Напоминаю сам себе обезглавленную курицу. Только что она лежала на деревянном чурбаке, поджав голенастые лапы и замерев, а рыжие глаза обреченно затягивались сероватой пленкой; остро сверкнул широкий тесак, от удара тело ковырнулось на землю и понеслось, суматошно мотая обрубком шеи, выбрызгивая на траву жиденький кровяной фонтанчик, с размаху ударилось о штакетник, отлетело упругим взъерошенным комком и упало на землю, растопырив куцые крылья и потягиваясь в последней судороге. Голова забыто осталась лежать по соседству с глубоко вонзившимся в мокрое темное дерево тесаком, уставясь на него мертвеющим, потерявшим янтарную сочность взглядом. Подошла соседская кошка - тощая, с вытянутыми пустыми сосками, и осторожно потянула когтистой лапой за поникший, бледнеющий гребешок.....
- У блядей нет возраста - только товарный вид...
Ты прав, мой дорогой, ты как всегда прав. Я же сам - сам! - говорил тебе об этом. Славно, что ты не видишь моего лица, славно, что ты не слышишь моего голоса, который скорее всего прохрипел бы в ответ тебе похабное ругательство...если бы мы говорили не по интернету. А так.. буквы лишены эмоций, получи улыбочку, считай ее веселой.
Да, я старше твоего мальчика. Ты говоришь - он такой же как и я. Все твои мальчики - такие как и я. Ты и сам понимаешь, что любовь за деньги - не любовь, а купля-продажа. Товар-деньги-товар. Тело-деньги-тело. Ты хочешь удовольствий - плати. Но какого черта ты требуешь в ответ чувств? Ты считаешь себя романтиком? С тем же успехом ты можешь требовать любви от своего мобильника. Вещь лишена эмоций, разве ты этого не знаешь?
- Я его люблю...
А вчера ты любил другого. А позавчера - третьего. Ты готов отдать свою любовь любому, кто задержится в твоей постели дольше одной ночи. Ты готов делить свое одиночество с понимающим человеком. Но ты ищешь понимающих в притонах и на плешках. Ах, как трогательно рассказывают тебе юные проституты о своих несчастьях и проблемах. как они все невинны перед тобой - бедные одинокие жертвы обстоятельств. Старые, как мир, истории - сколько уже ты выслушал их, с небольшими вариациями. Ты готов им всем помочь - за возможность почувствовать себя нужным. И ты тащишь их за собой, в уютный и тихий мирок, где есть крыша над головой и долгий утренний сон, и подарки, и полный холодильник... да много чего там есть, в твоей аккуратной квартирке, напоминающей пряничный домик. А мальчики платят и платят - своими телами и душами, впрочем, их души давно уже взвешены и измерены на весах Господа. Цена им - медный грош в базарный день. Я знаю, ведь я же сам говорил тебе - я такой же, как они. И ты с радостью поверил мне, ах, с какой готовостью ты мне поверил...
- А он все время уходит от меня....
Конечно, уходит. Чему ты удивляешься? Разве ты не знаешь, что волчонок вырастает волком? Никому не удавалось превратить волчонка в ласкового домашнего пса. А волки, как известно, смотрят в лес. Почему же ты смеешься, когда я рассказываю тебе о том, как я ухожу от своего.. хозяина? Почему же ты плачешь, когда уходят от тебя? Ты же сам принял как аксиому - они - это я, я - это они - так смирись с тем, что ты всего лишь временный хозяин очередного молодого тела. Посуди сам - ну много ли удовольствия в твоем некрепком, нездоровом, обрюзгшем теле. Много ли удовольствия в твоих требовательных ласках. Много ли удовольствия в терпких каплях пота, стекающих по твоему лицу. Ты же сам боишься смотреть на себя в зеркало. Ты даже бреешься торопливо, стараясь как можно меньше видеть свое лицо с обвисшими брылями щек.
- Я знаю, что найду его в каком-нибудь притоне...
Ну а где же его еще искать. Конечно, в притоне. Он же пойдет туда не покупать, а продаваться. Ведь денег, которые он стащил из твоего бумажника, хватит ему ненадолго. Может быть, на неделю. Водка и анаша стоят недешево. особенно если покупать их каждый день. А он привык в твоем пряничном домике еще и вкусно кушать. И сладко пить. И не стеснять себя в маленьких, но дорогих желаниях. Он никогда не наберет денег, чтобы выкупить твои подарки из ломбарда. Это опять - в который раз - сделаешь ты. Опять оденешь на его руку дорогие часы, повесишь на шею броскую цепку - ты же относишься к нему, как к породистой собаке, а у собаки должен быть красивый ошейник - свидетельство благополучия ее хозяина.
- Я спасу его...
Ни от чего ты его не спасешь, наоборот, утопишь. Твой дом - это всего лишь смена места - с одной плешки на другую. На улице его покупали многие, тут его покупаешь ты. Но разницы - принципиальной разницы - нет и не будет. Для него - не будет, ну а ты можешь считать себя спасителем, сколько тебе заблагорассудится. Он же привык расплачиваться за любовь - он не знает иной жизни для себя. Он не представляет иной жизни для себя. Пока еще не представляет. А ты мостишь своими благими намерениями его дорогу в ад, искренне считая, что он вот-вот тебя полюбит - за все доброе и прекрасное, что есть в твоей душе. Дорогой ты мой, да он даже не знает, что у тебя есть душа - она не нужна ему, как не нужны тебе твои ровесники - такие же одинокие и неприкаянные, такие же зависимые от возраста и плохого самочувствия, как и ты.
- Ты жесток....
Да, я жесток. Я жесток, потому что моя дорога в ад уже позади. Меня уже сломали - деньгами, достатком, беспроблемным бытом. Мои хозяева были последовательны и тоже верили в мою - вот-вот готовую родиться - любовь. Меня тоже покупали - красиво, обставляя процесс с искусством профессиональных дилеров. Биржа молодых и сильных тел - она всегда в работе, без выходных и праздничных дней. Лот номер семь - молодой волк, правда, есть некоторый недостаток, он привык возвращаться к месту своего основного пребывания, но если кормить его вдоволь и держать на коротком поводке снежно-белой кокаиновой дорожки, он никуда не уйдет. Главное - помните - зверя надо приручать лаской, потому что он все еще не разучился огрызаться. Впрочем, если зверь будет вести себя вызывающе, можно слегка натянуть поводок, но не переусердствуте, господа, потому что взбесившегося волка трудно остановить - он может загрызть своего хозяина.
- За что ты меня ненавидишь...
В моем сердце нет ненависти к тебе. Только жалость. Твой мальчик еще не знает, как быстро он перестанет пользоваться спросом на уличной бирже. Но это знаю я. Между мной и им, все же, есть разница. Я старше него на десять долгих, очень долгих лет, которые я провел в чужих домах и постелях. Я много раз видел, как мне находили замену - одного, второго, пятого - я ведь тоже не молодею, а держать эмоции в себе труднее с каждым днем. Я тоже много раз уходил от своих хозяев, а они...не искали меня больше. И я падал все ниже и ниже - меняя дом на подвал и человека на собутыльника. Вольный полет в никуда - когда не за что зацепиться, когда не держит уже ничего, затяжной прыжок в пустоту завтрашнего дня, начинающегося жестоким похмельем и осознанием своей ненужности в этом мире. Сейчас у меня есть дом - мой последний дом. Сейчас у меня есть хозяин - мой последний хозяин. Потому что я уже вплотную приблизился к той черте, за которой меня ждет полное и окончательное одиночество. У меня нет денег, чтобы купить кого-то для себя, да я и не буду этого делать - тот, кто всю жизнь был вещью, не в состоянии перейти в статус хозяина, слишком отчетливо я буду представлять мысли своего собственного волчонка. У меня нет надежды, что я вновь буду кому-то нужен через несколько лет - каждый из хозяев ищет себе молодого мяса, чтобы согреться рядом с ним своим замерзающим от одиночества телом. У меня впереди только ничто стареющего проститута, который изо всех сил цепляется за настоящее в страхе перед будущим.
- Привет, это я, N.
Привет, N. Вот тебя и нашли. И вернули. Ты, как бродячий кот, нагулялся по помойкам и теперь снова будешь наедать свой благополучный жирок в чужом доме. Интересно, о чем же ты думал, сидя в купе рядом с человеком, которого предавал и предашь еще не раз. Какими глазами ты смотрел на него, спящего со счастливой улыбкой на лице. Что шевелилось в твоем здоровом и молодом сердце сильного глупого животного. Есть ли оно у тебя, сердце. Наверное, ты с презрением думал обо всех этих пожилых чудиках, которые замирают от одного твоего прикосновения, которые со страхом и надеждой ждут от тебя одного-единственного доброго слова. Ты мстишь им - по своему, капризами, скандалами, пьянками - за то, что тебя превращают в дорогую вещь, за ошейник-цепку на твоей сильной шее, за твою зависимость от чужого благополучия, за их право использовать тебя по своему усмотрению. Ты мстишь им пренебрежением, непониманием, безразличием - за их торопливые руки, за их мокрые поцелуи, за их немощный оргазм пополам со слезами. Тебе еще только предстоит понять - каково это, быть одному изо дня в день, из ночи в ночь. Если ты сможешь это понять, конечно. Если твой путь не закончится раньше - от передоза или белой горячки, от ножа ревнивого хозяина или от удара бутылкой по затылку в каком-нибудь притоне. Или от СПИДа, который ты подхватишь, по пьяни переспав с каким-нибудь односуточным клиентом.
- Мы тебя любим. Мы тебя целуем.
Не надо меня любить - попробуй меня понять. Попробуй понять, что я говорю тебе правду - пусть жестокую и беспощадную, но правду. Я ведь ни разу не ошибся в своих предсказаниях - ты еще удивлялся по этому поводу. Я и сейчас могу предсказать, чем закончится ваше очередное примирение. Пройдет совсем немного врмени, и ты опять будешь в тоске задавать мне вопрос - почему же он снова ушел. И я опять, в который уже раз, буду пытаться отговаривать тебя от поисков молодых волчат на заснеженных улицах. И ты опять будешь твердить мне о своем одиночестве и жажде любви. И опять откажешься понять, что нельзя купить любовь, ее можно только встретить. Я ведь такой же, как и все твои мальчики - просто старше и опытнее.
Сижу на старой Тель-Авивской автобусной станции. Полпервого ночи. Весь день я проболтался по городу, автобусы полдня как не ходят - потому как суббота. В кармане ни шекеля - в банке стабильный минус, и неделю назад банкомат проглотил мою кредитку. Пелефон разрядился, и позвонить Ронни, чтобы он приехал и забрал меня, я не могу. Отсюда до моей квартиры часа полтора ходу, но идти надо через арабскую часть Яффо, а это очень неприятно, особенно ночью.
Пытаюсь набраться мужества и сил, но пока получается плохо. Охота есть, пить и вообще не хочется шевелиться. За спиной какое-то движение. Оборачиваюсь. Мальчишка-чернокожий, лет 8-9, босоногий и одетый в какие-то обноски. Забирается с ногами на скамейку рядом и шепчет мне в ухо:
- Тебе отсосать?
Все правильно. Рядом - Тель-Авивский квартал красных фонарей. Мамашка этого пацаненка, скорее всего, нелегально живет в одном из публичных домов - махонов, а пацан подрабатывает минетом в окрестностях.
- Всего 20 шекелей, - пацаненок согласен и за 10, но мне больше хочется есть, чем заниматься с ним оральным сексом. Впрочем, трахнуть я бы его трахнул, но негритенок - минетчик и вряд ли согласится на что-то большее.
Рядом тормозит белая Субару. Пацан слетает со скамейки и залезает головой в окошко машины. Я достаю сигареты. Осталось несколько штук, до утра, может быть, хватит. Мальчишка разочаровано возвращается на скамейку. Ему опять отказали. Из машины вылезает низенький толстый пожилой мужичок и подходит ко мне.
- Поедешь со мной? У меня квартира в Рамат-Авив.
Оказывается, это меня снимают. Поднимаю глаза. Судя по его внешнему виду и потрепаной машине - квартира в Рамат-Авив - богатом районе Тель-Авива - некоторое преувеличение. Впрочем, сабры - коренные израильтяне - ходят в чем попало и ездят в чем попало.
- Если бы ты подъехал на Мерседесе или на БМВ...
- Я заплачу, - мужик вынимает из кармана бумажник, - Триста шекелей.
Негритенок смотрит на меня с ненавистью и завистью. За такие деньги он бы бежал за машиной, поэтому искренне не понимает, чего я ломаюсь. Прикидываю все за и против. В конце концов, ночевать на станции мне хочется меньше, чем переспать с этим господином. Лениво поднимаюсь и иду к машине. Плюхаюсь на переднее сиденье и закрываю глаза. Может быть, он догадается меня покормить...
... Как ни странно, квартира, действительно, роскошная. Последний, престижный, этаж, сад на крыше, дорогая мебель. Подхожу к окну, закуриваю без разрешения. Сабра тяжело дышит где-то за спиной. Его потные ладони касаются моей шеи.
- Меня зовут Авив, пойдем в спальню, - голос где-то в районе моих лопаток.
- А душ у тебя есть? - поворачиваюсь и натыкаюсь на непонимающий взгляд.
- Зачем душ, если есть презерватив?
Во мне вскипает тяжелая душная ненависть. Грязная свинья, он думает, что за триста шекелй я буду удовлетворять его? Отталкиваю от себя дрожащие нетерпеливые руки и иду к двери. Целых триста шекелей - два дня работы на моей фабрике по 12 часов. Это с одной стороны. А с другой - хороший обед на двоих в хорошем ресторане. Всего триста шекелей.
Авив бежит за мной. Он понял, что сморозил глупость, что я ухожу. На ходу он распахивает двери - ванная, блин, с джакузи, вся блестит и сверкает хромом и золотом, спальня - не кровать, а сексодром.
- Не уходи, парень, не уходи, вот ванная, смотри, я тебе все дам, ты, наверное, голоден, у меня есть пицца, есть пиво.
Жри сам свою кошерную пиццу, подавись ты своими тремястами шекелями, жаль только, что из Рамат-Авив мне до дома еще дальше, чем от станции.
У самой двери он хватает меня за руку. У Авива жалкий вид, он имел грандиозные планы в отношении меня.
- Не уходи, парень, - повторяет он умоляюще.
- Меня зовут Гена, - зачем я называю свое имя? Или я уже решил остаться?
- Геня, - Авив выговаривает мягко, как все израильтяне, - пойдем, покушаем, Геня.
Пиво хорошее, Хайнекен, я его люблю, но на голодный желудок оно действует убийственно, я моментально пьянею. Пока Авив суетится у микроволновки, разогревая пиццу, я роняю голову на руки и засыпаю. Просыпаюсь через несколько минут от осторожных поцелуев в затылок. Это он меня так будит. Пицца дымится на столе, бурчит кофейник. Мы ужинаем, если это можно так назвать. На часах почти два ночи. Авиву явно не терпится, но я решительно иду в душевую и пускаю в джакузи воду. Пропади ты пропадом, но я приму ванную, что бы мой случайный любовник обо мне не думал. Главное - не уснуть в горячей воде. Впрочем, Авив, мне этого не позволяет. Он робко входит в ванную комнату и просит разрешения присоединиться. Мне смешно. Можно подумать, это я подцепил его в проституточьем районе. Похлопываю ладонью по воде. Это, с моей стороны, приглашение. Голый Авив выглядит забавно. Он толст и волосат, как обезьяна. Пыхтя, он залезает в джакузи, выплескивая на пол половину воды. Места много, но я развожу ноги, и он усаживается где-то между. Вновь закрываю глаза и откидываю голову на стенку. Взбивая пену, журчит вода. Струи бьют мне в спину, массируя и расслабляя. Короткие пальцы Авива ползут по моей ноге вверх. Давай-давай, ты же хотел этого, что же ты такой робкий?
- Ты первый парень для меня, - неожиданное говорит Авив. - Я никогда не имел дела с... такими, как ты.
Вот это да. Ничего себе, эксперименты под старость.
- А жена где? - я ленив и томен.
- В Эйлате, отдыхает.
А я так туда и не съездил. Ронен все обещает, и каждый раз у него какие-то дела. Надо будет раскрутить моего любовничка на этот курорт.
Однако, Авив явно не знает, что делать дальше. Он добрался до моих бедер и застыл там, то ли смущаясь, то ли по каким-то еще причинам. Придется ему помочь.
- Авив, тебя помыть? - у меня немного хулиганское настроение, дают себя знать пиво и крепкий кофе.
Авив с радостью предоставляет мне инициативу. Заставляю его повернуться ко мне спиной, встать на колени (кряхтение, сопение, проклятые годы). Наливаю на ладони мыло и начинаю легонько массировать ему шею, лопатки, поясницу, опускаюсь все ниже, руки мои скрываются под водой. Однако, воду надо бы похолоднее, а то ничего у нас не выйдет. Распарится мужичок и опозорится. Закрываю кран с горячей водой и открываю холодную. От неожиданности Авив взвизгивает. Ах ты, зайка, ладно, не будем испытывать тебя на прочность. Все остальное - в спальне. Вылезаю из воды, шлепаю за полотенцем. Поворачиваясь, ловлю восхищенный взгляд Авива. Я тебе нравлюсь, милый? Не ты первый. Надеюсь, что не ты и последний.
Ах, какая роскошная спальня. Точнее, Спальная комната. именно так, с большой буквы. Сколько ж на этой кровати таких, как я, поместится? Минимум, пятеро. Нет, дорогой, свет мы выключать не будем. Пусть себе горит эта интимная лампочка у твоей роскошной постели. В ее нежном свете тебе будет лучше видно, какой я красивый и как умею любить...
Утро
Слава Богу, Ронен спит. Бедолага, он прождал меня всю ночь и уснул в салоне в кресле. Тихонько пробираюсь в спальню, переодеваюсь. Семь утра, самое время сбегать на пляж, пока там никого нет.
Вода чистая, синяя, прибоя совсем нет, на пляже тишина. Через пару часов яблоку будет негде упасть. Полчаса плаваю и ныряю в гордом одиночестве. Наконец, выбираюсь на берег, расстилаю покрывало, ложусь под зонтиком лицом вниз. Засыпаю моментально. В последнюю секунду вспоминаю Авива, надеюсь, прошедшая ночь ему запомнится надолго.
Домой возвращаюсь уже под вечер. Ронен в бешенстве. Я уличен в самом страшном. Пока я спал на пляже, мой любовник обшарил мои джинсы и нашел там деньги и визитку Авива. Ронни прекрасно знает, что я уже неделю без копья, поэтому происхождение суммы под триста шекелей (остальное я потратил на такси) для него не тайна. На моих глазах Ронен рвет визитку в мелкие клочки и швыряет мне их в лицо вместе с деньгами.
Сын проститутки - самое мягкое из его выражений. Наклоняюсь, подбираю деньги и выхожу за дверь. Некоторое время сижу на улице, потом решаю пойти на набережную. Там уже открылись маленькие кафушечки-пиццерии. Выбираю одну, поуютнее, заказываю пиво, кофе, вечную пиццу. В это время звонит пелефон. У Авива я его зарядил и сдуру дал ему свой номер. Так и есть, мой старичок на проводе. Нет уж, больше я туда не поеду. Мне становится тошно при одном воспоминании о моих ночных трудах. Блокирую телефонный номер Авива, для него я теперь буду всегда занят.
Вечер
Наевшись, вспоминаю, что надо бы купить сигарет, да и зажигалка уже на ладан дышит. Сижу, курю, бездумно смотрю на море. Оно тяжело вздыхает, ему тоже одиноко. На набережной полно парочек, кто-то смеется, кто-то кричит. Израильтяне шумный народ, и эмоции всегда бьют через край. Куда бы пойти в этом жарком городе, оживающем к ночи? Возвращаться домой мне не хочется. Да и пустят ли меня домой? Нет у меня своего дома, давно уже нет. Сколько лет уже живу где попало, с кем попало. Хочется чего-то стабильного, чтобы жалели и защищали. Мысли какие-то совершенно немужские, это меня развозит от напряженного ритма последних суток. Собираюсь в кулак и заказываю еще кофе. Краем глаза замечаю, что рядом останавливается машина. До боли знакомая Мицубиши. Это Ронька. Не выдержал и поехал меня искать. Злорадно ухмыляюсь и сажусь на прежнее место с чашкой кофе. Ронен усаживается напротив. Пью кофе, дымлю сигаретой, улыбаюсь ему в лицо.
- Ну?
- Поехали домой, - слова эти Ронни даются с большим трудом.
- Не хочу, я еще не нагулялся, - все-таки палку перегибать не стоит. Лицо Ронена наливается кровью, он сжимает кулаки. Запросто могу получить в наглый глаз.
- Поехали домой, Геня. Поговорим спокойно, без людей.
- Если ты поднимешь на меня руку...
- Я не трону тебя пальцем. Обещаю.
Расплачиваюсь, иду к машине. Завтра на работу, впереди не самая легкая неделя.
Никакого разговора, разумеется, дома не получается. Ронен оскорбленно молчит и демонстративно стелит себе в салоне на диване. Мне легче, я должен же отдохнуть, в конце концов. Не менее демонстративно иду в душ, долго там плескаюсь. Из комнаты орет телевизор, Ронен с кем-то болтает по телефону. Ах вот как, он завтра уезжает на неделю по делам фирмы. Это значит, что неделю я свободен, правда, в этом мало хорошего. Я привык засыпать у Роньки под боком, одному мне неуютно. Но если мы всю неделю будем в ссоре, так или иначе, спать мне одному. Знаю, что за это время мой друг перекипит, и все будет по-прежнему.
Иду в спальню, ставлю будильник на полшестого утра. Бай, дорогой, надеюсь, ты всю ночь провертишься на неудобном и жестком диване.
Утро
Трудовая неделя начинается с того, что я спросонья выливаю на себя чашку горячего кофе. На мой вопль в кухню влетает Ронен. Чертыхаюсь, прыгаю на одной ноге, на коленке расплывается багровый ожог. Ронни бросается к аптечке, достает какую-то мазь, от нее еще больнее. Ощущение, что на открытую рану насыпали соли и вылили уксус. Ронен меня утешает, как может. Он уже забыл, что мы вчера поссорились, что он со мной не разговаривает. Однако отвезти меня на работу категорически отказывается - ему в другую сторону. Приходится хромать на автобус и я, разумеется, опаздываю. Со всей возможной скоростью лечу вверх по лестнице своей шоколадной фабрики и натыкаюсь на коммерческого директора. Этот красавец из наших. Не в смысле национальности - Натан из ЮАР,- а в смысле ориентации. В отличие от меня, он это не скрывает. Весь в сережках, цепочках, колечках. Натану около 40 лет, он почти ровесник моему Ронни, но выглядит намного интеллигентнее. Очочки в золотой оправе, костюмчик не самый дешевый, мокасинчики. А духи такие, что перебивают все ароматы нашей фабрики. В общем, очень дорогой господин. Он смотрит на меня сверху вниз и цедит сквозь зубы:
- Опаздываем?
Объясняться бесполезно, он меня в упор не видит. Все мы для них рабочая скотина, недостойная внимания. Киваю головой с покаянным видом. Натан проходит мимо, вынуждая меня отодвинуться. Гад!
Машины мои не работают, так что зря я так торопился. Оказывается, мой сменщик-эфиоп ночью их спалил. Механик ковыряется в развороченных внутренностях и чертыхается на весь цех. Работы у меня нет. Еще часа три я буду гулять по фабрике. Если вообще домой не отправят. Я бы с радостью, поскольку нога болит все сильнее.
Иду в курилку, сажусь на ящик у стены, достаю сигареты. Успеваю затянуться пару раз. Но, видимо, кто-то в небесах решил, что мне еще мало всяких-разных неприятностей. В курилку входит Натан. И что его сюда принесло? Обычно начальство в курилку не заглядывает.
- Курим?
Нет, блин, трахаюсь я тут. Встаю, тушу сигарету. Пытаюсь объяснить, что мои машины не работают. Натан меня не слушает, бросает в своей обычной манере, сквозь зубы:
- Иди за мной.
Плетусь следом с понурым видом. Очень не хочется быть уволенным. С работой в Израиле напряженка, профессии, как таковой, у меня нет. А оказаться полностью зависимым от Ронни я не хочу. Он этому будет только рад, а вот я много потеряю, в частности, возможность уйти от него в любой момент.
Натан заходит в свой кабинет и садится в кресло. Я остаюсь стоять перед ним, как одинокая пальма. Он достает сигареты и зажигалку, прикуривает, выпуская дым в мою сторону. Чего ждет, спрашивается, чтобы я его умолял оставить меня на работе?
- Ты гей?
Вот это вопросик, с чего бы? Что на мне, печать? За все время работы мне подобного вопроса не задавали. Неопределенно пожимаю плечами.
- Ты гей,- это уже не вопрос, а утверждение. Натан говорит достаточно уверенно. Значит, знает. Интересно, какая сволочь ему сообщила? Впрочем, любителей донести в Израиле полно, и наша фабрика не исключение. Кто-то что-то видел, догадался, поделился. Суки.
- Сколько тебе лет? - на иврите этот вопрос звучит забавно - сколько времени ты сын?
- Двадцать четыре года, - а то он не знает, сколько.
- Ты красивый мальчик, - Натан тушит сигарету, встает, подходит поближе. Ох, как же мне не по себе. Ходят слухи, что он скоро уходит. Нашел какое-то место, где работы будет меньше, а денег больше. Что ему от меня-то надо? Он где-то за моей спиной, я его не вижу, но чувствую, что он совсем рядом. Неожиданно Натан целует меня в шею. Больше похоже на укус, да это и есть укус, острые зубы прихватывают кожу. И этот туда же? Да что ж за жизнь у меня такая?
Дергаюсь, освобождаюсь, отступаю к окну. Как я раньше не видел, какие хищные у него глаза. Он смотрит на меня, медленно слизывая со своих губ мою кровь. Шею начинает саднить.
- Ты сегодня работаешь до семи?
Киваю, догадываясь уже, что последует дальше.
- Поднимешься ко мне в кабинет после работы.
Тон приказной. Он знает, что я не посмею ему отказать. Выбора у меня нет. Откажусь - уволят прямо сейчас, соглашусь - рано или поздно обо всем узнают и уволят после его ухода. К тому же, он прекрасно знает, что я никому ничего не расскажу сам. Я тут никто, а он - менеджер, что позволено Юпитеру...
Все, он меня уже опять не замечает, берет телефон, включает компьютер. Выхожу из кабинета, нашаривая в кармане пластырь. Жить просто не хочется. Неужели этому холеному гаду мало своих мальчиков? Или просто приспичило, а никого под рукой не оказалось? Вновь тащусь в курилку, на свой ящик. Меня еще никто не звал, цех стоит, рабочие болтаются по фабрике в поисках занятия. Хочется плюнуть на все и уйти. Но это будет означать стопроцентное увольнение без выходного пособия. Курю сигарету за сигаретой, скоро в горле начинает першить. Меняются собеседники, я вяло поддерживаю треп, в голове ни одной мысли.
Наконец, мои машины починены, появляется возможность отвлечься. Запускаю конвейер, у меня уже совсем другие проблемы. План горит на три часа, никто не будет вникать в подробности. Поэтому быстрее, быстрее, быстрее...
Вечер
Прихожу в себя около шести часов вечера. Все, пора заканчивать трудовую вахту. Тут же вспоминаю, что наверху меня ждут. Становится тошно. Я весь пропах шоколадом, вспотел, как мышь под метлой, надо идти в душ, отмываться.
Поднимаюсь в кабинет к Натану, как на Голгофу. На этаже администрации никого нет. Надежда, что про меня забыли, испаряется, когда дверь кабинета распахивается мне навстречу. Натан уже меня ждет, он уже в нетерпении. Жалюзи на окнах опущены, в кабинете плавают какие-то восточные сладкие ароматы. Жарко и тяжело дышать. Щелкает замок, он закрыл дверь на ключ. Стою посреди кабинета, не представляя, что же буду делать дальше. Но у Натана таких вопросов не возникает. Он просто останавливается передо мной, берет мое лицо в свои ладони и крепко целует. Какие у него холодные пальцы. Такая жара, а руки как лед. Перед кондишеном он их держал перед моим приходом, что ли? А губы горячие, и язык - твердый, настойчивый, сильный. Натана не волнуют ни мои желания, ни мое настроение. Даже то, что я не отвечаю на его ласки и стою как столб. Он так уверен в себе, в своей неотразимости. Ну, правда, хорош. Подтянутый, высокий, с благородной сединой. Не будь это все элементарным насилием - я бы, может, и вел себя иначе. Ведь было же хорошо со мной толстенькому Авиву. Пока я предаюсь всем этим размышлениям, Натан стягивает с меня футболку, расстегивает мои джинсы и лезет внутрь обеими руками. Нет уж, торопиться не надо, как говаривал один из героев наших российских комедий. Если насилие неизбежно, надо расслабиться и получить удовольствие. С некоторой робостью обнимаю Натана за талию, залезаю сзади под рубашку. Черт, ну и мышцы у него на спине, а так и не скажешь. Провожу рукой вдоль позвоночника. Натан вздрагивает. Не ожидал, что я приму его игру? Он вновь целует меня, больно, так что трескаются губы. Наклонности у него явно садистские. Слизывает кровь, она его возбуждает. Я чувствую это. Опять короткие быстрые укусы - в шею, в плечи, в грудь. Прикусывает мне сосок так, что я взвываю и пытаюсь его оттолкнуть. Больно же, гад, я же не железный, не кусок вашего дерьмового шоколада, чтобы меня есть. Но чем больше я сопротивляюсь, тем больше Натан распаляется. Он бы трахнул меня прямо на полу, но уж больно жестко на ковролине. Рядом диван, и именно туда Натан меня и подтаскивает. Я уже почти дерусь, мне совсем расхотелось заниматься любовью, я терпимо отношусь к садомазохизму, даже сам играю с Роненом в эти игры, но такое рьяное начало подразумевает, что к концу на мне живого места не останется. Однако, с Натаном справиться нелегко, у нас разные весовые категории. Он заваливает меня на диван и сдирает остатки одежды. Ой-ей, я вижу, что он очень возбужден. Его прямо распирает от вожделения. Свои шмотки он скидывает на пол. Наверное, у меня вид классической жертвы. Натан напоминает мне волка, застывшего перед последним броском на загнанного оленя. По губам его гуляет жестокая улыбочка, глаза прищурены, он облизывается и наклоняется надо мной. Боже мой, дай мне силы выдержать все это. Это не Авив, робкий и неопытный. Тут не я хозяин положения, а вот этот волчара, который от нечего делать захотел молодого симпатичного репатрианта. Завтра он опять будет ходить мимо, не замечая меня, на что я очень сильно надеюсь. Пока же я чувствую себя выпускницей Смольного института в лапах пьяных матросов с "Авроры".
Ах, как больно. Как я ни пытаюсь расслабиться, все равно ощущение, что меня сажают на кол. И эти холеные пальцы, унизанные перстнями, каждый из которых стоит больше, чем я зарабатываю за месяц. Он щиплет меня, выворачивая кожу, сжимает, давит. Все бедра у меня в синяках, да еще ожог на ноге, который Натан регулярно кусает, заставляя меня взвывать и дергаться. Ну, кончит он когда-нибудь? Или я уже скоро кончусь под ним. Я же не негр из этой их ЮАР, за что ж он меня так ненавидит? Нет, это он, оказывается, так любит. Натан внезапно взвывает сам, по его телу пробегает судорога. Неужели мои мучения окончены? Черта с два. Оказывается, я теперь тоже должен кончить. Трогательная забота о загрызеной жертве. Ну если бы он сделал мне миньет, так нет же. Я должен кончить с его членом в моей многострадальной заднице. Кружок умелые руки, одним словом. После 12 часов работы в сумасшедшем ритме. Псих он, что ли? Мне бы домой, в душ, в постель мою, забыть этот кошмар. Тем временем Натан опять набирает обороты. Африканский темперамент. Если я не сделаю то, чего он добивается, я рискую проторчать здесь до полуночи. Но мои попытки приводят к обратному результату. Натан опять возбужден, он снова пытается разорвать меня пополам. Стараюсь отвлечься, представляю себе порнушные сцены с мальчиками. То ли я привык, то ли орган Натана стал немного меньше после того, как он кончил первый раз. Потихонечку начинаю возбуждаться, помогаю себе руками. Ну же, ну, давай, Натан, сильнее...
...Никаких сил у меня нет. В автобусе я сижу с трудом и хочу скорее домой. Там, в холодильнике, есть водка, и душ холодный, и постель мягкая. И никто меня не будет трогать. Слишком много всего за последние два дня. На мое несчастье, Натан пообещал, что наше "свидание" не последнее. Совсем не хочу этого живодера в любовники, но, скорее всего, тут мне не отвертеться. Разве что, уволиться. Одним словом, малоприятная перспектива.
Ползу по лестнице, второй этаж, третий, ковыряю ключом в замке, и тут дверь сама открывается. Ронен дома! Он стоит на пороге, и с лица его сползает улыбка. Видок у меня, конечно, аховый. Никаких вопросов не требуется - по мне видно, что я опять занимался черт знает чем. Немая сцена, и в этот момент тренькает пелефон. Это не вызов на разговор, это пейджер. Не иначе, как Авив, потеряв надежду до меня дозвониться, шлет сообщение. Ронен выхватывает из моих рук аппарат и судорожно тыкает в кнопки. "Геня, я не могу тебя забыть". Ронька читает вслух кривящимися губами. И это последняя капля. Пелефон летит в стену, мой несчастный друг кидается вглубь квартиры. Медленно иду следом. Мда, меня, оказывается, ждали. В салоне накрыт стол, стоит мое любимое Мартини, фрукты, тлеет электрогриль. Две свечи на столе разгоняют полумрак. Лучше бы ты уехал, милый.
Прохожу в спальню. Ронен лежит на кровати, обхватив голову руками, и что-то бормочет. Наверное, проклинает себя за наивность, доверчивость и прочие недостатки. Сажусь рядом, кладу руку ему на бедро.
- Прости меня, Ронни.
Ронена подбрасывет на кровати, глаза у него сумасшедшие.
- Ты... ты... - и, не находя больше слов, с размаху бьет меня кулаком в лицо.
Меня сметает с кровати к противоположному углу комнаты. Сижу на полу, ощущение, что в голове взорвалась бомба. Ронен стоит, не зная, что делать дальше. Бить меня ногами он еще не может, а садиться рядом и лупить на корточках - не умеет. Смотрю на него снизу вверх. Ему 42, мне 24; он - сабра, коренной израильтянин, эта страна - его родной дом, я - нищий эмигрант-ашкенази, ничего у меня нет- ни дома, ни приличной работы; в год Ронен платит налогов больше, чем я зарабатываю. Он, по большому счету, меня кормит, поит, одевает. А я позволяю себе ходить налево. Где ж справедливость? Эта мысль прямо-таки написана на его лбу.
Медленно, очень медленно встаю, выхожу из комнаты. Беру свою сумку, проверяю, что там есть. Удостоверение личности, проездной, немного денег. Прощай, Ронен, я ведь предупреждал тебя - не смей поднимать на меня руку.
Отшвыриваю ногой обломки пелефона, иду на лестницу. Ронен что-то кричит мне вдогонку - я не слушаю, не хочу слушать. Жаль, визитку Авива он порвал - я бы позвонил в Рамат-Авив, может, перекантовался бы...
Кассирша в супермаркете, где я покупаю водку и сигареты, смотрит на меня со странным выражением в глазах. Жми себе на кнопки, что ты на меня таращишься? Работай, девочка, живи, любись, рожай детей. Какое тебе дело до моего разбитого лица, потрескавшихся губ, багровых пятен на шее? Тебе любопытно, я часто здесь отовариваюсь, но в таком плачевном виде в первый раз. И в последний, скорее всего. Ну так и забудь, не создавай себе проблемы. Во многих знаниях - многие печали, меньше знаешь - лучше спишь. Спи спокойно, детка, тебе нечего бояться. Видишь, я честно плачу за покупки. Кому какое дело, что это - последнее, что у меня есть.
Ночь
На пляже, хотя уже темно и поздно, еще много народа. Впрочем, я знаю один уютный уголок. Никого никогда там не бывает. Здесь уже нет пляжа, берег нависает над морем, вместо песка - камни. Иду туда, в темноту, подальше от всех. Там, где узкая полоска песка истаивает на нет, останавливаюсь и сажусь на огромный валун. Он еще теплый, как тело друга. Свинчиваю пробку, пью водку прямо так, обжигая горло. Багровая тьма обрушивается на меня. Господи, как же я устал. Где-то рядом ровно шумит море. Стаскиваю с себя одежду, пропахшую чужой любовью, иду к воде. Море обнимает меня ласковыми руками.. Оно примет меня, смоет с моего тела чужие поцелуи и чужие пощечины, возьмет себе мою тоску и мое одиночество. Я иду к тебе, море. Сегодня ночью мы будем только вдвоем...
Из Южного Тель-Авива до озера Кинерет утром в четверг можно доехать часа за четыре. Это если не повезет. Если повезет - то за три с половиной. Ронни разбудил меня аж в пять утра. Я даже на работу встаю на полчаса позже, поэтому просто завернулся в одеяло и стал досматривать сон. Но неутомимый Рон стащил одеяло и посадил меня, сонного, на кровати.
- Ну-ка, вставай, а то попадем в пробку - будем до коттеджа полдня добираться.
Пришлось вставать и ползти в ванную, потом на кухню - с закрытыми глазами. А этот негодяй даже чайник не включил. Ползает где-то в комнате, сумку собирает. Говорил же я вчера - давай с вечера соберем, поспали бы подольше. Так ведь нет. Опять на меня повесил завтрак готовить, может, еще и кофе ему в салон принести?
Хмурый и невыспавшийся сижу я в машине. Конечно же, на Северном шоссе сумасшедшая пробка, ползем уже полтора часа - все никак из города не выехать. Кроме кофе я ничего не съел, и уже проголодался по-настоящему. Ронен, зато, натрескался - и за себя, и за меня. Мурлыкает что-то под нос - радио подпевает. Толстяк!
Ну вот, наконец-то, Тель-Авив позади, но теперь уже я требую остановится в придорожной забегаловке и перекусить. Делать нечего, тормозимся, я хватаю сэндвич с кока-колой, а, заодно, бутылку белого сухого "Совиньона". Из чистой вредности и духа противоречия. Ронен неодобрительно ворчит, но я решительно несу вино в машину. Ехать еще прилично - должен же я немного поправить себе настроение.
- Стакан хоть возьми, - Ронни бросает на меня косые взгляды, но мне наплевать.
Потягиваю вино из горлышка, просто назло, хотя в бардачке есть пластиковые стаканчики. Вот так всегда - если мы куда-то едем вдвоем, обязательно будем ссориться. Из-за всего подряд.
Над перевалом висит серый туман, мы еле-еле ползем. Хорошо, машин мало, да и перепад высот небольшой. По склонам гор - арабские деревни. Как они тут живут, на этих камнях, - ума не приложу. Пока вскарабкаешься - умереть можно. Лепятся друг к другу разнокалиберные домики, словно ласточкины гнезда. Мечети и те на разных уровнях. Высокие тонкие минареты, верхушка кажется прозрачной из-за каменной вязи. Некоторые дома - прямо произведения искусства - с арками, колоннами, украшенными орнаментом. И ни единой травинки-былинки. Голый камень. Да еще сетка вдоль дороги - от осыпей. Унылый пейзаж.
Ну, вот и перевал миновали, дорога идет немного вниз.
- Ронни, остановись, я хочу выйти.
- Здесь нельзя, нет остановки, сам не видишь что ли?
Тогда я берусь за ручку дверцы. Зная, что я запросто могу открыть дверь на полном ходу, Ронен резко тормозит, съезжая на обочину. Выхожу, сажусь на капот спереди, опираясь ногами на бампер. Мне просто надоело ехать, да и мутит немного от вина. Ронни тоже вылезает и останавливается передо мной:
- Ну и долго ты сидеть тут будешь?
Я смотрю на него - большого и сердитого, и мне хочется от души похулиганить.
- Ронни, давай целоваться, а?
- Псих, а машины кругом?
- Да нет никого, ты что, - я замечаю за спиной моего друга выползающую из-за поворота легковушку, обхватываю его ногами, руками притягиваю голову к себе и целую в губы - взасос.
Машина проползает мимо на скорости километров двадцать, я замечаю краем глаза изумленные физиономии за стеклом.
Наконец, отпускаю возмущенного моим коварством Ронни. Уворачиваюсь от его руки, которой он пытается сграбастать меня за шиворот, и спрыгиваю за машину. Ну погоняйся, погоняйся за мной - все равно не догонишь. Мы делаем пару кругов вокруг машины.
- Я сейчас один уеду, - возмущенно кричит мне Ронни.
Ой, да ради Бога. Поворачиваюсь и иду назад по шоссе. Сзади хлопает дверца, шелестят шины - Ронен едет за мной задним ходом. Останавливаюсь - он тоже встает. Выходит, подходит ко мне, берет за руку и пытается усадить на заднее сидение.
А я свободной рукой хватаю его между ног. У, милый, да ты и сам не прочь. Пока Ронен в обалдении от моей наглости, быстро опускаюсь на корточки, сдергивая с него шорты вместе со всем остальным. С шоссе из-за машины меня не видно, это уже хорошо.
Все, милый, теперь ты мой. Ты в плену моих губ, моих пальцев. Ты уже обхватил руками мою голову, я уже слышу твой стон. Плевать тебе и на машины, и на тех, кто на нас смотрит.
Следующие полчаса - сплошное сумасшествие. Кто-то проезжает мимо, не обращая на нас внимания, кто-то резко тормозит, увидев две странные фигуры - одна животом поперек багажника, а вторая сзади совершает странные и не очень-то пристойные движения. Один, особо близорукий, даже остановился впереди нас на обочине, но, рассмотрев повнимательнее, газанул так, что из-под колес полетел гравий.
Потом я поливаю остатками вина заднее крыло, смывая следы наших безумств. Довольный, разваливаюсь на заднем сидении. Ронен косит на меня в зеркало заднего вида.
- Ты, все-таки, хулиган и бандит.
Улыбаюсь и закидываю ноги на спинку переднего сидения.
- Зачем ты это сделал, а?
Откуда я знаю, зачем. Просто так.
- Вы, русские, все такие сумасшедшие?
Может быть, и не все. Может, я один такой псих. Но мне осточертели любопытные взгляды и скабрезные намеки на работе. Я видеть не могу снисходительно-понятливые лица соседей, когда я говорю им ежеутреннее "Шалом". Я хочу доказать - им всем, "нормальным", глазевшим на нас сегодня, вывернув шеи, - что я имею право на любовь,-я, обыкновенный, не герой порнофильма или любовно-слащавого романчика - такую, которую я сам выбрал. И на секс - где я хочу и как я хочу. И на свой маленький собственный кусочек счастья - засыпать и просыпаться рядом с любимым, всем телом, каждой клеточкой ощущая его тепло и нежность.
Слава Богу, что никто еще полицию не вызвал, провели бы мы уикэнд в свое удовольствие.
Шоссе, петляя, спускается все ниже в ущелье. Еще поворот - и навстречу выплывает озеро - длинное и синее. Пальмы всех размеров, на которых висят огромные гроздья фиников, выстроились вдоль дороги почетным караулом. Один частный пляж, второй, вот уже и коттеджи начинаются.
- Сядь нормально, бандит, - Ронни улыбается мне в зеркале. - Мы уже приехали.
Ночь над Кинеретом
Я сижу в ночном баре на берегу Кинерета. Один, без Ронена, от которого я тайком сбежал. Впрочем, при желании он меня легко найдет - бар чуть ли не единственный, остальные давно закрыты. Заказываю официанту Мартини и какой-то "острый салат". Что за салат - я не имею ни малейшего понятия, но мне все равно. Уикэнд получается каким-то тоскливым, мне давно уже не было настолько тошно. Идиот-официант притаскивает мне чистое Мартини и салат, в которм угадывается элементарная капуста, обильно политая уксусом. Приходится просить еще апельсиновый сок и лед, которого, оказывается, нет. Ну хоть мороженое мне принеси, балбес, обыкновенное, сливочное, безо всяких добавок. Делаю сам себе коктейль. Официант осторожно спрашивает, не нужна ли мне свеча на стол, для интима. Интим, ага, тихо сам с собою. Заодно прошу принести очень крепкий и очень сладкий кофе с кардамоном, по-арабски. Не сейчас, а когда за столик сядет такой большой и толстый господин.
Огонек колеблется в круглом низком коньячном бокале. Негромко поют "Битлз", хозяин, похоже, бывший фан - все простенки увешаны огромными постерами с их изображениями.
Скрипит стул напротив, разрушая мое одиночество.
- Опять ты пьешь, - Это Ронни пришел, конечно.
- Разве так пьют, Ронен? Всего лишь Мартини.
- А с утра было вино, а днем ты пил пиво. Утро чем встречать будешь? Абсолютом, текилой?
Официант приносит кофе. Вкусно и резко пахнет пряностями.
- Видишь, Ронен, я и о тебе позаботился. А ты все недоволен.
- Ты бы о себе позаботился, - Ронни отодвигает чашечку.
Все как всегда. Смотрю пустыми глазами на огни, отражающиеся в черной воде Кинерета. Что-то разладилось между нами, милый. Неужели ты этого не чувствуешь? Что мы упустили, на каком повороте наших отношений мы пошли в разные стороны? Или это только мне кажется? Но почему тогда мы перестали понимать друг друга? Где оборвалась та незримая нить, что связывала нас так недавно? И так давно.
- Ты все время был где-то далеко. На катамаране отказался со мной покататься, с этими девками полдня болтал, - Ронни обижен моим невниманием, он даже не замечает, что я его почти не слушаю.
- На катамаране? Ты весишь в два раза больше, тебе нравится, когда над тобой смеются? Мне нет. И это не девки, а туристки, из моего родного города.
Две подружки-хохотушки из Питера, приехали на месяц отдыхать в Израиль. В полном восторге. Не стал я их разочаровывать, повосхищался с ними, как тут все прекрасно. Они все допытывались, кто такой Ронни, и чего он на них зверем смотрит. Догадались, наверное, да мне-то что. У нас тут эта, демократия, с кем хочу, с тем и сплю. Вот только хочу ли?
Ронен бубнит, вспоминая прошлые обиды - реальные и вымышленные, а на меня все сильнее наваливается беспросветная тьма депрессии. Душная влажная ночь давит виски, тяжело дышать. Вспоминаю, что забыл дома все лекарства. Значит, опять до утра - разламывающая боль в легких, невозможность вздохнуть всей грудью, до конца. Опять бесплодные поиски такой позы, чтобы можно было уснуть, не чувствуя, какими неровными толчками бьется сердце. Мартини тут не поможет. Ты прав Ронни, встречать мне утро "Абсолютом". Хватит уже ныть, ты что, не видишь, как мне плохо?
Не видит. Или не хочет видеть.
- Куда? Ты куда пошел? Геня!
За водкой я пошел, отстань от меня. Уйди, дай мне побыть одному сегодня ночью. Может быть, утром все будет иначе, и я с улыбкой буду вспоминать свои сомнения. А сейчас я хочу тишины и одиночества. Хочу смотреть на воду, слушать шорох прибоя. Я редко бываю один и устал от вечной суеты, шума, гама. Ну посиди хотя бы молча, Ронен, раз уж твердо решил быть со мной рядом сегодня.
На полпути я передумываю и покупаю только сигареты. Как ни странно, после них мне легче дышать. На лице Ронни облегчение, он уже заранее был уверен, что я куплю водку. Кофе он все-таки выпил, слегка подобрел и нотаций больше не читает. Тем более, что это все равно бессмысленно.
Сижу, курю, слушаю музыку, глядя мимо Ронена. Ничего не хочется. Зачем мы сюда приехали? Все то же самое есть и рядом с домом - пляжи, бары. Катамаранов нет, так они мне даром не нужны. Дома к нам привыкли, а тут я постоянно чувствую на себе взгляды из соседних коттеджей. Вроде, уже давно пора притерпеться, а все равно дискомфорт. На папу Ронни не тянет, слишком мы разные. Что забавно, дома он стесняется демонстрировать наши взаимоотношения, а тут чуть ли не напоказ выставляет.
Официант, словно бы случайно, кладет нам на столик счет. Боится, что не заплатим или просто домой уже хочет? Мы с Ронни единственные, кто еще сидит в баре. Ненавязчивый такой сервис. Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?
Ронен лезет за кошельком.
- Ронни, я сам могу заплатить, - смотрю на него почти с ненавистью, - Я не нищий! И уходить отсюда пока не собираюсь!
- Что ты злишься? Тут все дорого, разве ты не видишь сам?
Ну и что, не обеднею, сколько можно демонстрировать мне свое превосходство? А потом удивляться, что я раздражаюсь. Конечно, скорее всего, я не прав, просто Ронен добрый, шедрый, заботливый, любящий. Тьфу! Одни достоинства. Нет, есть недостаток - толстяк. Мне становится смешно. Национальный спорт израильтян - вкусно и много кушать. Даже есть такая поговорка, что в Израиле едят один раз в день - с утра и до вечера. Потом бегают по медицинским центрам и лечатся от ожирения. Или глотают всякую разную ерунду типа "Гербалайфа", от которой все равно никакого толку нет. В последнее время Ронни тоже поддался этой моде и накупил каких-то таблеток, чаев, книжек. Мужественно голодает весь день, а ночью лезет в холодильник за пиццей.
- Не могу я тебя понять, - со вздохом говорит мне Ронен, - То ты бесишься, то смеешься, то какие-то дикие выходки у тебя, как сегодня утром. И, главное, пьешь. Я тебе так противен, что ты не можешь быть со мной трезвым?
- Был бы противен - давно бы ушел. Не говори ерунды, - вот уж не думал, что мой милый рассуждает на такие темы. Мне казалось, что его просто раздражает мое пьянство постоянное.
- И куда бы ты ушел? Тебе очень удобно со мной жить, за квартиру платить не надо, на всем готовом, никаких проблем.
Ах, вот, значит, как. Значит, ты так думаешь? По-твоему, я сам себя обеспечить не смогу?
- Я к тебе жить не набивался. Между прочим, когда мы познакомились, я жил один и самостоятельно. Это ты за мной месяц ходил, упрашивал, а теперь сам упрекаешь? Я тебе не мальчик, работаю, и вполне могу обойтись без тебя.
Я встаю, кидаю деньги на блюдечко со счетом. Интересно, можно ли отсюда на автобусе добраться до Тель-Авива. Сейчас уже поздно, а завтра уеду. Провались он пропадом, этот Кинерет вместе с этим уикэндом. Обидно, конечно, тем более, что в словах Ронни достаточно много правды. Я, действительно, привык жить, не думая о деньгах. Значит, буду отвыкать, вот и все. Еще обиднее, что Ронни абсолютно не принимает в расчет, что он мне далеко не безразличен. И деньги тут никакой роли не играют. Я люблю просыпаться рядом с ним, люблю его теплые большие руки, которые умеют быть такими нежными и ласковыми. Люблю все те глупости, которые он мне шепчет по ночам.
Но вот встало что-то между нами, а мы даже не заметили, когда это произошло. А это "что-то" все растет, отдаляя нас друг от друга. Мы из разных стран, из разных поколений. Нас намного больше разделяет, чем связывает. И, хотя мы пытаемся бороться, внешние обстоятельства часто оказываются сильнее нас.
В невеселых рассуждениях я провожу большую часть ночи и возвращаюсь в коттедж только под утро. Ронен спит, одинокий и несчастный на большой двухспальной кровати. Я сажусь на край, долго смотрю на его лицо. Нет, никуда я не уеду. Кто-то же должен сделать шаг навстречу первым. Если мы хотим быть вместе, значит, надо перебороть в себе то, что многие считают гордостью, а на самом-то деле это обыкновенное самолюбие, неумение сказать "я люблю тебя" тогда, когда это необходимо для обоих. Нежелание отказаться от своего "хочу", даже ради любимого человека. Вот сейчас я потихоньку заварю кофе, сделаю тосты, возьму маленький подносик с завтраком и пойду будить моего толстяка.
Посмотри, милый, ночь кончилась. Какое яркое радостное солнце встает над горами. И небо - чистое, словно глаза ребенка. И у нас впереди целых два дня вместе, у теплого ласкового озера. Давай оставим за перевалом наши ссоры, наши заботы. Бог с ними. Открой глаза - видишь, я улыбаюсь тебе, трезвый, как ты и хотел. И мы будем кататься на катамаранах, на байдарке, если ты в нее поместишься, пусть себе смеются, да плевать нам на них на всех. А потом будет наша ночь - жаркая, влажная. Она спрячет нас от любопытных глаз, укроет черным покрывалом, заставит забыть о делах, важных и второстепенных. Будет только любовь. И нежность. И желание продлить эту ночь до бесконечности. И, может быть, рухнет та нелепая стена между нами, которую мы сами выстроили, когда, утомленные, мы уснем в объятиях друг друга.
Я касаюсь небритой щеки моего друга, сначала ладонью, потом губами. И наградой мне за бессонную ночь на берегу - его счастливые глаза.
Я сижу за столиком небольшого рыбного ресторанчика в Старом Яффо. Вечереет, небо темнеет, наливаясь синевой, в которой все ярче проявляются крупные южные звезды. Густо-красное солнце бросает из-за горизонта последние лучи, зажигая пожары в окнах высотных гостиниц на набережной Тель-Авива. С моря тянет прохладой и острым запахом рыбы и водорослей.
Порт Старого Яффо - крохотный заповедник ветхозаветной старины под боком у шумного современного города. Причудливая смесь современной жизни нон-стоп и древних стен, помнящих христианских апостолов. Днем здесь шумит рыбный базар, вверх-вниз проходят многочисленные группы туристов, вооруженных фотоаппаратами и видеокамерами. Вечером зажигают свои огни рестораны, кафе, пиццерии. Вдоль побережья плавают прогулочные катера, сидят на волнорезе мальчишки с удочками. Что они умудряются поймать в грязно-зеленой воде с размокшими окурками?
Через несколько столиков от меня одиноко сидит молодой мужчина, лет тридцати. Курит, пьет кофе, не отрывая глаз от брызг, взлетаюших над каменным молом. Мне тоже одиноко, но я жду Ронена, мы договорились встретиться здесь, на нашем любимом месте в Старом Яффо. Кого ждет этот молодой красавец, я не знаю, но мне забавно придумывать и примеривать на него разные ситуации. Да и время бежит быстрее.
Солнце окончательно проваливается в море, Яффо накрывает бархатный жаркий южный вечер. Моего плеча касается знакомая ладонь - Ронни, как всегда, подошел незамеченным.
- Привет, как дела?
Ох уж это "как дела". Аналог знаменитого "how do You do". Неприлично ответить, что плохо, все должно быть "бэсэдер, all right".
- Нормально, как ты?
- Отлично.
Краем глаза я вижу, как красавец, которого я так долго разглядывал, неожиданно поворачивается и в упор смотрит на Ронни. Губы его кривит усмешка, пальцы комкают пустую пачку из-под сигарет. Он встает и идет к нашему столику. Ронен углубился в меню, размышляя, что же можно заказать - чтобы быстро и вкусно, но, подняв глаза, замирает.
-Здравствуй, Ронен, - красавец отодвигает стул и бесцеремонно усаживается. - А ты не меняешься.
- Гиль? Как ты здесь очутился?- Ронни явно растерян, эта встреча, похоже, выбила его из колеи.
Красавец Гиль откидывается на стуле и потягивается:
-Да так, гулял, зашел, я же еще помню твои любимые места в этом городе.
Ах вот оно что, видимо, бывший любовник...
- Может быть, ты нас познакомишь? - Гиля, кажется, забавляет происходящее.
- Да, конечно, Гиль, это Геня. Геня, познакомься, это Гиль.
Ну я и так понял, что это Гиль, а знакомиться ближе мне совсем даже и не хочется.
- Ты перешел на русских мальчиков, милый? - Гиль, пришурившись, рассматривает меня.
Вот чего не люблю - так это деления на "русит", "мароккаи", "сабров". Какая разница, с кем спишь? Было бы хорошо и уютно, а в землю одну ляжем, да и Бог у всех один, только зовут его по-разному.
- Молчаливый у тебя друг, Ронен, даже не поздоровался.
- Здравствуй, Гиль, - ну поздоровался я с тобой, что-то изменилось? Ты мне не понравился, Гиль, хоть ты и высок, красив и строен. Слишком дерзкие у тебя глаза, слишком откровенно ты даешь мне понять, что я для тебя - человек второго сорта. Но я вот с Ронни, а ты сидел один.
- Как живешь, Гиль, как у тебя - все хорошо? - Ронни тяготится разговором, это заметно, но Гилю все равно, он наслаждается неловкой ситуацией.
- О, Ронен, я живу прекрасно. Ты в этом, я думаю, не сомневался? Закажи мне кофе, ты помнишь, какой я люблю?
Наглый ты, Гиль, как трактор. Я бы ни за что так себя не вел, впрочем, у меня европейское, а не восточное воспитание. Да и какое тебе дело до бывшего любовника, если у тебя "все прекрасно".
Пока я размышляю на тему о разницах вкусов, воспитания и взглядов на жизнь, Ронен и Гиль начинают разговаривать более раскованно. Впрочем, расслабился Ронни - Гиль и так не смущался, изначально. Я прислушиваюсь - они говорят на "академаим" - высоком иврите. Вот это уже хуже, разговорную речь я понимаю, а вот высокий штиль мне пока не по силам - да и где мне учиться, не на фабрике же.
Официант уже накрывает столик, на моей сигарете тлеет длинный столбик пепла. Гиль, накрыв своей ладонью руку Ронни, что-то нежно ему воркует. Я решаю, что эту милую беседу пора прервать, и аккуратно роняю горящий пепел на запястье отставного любовника. Гиль резко отдергивает руку, глядя на меня яростными глазами. Ронен опускает голову, скрывая усмешку.
- Извини, милый, не успел дотянуться до пепельницы, - я виновато улыбаюсь. - Надеюсь, я тебя не обжег?
- Ничего, все нормально, - Гиль ответчает сквозь зубы, он в бешенстве.
Посверкай, посверкай своими красивыми глазками. Чем больше ты будешь психовать, тем я буду спокойнее. Мне, конечно, совсем не нравится, что ты нарушаешь наш тет-а-тет, но уж своего места я тебе не уступлю.
- Ронен, твой русский мальчик, оказывается, ревнив, - Гиль опять насмешничает, но уже более натянуто.
- Ты ошибаешься, - я улыбаюсь, демонстрируя свое хорошее настроение, - мне не к кому ревновать, не так ли, дорогой?
- Ой ли, Геня? Не зарекайся, - а глаза-то у Гиля злые. - Появится на горизонте какой-нибудь смазливый эфиопчик, поплачешь.
Я пожимаю плечами:
- Я не умею плакать, Гиль, разойдемся так разойдемся. Надеюсь, это произойдет не скоро.
Что же ты молчишь, Ронни, тебя забавляет наша перепалка? Развлекаешься? Я бы ушел, но оставлять вас двоих рискованно, а пикироваться с Гилем мне неприятно. Однако, он приземлился за наш столик надолго, это очевидно. Надеется вернуть Ронни? Вообще это нехорошо, что я ничего не знаю о бывших пассиях моего любовника. По-крайней мере, было бы ясно, как себя вести. Ничего, кроме неловкости - и даже не за себя, а за этого несчастного Гиля - я не испытываю. Так он откровенно пытается меня обидеть, а я вот не обижаюсь, хоть режь. Как говорил персонаж одного хорошего сказочного фильма - "не стыди меня, я человек без гордости". Гордость у меня, может, и есть, а вот читать мне морали, как собрался сейчас делать Гиль, явно не стоит.
- Значит, Ронен, ты содержишь этого мальчика? И много ты на него тратишь?
- Геня работает, Гиль, так что за мой кошелек можешь не беспокоиться, - Ронен еще не злится, но его явно задевает упоминание о деньгах. Тратит он на меня немало, но это добровольные пожертвования, так сказать. Сам я у него ничего не прошу.
- И много он получает? Сомневаюсь, что достаточно, чтобы от тебя не зависеть.
- Гиль, а у тебя, что, денежные затруднения? Тебя так этот вопрос волнует, может, тебе одолжить? Потом отдашь, когда сможешь, - я сама любезность.
- Я могу троих таких, как ты, содержать, - Гиль пренебрежительно отмахивается. - Оставь себе, на сладкое.
- Терпеть не могу сладкое, милый, мне бы чего поострее, - Ну, у кого быстрее лопнет терпение,- Ронни, мы будем кушать или ты уже беседой сыт? Мы ведь еще много чем хотели заняться этим вечером.
- Геня, а почему бы нам не пригласить Гиля в гости?
Чего-чего? В гости этого нахала? Ронен, если это шутка, то неудачная. Я в твоем доме не хозяин, но третьих-лишних мне не надо.
- А, может, я погуляю, пока вы тут поворкуете? - Похоже, что мое терпение иссякло раньше. Гиль довольно улыбается, Ронен, кажется, не против ночи на троих, а мне что делать?