– И все-таки не понимаю, зачем ты тут поселился... – Штурман в очередной раз окинул взглядом ледяную равнину, растрескавшуюся, словно земля в жару. Кое-где одиноко торчали зубцы, словно сделанные из матового стекла. Вдалеке из-за горизонта высовывались пики горной гряды – внешнего цирка залитого льдом кратера, в центре которого Второй Пилот построил то, что он называл “дачей”. Ажурная титановая конструкция пятнадцати метров в высоту соединяла расположенные внизу три маленьких комнаты с кухней и санузлом, а также крохотную каморку с лампами дневного света, в которой стояло пять-шесть горшков с алоэ и кактусами, которую Второй гордо именовал оранжереей, с увенчивавшей башню полусферой из армированного стекла. Сейчас они сидели в этом аквариуме в креслах и ждали непонятно чего. Когда Штурман спрашивал, что же должно случиться, Второй загдочно улыбался, но хранил молчание. Время приближалось к девяти по местному, и Штурман решил найти на стремительно темнеющем небе их “Авалон”, который должен был уже взойти на западе. Пилот тоже взглянул на часы и заметно оживился. Через пять минут он тронул Штурмана, разглядывавшего скользящую по небу точку корабля в портативный бинокль, за руку, и сказал: “Сейчас. На севере!”, но тот уже увидел и чуть не выронил бинокль. Сначала над северо-западным горизонтом появилось слабое сияние, напоминающее земной зодиакальный свет, но становящееся все более ярким с каждой секундой. Вскоре оно поднялось уже на пятнадцать градусов и стала видна яркая центральная часть, окруженная красными веретеновидными облаками, а по самым краям – синими и зелеными пятнами, которые словно переливались всеми оттенками морской волны. Наконец гигантский овал полностью поднялся над горизонтом, заслонив полнеба и затмив большинство звезд. Теперь он играл всеми цветами радуги, от синих туманностей по краям рукавов до рубиновых сполохов и желто-белого глаза центрального диска. Рядом с гигантом виднелись два овала поменьше, казавшиеся на его фоне бледными пятнышками. Вокруг, какие ярче, какие тусклее – рассыпались шаровые скопления, одно из которых, вероятно, самое близкое, по яркости сравнилось с центром галактики.
– Млечный Путь... Невероятно. Это... никогда не видел его таким.
– Теперь понимаешь, почему я выбрал именно этот комок камней и льда, да еще и находящийся в доброй тысяче парсеков от ближайшего очага цивилизации?
– Странно... я же видел его на дисплеях, когда мы подлета...
– Камера не может полностью передать все величие космоса, с этим нужно смириться. Потому-то Гипер не кажется нам таким же невероятным, как наша Вселенная, как по-твоему?
Штурман не ответил. Он смотрел на гордо взбирающуюся на верхотуру небосвода громадину. Он не думал о ничтожестве человека перед лицом Космоса, не думал и о том, как заурядна, в общем-то, Солнечная Система. Он просто поражался, как раньше не замечал великолепия звезд. Тысячи раз он глядел на них через мониторы, голографические проекторы, но никогда не мог представить всего величия этой картины. А потом понял, что это не совсем так. Он вспомнил, как однажды, когда ему было лет десять, в городе отключили электричество. Он тогда подошел к окну и увидел непонятную белую полосу, протянувшуюся по небу. Когда он пригляделся, то увидел, что полоса состоит из маленьких точек-звезд. Он тогда добрых два часа простоял почти неподвижно у окна, вглядываясь в россыпи огней на небе. Штурман подумал, что, пожалуй, тогда все и началось – отложившаяся в памяти картина космического великолепия, желание проникнуть как можно дальше вглубь звездных дебрей. В последний год, особенно после катосрофы на Фомальгауте b2, это желание как будто угасло, и Штурман собрался выйти в отставку. Второй, конечно, знал об этом – они все-таки лучшие друзья. Наверно, в глубине души он догадывался и о причина, толкнувших Штурмана на порог звездолета, и его метания, потому и решил показать ему снова, что Вселенная прекрасна и что он повидал еще далеко не все. Да, целью их полета сюда было вернуть Штурмана в душевное равновесие и в команду корабля.
И ведь, черт побери, сработало!