Аристократичная бледность была дарована ему извечным заточением в собственном доме, где день изо дня, жертвуя многим, он познавал тайны музыки, такой драгоценной для него после пережитого. Кончики пальцев мужчины были стёрты до такого состояния, что он едва мог взять нужный аккорд на гитаре; касание с клавишами фортепьяно более походило на небрежный стук неумелого ученика; а тряска руки вечно роняла смычок, сводя всю игру на скрипке к режущему ухо звуку, похожему на скрип половиц. Он ни капли не жалел себя, жертвуя собственным сном и потрёпанным здоровьем, но при этом не желая находиться в полной тишине, предпочтя довести себя до безумия от эйфории извечных течений нот. Он думал, что лучше наслаждаться каплями музыки, чем безостановочными ливнями её отсутствия. С той поры, как это место стало для него склепом, мужчине более не доводилось выходить из дома или даже высунуться в окно. Он не желал вновь окунуться в тот кошмар, пережитый им в давние времена, оставивший клеймо безумия в глубинах его усталой души.
Бедняга, возможно, ещё помнит, как он, давным-давно, устраивал частые прогулки по улицам любимого города, не обращая ни малейшего внимания на любого рода музыку, будь то скрипач из соседнего ресторана или поющий на ветке соловей. Для гордого и самоуверенного мужчины не существовало никакой музыки, поскольку он не видел в ней необходимости, считая её глупой тратой времени для людей, неспособных насладиться красками жизни, и придумывавших себе ноты и голоса.
В очередной раз, проснувшись, казалось бы, ничего не предвещающим утром, он вдруг ощутил странное, непривычное для него чувство некой отчуждённости. Стараясь сохранить свою гордую эстетичность, он неспешно поднялся с кровати и плавным шагом направился к окну. Взглянув в него, мужчина не заметил никаких изменений, посчитав, что глаза в данном случае его обманывают. Тогда он распахнул окно в полном ожидании нелюбимых звуков природы и изобилия городской музыки. Но к удивлению ухо уловило только эхо однообразных шагов и шум городской суеты, которая ранее слышалась лишь едва заметно на фоне извечных симфоний. Оторопев, он сперва подумал, будто все люди разом осознали его мысль, забыв о ненужности музыки. Казалось, будто его сердце выпрыгнет от счастья, что он даже решился поскорее выбраться из дома.
Оказавшись на улице, мужчина отправился на прогулку, при этом довольно улыбаясь и поглядывая на прохожих, в лицах которых было непривычное безразличие. Неподалёку стоящий человек пустым взглядом долго смотрел на свою гитару, а затем разжал хватку и бросил её на землю. И, казалось бы, сейчас должно раздаться то, чего гордый мужчина не мог терпеть. Но нет. Ни единого звука. Гитара упала с глухим ударом, словно камень, а струны оборвались, издав сухой хруст. Необъяснимая тишина, подобно смерти, постепенно наполняла улицы безмолвием древнего кладбища. Любого рода звуки, когда-то звучащие звонко и живительно, отныне воспринимались дыханием могил и шёпотом мертвецов. Голоса людей медленно обрели хриплость, при разговоре выдавая аккорды безумия своим скребущим шёпотом.
Мужчина, завидев всё это, оторопел от происходящего. Он попытался вымолвить слова своим идеальным тенором, но издал лишь беззвучный хрип, убивающий всю эстетичность его голоса. Ритмичный темп шагов вдруг обратился в бессвязную походку, а стук ботинок походил на удар ржавого молотка, заколачивающего гвозди в гроб.
Этот человек, сломленный непривычной тоской, познал чудовищный кошмар средь бела дня в полном безмолвии окружающего и в одиночестве от могильной тишины. Ранее свистящий гул ветра был потоком нот флейты, а ныне напоминал мёртвое завывание вьюги заснеженной Антарктиды, среди льдов которой разум раскололся бы от одиночества и холодящей метели. Пение птиц всех мастей, восседающих в кронах деревьев, теперь имело характер хаотичного гогота, режущего уши своей дисгармонией и бессмысленностью: пернатые музыканты словно разом обратились в бездарных могильщиков, устроив вместо благозвучного оркестра жалкую пародию на похоронный марш. Любые звуки, сопутствующие музыке - истлели.
Мужчина в панике бросился бежать в сторону дома. Он думал, будто музыка - ненужная часть жизни. Но как он был глуп, вовсе не понимая, что музыка - это и есть одна из красок на палитре этого сумасшедшего существования; это не только игра инструментов, но и гармоничные звуки природы, и голоса зверей, и пение птиц, и даже, порой, биение ожившего под дефибрилляторами сердца.
Но отныне он более никогда не ощутит привычную реальность. Музыка и все её чада похоронены в этом городе, не затронув лишь единственное место - усадьбу горделивого героя, который, осознав свою ошибку, теперь каждый день, не вылезая из дома, извлекает драгоценные ноты из инструментов, не желая сойти с ума в однообразности безмолвия и тишины, словно заживо в могиле.