нашли ее, труп уже окоченел. Я ненавижу волков.
   - А потом, когда стала взрослой, чем ты занималась?
   - Я росла, Валентин. Или не росла. Читала книги, любила деревья, училась самой себе. По утрам пила крепкий кофе. В изумленье бродила по городу после бессонницы. Печатала на машинке скверные стихи...
   - Я хотел спросить...
   - Ты хочешь знать, кто мои родители, где я работала, с кем спала? Но разве это относится ко мне? Разве это делает нас, а не случайные впечатления, блики, младенческие причуды? Конечно. Я говорю чепуху. Человек должен быть приколот, как бабочка. К своему ярлыку. Иначе слишком много душевных сил потребовалось бы нам, чтобы понимать друг друга.
   - Прости. Это условности, но...
   - Расскажу тебе один случай, - перебила - это было давно. Какие-то люди обучали меня тайнам восточных религий. Мы переезжали с места на место, кажется, занимались запрещенными вещами. Скоро я узнала все, что можно было знать. Как если бы червь изучал прямохождение. Долгие недели тянулась мука немоты плоти. Мозг не мог обучить тело. В какой-то гостинице на двузначном этаже вошла в номер, быстро закрыла за собой дверь, легла на пол и... Мной управляла странная самоуверенность. Как перевернутое насекомое с минуту барахталась, наконец поднялась над полом. Стоило сознанию изумиться, и упала, но легко взлетела вновь. Я парила, как подвешенная в магнитном поле, когда вошел мой учитель. Вдруг выяснилось, что чудеса не входят в программу школы, что меня обязательно нужно убить. Я стояла на подоконнике. Это были решительные люди, и мне ничего не оставалось, как прыгнуть. Внизу копошилась детвора. Белые панамки стремительно росли, а меня не покидала радость. Полет продолжался, поэтому я не разбилась, а только потеряла сознание, которому пришлось тут же вернуться, потому что уже торопились ко мне, чтобы удостовериться или добить.
   - И что же потом?
   - Потом изнуряющая погоня по осенним улицам незнакомого города. Пробежав безлюдный парк, я оторвалась. В маленьком скверике у окон одноэтажного здания внезапно успокоилась. Между кленами бесшумно проплывали красные листья. За стеклами внутри белели гипсовые головы, восковые яблоки и мольберты. Школа ваяния и живописи.. Картин, висевших на стенах, нельзя было разглядеть. Никогда я не бывала так счастлива. В том городе хорошо остаться жить и умереть, так он был светел и чист...
   - Значит, Мальчик получил свой дар по наследству?
   - Нет, конечно. Он сам.
   - Что с ним будет, Мария? Я боюсь. Люди безжалостны.
   - Пославший его о нем позаботится.
   - Ты говоришь глупости. У Мальчика нет никого, кроме нас. Пока он не понимает...
   - Сюда идет военный, - перебила. - Говори быстро, какое у него звание?
   - Три звезды? Полковник.
   - Добрый день, господин полковник. Выпьете с нами кофе?
   - Нет, спасибо. Кто этот человек?
   - Этот? Мой муж,
   - В таком случае, пусть выйдет хотя бы в соседнюю комнату.
   - С удовольствием выйдет. А что случилось?
   - Видите ли, милая девушка... сударыня... - полковник взял Марию под руку, колючими усами коснулся шеи, громко зашептал:
   - Карательная акция. Я бы не советовал связывать судьбу с евреем. Только ради тебя, милая... Пусть уезжает, пока есть время. Я напишу записку к начальнику аэропорта. Билет достать практически невозможно. Благодарить будет потом.
   - Полковник, мой муж вырос в рязанской глущи. Здесь его родина.
   - Фонарный столб его родина! - зарычал. - Пусть убирается, живо!
   Бледный Валентин стоял в дверях.
   - Я никуда не уеду. Можете расстрелять!
   Полковник расстегивал кобуру.
   - Послушайте, у меня в доме не принято убивать. Прошу вас, уберите оружие. - Мария встала между полковником и Валентином. Она была спокойна. - Уедет, обещаю вам.
   - Вы перебьете нас, потом карелов, мордву, хохлов, - кого еще? - потом перегрызете горло друг другу! - кричал из-за ее спины Валентин. - Душевнобольная нация, неспособная к нормальной жизни! Вы изгадили великую страну! Проглотили, как удав, огромную территорию, и подавились ею! Ненавижу!
   Полковник отшвырнул с дороги Марию. Валентин бежал по темному двору, петляя. Глухо кашлянули выстрелы. Где-то взвыла патрульная сирена. В голубоватом дыму, с ребенком на руках, Мария повернулась к полковнику:
   - Прекратите комедию. Зачем вы пришли?
   - Видишь ли, Мария, один человек, которого ты знаешь, напомнил мне, что в городе не так много подобных женщин.
   Удивленно вскинула брови.
   - Шучу, - полковник хохотнул. - Мне нужна твоя помощь. Садись в машину, поедем.
   - У меня ребенок.
   - Я привез няню. Кстати, это действительно твой ребенок?
   - Да, черт побери! Вы уверены, что не ранили моего мужа?
   - Уверен. Разве я плохой стрелок, Мария?
   - Все время кажется, что дальше ничего уже не будет, потому что случилось все, что могло случиться. Но как ни в чем ни бывало, сюжеты повторяются. Я не удивлюсь, если узнаю человека, которого вы взяли.
   - Да, узнаешь. Я же говорю, наш общий знакомый.
   - Не улицы, а стрельбище. Когда это прекратится?
   - Между прочим, с сегодняшнего дня я комендант города.
   - Бедный город. В нем не останется рук, способных держать оружие.
   - Разумеется, - ухмыльнулся полковник, галантно подавая Марии руку. - Сюда, пожалуйста. Лифт не работает, электроэнергию отключили. Садись. Сержант, введите заключенного.
   Мария впилась глазами в вошедшего. Долговязый, сероглазый. Тонкий подбородок, перерезанный ссадиной. Припухлый капризный рот. Как мотыльки, по-девичьи пушистые ресницы. Узнал ее сразу, но сонно смотрел в строну, позвякивая наручниками. Мария нахмурилась.
   - В чем он обвиняется? - сдерживая волнение, спросила.
   - Мария, это я должен выяснить у тебя.
   - Хорошо. Оставьте нас.
   - На всякий случай. - Пистолет тяжело брякнулся о крышку стола. Мария кивнула рассеянно.
   Дверь за полковником захлопнулась.
   - Ну что же, Марат, здравствуй, - неожиданно робко произнесла.
   - Тебе приказали вывернуть меня наизнанку. Приступай. А я посмотрю, - зло усмехнулся, сжатый, как пружина.
   - Кого из наших видел? Панаид жив?
   Марат молчал, уставившись поверх ее головы в плохонькую репродукцию Чюрлениса.
   - Не хотела бы применять в отношении тебя те средства, с помощью которых добиваются правды у заключенных.
   - Попробуй. Буду рад.
   - Ты возмужал за эти годы, - говорила уже автоматически, чтобы отвлечь, и глядела расширенными, с безумным сиянием глазами.
   Волна удушья захлестнула Марата, на мгновенье он забылся, замер с блуждающей послушной улыбкой, но тут же взял себя в руки, сосредоточенно, сквозь нарастающий звон в ушах следил за Марией; она, казалось, задремала, но тонкие нервные пальцы била пульсирующая дрожь. Сквозь обессиливающую дурноту и оцепенение Марат что-то произнес, вздрогнул от собственного голоса, рванулся, как в сетях. Голубой ведьмой она казалась, охваченная сиянием.
   - Панаид мертв. Панаид мертв! - выкрикивал Марат, весь дрожа. - Наш учитель наделил нас божественной силой. Он пришел, чтобы разочаровать мир и лишить его тяжести. Учитель следит за нами с небес. Имя отделилось от него.
   - Вы занимаетесь террором? - одними губами спросила Мария.
   - Террор разрушает лишь облик, оставляя суть неизменной. Панаид учит уничтожать живые и мертвые существа так, чтобы они не возвращались больше.
   Сомнамбулически глядя перед собой, Марат подошел к столу, медленно поднял, как дохлую рыбу, пистолет. Он без наручников, изумилась Мария и, не успев еще испугаться, услышала взвизгнувшие о стену пули.
   - Отличная реакция! - похвалил Марат. Пятясь к окну, продолжал:
   - Этот эксперимент стал бы последним в твоей жизни, не люби я тебя так сильно. Прощай, Мария. Привет от Панаида, - он вскочил на подоконник, бросил вперед пистолет, прыгнул. Мария подбежала к окну. Он падал замедленно, вытянув руки, отклоняясь все дальше от вертикали. С ознобом узнавания судорожно вдохнула льдистый воздух. Все повторилось, как мелодия дребезжащей шарманки. Марат легко коснулся земли, взглянул вверх, нашел Марию, махнул ей рукой. Скоро исчез в застилающей улицы мгле.
   Взбешенный полковник мерил шагами комнату.
   - Куда ты его спрятала? Говори! Не пори чушь! В окно невозможно прыгнуть, не открыв его или не разбив стекла. Смотри: толстый слой пыли, окна не открывались сто лет! Ну объясни мне, что это за чертовщина! - беспомощно закричал.
   - Может быть, он сумел отпереть двери и прошел мимо охраны, стерев этот факт из нашей памяти? - неуверенно предположила Мария.
   - Под окном валяется мой пистолет, дьявол вас разбери, чародеи проклятые! В общем, Марат обвел нас вокруг пальца. То, что он якобы выболтал тебе - фальшивка. Я точно знаю, что он и его дружки причастны к убийству Дроздова. Я эту компанию выловлю! Второй раз Марат расколется у меня сам, без всякой мистики!
   Через жену премьер-министр Дроздов приходился ему родственником, вспомнила Мария, а полковник Миронов хороший семьянин, отец клана, добрейший, надежнейший, он не потерпит потери, отомстит даже за такого зануду, как Дроздов.
   Полковник окинул Марию оценивающим взглядом.
   - Возможно, Марат явится к тебе сам, - задумчиво протянул. В этом случае Марат должен унести с собой вот этот "жучок".
   - Кажется, Панаид действительно мертв, - тихо сказала Мария.
   - Собаке собачья смерть! Сержант! Отвезите девушку домой.
   Миллионный город в мигающий, ненавидящих, быстрых глазах. Чем усмирить тебя, не прибегая к поголовному истреблению? Со сладковатым отвращением полковник Миронов осознал, как жаждет именно казней без конца, как жаждет видеть город пустым, как чистый стакан. Полковник искал покоя, но разве возможен покой, пока они ходят, плетут свои сети, эти люди, все, кто цепляется за жизнь, как за края одежды его, Миронова. Ужас, стелющийся по земле, необоримый кошмар с церковным привкусом, вот что такое моя страна, пришло ему на ум. Я устал от горестных гримас этого лица и хочу, чтобы оно стало наконец безмятежным и светлым, как снегопад.
   Полковник вызвал секретаршу. Ранняя работа в органах, при начальстве, по ночам, обточила ее, как резец болванку, отчего маленькие глаза стали еще мельче, а голос приобрел сутулую жесткость. Полковник разглядывал ее, посасывая сигарету.
   - Матвеенко с докладом дожидается, - нарушила молчание, переминаясь на широких ступнях.
   - Зина, а вы замужем? - с неожиданным интересом спросил полковник.
   Секретарша, порозовев, кивнула.
   - Сколько вам лет? Далеко за тридцать? Не надо уточнять. Мой агент видел вас на днях в гостинице "Густав". Что вы там делали?
   - Я была у подруги, она работает в буфете, - Зина отвечала четко, быстро, не отводя честных глаз.
   - У вас нет подруги в гостинице. Что вы там делали? Ну?
   - Вы все знаете, - прошептала.
   - Посещали тайный кружок мохистов. Расскажите. Это любопытно.
   - Вы меня уволите? - задрожавший голос упал. - Филипп Кузьмич, родной! Я... Простите!.. - громко высморкалась в платок.
   - Встаньте. Рассказывайте.
   В дверь просунулась голова Матвеенко. Полковник сдвинул брови. Голова исчезла.
   - Во-первых, кто этот Мохов? Или Мох?
   - Философ с мировым именем. Создал учение о наступательной субъективации материи.
   - Так.
   - Сознание присутствует во всем, так же как и способность к объективации. Мы создаем окружающее и создаваемы окружением. В применении к отдельной личности это звучит: я есмь каждый встречный, человек это, чайка или холм. Мир и я - мы двойники.
   - Так.
   - Система приемов, разработанных мохистами, позволяет осуществлять эти положения на практике.
   - То есть?
   - Можно влить свое сознание, допустим, в чайку, и ее движения станут зависимы от твоей воли. Или наоборот, воспринимать мир через сознание любого существа, в пределе - любого материального объекта.
   - Очень интересно. Вот этот парень посещает ваши собрания? - полковник достал фотографию Марата.
   - Нет, - решительно ответила Зина.
   - Как объяснить, что вы, такая трезвая женщина, увлеклись примитивной шаманской болтовней? Среди мохистов есть люди с феноменальными способностями?
   - Да. Но техника упражнений доступна любому человеку.
   - Вам, например.
   - Я не овладела еще даже азами...
   - Зина, вам не кажется странным, что всякая чертовщина стала занимать так много места в жизни нашего общества, у которого достаточно вполне земных проблем? Я говорю с вами, как с сотрудницей, а не мохисткой. Кому выгоден этот потусторонний туман?
   - Подобное происходит на всех континентах, Филипп Кузьмич. Эпоха материализма закончилась. Так бывало уже: античный прагматизм сменился исступленной религиозностью средневековья.
   - Люди отказываются думать головой и работать руками. Но созерцателей должен кто-то кормить. Треть населения страны ведет паразитический образ жизни. Такое государство долго не протянет!
   - Везде то же самое. Мировая цивилизация в кризисе. Возможно, это конец. Но врагов нам незачем бояться. Враги мы себе сами.
   - Вы заблуждаетесь, Зина...
   - Господин полковник! Разрешите? Очень срочно!
   - В чем дело, Матвеенко?
   - ЧП в аэропорту, господин полковник. У летного поля скопилось несколько тысяч отъезжающих. Местный отряд самообороны проводил правоохранительный рейд. Кто первый начал - неизвестно, но с утра не прекращается пальба. На свой страх и риск я вызвал войска. В настоящее время там развернуты батальон ОМОНа и мотострелковый взвод.
   - У нас потери есть?
   - Никак нет.
   - По окончании операции доложить мне. И проследите, чтобы к завтрашнему дню аэропорт был вылизан до блеска. Ни в коем случае не допускайте присутствия прессы. Пострадавших похоронить без помпы. Выполняйте приказ, Матвеенко.
   - Есть, господин полковник.
   - Зина, вы свободны.
   Вскинула умные, преданные глаза.
   - Продолжайте работать, Зина. И посещайте ваш мистический кружок.
   Мы всегда зябнем, словно прибыли с горячей звезды, думала Мария, глядя в садик, полный вянущих хризантем. Валентин исчез, оставив пришедшее по почте письмо со слезами и клятвами в любви: к ней, к России, даже к Миронову, чьи неверные выстрелы разбудили Валентина. Он брился, болтал, листал газеты, - а Россия гибла. Ее заплаканный, но прекрасный образ он увезет с собой за границу, как рафаэлевскую мадонну, а то, что останется - обречено неумолимому разрушению. Жизнь России, как в гигантской мозаике, продлится в глазах тех сотен тысяч, что успели прорваться, покинуть содрогающуюся в агонии страну. Письмо изобиловало детализацией мрачных пророчеств. В конце Валентин кратко сообщал, что надеется улететь в ближайшие дни, как только достанет билет. Просил прощения за вынужденное расставание и обещал писать письма каждый день.
   Утро было серым и свежим. Пахло готовым выпасть снегом. Мария стряпала, напевая вполголоса, как вдруг испуганно вскрикнул Мальчик. Кинулась, рассыпав муку. Мучительно запрокинув голову, он колотил ручками по ковру. Между стенами металась горстка птиц, кажется, снегирей. Отшатнулась от слепо машущих крыльев. Трепещущий комок камнем ударился об окно. Посыпались стекла. Снегири ошеломленно выбросились наружу, растаяли в сыром воздухе.
   - Откуда взялись в комнате птицы? - допытывалась, но Мальчик не мог ничего сказать. Мария понимала его в том, что касается полетов или чтения мыслей. Но Мальчик был полон неизвестных ей сил, пугал Марию и сам пугался.
   Они жили одиноко и бедно, пили сладковатый мятный чай, смотрели на редкие звезды. У Марии стали выпадать волосы. Счесывала их целыми клочьями, расстроено смотрелась в зеркало, лила на склоненную голову отвар ромашки. Подурневшее лицо в болячках сначала казалось случайным, пока в отлучке свое, красивое, но потом смирилась и стала даже находить тихую прелесть в этом новом положении. Опустившись на ступеньку ниже, она оказалась вровень с огромным бесхитростным миром, чувство собственной значимости перестало застилась взор, и теперь только Марии открылось, что наше восприятие целиком основано на нашей гордыне. Нищие плотью живут в совершенно ином окружении, они знают истинную цену линии и краски. Иногда равнодушно думала, что с рождением Мальчика она стала быстро чахнуть и что хорошо бы он успел подрасти или чтобы в стране наступил наконец мир.
   Косо падающий из-под двери свет, чуть звякающая в темноте люстра, разговор в передней - все имело отношение к нему, и все было странным, как во сне. Очнулся на полу возле своей кроватки. Тяжелое кружение в замкнутом пространстве обессилило его. Дрожащий, приник к коврику, пахнущему недавним кошачьим теплом. Плескалась за окном ночь, играла красными кирпичными домами, как большое животное с влажным искрящимся лицом. Привычная картина захватила его, замер, унесенный воспоминаниями. За дверью тянулся прерывистый разговор, плетение двух воль: красной, дымящейся, материнской, и чужой, горячей, как жгучая молния. Голоса стали громче. Мальчик юркнул в постель, лег ничком, чтобы слышать спокойные волны крови, ударяющие одна о другую. Настоящее горело, как магний, бросая белые искры в тьму прилежащих времен.
   - Только на одну минуту, Марат, - явственно услышал он, - ребенок нервный, просыпается от малейшего шороха.
   Дверь скрипнула, впустив желтую полосу света. Двое подошли, раскачиваясь, как фонари под ветром. Мальчик повернулся, открыл большие неулыбчивые глаза.
   - Сынок, - тихо прошептал мужчина в мокрой штормовке. От него исходила теплая уверенная сила и гул далеко разворачивающихся событий, как дыхание океана в слюнках. Мальчик перевел глаза на мать. Озноб отпустил его.
   - В три года почти не говорит, но слишком многое понимает, - Мария потрепала Мальчика по щеке.
   Марат низко наклонился над кроваткой. Хотел прикоснуться губами к холодному лобику, но Мальчик вдруг обхватил его шею руками, с силой притянул к себе и поцеловал в подбородок. Марат замер, изумленный, потом взял руки Мальчика в свои, попытался что-то сказать, но не сказал, остановленный холодной синевой детских глаз.
   - Пойдем, Марат, - негромко позвала Мария.
   Они вышли, плотно затворив за собою дверь. В темноте Мальчик прислушался к обманчивому покою в душе. Тихая жалоба тела, тоска уже ныла в нем, торопя: вот-вот начнется, держись.
   - Сколько тебе заплатили за предательство? - с издевкой бросил Марат.
   Мария промолчала. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы оправдываться. Настороженный и гибкий, Марат стоял у самых дверей, готовый сорваться и сгинуть в безлунной с гнилыми огнями ночи.
   - Таких бестий, как Панаид, свет не видел, - примирительно проговорил. - За сходную цену получить почти бессмертие...
   - Что ты имеешь в виду?
   - Помнишь, когда мы гонялись за тобой по Луганску? Твое пробуждение застало его врасплох, иначе не упустил бы. Не задушить тебя собирался, нет, что ты! На пробуждение были нацелен все наши занятия, и Панаид ждал пробуждения, но не так скоро, тут он ошибся. Зато с остальными у него хлопот не было, - Марат неловко улыбнулся. - Как птенцы, мы прыгали один за другим в расставленные силки.
   - Он вас шантажирует?
   - Панаид не мелочится! - отмахнулся Марат. - Шантаж... Да, мы куплены, связаны, послушны, но при чем здесь убогий шантаж!
   - Он вас использует для...
   - Он нас продал умному существу. И получил взамен все, о чем может мечтать такая каналья!
   - Не говори о нем плохо.
   - Для тебя он Учитель. Навсегда. А для меня работорговец. И тем хуже, если мы его любили.
   - Для чего вы нужны тому человеку?
   - Хотел бы я знать, Мария. Пока ни для чего. Но держит руку на горле каждого, я это чувствую.
   - Марат, зачем ты пришел? В смятенье выговорила Мария, вдруг встретившись глазами с жалким, как больное дерево, отражением в зеркале.
   - Ты же знаешь, я люблю тебя, - после паузы ответил.
   Мария спрятала в ладони лицо.
   - Не лги, - глухо пробормотала. - Такую нельзя любить. Уходи. Я не хочу тебя видеть!
   - Мария, - осторожно обнял ее, - мы выросли вместе, Мария, и не знали родительской ласки. Зверята, прирученные Панаидом, как часто плакали мы вдвоем! Сколько себя помню, ты была мне сестрой и невестой. Чтобы жить, мне нужно знать, что ты есть, что можно иногда тебя видеть. Можешь не называть это любовью. Я не лезу к тебе в постель и не говорю дешевых комплиментов. Что для меня твоя внешность! Давай оставим все на своих местах. - Он отнял ее руки от лица. - Ты плачешь? Не надо, пожалуйста!
   Мария кивнула сквозь слезы:
   - Хорошо, Марат. Не надо.
   - Мне приходилось тяжело с тех пор, как ты сбежала. А когда вызвали на допрос и вдруг я вижу Марию, мою Марию!.. Не пойму, как я выдержал...
   - Послушай, Марат, - недоверчиво перебила, - зачем ты мне все рассказываешь, если знаешь, что я работаю на безопасность? Ты опять врешь, скверный мальчишка!
   Марат покачал головой:
   - Я пришел за помощью, Мария. И вынужден говорить, при всей моей нелюбви к органам.
   - Чем же я могу помочь?
   - Тебя одну Панаид не может сдать хозяину. Наши мысли у него под контролем, но если бы каждый общался с другими только через тебя... Мы могли бы что-нибудь придумать.
   - А сейчас? Как же сейчас ты говоришь?! - крикнула это Марату, и, словно прозрев, увидела бледное лицо в бисеринках пот, с лихорадочным подрагиваньем губ. Чего ему стоил этот разговор, блокированный так, чтобы не мог прочесть самый опытный телепат!
   - Марат, - бросилась к нему, - милый, давай прекратим эту пытку!
   Выдавил слабую улыбку.
   - Да, пожалуй. Слишком энергоемкая штука. - Вопросительно взглянул на Марию. - Ты все поняла, что от тебя требуется, да?
   Мария торопливо кивнула.
   - Мне пора. Сейчас сюда нагрянут вояки твоего полковника, - кротко сообщил Марат.
   Он чуть опоздал. На крыльце уже лязгали автоматами. Обернулся к Марии:
   - В этот раз ты могла бы и не сообщать о нашем свидании, милая, - с деланной усмешкой бросил, тревожно оглядываясь. Даже тень не могла бы протиснуться сквозь бдительные цепи.
   - Откуда они узнали? - истерически вскрикнула Мария.
   Недоверчиво покосился на нее, дерну плечом:
   - Я ведь не заговоренный от пуль, Мария.
   - Они тебя не тронут, Марат, нет!
   Его повели к машине. Ветер рвал одежду, размахивал деревьями, гнул к земле изгороди. Будто порывом ветра, Марата повело в сторону, он ухватился за куст, неловко взмахнул рукой и вдруг словно стал расплываться, заваливаясь на бок, все теряя очертания, как нагретое мороженное. Мария подбежала. Там, где стоял Марат, бурлила нелепая маслянисто-бурая жижа с плавающими клочьями эпителия, в жутко угадываемых сгущениях мышц, и все таяла, бешено вращаясь, словно втягиваемая воронкой, наконец в траве остались лишь наручники и горсть металлических пуговиц, покрытых быстро сохнущей слизью.
   Марию неудержимо рвало. Солдаты с ужасом смотрели на пустое пространство около машины.
   - Что вы с ним сделали?! Мара-а-ат! - не помня себя, завопила, завыла Мария.
   - Мы здесь ни при чем. Надеюсь, вы подтвердите полковнику Миронову все, что произошло? - угрюмо буркнул лейтенант в очках с треснувшей линзой.
   Когда машины уехали, Мария хватилась Мальчика. Его не было нигде. Сжав пальцами ломящие виски, сосредоточилась. Каким-то образом Мальчик оказался на берегу озера, рядом с закутанным в плащ неподвижным рыболовом. Мария тихонько позвала его. Мальчик вздрогнул, но продолжал стоять, глядя в черную, в морщинах октября, воду. Где же искать это озеро, подумала Мария. Вдруг Мальчик отчетливо произнес:
   - Я сейчас, мама. Не волнуйся. - Он сказал это вслух, потому что рыбак повернул голову:
   - Ты откуда взялся, пацан? Замерз, небось? - И замер на полуслове, потому что рядом никого уже не было. Недоуменно хмыкнув, вытащил пустые крючки.
   Обняв Мальчика, Мария тихонько заплакала.
   Та высота отчаяния, на которой вместо пропасти вдруг видишь сияющую радугу, и по ней можно перебежать, как по мосту. Если, конечно, хочешь быть на той стороне. Панаид не хотел. Умудренный, мечтал оставаться на своем месте, чего бы это ни стоило, даже если это самое худшее место на земле, даже тогда, потому что только из одной точки мир видим таким, каким его запомнило наше я, каждый миг готовое заблудиться, сдаться, ненадежное я, что держится за нашу руку и смотрит доверчиво снизу вверх - о, Панаиду совсем не нужны пропасти! Мир мой, цепь фонарей в ночи, думает Панаид, это горючая смесь влюбленности и испуга нагромоздила здесь павильоны и щекастых людей, это расщепление воли, не могущей остановиться, это взбугрившаяся мышца, полная движения, и вся мука мира - не зло, а только боль поворота. Я пестовал моих птенцов, погибал, оберегая, бредил новорожденной цивилизацией - вне рынков взаимного рабства, вне унизительной похоти, я грезил о моих учениках, свободных навсегда и помнящих меня - угрюмого каменотеса, в никотором году, у раннего костра...
   Даже Христос, человечнейшая из фантазий, восстал против тебя, жизнь. Его заповеди кричат об одном: вырвись, уйди, разорви эти цепи, что называешь судьбой! С компрессом на лбу мы бредим миром, и давимся лекарствами, и силимся проснуться. Так Бог некогда проснулся в слезах: ему приснилась Голгофа. Горечью познания напоил меня Призрак, и я разлюбил мир, и то, что в мире. Сверхчеловека я искал среди живых, но его здесь нет. Нет по обе стороны ничего, кроме сделки между жизнью и смертью.
   - Кто сделал нас спящими и зачем мы ходим, как заведенные куклы? Когда была маленькой, без всяких усилий могла превратиться в дерево, птицу, облако, и это было правдой. А сегодня я пытаюсь быть бабой, служащей, женой, но ложь выглядывает, как нижнее белье. Я смотрю в зеркало - меня нет, я смотрю в небо - Его нет, и я просыпаюсь все реже... Почему мы не остаемся детьми? Почему мы засыхаем, как чучела, набитые соломой? Это нужно для жизни? Но для чего тогда жизнь?! Кто тот, что играет нами, подмешивает снотворное, держит наш дух в наручниках?
   - Наша плоть порабощает наш дух, - ответил Марат. - Я знаю тот день, в который ты проснешься, Зина. Но дорогу к нему проложу не я, а твое отчаяние.
   Когда Зина присоединилась к группе, Марат повернулся к гостю:
   - Самое забавное, что она регулярно исповедуется своему шефу, полковнику безопасности. Знакомит с деятельностью экзотической школы.
   - Что ты сказал? - собеседник вздрогнул. - Там знают, что ты ведешь школу мохистов?
   - Нет. Обо мне Зина почему-то умалчивает. Завиток женской души.
   - Не думал, что ты циник.
   - Не люблю предателей.
   - Тебе не повредит?
   Марат покачал головой:
   - Я не позволю ей выболтать лишнее.
   - Она говорит с твоей подачи?
   - Нет. - Марат зашагал по комнате, хищно сжимая и разжимая пальцы сцепленных рук. - Мне необязательно прибегать к разговорам, чтобы держать под контролем своих учеников. Но оставим это. Как дела у тебя? Много ли у нас неофитов? - с усмешкой спросил.
   - Ты очень переменился с тех пор, как ...
   Марат резко перебил:
   - Не отвлекайся от темы.
   Марат слушал сухие цифры, обиженный голос Петра прыгал, как по камешкам, за стеной низкий хор выводил слова обращения к духу.
   - Мария... Как Мария? - наконец не выдержал, спросил.
   Петр оживился:
   - Да, это была отличная идея. Довольно сложный способ общения, зато можно быть уверенным, что...
   - Она здорова? Мальчик? - перебил Марат.
   - Да, конечно. Мария ведь не знает, что ты жив? - вопросительно прибавил.
   - Не знает, - сквозь зубы сказал Марат. - В загроможденном пространстве время ускоряется, заметил? - без всякой связи произнес.
   Петр покачал головой.
   - Ты общаешься с Призраком? - оглянувшись, шепотом спросил.
   Марат засмеялся:
   - Шепчешь, чтобы он не услышал? Панаид был храбрей.
   В глазах Петра увидел немой страх и поспешил закончить разговор.
   Петр не чувствует, что мы все изменились. Призрак сделал нас солдатами и поставил на границе, близость чужого мира преобразила нас. В обоих лагерях мы не должны оставлять следов, одиночество отделяет нас от собратьев по плоти. Чтобы оставаться в рамках нравственности, важно знать, что ты родился и умрешь здесь, среди людей, важно признать в себе человека и не задумываться дальше. Важно не разлюбить язык, третье средство объективации, средство общения, ибо вне речи нет мышления, а вне мышления есть много потаенного и глубокого, что не относится к человеку. Когда сердце остывает к людям - оно не гаснет, а находит себе пищу в другом месте, а когда и этот хворост выгорает, огонь обращается к последней заставе и делает приемлемым то, что всю жизнь нам кажется невыносимым. Поэтому наивысшей степени духовности человек достигает именно в смерти. И по той же цепи причин наиболее духовны самые тихие, глухие цивилизации, обойденные историей. Ни на миг я не колебался, делая выбор. Если звезды сущи, то моя звезда так же ярко горит теперь, как и тогда, и если человеческий язык мне менее внятен, так это потому, что не доносит слов бездна.
   Где я? Что со мной? - спросил себя в очередной раз воплощенный. - Мой сон не прервался оттого, что душа наскучила миром. Слишком бесчисленны обители и обманчив воздух, чтобы не устать от странствий. В каком из миров мне водрузить весло? Какой остров назвать безвыходной вселенной? Скиталец - сколько раз я просил прощения и покоя! Сегодня я смотрю вокруг удивленно и ласково, и не чураюсь ладоней - здесь замолчат часы. Я готов возвеличить эту песчаную пещеру в пустоте, готов назвать ее раем. Недвижным божком остался бы в этих краях, если бы они не были тленны.
   - Бог есть Атман, потерявший равновесие, - услышал Мальчик суровый голос над собой. Говорил не человек, было ясно в темноте тела. Волна безумия отнесла меня слишком далеко от берега, так что слышно эхо с той стороны, равнодушно подумал, раскачиваемый ветром.
   - В переводе на человеческий язык это звучит несколько смешно, - продолжал бесстрастный голос, но, в сущности, две-три бабочки - вот и пейзаж.
   Мальчик пошевелился в кроватке.
   - Мне понятно твое рвение, дитя, но имей в виду, - в голосе говорившего зазвучали менторские нотки, - что здешние жители не отличаются благодарностью. Впрочем, твоя блажь пройдет. Все проходит, кроме тоски. - На минуту голос умолк. За перегородкой во сне забормотала женщина. - Как кенар, ты вынужден повторяться. Вот и теперь мы с тобой подобия, отраженные одним лучом. Я хороший толкователь здешних сновидений...
   Сквозь дремоту голос казался ему приближающимся, и Мальчик открыл глаза.
   - Тебе разонравилась слава пастыря? Ты устал от последствий? Я знаю, как помочь тебе! Они жаждут преображения, - перешел на свистящий шепот. - Эволюция не делает разницы между видами, но сегодня именно здесь, в клоаке, готов загореться свет. Я готовлю их, вывожу по одному и ставлю перед тобой! Называй меня Предтечей. Они ищут совершенства и разочаровываются в нем. Все революции совершаются бездомными. Ты - закон возвращения, а не восхода...
   Мальчик уснул, и бедный, бедный бродяга, лишенный даже покрова плоти, лишенный места во всех шестисот шестидесяти шести мирах Брахмы, во всех тирдевятых, блаженных и проклятых, разведенных в пространстве свинцовой тяжестью, неспособный сплести себе кокон времен, как все смертные, с последней занозой в груди, делавшей его непригодным для Вечности, заплакал бы, если бы мог это сделать. Во всех зеркалах ловивший свое отражение, он сам был наконец пойман дождливой лагуной, дочерью женщины, которую любил во всех воплощениях: щенком, святилищем бога Шу, охотником в камышах.
   Панаид был, как всегда, неподалеку.
   - Ты все слышал? - после некоторого колебания спросил.
   - Да, Призрак, - невидимый, откликнулся Панаид.
   Наплывали, катясь, широкие хлопья света, красноватого по краям. То притягиваясь, то удаляясь, двое брели мелководьем, полным стремительных лунок - так некогда, перед концом, брел скот и дикие звери, и люди, озабоченные, продрогшие, поглядывали на небо, грозящее гибелью. Мгла в фиолетовых прожилках тянулась, как кустарник, по обе стороны внутреннего и внешнего.
   Полковника Миронова обдало холодом, когда двое устремили взгляд на него, бесплотные в протоке яви. В этот миг полковнику было пятьдесят два года, и совесть его была чиста.
   Заговорщик с задумчивыми глазами, Петр выложил перед Мальчиком привезенные игрушки.
   - Нет, не верю, он погиб на моих глазах! - теребила его за рукав раскрасневшаяся Мария.
   - Призрак вынул Марата из стен плоти, как кошелек из сумочки. Из-за высокой скорости зрелище оказалось таким эффектным.
   - Значит, он все-таки мертв?!
   - Рабский дух - а здесь все рабы - объективирует в первую очередь самого себя. Самосознание, рефлексия, прочее, - и в отходах неизбежно плоть. Это не так весело, как ты думаешь.
   - Но он выглядит как прежде, или...
   - Чтобы иметь другую внешность, ему понадобилось бы иное я.
   - Да-да, понимаю, - радостно закивала Мария.
   - Я узнал, кто этот Призрак, - с расстановкой произнес Петр.
   - Да? - рассеянно откликнулась.
   - Твой бывший муж.
   - Валентин?! - отшатнулась.
   - Нет, Мария. Когда-то, в бесчисленных воплощениях, вы были мужем и женой. Сам того не сознавая, он всегда искал и находил тебя. Сейчас Призрак мешкает, и это нам на руку. Я придумал, как с ним покончить.
   Мария испуганно взглянула вверх. Петр отмахнулся:
   - Мы надежно экранированы. Слушай, он придет сюда. Ты захочешь говорить с человеком, а не призраком. Как джинн, он влезет в бутылку плоти. Остальное я не скажу даже тебе, - мстительно усмехнулся.
   - Он страшный? - с замиранием спросила Мария.
   - В сущности, его нет, - наставительно заявил Петр. - Может быть, мы его выдумали, чтобы избавиться от навязчивости Панаида.
   - Так ты хочешь сразиться с фантазией?
   - Да, - серьезно ответил. - Если только учесть, что каждый из нас фантазия всех остальных. Впрочем, на месте и выясним, что он собой представляет. - Он замолчал. Тер лоб, пытаясь что-то вспомнить. Уронил фломастер рисовавший у окна Мальчик.
   - Вот еще, - наконец произнес Петр, - ты не могла бы куда-нибудь спрятать Мальчика, пока это будет происходить? Договорились? Будь здоров, именинник!
   - Мама! Мамочка, подойди сюда, мне страшно! - тихо позвал ночью Мальчик, но Мария спала.
   Через много лет участники этих событий будут вспоминать их с ужасом и восторгом. Это относится в основном к военным, не успевшим добраться до места, и к удачливым зевакам, оказавшимся на безопасном расстоянии от выгоревшей зоны. Самые ловкие из них впоследствии сколотили капитал, публикуя мемуары и выступая с лекциями. Район в скором времени огородили колючей проволокой, и даже мемориал двумстам девяносто трем погибшим был установлен за его пределами. Мертвые были похоронены на продутом ветрами пустыре, куда никто не забредал, потому что ходили упорные слухи, что трупы радиоактивны, и который на удивление быстро зарос колючим лесом. Экскурсантам через много лет показывали с высоты укрепленной площадки проржавевшие остатки заграждения, за ними оплавленный грунт, а чуть левее лес, в котором не жили даже птицы. Кто-то удачно назвал ситуацию, сложившуюся в мире после памятной августовской ночи, эффектом разбитой голограммы. Ее осколки еще хранят искаженный и расплывчатый образ, с каждым годом все слабеющий, но это уже нельзя назвать цивилизацией. Мессианство русских вполне оправдалось. Они первыми войдут в Небесное Царство, если таковое существует. Преображение мира началось, и оно началось в России.
   Миронов, ставший теперь генерал-майором Совета национальной безопасности, негласно курирующий органы краевого управления, желтый, с больной печенью, был у себя в кабинете, когда зазвонил телефон. Задыхающийся голос Зины пискляво прокричал: "Филипп Кузьмич! Приезжайте скорее на Спасскую! Это ужасное..." - трубка болезненно взвизгнула и загудела отбой. По пятницам на Спасской собирались мохисты, и Миронов приказал подать машину. Одновременно вызвал туда же наряд милиции и этим ограничился.
   Жалобный, выворачивающий душу вой они услышали, едва повернув к гостинице "Густав". Перед зданием генерал изумленно затормозил. Нечеловеческий хоровой с нелепыми модуляциями крик в ржавых мурашках расходился над оцепенелыми домами. Из милицейской машины высыпали оперативники. На девятом этаже вместе с зазвучавшими выстрелами посыпались стекла, вспыхнул яркий свет. В наступившей тишине генерал увидел судорожно дергающиеся фигуры, уворачивающиеся от прикладов, распущенные волосы полуобнаженных женщин. "Оргия", - облегчено откинулся на сиденье. Ему пришло в голову самому вызволить Зину, это произведет впечатление. Лифт не работал, и, брезгливо морщась на заплеванной лестнице, успел пожалеть о благородном намерении.
   Задержанные, человек двадцать, стояли лицом к стене. Генерал медленно прошел по комнате, вглядываясь каждого.
   - Всех взяли, - хвастался тощий капитан.- Как они корчились! Как будто им кто невидимый ловко отбивал почки. Психи сумасшедшие!
   Генерал вздрогнул. Знакомые хмуро-зеленые глаза смотрели на него в упор. Пальцы уже расстегивали кобуру, но Марат ребром ладони ударил его в висок, оттолкнул болтающего капитана, метнулся к окну.
   - Держи! - закричал багровый, как флаг, генерал, выстрелил наугад, но Марат уже прыгнул, оставив каплю крови на кромке стекла.
   - Вниз! Бегом вниз! - заревел.
   - Он разобьется все равно, господин генерал, - стал оправдываться капитан, но Миронов оборвал разъяренно:
   - Он летает, черт бы вас побрал!
   В бессильной злобе смотрел, как внизу суетятся, теряют секунды, и как Марат красивым прыжком перемахивает через его припаркованный к краю тротуара автомобиль.
   - Этого человека доставите мне живым или мертвым! - с ледяным бешенством крикнул капитану.
   Проезжая обратной дорогой вместе со струхнувшим адъютантом, генерал увидел наконец Зину. В телефонной будке с безжизненно повмисшей трубкой она молчала, скрючившись, в подтекшей бурой лужице. Шел осмотр места происшествия, и генерал медленно проехал мимо.
   Город методично процеживали сквозь милицейские кордоны. Дороги были перекрыты. Через три с половиной часа вышли на след. Марат не спеша шел разбитой окраинной улочкой. Его сопровождали полтора десятка мужчин, и генерал приказал продолжить наблюдение. Лишь у развилки за мостом он понял, куда направляется Марат, и поставил людей в засаду у дома Марии. Март беспрепятственно прошел через калитку, предварительно рассыпав свою команду по разным напрвавлениям, и , подчиняясь приказу, долгие часы затем солдаты изнывали от жары, прячась среди блеклой листвы сада.
   Полный дурных предчувствий, Марат собирался в этот день поехать на озеро. Темное равнодушие ваоды, погруженной в себя, и замкнутой. Как взгляд русалки, всегда успокаивало его. Может быть, бессознательно он пытался бежать и искал повода или его вела ненасытная жажда одиночества, но еще сонного его разбудили сбежавшиеся ученики. Они не знали, что случилось, какая сила погнала их в предутренний туман, и жались к нему дрожащими котятами. В холодной комнате с розовыми от рассверта рамами Март начал урок воссоединения с миром. Тревожная экзальтированность слушателей может способствовать успеху, смутно подумалось, но еще раньше его лучшая ученица забилась в конвульсиях, скоро подхваченных остальными. Марат был в растерянности, но уверенно ответил бы, что это страх вещества, сжавшегося перед невидимым врагом, корежит подключившихся к единому сознанию людей. Когда из его перехваченного горла вырвалсмя животный вибрирующий вопль, он перестал бороться с паникой, перестал контролировать состояние учеников, и только в редкие мгновения ясности сознания с изумлением оглядывался вокруг на дико пляшущие, завывающие тела в разодранных одеждах, с поррезами, нанесенными себе тут же. На выбивших дверь он взглянул почти с благодарностью: припадок грозил окончиться общей гибелью, и, поставленный к стене, с тревогой осознал, как сильно истощены силы организма.
   Что Миронов ищет Зину, он понял сразу и в который раз про себя выругался: в самом начале занятий к нему подошли две ученицы. Возбужденным шепотом сообщили, что предательницу выследили и казнили на месте. За несколько лет Марат успел привязаться к Зине, как нелюбимому члену семьи. Благодаря ей он был в курсе планов военной верхушки, ит находился в каокм-то смысле под покровительством генерала Миронова: школу давно могли закрыть. С Маратом у генерала были давние счеты, и только чужая фамилия и молчание Зины ограждали его от преследования законом. Поэтому, увидев генерала, Марат бежал сразу, не раздумывая, и опасался больше собственной слабости, чем суматошной стрельбы, проднятой милицией. От своего намерения выбратьс яза город он не отказался и был уже в дороге, когда его нагнали несколько человек из группы Петра. От них он впервые с удивлением узнал, что Петр не забыл их давней юношеской мечты выйти из-по власти Призрака, что он задумал избавиться от него именно сегодня, пока Призрак у Марии, облеченный плотью. Марат был так обескуражен своей многолетней близорукостью, что пренебрег откровенной слежжкой и привел спутников прямо к дому Марии. Они были почти у цели, когда ему пришло в голову, что энергии для спасения Призрака может оказаться недостаточно. В страшном беспокойстве Марат разослал попутчиков по одному ему изветсным адресам. Надо, чтобы были люди, много люде, тихих, неприметных, безошибочно угадываемых им по сосредоточенной силе взгляда. Ахнув, осознал вдруг: вот почему их бил страх в это утро; может быть, бессознательно он уже решил множеством тел заслонить Призрака? Но нет, марат знал, что магма материализации, в какой хотел бы утопить Призрака его хитроумный друг, не выбирает цели.
   Разве я так полюбил Призрака, что готов купить его свободу ценой собственной жизни? - спросил себя. Как можно любить то, чего не видел, что не имеет образа, руки, чтобы пожать ее, чей голос звучит как твой собственный, и к которому ближе всего подходит гладь зеркала, усмехнулся Марат. К нему неприменимы человеческие слова, но, может быть, я люблю в нем свое будущее? Эта мысль не удивила Марата: еще ребенком под бдительным оком Панаида он мечтал о такой вот свободе: вне решетки времен, вне клейковины планеты. Мария, снова забеспокоился МаратЈМария может пострадать! Он уже взбегал торопливо на крыльцо, а в голове с лихорадочной скоростью прокручивались кощунственные, как кошмар, картинки предстоящего.
   - Мария, - позвал Призрак.
   Она обернулась с застучавшим сердцем, ей почудился голос Марата. Увидела Панаида, но как будто ускользнувшего из сновидения. Чуть колеблемый дыханием комнаты, он держал в руках ту самую указку, которой бил по рукам ее, маленькую. Нижняя часть туловища была заштрихована сине-зеленым, как будто у художника не хватило фантазии.
   - Ты одна? - спросил Призрак.
   - Да, - ответила. - Ты умер, Панаид?
   Он шагнул к ней, но вместо изображение поплыло вбок, к выцвевшему развороту кеовра. Панаид судорожно дернул рукой, уже наполовину исчезнув в стене, выпрямился, знакомо кашлянул, так что по телу прошла рябь, как от брошенного в воду камня.
   - Я привел к тебе гостя, - сообщил.
   - Гостя? - оцепенело повторила Мария.
   - Он не знает, в каком облике появиться. Это зависит от тебя и...
   - Довольно, - перебил голос, и в проем окна вступил Марат. Он жадно вглядывался в лицо Марии.
   - Марат! - бросилась к нему, - я как будто сплю...
   - Это не имеет значения. - Марат озирался по сторонам, словно в поисках чего-то. - В прошлый раз я забыл у тебя мундштук, - вдруг сообщил.
   - Разве ты куришь? - удивилась Мария.
   - Ты стала задавать слишком много вопросов! - вспылил Марат. Бросил подозрительный взгляд на кровать. - У тебя есть мужчина?
   - Нет никого, Марат, - через силу выговорила, залившись краской.
   - Опять неприбранно! - поддел ногой детскую игрушку.
   - Почему ты злишься? Что-нибудь случилось?
   Марат, возбужденно ходивший по комнате, внезапно остановился:
   - У тебя что, есть дети? - с удивлением спросил. - Мария!
   - Разве ты забыл моего Мальчика? - устало проговорила.
   - Сколько ему лет?
   - Двенадцать. - Ей вдруг пришло в голову, что за эти годы Марат ничуть не измнился, разве что взгляд похолодел, а вот она постарела. Сквозь застилающие слезы беспомощно уронила:
   - Я любила тебя все эти годы, Марат!
   - Неправда! - крикнул Марат. - Ты не можешь никого другого любить!
   - Здравствуйте, господин Призрак!
   Они обернулись. В дверях стоял Петр. Он не сводил глаз с расплывчатого пятна в углу комнаты, походившего на подвешенную человеческую тень.
   - Вот мы и встретились! - поднял над головой пустые руки.
   Мария не успела понять, что происходит: пол под ногами заколебался, послышался отдаленный грохот. Ликующее лицо Петра с неестественно огромными вытянутыми руками. Мгновенный перепад цветного света, густеющего, как лава.
   - Ну что, Марат, дело сделано, а? - победоносно засмеялся Петр.
   Марат не отрываясь смотрел на фигуру в углу. Петр медленно обернулся. Панаид с мучительно разинутым, как от удушья, ртом, с чугунным взглядом, отяжелевший, чужой, - Мария прикоснулась пальцем к ледяной поверхности.
   - Так это был Панаид?! Почему же ты молчал, Марат! - Петр со страхом смотрел на статую. - Ведь он живой! На этой ступени объективации его дух навсегда останется пленником плоти! Даже Призрак не сммог бы его освободить!
   - Ты ошибаешься, Петр, - нехотя проговорил Марат.
   - Что ты хочешь сказать?
   Марат засмеялся.
   - Что это?! - вскрикнула Мария.
   Петр мгновенно отскочил. В дверях стоял Марат. Прижатыфй к стене, Петр перебегал взглядом с одного человека на другого. Его лицо покрылось синюшной бледностбью.
   - Что происходит? Он успел это сделать? - кивнув на Петра, обратился к Марии вошедший. Ни слова ни говоря, нона попятилась. - Я опоздал, да? - мрачно повторил Марат.
   - В саду войска, - сообщил вбежавший Мальчик.
   - Ты объективировал Панаида? Ты чуть-чуть ошибся, да? - начал понимать Марат. - А где же Призрак?
   - Не будь смешным, Марат, - бросил стоявший у стены. - Откуда взялся мальчик?
   - Это мой сын, - ответила Мария.
   - Это твой сын! - вскричал Призрак, как будто проснувшийся после долгого сна, как будто очнувшийся в сплошном лесу мерцающих миражей, как будто едва родившийся и изумленный, он замер, и все миры вселенной, - жемчужное ожерелье, кольцо НИбелунгов, - встали вокруг, исполненные одного и того же желания, ожидания горького сюжета, готового вновь повториться здесь, в августе, в голубиной России, гудящей пчелами, - у него перехватило дыхание, - "Ты простишь меня?" - прошептал.
   Мальчик тряхнул головой, засмеялся, и ребячий смех в колокольчиках как будто разрядил на миг занывающий угрозами воздух.
   - Тот самый ребенок, о котором я тебе рассказывал, - виновато кивнул Призрак Марату.
   - Август, двенадцать лет, - нерешительно произнес Марат.
   Они переглянулись.
   - В саду солдаты, - напомнил Петр.
   - Им покажется, что это две большие птицы взлетели, - Марат повернулся к Мальчику. - Нам пора.
   - Что вы задумали? - Мария притянула сына к себе.
   - Мария, ему грозит опасность. Я спасу Мальчика, - самоуверенно сказал Марат.
   Глаза Марии сумасшедше блеснули:
   - Это тебя ищут солдаты! Ты хочешь заслониться от пуль моим сыном!
   - Послушайте, - вдруг заговорил Мальчик, серьезно и тихо, - скоро все закончится. Мы ведь не только люди. Не надо бояться.
   Призрак облегченно вздохнул. С минуту все молчали и слушали, кака на крыше воркуют голуби.
   - Чтобы потом вернуться и начать сначала, и все повторить, ничего не забывая, как муравей на обруче, - кислотусмехаясь, проговорил наконец Призрак. - Дева, дитя, дорога в дыму, снова и снова...
   - Нет, - замотал головой Малтчик. - В этот раз на самом деле все. Дурной сон окончится, цепь будет разомкнута наконец.
   - Значит, правда! Я верил в это. Я всегда верил в это, переползая из одного существования в другое, преступая законы раввинов и раджей, смеясь над священными манускриптами... Некоторые из нас достигали все же освобождения?
   - Но ты был как все, слуга уступки. Покорно месил грязь, называл судьбой мелдодраму...
   - Я много раз мечтал заняться наукой, - заметил.
   Мальчик пренебрежительно скривился:
   - Качества, которыми люди наделяют мир, имеют отношение лишь к вам самим. Под упорным взглядом материя приобретает структуру, становится зернистой, итогда ее можно измерять, дробить, исследовать. Но стоит отвернуться, и мир возвращается к крупным мазкам, достаточно крупным, чтобы свести на нет все заклинания науки.
   - Мы теряем драгоценное время, - пробормотал Петр.
   Призрак внимательно посмотрел на него:
   - Так ты думаешь, занятное существо, что благодаря своей дьявольской способности к вторичной объективации - только этим живые отличаются от мертвых - ты навсегда лишил меня общества моего бедного оруженосца?
   - Петр самый умный из нас, твоих учеников, - осторожно всупился Марат.
   - Разум не может служить критерием развития, - отрезал Призрак. - Мышление является функцией речи и служит лишь дальнейшей объективации. Панаид, - негромко окликнул он. - А впрочем, пусть это сделает Мальчик. Только без шумовых эффектов, чтобы моя робкая Мария не испугалась.
   Мальчик приблизился к соляной статуе. В глазах его был холодок равнодушия.
   В этот раз Мария не испугалась. Она помнила, как исчез Марат. Пузырящаяся плавзма с чавканьем и свистом исчещла в щелях пола. В воздухе стали проступатьь очертания Панаида. Запахло чем-тто неприятно знакомым. Тяжело шаркнув больной ногой, растерянно улыбаясь, Панаид шагнул к ним. И тут же рухнул, загребая под себя воздух, на одной ноте затянул недоуменно-страдальческое "Аа-ы-ы...". Мария первая подбежала. Из раскроенного черепа хлестала темная, как мазут, кровь. Лицо Панаида быстро желтело, затем черты разгладились, приобретая привычно-покойническое выражение. Запах карболки стал нестерпим.
   - Что за черт! - закричсал Призрак. - Панаид давно мерт!
   - Я же не знал, - пожал плкечами Мальчик.
   Труп исчез. Все выжидательно смотрели в воздух. Мальчик задумался.
   - Ага, - наконец произнес он, - эта добрая душа была объективирована в четырех существах. Я выдернул один колышек, и сознание перераспределилось. Панаид будет приходить к вам лишь периодически, во время сна или болезни своих живых тел.
   Марат взглянул на часы.
   - Нам пора, - тихо, с нажимом произнес.
   Мальчик подошел к окну.
   - Что это за люди? - обернулся к Марату.
   - Где? - вздрогнул Марат. Приблизил лицо к стеклу. Улица быфла запружена, надрывался мегафон, плыли неразборчивыфе плакаты. Злым ручейком толпа вливалась во двор. - Мария, кот эти люди?
   - Я не знаю, - покачала головой. - Они кричат, что он здесь? Что он виноват? Они ищут тебя, Марат?
   - Боюсь, что нет, - пробормотал Марат.- Я выйду, поговорю. Ты оставайся здесь. - Рывком задернул шторы. - Так будет лучше.
   Запертые в полумраке, примолкли. Голоса снаружи стали отчетливее.
   От толпы отделился интеллигентного вида очкарик6
   - Его нужно убить, все равно, старик он или женщина, - рассудительно обратился к Марату. - Если этого не сделать, немедленно умрем мы все.
   - Что случилось? - уже догадываясь, спросил Марат.
   Наперебой посыпались жалобы. Невыносимо болит от макушки до пяток. Рвота. Панический ужас. Чувство собственного ничтожества. Этого нельзя выдержать, не свихнувшись!
   - Почему вы пришли сюда? - через силу спросил Марат.
   Выяснилось что некие Ирен и Тамара Венедиктовна, гениальные художницы, привели толпу сюда, доверившись провидческой интуиции. Ошибка исключена, все это чувствуют!
   - Вы не думайте, что имеете дело с каким-то сбродом, - внушительно заявимл очкарик, - здесь в основном люди с гуманитарным образованием. Например, академик Нетопыренко...
   В толпе Марат приметил своих и Петра учеников. Так вот по какому принципу они дошли! Из задумчивости его вывел долговязый сержант с наручниками наготове. Марат беспомощно огляделся, окруженный солдатами. Тьма предопределенности, показалось ему, заволокла округу.
   - Пропустите меня к генералу Миронову! - закричал, вырываясь из рук. - У меня важные сведения!
   Его повалили на пто трескавшийся цемент крыльца. Марат не делал больше попыток вырваться, но твердил, как в бреду:
   - Мне нужен генерал Миронов!
   Посовещавшись, офицеры связались с Мироновым. Тот немедленно выехал. В ожидании его солдаты, после настойчивых прсьб Марата, осалдили толпу назад.
   - Как я рад встрече! - улыбаясь, похлопал Марата по плечу Миронов.
   - Здесь готовится расправа! - нетерпеливо заговорил Марат. - Я прошу васм рассеять толпу и поставить у дома охрану.
   Генерал молчал. Приветственно-патриотические выкрики из толпы относились к нему. Его любил народ, он знал это.
   - -Ведьт это дом Марии? - полувопросительно обронил.
   - У нее ребенок, вам это изветсно, - продолжал Марат. - Его хотят убить. Обвиняют во вредоносных связязх с сатаной или прямо объявляют антихристом, - он криво усмехнулся. - Вы видите, какой бред.
   - Понимаю, понимаю. Но не имею права. Эти люди пока не нарушают конституционных норм.
   - Когда они их нарушат, будет поздно!
   - Пройдемте в дом. Здесь слишком шумно, - поморщился генерал.
   Мария ахнула при виде вошедших. Малоьтчик, перебиравший свои рисунки, бросил внимательный взгляд.
   - Господа, я не могу взять на себя такую ответственность, - начал генерал.
   - Мальчика убьют! - крикнул Марат.
   - А Мальчика я арестую и отвезу к себе, - продолжал генерал. - Тебя, Мария, тоже. Остальным, я полагаю, опасность не грозит? Кстати, кто вы? Друзья Марата? - с профессиональным интересом осведомился.
   - Я дух отца маальчика, - сообщил Призрак.
   - Ха-ха. Очень остроумно, - склонил голову генерал. - А вы чей будете дух?
   - Я давний сообщник Марата, - с внезапной решимостью объявил Петр.
   - Вы тоже шутите? - оживился генерал.
   - Я дам показания. Если спасете Марию с ребенком!
   - Превосходно! - потер сухие ладони. - Сержант! Вызовите конвой, пусть проведут женщину с ребенком в мою машину.
   Мальчик медлил. Будто в незнакомой местности, с детской жадностью оглядывался вокруг. Впервые за весть день Марат увидел на его лицен измеученно-жалкое выражение и, ошеломленный, вдруг вспомнил, что он знает, все знает! Как это, должно быть, невыносимо, - разговоры, планы спасения, и никуда не убежать, не расплакаться, не прижаться к матери... Марат взял себя в руки. Все будет хорошо. До машины двадцать шагов. Десять.
   Пронзительный крик сорвал их с места. Затопив машину и конвой, толпа бушевала, страшная в своей ненависти.
   - Ма... Мамааа! - высокий детский крик взлетел и оборвался.
   - Стреляйте! - страшно закричал Марат. - Почему солдаты не стреляют?!
   Белый, как ме, генерал бросился к солдатам. Первый залп толпа не расслышала, оглушенная расправой. Бешено выругавшись, генерал приказал снизить прицел. Отрезвев от визга раненых, толпа отхлынула к ограде, топча кусты сирени. Убитые лежали рядом, Мария с поджатыми к животу коленями, и Мальчик, опрокинутый навзничь, с широко раскрытымси, еще затененными страданием глазами. Он казался невредим, если бы не струйка крови в углу припухлых губ.
   Марата поразила чудовищная быстрота, с которой все произошло. Он поминутно закашливался, мигал, чтобы вогнать внутрь бессмысленные слезы; лихорадочная пляска мыслей то и дело заставала его оцепенело замершим и приходилось делать усилие, чтобы слышать окружающих. Взгляд, как привязанный, опять возвращался к бледному мальчишескому лбу. От какой-то щенячьей осиротелости першило в горле, словоно умер не ребенок, словно невидимую ось вырвало с корнем, и лишним, ненужным почувствовал себя Марат, не горем затряслись его плечи, а бездомной брошенностью; несколько минут он с нарастающим удивлением следил за движущимися по комнате фигурами. Мы говорили ни о чем, вдруг осознал, обожженный отчаяньем; истекал его срок, и он знал, что и мы знаем, но не крикнул: замолчите, самодовольные дяди! Слушал бормотание божьих коровок и травинок, мысленно прощался с шершавым, губчатым, гулким миром, как яркую игрушку, ронял его из рукк...
   Навалившаяся тяжесть подсказала Марату: все остальное лишено смысла, как трепетание мошткары под лампочкой; спохватился, что стомит, неподвижно глядя на роящиеся маленькие тени, огляделся, отчужденно и без слез... Но вдруг встрепетнулся:
   - Он ведь сказал - все? Значит, это слкчится сейчас, немеджленно?! - требовательно, с мукой ожиидания бросил в лицо Призраку.
   Тот кивнул. Взгляд Марата прояснился. Он заметил, что стоит в наручниках. Удивленно потряс ими. Петр в ответ так же загремел своими:
   - Генерал очень надеется посадить нас в тюрьму! - дико захохотао.
   На крыльце Миронов отдавал последние приказания.
   - Ну что, поехали? - повернулся.
   - Через две минуты... Ха-ха-ха! Через две минуты мы все отбудем в другом направлении! - Петр никак не мог справиться с истерическим смехом, бившем его, как дрожь.
   - Не самое удачное место для шуток, - язвителньо заметил генерал, но по лицу Марата заподозрил неладное, гравиевой дорожкой заторопился к машине.
   Толпа не усмпела далеко уйти, мстительно подумал Марат, не отрывая взгляда от зеленоватых последних лучей заходящего солнца; как нелепо, ничего не оставляешь на земле, как в ронувшейся электричке, а в глазах Призрака нетерпение и жалость, не к себе - к ним, живым; Петр вцепился в спинку кресла, ка кв поручень; скольков ажного должны были сказать друг другу, а притихли, прислушивается к часам, они тоже из милости медлят, янут секунды, как родниковую льдистую воду ртом; еще одна картинка ярко вспыхнула в мозгу: он и Мария, двое детей, бегут сквозь пронизанный солнцем лес. Мария чуть впереди и громко смеется, поворачивая к нему счастливое лицо, а под ногами море цветущей земляники, белые, белые, качающиеся цветы...
   Полыхнувшее во все окно оранжевое сияние сбило с бега сердце. Марат обернулся, как бы ища поддержки; сияние проступало сквозь бутафорскую плоть Призрака, Петр смотрел в улог и Марат тоже взглянул: прикрытые прочстынью, там лежали убитые Мария и Мальчик, а теперь стол дымился и блестел полировкой, и белели на полу сброшенные одежды; сияние нестерпимо резапло глапза, становясь все ярче, с нежной голубизной в середине, оно истончало, подтачивало предметы, внезапно обнаруживая мнимость ммножества вещей, словно в чулан, наполненный шорохами, внесли фонарь и стало ясно, что там нет ничего, только струится в луче соломенная труха.
   Неистовая отчетливость собственного бытия изумила Марата, необоримой силой звенящее тело восторженно видело себя центром, от которого лепестками расходились его прошлое и будущее, одновременные, во множестве струящиеся дивным созвездьем.
   Едва ли секунду или две он осознавал это. Настигнутый коротким, как вдох, ужасом, ее успел увидеть себя, факелом горящего, и воющий факел рядом, а затем цветные болаженные лучи, сквозь которые он тек, как вертикальное заглядевшееся облако, убаюкали его, укачали, зачарованного
  
   К о н е ц
   -
   -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"