Нейман Ю. : другие произведения.

Донжуан из Хайдельберга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бернард Майер - психолог, специализирующийся в сфере сексологии и проблемах пар. Игрок и манипулятор, он считает себя режиссером и хозяином своей жизни, но не торопится решить собственную проблему. Бернард - охотник за женщинами, пикапер и донжуан, и его это устраивает. Он привык хладнокровно просчитывать каждый шаг и жестко контролировать себя и окружающих. В какой-то момент Бернард обнаруживает, что вокруг происходят странные вещи, а контроль от него ускользает. В его доме появляется домработница, которую он подозревает в шпионаже. Кто-то пытается его отравить. Бернард намерен вычислить, кто за всем этим стоит. Кто он, его невидимый враг, и что ему нужно? История Бернарда - не просто история охотника за женщинами. Это попытка ответить на вопрос, являемся ли мы режиссерами своих жизней, насколько властны над собой, способны ли мы изменить заложенные в нас программы силой разума и воли? ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: 18+
  
  
  ссылка на обновление

Посвящается Ульриху Клементу

  
ПРОЛОГ
  
  В обеденном зале берлинского клуба "Elysium" царил приятный полумрак. В янтарных плафонах горели свечи, и на лица людей падал отсвет огня, будто те сидели у костра. В теплом дыхании свечей клубился сигаретный дым, лениво извиваясь и уплывая к потолку. Томно, словно в полудреме, наигрывал джазовый оркестр. Даже воздух, насыщенный ароматами кальяна, изысками кухни и парфюмом, казался тяжелым, густым и ленивым, и только манишки официантов быстро скользили в нем легкими парусниками.
  
   Сонная атмосфера была обманчивой. За одним из столиков шел оживленный разговор. Беседовали давно, подкрепляя силы каберне и шампанским. Достойно начав с философии и искусства, понемногу скатились с высоких материй до анекдотов о любовниках, к чему-то вспомнили Казанову и Донжуана. Последний оказался у женщин не в фаворе.
  
  - Нет ничего отвратительней мужчины-донжуана, - заявила немолодая дама в жемчугах на дряблой шее. - Омерзительная порода, хуже неуемного охотничьего пса!
  
  Она вонзила вилку в мясо так, будто ткнула шпагу в сердце одного из породистых негодяев.
  
  - Не оскорбляйте псов, - рассмеялся седоволосый господин с красным от клубных излишеств лицом. - Они этого не заслуживают.
  
  Дама только фыркнула, занятая расправой.
  
  - И позвольте с вами не согласиться, фрау Штольц, - продолжил седоволосый, улыбаясь. - Любой мужчина - это охотник, не только донжуан. Мы прикрываем свою сущность фиговыми листками морали и ветошью культуры, но внутри - всё те же звери, рыщущие в людских джунглях в поисках добычи... Вы со мной согласны, дорогая?
  
  Он повернулся к сидящей рядом женщине, молодой и недурной собой, и развязно подмигнул.
  
  - Дело не в животной сущности, господин Бергманн, - с горячностью возразила та. - Донжуан плох не тем, что ищет, а тем, что находит и бросает, что нашел. Будто яблоки перебирает, одно надкусил - выплюнул, другое надкусил - выплюнул... - она возмущенно тряхнула кудрями.
  
  Знаток людской охоты наклонился к ее уху, коснувшись крючковатым носом пушистого локона у виска.
  
  - И вас этот негодяй посмел укусить? - промурлыкал он, нырнув одобрительным взглядом в ее декольте.
  
  Вспыхнувший румянец на щеках его собеседницы был заметен даже в полутьме.
  
  - Я не знаю, о ком вы говорите, - она торопливо пригубила свой бокал. На пальце холеной руки блеснуло тонким серпом обручальное кольцо.
  
  - Неужели? А мне кажется, я хорошо знаком с этим неблагодарным любителем яблок... - Бергманн проследил путь вина из ее бокала до влажных приоткрытых губ и плотоядно облизнулся. - С удовольствием бы его наказал.
  
  Фрау Штольц вдруг оживилась и даже будто помолодела от любопытства.
  
  - Наказать? - хищно блеснула глазками она. - И как, по-вашему, такого человека можно наказать?
  
  Седоволосый неторопливо подкурил сигарету, со вкусом затянулся и выпустил дым в потолок.
  
  - Дать ему яблоко, которое не укусишь, - наконец сказал он.
  
  Сидящий поодаль неприметный мужчина в темном костюме спрятал кривую улыбку за фужером шампанского.
  
  
***
  В погруженной в темноту комнате светился экран ноутбука. Его голубоватый отсвет падал на лицо сидящей в кресле девушки, скользил по точеным скулам и гордой шее, окутывал укрытые волосами плечи, превращая живое тело в холодный мрамор. Только блеск глаз и тихо дышащая грудь выдавали в застывшей фигуре живое существо. На редкость красивое существо, думал ее патрон - человек немолодой, тучный и обрюзгший, чьи мучнистые телеса украшал наброшенный на плечи халат черного шелка, расшитый красными драконами, и восточные домашние туфли. Любитель драконов стоял рядом с креслом, сложив руки на груди и выпятив живот, и задумчиво покусывал сигаретный мундштук. Покосившись на девушку, он в который раз подумал, что та настолько хороша, что порой кажется ненастоящей.
  
  "Конечно, если смотреть на нее с этого ракурса", - он вздохнул и перевел взгляд на монитор.
  
  С экрана на него глядел темноволосый мужчина лет сорока с резкими чертами лица и настороженными глазами. Толстяк слегка поежился - он прекрасно помнил этот внимательный взгляд, будто читающий мысли.
  
  - Некрасивый, - подытожила девушка, разглядывая снимок.
  
  - Нда? - недоверчиво пожевал губами толстяк. - А между тем я не знаю ни одной женщины, которая бы ему отказала. Что еще?
  
  - Мне кажется, он умный... Но какой-то несчастливый, - задумчиво пробормотала девушка. - У него глаза хорошие... Добрые. Он ведь добрый?
  
  Толстяк неожиданно расхохотался так, что его брюхо под черным шелком заходило ходуном.
  
  - Бернард Майер?! Добрый! А-ха-ха! О боже мой, - он вытер выступившие от смеха слезы рукавом халата. - Да это дьявол! Аморальный негодяй, расчетливый пикапер, у которого вместо сердца микросхема! От его доброты женщины из окон выбрасываются. Ох, красавица, давно ты меня так не смешила!
  
  Внезапно он перестал смеяться и резким шлепком мясистой ладони захлопнул ноутбук. Девушка нервно вздрогнула.
  
  - Одевайся, - буркнул любитель драконов. - Остальной инструктаж не здесь и не со мной.
  
  Она покорно встала, но не сдвинулась с места. Наступившая темнота поглотила черты ее лица, а грациозный силуэт на фоне серого окна теперь казался скульптурой, отлитой из бронзы. За стеклом шуршал и перестукивал дождь.
  
  - Скажи... - взволнованно прошептала она. - Что, если у меня не получится?
  
  Толстяк зевнул - погода нагоняла сонливость.
  
  - В твоих интересах постараться, чтобы всё получилось, - он почесал пятерней живот, а заодно и когтистую драконью лапу. - Мне повторить, что тебя ждет?
  
  - Нет, не надо, - едва слышно сказала она.
  
  Сквозь шепот дождя за окном плыл далекий перезвон колоколов кафедрального собора. Романтичную музыку осени перебил тихий женский всхлип.
  
  Любитель драконов резко повернулся и вышел - прежде, чем всхлип превратился в немелодичное рыдание.
  
  
***
  - Подлец, бог ты мой, какой подлец... Ничего, ты заплатишь, за всё заплатишь, - шептала Рут, кусая соленые от слез губы. - Я еду за тобой.
  
  Тяжелое и душное, грозно нависшее над городом небесное брюхо под вечер прорвало. Поначалу робко окропив асфальт редкими каплями, дождь оживился и застучал бодрее, входя во вкус, как раззадорившийся пианист. Сыграв увертюру, он энергично заколотил холодными пальцами по крышам и мостовым, все чаще и гуще, и наконец, упоенный собственной игрой под аккомпанемент ударников грома, взорвался водяным крещендо, обрушив на землю всю силу своего таланта. Сизые тучи то и дело рвали зубцы молний, и тогда кровли домов окатывало серебром, тускнели городские огни, а помутневшая река между горбатыми спинами холмов сверкала змеиной чешуей. Шум дождя и глухие раскаты грома оживлял далекий жалобный вой потревоженной сигнализации. Слушатели разбежались, но небесный музыкант не унывал.
  
  Рут не слышала голосов грозы. Потоки воды бесшумно хлестали в лобовое стекло ее минивэна, упрямо ползущего сквозь серую стену. Стиснув рулевое колесо нервными пальцами, она невидяще смотрела перед собой, едва осознавая, что движется через ливень. Ярко-алые пятна перед глазами то расплывались, то вновь обретали очертания фар идущего впереди автомобиля с номерами Хайдельберга. Стеклоочистители едва справлялись с атакой, старательно сметая струи дождя и истерзанные ветром листья, налипающие на стекло.
  
  Ресницы Рут работали значительно хуже стеклоочистителей. Слезы, злые и жгучие, наворачивались на глаза вновь и вновь, застилая все вокруг дрожащей мутью.
  
  - Убью т-тебя, - стуча зубами, шептала она. - Я уже близко, близко, близко... Потерпи, дружок, поживи еще. Я уже почти...
  
  Скрежещущий удар металла о металл отозвался эхом во всем ее теле, прошив позвоночник; сознание успело уловить отвратительный звук давленного стекла и шипящий свист. Что-то упругое, душное и противное влипло в лицо, ослепив, забрав дыхание. Боли не было. Только немое удивление.
  
  "Я умерла? - спросил кто-то в голове Рут. - А кто же убьет эту сволочь Майера?"
  
  
***
  Сердито сведя брови к переносице, закусив от усердия губу, Анжела сосредоточенно резала морковь, методично стуча ножом по разделочной доске и время от времени сдвигая в сторону горку аккуратных рыжих кружочков.
  
  Вальяжно лежащий на диване мужчина лениво наблюдал за ней из-под прищуренных ресниц.
  
  - Дорогая, скажи, а обязательно с таким воинственным видом резать овощи? - поинтересовался он. - Бедная морковь. Фантазируешь, что это знаменитая часть тела твоего бывшего? Фрейд бы оценил, - прибавил он, намекая на профессию своей подруги: та была психологом.
  
  Анжела фыркнула.
  
  - Господи, Артур, что за глупости? Просто морковь попалась твердая, - сказала она. - У кого тут из нас кровожадные фантазии? Хотя мне иногда и впрямь хотелось Бернарда убить... Задушить голыми руками!
  
  Она нахмурилась и вновь энергично застучала по деревяшке.
  
  - Ты его ненавидишь? - задумчиво спросил Артур.
  
  Анжела застыла с ножом в руке. В наступившей тишине было слышно, как по подоконнику барабанит дождь.
  
  - Нет, - не сразу ответила она. - Не ненавижу. Я его презираю. Это гораздо, гораздо хуже. А что до кровожадности... Я бы и мышь не смогла убить.
  
  Артур помолчал.
  
  - Для мышей существуют мышеловки, так ведь? - произнес он после паузы.
  
  Анжела посмотрела в его холодные серые глаза и отвела взгляд.
  
  - Перестань, Артур, - пробормотала она. - Не трогай Бернарда, он больной человек. Комплекс Донжуана - это диагноз.
  
  - Бл...дство это, а не диагноз! - рявкнул Артур. - Давай все преступления оправдывать диагнозами, тогда посмотрим, куда укатится мир!
  
  Напуганный грядущими катаклизмами, кружочек моркови упал на пол и предусмотрительно закатился в угол.
  
  
***
  Валерия проверила на свет чистоту бокала на длинной ножке, протерла салфеткой и без того сияющее стекло и аккуратно поставила на стол. Разгладила кончиками пальцев несуществующую складку на безупречно белой скатерти, на миллиметр подвинула тарелку. Придирчиво оглядела романтическую композицию "Ужин на двоих" с одинокой розой в плену хрусталя и робким огоньком ароматической свечи. Бросив взгляд на изящные часики на запястье, Валерия нахмурилась. Из двоих кого-то не хватало.
  
  - Как всегда, - она взяла двумя пальцами бокал и поднесла к глазам. - Может, отравим его, Триш? Вилкой заколем? Или зарежем... - водворив бокал на место, она поправила лежащий на салфетке рыбный нож. - Нет, только не этим... Что мы с ним сделаем, Триш?
  
  Триш, похожая на моток шерсти маленькая болонка, затерянная в диванных подушках, тонкоголосо тявкнула, одобряя любой способ мести непунктуальному гостю.
  
  В плюшевых дебрях дивана пискнул мобильный, возвестив о входящем сообщении. Валерия тигрицей ринулась на звук, толкнула бедром стол и едва не разрушила всю гармонию сервировки. Выудив из-под собачьего брюшка телефон, она вперила в экран полный надежды взгляд. В следующий миг ее брови грозными молниями столкнулись на переносице, а красивое лицо исказила гримаса гнева.
  
  - Ах, он сожалеет! - возмущенно крикнула она и отшвырнула телефон, едва не угодив в голову болонке.
  
  - Нет, я тебя и впрямь когда-нибудь убью, Бернард Майер!
  
  Последние слова заглушил чудовищный раскат грома за окном. Свеча на столе дрогнула и погасла, испустив на прощание тонкую и зловонную нитку дыма.
  
  Болонка трусливо эвакуировалась под горку подушек.
  
  
***
  
ЧАСТЬ 1
  
Глава 1. ФРИДА
  
  Фрида Хансен скинула промокшие до нитки кеды, стряхнула со спины влажный рюкзак, швырнула потрепанное чудище на диван и плюхнулась рядом. Мокрые по колено джинсы были немногим лучше кед, а свитер можно было выкручивать, хотя от автобусной остановки до студенческого кампуса была минута ходьбы. Ее волосы, рыжие и короткие, как у мальчишки, успели подсохнуть, пока Фрида решала вопрос с ключами от комнаты и взбадривалась кофе из вестибюльного автомата.
  
  "Не люкс, - она без энтузиазма оглядела скромное пристанище. - Ну да ладно, семинар, всего неделя... Могло быть и хуже".
  
  Маленькая комната выглядела безлико и скучно. Интерьер в тонах вялотекущей депрессии оживлял кривой кактус на подоконнике и настенный календарь. "Добро пожаловать в осенний Хайдельберг!" - призывал он вкусить прелести погожего сентября.
  
  Оконное стекло, в котором гордой корягой отражался кактус, задребезжало от очередного броска шквального ветра. Фрида села на постели, стащила с себя пахнущий мокрой шерстью свитер и выбралась из прилипших к ногам джинсов.
  
  "Зато, похоже, я буду здесь одна, - она принялась было за распаковку рюкзака, но внезапно передумала. - И где же обещанная соседка? Вторая комната пустая... Может, там получше?"
  
  Хлопок входной двери и тарахтенье колес чужого чемодана по полу общей гостиной возвестили о том, что проблема выбора уже не актуальна. Накинув на плечи халат, Фрида метнулась к двери и высунула любопытный веснушчатый нос из своего жилища.
  
  - Привет! - бодро начала она и осеклась.
  
  Соседка явилась не одна, а в сопровождении крупного блондина с сияющей улыбкой, достойной рекламы "Колгейт Тотал".
  
  "Что за отброс Голливуда? - Фрида уставилась на его голые загорелые руки: блондин был в спортивной майке. - Тоже мне, мистер Колгейт, вас тут не хватало!"
  
  Очнувшись от ступора, она отклеилась от дверного косяка и шагнула навстречу зубастому красавцу с видом тучи, готовой затмить солнце. А заодно сообщить, что здешние апартаменты рассчитаны на двоих. Притом девушек.
  
  - Добрый вечер, - изобразил вежливость мистер Колгейт.
  
  Взгляд его наглых серых глаз, скользнувший по бесформенному халату Фриды и едва задержавшийся на лице, мгновенно сообщил ей, что туча солнцу не страшна, а сама она интересна не более, чем кактус на подоконнике. Он тронул за локоть свою спутницу, очевидно, призывая поздороваться.
  
  - Привет, - тихо сказала та, глядя куда-то сквозь Фриду.
  
  Новоиспеченная соседка оказалась миловидной девушкой, маленькой и изящной, как японская кукла. Только сейчас Фрида заметила следы слез на ее лице, опухшие глаза и покрасневший нос. Кукла выглядела потерянной и несчастной. На ее узких худых плечах висела мешком мужская куртка, забрызганная дождем. Был хозяин куртки джентльменом или просто не упустил случая покрасоваться полуголым, было неведомо.
  
  - Ну и дыра! - мистер Колгейт широким шагом прошелся по гостиной, неприязненно озираясь, затем по-хозяйски уселся на диван, вытянув ноги на середину комнаты. - Малышка, да расслабься ты уже! Садись, - он призывно похлопал ладонью по сиденью.
  
  "Тебя слишком много, приятель", - Фриде показалось, что пространство и без того небольшой гостиной уменьшилось в разы. Светловолосый мачо вызвал у нее непонятное раздражение.
  
  - Эгон, - сообщил блондин и ткнул себя пальцем в грудь, достойную короля тренажерного зала.
  
  Если бы он звался Эгоистом, было бы лучше, почему-то мелькнуло у Фриды.
  
  - А это Юдит, - он кивнул на девушку. - Она немного расстроена, но это сейчас пройдет. Да, малышка?
  
  - Рада познакомиться, Юдит, - пробормотала Фрида, с беспокойством разглядывая девушку, сиротливо застывшую посреди комнаты. - Я Фрида Хансен. У тебя точно все в порядке? - осторожно спросила она.
  
  Вместо ответа девушка неопределенно мотнула головой и жалобно шмыгнула носом.
  Приятель Юдит вскочил, бесцеремонно сгреб девицу в охапку и усадил на диван, как самую настоящую тряпичную куклу.
  
  - Все хорошо, - с несвойственной эгоисту заботой он убрал с ее лба прилипшую влажную прядь. - Машину помяла, ерунда. Все живы-здоровы, зачем плакать-то? Мало нам дождя?
  
  Юдит наконец подняла на Фриду глаза - большие, влажно блестящие, печальные и черные, как мокрые сливы.
  
  - Две машины. И его, и свою... - она всхлипнула, быстро заморгала и смолкла, нервно теребя ногтями куртку.
  
  "Бедняга, - наполнилась сочувствием Фрида, разглядывая незадачливую соседку. - Вот оно что. Дорожная авария".
  
  - Слава богу, что все живы. Погода сегодня дрянь, - сказала она вслух, вспомнив, что видела из автобусного окна печальное зрелище: чей-то помятый фольксваген и шикарный красный бьюик с отвалившимся задним бампером. Ни полиции, ни скорой видно не было. Не было и скорчившихся в салоне трупов, и через минуту Фрида и думать забыла об увиденном.
  
  - Чья вина? Что-то не так со страховкой? Какие-то серьезные повреждения? - обрушила она на Эгона поток вопросов. Спрашивать что-то у Юдит сейчас смысла не было.
  
  Самодовольный красавец приобнял ручищей свою маленькую подругу и наконец удостоил Фриду взгляда чуть более внимательного, чем заслуживает кактус в горшке.
  
  - Нет ничьей вины, - он снисходительно улыбнулся. - Дождь виноват. Мы все решили. Да, малышка?
  
  Брови Юдит горестно дернулись.
  
  - Да... Спасибо, - тихо пробормотала она, комкая куртку.
  
  - Какое скучное слово... - Эгон сунул нос в ее растрепанные волосы и нахмурился. - Эй, да ты мокрая! Почему ты не хочешь ко мне? Тут, наверное, даже ванны нормальной нет. Что это вообще за сарай? - он окинул недовольным взглядом приют бедного студента и демонстративно поморщился.
  
  - Да все тут есть, - с легким раздражением сказала Фрида, удержавшись от желания послать его если не к черту, то в пятизвездочный отель, с джакузи, солярием и пальмами. И заодно прихватить с собой свою депрессивную девчонку.
  
  Не глядя на Фриду, Эгон вновь наклонился к Юдит.
  
  - Последний раз прошу, - он понизил голос до интимного шепота: - Соглашайся, малышка. Гляди, как тут паршиво. Я тебя утром отвезу на этот твой дурацкий семинар. Ну?..
  
  Юдит неожиданно стряхнула с плеча его обнимающую руку.
  
  - Нет! - довольно резко сказала она и отодвинулась. - Хватит! За кого ты меня принимаешь? Позвони моему страховому агенту, может, он у тебя переночует? Вместо меня!
  
  Эгон уставился на рассерженную маленькую куклу с таким озадаченным лицом, что Фрида закусила губу, чтоб не рассмеяться.
  
  - Черт, - быстро пришел в себя он. - Вот бред! Что ты обо мне думаешь?
  
  Юдит вскочила с дивана с проворством горной серны.
  
  - А что я должна думать, по-твоему? - выкрикнула она срывающимся голосом и попятилась к стене. - Ты отказался признать мою вину! Не требуешь компенсации ущерба! Тебе не нужны деньги, тебе плевать на машину! Тогда что? Что тебе от меня надо? Откуда я знаю, кто ты такой? Может, маньяк?!
  
  "Что за цирк? - поразилась Фрида. - Они что, не знакомы?"
  
  Эгон медленно и довольно неуклюже встал с дивана, задев макушкой тут же закачавшуюся люстру.
  
  - Кто я такой? - негромко повторил он и зачем-то еще раз толкнул ладонью пластиковый абажур. По стенам нервно заметались пляшущие полосы света.
  
  Эгон больше не улыбался. Фриде вдруг померещилось в его лице что-то смутно знакомое.
  
  "Может, он и правда какой-то актер? - мелькнуло у нее. - Сейчас скажет, мол, неужели ты не узнала меня, великого героя сорока мыльных опер?"
  
  - Кто я?..
  
  Юдит молча таращила на него свои черные глаза, видимо, смутившись собственного взрыва. Сняв куртку, она прижала ее к груди нелепым комком, будто спасительный щит.
  
  Эгон резко остановил рукой раскачивающийся плафон.
  
  - Я просто дурак, - сухо сказал он.
  
  Оглядевшись вокруг, будто недоумевая, куда попал, он на короткое мгновение задержал взгляд на съежившейся кукольной фигурке, повернулся и направился к двери.
  
  Юдит то ли вздохнула, то ли всхлипнула.
  
  - Подожди, - растерянно пробормотала она. - Извини, я не имела в виду, что ты... Конечно, у меня есть твоя визитка, но...
  
  Эгон обернулся на пороге.
  
  - Но там не обозначено мое хобби, - кисло сказал он. - Насиловать красивых девушек, грабить старух и топить котят. Прими душ, выпей чаю и ложись спать. Совет бывалого маньяка, - прибавил он и исчез за дверью.
  
  Фрида открыла рот, но сказать ничего не успела.
  
  - Кстати про маньяков, - белобрысая голова Эгона вновь возникла в дверном проеме. - Последний раз прошу, не связывайся с доктором Майером и его гребаными семинарами.
  
  Дверь закрылась с сухим щелчком. Гостиная вновь стала большой и пустой.
  
  Фрида и Юдит смотрели друг на друга в наступившей тишине, застыв как изваяния.
  
   Фрида очнулась первой.
  
  - Это его? - она кивнула на куртку, которую Юдит глупо прижимала к груди.
  
  - Да... Ох, - только и сказала девушка, но не сдвинулась с места.
  
  - Догнать? - деловито спросила Фрида и протянула руку к куртке.
  
  Юдит отшатнулась и покрепче вцепилась в кожаный комок, не собираясь расставаться с сокровищем.
  
  - Не надо, - она затрясла кудрявой головой, как упрямый пудель. - Я потом... Я сама...
  
  Фрида насмешливо фыркнула. У мистера Колгейта будет причина вернуться.
  
  - Как хочешь, - сказала она и вдруг нахмурилась. - Эй, что значит "не связывайся с Майером"? Я не ослышалась? Кого он имел в виду? Я приехала на семинар к доктору Майеру. Профессор психологии и сексологии Бернард Майер. Или это кто-то другой?
  
  Юдит дернулась, по ее лицу прошла легкая судорога. Глаза, две блестящие черные пуговицы на кукольном лице, распахнулись еще шире и быстро заморгали.
  
  - Нет. То есть да, - сбивчиво сказала она. - Майер. Я тоже записалась на его семинар. Эгон глупости говорит, - пробормотала она и отвернулась.
  
  Прежде чем Фрида сказала и слово, Юдит схватила сумку, проволокла по полу и исчезла за дверью своей комнаты.
  
   "Лучше бы ты на прием к нему записалась", - недовольно подумала Фрида.
  
  
***
  Несмотря на беспокойный день, выматывающую поездку и усталость во всем теле, заснуть Фрида не могла. Дождь притих и теперь успокаивающе постукивал за приоткрытым окном, переговариваясь с уцелевшими после бури мокрыми листьями. В форточку тихо дышала свежестью влажная ночь, постель уютно нежила Фриду в своих чистых хлопчатобумажных объятьях, но сон не шел.
  
  Мысли, разрозненные и рваные, обрывками картинок и разговоров вертелись у Фриды в голове, не давая отдаться в ласковые руки Морфея. О Юдит она не думала. Спросив через закрытую дверь, не хочет ли та горячего чаю и получив отрицательный ответ, Фрида поняла, что соседка попалась необщительная и в чьих-то энергичных утешениях и расспросах не нуждается.
  
  Впрочем, утешать несчастных Фрида и не умела. Зато умела отвлекать и развлекать. Сомнительное достоинство для будущего психотерапевта, невесело думала она, разглядывая силуэт безобразного кактуса - сейчас, в темноте, он казался совсем черным на фоне серого окна в серебристых брызгах дождя.
  
  "Рыжий клоун" - так ее прозвали коллеги, любители намекнуть, что она ошиблась с выбором специальности.
  
  Фрида знала сотни игр и фокусов, всевозможных историй и песенок, загадок и стишков. Резвой кобылицей она носилась по территории клиники, катая маленьких пациентов на загривке и оглашая парк лошадиным ржаньем, валялась в траве, играла в прятки, пускала кораблики и воздушных змеев, ловкой обезьяной лазала по деревьям. Дети не считали, что Фрида ошиблась с профессией. Змеи получались отменные, с цветными хвостами и бахромой, а главное - прекрасно летали, в корабликах путешествовали листья и каштаны, пробки от бутылок и письма для пиратов. "Все это мило и прекрасно, фрау Хансен, - как-то сказал ее шеф, руководитель отделения психологический реабилитации, - но это уровень няньки детского сада или аниматора вечеринок. Вы ведь хотите чего-то большего, не так ли?"
  
  Фрида хотела. Хотела, чтобы шестилетний Ларс перестал молчать, забившись в угол палаты и предпочитая конфетам собственные ногти, от которых уже мало что осталось. Хотела, чтобы Саша, которой скоро восемь, перестала кричать по ночам, видя во сне покойников и задыхаясь от ужаса. Чтобы маленький Ник не бросался на персонал, норовя прокусить руку или ногу или выцарапать глаза. Чтобы пятилетний Зак не подъедал содержимое ночного горшка и не бился головой об пол, обливаясь слюнями. Чтобы, чтобы...
  
  Их было много. Не желающих не только бегать и играть, но порой просто жить. Дети из неблагополучных семей, жертвы жестокого обращения и просто не очень счастливые малыши - пациенты детской психиатрической клиники Гремсдорфа.
  
  Фрида вздохнула и закрыла глаза. Зачем детям доктор-клоун, не способный вернуть им радость жизни? Кому нужен горе-волшебник, не умеющий открыть бутоны цветов, где заперты злые и добрые эльфы детских душ?
  
  - Детки, а давайте напишем на воздушном змее наши желания. Змей улетит в небо, и желания быстрее исполнятся. Что для тебя написать, Лукас?
  
  - Чтобы я умер.
  
  Фрида зарылась лицом в подушку, отдающую запахом стирального порошка. Да, вот почему не спится, чертов порошок! Чертова комната, чертова соседка, чертов блондин, чертов семинар и чертов доктор... Стоп-стоп. Чем плох профессор Майер? Светило психотерапии, лучший из лучших, известный далеко за пределами Германии, гениальный исследователь человеческой сексуальности, специалист по проблемам семьи и брака... Две с половиной тысячи евро за недельный семинар, чтоб его...
  
  "Не связывайся с доктором Майером". Почему?..
  
  К черту. Спать, спать, спать. Завтра она все узнает.
  
  Долгожданный сон наконец обнял ее теплой рукой, баюкая в сладкой невесомости и унося в свое тихое царство. Дождь сыграл последнее легкое стаккато на листьях и нежно зажурчал в водостоке, завершая концерт.
  
  
***
  
Глава 2. ЭГОН
  
  Новый день вернул потрепанному грозой городу яркие краски жизни. Умытый и свежий, окутанный прохладной влажностью раннего утра, город ожил, наполнился воркованьем голубей, людским гомоном и шуршаньем машин. Как ни в чем не бывало, подставил солнцу старое, но все еще красивое каменное лицо, отогревая в теплых лучах красные черепичные крыши и мансарды, радостно сияя тысячами окон-глаз и гордо вознося в небо свои многочисленные башенки и шпили ратуш. Река вновь обрела утраченное спокойствие благородной дамы и привычно заструилась синим шелком в объятьях берегов, увлекая свой сверкающий шлейф от долины Оденвальде в еще не тронутую дыханьем осени зелень равнин. Перехваченная арочными сводами моста, как красотка поясом, госпожа Неккар неторопливо и с достоинством несла к затерянным в дымке лесистым холмам перевернутое бездонное небо с легкими обрывками облаков.
  
  Это вновь был он, привычный славный Хайдельберг, древняя колыбель курфюрстов, философов, романтиков и студентов, город, искренне любимый даже неромантичной Фридой Хансен.
  
  Но если тени курфюрстов, рыцарей и менестрелей исчезли и растворились в тумане времен, скрылись призраками в руинах старого замка у подножья холма, то студенты по-прежнему наводняли город многоцветной шумной толпой, как гудящие пчелы облюбованный улей. Пестрые стайки любителей знаний запрудили университетский двор, атаковали фонтан, бордюры и парапеты, оккупировали еще влажные после дождя скамейки и даже валялись в мокрой траве на лужайке, болтая, смеясь и швыряя голубям чипсы и кусочки хлеба.
  
  Фрида оторвалась от созерцания страстно целующейся парочки у фонтана, отвернулась от окна и уселась на облюбованное место в компании верного друга-рюкзака. Добротный старый амфитеатр-лекторий с лакированными деревянными ярусами, скрипучими ступенями и смахивающей на надгробие кафедрой понемногу наполнялся слушателями. Юдит уже была тут как тут, хотя отказалась от предложения Фриды арендовать велосипед и ехать на семинар вместе. Фрида не настаивала, но ощутила в себе растущее раздражение - утро не изменило ровным счетом ничего, разве что соседка выглядела получше и больше не шмыгала носом, но оставалась по-прежнему замкнутой и настороженной. Тряпичная кукла превратилась в деревянную. Кукла не отказалась от стаканчика кофе, принесенного Фридой, но разговор о предстоящем семинаре не поддержала, зачем-то извинилась за вчерашнее и ускользнула. Сейчас Юдит с ровной как палка спиной сидела напротив кафедры в первом ряду, сцепив руки в замок и уставившись на дверь в напряженном ожидании. Фрида хотела было устроиться рядом, но, покосившись на стиснутые губы и хмуро сдвинутые брови Юдит, передумала и поднялась парой ярусов выше, ближе к окну. Через минуту соседнее кресло хлопнуло, придавленное пышным задом незнакомой симпатичной толстушки.
  
  - Привет, - радостно сказала та, сияя глазами. - Не помешаю, если тут сяду?
  
  Фриде показалось, что в полутемном амфитеатре взошло солнце.
  
  - Нет, конечно, - расцвела она в ответной улыбке. - Наоборот, так веселей. А то все рассредоточились, как партизаны по минному полю, - она оглянулась на зал. Человек десять слушателей торчали то тут то там, как редкие одинокие грибы на полянке, усевшись как можно дальше друг от друга.
  
  - Сразу видно, психологи, - засмеялась толстушка. - Попрятались за партами, как двоечники. Хороша группа. Ничего, сейчас придет доктор Майер, сгонит всех в кучу. Меня Моника зовут.
  
  - Фрида, - сообщила Фрида, невольно любуясь новой знакомой. Казалось, Моника и впрямь светится - ее ясные глаза блестели, излучая хорошее настроение, зубы сверкали в улыбке, а белокурые кудрявые волосы сбегали на плечи, как барашки с горы, придавая ей сходство с пухлым жизнерадостным ангелом. Крупным херувимом кило эдак на восемьдесят, но необыкновенно милым.
  
  В зал лектория с достоинством лебедей вплыли две девушки восточной наружности, замотанные платками по самые брови, скромно кивнули собравшимся и устроились в дальнем углу.
  
  - Прекрасные одалиски, - пробормотала Фрида, покосившись на носатых дев с лицами цвета переспелых оливок.
  
  Моника хихикнула.
  
  - Нашего брата всё меньше, - зашептала она, придвигаясь поближе и явно проникаясь расположением к Фриде. - Вон африканец какой-то жуткий, пучеглазый... Слава богу, всё. Двенадцать, больше никого не будет. Профессор Майер не любит больших групп. Я знаю, я на его семинары уже как на работу хожу, - простодушно сказала она в ответ на немой вопрос в глазах Фриды и вздохнула.
  
  - Такие классные семинары? - полюбопытствовала Фрида.
  
  Румянец на круглых щеках Моники вспыхнул еще ярче.
  
  - Такой классный профессор, - сказала она, поглядывая на дверь. - Если честно, мне плевать на психологию. Я домохозяйка, хожу как вольный слушатель.
  
  "Пф-ф, нашла, в кого влюбиться", - Фрида вспомнила фотографию профессора Майера на буклете с тематикой семинара. Некрасивый, немолодой и мрачный с виду тип, куда больше смахивающий на грузчика, чем на профессора университета.
  
  - Я не одна такая, - шепнула Моника Фриде на ухо. - Вон, не оборачивайся сразу... в верхнем ряду одна выдра сидит, Криста Шульц... Мисс Хайдельберг позапрошлого года. Или позапозапрошлого. Сучка редкая. Психолога из себя строит, а сама даже не знает, кто такой Эриксон. Шлюха обыкновенная.
  
  Фрида слегка повернулась и скосила глаза на удостоившуюся стольких нелестных наград соперницу Моники. Увы, как Фриде ни хотелось бы поддержать новую приятельницу, она была вынуждена признать, что красота Мисс Хайдельберг еще не просроченная. "Сучка и шлюха" оказалась скромно одетой особой с длинными светлыми волосами и лицом мадонны. Незнание Эриксона не слишком ее портило.
  
  - Она ничего, но какая-то безжизненная, - сказала Фрида. - Ты мне больше нравишься.
  
  Фрида не покривила душой. Симпатичная толстушка Моника вся лучилась и искрилась энергией жизни. С ней было до странности легко. Фрида метнула взгляд на хмурый застывший профиль Юдит и только вздохнула. Вот бы ей такую соседку, как Моника!
  
  Двери лектория внезапно со стуком распахнулись под напором чьей-то властной руки. Моника подскочила на месте, как ужаленная. Кто-то уронил ручку, и в резко наступившей тишине та звучно покатилась по ступенькам амфитеатра. Все взгляды устремились ко входу, в трепетном ожидании явления знаменитого доктора Майера.
  
  Явление не заставило себя ждать. Но совершенно не то, что нужно.
  
  Облаченный в элегантный костюм и при галстуке, в зал уверенным шагом хозяина жизни вошел вчерашний красавец Эгон с папкой под мышкой. Фрида поморгала, но Эгон не исчез.
  
  - Здравствуйте, детишки, - громко сказал он и одарил всех присутствующих "колгейтовской" улыбкой. - То есть дамы и господа.
  
  По залу пронесся шорох. На лицах слушателей семинара дружно отразилось удивление. Фрида с любопытством воззрилась на Юдит: та раздумала быть деревяшкой, глупо открыла рот и вытаращилась на Эгона с ошеломленным видом.
  
  Эгон быстро огляделся, пристроил свою папку на преподавательскую кафедру и веселым наглым взглядом обвел зал.
  
  - Что вы на меня так смотрите? - он по-волчьи оскалил зубы. - У меня две головы?
  
  - Боже, Ратценбергер, что ты тут забыл? - засмеялась Криста. - Заблудился?
  
  Юдит молниеносно обернулась, метнув неожиданно любопытный взгляд на Мисс Хайдельберг, и вновь воззрилась на Эгона, как кролик на удава. Тот, казалось, не замечал ее вовсе.
  
  - Что значит, что я тут забыл? - Эгон театральным жестом поправил галстук. - Святое дерьмо! Я ваш новый гуру по сексологии.
  
  Моника шумно фыркнула, Криста и какой-то рыжий парень расхохоталась, остальные недовольно загудели.
  
  - Кто он такой? - Фрида толкнула под локоть развеселившуюся Монику.
  
  Та удивленно захлопала глазами.
  
  - Ты не знаешь? Ах, ну да, ты нездешняя... Это сын нашего бургомистра. Эгон Ратценбергер.
  
  "Ясно. Богатый оболтус, - скептически подумала Фрида. - Местный красавчик, нахал и болван, предмет ночных воздыханий и течки городских самок".
  
  История с аварией Юдит теперь прояснилась. У Эгона наверняка целый парк машин, подаренных папашей, и ему на них плевать, одной больше, одной меньше, поняла она.
  
  - Ну, начинай! - подзадорила Эгона Криста. - Тема первого модуля "Сексуальное мышление".
  
  Эгон громко расхохотался, притом довольно заразительно. Даже Фрида невольно улыбнулась.
  
  - О-о, тут я большой эксперт, - он подтянулся на руках и ловко уселся на тумбу кафедры, свесив ноги в элегантных замшевых туфлях.
  
  - Без двух минут девять, - прошептала Моника, наклонившись к Фриде. - Профессор Майер никогда не опаздывает. Интересно, что он подумает.
  
  По правде говоря, Фрида и думать забыла про Майера, захваченная довольно забавным кривляньем Эгона.
  
  - Прежде чем я расскажу вам всю правду о сексе, дети, - тот взял с кафедры какой-то рекламный проспект и с умным видом пролистал страницы, - и кое-что покажу... возможно, даже на себе... Я хочу задать кое-кому из вас пару вопросов.
  
  Он внезапно повернулся к двум арабским девушкам, которые смотрели на него с настороженным удивлением.
  
  - Почему вы не в хиджабах, красавицы? - насмешливо спросил он. - Как надо одеваться на лекции по сексологии, чтобы не разгневать Аллаха?
  
  - Эгон! - выкрикнула Юдит, бледная настолько, будто собралась грохнуться в обморок. - Перестань!
  
  Ее слова потонули в смешках присутствующих. Громче всех зашлась в хохоте Мисс Хайдельберг. Моника засмеялась так, что даже всхрюкнула. Арабские девушки только молчаливо переглянулись и уткнули свои крючковатые носы в мобильные, которые следовало бы выключить.
  
  Эгон метнул на Юдит быстрый взгляд с высоты своего насеста и неприятно усмехнулся.
  
  - Мы где-то встречались? - иронично спросил он, небрежно покачивая ногой. - Вы даже знаете, как меня зовут?
  
  Обескураженная, Юдит не ответила и в растерянности застыла, забыв закрыть рот.
  
   Краем глаза Фрида уловила какое-то движение у двери, но была слишком увлечена спектаклем.
  
  - Так я не понял насчет Аллаха, - сладко-театральным голосом продолжил Эгон, невесть зачем вцепившийся в тихих арабских дев. Судя по внешности, те были сестрами. - На моих лекциях по сексологии много внимания будет уделено практике, практике и еще раз практике. Дозволяет ли ислам внедрять в жизнь богомерзкое ученье Фрейда? - строго спросил он и погрозил пальцем.
  
  - Ислам предписывает не устраивать из моей аудитории балаган, - неожиданно раздался незнакомый голос, глубокий, спокойный и властный. - А также дозволяет пресекать неумные провокации. Спасибо за представление, герр Ратценбергер. Достаточно. Более, чем.
  
  Эгон быстро спрыгнул с кафедры. Наступила тишина. Казалось, все разом перестали дышать. Взгляды присутствующих обратились к тому, кого нетерпеливо ждали, но чье появление застало всех врасплох.
  
  - Доброе утро всем нам, дамы и господа.
  
  Доктор Бернард Майер оказался совершенно не таким, как представляла себе Фрида.
  
  Он прошел к кафедре, и тишина амфитеатра впитала его тяжелые шаги.
  
  Майер был на голову выше здоровяка Эгона. Огромного роста, широкоплечий и крупный, он заслужил свое имя, как никто другой. Сходство с медведем усиливали каштановые волосы с легкой сединой матерого зверя и густые широкие брови. Впрочем, в чертах его лица ничего медвежьего не было. Будто вытесанное топором чьей-то неловкой рукой, с тяжелой челюстью человека волевого и упрямого, с грубым, будто перебитым носом, это лицо казалось обломком скалы, по прихоти случая принявшей людское обличье. И только в глазах, цвет которых Фриде не удалось издалека распознать, было что-то человеческое и даже мягкое.
  
  - Рад был с вами повидаться, молодой человек, - ровным тоном сказал Майер, взял с кафедры папку, протянул ее Эгону и уставился на него выжидающим взглядом, очевидно, означающим невербальную просьбу покинуть аудиторию.
  
  Эгон, чья бравада и наглость улетучилась как по волшебству от первых звуков голоса Майера, механически взял папку и прижал к груди, будто обороняясь от атаки. И все же сдаваться явно не собирался.
  
  - Я записался на ваш семинар, профессор, - с вызовом сказал он. - Думаю прокачать сексологию. Заплатил деньги, анкету заполнил и всё, как положено. Спросите в секретариате, если не верите. Или ваши лекции только для иностранцев, герр Майер? - прибавил он с ехидцей.
  
  Каменно-спокойное лицо Майера не выразило ровным счетом ничего - ни удивления, ни раздражения, ни досады. Он даже не моргнул. Казалось, слова Эгона бесшумно упали в песок, как бессмысленно брошенные камушки.
  
  - Он нэ можэт быт в групэ! - неожиданно крикнул с верхнего яруса темнокожий парень. - Нас уже двэнадцат чэловекав!
  
  - Двенадцать, тринадцать... Я не Христос, а вы не апостолы, - усмехнулся Майер. - Садитесь, герр Ратценбергер. Я вам верю. Мы не будем сейчас решать организационные вопросы в ущерб тому полезному, ради чего здесь собрались.
  
  Он поднялся на возвышение неторопливым и уверенным шагом, облокотился на кафедру, которую при желании мог разнести в щепки ударом кулака, и оглядел разрозненную группу.
  
  Его губы вдруг тронула улыбка. Теплая и обаятельная, мгновенно изменившая его бесстрастное лицо.
  
  - Я рад каждому из вас, - у Майера был низкий и приятный грудной голос. - И это не дежурные слова. Пожалуйста, сядьте ближе друг к другу и ко мне. Это важно. Вы скоро поймете, почему.
  
  Похоже, Моника ждала этого приглашения, как голодная собака сахарную кость. Вскочив, как мячик, она сбила на пол рюкзак Фриды и ринулась вниз по проходу с такой экспрессией, что Фрида не удивилась бы, налети Моника на профессора и повисни у него на шее от избытка чувств.
  
  Фрида присела возле кресла, не столько подбирая выпавшую из рюкзака мелочевку, сколько собираясь с мыслями, не желая верить себе и отчего-то стыдясь поднять лицо.
  
  Ей понравился доктор Майер. Больше, чем понравился. С первого мгновения. Это было совершенно неожиданно. И унизительно, думала она, бестолково ковыряясь в рюкзаке.
  
  Оказывается, гордая и независимая Фрида Хансен, равнодушная к особям мужского пола, была ничем не лучше других глупых самок. Открытие Фриду не обрадовало.
  
  
***
  
Глава 3. БЕРНАРД МАЙЕР
  
  Спокойный и невозмутимый, он стоял, заложив руки за спину, словно капитан корабля, наблюдающий за беготней матросов. Члены группы торопливо спускались с верхних ярусов амфитеатра, как шустрые юнги с вантов на палубу.
  
  Майер прекрасно знал, какое производит впечатление. Это была не физическая сила. Внешность грубого викинга играла ему на руку, но не она порождала ауру могущества, мгновенно ощущаемую каждым, кто попадал в радиус его внимания.
  
  Майер подчинял себе всё живое. Доминировал и управлял, зримо и незримо. Контролировал властной рукой всё и всех. Никто, кроме самого Майера, не знал, как ему это удавалось и чего стоило. Еще в детстве он понял, что власть над другими начинается с власти над собой. Бернард Майер создал себя сам, закалил годами безжалостных и упорных тренировок, вырастил, выпестовал, осознал свою силу - силу разума и воли.
  
  Он давно не задумывался, как когда-то в юности, над каждым своим жестом и словом. Его движения и взгляды, скупые, но точные, были откалиброваны и выверены до неуловимых сознанием мелочей, слова и интонации гарпуном били в цель, не расходуясь попусту. Бессмысленно и напрасно он не растрачивал ничего - ни энергию, ни ум, ни время, ни деньги.
  
  В свои сорок пять Майер достиг того, на что другим не хватило бы и трех жизней. Он был вправе гордиться собой, и нельзя сказать, что не гордился. Он был охотником - расчетливым, терпеливым и умным, и никогда не возвращался без добычи. Он получил всё то, к чему когда-то стремился, но увы - наградой была Пустота и Скука. Казалось, всё, к чему он шел годами, обесценилось, потускнело и потеряло смысл.
  
  Майер не был склонен к непродуктивной философии, считая ее напрасной тратой умственной энергии, но привык беспристрастно анализировать происходящее. Чувство беспричинной с виду грусти и разочарования, все сильнее охватывающее его в последнее время, он препарировал так же хладнокровно, как вскрывал умственным скальпелем любые эмоции - и свои, и чужие.
  
  Разочарование и тоска под микроскопом оказалась гормональным кризисом, отсутствием свежей мотивации и нарушением обмена веществ. Последнее было нелепым упущением, о котором он знал, но чему не придавал серьезного значения: с тех пор, как ушла жена, он питался нерегулярно и, привычно погруженный в размышления, порой даже не смотрел, что ест. Впрочем, Майер ничего не спускал на тормозах - вопрос с умеющей готовить домработницей должен был решиться уже сегодня. Мелочи, какими бы незначительными те ни казались, он не игнорировал никогда: жизнь состояла из мелочей, и, наблюдательный от природы, Майер острым глазом выискивал в цепочке фактов поврежденные, опасные или выпавшие звенья. Ничто не ускользало от его внимания, ничто не было мелкой чепухой. Он сканировал и анализировал все, что попадало в поле его внимания, прежде всего задаваясь вопросом "Почему я это заметил?", и только потом давая мысленную оценку своему наблюдению и его пригодности для дальнейшего использования.
  
  Окружающий мир был бесперебойным источником информации, а мозг Майера - мощным компьютером, где аккуратно хранились архивы и каталоги, компоновались файлы и программы, запускаясь или отключаясь тогда, когда это было нужно Майеру, а не кому-то еще. Во всяком случае, так визуализировал свой разум он сам - скорей для наглядности и удобства в использовании, чем из тщеславного желания считать себя "мега-мозгом". Он был достаточно реалистом, чтобы понимать, как и чем ограничен его разум, и что не только его ум устроен так уникально. Таковы все человеческие мозги, рассуждал он, и его заслуга перед самим собой лишь в том, что он, как хороший программист, умеет навести порядок в своих файлах и архивах, сознательных и бессознательных, вовремя активировать одни программы и деактивировать другие, ликвидировать вирусы и очистить память от ментального мусора. И, как хороший программист, Майер знал толк и в других системах: в клинической психиатрии профессору Бернарду Майеру не было равных. Терапевтом он был менее блестящим и эффективным, чем аналитиком, о чем прекрасно знал, но о чем никогда не позволял догадаться другим - ни коллегам, ни студентам, ни, упаси бог, пациентам.
  
  Ее звали BARNY. Личная виртуальная операционная система Бернарда Майера, одна в своем роде. Хотя бы потому, что это имя она выбрала себе сама. Windows о таком не мечтал, да кто его спрашивал?
  
  В отлаженном компьютере разума Майера был и поврежденный файл, о чем знал только он один. Программа не подлежала ни удалению, ни восстановлению, и несла в себе специфический баг, но Майер использовал ее себе во благо. Думать об этом он не слишком любил, и уж тем более не желал делать это сейчас.
  
  В данный момент Майера волновали не вопросы о бренности бытия, не возрастной кризис и не нарушение обмена веществ в связи с нехваткой витамина D. Одним из многочисленных достоинств господина Майера было умение жить и мыслить в реальном времени: здесь и сейчас.
  
  Здесь и сейчас перед ним была кучка неоперившихся птенцов, в чьи разинутые рты следовало набросать корма, заменив собой кому надо мать, кому - отца. Большая аудитория амфитеатра была выбрана им отнюдь не случайно. Майеру ничто не мешало вести семинар в уютной маленькой комнате, но тогда терялся первоначальный эффект собирания разрозненных овец в сплоченную кучку, с самим собой в роли благостного пастыря. Обычно к его приходу стадо было в нужной готовности, чему немало способствовала "пасторская" слава и запланированное ожидание: слушатели обязаны были явиться за четверть часа до начала семинара.
  
  Появление в бараньем загоне Эгона Ратценбергера рассердило Майера гораздо больше, чем кто-либо мог догадаться. Эгона он знал прекрасно и общался с ним на "ты" - мальчишка был сыном его друга Манфреда Ратценбергера, нынешнего главы города и почетного гражданина, а когда-то такого же обыкновенного деревенского парня, каким был и сам Бернард: выходцы из баварской глубинки, Манфред и Бернард были друзьями детства и соседями Фредом и Берни. Сейчас, глядя на господина бургомистра, никто бы не подумал, что этот степенный человек с красивым высокомерным лицом и манерами аристократа когда-то гонял хворостиной гусей и валялся в соломе. Гуси канули в Лету, а дружба Фреда и Берни видоизменилась с годами, но не разрушилась. И тому было много причин.
  
  "Перед кем он тут выделывался?" - Майер цепким взглядом охватил арену боевых действий. От его внимания не ускользнула ни поза Эгона, нарочито развязная и небрежная, вполоборота к какой-то девице в первом ряду, которую Эгон подчеркнуто не замечал, но для которой, вероятно, все представление и разыгрывал, ни взгляды мельком, незаметно бросаемые им на девушку, ни жестикуляция, лучше слов говорящая о желании обратить на себя внимание именно этого объекта.
  
  Отчасти поэтому Майер не стал придавать значение шуткам, отдающих бездарной провокацией: Эгону было плевать на всех арабов, китайцев и негров, вместе взятых, ничего дурного он им не желал и банально не нашел под рукой лучшего материала для театра одного актера. Майер понимал это прекрасно, но также знал, что для посторонних наблюдателей подобные выпады попахивают шовинизмом. Нет уж, увольте, таким вещам место где угодно, но не здесь, в стенах университета, думал он.
  
  Раздражали не мотивы Эгона и не душок его слов. Это ЕГО, Бернарда Майера, семинар. ОН здесь хозяин. Это его аудитория, его время, его актеры и его сценарий. Никто не имеет права ломать его режиссуру. Никто, никогда, ни при каких обстоятельствах. Особенно этот мальчишка.
  
  Эгон это знал. Они оба знали. Эгон нарушил правила, и он, Бернард Майер, это так не оставит.
  
  Молодой человек без лишних слов сел поодаль черноволосой девушки, забросил руку на спинку разделяющего их кресла, неосознанно пытаясь предъявить права на объект, но тут же спохватился и убрал руку. Сомнений не было - нелепый спектакль был затеян для этой глазастой козявки и никого больше. Ради нее глупый мальчишка записался на семинар: Майер понял, что Эгон не солгал, хотя в списке участников группы его не было. Перечень фамилий был распечатан секретарем еще вчера, и Майер резонно предположил, что Эгон провернул свою глупую затею с утра пораньше.
  
  "Сексологию "прокачать", - раздраженно вспомнил он. - Дурной щенок. Я тебе прокачаю, будь покоен".
  
  Ни одна из многочисленных мыслей господина Майера не отразилась на его лице. Он казался спокойным и благодушным хозяином своего мира, в который впускал дорогих и долгожданных гостей.
  
  Странное дело, но так оно и было. Какая-то часть его многогранного "Я" воспринимала студентов, как собственных детей, которых нужно учить, защищать и любить. Здесь и сейчас.
  
  Бернард Майер был достаточно честен, чтобы давать людям то, чего от него ожидают. Здесь и сейчас.
  
  Но не более того.
  
  
***
  - Я не несу кому-либо знания. Я не школьный учитель и не специалист по чучелам, не набиваю головы, чем плотнее, тем лучше. Практически не даю новой информации. Все это вы можете раздобыть сами и без моей помощи, - профессор Майер усмехнулся, глядя в предсказуемо озадаченные лица. - Но я предлагаю вам нечто большее. Не Знание, а Осознание. Универсальный Ключ от любого замка.
  
  Эгон жевал жвачку, неторопливо шевеля челюстью. Осознавая, что гадит Майеру мелко и безнаказанно. Пока безнаказанно.
  
  - Осознание не как термин гештальт-терапии, не кивайте так понимающе, герр Ротман, - прежде Майеру доставляло удовольствие угадывать чьи-то мысли, но и это прискучило, и порой даже хотелось блаженного неведения. - Осознание как умение видеть согласованность того, что снаружи, с тем, что внутри. Полагаете, это просто? Вам потребуется время, чтобы понять то, что я сейчас сказал. Не говоря о том, сколько пройдет времени, пока вы сможете пользоваться ключом, не ломая замки.
  
  Он замолчал, превратив тишину в точку отсчета. Почти все они будут потом слушать свои диктофоны (видео он запрещал), силясь вдуматься в смысл. Дай бог, если суть поймет хотя бы один.
  
  Теперь он знал их имена, которые запомнил мгновенно, но которые будут забыты ровно через семь дней. Он наблюдал, и эти наблюдения сообщали ему то, чего не может дать ни имя, ни анкета, ни даже рассказ о себе. Как чуткий радар, Майер незаметно ловил каждый взгляд и жест, сканируя невербальные сигналы, считывая информацию, посылаемую каждым членом группы как ему, так и друг другу. Через неделю BARNY спишет всю эту чепуху в архив, дабы не засорять память лишним мусором. Но сначала узнает об этих людях как можно больше.
  
  Он не пользовался трибуной. Тумба с микрофоном возвышалась за его спиной, как трон, как символ его власти. Расположившись на обычном стуле, Майер устроился поближе к слушателям, сидящим полукругом в центре двух первых ярусов: теперь все были у него перед глазами. Он знал, как это выглядит со стороны - большой добродушный медведь в окружении маленьких зайчат. Во всяком случае, однажды коллеги в шутку нарисовали на него именно такую карикатуру. Правда, возле трибуны на дымящемся костерке жарился на вертеле один из зайцев. Майер вежливо посмеялся, но в глубине души был не прочь отбить художнику руки.
  
  - Итак, мы немного познакомились, - сказал он, выбросив из головы зайцев. - И продолжаем знакомиться. Сейчас вы разглядываете меня, мое лицо, позу, жесты... Слушаете мой голос, ловите слова. Вникаете в смысл того, что я говорю. О да, конечно, вы это делаете... Неосознанно вы пытаетесь угадать, что я за человек такой? - доктор Майер обезоруживающе улыбнулся.
  
  Ответить на этот вопрос не смог бы никто.
  
  Один из системных файлов BARNY, не подлежащий удалению, изменению, перекодировке или переписке скриптов, назывался ОНЖ, "Охота на Женщин". ОНЖ работала в автономном фоновом режиме, активируясь далеко не всегда по желанию великого программиста мозга Бернарда Майера. Ничем уникальным программа как таковая не была, поскольку имелась у всех мужчин Земли еще от Адама. Баг программы был в том, что запущенная даже на полную мощность, она не выполняла своей важной функции - удовлетворять и насыщать, не столько физически, сколько психически. Добыча давалась легко, поначалу вкусно хрустела на зубах, но надоедала слишком быстро. Тайный голод гнал Бернарда дальше, и никакое понимание его истинных причин не спасало от мучительного чувства неутоленного желания. Это был не качественный оргазм - вот уж в чем недостатка не было - а много большее, нужное не столько телу, сколько разуму. Во всяком случае, так полагал сам Бернард. Боже упаси, это не была какая-то мифическая любовь, единственная и неповторимая, одна до гроба собачья чушь. Майер умел любить, страстно и искренне. Он любил каждую свою женщину. Всей душой, всем телом, всем сердцем, с полной самоотдачей. Каждый раз. Каждый новый раз.
  
  Подсчитать эти разы он бы не смог при всем желании, да и давно вышел из того возраста, когда подобные вещи тешат самолюбие. Дефектная программа подарила Майеру бесконечную матрицу "погоня-подчинение-захват", и останавливаться не думала до износа процессора.
  
  Майер был далеко не глуп и на свой счет не обманывался: в глубине души его всё устраивало. Как ни парадоксально, эта его слабость одновременно являлась источником силы, внутренним двигателем, неугасимым огнем мужского духа. Это была осознанная слабость, и факт осознания и признания лишал ее статуса слабости, превращая при грамотном использовании в свой антипод. Не женщины управляли Майером, но он - женщинами. Не они бросали Майера - он уходил первым. Не он сходил с ума и униженно валялся в ногах, умоляя остаться. Секс, самый горячий, восхитительный и фантастический, был вторичен: женщина была нужна ему ВСЯ, без остатка: ее воля, ее чувства, ее разум, ее "Я" в комплекте с телом. Он пил каждую женщину, пока любил, и любил, пока пил, - до дна, хмелея, наслаждаясь, смакуя живительный нектар, но осушив сладкий кубок, уходил не оглядываясь, оставляя в пыли пустой бокал женского сердца, а порой и вовсе горстку осколков.
  
  И это было восхитительно... Хотя тоже надоедало.
  
  Какая-то часть его разума думала обо всем этом непрестанно, но не мешала работать актуальным программам BARNY.
  
  - ... пытаетесь угадать, что я за человек такой?
  
  "Знаем-знаем. Сукин сын", - прочел он в насмешливо прищуренных глазах Эгона. Мальчишка демонстративно неприлично сполз в кресле, сложив на груди руки и воинственно задрав подбородок.
  
  "Я тоже знаю о тебе много интересного", - послал ему в ответ Майер, мягко улыбаясь.
  
  Удивительно, но доктор Майер внушал к себе доверие, как никто другой. Женщины часто говорили ему, что он милый, или что у него "добрые и грустные глаза" (это его особенно раздражало). К внешности сурового викинга быстро привыкали, уродом он все же не был, а обаятельная улыбка делала его лицо почти красивым. Улыбками он без нужды не разбрасывался, и в данном случае она была эквивалентом ответа на вопрос, что он за человек. Ясное дело: добрый, умный, сильный и надежный как скала, тот, кому можно довериться и на кого положиться.
  
  Они не знали про баг.
  
  Слушатели улыбались в ответ, кто смущенно, кто радостно - кое-кто даже чересчур. Девушка, предмет интереса Эгона, тоже попыталась улыбнуться, но выглядело это, как мучительная гримаса. Теперь Майер знал, что ее зовут Юдит Шеффер. Девушка его всерьез обеспокоила, но вовсе не в рамках ОНЖ. Ее реакции привлекли его профессиональное внимание с первого взгляда. Неадекватные, напряженные, лживые жесты и позы, за которыми люди прячут страх и отчаянное желание что-то скрыть. Юдит сидела, скрестив ноги и вся съежившись, обхватив себя руками за плечи так крепко, что побелели костяшки пальцев. Безобидные слова Майера "Что я за человек?" вызвали у нее новый приступ паники; она побелела как мел, на лбу заблестела испарина, а зрачки расширились, как от атропина. Ее ладони вспотели, и она машинально вытирала их об джинсы. Всё это Майеру сильно не понравилось. Неискушенному зрителю могло показаться, что девушка просто смущена, но Майер видел, что все гораздо серьезней - ее тревожность зашкаливала. BARNY автоматически запустила особую программу наблюдения за Юдит Шеффер (ЮШ), и он спокойно продолжил:
  
  - Я делаю то же самое, глядя на вас. Угадываю.
  
  "Перестала дышать", - мгновенно отправилось в базу ЮШ.
  
  - Мы все изучаем друг друга ежедневно, ежечасно, ежесекундно, - Майер сделал вид, что не замечает Юдит, и как та перевела дух. - На любом уровне, с чужими и незнакомыми, с родными и близкими. Мы хотим их понимать, и мы хотим быть понятыми. Иногда нас не слышат, не видят, не понимают и не воспринимают. Либо понимают неправильно. Или, напротив, мы не понимаем других. Нет, это не то, что вы подумали, фрау Залевски, я не буду касаться темы невербальной коммуникации.
  
  В изумленно вытаращенных на него глазах заметался вопрос "Откуда вы?..". На объяснения мелких фокусов Майер тратить время не собирался.
  
  "Успокаивается, когда ты на нее не смотришь", - доложила программа ЮШ.
  
  - Почему так происходит? Почему мы не всегда понимаем друг друга? - его глубокий голос стал мягче. - Давайте начнем с фундамента. Это не словесный оборот, речь о серьезной основе, без которой априори невозможно конструирование правильного понимания нами ни самих себя, ни друг друга, и без чего говорить о сексуальном мышлении всё равно, что пытаться решать уравнения, не умея считать. Фундамент этот с виду примитивен, прост и очевиден, и многие его игнорируют именно из-за простоты и очевидности, в результате конструкция умозаключений в отношении человека рушится или выстраивается кривой, косой и неверной. Что же это, такое простое, и о чем никто не думает? В нашем фундаменте ровно два каменных блока, - он поднял указательные пальцы правой и левой руки и соединил их вместе.
  
  У Майера были красивые руки, о чем ему было известно, но жестикулировал он на удивление мало, разве что в редких случаях, когда считал нужным стать "зеркалом" эмоционально жестикулирующего собеседника.
  
  - Два, - повторил он.
  
  Завороженные взгляды тринадцати пар глаз устремились на его руки, будто слушатели ждали чуда. BARNY иногда запускала файл "Юмор" - довольно своеобразный, и сейчас он сгенерировал анимацию: из пальцев Бернарда, как из огнеметов, бьют струи пламени. Все на полу, истеричный женский визг, вой пожарной сигнализации. Улыбаясь, он задувает еще дымящийся палец.
  
  В его лице ничто не изменилось. Анимация ушла в корзину.
  
   - Мужчина. Женщина, - веско сказал он, акцентируя каждое слово. - Прежде чем вы засмеетесь и скажете, что профессор Майер открыл Америку и на радостях рехнулся, я все же повторю, - пауза. - Мужчина. Женщина. Это две. Абсолютно. Разные. Вселенные, - он развел руки с поднятыми пальцами в стороны, как дирижер. - Если вы не знаете, в чем именно заключается разница между мышлением мужчины и мышлением женщины, то смейтесь, это полезно. Но смех не заменит вам знание языка, на котором говорят в чужой вам вселенной, вы не поймете местных жителей и сами будете не поняты и разочарованы.
  
  Обращенные к Майеру лица были такими серьезными, что он мысленно усмехнулся. Сообщи он, что в соседнем кабинете у него готов корабль для путешествия в эти самые разные вселенные, все бы рванулись на посадку.
  
  Все, кроме Юдит Шеффер.
  
  "Отвращение. Страх. Ложь. Попытка скрыть эмоции. Агрессия. Она боится ТЕБЯ. ТЫ вызываешь отвращение и страх. Она не доверяет ТЕБЕ. Сексуальный интерес к Эгону", - поступило от программы ЮШ.
  
  Майер видел, что Юдит слегка расслабилась и украдкой поглядывала на Эгона, но от этого было не легче. С таким стартовым пакетом ему будет непросто установить контакт, выяснить причину и помочь, прежде чем...
  
  Одно другому не мешало. Программа ОНЖ плавно вошла в режим предварительного анализа и сортировки данных.
  
  "Отвращение? Недоверие? Страх? Прекрасный вызов, черт возьми!"
  
  В его груди приятно потеплело, сердце забилось чаще, но лицо осталось по-прежнему бесстрастным.
  
  Юдит Шеффер будет дорогим и желанным гостем в ЕГО вселенной.
  
  
  
***
  
  Майер распрекрасно знал, как называется его проблема в терминах психиатрии и что за этим стоит, но это волновало его не более, чем курильщика со стажем волнует вероятность смерти от рака легких. Во всяком случае, он предпочитал думать именно так, и в баг-отчетах программы не нуждался.
  
  Кое-то из коллег удивлялся, почему он все еще возится с семинарами, тренингами и прочей преподавательской деятельностью, вместо того чтобы направить свой блестящий ум исключительно на аналитику. Некоторые завистники списывали всё на желание самоутвердиться за счет юных и зеленых, или же тщеславно покрасоваться на публике - телевизионными ток-шоу и интервью Майер тоже не брезговал. Он не опровергал их догадок, но и не подтверждал. Истина заключалась в том, что Майер-охотник в последние годы банально обленился, а семинары и тренинги были отличным полем для ОНЖ, о чем догадываться коллегам не следовало. В кулуарах телевидения тоже было чем поживиться, а реклама работала ему на руку по принципу "на ловца и зверь бежит". Впрочем, телевизионной тусовкой Майер благоразумно не злоупотреблял, да и атмосферу там создавал не он, что его не устраивало. Зато на своих занятиях в университете или в клинике ОНЖ была продуктивной, а поле охоты всегда под рукой, не говоря об удобстве изучения повадок дичи.
  
  Так и сейчас, он привычно говорил то, что от него ждали, в то время как программа автоматически выискивала свежую добычу. Дело было не из простых: легкие победы Майера давно не интересовали. Чем больше препятствий и сопротивления, тем лучше, тем интересней, тем слаще вкус крови потенциальной жертвы. Понятно, крови символической, хотя бывало всякое, но обычно Майер никогда не делал того, чего не желает партнерша. Упаси боже. Конечно, частенько она хотела в точности того, чего хотел сам Майер, даже если не знала, что ей предстоит, но считала это своим желанием; подобные мелочи были делом элементарной манипуляционной техники и привычной частью игры. К чести Майера, он никогда не использовал гипноз, хотя владел им прекрасно. Нет, Бернард Майер охотился по правилам и гордился этим больше, чем всеми своими дипломами, вместе взятыми.
  
  Совесть, как разновидность чувства вины, была давно обработана его аналитическим умом, и с воображаемым щелчком курсора по ярлыку папки "Совесть" открывался пустой файл. Майер и не щелкал, чего ради? Он был свободен от иллюзий. Подобных папок было много, "Добро" и "Зло", "Вера в Бога", "Идеалы", "Истина", "Любовь" и прочие абстракции, сознательно лишенные контента, честно хранилось в архиве BARNY, как красивые иконки, приличия ради. Если каким-то чудом в эти файлы набивался мусор, то быстро утилизировался.
  
  Эмоции и чувства Бернарда Майера уходили в виртуальную корзину без права восстановления. Так опускаются на дно глубоководного океана обломки сокрушенных бурей кораблей и обглоданные рыбами скелеты потерпевших. Чтобы не всплыть никогда больше.
  
  Виртуальный океан существовал. На заставке рабочего стола BARNY простиралась безмятежная лазурная гладь до горизонта с одиноким маленьким парусником вдали. Едва различимый в пронизанной солнцем дымке облаков - далеко-далеко, где небо сходится с водой - таял призрачный силуэт острова-фантома.
  
  Бернард Майер позволял себе быть романтичным.
  
  В меру.
  
***
Глава 4. М + Ж
  
  - Мужское и женское мышление настолько различно, что одна и та же информация воспринимается мужчинами не так, как женщинами.
  
  Эгон вынул изо рта жвачку, размял пальцами и приклеил на узел своего галстука от Кавалли.
  
  Майер был не впечатлен.
  
  - Кто изучал иностранные языки, знает, как порой забавно встретить знакомое слово, имеющее в другом языке совершенно иное значение, - он позволил себе задержать взгляд на симпатичной девушке с огненно-рыжими волосами ежиком, но тут же заметил ревнивый блеск в глазах сидящей рядом Кристы Шульц. - Одна и та же информация вызывает у мужчин и женщин совершенно разные реакции, как эмоциональные, так и физические. Это прекрасно знают успешные торговцы, которые сознательно или интуитивно используют в работе оба языка: язык женщин и язык мужчин. Я покажу вам, как это работает, а вы мне скажете, почему это работает. Допустим, мне нужно продать машину, пусть это будет Бентли Континеталь, неважно. К примеру... вам, фрау Шульц.
  
   Мисс Хайдельберг расцвела, как вялая роза, которую наконец полили.
  
   Майер тут же пожалел, что остановил на ней свой выбор. Увы, отступать было поздно.
  
  - Фрау Шульц, - проникновенно начал он. - Бентли Континеталь - это зверь. Вы это сами почувствуете, - сказал он доверительно и тихо, будто сообщая нечто секретное. - Мощный, сильный, красивый. Чуткий и послушный зверь. Вы его полюбите, его невозможно не любить. Как только вы прикоснетесь к его гладкому боку... - Майер прикрыл глаза и изобразил поглаживающий жест ладонью, - как только ощутите под рукой твердость рулевого колеса, вдохнете запах кожи в салоне... Это фантастическое чувство. В таком автомобиле вы будете выглядеть особенно женственной, хрупкой, нежной... При этом чувствуя себя в полной безопасности.
  
  Сконцентрировавшись на Кристе, он услышал чьи-то вздохи, но не успел засечь, кого еще возбудила продукция Бентли Моторс.
  
  В постели Криста была хороша, как срубленная береза на лесоповале. Даже листья не шуршали. Мисс Хайдельберг он отымел года два назад и вовремя унес ноги. В который раз Майер отправлял Кристу в папку с мусором, но она неутомимо восстанавливалась, как феникс из пепла: фрау Шульц таскалась на все его семинары, напоминая о себе вновь и вновь.
  
  - Да, с Бентли Конитенеталь вы почувствуете себя защищенной, - продолжил Майер, затолкав в мысленную корзину голое тело Кристы, безучастно ждущее ласк. - Но в глазах других будете трогательно беззащитной. Это необыкновенно красивый и чувственный контраст.
  
  От передозировки беззащитности в глазах Кристы хотелось взвыть.
  
  "Хватит с тебя!" - рассердился он, обнаружив, что от его голоса у Кристы участилось дыхание, сердцебиение и слюноотделение.
  
  Эмоция раздражения исчезла прежде, чем ее можно было заметить.
  
  Майер разорвал зрительный контакт с Кристой и повернулся к молодому человеку невыразительной наружности с загадочной рассадой над верхней губой, где полагалось быть усикам.
  
  - Герр Борзиг, - другим голосом сказал он. - Вы когда-нибудь думали, зачем люди покупают такие машины, как Бентли Континенталь? Пытались понять их мотивы? Я вам скажу. Это статус. Высокий статус и престиж. Знаете, почему есть смысл приобрести такой автомобиль? Вместе с Бентли вы получите то, что не купить за деньги - уверенность в себе. Подумайте сами, герр Борзиг, вы станете преуспевающим человеком сначала в глазах людей, а затем и в собственных. Так это работает. Попробуйте проехать на Бентли Континенталь хоть раз, и это кардинально изменит ваше сознание и образ мыслей. Одна пробная поездка принесет вам больше пользы, чем десять тренингов по мотивации, так что решайте.
  
  - Серьезно? - ошеломленно спросил парень.
  
  "Наивный".
  
  - Абсолютно, - хладнокровно сказал Майер, придавив крышкой корзины отеческую жалость к доверчивому Борзигу. - Мотивация, порожденная позитивным эмоциональным переживанием, куда сильнее, чем просто слова.
  
  "Бентли, какого дьявола? Почему не Майбах?"
  
  - Но вернемся к сути. Я только что продал две абсолютно одинаковых машины. Кто скажет, в чем принципиальная разница между моими словами для покупателя-женщины и покупателя-мужчины? - Майер откинулся на спинку стула, жалобно скрипнувшего под его медвежьим весом, и переключил внимание на более интересный объект, чем Борзиг: зеленоглазую рыжую девушку с мальчишеской стрижкой и мальчишескими же повадками. Сказать с уверенностью, что она предпочитает женщин, он бы пока не смог, но намеревался понемногу пролить свет на этот животрепещущий вопрос.
  
  - Фрау Хансен, я догадываюсь, что лично вы не купили бы эту машину. Просто скажите, в чем, по-вашему, разница.
  
  Стрела попала в цель. От удивления зеленые глаза стали почти круглыми, а рот слегка приоткрылся. Майер быстро впихнул в корзину визуализацию, на что способен этот рот.
  
  - Да, я бы не купила, - пробормотала девушка и слегка нахмурилась, о чем-то размышляя. Вероятно, спрашивала себя, почему. Майеру это понравилось.
  
  Он ждал ответа, улыбаясь краем губ. Программа ОНЖ сканировала объект "Фрида Хансен" на предмет включения в базу данных.
  
  - Мне кажется, в случае с Кристой Шульц вы играли на ее чувствах, - наконец сказала Фрида и перевела взгляд на Борзига. (Тот задумчиво скреб усы или то, что под ними подразумевалось.) - А чем вы привлекли его, профессор... Даже не знаю. Амбиции? Мотивация к успеху? - предположила она и недоуменно покачала головой.
  
  Майер присвоил новой папке кодовое имя ФХ.
  
  - Мотивация снимать красивых кисок, - чавкнул Эгон, перекатив во рту жвачку. - Сами лезут, успевай двери-окна закрывать.
  
  Программа ЮШ активировалась: "Резкая реакция на реплику про кисок. Гнев. Обида. Ревность".
  
  Эгон широким жестом протянул Юдит мятый пакетик "Дирола". Девушка сердито мотнула головой. Зато Криста не отказалась, хотя из вежливости жевать не стала, за что Майер был ей премного благодарен. Юдит с досадой закусила губу, пополнив базу данных еще одной эмоцией.
  
  Желание Майера больно схватить Эгона за ухо и вышвырнуть в коридор никак не хотело лезть в корзину.
  
  - Спасибо, фрау Хансен. Вы совершенно правы, - сказал он. - Говоря с женщиной, я апеллировал к ее чувствам. А к чему воззвал, обращаясь к мужчине?
  
  - К чувствам мужчины! - радостно взвизгнула Моника Мюллер.
  
  "Моя ты хрюшечка, - недобро подумал Майер. - Свинка ненаглядная. Я же тебя уже жарил, что тебе неймется? Нет, пора покончить с этими вольными слушателями".
  
  Никаких гостей и посторонних на семинары и тренинги обычно не допускали - это роняло престиж университета. Для профессора Майера было сделано исключение, по его особой просьбе в рамках "новаторского подхода". Подход этот был продиктован желанием расширить ассортимент особей для ОНЖ. Гости не получали сертификат по окончании семинара, но такие, как Моника, таскались вовсе не за сертификатом.
  
  Майер покачал головой.
  
  - Не пытайтесь давить на чувства мужчины, - многозначительно сказал он, глядя в упор в ее сияющие глаза. - Он вас не поймет, фрау Мюллер. Кто-нибудь все-таки скажет, к чему я взывал, говоря с господином Борзигом?
  
  Эгон поднял руку, как примерный школьник.
  
  - Покупать продукцию Бентли Моторс. Нет, чтобы поддержать отечественного производителя, - со вздохом сказал он и ткнул пакет жвачки Борзигу: - Держи, друг. Бентли - буржуазный отстой. Бери уже Феррари, не ошибешься.
  
  Майер открыл рот, чтобы остудить юмор Эгона ледяной репликой, но сказать ничего не успел.
  
  - Почэму ви все так долго думаэте? - неожиданно спросил чернокожий парень, который все время сидел тихо, настороженно блестя белками по-рыбьи выпуклых глаз. - Очэн простой вопрос. Профэссор апэлировал к его разуму. То эсть к логике. Женчина хочэт чувство. А мужчина хочэт ум. Но некотори не хочэт ум, - он бросил на Эгона суровый осуждающий взгляд. - Поэтому не понимаэт. Или такиэ, как женчина.
  
  Из архива воспоминаний Майера некстати выплыла Кения, пыльная саванна и африканский масай, тяжелым взглядом глядящий на льва. Лев устыдился и ушел. Сначала шел медленно и с достоинством, а потом решил, что с него хватит, и поскакал в кусты, как кот, на которого плеснули помои.
  
  Рядом с тем львом не было львицы. На Эгона во все глаза смотрела Юдит, не говоря об остальных.
  
  - Это ты мне? - злобно сказал Эгон черному. - Это был типа намек?
  
  Он покраснел так, что загорелись уши. На его лице промелькнул целый калейдоскоп эмоций. Майер успел насчитать шесть разновидностей. Африканец молчал, устрашающе раздув ноздри, каждая диаметром с железный евро.
  
  Майер не без труда извлек из памяти его фамилию.
  
  - Господин Руташубанюма не переходил на личности, - он послал укротителю львов красноречивый взгляд, призывающий к миру во всем мире в целом, и между львами и масаями в частности. - Мне так не показалось.
  
  Навык запоминать даже сложные и заковыристые имена был ценным подспорьем в работе. Мозес Руташубанюма впервые услышал свое имя не в исковерканном виде. На его бархатном черном лице радостным белым полумесяцем взошла улыбка. В переднем зубе блеснул инкрустированный камушек.
  
  - Я нэ ходиль по личностям, - вежливо сказал Мозес Эгону. - Никто конкрэтно не имель в виду. Извинитэ, если ви не так подумаль. Я просто про людэй сказаль.
  
  Эгон недоверчиво фыркнул.
  
  Майер оглядел группу и с некоторым облегчением заметил, что напряжение спало. Но, странное дело, внутри его мысленного компьютера, в папке с ярлыком "Интуиция", генерировалось смутное беспокойство, эмоция, которую нельзя отправлять в корзину, не разобравшись и не проанализировав источник тревоги.
  
  Безмятежная гладь океана потемнела и тревожно подернулась рябью, как бывает перед бурей.
  
  
***
  Перерыв на кофе был благословением божьим. Лекция профессора Майера не прошла даром, поскольку Фриду посетило осознание: она устала. Казалось бы, Майер действительно никакой Америки не открыл, но вызвал в группе предвкушение мореплавателей, завидевших землю. Экскурс в нейрофизиологию - фильм о работе мужского и женского мозга - впечатлил не только Фриду: планеты М и Ж оказались гораздо дальше друг от друга, чем двери сортиров. Всё это было чрезвычайно интересно, но требовало концентрации, и какие особи в итоге устали больше, мужские или женские, не мог бы сказать никто.
  
  Хотя профессор обещал не набивать мозги, Фриде казалось, в ее голову залили чугуна. С чучелами больше возни, поняла она. Чугун - это проще, это по-мужски.
  
  К счастью, свежий воздух и стаканчик горячего кофе - вполне сносного - понемногу возвращали ее к легкости бытия, не обремененного избытком осознания. Фрида сидела на скамейке, вытянув ноги и подставив лицо еще теплому солнцу, с блаженством вдыхая пряный дух осенней листвы, смешанный с кофейным ароматом. Моника понеслась за пончиками, какими-то особыми, кремово-орехово-ванильными, с которыми Фрида на ее месте общалась бы поменьше.
  
  Откуда-то потянуло сигаретным дымком, и Фрида лениво повернула голову в поисках источника. На соседнюю скамейку совершали посадку трое гуманоидов с планеты М, вооруженные до зубов бутербродами и кофе. Пыхтел сигаретой не кто иной, как Эгон Ратценбергер.
  
  "Дожился, мистер Колгейт", - Фрида ностальгически вдохнула запах табака. Когда-то и она курила, но бросила из-за детей в клинике. Дети жертву не оценили и огорчились, что Фрида больше не прячется в кустах.
  
  Рядом с Эгоном пристроился Борзиг, грея руки стаканчиком кофе и время от времени обмакивая туда свои куцые усы. Третьим в компании был щуплый тип в очках и прыщах, неприметный настолько, что Фрида не запомнила его имени, и рядом с которым Борзиг был воплощением красоты и мужества, а Эгон казался небожителем Олимпа.
  
  Фрида не рвалась услышать, о чем они болтают, но все трое говорили довольно громко, особенно Эгон. Через минуту она поняла, что умники-разумники с планеты М вульгарно сплетничают, как распоследние экземпляры с планеты Ж.
  
  - Это все бред, Ник, - сказал Эгон, обращаясь к щуплому. - Док купил Континенталь GT своей подруге, и она на нем выглядит так же сексуально и круто, как слюна на ботинке. Контраст нежности и силы, да-а.
  
  - Потому что эта тачка не для баб, - Ник стряхнул крошки бутерброда с коленей, чтобы тут же обсыпаться новыми.
  
  - Да уж, - согласился Борзиг. - Хотя такой шикарной штучке, как Криста, Континенталь подходит. Но если сопля, говорите...
  
  - Слюна, а не сопля, - Ник отогнал ногой голубя, весьма заинтересованного судьбой бутерброда.
  
  - Он сказал, сопля, - Борзиг решил отстоять свое.
  
  - Слюна, говорю тебе! - вступился за истину Ник.
  
  - Это была сопля! Эгон, скажи ему, сопля?
  
  Фрида слегка усомнилась в наличии разума на планете М. Во всяком случае, в корреляции между умом и возрастом.
  
  Достойный сын бургомистра задавил каблуком недокуренную сигарету, проигнорировав урну, которую отец не догадался расположить поближе. Достав из кармана телефон, поелозил пальцем по экрану и ткнул под нос Борзигу:
  
  - Слюна или сопля? - насмешливо спросил он.
  
  Глаза Борзига удивленно округлились. Ник вытянул цыплячью шею и присвистнул.
  
  Фрида бы тоже не отказалась поглядеть, что там такое.
  
  - Вот это си-и-ськи, - застонал Ник. - Сисяндры! Сисюхи! Сисипундры!
  
  Борзиг отупело глядел в экран, не замечая, что льет кофе себе на ногу.
  
  - Тут где-то есть ее жопундра, - сказал Эгон. - Ага, вот. Супержопопундра.
  
  Это был он - язык жителей планеты М.
  
  Фрида почувствовала себя культурно обогащенной.
  
  Она отпила глоток кофе. В голове прояснилось, но что-то не давало ей покоя. Зачем шеф отправил ее на этот семинар? На кой черт ей тема сексуальности мужчин и женщин? Конечно, в хозяйстве пригодится, но разве с этого надо начинать детскому психотерапевту? Она хотела выбрать другой семинар, посвященный проблемам семьи, но шеф с подозрительной настойчивостью рекомендовал ей именно этот, и именно у профессора Майера. "Это вам очень поможет", - сказал он. Конечно, речь шла о работе, но Фрида засекла хитринку в его глазах и заподозрила подвох. Может, померещилось? Что с ней не так, черт возьми?
  
  Разве она не понимает язык мужчин? Ха! Да она понимает его лучше, чем женский! Сисяндры - это прекрасно. Даже древней Грецией повеяло. Бог обделил ее сисяндрами, но собственные сиськеры ее вполне устраивают. Вот у Моники сисипундры, скорее всего. Сисипундры крупные и упругие, не то что большие, но мягкие и висячие, унылые сисюхи. Ник тот еще эксперт прыщавый, ботан очкастый, живых сисюх в глаза не видал, в руках не держал, а туда же, языком молоть.
  
  На соседней лавке велись разговоры, достойные ученых мужей Хайдельбергского университета. Отринув плотское, они обсуждали духовные качества обладательницы прекрасных сисипундр.
  
  - Такая не даст, - авторитетно сказал Борзиг. - По лицу видно, стерва, цены себе не сложит.
  
  - По лицу? - рассмеялся Эгон. - А по руке ты не гадаешь? Или на ромашке: даст-не-даст, даст-не-даст... Ай-ай-ай, не даст! - завопил он.
  
  Борзиг с достоинством смочил в кофе усики.
  
  - У меня вообще-то диплом психолога, - с ноткой обиды сказал он.
  
  - Вау! - Эгон сделал изумленные глаза. - Не домохозяйками едиными жив профессор Майер, надо же... Тогда скажи мне, друг, как психолог. Почему тебе так легко навешать лапшу?
  
  - То есть?.. - не понял Борзиг.
  
  - То есть Континенталь, - встрял Ник. - И бла-бла-бла про престиж и статус.
  
  - Даже грудной ребенок понял, - Эгон дружески похлопал Ника по плечу, так крепко, что того перекосило.
  
  - Это вы ничего не поняли! - вскинулся Борзиг. - Профессор Майер не имел в виду покупку машины. Он подал мне идею! Наверное, заметил, что мне э-э... немного не хватает уверенности в себе. Но я над этим работаю. Думаете, я идиот, уже побежал брать кредит?
  
  Эгон заломил бровь.
  
  - А то нет? Какого черта узнавать, сколько он стоит?
  
  - Нельзя, что ли? Просто интересно!
  
  - Ладно, проехали, - примирительно сказал Ник. - Интересно другое... Как Майер это делает? Я про баб. Он их что, гипнотизирует? На магнит в штанах ловит? Юзает сексуальные техники?
  
  Борзиг задумчиво пощипал усы. Эгон наклонился, что-то отыскивая под ногами. К удивлению Фриды, он поднял с земли свой окурок, неторопливо дошел с ним до урны и даже проследил, хорошо ли тот приземлился.
  
  Ник терпеливо ждал.
  
  - Магнит, - сказал наконец Эгон. - Только не в штанах. А вот тут, - он постучал себя пальцем по лбу. - Не знаешь, что такое пикап?
  
  Фрида не знала и как раз приготовила ухо, но припасть к знанию не успела. На скамейку рядом с ней шумно опустилась та часть тела Моники, которая в М-словаре начиналась с приставки "супер".
  
  - Прости, что так долго, - виновато сказала Моника.
  
  Фрида мгновенно заметила, что та чем-то расстроена. Ее глаза больше не светились радостью, будто кто-то выключил Монику изнутри.
  
  - С корицей не было, - пробормотала она и протянула Фриде промасленный пакет, вкусно пахнущий ванилью. - Попробуй эти, с цветной присыпкой. Шоколадные не стала брать, то есть я их взяла, в смысле, думала, что взяла, но оказывается, не взяла, ну то есть...
  
  - То есть что случилось? - напрямик спросила Фрида.
  
  Моника быстро заморгала пушистыми светлыми ресницами.
  
  - Да ничего... Хотела доктора Майера поймать. Просто п-поговорить, - ее губы вдруг задрожали. - Не вышло. Закрылся в кабинете, я стучала-стучала... Так и н-не открыл.
  
  Фрида выловила из пакета теплый пончик и вручила Монике. Та взяла, покорно и безучастно, но есть не стала.
  
  - Ну и что? - Фрида пожала плечами, недоумевая, в чем проблема. - Потом поговоришь, куда он денется? А может, его там не было? Или занят был, вот и не открыл.
  
  - Занят? - взвизгнула Моника не своим голосом. - Конечно, он занят!
  
  Уронив пончик, она прижала пухлые руки к лицу и неожиданно расплакалась, как ребенок.
  
  Впав в ступор, Фрида молча смотрела, как дрожат от рыданий ее плечи и как трясутся колечки волос, похожие на маленьких золотых барашков.
  
  - Ужасно занят! - всхлипывала Моника. - А Криста уж как занята! Ы-ы! Сука! Гадина! Она там, с ним! Я слышала ее голос!
  
  Матерное слово пришлось позаимствовать из лексикона жителей планеты М.
  
  Обняв трясущуюся Монику, Фрида тихо гладила ладонью барашков, отчаянно желая вернуть им былую радость.
  
  Упавший в траву пончик с цветной присыпкой понемногу осваивали муравьи.
  
  
***
  
  
Глава 5. Тем временем на планете М
  
   Закрыв дверь своего кабинета и оставшись наконец один, доктор Майер позволил себе роскошь разозлиться. Душить в себе гнев было вредно; проанализировать, чтобы уничтожить, он еще успеет.
  
  Злость требовала одиночества и покоя, и Майер выставил секретаршу прогуляться, чтобы даже через стенку не слышать птичьего щебета по телефону, мелодичного смеха и цоканья каблучков по паркету, а главное, чтобы духу ее тут не было, во всех смыслах, особенно этого омерзительного, удушающего, лезущего во все щели запаха "Шалимар". Сказка Востока! Сады любви! Гадость-то какая. Синтетический бергамот, сказочные поделки химиков! Какого дьявола он подарил Валерии эту пакость? Самоубийца, не иначе.
  
  Он рванул фрамугу, чтобы скорее проветрить кабинет от просочившейся нежности восточного хана и прочей цветочной дряни.
  
  Когда-то Бернард гасил злость, ломая карандаши и раздирая стопки бумаги, что даже с его силой было делом непростым, если подходить к вопросу с умом - крошить кусочки уже сломанных карандашей, а не целые, а стопку брать потолще - треть или лучше половину пачки. После того как секретарь обнаружила в нижнем ящике его стола бренные останки карандашей (рваную бумагу уничтожал шредер) и в ужасе принялась оплакивать бесславную гибель канцтоваров, Майер сменил тактику и приобрел эспандеры для рук - жесткие силиконовые кольца, которые можно было давить сколько влезет, не нанося окружающим материального и морального ущерба. Конечно, никакой эспандер не мог заменить чьей-то сочно хрустнувшей морды. Дома у него была боксерская груша, но обзавестись чем-то подобным на работе было равносильно признанию в слабости, а не в силе. Не говоря о смешках за спиной: спокойный и уравновешенный профессор Майер беснуется у себя в кабинете, атакуя грушу с портретом Зигмунда Фрейда или, не приведи господи, ректора университета. (Бернард бы предпочел второе.)
  
  Бернард Майер был самолюбив. Дьявольски, зверски самолюбив. Он знал это за собой, но не считал недостатком или пороком. Лишенный самолюбия человек попросту жалок и смешон. Он позволяет другим вытирать о себя ноги, унижать и топтать, кому как вздумается. Майер понимал, что самолюбие, как и всякая эмоция, - палка о двух концах. За какой конец палки взяться, он также знал и уважал себя за это знание. Раненое самолюбие могло опустить в глубины ада, вдавить в грязь и размазать, как жалкого червя. А могло поднять до небес - туда, где победителю поют хвалу херувимы, аплодируют стоя прощенные грешники, а святой Петр приносит раскладной шезлонг и безалкогольный коктейль за счет заведения. Но лишь тогда, когда самолюбие превращается в стимул - сделать себя лучше, изменить в себе то, что послужило поводом быть атакованным, превратить слабость в силу, а лимон в лимонад, и в итоге обойти на беговой дорожке жизни всех тех, кто осмелился пустить отравленную стрелу. И тогда, пролетая на гордых крыльях триумфатора мимо лежащих у обочины врагов, не удостоить жалких негодяев даже прощального плевка. Впрочем, иногда Майер бывал не настолько невежлив, чтобы не попрощаться.
  
  Всю злость расходовать не следовало: необходимо было оставить ее конструктивную часть, ту самую, что станет катализатором работы ума, нужной дозой допинга, подстегнет желание решить проблему.
  
  Что ж, пора. Когда он досчитает до десяти, можно будет насладиться злостью без помех. BARNY будет наблюдать, но не вмешиваться. Полностью отключить систему невозможно: BARNY управляет его сознанием и подсознанием. Сейчас BARNY просто ослабит контроль.
  
  Бернард глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
  
   - Один. Два. Три, - он закрыл глаза, медленно отсчитывая мгновения до благословенного старта. - Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять.
  
  Экран BARNY погас, превратившись в беспросветно черный квадрат.
  
  Кольца эспандеров в руках Бернарда сплющились в лепешки. Его дыхание стало тяжелым, в висках застучала кровь.
  
  К чертовой матери все и всех! Как же все надоело!
  
  Он ринулся ходить по кабинету, сжимая в кулаках многострадальные кольца. Для тигра, кружащегося в клетке, Бернард был слишком тяжеловесен, а для медведя чересчур порывист и импульсивен; сейчас он скорее напоминал узника, запертого в тюремной камере. Не того, кто сломлен отчаянием, а того, кто решительно обдумывает побег и готов свернуть шею охраннику.
  
  Ему хотелось кого-то ударить, что-то разбить, сокрушить, разнести в щепки. К счастью, руки были заняты. Огреть бы ремнем поганца Эгона, думал он, работая кулаками. Как следует! Нет-нет, ремень оставить для других целей... Дать бы кому-то в морду. Один раз, но от души. Врезать этому Руташабе-шубе-черт-как-его-там... Умник хренов, да какое он имеет право так разговаривать с ЕГО Эгоном? Они уж как-нибудь без Руташубы разберутся! Аsante sana, bwana!*
  
  В такие моменты в его памяти бывали сбои. Лишенный контроля BARNY, Бернард позволял чувствам захватить его полностью, захлестнуть волной разум, смести логику. Он мог воображать любую чертовщину, превращать жесткие кольца в руках в хрупкие горла врагов и крушить мир. И неважно, что в последний раз Фред пострадал от рук Бернарда, когда обоим было лет пятнадцать, а Эгона он даже не шлепнул ни разу. Но не значит, что не хотел. Да и сейчас бы не отказался. Особенно сейчас!
  
  На этот раз он остыл быстро - в двадцатый раз превратив круги в овалы, Бернард обнаружил, что злость почти ушла. Он ничего не желал анализировать - просто собирал в мысленную кучу то, что его разозлило.
  
  Зловредный мальчишка посмел демонстрировать другим, что он его не уважает.
  
  Двадцать... маловато. Казалось, черный силикон поглощает злость. Кулаки Бернарда вновь сжались, как клешни.
  
  Двадцать один.
  
  Мелкий щенок наглядно показал всем, что профессор Майер позволяет себя унижать, безнаказанно и сколько вздумается. Из его семинара всегда можно сделать маленькое развлекательное шоу, выставить его, Бернарда, посмешищем, заставить притворяться благодушным кретином, поскольку другого выхода у старого дурака Берни просто нет!
  
  Двадцать два. Он шумно выдохнул. С каждым выдохом понемногу уходил гнев.
  
  Так. Все это ерунда, по большому счету. Эгон пытается ему подражать. Не дорос, сопляк! Правильно игнорировать объект охоты - это искусство, а не кривлянье обиженного школьника. Мелкий хулиган с задней парты скачет у доски, пока нет учителя, и дергает за косичку соседку той девочки, в которую тайно влюблен. Двойка тебе, Эгон! Разве это охота?
  
  Нет, не в этом дело, мрачно думал Бернард. Эгон мстит за Анику. За Анику Майер, которая никогда - пока он, Бернард, жив! - никогда не будет встречаться с глупым мальчишкой. Его дочь не для таких, как Эгон Ратценбергер! Эгон, жалкая бледная копия его самого, что может быть хуже? Плохо то, что Эгон подозревает Бернарда в связи с его матерью. Мальчик не настолько глуп и слеп, чтобы не догадаться, не настолько черств, чтобы ничего не почувствовать. Хелен стала терять голову. Еще немного, и она выдаст их обоих с потрохами, и тогда Фред... Стоп-стоп. Разве это не то, чего он желал?
  
  Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять.
  
  Нет. Это не то, чего он желал. Он не хочет уничтожать Манфреда Ратценбергера, хотя когда-то мечтал стереть лучшего друга в порошок и удобрить им свои крокусы в палисаднике. К черту. Зачем? Достаточно греющего сердце сознания того, что Хелен больше не принадлежит Фреду. Отдаваясь законному супругу, раскрывает что угодно, но не сердце, фантазируя в эти минуты о нем, о Берни, о его невероятных ласках и той мучительно сладкой боли, которая превратилась в необходимость, в неутолимую жажду, в наркотик. Он добился своего, разве нет? Хелен наркоманка, а доза есть только у него, Бернарда. У того самого лопуха Берни, которому они с Фредди плюнули в душу много лет назад. О да, Бернард Майер с радостью поможет дорогим друзьям отпраздновать свадебную годовщину! Глупый Фред спросил, помнит ли он?..
  
  Майер от души расхохотался. В тишине кабинета смех прозвучал жутковато.
  
  Двадцать шесть. Двадцать семь.
  
  Хватка понемногу слабела - руки начали уставать. Бернард перестал наматывать круги по кабинету и теперь просто расхаживал между окном и столом, понемногу успокаиваясь.
  
  "Не лги себе, - включился динамик внутреннего голоса. - Тебе нравится так думать, признайся. Ни черта ты не хотел, все вышло случайно. Ты бы не прожил с Хелен и года, кому ты врешь? Придумал романтическую версию для красоты и утешения? Скоро скатишься до мексиканских сериалов, дурак".
  
  Называть Бернарда дураком имел право только сам Бернард. Впрочем, этим правом он не слишком злоупотреблял.
  
  Правда была где-то посередине. Майер не планировал разрушить семью Ратценбергера. Но факт, что Хелен когда-то предпочла ему Фреда, не давал ему покоя, как незаживающая язва. Год назад Бернард таки добился своего, но не ощутил ни триумфа, ни облегчения, а теперь и вовсе тяготился ролью любовника-мстителя: Хелен ему давным-давно осточертела, но как от нее аккуратно избавиться, он пока не придумал. Хелен Ратценбергер была слишком умной и гордой, чтобы позволить кому-то счистить себя с ботинка, как комок застарелой грязи, и идти себе дальше. В органайзере BARNY появилась памятка: "Разработать сценарий ухода от Хелен".
  
  Сценарии ухода содержались по умолчанию во всех папках программы ОНЖ как ее неотъемлемые элементы, но варьировались в зависимости от обстоятельств.
  
  Имя Хелен не сокращалось до аббревиатуры. Три женщины - три значимых файла BARNY - удостоились чести быть названными по именам и были выделены капслоком. АНИКА, АНЖЕЛА и ХЕЛЕН. Дочь, жена и жена друга. Жена от него ушла, и Бернард хотел изменить ярлык папки на "Анжелу" и даже сократить до "АМ", как рядовой временной файл базы ОНЖ, но не тут-то было. Файл был непотопляем. Майер многократно пытался его переименовать, заархивировать, вырезать к чертовой матери, слить в корзину. Система операцию не выполняла, упорно сообщая, что это ее разрушит. Бернард сдался. Иконка папки АНЖЕЛА поблекла после попыток вырезать, съехала в дальний угол рабочего стола, где плескались волны, выглядела мусором, не желающим тонуть, но так и осталась АНЖЕЛОЙ. Со всеми ненужными архивами-воспоминаниями и все еще функционирующими программами - что поделать, с некоторыми данными Бернард вынужден был иметь дело по сей день. АНЖЕЛА была неразрывно связана с важнейшей системной программой АНИКА, которая, как неотъемлемая составляющая операционной памяти, будет существовать до окончательного крушения центрального процессора BERNARD1971.
  
  
  
  Бернард забыл, сколько времени прожил с Анжелой. Бесконечно, бесконечно много дней и ночей. Но разве это была жизнь? Одиночество с Анжелой, одиночество без Анжелы... Ничто не изменилось с ее уходом. Бернард всегда был один, сколько себя помнил. Дело было не в этом. Анжела, одна из немногих умных, прекрасных и достойных женщин в его жизни, сделала то, что не дозволено никому и никогда. Она УШЛА.
  
  Никто не имеет права от него уйти.
  
  Бернард вновь заметался по кабинету тяжелым, но быстрым зверем, от двери до окна, от окна к стеллажам, и опять по новой. Он тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Жесткие кольца со степенью сопротивления в пятьдесят килограммов были на пороге необратимой деформации.
  
  Двадцать восемь. Никто. Никогда.
  
  Двадцать девять. Не имеет.
  
  Тридцать. Права.
  
  Тридцать один. Его.
  
  Тридцать два. Бросить.
  
  Тридцать три. Бросить.
  
  Тридцать три. Бро...
  
  - Нет! - рявкнул он.
  
  Эспандер в кулаке с треском лопнул.
  
  Мгновенно очнувшись, Бернард недоуменно воззрился на развалившиеся половинки кольца в своей покрасневшей ладони.
  
   "Дрянь качество, что нынче не купи, всё дрянь, - мрачно подумал он. - И карандаши уже не те, что раньше, и силикон из дерьма. Придется взять с нагрузкой сто".
  
  Он вышвырнув кольца в корзину для бумаг.
  
  Руки горели, легкая боль возвращала к реальности. Бернард больше не бегал по комнате. Застыв у окна, он стоял и смотрел на желтеющие листья каштана. Дерево было огромным, ветвистым и застило свет не только в его кабинете. Бернарда неоднократно просили уговорить бургомистра уладить вопрос с ландшафтными архитекторами, не позволяющими выпилить дерево, но он и слушать не стал. Единственный и молчаливый свидетель его метаний и мук, каштан будет здесь, пока не рухнет от старости. Будет, и точка. Потому что он, Бернард Майер, так хочет. Кому не нравится, покупают себе лампы дневного света и вообще идут к дьяволу.
  
  Его мысли вернулись к Анжеле. Почему он вообще про нее вспомнил? Ах да, она должна позвонить. С минуту на минуту. BARNY послала предупредительный сигнал даже в момент гибернации. Или релаксации. Черт его знает, что за режим. Даже позлиться спокойно не дает.
  
  Бернард глубоко вздохнул. Никакой злости не было и духу. Даже странно, что он рассердился из-за чепухи. В последний раз он посмотрел на каштан. Хотелось не думать ни о чем, просто стоять и глядеть, как шевелятся от ветра пронизанные солнечным светом большие желто-зеленые листья. Через минуту даже каштан в его сознании станет другим. Если он вообще о нем вспомнит.
  
  Непозволительная роскошь эти мгновения... Но довольно. Бернард закрыл глаза и выровнял дыхание.
  
   - Десять. Девять. Восемь, - пошел обратный отсчет.
  
  Кто-то стучал в дверь, но он продолжал считать, медленно и размеренно, как метроном.
  
  Никого нет. Доктор Бернард Майер еще не вернулся.
  
  
  
***
  - Я уже думала, ты ушел.
  
   "Не успел", - Майер защелкнул внутренний замок.
  
  Тонкие девичьи руки ласково обвились вокруг его шеи, в нос ударил запах очередных обморочных духов, сжатых губ нежно коснулись чужие, чуть приоткрытые и пахнущие клубникой. К счастью, Криста отстранилась прежде, чем Бернард успел озвереть.
  
  - Бернард! Поздравь меня! - выдохнула она, сияя глазами. - Знаешь, я...
  
  Он остановил ее мягким жестом руки.
  
  - Одну минуту, милая. Сейчас расскажешь.
  
  Отвернувшись от слегка растерявшейся Кристы, Майер прошел к своему столу, плотно уселся в кресло и набрал номер на смартфоне.
  
  Давненько он не звонил сам себе. Ох и соскучился.
  
  - Добрый день, - деловито сказал он, отстраненно слушая, как бубнит в ухо автоответчик: Бернард Майер просил оставить сообщение после сигнала. - Я бы хотел забронировать столик на сегодня на семь часов, на имя Бернарда Майера. На трех персон, - уточнил он, рассеянно глядя сквозь Кристу и удовлетворенно отмечая ее вытянувшееся лицо. - Что-что? На троих, да-да. Шестой, который у фонтана, свободен? Отлично. Спасибо большое.
  
  Криста рванулась к столу.
  
  - Бернард...
  
  - Черт, эта встреча... с коллегами... Присядь пока, дорогая, - пробормотал Майер, небрежно кивнув на кресло. Раскрыв лежащий на столе толстый ежедневник, он с озабоченным видом перелистал страницы, внимательно всматриваясь в каждую и делая пометки, затем, вынув из ящика стола какой-то бланк, принялся заполнять его быстрым и неразборчивым докторским почерком, время от времени заглядывая в ежедневник.
  
  Кто-то подергал ручку наружной двери, которую Майер благоразумно закрыл. Эта дверь вела в кабинет секретаря, попасть в медвежью берлогу, то есть в личный кабинет профессора Майера, можно было только миновав очаровательное, но иногда непреодолимое препятствие в лице Валерии Кац, которая послушно ушла прогуляться. Тот, кто рвался в дверь, дерганьем ручки не удовлетворился и принялся стучать, сначала робко, потом настойчиво, видимо думая, что доктор может не слышать. Стук перемежался попытками доломать дверную ручку.
  
  - Бернард, там кто-то стучит, - осмелилась отвлечь его Криста. - Ты кому-то очень-очень нужен, - кокетливо прибавила она.
  
  - Постучит и уйдет, - буркнул Майер, не отрываясь от писанины и всем своим видом показывая, что занят. - Вас много, а я один.
  
  Похоже, реплика Кристе не слишком понравилась.
  
   "Мона, поросеночек сахарный, тебя тут не хватало", - Бернард узнал эту манеру брать двери на абордаж: Моника Шульц когда-то была его пациенткой. Проблема ушла, Моника - нет.
  
  Насилие над дверью прекратилось. Доктор Майер продолжал трудиться, не поднимая головы. Краем глаза он видел, как Криста нетерпеливой лошадкой переступает с ноги на ногу, приглаживает волосы и взволнованно трогает пальцами какое-то серебристое украшение на шее.
  
   "Не хочешь присесть, ну и не надо. Дважды не предлагаю".
  
  Наигравшись с бумагами, Майер деловито придвинул к себе ноутбук. Криста прерывисто вздохнула, и он понял, что начал перегибать палку.
  
  - Извини, милая. Как назло, масса дел, - Бернард откинулся на спинку кресла с видом добродушного, но занятого босса, который, так и быть, готов уделить минуту подчиненному. - Как ты?
  
  Криста была уже не та, что десять минут назад. Она слегка хмурилась и щурила глаза. Чуткие ноздри ее красивого носа дрожали, принюхиваясь: запах духов "Шалимар" так и не выветрился. Майер решил пересмотреть свое негативное отношение к стойким "Садам любви": как говорится, нет худа без добра.
  
  - Ты так сильно занят? - потерянным голосом спросила Криста.
  
  - Для тебя? Ну что ты, - Бернард улыбнулся, покачал головой и "незаметно" глянул на настенные часы, затем мельком на ноутбук. - Для прекрасных дам грех не найти время.
  
  Криста изменилась в лице. Что смутило ее больше, часы или дамы во множественном числе, он не знал, но это было и не важно. Она с досадой покусывала губы, которые он в принципе тоже был бы не прочь куснуть по старой дружбе. Тонкие красивые пальцы нервно поглаживали цепочку с кулоном, блестящим между грудей, как большая слеза. Скоро туда капнет настоящая, без особого сочувствия подумал Бернард.
  
  Неподъемным медведем он сидел за столом, скрестив руки на груди, и вставать явно не собирался. Криста вздохнула, собираясь со свежими чарами, и, наконец, пошла в атаку: распахнула пошире свои голубые глазищи и улыбнулась Бернарду той чудесной ангельской улыбкой, которая когда-то помогла ей стать Мисс Хайдельберг, но которая никогда не поможет стать фрау Майер.
  
  - Бернард. Я только хотела тебе сказать... Я поступила в Уни, - в глазах цвета весеннего неба еще трепетала надежда. - На факультет психологии. Через два года буду твоей коллегой.
  
   "Что?!"
  
  Виртуальный доктор Майер вскочил, огрел Кристу ноутбуком по красивой белокурой головке и вышвырнул в коридор, как нагадившую кошку.
  
  На лице реального Майера не дрогнул и мускул.
  
  - Я больше не буду морозить глупости, - Криста кокетливо сложила ручки на груди, изображая раскаяние. - Ну откуда я знала, что Мильтон Эриксон - это не студент из нашей группы? Теперь все будет по-другому, ведь правда?..
  
   "О да! Совершенно по-другому!"
  
  Демонстрировать какие-либо эмоции было фатально. Сценарий "Отшить Кристу" предполагал тактику под названием "Отключение батареи" и был с точки зрения Майера одним из милосердных вариантов. После сообщения о "коллеге" Бернарду захотелось поменять сценарий на более радикальный, в стиле "Ледяной душ", но он сдержался. Нет, он будет медленно, но верно понижать температуру, пока ей станет с ним холодно... Очень холодно.
  
  Широко раскрыв глаза, Криста ждала реакции.
  
  Файл "Юмор" отреагировал визуализацией: Бернард вскакивает и радостно танцует вприсядку, выбрасывая ноги. В полку психологов прибыло!
  
  - В самом деле? - Майер изобразил вежливую улыбку и тут же нахмурился, отыскивая донельзя озабоченным взглядом что-то справа от Кристы, затем слева. - Это прекрасно. То есть... Почему вдруг психология? А как же твой вокал? Прости, перепутал... Дизайн, конечно... Посмотри, там нет зеленой папки? За тобой. Нет? А на стеллаже? Зеленая, с железными уголками.
  
  Будто в полусне, Криста послушно повернулась, отыскивая несуществующую папку. Майер видел, что она попросту не в силах ее искать. Сраженная его равнодушием к столь важному известию, Криста стояла к нему спиной, не двигаясь. Ее плечи поникли, а руки безвольно повисли вдоль тела, как шеи издохших лебедей.
  
  Майер обласкал взглядом ее точеную фигурку с круглой попкой и вздохнул. Нет, к черту. Пусть уносит свою попу, откуда принесла. Коллега! Мисс Психолог! Это уже ни в какие ворота. Он принялся выдвигать ящики стола, "озабоченный" пропажей важной папки, но в этот момент лежащий на столе смартфон разразился знакомой трелью, избавив Майера от лишнего театра.
  
  - Жена, - виноватым голосом доброго семьянина сказал он, не торопясь нажать соединение. Пусть Криста очнется и посмотрит на экран: он не лжет.
  
  Криста посмотрела. Прислонившись спиной к стеллажу, она застыла, неотрывно глядя на Бернарда остановившимся взглядом влажно блестящих глаз.
  
  - Анжела? - жизнерадостно сказал Майер и уставился куда-то в потолок, "забыв" про Кристу.
  
  - Бернард, - раздался в ухе знакомый отрезвляющий голос. - Я нашла тебе домработницу. Открой почту, я скинула тебе бланк договора о найме. Все в порядке, но ты все-таки сделай одолжение, ознакомься.
  
  - Зачем? Я тебе доверяю, дорогая. Кому еще, как не тебе?
  
  Ему хотелось посмотреть на Кристу, но он продолжал мечтательно изучать лепнину на потолке, где среди орнаментальных листьев и мелких нагих амуров по углам ему будто бы виделось лицо супруги. (Не дай господь!)
  
  - Прочти договор, - настойчиво сказала Анжела.
  
  - Думаешь, мне понравится? - ласково спросил он.
  
  - Бернард? - в голос Анжелы закралось подозрение: - Ты не один?
  
  Она слишком хорошо его знала.
  
  - Что ты, я один. Как ты подумала? У меня перерыв, все меня бросили.
  
  Мимо воли он произнес последнее слово с какой-то особой интонацией и тут же разозлился на себя. Анжеле его обиды смешны. Один он или нет, ее совершенно не интересовало.
  
  - Бернард, мне некогда играть в твои игры, - нетерпеливо сказала она. - Может, мне еще и подпись за тебя поставить? Не делай из меня своего поверенного, мне есть, чем заняться, - ее голос стал жестче. - Распечатай в трех экземплярах, два ей отдашь, для нее и для агентства. Прочитай сначала, там какое-то глупое условие в дополнительных соглашениях.
  
  - Кому, ей? - не понял Бернард, чьи мысли гуляли в других сферах.
  
  - Домработнице, кому еще! - рассердилась Анжела. - Господи, да что ты там делаешь, о чем ты вообще думаешь?
  
  Что он делает и о чем думает, ее тоже не волновало. Это были просто слова.
  
  - Не волнуйся, все в порядке, - сказал он. Еще одни ненужные слова.
  
  Хорошее настроение от игры с Кристой развеялось как дым.
  
  - Хватит с меня, - резко сказала Анжела. - Ты попросил, я свое дело сделала. Все равно эта девушка долго не продержится. Как всё у тебя, - не сдержалась она.
  
   "Не всё!" - хотел сказать Бернард, но не успел. Анжела оборвала связь.
  
  Он повернулся в кресле, отыскивая взглядом Кристу.
  
  Кристы не было. Он даже не заметил, как та ушла. От приоткрытой двери тянуло сквозняком.
   ________________________________________________________________________________________________________
  * Аsante sana, bwana (суахили) - Большое спасибо, мистер
  
  
***
  
  
Глава 6. Тем временем на планете Ж
  
  - Профессор Майер?..
  
  Конечно, Фрида не собиралась его отлавливать, как какая-нибудь глупышка Моника, совершенно не собиралась, еще чего. Но раз уж доктор Майер оказался на стоянке... Вовсе она не специально за ним шла, разглядывая широкую спину в мятой рубашке и безуспешно приноравливаясь к великанскому шагу. Просто им было по пути, ведь где-то тут ее велосипед.
  
  Майер обернулся и остановился, глядя на Фриду без тени удивления, будто привык, что за ним кто-нибудь, да тащится. Фрида почувствовала, что глупо краснеет.
  
  - Фрау Хансен, - сказал он и уточнил: - Фрида Хансен.
  
  За двадцать пять лет Фриде порядком надоело свое имя, и будь ее воля, давно бы сменила его на другое. Но не в эту секунду. Так, как произнес его Майер, не произносил никто и никогда. В чем тут дело, она не знала. Не может ведь чужой человек вложить в одно слово столько симпатии, тепла и... знать бы, чего еще. Будто Майер попробовал имя на вкус и решил, что оно очень даже съедобное.
  
  Она сделала навстречу ему еще шаг-другой и застыла, охваченная смутным беспокойством. Вблизи Бернард Майер был еще крупнее и выше, чем ей казалось, но чем он ее так волновал, она не могла понять. На долю секунды Фриду охватил нелепый страх, но это было лишь мгновение.
  
  Его глаза оказались необычного цвета, которому нет верного определения. Можно было бы назвать их зелено-карими, но их истинный цвет был гораздо сложнее. Странность была не в этом. Расшифровать взгляд Майера было не легче, чем отгадать, что лежит на дне глубокого и тихого лесного пруда: затонувший сундук золота, колесо от трактора или авиабомба времен второй мировой - в этом пруду могло скрываться что угодно, даже чудище Лох-Несс. Забыв, что хотела сказать, притихшая Фрида молча смотрела в его глаза, отыскивая то ли сокровище, то ли чудовище, и чувствуя, будто невидимое магнитное поле затягивает ее в зачарованный портал. То ли от медвежьей туши Майера шло тепло, как от хорошей батареи, то ли Фриде просто отчего-то стало жарко - так, что даже вспотели ладони и загорелось лицо. Все умные мысли враз вылетели из ее головы, оставив лишь детское удивление и робость: перед ней был кто-то ужасно большой, сильный и совершенно необыкновенный; к счастью, было не похоже, что этот человек намерен причинить ей вред.
  
  - Я могу вам чем-то помочь? - сказал Майер, по-прежнему не сводя с нее внимательных глаз. Только что он шел так быстро, что Фрида едва за ним поспевала, но сейчас казалось, доктор Майер совершенно никуда не торопится и рад выслушать все, что ему скажут.
  
  Фрида знала, что ее щеки пылают, и подозревала, что сейчас похожа на идиотку. Всему виной дурацкие разговоры про магниты в штанах и хитрые техники Майера. Наслушалась ерунды, и вот результат.
  
  - Простите, профессор, я знаю, это глупый вопрос... - начала она, изо всех сил пытаясь стряхнуть наваждение и не желая втягиваться в какой-либо майеровский портал с медвежьим подогревом, даже если это плод ее воображения.
  
  Она перевела взгляд на губы Майера, но это делу не помогло: губы были не менее притягательные, чем глаза, и пялиться на них не следовало бы, но, как назло, хотелось смотреть и смотреть. Особенно когда они вот так едва заметно улыбались.
  
   "Скольких дур эти губы перецеловали... Притом неизвестно, в каких местах", - Фрида забыла, о чем собиралась спросить.
  
  - Почему вы не купили бы Бентли Континенталь? - подсказал Майер. - Нет, это не глупый вопрос. Хотите, чтобы я на него ответил?
  
  Фрида кивнула, почему-то даже не удивившись, что он угадал.
  
  Его глаза стали серьезными, и Фрида внезапно перестала чувствовать себя безмозглой школьницей. Человек, считающей ее дурочкой, просто не мог бы так смотреть и так разговаривать. Спокойно и на равных, без снисходительности и без вежливой фальши. Она интуитивно чувствовала, что интересна Майеру, но его любопытство казалось приятным и ничуть не оскорбительным.
  
  - Вам замечательно подходит ваше имя, Фрида, - сказал Майер. Ничто в интонациях его голоса даже отдаленно не напоминало флирт. - Сказать, почему вам не нужен Континенталь? Вы создаете впечатление человека, свободного от общественных стереотипов. Это хорошо. Это прекрасно. Если вам это нравится. Если вам так комфортно, и если другим комфортно рядом с вами, - прибавил он.
  
   "А вам что, не комфортно?" - почему-то захотелось спросить Фриде.
  
  - Вы имеете в виду необходимость вписаться в социум? - спросила она. - Быть как все?
  
  Майер покачал головой.
  
  - Вы любите мужскую одежду, - он кивнул на ее клетчатую ковбойку. - Знаете, сколько людей на планете носят подобное? Да, вы не хотите быть, как все, Фрида. Но вам нужно кое-что другое. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Вы хотите быть сильной, как мужчина. Свободной, как мужчина. Независимой, как мужчина. Самостоятельной, как мужчина... - он на секунду умолк, глядя в ее глаза с какой-то особенной мягкостью. - Вы когда-нибудь задумывались о том, что это лишь иллюзия, фрау Хансен?
  
  - Что именно... иллюзия? - пробормотала Фрида, не ожидавшая услышать то, что услышала.
  
  В руке Майера звякнули ключи от машины. За его спиной пискнул сигнал открывшейся автомобильной двери.
  
  - Свобода, - с непонятной улыбкой сказал он. - Ваша, наша...
  
  Фрида почти кожей чувствовала, как рассеивается теплое магнитное поле. Он ее отпускал. Уходил.
  
   "Стой! Какого черта! Объясни, что все это значит, что ты имеешь в виду?! Сам в неглаженных шмотках ходишь, что, раз всё иллюзия, можно не стараться?"
  
  - Какое отношение вещи и манера одеваться имеют к свободе и независимости? - Фрида поняла, что не может ни остановить его, ни удержать. - Или это то, о чем вы говорили, про согласованность того, что снаружи, с тем, что внутри? Ваш так называемый Ключ?..
  
  Майер распахнул дверь здоровенного черного ровера, рядом с которым Бентли Континенталь показался бы милым английским пустячком.
  
  - Фрида, - на ее плечо по-дружески участливо легла его большая ладонь. - Вы очень умная женщина, знаете об этом? Но эту рубашку я бы с вас снял.
  
  Едва Фрида осознала смысл сказанного и тепло его руки, как Майер отстранился и скользнул в машину с неожиданной для своих габаритов легкостью.
  
  - Просто потому, что она не сделает вас сильнее и не защитит от тех, кто носит рубашки по праву, - сказал он. - Самообман еще никого не спасал, фрау Хансен.
  
  Дверца ровера захлопнулась, как люк танка. Последнее, что увидела Фрида, была тающая улыбка на губах Бернарда Майера и его прощальная ладонь за тонированным стеклом.
  
  Впервые в жизни Фрида не знала, симпатизирует она человеку или готова возненавидеть.
  
  
  
***
  
  С Моникой они встретились в открытом кафе на набережной, не без труда отыскав столик, за которым можно говорить, не перекрикивая музыку и не задыхаясь от дыма сигарет. Осенний вечер, теплый и тихий, вытянул из всех городских щелей даже самых рьяных любителей учебы. Бойкими мотыльками студенты налетели на все городские забегаловки, откуда лилась музыка, где теплился свет и пахло хоть чем-то съестным или привлекательным; некоторые рванулись на запахи пива, одурманивающего кальяна и загадочных трав. Прокуренные подвальчики дрожали от музыки и веселого гула, впуская в свои недра жаждущих, радостно трепещущих крылышками, и выпуская наружу насосавшихся нектара и заметно отяжелевших. Но это были особые хайдельбергские мотыльки: отряхнув примятые крылья, они быстро оживали, чтобы вновь лететь дальше, на музыку и огни, на запахи и звуки, желая танцевать и кружиться, пока не погаснет последняя звезда в бледных ладонях рассвета и пока робкое солнце не коснется первым поцелуем еще сонных горных вершин. Тогда беспечные мотыльки превращались в невыспавшихся хмурых гусениц, старательно грызущих граниты наук и запивающих твердые знания литрами кофе.
  
  Мысли Фриды о мотыльках и бабочках были навеяны Моникой. Пока Фрида бесцельно колесила по городу, та успела забежать домой и переодеться, и теперь сидела за столиком посвежевшая и улыбчивая, как большая толстая бабочка, подсушившая крылья и снова готовая к полету. Фрида подумала, что Моника из породы тех отходчивых людей, которые бурно радуются и горюют, чьи эмоции ярки и шумны, как фейерверки в ночном небе, но так же быстро гаснут, чья искренность и открытость импонирует, но порой кажется глупостью. Ожившая Моника радовала глаз, несмотря на безвкусную футболку ядовито-лимонного цвета с россыпью блесток там, где натягивали ткань повеселевшие сисипундры. Ее волосы мягко золотил свет уличного фонаря, и его желтые искры танцевали в блестящих глазах Моники, купались в ее кофейной чашке и вспыхивали полумесяцем на ободке дешевого колечка всякий раз, когда Моника подносила пухлую ручку с чашкой к своим влажным розовым губам.
  
  - Бернард был моим доктором, - кофе был горячим, и Моника пила его мелкими глотками, будто целовала чашку. - Я была его клиенткой. Теперь считается неэтичным называть вещи своими именами... Псих, годами лежащий в дурке, все равно клиент. Ну, тебе ли не знать, - вздохнула она. - Наверное, в вашей клинике то же самое.
  
  Фрида неопределенно кивнула. Между собой они по старинке называли детей пациентами, а иногда - маленькими гостями, хотя кое-кто из детей жил в клинике едва ли не с рождения и для кого она давно стала и домом и семьей.
  
  - Если бы не Бернард, я бы наверное умерла, - Моника поставила на стол чашку и подтолкнула ложечкой плавающие в кофейном озерце сливки. - До него у меня было столько психотерапевтов, что всех и не помню. Когда я попала к доктору Майеру, у меня уже от одно слова "психотерапевт" начинал дергаться глаз. Но он... Бернард единственный, кто... - она умолкла и принялась гонять ложкой маленький сливочный айсберг от одного фаянсового берега к другому, глядя, как тот покорно тает.
  
  Фрида испугалась, что Моника опять расплачется, но та утопила остатки айсберга и продолжила:
  
  - У меня была булимия. Знаешь, что за дрянь, да?
  
  - Знаю, - пробормотала Фрида, не уверенная, излечилась ли Моника от нежной любви к холодильнику.
  
  - Нет, не знаешь, - Моника вновь припала губами к сладким кофейным берегам. - Я не ела, я жрала. Я была машиной для захвата еды. Если бы только еды! Когда бог послал мне Бернарда, я уже жевала тряпки и глотала салфетки, только бы заполнить ужасную, ужасную пустоту... - она положила руку на грудь, будто пустота была там, где сердце. - Не поверишь, Фрида, но я весила сорок пять килограммов. Меня выворачивало наизнанку от всего, что я съедала, но я отползала от рвотной лужи и опять запихивала в себя все, что было под рукой, не чувствуя ни вкуса, ни запаха... Только чтобы не было пусто.
  
  Она вздохнула и покачала головой, будто не веря сама себе, и барашки-колечки ее волос заволновались золотой волной, дружно удивляясь, как такое могло быть.
  
  Фрида с трудом поборола желание отшвырнуть ногой стол, обнять Монику и прижать к себе покрепче, как несчастного малыша в своей клинике. Пусть это и крупный малыш. Фрида мягко положила руку на запястье Моники с нелепым вязаным браслетом.
  
  - Все ведь позади? - осторожно спросила она. - Твоя пустота... Ты узнала, от чего она была?
  
  Слегка помрачневшее лицо Моники снова будто осветилось изнутри радостной волшебной лампочкой.
  
  - Бернард узнал, - сказала она, довольно улыбаясь и явно гордясь находчивостью доктора Майера, будто тот откопал в ее огороде клад, а не выявил причины булимии.
  
   "И тут же придумал, чем заполнить пустоту", - недовольно подумала Фрида.
  
  - Я потом расскажу, это долго... - извиняющимся тоном сказала Моника. - У меня было так много потерь в тот год. Никто не мог понять, что именно меня доконало. Не бывает одной проблемы, обычно это клубок запутанных проблем... Противный, злой, лохматый клубок. За ниточки тянуть больно и гадко, но по-другому нельзя. Доктор Майер мне говорил, что обожает решать такие задачи, и это интересней, чем работа детектива. Я обожаю детективы! И мы вместе распутали мой клубок, - гордо сказала она.
  
  Фрида вспомнила про свой кофе, без сливочного извращения и сахара, и отпила глоток.
  
  - И вязать любишь? - она кивнула на браслет, оплетающий запястье Моники.
  
   "Может, и в самом деле существует какой-то ключ, которым Майер открывает сердца, как дверки сейфов? Он говорит с каждым на его языке, как заправский полиглот. И я, дура, попалась. Свобода, независимость... Как он это про меня понял?"
  
  - Я связала Бернарду столько вещей, а он их не носит совсем, - грустно сказала Моника. - Только один шарфик, далеко не самый лучший.
  
  - Шарфик? - переспросила Фрида. - Я бы радовалась на твоем месте. Если каждая клиентка норовит осчастливить доктора хэнд-мэйдом... Слушай, Мон, почему он сам так странно одевается, будто ему на себя наплевать? Как же тогда его слова про внешнее и внутреннее?
  
  Разговор про мужские рубашки Фрида пересказывать не стала, хотя он крепко засел в голове, а смысл сказанного по трезвому размышлению приобрел десяток оттенков, один другого подозрительнее. Ей подумалось, что если выражаться языком домохозяек и детективов, то коварный Майер подсунул ей опасный волосатый клубок, без которого Фриде спокойно жилось до сегодняшнего дня, но который теперь во что бы то ни стало надо распутать.
  
  - От него жена ушла, - сказала Моника, понизив голос до шепота. - Это вообще-то ужасный секрет. Сама понимаешь, с его репутацией...
  
  - С репутацией Казановы? С почетным дипломом Бабника и сертификатом практикующего Донжуана? - Фрида расхохоталась так, что расплескала кофе на блюдце. - Или ты о его профессиональной репутации? Аха-ха! От лучшего сексолога страны и специалиста по проблемам пар сбежала жена?! Какой жестокий удар судьбы!
  
  - Не смейся, - жалобно сказала Моника. - Он правда лучший. Я бы никогда, никогда от него не ушла. Они не развелись, просто не живут вместе, Бернард ее отпустил.
  
  Фрида вытерла выступившие на глазах слезы смеха, глянула на доброе расстроенное лицо Моники и устыдилась своего развеселого злорадства.
  
  - Я не скажу никому, не бойся, - утешительно сказала она, похлопав Монику по руке. - Просто не пойму, почему все вокруг без ума от гениального доктора Майера, страдают от несчастной любви и размазывают сопли, как ты или Криста.
  
  Кристу Шульц они обнаружили в университетском туалете. Мисс Хайдельберг пыталась накраситься, но потоки слез сводили ее усилия на нет, а косметика упала в раковину и разбилась, засыпав пудрой и изгадив помадой девственно белый фаянс. От утешителей Криста сбежала, хлопнув дверью, и на вторую половину семинара, отведенную под дискуссии, уже не явилась. К удивлению Фриды, Моника и не думала торжествовать победу над соперницей, очевидно, приняв Мисс Хайдельберг на свою сторону баррикады, где под Стеной Плача Покинутых Женщин лежали штабелями поверженные Бернардом Майером любящие сердца, пульсируя надеждой и истекая кровью. Увы, на смену одной головной боли Моники пришла другая: теперь она решила, что Юдит Шеффер пялится на Майера влюбленными глазами, а Майер позволяет себе смотреть на Юдит чаще, чем на других. Попытки Фриды доказать, что Юдит нравится Эгон Ратценбергер, разбились о непоколебимую веру Моники в то, что рядом с неотразимым доктором Майером Эгон сопляк и ничтожество, и Юдит уже забыла, как того Эгона зовут.
  
   - Я не знаю, почему другие без ума, - сказала Моника, вырвав Фриду из плена раздумий. - А про себя знаю точно - такого, как Бернард, я уже не встречу.
  
  Фрида удержалась, чтобы не сказать, что бабники - не редкость из Красной Книги, вид не только не вымирающий, а бойко шагающий по планете со смелостью и напором саранчи в кукурузе. Бернард Майер вызывал у нее настолько противоречивые чувства, что разобраться в них ей пока не удалось. Кроме того, не похоже было, чтобы Майер опробовал на ней свои чары бывалого Казановы. Это почему-то было слегка обидно, но... Эту мысль Фрида додумывать не стала. Еще чего не хватало. Пусть только попробует!
  
  - Он тебе что-то обещал? - спросила она.
  
  Моника покачала головой.
  
  - Он никому ничего не обещает. Никогда, - прошептала она. - Он честный... и это ужасно.
  
  - Честный, - проворчала Фрида. - Любитель честно плюнуть в душу и аккуратно слиться.
  
  - Ты не понимаешь, - сказала Моника и заглянула в ее глаза своими, чистыми и доверчивыми как у ребенка. - Скажи, ты кого-то любила по-настоящему?
  
  - Само собой, - буркнула Фрида и старательно размешала в чашке давно остывшего кофе несуществующий сахар.
  
  Фрида любила свою бабушку. Любила детей в клинике. Не всех, конечно, но многих. Особенно Ларса, Сашу и Ника. Кота своего, старого толстого Мурро, тоже любила. Ясное дело, это была не та искрометная страсть, от которой бьются об зеркала в туалетах, роняя косметику и обливаясь слезами, не та любовь "по-настоящему", ради которой вяжут юродивые свитера и от избытка чувств теряют в траве вкусные пончики.
  
  Где-то вдали тоскливо пела скрипка уличного музыканта, терзая нервы и кошельки сентиментальных прохожих. Слегка похолодало, и над гладью реки призрачной вуалью поплыл туман, пронизанный светом городских прожекторов.
  
   "Хочешь правду, Мона? Что моя мать была подстилка и шлюха? Что я с детства насмотрелась на любовь на всю жизнь вперед?"
  
  - Хочешь мороженое? - вместо этого спросила Фрида.
  
  
  
***
  
  На велосипедной парковке студенческого кампуса царила непроглядная темнота - то ли испустило дух освещение, то ли его отключали на ночь. Мысленно обругав коменданта за кретинизм, Фрида закрепила велосипед замком, скорей по привычке: воров такие пустяки давно не смущали, перекусить трос ухитрялись средь бела дня, стоило отвернуться. Загадочные тенденции последних лет радости не внушали, а свинство и воровство напоминало эстафету: один велосипед у Фриды увел раб Аллаха, зато другой угнал сподвижник Христа, свалив грех на мифического араба. Кто покусится на следующий, оставалось только гадать. Быть может, свет отключен злоумышленниками, подумала Фрида, и утром на парковке не обнаружится ни одного железного коня. Воздух подозрительно попахивал сигаретой. Фрида собралась было включить фонарик в мобильном, чтобы осветить если не лицо врага, засевшего в кустах, то хотя бы путь к подъезду, как услышала негромкий женский голос в тех самых зарослях, где мог окопаться вор и злодей.
  
  - Ничего не выйдет, Котик. Он меня читает, как открытую книгу, у меня от него мороз по коже!
  
  Фрида остановилась и замерла, забыв про фонарики и воров. Голос принадлежал Юдит Шеффер.
  
  - Да брось ты, не такой он проницательный, как из себя строит, - это был Эгон Ратценбергер. - Все нормально, он уже на крючке.
  
  - Какой крючок, шутишь? Он на меня и внимания не обратил.
  
  Эгон негромко рассмеялся.
  
  - Ты его не знаешь, детка. Спорим на что хочешь, ты уже в списке. Не делай ничего, он сам подкатится.
  
  - Котик, а если он вгонит меня в транс или в гипноз какой-нибудь, вытряхнет мне мозги? - Юдит говорила взволнованно, но вовсе не как та испуганная девочка, которая впервые переступила порог их с Фридой жилища.
  
  - Рыбка моя, не смеши, на сеанс гипноза нужны обоснованные показания и согласие клиента. Ты разве клиент? Можно и в тюрьму загудеть. Ничего он из тебя не вытряхнет, не переживай. Почитай сама, что такое гипноз и какие допустимы техники, тогда поймешь, что нереально из человека на раз-два вытянуть инфу, особенно если он сопротивляется.
  
  - Все наши планы - дерьмо, - недовольно сказала Юдит. - Ни один не подходит.
  
  - Малышка, давай пока в том же духе, а там видно будет. Я знаю, ты смелая девочка.
  
  Раздался непонятный шорох веток.
  
  - Перестань, - пробормотала Юдит. - Не сейчас, а?
  
   "Котик, рыбка... Это как понимать?"
  
  Фрида молча слушала странный разговор, не особо вникая в суть, но чувствуя нарастающее недоумение: так болтать могли только люди, знающие друг друга не первый день. Или они успели стать Котиком и Рыбкой, пока Фрида с Моникой торчали в кафе? Конечно, нынче дела быстро делаются - на дворе век скоростей, интернет-технологий, охлаждения любви в сердцах и секса на скорую руку, но все же...
  
  - Слушай, в новостях совсем не густо про аварию, - в голосе Юдит звучало разочарование. - Две статейки, как кот начихал. И по телевизору ни слова.
  
  - Вот и хорошо, - пробурчал Эгон. - Мне анти-пиар ни к чему. Хорош летчик, на машине ездить не умеет. Всё, рыбка, я побежал.
  
  Тихо чавкнувший звук Фрида идентифицировала как поцелуй, после чего донеслось что-то вроде мурлычущего "До завтра" и звук стихающих вдали шагов.
  
  Фрида не двинулась с места. Одно слово Эгона внезапной вспышкой вернуло похороненную в глубинах памяти картинку: зеленое поле аэроклуба с флажками и ленточками, люди в ярких комбинезонах и она, храбрая неустрашимая дочь Люка Скайуокера, спрашивает, сколько стоит прыжок с парашютом без инструктора. И тут какой-то противный белобрысый мальчишка заявляет, что небесные просторы покоряют только со справкой от врача и с разрешения родителей, а без инструктора дочь Скайуокера пусть валит на городской аттракцион.
  
  Так вот где она видела этого красавца! Вовсе не в мыльных сериалах, не в рекламе зубной пасты и не на фотографиях почтенного семейства господина бургомистра. Фрида была уверена, что это был Эгон и никто другой, хотя с тех пор прошло лет десять: этому крысенышу ей тогда страстно захотелось врезать по уху, особенно когда он запрыгнул в кабину стоящего на поле спортивного планера и с умным видом знатока принялся ковыряться в приборной панели. Летчик! Черт бы его взял, этого Ратценбергера. Теперь возмужавший крысеныш рассекает по небу со своими кисками, куклами и рыбками, чьи влюбленные липкие слюни заливают кабину и текут по бортам. Достойная смена Бернарду Майеру, покорителю постелей. Славному городу Хайдельбергу нужны герои!
  
  В окне третьего этажа загорелся желтый прямоугольник света. Фрида посмотрела на мелькнувший силуэт Юдит за шторой, очнулась от грез и, забыв о фонарике, направилась к подъезду твердым шагом потрошителя кукол.
  
  
  
***
  
  
Глава 7. Медвежий угол
  
  
  Уже совсем стемнело, когда Бернард наконец добрался до своей берлоги. Поначалу "берлогой" дом Майера не сговариваясь звали все кому не лень, отпуская набившие оскомину шутки, что Бернард Майер прячется в лесу, как медведь-отшельник, сидит в своем медвежьем углу, как большой гризли, и неутомимо сыпали остротами о жизни и повадках медведей. Правда, узнав примерную стоимость подобной берлоги и узрев ее самое, острить обычно переставали.
  
  Дом Бернарда наполовину уходил в поросший лесом холм из песчаника, врезаясь в породу фундаментом и стенами, другую половину скрывали деревья, и даже с вертолета было трудно разглядеть черепичную крышу между густых зеленых крон. Только зимой, когда старые буки и грабы вокруг берлоги теряли листья, можно было заметить, что в холме у ручья живет какой-то хоббит, особенно если хоббит оставлял машину на улице. С дороги затерянный в зарослях дом не просматривался и вовсе, и даже неоднократно бывавшие у доктора Майера гости постоянно проезжали заветный поворот, за которым скрывалось жилище.
  
  Звать его обитель медвежьим углом могли разве что завистники - от центра города до дома было каких-то семь километров. Холм у ручья Хёлленбах был одним из тех внушительных холмов-великанов, что гордо поднимают в небо зеленые лесные бороды с проплешинами из песка и камня и, держа друг друга крепкими плечами, тянутся сплошной грядой от Хайдельберга через Доссельхайм и дальше на юг, храня в своих твердых сердцах тайны Нибелунгов, кровь и золото рыцарей и монахов, секреты, загадки и народные сказки, но, не скупясь, делятся с людьми вечным нестареющим волшебством - красотой.
  
  Давно канули в вечность времена, когда ручей Хёлленбах оправдывал свое пугающее имя. Дьявольский поток утратил грозную силу - оскудел, усох, и теперь печальной тонкой змейкой вился по каменистому ложу заросшего орешником оврага. Бернард про себя называл его Хеленбах: ручей был точь-в-точь как его некогда бурное чувство к Хелен, превратившееся в жалкую ниточку живой влаги и готовое окончательно испариться.
  
  Зато с небольшой деревянной веранды открывался чудесный вид на маленькое, чистое как слеза озерцо в кружевной оправе из темных листьев черники и всё в кисточках бледно-желтых примул. К веранде подступали густые заросли барбариса с алыми, как капельки крови, ягодами, а с тех пор, как ушла Анжела, к разросшемуся барбарису присоединился вьющийся кустарник дикого клематиса. Он поднимался по стене, цепляясь усиками за каждый выступ, стелился лианами по каменным ступеням, вился по деревянным перекладинам, крепко опутывая каждую, и уже норовил проникнуть в дом через окно. Прежде Бернард обрывал зловредного вьюна железной рукой, но тот не унимался. В этом году Бернард совсем забросил неравную борьбу, однако BARNY, содержащая папку "Дикий клематис", время от времени напоминала хозяину о садоводческой нерадивости, особенно когда тот цеплялся ногой за коварно расставленные врагом зеленые сети.
  
  Сейчас, в густеющей полутьме, не было видно ни красот озера, ни разноцветья листвы и трав вокруг сонной глади воды, а лес и вовсе казался черным и мрачным. При появлении хозяина автоматически включился уличный фонарь, вырвав из плена сумерек оплетенную красным виноградом стену дома с настороженными глазами окон, веранду за темными кустами в брызгах ягод и каменную лесенку, ведущую к двери. Гостеприимность родной берлоги была обманчивой: клематис не дремал, поджидая своего часа. Зацепившись за неприметную лозу носком ботинка, Бернард хотя и не упал, но пребольно ударился коленом о ступеньку и мысленно выругался, тут же переименовав папку в "Сволочной клематис".
  
  Прихрамывая, он поднялся в дом и, не включая свет, дотащился до гостиной, где в баре-холодильнике были запасы брикетного льда. Увы, тут его поджидал неприятный сюрприз: льда на месте не оказалось. Видимо Хелен, любительница вермута со льдом, извела последнее, не оставив и кубика для постельных игр. Не то чтобы Бернард их любил (тем более, что из всех температурных стимуляторов предпочитал горячий свечной воск), но лед бывал нужен в хозяйстве, например, как сейчас. Проклятое колено гудело все сильнее, наливаясь кровью и противно пульсируя. Превозмогая боль, он дохромал до кухни, где имелся большой холодильник и в котором можно было найти если не лед, то хоть что-то холодное, в идеале - кусок мороженого мяса. Но и здесь Бернарда постигло разочарование: морозильная камера была пуста, и в ящиках не обнаружилось ничего интересного, кроме прохлады. Только в самом нижнем каким-то чудом завалялась одинокая упаковка равиоли.
  
  Бернард закатал штанину и хмуро осмотрел начинающее распухать колено. Кухонное полотенце куда-то запропастилось; пришлось смочить под краном салфетку и прилепить на ногу. Прихватив равиоли, на целебную силу которых полагаться всерьез не приходилось, Бернард доковылял до гостиной и лег на диван, положив ногу на подушку и пристроив на колено холодный пакет с итальянской чепухой.
  
  Невесть почему он опять вспомнил про Анжелу, поймал себя на глупом желании позвонить ей и пожаловаться на клематис. А заодно и на колено. BARNY тут же отреагировала вспыхнувшим красным экраном с большими буквами "НЕТ!", а внутренний динамик лаконично спросил: "Сдурел?"
  
  Бернард прекрасно отдавал себе отчет в том, что такие всплески - результат привычки делиться с Анжелой будничными мелочами. Никакой жалости к себе он у нее искать не осмелился бы, даже если бы сломал ногу. Особенно если бы сломал ногу: чем хуже была какая-нибудь напавшая на него хворь, тем слабее он был в глазах жены и тем сильнее ощущал ее брезгливое презрение, которое под конец ей было лень прикрывать даже вежливым сочувствием. Бернард не винил ее, поскольку знал, что любые его болезни и травмы ассоциировались у Анжелы с его любовными похождениями, даже если не имели к оным ни малейшего отношения и случались у нее на глазах. Автором этой негативной установки был он сам, поскольку в свое время дал жене не один повод для подобных ассоциаций. Ненавидя его болезни и слабости, она в действительности ненавидела главную: программу ОНЖ.
  
  Анжела была единственной, кто считал ОНЖ слабостью, а не силой. И этого Бернард не мог ей простить, как и ее уход.
  
  Вспомнив наконец про обещание прочитать и распечатать контракт с будущей домработницей, Майер не вставая с дивана подтащил к себе столик с ноутбуком, оживил спящий экран и вошел в почту. В ней обнаружились три письма от Моники Мюллер с вложениями: Мона любила слать ему открытки "со смыслом". Смысла в них не было ни на гран, как и в самих письмах, хотя Бернарду присылали вещи и похуже. Вникать в очередной нежный бред он не собирался, и мысли перешли на другое: как помягче избавиться от адресата. Бернарда не привлекала идея использовать с Моникой проверенные практикой жесткие сценарии, отчасти потому, что не хотелось быть причиной рецидива ее проблем, которые ему же потом и разгребать, если не удастся сбагрить коллеге - и тогда все это затянется до бесконечности. Как и Криста, Моника возрождалась из пепла после всех щелчков по носу и сеансов холодного душа, с той разницей, что не обладала гордостью Кристы и обидеть ее было дьявольски трудно: глупая маленькая свинка прощала Бернарду всё и умудрялась придумывать ему оправдания раньше, чем он успевал сделать это сам. Всё это в сочетании с невиданным упорством и неугасимой надеждой на возрождение его чувств превращало Монику в утомительную головную боль. Была еще какая-то причина, по которой Майер тянул с окончательным разрывом, довольно смутная, что-то вроде удивления ее упрямством и научным интересом к тому, на сколько ее хватит: прошло пять лет, а Моника не сдавалась, хотя в последний раз (четыре свитера тому назад) он осчастливил ее довольно унизительной разновидностью секса, надеясь хоть как-то пронять ее чувство собственного достоинства. Честно предупрежденная о своей незавидной участи, безжалостно связанная ремнями, бедная свинка оказалась растянутой на кровати как морская звезда, больно нашпигованная разными подручными предметами, и едва не захлебнулась тем, что Бернард счел нужным влить в ее пухлый ротик, но, откашлявшись от изобильного "золотого дождя" и стерев слезы с глаз, сообщила Бернарду, что любит его БЕЗУМНО. Особенно теперь, когда знает, что ему на самом деле нравится. Бернард не слишком деликатно намекнул, что с ней ему это не особо и понравилось, чтобы задеть сильнее и дать понять, что муки и страдания распятого поросенка были напрасны. Это ее и впрямь огорчило, но ненадолго: Моника поплакала и сказала, что впредь будет стараться изо всех сил. Никаких "впредь" с тех пор не последовало, хотя миновало уже полгода: Бернарду удавалось ее избегать, что было не сложно - после ухода Анжелы он часто бывал в разъездах и надолго в городе не задерживался. От той ночи у него сохранилось только одно яркое воспоминание: как накануне встречи он давится карри и чесноком, чтобы добавить Моне побольше пикантных чувственных переживаний. Увы, его мучения пропали втуне, а кожа еще три дня пахла так омерзительно, что пришлось отменить несколько встреч. Не успел Бернард перестать благоухать скунсом, как получил усыпанное сердечками и смайликами сообщение от Моники: "Когда повторим?"
  
  Колено больно дернуло, и Майер очнулся от воспоминаний о распятых поросятах. Салфетка высохла и нагрелась, пришлось перевернуть пакет равиоли другой, еще не подтаявшей стороной и снова пристроить на ногу. Отыскав письмо жены среди десятка деловых и не слишком, Бернард скучающе пробежал глазами текст договора, который оказался не только предсказуемо нудным, а и до тошнотворности подробным - Анжела была психологом, занятым в сфере бизнеса, и постоянно якшалась с юристами, поэтому даже к вопросу о домработнице подошла по-деловому, не упустив ничего. От того, что домработница в договоре деликатно называлась "Исполнителем" вместо "Домашней Рабыни", суть не менялась. Бернард и не представлял, что у несчастной столько обязанностей (от количества пунктов зарябило в глазах), материальной ответственности (смысл - чтобы не крушила мебель и технику, не стирала галстуки в кофе-машине и не воровала туалетную бумагу) и прочей головной боли вроде неразглашения личной информации (пусть только попробует!). Устав читать об ответственности бедняжки за каждый гвоздь и каждую тряпку в его доме и заранее жалея идиотку, которая на это подписалась, Майер оценил по достоинству только один-единственный пункт: "Исполнитель подчиняется непосредственно Заказчику". Этим было всё сказано, с этого и надо было начинать, а остальное - чушь и мусор. Под его мудрым руководством любая исполнительница станет шелковой по всем пунктам, а если посмеет нарушить какой-нибудь (хорошо, что их так много!), то горько об этом пожалеет. Пусть только попробует испоганить его галстук. Даже если он их почти не носит. А Заказчик из него хороший, уж сколько заказов он может изобрести, Анжеле с ее свитой юристов и не снилось.
  
  Все эти мысли пронеслись в его голове как шутливая попытка отвлечься от боли, а вовсе не в азартном предвкушении ОНЖ. Дело обстояло с точностью до наоборот: у себя дома Бернард хотел покоя, тем более, что собирался засесть за написание книги "Сексуальные сценарии", и потому, попросив знающую его нужды и привычки Анжелу помочь с поиском подходящей кандидатуры, сказал, что не интересуется ни полом, ни возрастом обслуги, пусть это будет хоть черт, но черт, умеющий готовить, ходить за покупками и худо-бедно убирать, а самое главное - черт тихий и незаметный. Он был уверен, что Анжела подсунет ему какую-нибудь безобразную тихую старую грымзу, пожилую монахиню с постным лицом и тихими молитвами за его, Бернарда, душу, или тихого повара-китайца, от тихости которого хочется проверить, хорошо ли заперт сейф в кабинете, а в лучшем случае - тихого молодого человека с вросшими в слуховые проходы наушниками, который будет жарить суп и варить тосты, тихо воткнувшись в интернет. После звонка Анжелы он понял, что найденная особа женского пола, поэтому мысленно вычеркнул парня с наушниками и китайца; оставалась старуха-монашка.
  
  Он прокрутил текст до слов "Контактная информация и личные данные", надеясь обнаружить фотографию.
  
  Фото было тут как тут. Бернард застыл, вглядываясь в снимок. Пакет равиоли съехал с его колена и плюхнулся на диван, но он этого не заметил.
  
  - Это как понимать? - пробормотал он, обращаясь к невидимой Анжеле и наклоняя ноутбук в разные стороны, чтобы убедиться, что ничего не отсвечивает и картинка не искажается.
  
  - Фотошоп? - после паузы сказал он, попытавшись увеличить снимок и не добившись результата.
  
  - В чем подвох? - поставив ноутбук на столик и не сводя глаз с фотографии, Бернард набрал номер жены.
  
  Номер отозвался короткими гудками.
  
  Бернард вздохнул и с минуту сидел молча, хмуро рассматривая фотографию.
  
  На красивых женщин он за свою охотничью жизнь насмотрелся вдоволь и иллюзий на их счет не имел. Та, что он видел сейчас перед собой, была не просто красива. Она была хороша, как богиня, но в голове Бернарда не пронеслось и тени мысли, даже отдаленно напоминающей восхищение, ни единая восторженная эмоция не тронула его сердце. Бернард Майер был озадачен. Более того, BARNY послала ему сигнал тревоги. Как мало кто другой, он знал, что есть грань, за которой внешняя привлекательность превращает женщину из объекта симпатий и воздыханий в символ и атрибут высокого социального статуса. Обладание такой девушкой равноценно владению хорошей яхтой или самолетом. Этих девушек не любят, а держат при себе и выводят на показ, как какой-нибудь коллекционный автомобиль. Если фотография не лжет, то ЭТА девушка НЕ МОЖЕТ быть домработницей. Таких, как она, поднимают из грязи еще в нежном возрасте, отмывают от дерьма и пристраивают к делу. В лучшем случае это безумно дорогая шлюха, в худшем - агент спецслужб. Шлюху он исключил тут же, агент был нелепостью, оставалось последнее разумное объяснение: девушка с физическими недостатками, возможно, инвалид.
  
   "Дополнительные соглашения!" - вспомнил он и вернулся к тексту договора, с жадным вниманием вчитываясь теперь в каждое слово в поисках разгадки.
  
  - Твою мать, - через минуту сказал он. - Аиша аль-Халиль! Сирийское подданство!
  
  Бернард схватил телефон, едва не раздавив в кулаке. На сей раз Анжела была на месте.
  
  - С ума сошла? - заорал он вместо приветствия. - Какая Сирия?! Какая на хрен Аиша? Где ты ее выкопала?
  
  - Прекрати! - взвилась Анжела, не любящая грубости. - Это называется "спасибо"? Что тебя не устраивает? Это не беженка-цыганка, а приличная девушка, вид на жительство, семь лет в Германии, пять лет стажа домработницы, никаких проблем с языком! Что тебе еще надо? Вдова, скромная, прекрасная хозяйка, чудесно готовит! Мне ее посоветовал... очень надежный человек!
  
  - Кто? - рявкнул Бернард, мгновенно уловивший заминку. - Кто этот человек?
  
  - Да какая тебе разница, господи! - возмутилась Анжела. - Одна знакомая в агентстве. У девушки прекрасные рекомендации, никаких нареканий, все довольны. Работала у очень приличных людей. Что тебе вечно не так? Я, как идиотка, забочусь о твоем имидже, а вместо благодарности должна выслушивать твой мат? - если Анжела заводилась, перебить ее было трудно. - Чем тебе не нравится ее гражданство? Вот он, твой хваленый либерализм! Ложь, поза демократа, болтовня пустая! Что ты, что твой Фредди, корчите из себя толерантных к мигрантам, которых в глубине души в гробу видали!
  
  - Анжела, - попытался вставить слово Бернард.
  
  - Да-да! Ничем ты не лучше своего Манфреда, такой же пропитанный ложью манипулятор и болтун, каких поискать! Слава богу, тебя в политику не понесло, уж ты бы в стране навел порядок, куда там Ратценбергеру сотоварищи!
  
  - Анжела!
  
  - Нет уж, слушай, раз позвонил! В чем дело, может, она слишком хороша? Не спорю, девушка красивая, еще и в твоем вкусе. Считаешь, она будет мешать тебе работать? Ну так это ненадолго, сам знаешь. Испытательный срок - неделя, если дотянет...
  
  - Что с ней не так? - наконец вклинился он. - Просто скажи мне честно, что не так.
  
  - То есть? - удивилась Анжела.
  
  - То есть у нее три ноги или, наоборот, безногая. Поросячий хвост, шерсть по всему телу, сколиоз пятой степени, что? Говори, не стесняйся.
  
  - Сейчас скажу, слушай внимательно. Бернард. Тебе. Надо. Отдохнуть. Ты переутомился, - сказала Анжела, имея в виду вовсе не работу. - Нет у нее никаких хвостов. То есть я не знаю, но в договоре хвосты не прописаны. Тебе не терпится проверить?
  
  Бернард вздохнул. Какие там проверки.
  
  - Я, вероятно, откажусь от этой кандидатки, - сказал он. - Прости, мне жаль, что ты потратила вре...
  
  - Это еще почему? - ахнула Анжела. - Затеял новую игру? Поиздеваться надо мной решил? Ты можешь внятно объяснить, что тебя смущает, быть может то, что она мусульманка?
  
  Скольких мусульманок Бернард осчастливил своим христианским благословением, Анжеле было знать не обязательно.
  
  - Набожная мусульманка не пойдет работать в дом к одинокому мужчине, - сказал он. - Это исключено. Так что нечем ей меня смущать, да и себя тоже, раз согласилась.
  
  - Одинокий ты мой, - изошла ядом Анжела. - Ладно, ты прав, не пойдет. Тогда что, менталитет? Она не твоя коллега и не студентка, философские и религиозные дебаты с тобой и с кастрюлями вести не будет. Признайся, тебя так сильно смутило ее условие?
  
  - Какое условие?
  
  - О боже, Берни, - простонала Анжела. (Имя "Берни" имело разные оттенки в разные времена их совместной жизни, но сейчас означало "Ты безнадежен и неисправим"). - Как всегда, назло сделал всё, о чем я НЕ просила, но не сделал то единственное, о чем попросила! Вместо того, чтобы прочитать три строчки...
  
  - Тут двадцать страниц маразма! - перебил Бернард, не чувствуя ни капли благодарности к трудам Анжелы и скрупулезного юриста. - Пока я доберусь до твоих трех строчек... Какого черта ей надо, в двух словах?
  
  - В приложении говорится не о том, что ей надо, а о том, что ей не надо, - сладенько сказала Анжела, и он мгновенно уловил в ее голосе нотки злорадства. - Никаких физических прикосновений и телесных контактов. Речь о бытовых прикосновениях вроде рукопожатий, похлопывания по плечу и тому подобном, сексуальные контакты не упоминаются как само собой разумеющийся абсурд... Бедный, бедный Берни, - сахарно прибавила она.
  
  - Гаптофобия?
  
  - Понятия не имею.
  
  "Ложь", - понял Бернард.
  
  - Гаптофобия или нет, но при нарушении этого пункта соглашения контракт будет считаться автоматически расторгнутым, - сказала Анжела. - И не говори потом всем вокруг, что ты не знал, потому что не дочитал двадцать страниц маразма.
  
  "Обиделась? Так тебе и надо".
  
  - Ладно, - вздохнул он. - Не сердись. Я на самом деле хотел тебя поблагодарить.
  
  - Неужели? - язвительно сказала Анжела. - Как это я не заметила, дура старая...
  
  - Ты не старая.
  
  - А, просто дура. Какое облегчение. Всё, ты уже наблагодарился?
  
  - Еще нет. Аника не звонила?
  
  - Слушай, хватит, Бернард. Нет, не звонила. Тебе так нравится пожирать мое время? У меня полно работы.
  
  - Хорошо, понял. Последний вопрос. Кто-то делает ставки на меня и эту Аишу? Сколько она продержится. То есть сколько я продержусь.
  
  "Богатенький дружок Анжелы решил поразвлечься, подсунув мне дорогую шлюху, которую нельзя трогать. Пальцем тронул - контракту конец. Забавно, черт возьми!" - мрачно подумал Бернард. Версия показалась ему наиболее вероятной.
  
  Анжела неожиданно рассмеялась, вполне искренне.
  
  - Ставки? Отличная идея! Как мы не догадались? Ну всё, мой друг, спокойной ночи.
  
  Едва он собрался всерьез поблагодарить ее за помощь и потраченное время, как в ухо полились гудки.
  
  Острая пульсирующая боль в притихшем было колене вернулась с новой грызущей силой. Бернард сполз на пол, закинул ногу на диван и так лежал, сцепив зубы и зажмурившись, не в силах думать ни об Анжеле, ни о домработнице, ни о кознях врагов.
  
  
***
  
  
Глава 8. Аиша аль-Халиль
  
  
  Ночь прошла отвратительней некуда - в дружеской компании обезболивающих таблеток, зубовного скрежета и изощренных планов мести Артуру Норманну: поразмыслив, Бернард окончательно уверился, что за идеей подсунуть ему роскошную недоступную шлюху стоит бойфренд жены. Этого человека он ненавидел до кровавых чертей в глазах и мечтал свернуть ему шею, и только привычка жестко контролировать свои эмоции и методично отправлять их в мусорную корзину BARNY помогала сохранять душевное равновесие и не выдавать своих чувств. Даже Анжела, знающая его как никто другой, не догадывалась, насколько сильна его ненависть к Норманну и как часто вместо колец эспандера Бернард душил крепкое и мужественное, красиво загорелое на островах горло Артура. Дело было не в том, что мерзавец был хорош собой и моложе Майера на десять лет. Настоящий враг должен быть достойным противником, и Норманн соответствовал всем критериям. Артур был более чем состоятельным человеком, и его капитал не упал с неба: негодяй был умен и настойчив, рассудителен и хладнокровен, беспросветно циничен и беспринципен, при том мудр, как змий - в политику не лез и держался в тени, благоразумно не переходя дорогу тем, кому не следует, но подстилая ковровое сукно там, где надо. Возможно, пустись в свое время Майер по стезе большого бизнеса, то был бы сейчас конкурентом Норманна и даже, как считал сам, оставил бы того далеко позади. В сущности, и он, и Артур Норманн, и Манфред Ратценбергер были охотниками-игроками, каждый на своем поле. Их интересы не пересекались, и Норманн до поры до времени ничем не мешал Майеру, пока не положил глаз на Анжелу, вернее, она на него - Анжела была практичной женщиной, но не из тех, кто выбрал бы себе в любовники только денежный мешок. Веселый и компанейский, Артур был объектом симпатий многих дам, но на женщин лишние силы не расходовал и не имел склонности менять партнерш, как перчатки. Бернарду так страстно хотелось думать, что у его врага эректильная дисфункция, что он себя почти в том уверил. Выяснить подробности у Анжелы было невозможно - тема ее личной жизни, свободной от презренного слабака Берни, была табу. Бернард не пытался делать вид, что равнодушен к судьбе жены, но искренне старался дистанцироваться от счастливой новой Анжелы и ее окружения, понимая, что кроме деструктивных эмоций, любопытство ничего хорошего ему не принесет. Не думать о жене было трудней, чем он предполагал. Казалось, Анжела оставила ему в наследство свой незримый дубль, полтергейст - разочарованный, уставший от жизни печальный призрак. Как та змея после линьки, жена уползла к теплу и свету, бросив пылиться в старой темной норе мерзкую сухую шкуру - пустую оболочку своих несбывшихся надежд. Она ушла, но бесплотный дух мертвого брака все еще был здесь - дышащий презрением и брезгливой жалостью, тошнотворно пахнущий плесенью и тленом. Бернарду стоило немалого труда избавиться от голоса Анжелы в своей голове, который, проедая мозг, рассудительно и въедливо комментировал все, что он делал, вторгаясь в его мысли и включаясь в динамике BARNY вместо собственного внутреннего голоса. Бернард знал, что эта чушь - побочный эффект его таланта обрабатывать информацию: так BARNY сообщала ему, что он до сих пор не избавился от негативных переживаний.
  
  Странное дело, но Анжела ему не снилась вплоть до сегодняшнего дня - вернее, сумеречного утра, когда наконец удалось задремать. Уж лучше бы Бернард не спал вовсе: неконтролируемая сознанием программа обработки данных осчастливила его оригинальной визуализацией: голый в чем мать Артур, с крупным возбужденным членом вместо предполагаемого сухого стручка, валялся в их с Анжелой двуспальной кровати и омерзительно хохотал, читая договор о найме. Страницы контракта валялись повсюду, устилая постель ворохом бумаг, смеющийся Артур сгребал их горстями и подбрасывал в воздух, как ребенок, играющий с осенними листьями в парке. Анжела была тут как тут - сидела, покачиваясь, на колене у Бернарда, обнаженная, как и Артур; Бернарду отчего-то было стыдно за ее наготу, слишком родную и домашнюю, хотелось прикрыть ее грудь, тяжело и некрасиво обвисшую, всю в россыпи веснушек и мелких родинок; он было заслонил ее поднятой с пола страницей договора, но Анжела выхватила лист и принялась зачитывать вслух пункт о том, что Исполнитель обязуется удовлетворять Заказчика без рук, но с помощью губ и языка. Бернард прижал ее к себе, пытаясь развернуть к Артуру спиной, чтобы тот не смотрел, но Анжела, заливисто смеясь, вырывалась, вертелась и прыгала на бедре Бернарда, все больнее и больнее шлепая костистым задом по его колену. Он терпел, зная, что стоит разжать объятья, как Анжела перепрыгнет на постель к Артуру: тот уже играл бумагами вперемешку с деньгами. После очередного чувствительного прыжка Бернард замычал от боли и проснулся - злой как черт, на скомканных простынях, мокрый от липкого пота и совершенно не выспавшийся. Под одеялом обнаружился распечатанный вчера контракт, на котором он умудрился заснуть и который теперь валялся в ногах, измятый до безобразия и с надорванной страницей - видно, во сне Бернард месил и пинал его здоровой ногой.
  
  Еще толком не рассвело, но просочившееся в форточку серое утро уже спешило рассказать более чем свежие новости - о прохладе отдохнувшего леса, о бодрящей сырости тумана, а заодно порадовать нехитрой птичьей композицией из двух нот.
  
  Морщась от боли, Бернард сел на постели. Колено отекло, посинело и выглядело так, будто на нем и в самом деле кто-то попрыгал, похоже, что слон. Ощупав ногу, Бернард безрадостно подумал, что придется таки делать рентген. Рабочая неделя только началась, и колено распухло не вовремя. Конечно, чтобы травмы и болезни были удовольствием своевременным, надо либо наносить их себе сознательно, либо заказывать подсознательно. Бернард слишком хорошо знал, как часто болезни и травмы несут людям своеобразную выгоду, а случайности на поверку оказываются непроанализированными закономерностями. Ничего такого он вроде бы не желал... Или желал? Плюнуть на всё и всех, послать к чертовой матери семинар и клиентов, чтобы с чистой совестью засесть за книгу с переломом коленной чашечки? Мысль ему не понравилась, но он честно отправил ее на рассмотрение: анализаатор BARNY разберется с этим позже.
  
  Цепляясь за мебель и стараясь не наступать на ногу, что было проблематично, Бернард доволокся до ванной походкой пьяного гренадера, и этого же гнусного небритого типа обнаружил в зеркале над умывальником. Только увидев собственное мрачное лицо в комплекте с торчащими взъерошенными волосами, Бернард наконец вспомнил о девушке. Разъярившись на Артура Норманна, он и думать забыл о его шлюхе. А между тем вчера он отправил ей сообщение с требованием явиться ровно в половине восьмого по указанному адресу. Говорить с ней по телефону Бернард не имел ни малейшего желания, а в глубине души не хотел и видеть, но раз уж решил принять вызов, то вынужден был играть по правилам. Как именно, он еще не придумал, но общий вектор наметил: Шахерезада не получит от него ни капли внимания, пусть драит полы за семерых поломоек, стирает за дюжину прачек и готовит за бригаду поваров, а если к концу недели выкорчует в саду клематис, то он, так и быть, накинет ей сотенку евро за красивые глаза. Назвав новую программу "Золушка-шлюха", Бернард решил действовать по ситуации. Вопрос, как доказать причастность Норманна к издевательскому розыгрышу, чтобы расправиться с ним по-свойски, беспокоил его гораздо больше, чем то, как вести себя с домработницей. Как он выглядит, Бернарда сейчас мало волновало и, сбривая с алкаша-гренадера щетину, он даже подумал, что чем хуже, тем лучше - не будь проклятого семинара, было бы неплохо явиться пред ясны очи Шахерезады вонючим и небритым заспанным медведем.
  
  Увы, волей-неволей пришлось привести себя в порядок, после чего следовало привести в беспорядок хотя бы пару комнат. Как назло, Бернард был человеком довольно аккуратным и привык раскладывать вещи по местам не только у себя в голове. С уходом Анжелы его привычки почти не изменились, но некогда уютный дом уже не был прежним: Бернард закрыл чехлами мебель, которой не пользовался, а из восьми комнат обитал только в двух, не считая помещения для спортивных занятий.
  
   "Из семи комнат, - напомнил себе он. - У меня их семь".
  
  Об одной из них, запертой на ключ, с дверью, заставленной стеллажом, Бернард старался не думать.
  
  Осушив для бодрости достойную гренадера чашку кофе, он оглядел гостиную другими глазами - оценивающим и хищным взглядом бога Хаоса. Что ж, времени в обрез, пора разрушать привычный мир.
  
  Для начала он подпортил красоту книжного стеллажа, вынув из стройных рядов как можно больше томов. Книги были хорошие и Бернардом любимые, швырять их не хотелось, потому пришлось художественно разложить по полу, пожертвовав только монографией одного коллеги, которого он терпеть не мог. Рвать писанину коллеги оказалось приятно, и вскоре измятые листки и огрызки ученого труда были креативно разбросаны повсюду. Очень кстати пришлась вчерашняя пачка раскисших равиоли - Бернард вскрыл ее и разметал липкое, пахнущее луком и грибами содержимое по ковру, стараясь не заляпать книги, а испачканные тестом руки как следует вытер занавеской.
  
   "Сколько тебе лет?" - включился внутренний голос, но прежде чем Бернард осудил себя за глупое ребячество, программа BARNY сообщила, что он находится в режиме игры, и всё идет по правилам. Игра или нет, Бернард вдруг явственно ощутил душевный подъем от учиняемого разрушения, его охватило необычное чувство свободы и легкости. Он дернул занавеску на окне так, что карниз с грохотом слетел с кронштейнов, и рассмеялся. У него мелькнула мысль, не является ли такое занятие своего рода терапией, и даже вспомнил кое-кого из своих пациентов, кому бы это тоже не помешало. Мысль отправилась на доработку, а доктор Бернард Майер, он же бог Хаоса, забыв и о больной ноге, и о том, зачем ему нужен беспорядок, с хулиганским азартом мальчишки принялся громить собственный дом.
  
  
***
  
  Утро оказалось сырым, холодным и до странности тихим, почти торжественным, как бывает перед грозой. Молчаливые холмы окутал туман. Клочьями гигантского тополиного пуха он прилег в низины, вполз в расщелины между камнями и пробрался в круглые гнезда стрижей на склоне холма, заставив притихнуть их крикливых обитателей. Над оврагом расстелился длинный и роскошный белый шарф, и голос ручья, поющий камням баллады о былом, совсем умолк под влажным мягким покрывалом.
  
  Вдыхая тишину, Бернард стоял на обочине дороги, скрестив руки на груди и глядя вдаль, такой же молчаливый и невозмутимый, как холм за его спиной. Эйфория от погрома рассеялась, но на смену ей пришло такое спокойствие, которого он не переживал даже после вышибающего дух оргазма. В груди была легкость и благословенная пустота, но в эту пустоту, как в невидимый сосуд, с каждым медленным и глубоким вдохом вливалась сила могущественных холмов, торжественная тишина вековых деревьев и покой бескрайнего бледного неба.
  
  Это был другой Бернард. Собственные злобные мстительные метания вдруг показались ему мелкими, глупыми и не стоящими того, чтобы тратить на них энергию.
  
  Ему было хорошо. Так хорошо и спокойно, будто он и в самом деле стал частью того, что его окружало, а может, так оно и было. Нога почти не болела, что было странно, но сейчас все казалось ему разумным и правильным, и ничто не удивляло.
  
  Туман поглощал звуки, как мокрая вата, но чуткое ухо Бернарда, привыкшее прислушиваться к человеческому дыханию, уловило в отдалении шум двигателя.
  
  Он все-таки вышел встретить Шахерезаду, понимая, что даже с подсказкой навигатора та наверняка проедет нужный поворот и будет бестолково кататься туда-сюда по безлюдной дороге вдоль Хеленбаха, вглядываясь в туман и гадая, где же дворец султана, после чего начнет обрывать султану телефон.
  
  Мысль о девушке вырвала его из объятий нирваны. Из белесого тумана медленно выплывал плотнеющий сгусток, постепенно принимая очертания белого автомобиля, Бернард уже видел, что это "Опель".
  
   "Опель, как же... Ящик Пандоры на колесах", - мрачно сказал внутренний голос.
  
   "Десять. Девять. Восемь", - как глухие удары сердца, запустился невидимый таймер обратного отсчета, хотя Бернард точно помнил, что не погружался намеренно в измененное состояние сознания. Видимо, BARNY считала по-другому.
  
   Семь. Шесть. Пять.
  
  На мгновение его охватила тоска. Он вдруг почувствовал, что ничего не хочет. Ни борьбы, ни женщин, ни друзей, ни врагов. Никакой работы, никакой книги. Ничего.
  
   Четыре.
  
   "Зачем это всё?" - до странности ясно прозвучало в голове.
  
   Три.
  
   "Уеду отсюда, - Бернард безучастно смотрел, как шурша по гравию, тормозит и останавливается у обочины чужая машина. - Когда всё закончится".
  
   Два.
  
  Автомобильная дверца распахнулась, и вынырнувшая из салона женская ножка в плетеной туфельке коснулась земли. Как осторожная кошка, пробующая лапкой, куда ступить.
  
  Горное спокойствие в сердце Бернарда дрогнуло и пошатнулось. В невидимой проекции горы по ее отвесному склону покатились в пропасть мелкие камни.
  
   "Никуда ты не уедешь", - сказал голос. Не его, другой. Холодный и насмешливый голос программы ОНЖ.
  
   Один.
  
  С изяществом эльфа, покидающего приоткрытый бутон цветка, из машины выпорхнула девушка. Та самая. Нет, лучше, чем та самая. Живая. Без горба, хвоста и копыт.
  
   Ноль.
  
  Бернард не шевельнулся и не сделал ни шагу навстречу прекрасной гостье. Ничто не выдало в нем душевного трепета, да его и не было больше. Бесчувственный, бессердечный и холодный, в эту минуту он не играл. Он был тем, кем был. Потомком алеманнов, варваром, чьи гены несли сквозь века память о пролитой крови и лязге оружия. Эта девушка - никто и ничто. Красивая самочка. Добыча, которую он растерзает, выпьет ее сладкую юную кровь и выбросит, когда захочет.
  
  На варварскую волну Бернард настраиваться особенно любил и переключался быстро и охотно.
  
  - Хэмая? - услышал он мягкий голос и не сразу понял, что это значит "герр Майер".
  
   "Ну здравствуй, - мысленно усмехнулся Бернард. - Сейчас будет тебе хэмая".
  
  Как черногривая гнедая лошадка, ничего не подозревающая добыча шла к нему легкой походкой, стремительной и будто невесомой. Она была без платка, и ее длинные темные волосы шевелил ветер. Шла себе беспечно в грубые волосатые руки Бернарда-варвара, едва заметно покачивая бедрами, грациозными, как бутон тюльпана, почти парила над землей, переступая по грязной щебенке точеными ножками богини. Красивая, как мечта. Воздушная, как фантазия.
  
  Бернард Майер остановил полет мечты и фантазии резким жестом руки.
  
  - Вам туда, фройляйн, - его палец властно указал на съезд с дороги, усыпанный гравием и поросший жухлой травой. - Не оставляйте здесь машину.
  
  С этими словами он повернулся и молча пошел туда, куда показал.
  
  Он не разглядел ни прелестей ее тела, ни красоты лица. Но то, что ему нужно, он увидел.
  
  Страх.
  
  
***
  
  - Проходите, Аиша. Это гостиная, - Бернард вошел первым, не подумав пропустить девушку в дверях. - Здесь небольшой беспорядок, так что вы как нельзя более вовремя. Салам Алейкум, как говорится.
  
  Девушка тихо ахнула. Настроение Бернарда тут же улучшилось.
  
   "Небольшой беспорядок" выглядел так, что его самого замутило от отвращения. Казалось, в комнате дебоширила рота пьяных солдат. Перевернутое кресло лежало на спинке, жалобно задрав кверху колесики, рядом валялся торшер с отвалившимся абажуром, диванные подушки рассыпались по полу, усеянному бумагами и разбросанной одеждой. Рухнувший карниз с грязной сорванной шторой обнажал открытое окно, в которое уже влетела еще бодрая осенняя муха, привлеченная запахом: хаос благоухал портвейном и луком. На грязном столе в липкой лужице вина стояли стаканы, источая зловоние.
  
  С невинным видом Бернард повернулся к Аише. Та стояла, по-детски прикрыв ладошкой нос и рот. Ее глаза - Бернард еще не видал таких, темно-медовых, в бархатной каемке звездчатых ресниц - распахнулись от ужаса; заметив, что Бернард смотрит, она заморгала своими звездными глазами и попыталась взять себя в руки.
  
  - У вас прекрасные рекомендации, - одобрительно сказал он. - Думаю, с такой ерундой вы быстро справитесь.
  
  Аиша судорожно сглотнула.
  
  - Я постараюсь, герр Майер, - у нее был легкий, довольно приятный акцент. - Не волнуйтесь.
  
  - С чего бы мне волноваться? - пожал плечами Бернард. - Это ваша стихия, не моя. Так, где-то тут был наш с вами контракт... - он пошевелил носком ботинка раскиданные по полу обрывки монографии, но поднимать не стал. - Поищите, он где-то здесь.
  
  Прекрасная Шахерезада сделала два шажка по комнате, наступила на что-то скользкое и с тихим вскриком отскочила, как вспугнутая газель.
  
  - Хотел вчера сварить равиоли, - Бернард небрежно согнал с бокала муху. - Как-то не вышло. Вся надежда на вас, фройляйн. Я вам тут список составил, что купить и что приготовить. Где же он... Ага, вот.
  
  Он взял со стола лист бумаги, лежащий уголком в луже портвейна и припечатанный сверху пустой бутылкой, и отряхнул от капель.
  
  - Что вы столбом стоите? - рявкнул он на девушку. - Я вас, кажется, о чем-то попросил. Трудно наклониться лишний раз? Хорошее начало.
  
  Аиша гневно дернула бровями.
  
  - Герр Майер... - начала она.
  
  Смело давя пельмени под ногами, Бернард подошел ближе и уставился на нее сверху вниз тяжелым взглядом. Девушка инстинктивно сжалась и слегка отступила.
  
   "Боишься, что трону? - насмешливо подумал он. - Правильно делаешь. Ох и трону... Но не сейчас".
  
  - Говорите, хорошо знаете язык? - угрожающе спросил Бернард. - Тогда вы знаете, что означает "Майер".
  
  Дико распахнутые красивые глаза понятия не имели, что это значит. Бернард наклонился ближе, будто поверяя важную тайну.
  
  - Хозяин, - веско сказал он.
  
  Аиша молча кивнула. В ее лице появилось какое-то новое тревожное выражение, но Бернард не был уверен, что готов его верно истолковать.
  
  - Вот список покупок, - он бросил на столешницу грязный лист, густо испещренный докторскими каракулями. - Погодите, я дам вам свою карточку.
  
  Он принялся рыться в одном кармане штанов, затем в другом. Сходу не обнаружив искомое, он принялся выгребать и класть на стол их содержимое - две упаковки презервативов, связку ключей, жутковатого вида складной нож, истрепанную кожаную плетку и ошейник с острыми металлическими заклепками. Сверху на кучу он небрежно бросил потертые и лоснящиеся черные перчатки.
  
  - У вас есть собака, герр Майер? - пролепетала Аиша.
  
  - Пока нет, - сухо сказал Бернард.
  
   "Вот дрянь, святой простотой прикидывается!" - рассердился он.
  
  Кредитка нашлась в кармане рубашки. В честь "праздника" Бернард был сегодня весь в черном.
  
  - Мне сейчас некогда искать чертов договор, - он протянул карточку Аише, будто намереваясь сунуть ее ей в руки, но вовремя спохватился: - А, вас нельзя трогать, помню-помню. Что-то инфекционное? Заразное? - неприязненно спросил он и положил карточку на край стола.
  
  Аиша задохнулась от гнева. С чувством глубокого удовлетворения Бернард отметил красивый спектр обиженных эмоций на ее прекрасном личике.
  
  - Нет-нет-нет, что вы, - сжатые в кулачки руки молитвенно прижались к груди. - Это не заразное! Понимаете, дело в том, что я...
  
  - Вот и хорошо, что не заразное, - грубо оборвал Бернард. - Мало ли что вы там из вашей Сирии привезли.
  
  - Боже, нет! Я там семь лет не была! - воскликнула Аиша, заглядывая ему в глаза и пытаясь отыскать невесть что в его лице. (Что бы она ни искала, этого там и духу не было). - Вам должны были передать все копии моих документов! Я совершенно здорова, у меня есть справка, медицинская страховка и...
  
  - Верю. Избавьте меня от подробностей, - перебил Бернард. - Мне пора на работу, а у вас еще спальня и кухня, кроме гостиной. Там тоже слегка неубрано. Давайте сюда контракт, и я поеду.
  
  - Так он же у вас, - жалобно сказала Аиша и беспомощно огляделась.
  
  Бернард сложил руки на груди и уставился на нее долгим многозначительным взглядом.
  
  - Хорошо, я найду, - торопливо сказала она. - Он где-то здесь, я поняла, герр Майер.
  
  - Люблю понятливых девушек, - Бернард затолкал в карманы ошейник, плетку и нож, покрутил в руке перчатки и швырнул на диван. - Как там по-арабски девушка... Шармута?*
  
  Нежное лицо Аиши вспыхнуло румянцем. Если шлепнуть ее ладонью по щеке, будет еще красивее, подумал Бернард-варвар.
  
  - Нет-нет, это очень плохое слово, - сказала она, замотав головой. - Оно совсем другое значит.
  
  - Разве? - удивился Бернард. - И что же оно значит?
  
  Аиша как-то смешалась.
  
  - Очень плохая девушка.
  
  - Плохих девушек не бывает, - фыркнул Бернард. - Бывают плохие мальчики. Очень плохие. Держите, это вам.
  
  Он бросил ей связку ключей, что лежали на столе. Аиша пригнулась, инстинктивно закрыв руками голову, и ключи пролетели мимо.
  
   "Что за чертовщина? - озадаченно подумал Бернард. - Здравствуй, Сирия? Я ж не гранату кинул".
  
  Поняв, что это были всего лишь ключи, Аиша покраснела и быстро подобрала их с пола.
  
  - Герр Майер, - совсем робко сказала она. - Вы не показали, где я буду жить.
  
  Бернард озадаченно почесал затылок.
  
  - А черт его знает... Еще не придумал, - он направился к выходу. - Дом большой, где-нибудь да прикорнете. Заеду в обед, тогда и решим. Надеюсь, будет, на что заехать. И еще, - уже в дверях сказал он. - Запомните раз и навсегда...
  
  Он остановил взгляд на ее потерянном личике с горестным изломом бровей.
  
  - Не вздумайте мне звонить.
  
  С этими словами Бернард вышел, из последних сил стараясь не хромать.
  
  Новоиспеченная домработница Аиша аль-Халиль осталась наедине с предстоящими геройскими трудами, в обществе спрятанного между книг включенного диктофона для записи лекций.
  
   _____________________________________________________________________________
  *Шармута (араб.) - блядь
  
  От автора: Обращение "фройлян" в Германии давно не употребляется, и используется либо иронично, либо оскорбительно-пренебрежительно, русский аналог - "барышня". Для лексикона невежественного хама - вполне.
  
  
***
  
  
Глава 9. Колоски и ромашки
  
  
  Виртуозным потрошителем кукол Фрида была с раннего детства. Жертвами падали пластиковые пупсы и резиновые младенцы, красотки Барби и мужественные Кены. Гибли от избытка любви и пушистые, и тряпичные зверушки. Но моделям человеческих существ пришлось особенно несладко и страдали они от рук Фриды куда чаще, чем другие. Мать только вздыхала, обнаружив очередную жертву в бинтах и пластырях: Фрида любила делать куклам операции. Хотя она быстро постигла их нехитрое внутреннее устройство и была разочарована его пустотой, унывать не стала и посвятила себя имплантации органов, стремясь восполнить досадное упущение производителей. Куклы и пупсы, перенесшие множественные внутриполостные и внутричерепные операционные вмешательства, так и не помогли Фриде Хансен сделать карьеру великого хирурга и бесславно почили в бозе, но желание Фриды ковыряться в существе под названием "Человек" не исчезло, переместившись в другую, нематериальную плоскость.
  
  Кукла по имени Юдит Шеффер была достойным объектом для потрошения: вчера, когда Фрида вернулась вслед за ней в приют бедного студента и "между прочим" спросила, не заходил ли Эгон за своей курткой, Юдит не моргнув глазом солгала, что нет, и что после семинара она его не видела. Вечерний сеанс трепанации кукольного мозга не удался - Юдит сослалась на усталость и ускользнула к себе. Спать она и не думала - из-за ее двери неслась музыка, мешая Фриде сосредоточиться на изучении такого интересного предмета, как пикап. Пожелав кактусу спокойной ночи и забравшись в постель, Фрида на секундочку заглянула в интернет выяснить значение загадочного слова. Любопытство обошлось дорого - увлекшись выяснениями, Фрида очнулась в четыре утра и заснула далеко не сразу, впечатленная новыми познаниями. Пикап оказался не просто жаргонным словечком, заменяющим слово "соблазнение". Это была целая система, работающая по определенным схемам, оперирующая набором методов, правил и психотехник, и преподносилась восторженными адептами как разновидность научного знания и особого искусства, не имеющего аналогов. Пикап обучал эффективной и беспроигрышной охоте на представителей противоположного пола. Мудрая наука сочетала в себе вещи, казалось бы, несовместимые, а навыки тренировала самые разные, как-то: успешные манипуляции чужим сознанием, актерское мастерство, умение достигать поставленных целей и верить в себя, искусство быть энтомологом, охотником и коллекционером в одном флаконе и многое другое, но суть была проста: пикап натаскивал охотников на дичь, обитающую в прекрасных землях Сексолэнда.
  
  Обольщать и соблазнять Фриде сейчас было некого, да и начинать не больно хотелось, но тема оказалась настолько увлекательной, что все остальные вопросы померкли на фоне новых ошеломляющих открытий.
  
  Поэтому, когда сонная и пришибленная обретенной мудростью Фрида выползла утром в гостиную и обнаружила там Юдит, никаких сил на терзание кукол у нее не было. Тем более, что Юдит решила, сегодня ее очередь угощать соседку кофе.
  
  - Спасибо, - Фрида благодарно припала к горячей живительной влаге.
  
  Юдит сидела в кресле, подтянув коленки к животу и обняв их руками.
  
  - Ты похожа на рыжего ежика, - сказала она, глянув на встрепанную Фриду.
  
  - Я он и есть, - буркнула Фрида. - Злой рыжий ёж.
  
  - Почему злой? - удивилась Юдит.
  
   "Потому что начиталась про пикап и поняла, что во многом знании много печали, детка. То есть рыбка".
  
  - Еле встала. Читала разную ерунду до утра, дура.
  
  - Я тоже почти не спала, - печально вздохнула Юдит. - Как-то мне нехорошо... Второй день голова раскалывается, ужас.
  
  Вид ее, умытый и свежий, противоречил сказанному. Выглядела Кукла более чем неплохо и на жертву мигрени не походила. Фрида вдруг сообразила, что в Юдит кукольного. Не столько милое личико, кудри, глаза и губки бантиком, сколько голос. Совсем не тот, что Фрида слышала вчера в кустах. Может, не услышь его Фрида и вовсе, продолжала бы думать, что у Юдит попросту такая манера разговаривать - в стиле страдальца Пьеро. Фриде вспомнилась театральная постановка, которой местная любительская студия развлекала детей в клинике. Юдит, со своим надрывным голоском, с черными бровями грустным домиком на бледном как мел лице, была точь-в-точь как тот бедолага Пьеро, разве что без колпака и куртки с помпонами.
  
  - Наверное, это все из-за аварии, - Юдит прижала к вискам кончики пальцев. - Все-таки меня хорошо тряхнуло.
  
  Фрида нахмурилась.
  
  - Тебя не направили к врачу? Может, у тебя сотрясение мозга, а ты по семинарам бегаешь.
  
   "И по кустам с летчиками".
  
  - Да ну его, - буркнула Юдит. - К врачу предлагали, но я отказалась. Думала, все нормально, руки-ноги целы, ничего не болело. Я тогда так испугалась, но даже не удара, а подушки безопасности. Вот вроде знаешь, что она есть, но когда эта гадость в лицо прыгает, не самая приятная неожиданность. Но это потом было... - она рассеянно потерла лицо. - То есть подушку помню, а что до этого было, не знаю.
  
  Фрида почувствовала себя последней сволочью. У Юдит сотрясение мозга или какой-то посттравматический синдром, а она из нее лепит актрису и лгунью.
  
  - Слушай, бросай всё, двигай в клинику! - взволнованно сказала она. - Если не помнишь, значит, сознание потеряла, а это наверняка сотрясение мозга! Давай такси вызову, к черту семинар, я тебе потом запись лекции дам! Сделай томографию, это важнее, чем тусовка у Майера!
  
  - Не поеду я никуда! - капризно сказала Юдит и съежилась в кресле. - Ненавижу все эти осмотры. Само как-нибудь пройдет.
  
  - Как-нибудь? Окей, давай я поеду с тобой, хочешь? - таким голосом Фрида говорила с детьми в клинике. - Вместе веселее. Не думаю, что это много времени займет, потом можем где-то посидеть, мороженое поесть или что ты любишь, а на дискуссии после перерыва все равно успеем. Договорились? Давай тогда одевайся и...
  
  Юдит затрясла головой, тут же тихо ойкнула и прижала ладони к вискам.
   - Нет, - заупрямилась она. - Никуда я не поеду. Мне уже лучше.
  Фрида вскочила с диванчика, на котором сидела, и пошла в новую атаку.
  
  - Вижу, как тебе лучше! Дай мне телефон Эгона.
  
  - Зачем? - подозрительно прищурилась Юдит.
  
  - Пусть отвезет тебя в больницу, если не хочешь со мной, - терпеливо сказала Фрида. - Тем более, он может объяснить, как это всё случилось. Не волнуйся, я его нормально попрошу. Всё равно Эгон вольный слушатель, ну пропустит час, не фатально. Идет?..
  
  Она дружески коснулась руки Юдит, лежащей на подлокотнике кресла.
  
  - Да отстань ты от меня! - взвизгнула Юдит. - Отцепись, лесбиянка!
  
  Вскочив как ужаленная и оттолкнув Фриду, она стремглав бросилась в свою комнату. Закрытый замок щелкнул, как пистолетный выстрел.
  
  По-настоящему Злым Ежом Фрида стала только сейчас.
  
  
***
  
  Семь километров за рулем от берлоги до университета показались Бернарду семью кругами ада. Колено решило отомстить хозяину за излишнюю активность и болело так, что темнело в глазах. Когда он наконец добрался до своего кабинета, уже был не рад, что родился на свет. Впрочем, Бернард и здоровый-то не помнил, чтобы бурно радовался эпохальному событию. Хотя на днях ему именно это и предстояло - его день рождения приходился на Всемирный день защиты слонов, День независимости Мали и Болгарии, Всемирный день без автомобиля и, как теперь понял Бернард, День без здорового колена. Жаль, не всемирный.
  
  Он ввалился в кабинет, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, чтобы перевести дух. Сердце неровно колотилось, по спине с прилипшей рубашкой противно полз холодный пот.
  
  Сидящая за своим столиком Валерия Кац сорвалась с места и ринулась к нему прыжком гепарда. Правда, ни у какого гепарда не было бюста размера 75F, с которым далеко не прыгнешь, но Валерии удалось.
  
  - Что? Что с тобой?
  
  Валерия работала у него третий год, и подуставший от офисной страсти Бернард уже принял решение освежить персонал. Он принялся было понемногу отключать обогрев - забывал о мелких просьбах, пропускал встречи и изображал бешеную занятость, но в ответ получил шквал ревности, оскорбленной гордости и обид, хуже того, запахло шантажом - Валерия знала о некоторых вещах больше, чем следовало. У Бернарда имелись разные варианты финальной развязки со стервами, некоторые более чем жесткие. На свое счастье, Валерия относилась к не самой опасной их разновидности, и ее шантаж больше походил на истеричный блеф. Бернард исключительно редко баловал женщин подарками, обычно это была мелкая чепуха, но с Валерией поступил по-другому - ей достался тот самый Бентли Континенталь, предмет дискуссии, и она знала, что это подарок в знак прощанья. Бернард понимал, что рискует, но вовсе не потому, что Валерия могла потребовать чего-то еще и пристрастилась бы сосать кровь. Он знал, что умом она приняла его доводы так же безрадостно и безропотно, как приняла унизительную компенсацию, но продолжала зависеть от него эмоционально. Ее чувства подогревались слишком частым общением, которого было не избежать, если не уволить Валерию, но та работала за троих и повода не давала. Кроме того, с ней был совсем недурственный секс. Фред, который знал об этой связи Бернарда, в сердцах огрел его клюшкой для гольфа, услышав, что тот собрался избавиться от Валерии. Но от предложения забрать ее себе отказался, со вздохом сожаления сказав, что она слишком вульгарна, хотя бедняжка не виновата, что у нее панельный вид.
  
  Сейчас вид у Валерии был не столько панельный, сколько напуганный.
  
  - Что случилось? - ее прохладная ладонь заботливо ощупала его мокрый лоб. - Ты белый как стенка.
  
  - Ничего, - пробормотал Бернард. - Дай воды.
  
  Пока Валерия трясла грудью над кулером, он добрался до офисного дивана. Трех таблеток обезболивающего должно хватить до перерыва, решил он.
  
  - Что с тобой, мой маленький мишка? - нежно засюсюкала Валерия, присев перед распростертым на диване шефом, сейчас как никогда похожим на злого черного медведя-гризли.
  
  В арсенале охотничьих средств Бернарда была игра "Пожалей Больного Мальчика", рассчитанная на продавливание материнского инстинкта, и с некоторыми особями работала безотказно. В глубине души ему сейчас и впрямь хотелось, чтобы какая-то добрая душа его пожалела (и провела за него семинар), но пробуждать в Валерии мать было бы роковой ошибкой.
  
  - Все нормально, - сказал он и зевнул. - Просто не выспался.
  
  Валерия поджала губы. Почему шеф не выспался, было ясно и ежу. Как и то, почему у него бледный вид. Материнский инстинкт, взволновавший было бюст формата F, для детей не предназначенный, тут же угас, как задутая сквозняком свеча.
  
  - Приходила Моника Мюллер, - сухо сказала она. Раздумав сидеть у его ног, которые невесть где шлялись этой ночью, Валерия вернулась к компьютеру. - Записалась на консультацию. Термин на следующий вторник, раньше ничего нет. Четыре предложения от редакторов для "Сексуальных сценариев". Мужчине отказала, хотя он сотрудник лучшего берлинского изда... - Валерия осеклась под его взглядом. - Резюме остальных у тебя на столе.
  
  Бернард кивнул.
  
  - Мне кажется, или от тебя немного пахнет твоей собачкой? - спросил он. - Не может быть. Наверное, это те странные духи.
  
  Валерия открыла было рот, чтобы возмутиться, но не успела. Дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвался запах парфюмерной свежести вкупе с Эгоном Ратценбергером.
  
  - Медитируете? Не помешал? - радостно спросил он, мельком глянул на бюст Валерии и уставился на Бернарда: - Вау, старик, ты уже подготовился к моим похоронам.
  
  Бернард ненавидел, когда тот его так называл.
  
  - Цветов не будет, - он встал с дивана, и колено взорвалось болью, будто в кость воткнули раскаленный прут. - Только проповедь. Идем.
  
  Путь до своего рабочего места стоил ему вновь взмокшей спины и нехорошего сердцебиения. К счастью, Эгон ничего не заметил. Он прикрыл дверь, прошел к окну и сел на подоконник, примяв атлетическими плечами жалюзи.
  
  - Не злись, - сказал он. - Так получилось. Я не знал, что придумать.
  
  Бернард устало махнул рукой. На разборки с мальчишкой сейчас не было ни времени, ни сил.
  
  - Я понял. Ты мне лучше скажи, что за страсти в новостях? Желтая пресса оскудела сюжетами, или как это понимать? "Во время грозы на Бергхаймер-штрассе попал в дорожную аварию директор аэроклуба Эгон ля-ля-ля".
  
  Эгон дернул губами.
  
  - Ну, было дело. Она меня в задницу поцеловала на светофоре, - он на зацепил локтем жалюзи и принялся их заботливо поправлять. - Ничего такого, задний бампер, фонарь и пара царапин. Уже сделали, сегодня заберу.
  
   "А врать зачем?" - недоуменно подумал Бернард, машинально отмечая характерную мимику и суетливость движений. Умению скрывать ложь Эгон был обязан самому Бернарду, но пока был далек от вершин мастерства.
  
  - Кто, она? - Бернард посмотрел на часы: семнадцать минут до начала семинара. - Газонокосилка? Бетономешалка?
  
  - Юдит Шеффер, - Эгон сделал паузу, но реакции не последовало. - Теперь понимаешь?
  
  - Что я должен понимать? Что старт неудачный? - пожал плечами Бернард. - Развивай сценарий в ремонтной мастерской, нечего тут у меня цирковой балаган устраивать.
  
  - Она на твой семинар приехала, - Эгон играл с жалюзи, катая их вверх-вниз. - К тебе! А мне что прикажешь делать? Смотреть, как ты у меня ее отнимаешь? - он злобно дернул веревочку, и та осталась у него в руке. - Молча наблюдать, как ты забираешь всё, что мне дорого?
  
   "Началось", - подумал Бернард, глядя на сердито покрасневшее лицо Эгона.
  
  - О, сколько пафоса, - холодно сказал он. - Юдит Шеффер не вещь, забирать-отдавать. Не маленькая, сама решит. А если человек не умеет принимать решения, пусть не удивляется, когда за него это делают другие.
  
  - Не уходи в сторону! - с досадой сказал Эгон. - "Другие" - почему-то обычно ты!
  
  - Что ты от меня хочешь? - Бернард откинулся на спинку кресла и заложил руки за голову. - Давай конкретно и по существу.
  
  Эгон угрюмо смотрел на него из-под бровей.
  
  - Не трогай Юдит.
  
   "Это что, карма подкралась? Одну не трогай, вторую не трогай..."
  
  - А если попросит? - усмехнулся Бернард.
  
  - Не притворяйся, всё ты понял! Не попросит, если не спровоцируешь.
  
  - Так ты никогда ничему не научишься, - Бернард перелистал лежащие на столе резюме, задержав взгляд на одной из фотографий. - Что толку, если я уступлю тебе дорогу? Это не поднимет твое самоуважение. Не спортивно, мой друг.
  
  Эгон хмуро молчал, крутя в руках оторванный шнурок.
  
  - У этой девушки проблемы, тебе известно? - продолжил Бернард, следя за ним краем глаза. - Не хочешь, чтобы я возился с ее неврозом, найди ей другого психотерапевта. Иначе хлебнешь с ней дерьма, сам же будешь плакать и просить: "Забери ее от меня, она кусается".
  
  - С чего ты взял? - недоверчиво прищурился Эгон. - Придумал причину для подката?
  
  Бернард только вздохнул.
  
  - Конечно, чем мне еще заняться при моей бедной фантазии... Уж куда мне до тебя с твоими романтичными авариями.
  
  Эгон внезапно побледнел. По его горлу прокатился кадык, лицо нервно дернулось.
  
  - Я не выдумал аварию! - сердито выкрикнул он. - Считаешь, такое можно выдумать?
  
   "Не нравишься ты мне, дружок, - Бернард принялся просматривать бумаги. - И вся эта мутная история не нравится".
  
  - Тише, тише, - пробормотал он. - Я тебя не в чем не обвиняю. Просто не могу понять, что тебе от меня нужно. Заверенную нотариусом гарантию, что я не трону Юдит Шеффер? Что-то я тебя не узнаю. Чем она тебя так очаровала, что ты готов меня загрызть?
  
  - Тебя загрызешь, - буркнул Эгон. - Не надо мне твоих гарантий. Просто забудь о ней, окей? Юдит моя.
  
  - Твоя, твоя, - покладисто сказал Бернард и встал, незаметно держась за кресло. Колено тихо ныло, заглушенное обезболивающим. - Иди в аудиторию, я сейчас подойду.
  
  Эгон не двинулся с места, просто смотрел на него остановившимся взглядом серьезных серых глаз.
  
  Бернард глянул на него вопросительно. Тот опомнился, хмуро кивнул и вышел.
  
   "Когда-нибудь и впрямь загрызет", - Бернард проводил его задумчивым взглядом.
  
  Убедившись, что Эгон не задержался поглазеть на прелести Валерии, он достал телефон и набрал номер своего старого клиента.
  
  - Герр Бауэр? Доброе утро, это Бернард Майер. Не думал, что когда-нибудь воспользуюсь вашей добротой, но, как говорят, "не зарекайся".
  
  
***
  
  В зале лектория стоял многоголосый шум и смех. Эпицентром веселья был, как ни странно, прыщавый Ник. Оживленно блестя очками, дергано размахивая руками, Ник едва ли не прыгал на месте, взахлеб делясь какой-то новостью.
  
  - Нет, это надо было снять на камеру! - вопил он, брызжа слюной. - Мы все чуть не упали! Люди, это цирк!
  
  Он метнулся к окну и принялся что-то высматривать, вытянув шею и елозя пальцами по стеклу.
  
  - Черт, отсюда не видно! Их там три штуки в ряд!
  
  - Прекрати, они сейчас придут, - простонал Борзиг, всхлипывая от смеха.
  
  Фрида с Моникой поглядели на беснующегося у окна Ника и буйно веселящегося Борзига, недоуменно переглянулись и направились к своим местам. Рядом с креслом Моники невозмутимым черным обелиском восседал Мозес Руташубанюма.
  
  - Что тут такое? - с любопытством спросила его Моника.
  
  Мозес загадочно посмотрел на нее из-под тяжелых черных век.
  
  - Кто-то кому-то завидуэт, - пространно сказал он.
  
  Возле Фриды обнаружился более подходящий объект для расспросов - симпатичный молодой человек по фамилии то ли Ротман, то ли Ротберг. Правда, то-ли-Ротман-то-ли-Ротберг тоже говорил с акцентом, хотя слова не коверкал.
  
  - Что мы пропустили? - спросила Фрида.
  
  То-ли-Ротман оживился и заулыбался, будто только того и ждал, что она с ним заговорит.
  
  - Сестры Баргути купили Континенталь-GT. Каждая. По штуке на нос. И правда цирк. Едут одна за другой, в косынках этих... Одна машина золотая, другая серебряная, и где они их выкопали, - он подвинул свой стул поближе к Фриде. - Та, что в лимонной косынке, на золотом, а та, что в белой - на серебристом. Счастливые такие, толпу земляков собрали, стоят там на парковке, Альхамдулиллях, ах-ах. Хвала Аллаху, значит.
  
  - О боже, - расхохоталась Фрида и подтолкнула локтем Монику, но та не засмеялась. Фрида проследила за ее взглядом и поняла, почему.
  
  Криста Шульц, в строгом и элегантном деловом костюме, шла к своему месту походкой гордой королевы, с достоинством восходящей на трон. Милостиво кивнув собравшимся, Мисс Хайдельберг грациозно села, поставив на колени сумочку.
  
  - Это ее не спасет, - шепнула Фрида на ухо Монике.
  
  - Ты считаешь? - с надеждой спросила та и просветлела лицом. - Я думала, она больше не придет.
  
  Фрида хотела сказать что-то вроде "Надежда умирает последней", но прикусила язык. Если верить тому, что она узнала про пикаперов, то шансы Моники и Кристы были одинаково равны. Нулю.
  
  Шум и шуточки по поводу массовых закупок Бентли Моторс и гипноза Майера не утихали. Фрида не заметила, как и когда явился Эгон, и удивилась, что тот тихо сидит рядом с Юдит, не принимая участия в веселье. На Юдит ей смотреть не хотелось.
  
  - Ты что, знаешь арабский? - спросила она у Ротмана-Ротберга.
  
  Тот неопределенно мотнул головой и собрался что-то сказать, но не успел.
  
  - Мы скоро все будем его знать, - ввинтилась в разговор Ева Залевски, женщина лет сорока с усталым недовольным лицом. - Нашли, чему смеяться! Тут бьешься, как рыба об лед, чтобы за квартиру заплатить, а эти, не скажу, кто, понаехали, бедные-несчастные, машины такие покупают, что нам и не снилось!
  
  Криста Шульц вдруг повернула голову и смерила ее ледяным взглядом.
  
  - Кто понаехал, фрау Залевски? - осведомилась она.
  
  - Эй, давайте не начинать, - нахмурился специалист по арабскому языку.
  
  - О, Ротман, - Криста обернулась к новой жертве. - Как там погода в Поволжье?
  
  - Вот курва, - возмущенно прошипела Залевски. - Я тут родилась, чтоб ты знала!
  
  - Прэкратытэ! - рявкнул Мозес Руташубанюма так, что все нервно подскочили. - Взрослий людь, хуже деть.
  
  - Вождь, да ты зануда, - сказал Эгон.
  
  Руташубанюма не удостоил его взглядом, зато осчастливил вниманием фрау Залевски:
  
  - Даже животный нэ кушаэт одинаково, - степенно сказал он. - Один больше поймает, один мэнше. Кто нэ бэгает, умираэт. Есть животный котори нэ бэгает, но умный. Паразита. Забираэт у тэх, кто бэгает. Это жизня. Нэ зависит, гдэ животна родился.
  
  Не похоже было, что Ева Залевски впечатлилась африканской мудростью, но спорить не стала. Рассуждения Мозеса загадочным образом остудили пыл вражды, и опасная искра потухла, не разгоревшись. Даже когда в аудиторию скромными, но гордыми павами вступили сестры Баргути, взрыва эмоций не случилось. Раздалось тихое фырканье, чей-то придушенный смех, Борзиг нервно икнул, и только.
  
  - Девчонки, говорят, вас можно поздравить? - весело спросил Эгон.
  
  Те смущенно заулыбались, не подозревая, что едва не стали причиной мелкого международного скандала.
  
  Эгон Ратценбергер захлопал в ладоши, к нему неожиданно присоединился Мозес Руташубанюма, и через пару секунд вся группа дружно аплодировала сестрам Баргути, сотрясая шумным рукоплесканьем своды амфитеатра. Включая Еву Залевски. Фрида покосилась на нее и поняла, что не смыслит в человеческой душе ровным счетом ничего, а какого черта и сама хлопает за компанию, толком не знает. Возможно, следовало бы начинать с психологии обезьян.
  
  Что подумал вошедший в этот момент профессор Майер, осталось загадкой.
  
  
***
  
  
  - Изначально гендерное мышление было призвано решать задачи, суммарно направленные на выживание и репродуктивные функции человечества. Мышление и поведение мужчин и женщин обусловлены разной мотивацией, отсюда и отличия. При этом и те, и другие имеют общую цель, но идут к ней своим способом, и путь этот в одиночестве невозможен, друг без друга миссия невыполнима.
  
  Криста Шульц послала профессору Майеру полный презрения взгляд холодных льдистых глаз, призванный сообщить, что она уж как-нибудь выполнит миссию без его участия. Бернард принял новость с одобрительной отеческой улыбкой, что Кристе почему-то не понравилось.
  
  Он был слегка удивлен, что в этот раз Криста воскресла так оперативно. Хорошо это или плохо, он пока понять не мог, но надеялся на первое. Бернард в душе был сторонником естественного отбора во всех сферах бытия и считал, что лавров победителя достоин только тот, чей ум не устает искать пути, чьи руки не опускаются от неудач, а его, Бернарда, функция - способствовать победам в меру сил. Одна зловредная жертва ОНЖ как-то сказала ему, что это красивые слова, которыми он цинично прикрывает свинское отношение к женщинам. Как можно было приравнять два лучших оргазма в ее жизни к свинству только потому, что их было не три и не триста тридцать три?
  
  BARNY тревожно просигналила, что его мысли неподконтрольно утекают в другое русло. Бернард мысленно ссыпал в корзину триста тридцать три оргазма, как семечки, отряхнул руки и покорно вернулся к теме:
  
  - Таким образом, мы видим две программы, заложенные природой в мужчину и женщину. Эти программы определяют всю нашу психофизиологическую деятельность в течение жизни. На этом базисе строится всё остальное и ему же иерархически подчиняется, любые другие подпрограммы и сценарии нашего поведения зависят от главной, хотим мы того или нет. Хотя бы потому, что каждый из вас, здесь присутствующих, жив только благодаря реализации этой программы. Задумайтесь об этом на мгновение. Первое, что она говорит каждому - "Ты существуешь". Никакие доводы разума, никакие аргументы, никакое, самое искреннее нежелание воспроизводить себе подобных в угоду тенденциям социума или в силу личных убеждений, не властно над этой программой и не устраняет ее самое. "Я есть". Отрицание ее в себе бессмысленно, а активное отрицание приводит к сбою всей системы. Она такая же часть каждого из нас, как, скажем, скелет. Всё это опять-таки более чем не ново под луной, но наша с вами задача, если помните, заключается в осознании того, что мы перестали воспринимать, считая обыденным, само собой разумеющимся и потому не стоящим обдумывания. Каждый из нас может осознать в себе ее наличие, увидеть и принять в себе и в других, но это - не подумайте, фрау Мюллер, - не радостное узнавание при встрече: "Эй, приятель, я знаю, что ты - мужчина! Сразу угадал! Никто не догадался, черт возьми, но я-то понял!"
  
  Моника засмеялась так громко, что Бернарду стало за нее неловко. Фрида Хансен принужденно улыбнулась, слегка покраснела и отвела взгляд. Бернард заметил, что вместо мужской рубашки любительница свободы сегодня явилась в странной хламиде, но посчитать это прогрессом не решился. Заметив, что Криста сидит, прищурив ресницы и сжав губы, Бернард милосердно послал и ей щепотку внимания:
  
  - Далеко не всем нравится представлять себя как машину с набором программ, вы со мной согласны, фрау Шульц?
  
   "Иди к черту!" - вспыхнули глаза Кристы. Но Бернард видел, что она втайне довольна и этим малым.
  
  Колено ныло все сильней. Быть может, позволь себе Бернард принять более удобную позу, чем та, в которой сидел, изображая человека демократичного и открытого (Фред бы понял), было бы легче. Время от времени он разрешал себе положить ногу на ногу, но проклятое колено благодарности не изъявляло и пуще прежнего полыхало изнутри.
  
  Бернард отправил горящему шарниру посыл, что вместо жара он ощущает холод, и пока обманутый организм разбирался, что к чему, продолжил:
  
  - Тогда представьте себе два поля, два надела рядом друг с другом. На одном растут колосья пшеницы, а на другом радуют глаз цветы. Тем не менее, разглядывая первый участок, мы часто видим ромашки среди пшеницы, а глядя на соседний, замечаем колосья в цветах. Женское и мужское начало есть в каждом из нас, и разделение на идеальные поля, где в чистом виде растут колоски или ромашки, только умозрительное и не соответствует реальности.
  
  - Извините, профессор, - неожиданно влезла Фрида Хансен. - Вы сказали, цветы радуют глаз. Это намек, что пшеница полезный продукт, а цветы - ерунда какая-то, красивая и бесполезная?
  
  "Само собой, ерунда, - Бернард мысленно шлепнул нахалку по голой заднице. Наверняка с веснушками. - Вот закончится курс, я тебе покажу колосок. И откуда вы беретесь на мою голову?"
  
  - Пчелы и бабочки с вами не согласились бы, фрау Хансен, - он посмотрел на ее лицо с брызгами веснушек на носу и улыбнулся.
  
  Лицо тут же покраснело, рыжеватые ресницы смущенно заморгали.
  
  - В вашем сравнении есть какое-то неравенство, - пробормотала Фрида. - Или в том, как вы это сказали.
  
  Майер "виновато" развел руками.
  
  - Что поделать, мне нравятся цветы, - сказал он, глядя Фриде в глаза. - Как ни прискорбно, если где и существует между нами безоговорочное и неоспоримое равенство, так это в материнской утробе - до того момента, пока не определится пол ребенка. Дальнейшее развитие эмбриона дает людям замечательный повод для гендерной дискриминации, веками неутихающих диспутов и массу причин воевать на всех фронтах, получая с этого дивиденды. Даже мы с вами не случайно здесь собрались, не так ли? Надеюсь, до кровопролитной войны дело не дойдет.
  
  Бернард оторвался от мысленного раздевания рыжей нахалки и оглядел остальных.
  
  Кроме смутившейся Фриды, все дружно улыбались, не горя желанием воевать на гендерных фронтах. Зато Юдит Шеффер стрельнула в него черными пулями зрачков с такой злостью, что Бернард был озадачен.
  
   "За что это она меня ненавидит? - пронеслось у него. - Откуда столько негативных реакций?"
  
  Он почти не смотрел на Эгона, но заметил, что тот пребывает в хорошем расположении духа и загрызать насмерть своего соперника по ОНЖ передумал. Сегодня он даже не кривлялся. Вместо того, чтобы дезактивироваться по просьбе Эгона, программа ЮШ продолжила сбор данных и, видимо, на минуту вышла из фонового режима в активный: Бернард забыл, о чем говорил.
  
   "На чем я остановился? - спохватился он. - Что-то цветное для наглядности... Дьявол! Кто мне мешал принять четыре таблетки?"
  
  Заминку никто не заметил. Его голос звучал по-прежнему приятно и ровно, и внешне ничто в нем не выдало беспокойства:
  
  - Что же наши поля с колосьями и ромашками, или те, где всё растет вперемешку? Мы можем засеять их рожью, насадить там репу и брюкву, развести сорняки - о, это мы все умеем. Но тот невидимый Хозяин, кто вспахивал и засевал поля, изначально предопределил каждому участку свое. Об этом не стоит забывать. Когда людям бомбардируют умы разговорами о равенстве, многие начинают понимать это равенство буквально и переносят внешнее на внутреннее. Равенство не есть синоним одинаковости, колосья есть колосья, цветы есть цветы, а солнце и дождь в равной мере нужны и тем, и другим, но это уже другой разговор. Понимаю, герр Борзиг, вы не намерены посвящать себя фермерству и недоумеваете, в какие дебри несет господина Майера. Нет? Прекрасно, тогда продолжим.
  
   "Не приписывай другим свои мысли, дурак, а то именно так и подумают", - послышался в его голове сварливый голос Анжелы.
  
   "Сгинь", - мысленно отмахнулся он.
  
  - Итак, есть два поля с разным составом почвы. Все психические надстройки, все уникальные сценарии нашего мышления и поведения развиваются на базовом участке, и пока мы не разберемся, чем обусловлен состав нашей аллегорической почвы, переходить к тому, что на ней выросло, не имеет смысла.
  
   "Да что такое, черт возьми!" - Бернард снова наткнулся на полыхающий ненавистью взгляд Юдит Шеффер.
  
  Вместо конструктивной помощи BARNY предложила ему параллель с Христом, двенадцатью апостолами и Иудой. Ассоциация, конечно, сама напрашивалась, и Бернард, чей мозг понемногу затуманивала боль и отупение от таблеток, пожалуй не удивился бы, если бы Юдит встала, поцеловала бы его бледными холодными губами и вышла, вслед за чем в распахнувшиеся двери лектория ворвался бы отряд вооруженных полицейских. Он даже оглянулся на дверь, но пока всё было чисто. Юдит Шеффер, раздумав его целовать, украдкой поглядывала на Эгона и, похоже, оставила мысль подзаработать лишнюю тридцатку.
  
  - Для лучшего понимания назовем нашу ферму Репродукцией, а два участка земли - биологически первичной основой. Поскольку герр Борзиг не одобрил колоски и ромашки, придется назвать растения на участках своими именами: Сексуальностью Мужчины и Сексуальностью Женщины. На каждом поле своя мотивация для роста, своя хозяйственная стратегия, свой сценарий и даже календарь, что и как выращивать и как удобрять. Важный момент: вклад с одного и другого поля в коммуну не одинаков, мужская сексуальность физиологически и социально гораздо меньше связана с репродукцией, чем женская. Второй момент: сами по себе репродуктивные мотивы не являются мотивами сексуальными, это ни в коем случае не тождество. В процессе эволюции сексуальная функция и ее мотивация отделилась от репродуктивной и стала самоценной - из Репродуктивности выросла Сексуальность. Мы собираем пшеницу и цветы, но уже не думаем о произрастившей их земле.
  
   "Да ты поэт, Берни, - опять влезла в голову Анжела. - Спорим, не дотянешь до перерыва?"
  
  Это был плохой знак. Последний раз Анжела в голове учила его жить, когда Бернард был болен гриппом с температурой сорок.
  
  Из-за избытка "гостей-слушателей" Бернард, привыкший подстраиваться под аудиторию, ударился в простые аллегории. То, что болтовня про колоски и ромашки была стратегической ошибкой, он понял лишь тогда, когда заметил глаза Моники, широко раскрытые, с дрожащими в них слезами.
  
  В миг распаковав архив, который Бернард считал уничтоженным, BARNY швырнула ему воспоминание - мирное гудение пчел в траве над головой, пьянящие запахи летней земли и жаркого женского тела, по-детски бесстыдного, доверчиво раскрытого навстречу. И он сам, как большой и жадный шмель, собирает языком нектар с горячих влажных лепестков. Это тогда он назвал Мону свинкой, так она визжала.
  
  Потом он долго лежал на спине, бездумно глядя в пронзительно-синее небо над головой и дружно повернутые к солнцу маленькие лица луговых ромашек. Черт бы взял эти ромашки!
  
  Не отводя от Бернарда сумасшедших мокрых глаз, Моника быстро приложила к груди блокнот для лекций с какими-то дрожащими каракулями.
  
   "Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ Л", - прыгали буквы на листке.
  
  Дьявол! Он же забыл! Забыл! Смыл к чертовой матери это воспоминание! Проклятая BARNY сыграла с ним злую шутку! Зачем ему это помнить?
  
  От злости у Бернарда открылось второе дыхание. Лекция продолжалась.
  
  
***
  
  
Глава 10. Восточная кухня
  
  
   В праксисе хирурга-ортопеда царила тишина, чистота и особая докторская солидность. Солидность была повсюду - в стерильности озонированного воздуха, в строгости бледно-голубых стен, в добротности в меру мягких кресел, в глянцевых постерах, повествующих о пользе и важности медицинского страхования. Даже пальма, под сенью которой медленно, но верно сатанел в ожидании вызова Бернард, казалась серьезной и строгой, в отличие от своих распутных товарок, истерзанных вольными ветрами тропиков. Бернард от нечего делать потрогал шершавый ствол, прямой как палка, но пальма оказалась настоящей. Время в докторской приемной тоже текло особенно - степенно, неторопливо и осторожно. Стрелки настенных часов старались не шевелиться, дабы не мешать господину хирургу работать спокойно, вдумчиво и качественно. Качество здесь гарантировали с порога. Бернарду вежливо предложили подождать пятнадцать минут, объяснив, что у доктора срочный пациент. За вожделенной дверью, которую Бернард сверлил нетерпеливым взглядом, было так тихо, что BARNY предложила версию: вкатав срочному пациенту качественный наркоз, хирург прилег рядом на кушетку и, мирно свернувшись калачиком и положив руку под голову, качественно уснул за компанию.
  
   Благостную тишину внезапно нарушил бойкий топот ног по коридору и детский голосок. По плиточному полу, выложенному черно-белым домино, скакала зайцем девочка лет четырех, стараясь держать свой путь только по белым квадратам и громко считая вслух.
  
   - Одиннадцать, двадинадцать, тритинадцать! - она допрыгала до кресла, где качественно маялся Бернард и остановилась, с любопытством разглядывая опасного чужака с ног до головы.
  
   Он улыбнулся попрыгунье, но маленькая женщина гордо отскочила в сторону.
  
   - Пятинадцать! Шестинадцать! - она украдкой покосилась на Бернарда, наблюдая, какой произвела эффект.
  
   Бернард одобрительно кивнул головой.
  
   - Ты молодец, - серьезно сказал он. - Я так не могу.
  
   Девочка взрослым жестом убрала ладошкой со лба прилипшую челку.
  
   - Почему? Смотри, как просто, - она прыгнула ближе к нему. - Надо наступать на беленькие.
  
   - А на черные? - с улыбкой спросил он.
  
   - Нельзя. Они плохие, - объяснила девочка. - Злые.
  
   - Я тоже злой? - прищурил глаз Бернард. - У меня черная рубашка, видишь? Как у священника.
  
   Девочка допрыгала до его кресла, осмотрела загадочную рубашку и перевела любопытный взгляд на лицо разрушителя стереотипов.
  
   - Ты священный? - с опаской спросила она.
  
   Бернард с трудом сдержал смех.
  
   - Не очень.
  
   - Эрика! - раздался раздраженный окрик. - Вот ты где!
  
   Бернард обернулся. По коридору грузными шагами шла полная женщина с еще одним малышом на руках. Он понял, что где-то видел ее, но память BARNY только лениво перебирала старый архив на букву "А": Агнесса? Агнешка? Агата? Алла? Альбина? Алиса?
  
   Зато у женщины с памятью было получше. Окатив Бернарда презрительным ненавистным взглядом, она резко дернула девочку за руку, одним рывком оттащив подальше от греха.
  
   - Не подходи к нему! - громыхнула она. Крепко сжав ее запястье, женщина потянула хнычущую попрыгунью по коридору - так быстро, что ее заплетающиеся ножки почти волочились и по добрым, и по злым квадратикам.
  
   "Ангелина, - запоздало сообщила BARNY. - Мечтала о детях и семье".
  
   Бернард проводил безучастным взглядом ее спину, похожую на крупную грушу. Мечты Ангелины сбылись и без его помощи, слава богу. Бог любит плоды.
  
   За дверью кабинета по-прежнему было тихо. Бернард мысленно дал себе и хирургу пять минут, после чего вознамерился брать бастион штурмом. Пока можно проверить электронную почту. Он делал это уже раз десять, ожидая ответа от Тоби Бауэра, комиссара федеральной полиции. Одиннадцатый раз оказался счастливым.
  
   Забыв о хирурге, Бернард принялся читать добытую информацию:
  
   "Аиша аль-Халиль (урожд. Аиша уль-Айн), пол жен., гражданка Сирии, род. 07.05.1990 (1411 по Хиджре), Идлиб. Среднее школьное образование (оконч. 2005г.), курсы медсестер (2005-2006г.)..."
  
   Он продирался через скупые данные, все больше разочаровываясь полному отсутствию криминальной романтики. Согласно отчету полиции, Аиша аль-Халиль не являлась членом террористической организации, в противозаконной деятельности замечена не была, никакого отношения к проституции, наркотикам и контрабанде не имела. Кроме пары штрафов за неправильную парковку, была чиста как снег перед Аллахом и властями. В оперативную память BARNY набилась чепуха вроде профессии покойного мужа Аиши господина Халиля (ветеринар), даты его смерти (2008г.), а также причины смерти (черепно-мозговая травма, нанесенная лошадиным копытом). После потери супруга безутешная вдова покинула родной Идлиб и направилась в Турцию, где, впрочем, надолго не задержалась и продолжила скорбеть уже в Штуттгарте. Дальше прилагалась та самая анкета, которую состряпало агентство по трудоустройству и которую Бернард изучил вдоль и поперек, но решил не отказать себе в удовольствии еще раз глянуть на дивный лик Шахерезады.
  
   Лик был на месте. Конечно, экран айфона не мог отразить всей красоты прекрасной девы. Но не до такой степени - с анкетной фотографии на Бернарда смотрела косоглазая женщина с желтой кожей и зубами, как у той лошади, что приласкала копытом господина Халиля.
  
   Потрясенный наглейшим обманом, Бернард вскочил с кресла, проигнорировав взрыв боли в колене, и бросился к выходу.
  
   - Бернард Майер, вас ожидают в седьмом кабинете, - прозвучал в настенном динамике музыкальный голос медсестры. - Бернард Майер, будьте добры, пройдите в седьмой кабинет.
  
   Не обернувшись, пациент Майер промчался злым тяжелым медведем мимо удивленной девушки на ресепшене, толкнул стеклянную дверь, чудом уцелевшую благодаря качеству, и, вырвавшись на волю, бросился к парковке.
  
  
***
  
   Уже сидя в машине, как забравшийся в привычную нору зверь, Бернард немного успокоился. Что он такого нового узнал? Что его дурят? Это было очевидно с самого начала. Правда, он ошибся в предположениях, посчитав, что Аиша где-то засветилась как представительница своей профессии, и в базе данных полиции найдется информация для размышления, включая доказательства ее связи с Артуром Норманном.
  
   Комиссар Бауэр был уже на пенсии, но кое-какие сведения еще мог раздобыть через коллег. Выходит, настоящая Аиша аль-Халиль, после смерти мужа оставшаяся без средств к существованию и приехавшая в Германию как экономический мигрант, была существом безобидным и перед законом чистым. Тогда кто та красотка, что сейчас шуршит у него дома? Дьявол! Если шуршит! Наверняка ее там уже и духу нет, ограбила дом и испарилась!
  
   Бернард злобным щелчком завел зажигание. Ни на какой домашний обед он ехать не собирался, намерившись в перерыв нанести визит хирургу и перекусить в ресторане, но теперь планы изменились.
  
   Он болван. Идиот. Кретин! Элементарная воровская схема! Простая, как песня ишака. Убрать настоящую домработницу, в два клика поменять анкетную фотографию, отправить на промысел красотку, от вида которой у любого мужика отключится левое полушарие - и вперед, ялла-ялла, чистить дома и квартиры! И нет, это не Норманн! Такая чушь ему бы и в голову не пришла. Да что у него можно украсть, черт возьми? Правда, сейчас воруют всё, что не лень - и машины, и велосипеды, и газонокосилки, и даже садовых гномов. К счастью, дом и имущество застраховано, Анжела постаралась, спасибо. Все равно противно, конечно. Если эти сучьи дети вынесли его книги... Святые небеса! Его исследования! Его компьютер!..
  
   Бернард выжал газ. Ровер гигантским черным жуком двинулся с места, объезжая мелкую машинную братию. Колено стоически молчало, готовое к бою, как и его хозяин.
  
  
***
  
   Возле съезда с дороги он остановился, заглушил двигатель и выбрался из машины. Дурные предчувствия оправдались: у него кто-то побывал. Этот кто-то приехал на большом фургоне или даже на автобусе. Еще подъезжая к повороту, Бернард заметил сломанную и печально повисшую ветку клена. Виновником был не он - ветка росла высоко, и зацепить ее не мог ни ровер, ни тем более "Опель" Аиши.
  
   Бернард хмуро осмотрел участок, где заканчивалось асфальтовое покрытие и начиналась щебенка. Земля еще не просохла после недавней грозы, и хотя дорога была усыпана гравием, рытвины от чужих колес не заметил бы разве что слепой. Колеи, ведущие туда и обратно. Фургон подъехал к дому, загрузился украденным и уехал. Свидетелей полон лес - сойки, галки, белки. Диктофон? Да нет его там уже, вынесли вместе с библиотекой.
  
   Бернард вздохнул, тяжело и неуклюже влез в машину и с минуту сидел за рулем, не двигаясь с места и не спеша взглянуть правде в лицо. Что он там увидит, голые стены? И кого винить, Анжелу или собственный идиотизм? "Аиша" положила ключ под коврик у порога и уехала с подельниками. Ладно, коврика у него нет. Но больше он ее не увидит... Маленькая сука!
  
   Наконец, приняв решение никого не винить и принять награду за кретинизм спокойно, угрюмый как туча Бернард направил колеса к разграбленной берлоге, стараясь не наезжать на следы фургона: пригодится для полиции. Ровер полз медленно, как похоронный катафалк.
  
   Внезапно Бернард увидел то, что увидеть совсем не ожидал. Возле гаража в тени платана стоял белый "Опель". Как ни в чем не бывало. На том самом месте, где Аиша его оставила. На крыше кокетливо лежал упавший с дерева резной лист.
  
   Бернард остановился, выключил мотор и уставился на машину, как на привидение. Он уже собрался было вознести хвалу богам, как в голову закралась новая тревожная мысль. Что, если приятели Аиши ждут его внутри? Допустим, они вывезли все, что могли, но сейф?..
  
   Сейф был намертво вмонтирован в стену и залит бетоном, вскрыть его было невозможно, даже разрезав замок автогеном, а унести целиком - только разворотив стену экскаватором. Работа слишком пыльная, не проще ли дождаться хозяина, чтобы тот был так любезен сообщить шифр замка?
  
   Внезапно Бернарда охватила ярость. В висках застучал пульс, к лицу прилила волна жара, а лежащие на рулевом колесе руки сдавили хлипкий штурвал с угрожающей силой.
  
   "Ну что ж, - с холодным гневом подумал он. - Я вам устрою любезного хозяина!"
  
   Не спуская взгляда с ведущей к дому дорожки, он открыл водительский бардачок и выгреб оттуда ошейник и нож, которыми пугал Аишу и о которых едва не забыл. Выпавшую плетку он затолкал обратно, а усеянный острыми шипами ошейник намотал на левую руку, как кастет. Нож "Спайдерко" когда-то был неплох, но какого черта было срезать им клематис? Бернард сунул его в задний карман брюк, на всякий случай. Куда больше надежд он возлагал на монтировку. Та валялась у него в ногах под резиновым ковриком, будто ждала своего часа. Что ж, этот час настал. Пора опробовать инструмент.
  
   Любезный хозяин Бернард Майер выбрался из машины, в кои-то веки вынув ключ (еще и машину уведут, пока он будет обхаживать гостей!), и, крепко прижав к запястью спрятанный в рукаве рубашки лом, чуть прихрамывающим шагом направился к дому.
  
   Напоминать Бернарду о том, что он профессор университета, а не борец с преступностью, у BARNY не было ни времени, ни желания. Пока Бернард спокойно и неторопливо шел к двери, BARNY с невероятной скоростью просчитывала варианты, откуда на него могут напасть. Бернард даже удивился, сколько у него в доме стратегически удобных мест, где можно затаиться и оглушить входящего чем-то вроде того гостинца, что он припас в рукаве.
  
   Страха не было и духу. Им овладело единственное желание, охотничье, нетерпеливое, полное злобного азарта: успеть ударить первым.
  
  
***
  
   Он распахнул дверь, но входить не стал, застыв у порога. Монтировка металлическим холодком скользнула по запястью, Бернард сжал ее в руке, не чувствуя веса. Где-то под ребрами, в солнечном сплетении, сжалась невидимая пружина, готовая развернуться в любой миг. Все его чувства обострились до предела; время перестало двигаться. Совсем некстати он учуял запах хвои, прелых листьев и болотного аира, хотя до болота было не меньше километра, а возле дома не росло ни единой сосны. В настороженные уши Бернарда грянул многоголосый птичий хор, не давая расслышать звуки внутри дома. Несносный птичий щебет перемежался стуком его собственного сердца, глухим и гулким, как удары тамтама. С шумом буровой установки над головой пролетел шмель, врезался в листья винограда и загудел там на зависть двигателю внедорожника.
  
   Проникший через открытую дверь сноп солнечных лучей лежал на полу косым белым ромбом; Бернард отчетливо видел мелкие заусеницы и царапины на деревянных половицах. В светящихся пылинках навстречу борцу с преступностью смело шел паук-сенокосец, переставляя по паркету тонкие лапки.
  
   Из глубины дома не доносилось ни звука. Если за дверью притаился враг, то этот враг, должно быть, не дышал. Или был слишком осторожен, или ждал его поближе к сейфу. Со своих позиций Бернарду была видна только часть прихожей с уходящей наверх винтовой лестницей и неплотно прикрытые двери гостиной.
  
   К запахам леса внезапно примешался другой, настолько неуместный, что Бернард, уже собравшийся отбросить осторожность и идти на абордаж, круша ломом все, что шевельнется, слегка оторопел. Он раздул ноздри, принюхиваясь, как охотничий пес. Нет, он не ошибся. Пахло жареной картошкой.
  
   В глубине дома послышались легкие шаги; мирно и по-домашнему звякнула посуда.
  
   "Это ловушка или..."
  
   Не став раздумывать над ответом, Бернард покрепче сжал в кулаке монтировку и с силой домкрата, способного вышибить пару-тройку сейфов из стены, вломился в собственную гостиную.
  
   Раздался женский вскрик и звон разбитого стекла.
  
   Посреди комнаты стояла Аиша с выражением ужаса на мертвенно-бледном лице. У ее ног валялась расколотая тарелка.
  
   - О боже... Вы меня напугали, - пролепетала она.
  
   Не ответив, Бернард зорко оглядел гостиную и, убедившись, что вор не прячется за мебелью, ринулся в кабинет.
  
   Сейф был на месте. Никто не сидел в кресле за компьютером, поигрывая пистолетом и покуривая сигару в ожидании хозяина. Никто не лежал в кровати, забыв скинуть ботинки, но не забыв снять чеку с гранаты. Никто не стоял в шкафу, сунув ноги в сапоги для рыбалки и поставив рядом приклад автомата. В кабинете что-то изменилось, но Бернард сейчас был не в состоянии понять, что именно.
  
   На всякий случай он проверил и комнату, которую называл "спортзал" и в которой не было ничего, кроме шведской стенки, беговой дорожки и боксерской груши. Картина была та же: по дорожке не бежал террорист, на стенке не отжимался повстанец, не атаковали грушу кулаки сирийского оппозиционера, а на кожаном мате никто не стоял на коленях, совершая полуденный намаз.
  
   Бернард был слегка разочарован. Не столько в отсутствии гостей, сколько в своих логических умозаключениях. Черт возьми, он был убежден, что из дома все вынесли!
  
   На второй этаж он заглядывать не стал, отчего-то уверенный, что и там никого нет. Колено уж точно было уверено и совершенно не стремилось ни на какой этаж. Если ходить было больно, но еще терпимо, то подняться по винтовой лестнице Бернард бы не смог и позориться перед Аишей не собирался. Грабитель и террорист уж сам как-нибудь спустится, если захочет пообщаться.
  
   Из гостиной донеслось звяканье стекла. Прервав раздумья о том, с чего начинается параноидальный психоз в целом и бред преследования в частности, Бернард направился туда, откуда начал поиски врага.
  
   Грациозно склонив стройный стан, Шахерезада сметала на совок осколки тарелки. Бернард стал в дверях, подперев плечом дверной косяк и безуспешно пытаясь настроиться на волну грубого мужлана, которая хорошо работала утром.
  
   Аиша разогнулась, наткнулась на мрачный взгляд Бернарда и едва не вывернула содержимое совка обратно на пол.
  
   Он молча смотрел на девушку, замечая сейчас то, что не видел раньше. Ее кожа была не такой идеальной, как ему показалось поначалу. Между выразительными шелковистыми бровями притаилась тонкая озабоченная морщинка. К вспотевшему лбу прилипла прядь волос, под глазами лежали усталые тени, а губы выглядели обветренными, в маленьких трещинках. Пышная грива девушки была собрана в толстую косу и блестящей черной змеей лежала на высокой полной груди, куда и Бернард был бы не против прилечь, не будь глупого запрета и будь он в другом состоянии души. Грудь целомудренно пряталась под белой вышитой рубашкой, забрызганной на рукаве чем-то жирным или грязным.
  
   Аиша не была богиней. Бернарду отчего-то стало легче.
  
   "Это НЕ Аиша, - холодно напомнил ему внутренний голос. - Ты даже не знаешь, как ее зовут. Ты не застал ее подельников сегодня, но это не значит, что они не придут завтра".
  
   - Герр Майер, - слабым голосом сказала девушка. - Я все сделала, что вы просили. Договор нашла... Там, в другой комнате, - она кивнула на кабинет и потупила взгляд.
  
   Бернард вспомнил, что оставил контракт на смятой постели. Рядом с мотком веревки и наручниками.
  
   - И всё купила, что вы просили, кроме двух пунктов, - торопливо отложив совок, Аиша вынула из кармашка сложенный в гармошку чек, встряхнула его, и он свесился почти до пола. - Простите, но вы так непонятно написали, продавцы тоже смотрели-смотрели, но... - она умолкла.
  
   Бернард проследил за ее встревоженным взглядом и обнаружил, что так и стоит с монтировкой в руке, будто та приросла к ладони. На левом кулаке по-прежнему красовался импровизированный кастет.
  
   - Черт с ним. Потом сбегаете, прикупите, - он швырнул устрашающие орудия в кресло, рассеянно оглянулся и только сейчас понял, что в гостиной чисто. Не просто чисто, а идеально, необыкновенно, восхитительно чисто. Все сияло и блестело, книги вернулись на полки, ковер распушился и выглядел как новенький. Даже воздух пах свежестью, хотя свежесть смахивала на больничный антисептик. Как бы то ни было, такой идеальной чистоты не было даже при Анжеле. Впрочем, фрау Майер никогда не стремилась лечь грудью на алтарь домашнего хозяйства.
  
   Бернард недоуменно воззрился на стол, обнаружив, что тот изящно сервирован на одну персону. В центре полотняной скатерти сверкала фарфоровыми боками закусочная тарелка, стоящая поверх суповой и увенчанная белоснежным парусом из салфетки; по левому и правому борту двухпалубного корабля блестели хромом столовые приборы, выложенные с геометрической точностью. Солнце преломлялось радугой в хрустале солонки, искристо блестело в капельках росы на стекле холодного графина, игриво скользило лучом по округлому бедру сияющего фужера. В плетеной корзинке дремал поджаристый хлеб, прикрытый ажурной папиросной бумагой в виде веточек коралла.
  
   "Твою мать", - подумал Бернард, узнав веточки. Так подавали хлеб в "Винотеке Оскара".
  
   - Вы не сказали, что хотели бы на обед, герр Майер, - Аиша следила за ним с напряженным вниманием. Она положила чек на стол, боязливо придвинув к нему поближе. - Есть грибной суп по итальянскому рецепту. На второе лазанья ... То есть нет, картошка-фри и свиные ребрышки в э-э... в круглом пиве.
  
   Бернард оторвался от созерцания сервировки и уставился на нее в упор.
  
   - В ценном пиве? - в смятении спросила Аиша.
  
   - Вы меня спрашиваете? - поднял брови Бернард.
  
   - Я забыла, как это по-немецки, - испуганно пробормотала девушка. - Это такой соус. Прайзель... крайзель...
  
   - Прайзель-крайзель, значит, - нехорошим голосом сказал Бернард. - Свиные ребрышки, я не ослышался?
  
   - Вы их не любите? - взмахнула бархатными ресницами Аиша. - Я хотела как лучше, герр Майер. Просто я еще не знаю ваши вкусы... и что мне сделать, чтобы вы были довольны, - робко прибавила она.
  
   "Моя ты лапочка", - раздраженно подумал Бернард, поспешно отогнав несколько мысленных картин, с чего ей надо начать.
  
   - Там видно будет, - буркнул он. - Несите ваш суп и ребрышки. И себе тарелку прихватите.
  
   Красивые стрельчатые брови удивленно выгнулись.
  
   - Но я не...
  
   - Несите, я сказал! - рявкнул Бернард. - У себя в Пакистане будете в отдельном шатре обедать.
  
   Дождавшись, пока Аиша выскользнет в кухню, он бросился к книжной полке, вынул диктофон, втиснутый между Гессе и Ремарком, и, остановив запись, сунул полезный гаджет в карман. Как раз вовремя - Аиша вернулась, неся дымящуюся кастрюльку, обернутую полотенцем.
  
   - Может, вы бы хотели помыть руки? - тактично предложила она, водрузив кушанье на стол.
  
   Бернард вовремя вспомнил про свой имидж и призадумался: моет ли такой гнусный тип, как герр Майер, руки перед обедом, или это лишнее?
  
   - Зачем? - фыркнул он. - Всё равно вас трогать нельзя.
  
   Гадко хохотнув, гнусный тип Майер повернулся и вразвалку направился в ванную. В настенном зеркале мелькнули сердито прищуренные глаза прекрасной Шахерезады, глядящей ему вслед.
  
   Через пару минут он вернулся - с закатанными по локоть рукавами рубашки и мокрыми руками, которые не удосужился вытереть. Аиша скользнула быстрым взглядом по его волосатым ручищам в капельках воды на шерсти и нервно заморгала. Бернард положил на скатерть тонкое золотое кольцо, обнаруженное в ванной на подзеркальнике.
  
   - Заберите. Нечего разбрасывать у меня по дому ваши женские штучки, - он вытер влажные ладони о штаны. - Тампаксы, трусики, косметику и всякую мелкую дрянь. Вы себе комнату нашли? Там и складируйте свои побрякушки.
  
   Аиша неожиданно залилась румянцем, как дамасская роза в лучах рассвета.
  
   "Или я ничего не понимаю в шлюхах, или это какая-то особая разновидность", - озадаченно подумал Бернард. Он грузно опустился на стул, смяв локтем накрахмаленную скатерть и нарушив идеальную параллельность ножей и вилок.
  
   - У меня пятнадцать минут, чтобы съесть суп и насмотреться на ваши красивые глаза, - сказал он раздраженным тоном. - А также выяснить, подписываем мы с вами договор или вы уже перетрудились.
  
   Аиша застыла с суповым половником в руке.
  
   - Вы передумали, герр Майер? - упавшим голосом спросила она.
  
   "Надо же, как рвется в бой. Где еще найдешь такую отличную работу и такого приятного работодателя?"
  
   - Наливайте уже, - недовольно сказал он. - Болтовни больше, чем супа.
  
   С видом сурового экзаменатора он проследил, как нежная женская ручка аккуратно льет в тарелку густой, пахнущий грибами суп. К горлу подкатила тошнота - о еде было противно и думать. Бернард уже понял, что у него поднимается температура, но расслабляться было не время.
  
   Повинуясь его властному взгляду, Аиша плеснула себе немного супа и села напротив, опустив очи долу и явно чувствуя себя так же комфортно, как уж на сковороде.
  
   - Бледная поганка? - Бернард повозил ложкой в тарелке, с подозрением разглядывая кушанье. - В лесу подсобрали? Я грибов не заказывал.
  
   Аиша с досадой прикусила губу.
  
   - Это шампиньоны. Разве их не было в списке? - изобразила удивление она. - Наверное, я что-то перепутала. Ваш почерк... Простите, что так вышло. Может, вы будете мне диктовать, что купить? Тогда подобных ошибок не будет.
  
   "Выкрутилась, чертовка", - оценил Бернард.
  
   - Хотите за мой счет маленько подтянуть язык? Диктанты, упражнения, проверка ошибок... Наказание розгами за неуспеваемость, - он недобро ухмыльнулся.
  
   Не похоже было, что Шахерезаду потянуло к свету ученья.
  
   - У вас оригинальный юмор, герр Майер, - ее губы дрогнули в безуспешной попытке улыбнуться.
  
   - Это не юмор, - усмехнулся Бернард.
  
   Их взгляды на мгновение скрестились. В ту же секунду он усомнился в своих способностях невербального коммуникатора - в глазах Аиши больше не было ни страха, ни любопытства. На дне этих глаз стыла тоскливая обреченность. Такой взгляд Бернард встречал у своих клиентов, верящих в судьбу, фатум, злой рок или чушь вроде божьего промысла и неисповедимых путей господних. Это было по меньшей мере странно. Конечно, Бернард сейчас был не в лучшей форме и, возможно, ошибался.
  
   - Приятного аппетита, герр Майер, - Аиша опустила ресницы, перекрыв доступ к интересной информации.
  
   - Угу, - не обременил себя лишней вежливостью герр Майер. - И вам того же, госпожа Тофана.
  
   Аиша метнула на него обиженный взгляд и собралась что-то сказать, но передумала и вместо слов демонстративно поднесла ко рту ложку супа. Мельком удивившись, что сирийская шлюха знает, кто такая Тофана, Бернард мимо воли уставился на ее губы. Будь он богом скульптуры, лепящим женщин из подручного материала, при всем желании не смог бы создать нечто более привлекательное. Красиво очерченные и чуть капризные, с тенью дразнящей усмешки в уголках, губы восточной девы были полней, чем губы ее европейских сестер по греху, но от этого казались только чувственнее и слаще. Выражение "распробовать" было слишком мягким - эти губы Бернард бы с радостью сожрал. Увы, подобные прелести в меню не входили. Кроме того, он уже понял, что губы мерзавки были вовсе не обветренными, как ему показалось. Кто-то недавно подъедал восточную сладость.
  
   Поборов тошноту, Бернард заставил себя проглотить немного того, что плавало в тарелке. Суп был неплох, но желудок радости при встрече с шампиньонами не изъявил и намекнул, что не прочь бы отправить их туда, откуда пришли.
  
   - Может, вы хотели бы меня о чем-то спросить, герр Майер? - вежливо сказала Аиша. - Узнать о моем опыте работы и... и так далее.
  
   - И так далее, - буркнул Бернард. - На кой черт мне ваши сказки Шахерезады? На этом супе ваш опыт явно не отразился.
  
   Аиша притихла, прикусив губу и уставившись в тарелку. Ее нежное лицо с опущенными ресницами казалось воплощением девичьей скромности. Бернарду остро захотелось вышвырнуть суп в окошко, крепко схватить лицемерную дрянь за косу, поглубже затолкать ей в рот свой член и посмотреть, какие у скромницы станут глаза. Виртуальный экран BARNY стал угрожающе красным, а вместо морской волны по нему вихрем понеслись картинки, одна живописней другой.
  
   "Прекрати! - крикнул его собственный голос. - Прекрати немедленно, идиот!"
  
   Бернард на миг зажмурился, мысленно стирая непрошенную визуализаацию, и быстро выровнял дыхание. К счастью, Аиша не успела ничего заметить. Главный герой короткометражных фильмов успокаиваться не хотел, воспылав желанием принять живое участие хоть в одной сценке. Бернард глянул на девушку почти с ненавистью и резко отодвинул тарелку.
  
   - Чем там еще вы хотели меня побаловать? - сквозь зубы сказал он. - Давайте быстрей, мой перерыв не резиновый.
  
   Аиша покорно встала и направилась в кухню, едва заметно покачивая бедрами, напоминающими Бернарду упругий бутон тюльпана.
  
   "Какая сволочь тебя подослала?" - он проводил гневным взглядом цветочный зад, но тут же вернул на лицо маску равнодушия, что было нелегко: основной участник BARNY PORNOFILMS крепко верил, что мечты сбываются, если хорошенько захотеть.
  
   Знакомый рингтон входящего сообщения отвлек Бернарда от режиссерских поправок сценария.
  
   "Могу сегодня в восемь", - Хелен всегда писала коротко.
  
   Бернард умел быть еще лаконичней - отправил ей знак "плюс" и тут только сообразил, что Хелен не следовало бы пересекаться с домработницей. Пункт договора о неразглашении личной информации ни малейшего доверия не вызывал, как не вызывала доверия лживая шлюха Аиша. В системе BARNY мгновенно включился зуммер тревоги. Что, если за всем этим цирком стоит Ратценбергер-старший? Сам Фред бы до такого не додумался, но вполне мог внять чьему-то совету и организовать "домработницу", которая застукает тепленькими и его жену, и его лучшего друга Берни. Черт бы взял эту дружбу!
  
   Бернард плеснул себе ледяной воды из графина и выпил ее залпом, но успокоиться не удалось.
  
   Здравая мысль отменить встречу разозлила его еще больше. Никакая сволочь не имеет права ломать ему личную жизнь! Но кто, КТО эта сволочь? Если он не подпишет контракт и выставит Аишу за дверь, то так и не узнает, кто смеет с ним играть, пока господин игрок не изобретет что-то еще. Первые две версии - шутка Норманна и готовящееся ограбление - померкли на фоне третьей, с участием Манфреда Ратценбергера и неведомого советчика.
  
   Когда Аиша вошла в гостиную с очередным кулинарным шедевром "Винотеки Оскара", Бернарду хотелось одного - задушить чертовку голыми руками. Но сначала вытряхнуть из нее признание, на кого она работает. Будто почувствовав в нем перемену, девушка совсем притихла и вся сжалась, будто желая казаться меньше, а то и исчезнуть вовсе.
  
   Когда-то у Бернарда была собака. Съев что-то недозволенное или нагадив, она осторожно подходила к нему с виноватым видом и, стыдливо отвернув голову и избегая глядеть в глаза, покорно ждала расправы: строгого выговора и объяснений, что приличные собаки так себя не ведут. Чем Аиша напомнила Бернарду эту собаку, он не знал и сам, но его гнев поутих.
  
   "Она делает свою работу, - мрачно думал он, глядя, как девушка старательно накладывает ему на тарелку картофель. - Что сказали, то и делает. Конечно, девочка не ожидала, что мерзкий тип Бернард Майер не оценит ее красоты и очарования. А ведь ей говорили, что он трахает все, что шевелится! Как же так? Не хочет запретной клубнички? Обидно. Не иначе как он правый радикал, член "Пегиды", ксенофоб, расист и говнюк!"
  
   Бернарду не терпелось скорее прослушать диктофон, чтобы хоть немного пролить свет на чудеса и загадки Востока.
  
   Аиша сняла двумя пальчиками крышку с обеденного судка. Над столом взвился ароматный пар тушеного мяса.
  
   - Так вот ты какой, крайзель-прайзель, - сказал Бернард, узрев фирменное блюдо Оскара: ребрышки в клюквенном соусе.
  
   На него опять накатила тошнота. Нога гудела, наливаясь тяжестью и тупой болью. Не будь противной девчонки, он бы прилег на диван и посвятил бы перерыв самовосстановлению. А может, просто бы поспал...
  
   Аиша бросила на него быстрый взгляд из-под мохнатых ресниц и вздохнула, очевидно, огорчившись, что не удается ублажить хозяина Майера даже свиными ребрышками.
  
   - Знаете что, - пробормотал Бернард, уставший разыгрывать неблагодарного хама. - Я съем это вечером. Где контракт?
  
   Опечаленное лицо Аиши осветилось радостью и стало таким божественно прекрасным, что Бернарду на мгновение показалось, он галлюцинирует.
  
   - О, герр Майер! Значит, вы согласны?
  
   Вскочив, как горная козочка, Аиша бросилась к журнальному столику, где лежал ценный документ - помятый и непрезентабельный с виду. Перепечатывать по новой и изводить бумагу на глупости герр Майер не собирался, тем более, что две копии были в порядке.
  
   Девушка положила контракт на стол перед Бернардом и застыла рядом, как послушная ученица у доски.
  
   - Сядьте.
  
   Его взгляд и изменившийся голос мгновенно смел с прекрасного личика улыбку радости. Аиша присела на край дивана, нервно сцепив руки в замок и глядя на Бернарда распахнутыми глазами, полными тревоги.
  
   - Один вопрос, - тихо сказал он, погружаясь тяжелым взглядом в глубину ее зрачков, как пресс в масло.
  
   Повисла тишина. Невидимый пресс достиг дна.
  
   - Кто. Здесь. Был.
  
   "Не грохнись мне тут в обморок, подружка", - Бернард не прервал визуальный контакт, но боковым зрением видел, как по лицу Аиши разливается мертвенная бледность.
  
   Большие черные зрачки, как сердцевинки диковинных цветов, внезапно затопили слезы. В Бернарде шевельнулся эстет: такие глаза надо заставлять плакать почаще. Мало кого красят слезы, превращая глаза в Johnnie Walker со льдом и карамелью или в расплавленный мед в хрустале.
  
   Переполнив медово-карамельные озера, слезы на мгновение задержались в прибрежной растительности - на густых загнутых ресницах - и вдруг сорвались и потекли по бархатным склонам холмов, как вешние ручьи. Через секунду к хрустальным водам примешались неэстетичные серые потоки туши. Бернард слегка расстроился - такое зрелище он уже не любил. С чего он взял, что Шахерезада не красится?
  
   - Простите, герр Майер, - Аиша вытерла лицо, размазав ладонью тушь по щеке. - У вас было так ужасно, ужасно грязно. Тесто в ковре, везде вино разлитое... Я поняла, что просто не успею до обеда... Это мой первый день, и я так боялась вас разочаровать... Мне помогли знакомые... из службы уборки офисов и квартир. Я не знала, что у вас камера, герр Майер. В договоре сказано, что вы должны меня предупредить, если устанавливаете видеонаблюдение, но вы... но вы... - она закрыла лицо руками. - Боже, не смотрите на меня. Пожалуйста, не смотрите.
  
   Бернард встал, едва не взвыв от резкой боли.
  
   - У меня нет камеры, - он бросил Аише на колени обеденную салфетку.
  
   Пробежав взглядом страницы контракта, Бернард вынул из нагрудного кармана ручку.
  
   - Я не буду оплачивать службу уборки, это ваши проблемы, - сказал он, не глядя на девушку. - Я не буду устанавливать видеонаблюдение. Я не буду вас наказывать за еду из ресторана. Я не буду вас трогать, пока вы сами о том не попросите. Но если вы нарушите пункт второй об ответственности за мое имущество и особенно пункт двенадцатый о неразглашении информации личного характера, тогда...
  
   Он поднял взгляд от документа и посмотрел на Аишу. Та перестала дышать.
  
   - Тогда я вас ТРОНУ. Я трону вас так, что вы не забудете об этом до конца своих дней.
  
   В наступившей гробовой тишине прошелестела бумага. Бернард поставил три аккуратных подписи на трех экземплярах контракта, положил его на стол и вышел, прихватив по пути монтировку.
  
   Эффектный уход со сцены в режиссерские планы господина Майера изначально не входил. Едва он дошел до кустов, за которыми не был виден из окна, как его желудок стремительно выполнил обещание вернуть назад грибной шедевр "Винотеки Оскара".
  
  
***
  
  
Глава 11. Вот такой человек
  
  
   На сей раз Фрида и Моника коротали перерыв у Моники дома на Фурхгассе. Мона обитала недалеко от университета, но маленький зеленый переулок казался клочком другого мира - в квартале было тихо и малолюдно, и ничто не напоминало о буйной студенческой жизни, будто та осталась в другом измерении. Как большие грибы с красными шляпками, под кронами деревьев дремали в тени двухэтажные дома со множеством мансард и чердаков, эркеров и балконов, все в цветах, зонтиках и тентах. Коттеджи Фурхгассе только притворялись старыми, обманчиво повторяя фасадами и очертаниями крыш архитектурные формы своих по-настоящему старых и старших братьев по камню. Притворство Фриде не понравилось - коттеджи были симпатичными, но не имели того загадочного очарования, что дарит тетушка История и что кладет волшебным мастерком дядюшка Время: казалось, у новых домов нет ни душ, ни сердец, а только лица - милые, но пустые, о которых тут же забываешь, перейдя на другую улицу.
  
   Впрочем, Моника Мюллер оказалось мастером по заполнению пустот. Жилище ее напоминало то ли сорочье гнездо, то ли дупло белки, куда хозяйка натаскала столько разной всячины, что Фрида от удивления впала в легкий ступор. Захламленная пестрая комнатка походила на помесь склада с лавкой антиквара. Присмотревшись, Фрида обнаружила, что в сорочьем гнезде своеобразный порядок, а вещи расположены по особым законам: один шкафчик был доверху забит мягкими игрушками и ничем другим, другой оккупирован фарфоровыми безделушками вроде слоников, балерин и расписных тарелок, третий заставлен шкатулками разных калибров и расцветок, начиная от дешевых деревянных и кончая изысканными, из малахита и мрамора. Одна полка была отведена строго под жестяные коробочки от чая и печенья. Коробочки ранжировались по формам и размеру, заслоняя собой шеренгу пустых цветных бутылок, собранных невесть по какому принципу - были тут и старые глиняные бутыли от французских вин, и пузатые стеклянные - вместилища виски и бренди, и хрустальные граненые флаконы от элитных коньяков. Большой стеллаж от пола и до потолка занимала коллекция ракушек, которой позавидовал бы и музей океанологии. В недрах шкафа таинственно поблескивали гладкие спинки тигровых ципрей и пестрых наутилусов, тускло серебрились раскрытые ладони маленьких жемчужниц, а между шипастыми рапанами и крапчатыми конусами топорщились ершики белоснежных венериных гребней. Были здесь и гигантские раковины, кружевные и фантастические, как навек застывшая пена с розовой сердцевиной, и небольшие пестрые ракушки, похожие на зубастые глотки маленьких монстров. На полках сохли поблекшие морские звезды и дремали диковинные игольчатые ежи в ветвистой компании кораллов, напоминающих заснеженные деревья. Мертвая морская красота перемежалась россыпями камушков и цветных стекол, обточенных водой до гладкости бусин. Удивительно, но нигде не было ни пылинки: коллекция была ухоженной и явно любимой.
  
   - Вот это да, - сказала Фрида, озираясь по сторонам. - У тебя тут целый музей! Надо брать плату за вход.
  
   "И зачем это люди всякую ерунду собирают? - мелькнуло у нее. - Я бы тут задохнулась".
  
   Моника расплылась в довольной улыбке. На розовых ангельских щеках прорезались две симпатичные ямочки.
  
   - Тебе нравится? - обрадовано сказала она. - Я боялась, ты мне всяких гадостей наговоришь, как психолог.
  
   - Почему это? - удивилась Фрида, тут же заподозрив неладное. - Что плохого, собирать разные вещи? Конечно, если бы ты коллекционировала чьи-то отрезанные головы, я бы немного призадумалась, но безобидные ракушки...
  
   "А также коробочки, бутылки, статуэтки, блюдца, салфетки, куклы и черт знает, что еще".
  
   Моника провела пальчиком по полке, проверяя, нет ли пыли.
  
   - Бернард был не в восторге, когда увидел мой музей, - со вздохом сказала она. - Нет, он не говорил, что это плохо, вроде бы хорошо, раз меня это утешает и успокаивает... Но зачем-то сказал, что будет рад, если эта коллекция однажды будет мне не нужна.
  
   "Компенсация, - сообразила Фрида. - Коллекционирование - это обладание чем-то, что можно контролировать, упорядочивать, следить за этим... Если человек не управляет своей жизнью в полной мере, не может влиять на окружение или считает, что не может... Тогда он компенсирует это контролем над маленьким миром послушных ему вещей... Бедная Мона".
  
   - Он думает, что я начала собирать это всё после того, когда... Когда похоронила маму, когда меня бросил муж и когда на восьмом месяце беременности умер наш сын, так и не родившись, - ровным голосом сказала Моника. Она взяла с полки рыжую хвостатую ракушку, положила на ладонь и нежно погладила пальцем, будто та была живая. - Не надо меня жалеть, Фрида. Не говори ничего, - пробормотала она. - Просто не говори ничего.
  
   Навряд ли Фрида могла бы что-то сказать. Она вдруг обнаружила, что что-то горячее и жгучее больно ест глаза, и не сразу поняла, что это слезы.
  
   - Все в прошлом, - тихо сказала Моника, поглаживая ракушку. - Тогда я ничего не собирала, так, иногда покупала разные мелочи на блошином рынке. Не знаю даже, зачем... По-настоящему коллекция началась с этой малышки с острова Палаван... Называется "Рог тритона", Бернард подарил. Единственный его подарок... Сначала сказал, что сам достал, специально для меня, а потом признался, что купил у какого-то филиппинского торговца за пять песо. Всё равно я ее обожаю, какая разница, сам нырял или не сам... Даже хорошо, что не сам, это опасно, в океане столько ядовитых существ обитает, в том числе моллюсков... Только вот почему "Рог", не понимаю? Больше похоже на оранжевое ухо с полосочками. Гляди, правда, красота? - Моника отвлеклась от любования ракушкой и удивленно заморгала. - Фрида, что такое? Ты что, плачешь?
  
   Фрида затрясла головой.
  
   - Нет, это... Что-то с глазом. Уже прошло. Да, красивая штука, - пробормотала она.
  
   - Идем чай пить, - Моника улыбнулась ракушке и аккуратно положила бесценный дар Бернарда на полку.
  
   "За пять лет подарить девушке ухо за пять песо... Бернард Майер, ты крут", - сердито подумала Фрида, направляя стопы на кухню вслед за Моникой. Правда, сердилась Фрида больше на себя: с чего это она раскисла?
  
   Кухня не была филиалом музея, как того опасалась Фрида, однако и тут казалось тесно от большого количества посуды, уймы вышитых подушечек и вязаных салфеток, но больше всего места занимали цветы - в кадках, горшочках, в ящиках и вазонах, они были расставлены и развешаны повсюду, превращая кухню в подобие цветочного магазина. Холодильник Моники можно было бы занести в книгу рекордов Гиннеса, правда, сначала надо было разглядеть его под густым слоем магнитов и наклеек и убедиться, что это холодильник, а не цирковая тумба.
  
   Моника отгребла с диванчика подушки и какое-то вязанье, смахивающее на очередной мужской свитер, и, усадив Фриду на освободившееся пространство, принялась хлопотать - включила чайник, безжалостно общипала листья какого-то цветка, старательно помыла их под струей воды и уложила в большие чашки.
  
   - Будет очень вкусно, вот увидишь, - заверила она. - Даже Бернарду нравится. То есть... когда-то нравилось.
  
   Фрида почувствовала, что от слова "Бернард" у нее скоро начнется нервный тик, и тихо вздохнула. К несчастью, Моника оказалась довольно наблюдательной.
  
   - Знаю, я тебе надоела с разговорами о нем, - грустно сказала она. - Прости. Мне совсем не с кем поболтать об этом. Подруги кричат одно и то же, мол, ты с ума сошла, не бегай за ним, забудь ты его, он тебя на двадцать лет старше, донжуан, развратник, сволочь без сердца, стольким женщинам жизнь переломал и бла-бла-бла... Я со всеми рассорилась из-за него. Ты единственная, кто не сказала про Бернарда ничего плохого.
  
   "Просто не успела", - подумала Фрида и расстроилась еще больше.
  
   - Я его не знаю, Мона, - честно сказала она. - И не могу его судить. Эти все пикаперы... Я думаю, это несчастные люди, у которых нет другого способа самоутвердиться в жизни. Неуверенные в себе или не состоявшиеся личности, те, у кого нет настоящего мужского дела. Ладно, мальчишки, которым гормоны выносят мозг, но взрослые, кому за тридцать?.. Как по мне, твой Бернард такой же коллекционер, как и ты. Ты ракушки собираешь, а он - свои победы над женщинами.
  
   Моника молча уставилась в окно, подперев ладонью щеку. Ее серые глаза стали почти бирюзовыми - то ли от солнечного света, то ли от того, что вокруг была буйная цветочная зелень.
  
   - Нет, - задумчиво сказала она наконец. - Он не собирает победы. Вот Эгон, тот собирает... Не знаю, как тебе объяснить. Например, мои коллекции меня утешают и радуют, я их люблю, дорожу каждой вещью, мне нравится за ними ухаживать. Я ничего не выбрасываю! А Бернард... Не похоже, что его коллекция побед, как ты это назвала, делает его счастливее. Зачем ему такая жизнь, не понимаю. Будто он все время бежит, бежит куда-то... Мне кажется, он боится остановиться... Боится, что кого-то полюбит, а она его нет. Или бросит его, или как-то оттолкнет. Нет, я не знаю наверняка, просто так чувствую. Я даже не могу на него сердиться. Ну вот такой он человек.
  
   - Тогда почему ты страдаешь, когда вот такой человек запирается в кабинете с какой-нибудь очередной Кристой? - недоуменно сказала Фрида. - Эй, пока мы о любви, там чай выкипает.
  
   Спохватившись, Моника торопливо разлила по чашкам кипяток. Кухню мгновенно наполнил густой запах лимона и мяты.
  
   - Почему страдаю? - переспросила Моника, бестолково и рассеянно передвигая посуду на столе. - А говоришь, ты любила... Думаешь, я умом не понимаю, что происходит? Понимаю, Фрида. Но только тут, - она положила руку на свою добрую пышную грудь, - тут ничего сделать нельзя. Пока оно стучит.
  
   - Дурочка ты, - мягко сказала Фрида. - Тебе и тридцати нет. Еще будешь потом своим детям и внукам рассказывать про свою неземную любовь.
  
   Моника отвернулась, открыла какой-то шкафчик и принялась в нем озабоченно шуршать, не глядя на Фриду.
  
   - У меня больше не может быть детей, - без выражения сказала она. - Разве что усыновить... Считай, у меня есть ребенок. Бернард. Другого мне не надо.
  
   "Черт!" - только и подумала Фрида, ужаснувшись услышанному.
  
   - Он мне разные вещи говорил... Умные, хорошие, - продолжала Моника, стоя за дверцей шкафа, как церковная прихожанка в исповедальне. - Что дети - это не обязательно младенцы, которых родил и вырастил. Дети - это любое наше продолжение... Наше творчество, наши идеи, что-то хорошее и нужное, что останется после нас, когда мы уйдем. Сказал, что не деторождение поднимает человека над миром животных, и лучше оставить после себя людям одно полезное изобретение, чем пополнить население Земли несколькими выродками. Бернард иногда такие гадости говорит... Конечно, на семинаре он так не скажет, еще и когда речь про репродуктивность. Понимаю, он старался мне помочь, и, быть может, в его словах есть своя правда... Но вот только кто я такая? Что я хорошего могу оставить после себя? Я ничего особенного не умею. Только любить.
  
   Повисло молчание. За открытым окном во дворе, как нарочно, слышался детский смех и веселая беготня.
  
   - Разве это мало - уметь любить? - сказала Фрида, не узнавая собственный голос. - Хочешь правду? Я не умею. Помогать - пожалуйста, с радостью, но любить?.. Может, это самое лучшее и важное на свете. Любить. Моника вынырнула из-за шкафа с пакетом печенья, высыпала его в тарелку и уселась в крякнувшее под ее весом плетеное кресло.
  
   - Попробуй, - она придвинула лакомство поближе к Фриде. - Ты разламывай, они с предсказанием. Правда, два-три на всю пачку... Бернард говорит, что я не люблю себя. А когда научусь любить себя, тогда разлюблю его. Так и сказал. Вот еще! Не дождется! Разве можно разлюбить своего ребенка? - улыбнулась она. - Как это в вашей психологии... Безусловная любовь, вот.
  
   "Плохи дела", - подумалось Фриде.
  
   - Что-то не очень-то твой возлюбленный Бернард похож на ребенка, - шутливо сказала она вслух. - Немного перерос. Может, лучше безусловно возлюбить его как отца?
  
   Моника фыркнула и едва не облилась чаем, который уже поднесла ко рту.
  
   - Как отец Бернард вообще никуда не годится, - с улыбкой сказала она. - Ну это только между нами... У него есть дочь. Бедняжка Аника. Ты бы ее видела. Покорная такая, послушная, тихая. Бернард ее очень любит, знаю, ему для Аники ничего не жалко. Лучшее образование, лучшие вещи, все самое-самое... Только Аника не похожа на счастливую девочку. Он ее контролирует, как тиран. Дочь без его разрешения шагу ступить не может, с тем не дружи, к этому не подходи... Все за нее решает. Не знаю, как сейчас, когда их семья распалась, может, что-то изменилось. Аника в частной школе и приезжает редко.
  
   Фрида уставилась на нее круглыми глазами.
  
   - Вот этой любви тебе не хватает? Тирании? Деспотии?
  
   - При чем тут одно к другому? - нахмурилась Моника. - То дочь, а то я.
  
   - При том, что он по-другому любить не умеет, - Фрида сердито захрустела печеньем. - Знаем таких. Для него любовь - это власть. И поэтому он никому не дает власти над собой. Боится, что женщина окажется сильнее, чем он. Ужас-то какой, не дай бог!
  
   "Стоп, - внезапно подумала она. - А я чем лучше? Я ведь тоже не хочу чьей-то власти над собой, разве нет?.."
  
   - Я на власть над ним не претендую, - беспечно рассмеялась Моника. - Наоборот - пожалуйста. Вот только он не хочет...
  
   - Не хочет? - прищурилась Фрида. - Не хочет, потому что он ее уже имеет. Штудируй пикап, подруга.
  
   Моника махнула рукой.
  
   - Ой, и ты туда же. Все как помешались на этой ерунде. Один Эгон Ратценбергер чего стоит.
  
  - А Эгон тут при чем? - вытаращила глаза Фрида.
  
   - Как при чем? - в свою очередь удивилась Моника. - Он у нас главный совратитель, змей-искуситель. Ты его сайт видела? Хайдельберг-пикап? Нет? О-о... Думаешь, Эгона все знают, как сына бургомистра? Ничего подобного. У него свой бизнес. Сайт - это так, реклама, наводки, куда и что. У Эгона тут клуб интересный...
  
   - Аэроклуб?
  
   - Аэро - само собой. Только у них там не только самолеты с дельтапланами. Знакомства, романтические полеты... Прямые рейсы в постель, - Моника хихикнула. - Вроде бы ничего противозаконного, почему бы людям не совмещать приятное с полезным... Тем более, город студенческий, здесь и без Эгона скучно не было, а сейчас так вообще жизнь бурлит. Клуб был средненький, пока Ратценбергер не развел там тусовку. Я туда не хожу, но если хочешь, можем как-нибудь посидеть у них в кафе или на самолеты посмотреть.
  
   - И Майер... То есть, Бернард, тоже член клуба? - поинтересовалась Фрида. Ее сознание упорно не желало воспринимать профессора Майера, который вел семинары, и Бернарда Майера, возлюбленного Моники, как одно лицо.
  
   - Нет, что ты, - Моника принялась с энтузиазмом ломать печенья в поисках предсказания. - Бернард этот клуб "гадюшником" называет. Но Эгон с ним иногда консультируется, насколько знаю. На его сайте много ссылок на статьи Бернарда, на его блог, интервью и тому подобное. Правда, он там под ником Би Эм.
  
   "Все ясно, - Фрида задумчиво закусила новость печеньем. - Би Эм - великий гуру пикапа".
  
   - А еще... только ты никому не говори, - Моника придвинулась поближе, навалившись своими сиспундрами на стол. - Они даже квартиру вдвоем снимают.
  
   - Вдвоем? - едва не подавилась Фрида. - А по ним и не скажешь...
  
   - Да нет, ничего такого, - мотнула головой Моника. - Квартира на той стороне реки, на Бергхаймер штрассе, шикарная, большая... Просто платят пополам, а пользуются как-то по очереди, насколько знаю. В основном Эгон туда своих подружек приводит.
  
   "Оргии и вакханалия, - заключила Фрида. - Профессор Майер продолжает обучение молодежи в непринужденной обстановке".
  
   - Эгон, конечно, странный, - продолжала болтать Моника, опережая Фриду по скоростному поглощению печенья. - Его подруга из окна этой квартиры выпала. Этим летом. Шестой этаж... До больницы не доехала, умерла в скорой. То ли пьяная была, то ли под кайфом, а может, и то и другое... Говорят, беременная была, прикинь! Я бы в эту квартиру и заходить не смогла бы после такого.
  
   - Ничего себе, - пробормотала Фрида. - Не знала, что у вас тут такие ужасы.
  
   - Да об этом и не кричали, тихо замяли дело. Сама понимаешь, отцу Эгона такие вещи ни к чему. Мелькнуло что-то в прессе, но заглохло быстро. Не криминал ведь, просто несчастный случай. Правда, ходят слухи, что это все Бернард, что девушка от него залетела... Глупости, тупые сплетни! Ох, да что за пачка такая, - Моника с досадой раскрошила очередное печенье. - Ни одного предсказания!
  
   "Сплетни? - Фрида поежилась, представив себе беременную девушку на асфальте. - А если не сплетни? Как известно, нет дыма без огня..."
  
   - Что-то Эгон не сильно убивается, - заметила она, не решившись озвучить свои мысли. - Уже за Юдит волочится.
  
   "А точнее, совсем не убивается... Возможно, это не его девушка была!"
  
   - Пусть лучше Эгон волочится, чем Бернард! - с жаром сказала Моника. - Не нравится мне эта Юдит. Особенно после того, что она тебе сказала. Вот гадючка! Как она на Бернарда смотрит, а? - она сердито затрясла кудрями. - Видела? Нет? А как этот русский на тебя пялится, скоро глаза сломает, тоже не видишь?
  
   - Какой русский? - удивилась Фрида.
  
   - Какой, какой. Ротман! Ты ничего не замечаешь! - всплеснула руками Моника. - Что ты вообще на семинаре делаешь?
  
   Фрида от души расхохоталась.
  
   - Ты не поверишь. Слушаю, что говорит профессор.
  
   Моника раскрошила пальцами печенье и вдруг стремительно вскочила, едва не опрокинув стол.
  
   - Предсказание! Наконец-то! - она нетерпеливо развернула бумажку и принялась читать текст, по-детски шевеля губами. Ее брови слегка нахмурились, светлые ресницы недоуменно заморгали.
  
   - Что там? - с любопытством спросила Фрида.
  
   - Китайская пословица: "Бойся своих желаний - они могут исполниться". Вот глупости!
  
  
***
   - Не волнуйтесь, фрау Майер, штора будет как новенькая, - бодрый женский голос. - Отстираем, высушим, погладим... У вас есть лестница? Не помните? Не проблема. Хенрик, прихвати нашу из машины! Сейчас займемся карнизом... Так, девочки, разбираем перчатки. Бумажный мусор кладем в синие пакеты, пищевые отходы - в зеленые. Нет, это лучше сюда.
  
   Топот ног, шуршанье полиэтилена.
  
   - Вы точно справитесь до обеда? - Аиша, встревоженно.
  
   - Даже раньше. Тут не так страшно, как вы сказали. Вот вчера убирали квартиру старушки с десятью кошками... Нет, это лучше не рассказывать. Хенрик, и инструменты возьми! Карниз ваш сломан, фрау Майер... Мы можем временно закрепить штангу, но было бы лучше...
  
   Вой пылесоса.
  
   Бернард выключил диктофон и с досадой бросил на сиденье. Злиться на Аишу, назвавшуюся его женой, сил не было. Он напряженно следил за дорогой, борясь с тошнотой в желудке и мутью перед глазами, опасаясь потерять концентрацию за рулем.
  
   Слушать пятичасовую запись Бернард не собирался, а выборочная прослушка ничего не дала - только подтвердила признание Аиши о вызове бригады клинеров, а также телефонный звонок в "Винотеку Оскара". Надежды на то, что в его отсутствие "домработница" позвонит настоящему хозяину или свяжется с кем-то из своих, не оправдались. Первое, что сделала Шахерезада после его ухода - расплакалась так горько, что Бернард почувствовал себя последним мерзавцем. И все же здравый смысл подсказывал ему, что Аиша могла отправить сообщение, позвонить из другой комнаты или выйти на улицу, и если он ничего не услышал, это еще не значит, что девушка не общалась ни с кем, кроме уборщиков.
  
   "С ума сошел, жалеть маленькую дрянь? - пронеслось в его голове. - Домработница, нанявшаяся за восемь евро в час, заказывает обед в "Оскаре" с доставкой за сто пятьдесят евро, вызывает бригаду помощников, содравших двести евро за срочность, ремонт карниза и чистку ковра... И всем платит наличкой, что интересно! Это случайность, или красотка боится, что ее могут вычислить по банковской карте?"
  
   "Бернард, не засыпай. Смотри на дорогу", - напомнила BARNY голосом Анжелы.
  
   - Я не сплю, - сказал он вслух, сопротивляясь странному отупению, охватывающему его все сильнее.
  
   "Ты спишь и тебе снится, что ты великий детектив, - сказала Анжела. - Но на самом деле ты глупый мальчишка, который играет в очередную игру вместо того, чтобы объяснить ситуацию комиссару Бауэру или просто обратиться в полицию".
  
   "Это ты подсунула мне липовую домработницу, - возразил Бернард. - А вдруг и у тебя будут неприятности? Из-за тебя и твоей Шахерезады я не попал к хирургу. И вечером не попаду, потому что надо узнать, что случилось с настоящей Аишей... Вот подохну от гангрены, тогда ты поймешь, что..."
  
   "Что на самом деле ты обидчивый дурак? - засмеялась Анжела. - Я это давно поняла".
  
   "Черт, что за дерьмо? - поразился сам себе Бернард. - И я собрался в таком состоянии вести семинар?"
  
   Он бросил взгляд на часы и решил, что разумней будет остановиться и потратить пять минут на восстановление системы. Возможно, хватит и пары минут. Годы аутотренинга, ставшего привычкой, даром не прошли - Бернарду ничего не стоило визуализировать себе кулер, охлаждающий BARNY, и слегка понизить температуру тела. Конечно, можно было бы представить себе что-то поромантичней - скажем, водопад или холодное горное озеро, но мысленный вентилятор был ничем не хуже. Самый мощный не мешало бы расположить возле распухшего до безобразия колена. Зря он на него посмотрел, совершенно зря.
  
   Бернард вгляделся в убегающую вдаль ленту разметки, отыскивая место, где можно съехать с дороги. Впереди тащилась какая-то велосипедистка, ерзая на сиденье симпатичной круглой попкой.
  
   - Шлепнуть бы тебя как следует, - пробормотал Бернард, мысленно сделав то, что сказал. - Для чего Фред тратится на велосипедные дорожки?
  
   Не успел он додумать мысль о самоотверженном труде бургомистра, как девушка обернулась, будто почувствовав, что на нее смотрят. Руль вильнул, переднее колесо врезалось в бордюр, и хозяйка круглой попки со всего размаха полетела на землю.
  
   Бернард мгновенно затормозил - благо скорость была смехотворная. Придавленная собственным хлипким транспортом, невезучая велосипедистка ерзала у обочины, безуспешно пытаясь встать. Проклиная все на свете, Бернард выбрался из машины (что с каждым разом давалось все хуже), и сердитым медведем дохромал до пострадавшей.
  
   - Спайдермен спешит на помощь, - злым голосом сказал он, подхватил скорчившуюся девушку под мышки и плавно поставил на ноги. - Особенно когда на дороге валяются красивые де...
  
   Он умолк. На него таращились перепуганные глаза Юдит Шеффер.
  
   - О, боже, это вы, - выдохнула Юдит.
  
   - Не рада? - рявкнул Бернард, держа ее за плечи и не спеша отпускать. - А ты кого ждала, черт возьми? Патрульного? Санитара с носилками? Грохнись ты метром левее - не успей я затормозить - дождалась бы! Это у тебя хобби такое, создавать проблемы на дороге? Посмотри налево, вот туда, - он бесцеремонно схватил ее за подбородок и повернул лицо в указанном направлении: - Что там за знак? Взлетная полоса аэропорта? Осторожно, морские свинки? А может, велосипедная дорожка?
  
   Роль сердитого отца Бернарду всегда удавалась хорошо.
  
   Щека под его горячими пальцами казалось прохладной и нежной. Он секунду помедлил, прежде чем убрать руки.
  
   - Простите, я...
  
   Юдит внезапно пошатнулась и повалилась к нему на грудь, уткнувшись носом в рубашку.
  
   - Ну вот, - пробормотал Бернард, машинально обняв ее за плечи. - Моя ругань валит с ног. И что мне с вами делать, фрау Шеффер?
  
   - Не знаю... Голова кружится, - прошептала Юдит, пряча лицо у него на груди и не думая вырываться.
  
   "Эгон, тебе придется посмотреть запись с видеорегистратора. Не захочешь - заставлю! Я не виноват!"
  
   - Тогда поиграем в эвакуатор.
  
   Не успела Юдит и моргнуть, как он подхватил ее на руки, как ребенка, и понес к машине. Колено мгновенно взбунтовалось против глупого рыцарства, хотя ноша была маленькой и легкой, а до машины рукой подать.
  
   - Что вы, я могу сама, не надо, - пробормотала Юдит, и в доказательство своей самостоятельности обмякла еще сильнее и ухитрилась обнять его рукой за шею, пока он открывал пассажирскую дверь и раскладывал кресло. Уложив любительницу аварий поудобней, Бернард оглядел с головы до ног ее ладную маленькую фигурку и вздохнул.
  
   "Эгон, однако, не дурак, - мелькнуло у него. - Съедобная девушка".
  
   Он наклонился к ее лицу так близко, что Юдит испуганно вжалась в кресло.
  
   - Искусственное дыхание делать не буду, - с усмешкой сказал он.
  
  
***
   До конца перерыва оставалось минут двадцать. Въехав на университетскую парковку, Фрида и Моника обнаружили, что баталии из-за Бентли Континенталь вышли на новый уровень - поближе к объектам. Половина группы активно топталась возле новых машин сестер Баргути, попивая кофе и о чем-то живо беседуя.
  
   - Что такое? Кто-то еще купил дурацкий Бентли? - Фрида спрыгнула с велосипеда.
  
   - Не удивлюсь, если Криста, - пробурчала Моника.
  
   Торопливо припарковав велосипеды, они направились туда, где попивали кофе члены группы, разгуливая между двумя автомобилями - серебристым, как луна, и желтым, как солнышко. Судя по всему, жаркие диспуты уже начались, хотя и не те, что предполагал развить профессор Майер.
  
   Смахивающий на героя американского вестерна, Эгон Ратценбергер стоял, небрежно опершись джинсовым бедром о сияющий борт желтой машины и цедил кофе из бумажного стакана, глядя на Мозеса Руташубанюму с видом южанина, готового подавить бунт на хлопковой плантации. Руташубанюма облюбовал серебряную красавицу, правда, наваливаться на чужую собственность не стал, а только ласково положил на капот черную руку. Неугомонный Прыщавый Ник вел дипломатические переговоры между враждующими сторонами.
  
   - Мне плевать, аморально это или нет, - развивал он какую-то мысль, обращаясь к Мозесу. - Не в этом дело, приятель. Я хочу понять, как Майер заставил их это сделать?
  
   - Он нэ заставлял, - флегматично сказал Мозес. - Они сами хотель.
  
   Моника подтолкнула Фриду под локоть и показала смеющимся взглядом на ядовито-розовые кроссовки на его ногах.
  
   - Будто гусь, - шепнула она в ухо Фриде.
  
   Фрида покачала головой. Для гуся длинноногий Руташубанюма был слишком тощ и высоковат, не говоря про цвет оперения.
  
   - Цапля, - сказала она.
  
   - Мало ли кто из нас что хотел? - Ник махнул рукой, и брызги кофе полетели на сверкающий капот Бентли. - Я тоже об этом думал, и не я один. Криста первая... Скажи им, Криста! Ты тоже ведь хотела?
  
   Криста, стоящая поодаль с сигаретой, затянулась поглубже, прищурила ресницы и презрительно выдохнула в сторону Прыщавого Ника облако ментолового дыма.
  
  - Расхотела.
  
   Откуда-то вынырнул улыбчивый Ротман с кофейными стаканчиками. Улыбка предназначалась Фриде. Один из стаканов тоже.
  
   - Капуччино, девочки. Нет, это не я такой добрый, это Баргути всех угощают.
  
   Фрида с Моникой милостиво согласились на дары Баргути, компании ради.
  
   - Тут некоторые решили, что профессор Майер использует запрещенные техники, - сказал Ротман, заметив, что Фрида прислушивается к разговору. - Потому что двое из группы купили эту машину, Борзиг собрался взять напрокат, а еще пять человек признались, что хотели бы купить. Восемь из тринадцати, неплохо... - пробормотал он. - При том, что никакого посыла "Купите Бентли" не прозвучало.
  
   - Вот именно, не прозвучало, - сказала фрау Залевски, с тихой завистью поглядывая на машины. - Так господин Майер нам что угодно внушить может, и поди потом докажи.
  
   - Учитесь, как с людьми работать, - фыркнул Эгон. - Какого черта вы тогда по семинарам ходите? Майер - хороший суггестор, вот и всё. Зачем ему продвигать Бентли Моторс, не знаю. Наверное, просто развлекался.
  
   Борзиг оторвался от жадного разглядывания салона через стекло.
  
   - Не может профессор его уровня так развлекаться! Не верю! В чем тут суггестия? - сердито сказал он. - Считаешь, мы все такие внушаемые? Майер просто сказал разумные вещи, вот и все. Он что, парализовал чье-то сознание? Воздействовал как-то особенно? Давал нам императивные посылы - "Сейчас вы пойдете и купите"? Не выдумывай то, чего не было, Эгон!
  
   - Я, конечно, не психолог, - промурлыкал Эгон, ковыряясь в пачке сигарет. - Но как работает суггестор, могу сказать. Суггестор - это актер. Он строит общение с людьми по законам сцены, и его воздействие - это театрализованное представление, с той разницей, что суггестор верит в свою роль, и эта роль требует сближения со зрителем. Майер смотрит на вас, придурков, быстро схватывает ваши психодиагностические черты, находит самых потенциально восприимчивых к воздействию и грузит, что хочет. Нет, он не парализует сознание, просто возбуждает бессознательное в некоторых лопухах, незаметно, через эмоциональную сферу или через кажущуюся логику, и начинает говорить вам то, что вам нравится и чего вы ждете. Всякие неуверенные в себе личности, - Эгон ткнул незажженной сигаретой в Борзига, - или впечатлительные девушки со слабым логическим мышлением, - он кивнул на Кристу, - попадаются первыми.
  
   - Да не собираюсь я покупать эту машину! - взвизгнула Криста, растеряв все королевское достоинство.
  
   - Не хочешь быть как все? - ядовито сказала фрау Залевски, оглядев ее насмешливым взглядом. - Вся группа на Бентли, а ты нет. Особенная, что ли?
  
   - Польский юмор? - огрызнулась Мисс Хайдельберг. - Ха-ха.
  
   Фрида с Моникой незаметно переглянулись. У Кристы была своя причина отказаться от добрых посылов профессора Майера.
  
   - В коллективе внушаемость усиливается, как известно, - продолжал Эгон, что-то высматривая за спинами толпящихся у машины одногруппников. - Так что не знаю, чему тут удивляться. Это была косвенная суггестия, и навряд ли всерьез. Если бы Майер захотел, мы бы все, как один, катались бы на Бентли, по уши в кредитах. Включая меня.
  
   - И зачем ему это надо? - озадаченно спросила Фрида.
  
   - Ой, всё это глупости, - сморщила нос Моника. - Эгон, ты не психолог, ты хуже в сто раз. Нахватался чего попало. Какая такая суггестия? Только психологи придумывают проблемы там, где их нет. Вот Мозес правильно сказал - купили машину те, кто и так хотели купить, такую или подобную. Профессор Майер просто разбудил чьи-то желания.
  
   - Возможно... Но некоторые желания лучше не будить, - рассмеялся Эгон и повернулся к Руташубанюме. - Эй, Вождь, а ты как думаешь?
  
   - Мэня зовут Мозес, а не Эй Вошь, - сухо сказал Мозес. - Я думаю, что профэсору Майеру просто биль скучно. Это биль шутка.
  
   - У вас в Африке тоже так шутят? - Эгон сунул сигарету в рот, и Прыщавый Ник по-лакейски шустро поднес ему горящую зажигалку. - Всякие там вуду, колдуны... Местные психологи.
  
   - Конэшно. У нас много психолога, - сказал Мозес так, будто речь идет о москитах. - Мой отэц тоже психолога, может сдэлать, чтобы ты купиль у него зэмля плохая или корова больная. Всэ колдуны сугэстор. Когда Танзания биль нэмэцкий колония, наши чэловэки воссталь против ваших, но у вас быль огнестрельный оружий, а у нас ничего нэ быль, только палки. Тогда один такой сугэстор, Нгвала, облиль наших солдат водой и внушиль, что эта вода защищает от пуля. Всэ пошли против нэмца, голый, мокрый, бэзоружный. Вериль в святая вода, маджи-маджи. Очэнь вериль, - он обвел притихших слушателей печальным и строгим взглядом черных глаз.
  
   Все смущенно молчали.
  
   - Пулемета всэх убиль. Но люди много рана получиль и биль живые долго, страдаль долго. Нэ вериль, что могут умереть. По дэсять-двадцать пуль в тела, а чэлавека дышит. Нгвала сказаль, вода разрушает пуля, и кто верит, нэ умираэт.*
  
   Рассказ Мозеса произвел на всех гнетущее впечатление.
  
   - Ужас какой, - жалобно сказала Моника. - Бедные люди!
  
   - Этот Нгвала, небось, на колониальные власти работал, - пробурчал Эгон и вдруг прищурился, глядя на что-то за плечом Руташубанюмы. - А вот и наш колдун, Майер-Майер...
  
   Фрида обернулась. Как пиратский корабль, входящий в гавань, на стоянку неторопливо вплыл черный автомобиль, пришвартовался в отведенном для него месте и затих. Пассажирская дверь распахнулась, и из докторской машины милой птичкой выпрыгнула не кто иная, как Юдит Шеффер.
  
   Моника тихо ахнула.
  
   - Не понял... - пробормотал Эгон.
  
  Со странным чувством, смутно похожим на зародыш ревности, Фрида смотрела, как выбирается из ровера его хозяин - большой, хмурый с виду, в мятой рубашке с небрежно закатанными рукавами. Не глядя по сторонам и не замечая глазеющих на него студентов, Майер открыл багажник, рывком вытащил оттуда велосипед и поставил на асфальт перед кукольно улыбающейся Юдит.
  
   - Шустрая девочка, - сквозь зубы сказала Криста.
  
   - Кристи... Поделись сигареткой, - дрогнувшим голосом попросила некурящая Моника.
  
   "Это вот такой человек ", - напомнила себе Фрида, наблюдая, как Майер заботливо проверяет, все ли в порядке с велосипедом Юдит Шеффер.
   ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________
   * "Маджи-маджи", 1905-1907 - антиколониальное восстание племен, проживающих на территории Германской Восточной Африки (соврем. Танзания)
  
  
***
   Дискуссии Бернард предпочитал проводить в более уютной обстановке, чем помпезный амфитеатр лектория. Небольшая комната с телеэкраном, круглым столом и шестнадцатью креслами вокруг называлась конференц-залом и использовалась для самых разных целей. Хотя вряд ли кому-то из коллег доводилось опробовать круглый стол в том качестве, в котором его порой использовали Бернард с Валерией. Достоинством стола была крепость, которую Бернард ценил выше эстетики - под его весом и напором мебель страдала куда чаще, чем тела партнерш; компьютерный столик секретарши рухнул в ее первый рабочий день, офисный диван погиб через неделю, но самыми нежизнеспособными были дешевые кресла, которые Бернард умудрялся разваливать и совершенно невинно, скромно присаживаясь на хлипких бедняг своими сто двадцатью килограммами. Его способность гробить мебель была излюбленным поводом для острот коллег, и если ломалось что-то крупное, кто-нибудь обязательно считал нужным пошутить: "Тут был Майер?" Даже когда на юбилее ректора во время студенческой театральной постановки неожиданно рухнул занавес, одна коллега брякнула на весь зал: "Тут был Майер?", хотя Бернард сидел с ней в одном ряду. Шутница так и не узнала, кто написал разгромную рецензию на ее статью в "Psychologische Forschung"; никому из сотрудников Бернарда не пришло бы в голову, что он не прощает женщинам даже безобидных насмешек. Эту коллегу Бернард только что встретил в коридоре и обменялся с ней любезностями, как ни в чем не бывало. Любезность не была бескорыстной - Бернард подозревал, что проблема с коленом зашла слишком далеко, и если он не дотянет до конца недели, то будет вынужден просить кого-то из коллег заменить его на семинаре. Одна мысль об этом вызывала зубовный скрежет. Он, Бернард Майер, незаменим. Никем и никогда. Но скакать по университету на костылях?.. Ну уж нет, увольте.
  
   Студенты втекли ручейком в конференц-зал и обступили стол, вопросительно глядя на профессора в ожидании дальнейших указаний.
  
   - Ну что ж, поиграем в короля Артура и его верных рыцарей, - сказал Бернард, запретив себе думать о костылях. - Располагайтесь, как вам удобно.
  
   Фрида Хансен тут же разбавила романтику феминизмом:
  
   - Рыцари были мужчинами, - заявила она, шмякнув на стол свой облезлый хипстерский рюкзак. - Предложи кто-нибудь Артуру посадить за стол женщину, он бы в два счета заколол его своим Эскалибуром.
  
   "Посадить? Лучше положить... Рыцари были бы не против", - подумал Бернард, но вслух произнес то, что положено:
  
   - А напрасно. Решения, принятые мужчинами и женщинами совместно, обычно наиболее верные и эффективные. Хотя брать в рыцарскую команду королеву Гвиневру я бы Артуру не рекомендовал, - сказал он, глядя на Фриду с непонятной полуулыбкой (BARNY визуализировала раскоряченную голую рыжую девицу в центре стола и Бернарда с обнаженным Эскалибуром .)
  
   Фрида слегка смутилась - то ли вспомнила, что королева была рыжеволосой, то ли усмотрела в его словах какой-то намек.
  
   - Почему? - с подозрением спросила она. - Гвиневра была умной женщиной. От нее мог быть толк.
  
   - А вот вы мне сейчас и скажете, почему, - предложил Бернард, мысленно смакуя картинку.
  
   Он уселся на свое место, спиной к окну, и обнаружил, что под столом имеется перекладина, на которую можно незаметно положить разрывающуюся от боли ногу. Чего Бернарду стоило улыбаться и ничем не выдавать своего состояния, не знал никто, и не должен был узнать.
  
   - В наши планы входит просмотр и обсуждение фильма, демонстрирующего непонимание между мужем и женой, - напомнил он. - Но вопрос, которого коснулась фрау Хансен, взаимосвязан с нашей темой.
  
   Бернард покосился на Монику, которая поспешила занять место по левую руку от него, ухитрившись согнать с кресла Руташубанюму, и рассердился, что тот не отстоял территорию.
  
   - Можем разминки ради начать и с Артура, - сказал он и вопросительно посмотрел на сестер Баргути: - Быть может, кто-нибудь не знает о Рыцарях Круглого стола? Марьям? Халида?..
  
   От того, что профессор назвал их по именам, девушки раскраснелись и похорошели на глазах.
  
   - Ми знайем эту историю, - заулыбалась во все зубы Марьям.
  
   Бернард помнил из анкет, что сестры родом из Ливана, но получили неплохое образование в Германии. И все же, несмотря на грамотную речь, у обеих был отвратительный акцент.
  
   "Аиша изъясняется во сто крат лучше, - внезапно подумал он. - Еще одно подтверждение, что никакая она не домработница".
  
   BARNY послала сигнал не отвлекаться и сконцентрироваться на актуальном. Это было нелегко: кроме программы "Золушка-шлюха" его разум продолжал анализировать данные ЮШ - благо Юдит подбросила свежую пищу для размышлений; кроме того, поведение Эгона показалось Бернарду неестественным: мальчишка не подходил к Юдит и держался от нее в стороне, ни о чем не спросил Бернарда, а только смотрел на него угрюмым волком. Эгон уселся справа, но явно не потому, что решил поиграть в Гавейна, племянника короля, а, вероятно, сообразил, что место сбоку - не самое лучшее для наблюдения. Хотя за круглым столом группа была перед Бернардом как на ладони, незаметно следить за Моникой и Эгоном можно было только боковым зрением. Прямо напротив него устроилась Криста Шульц, и если это было не случайностью, то самонадеянной глупостью: улыбающийся и благожелательный с виду, господин Майер был сейчас в таком отвратительном настроении, что на месте короля Артура охотно изрубил бы мечом и стол, и всех, кто за ним сидел, независимо от гендерной принадлежности.
  
   - Фрау Шульц, - сказал он, вперив в Кристу жесткий взгляд экзаменатора. - Прежде чем мы обсудим уместность или неуместность королевы Гвиневры на рыцарском совете, будьте так любезны, напомните основные тезисы, с которыми нам предстоит работать.
  
   Грудь Кристы красиво всколыхнулась от волнения. Будущая Мисс Психолог широко распахнула глаза, набрала воздуха в легкие и ринулась в бой с отвагой Жанны Д`арк.
  
   - Тезисы? Эм-м... Мы обсуждали карты, - сказала она, эффектно встряхнув волосами.
  
   Бернард задумчиво поднял бровь.
  
   - Географические? Игральные? Карты вин? - любезным голосом осведомился он.
  
   Кто-то тихо хрюкнул от смеха. Криста сердито вспыхнула и нахмурилась, но зрачки ее глаз испуганно заметались в поисках правильного ответа.
  
   - Карты в мозгах, - неуверенно сказала она.
  
  "О мой бог", - только и подумал Бернард, вынужденный жестом остановить взрыв всеобщего веселья.
  
   - Карты связей в мозгу, - наконец выдала Криста, заглянув в гламурный блокнот с котятами на обложке. - Связи между полушариками... То есть полушариями. Они разные у мужчин и женщин. Женщины сочетают логику и интуицию, а мужчины их используют по отдельности.
  
   - Да, женщин, как правило, используют по отдельности, - вздохнул Майер. - Но не обязательно.
  
   - Я имела в виду логику и интуицию, профессор, - сердито сказала Криста.
  
   - Я шучу, фрау Шульц, - мягко сказал Бернард, слегка раскаявшись. Он не имел привычки насмехаться над студентами, но сообщение Кристы "Мы будем коллегами" его порядком взбесило. - Все верно. Женщина одновременно думает и чувствует, в то время как мужчина думает и чувствует обособленно.
  
   - Если думаэт, то думаэт, - веско сказал Руташубанюма. - Если чусвуэт, то чусвуэт, а думаэт плохо. Нэ соображаэт.
  
   - Примерно так, - кивнул Бернард. - Мы близки к ответу - почему не стоит приглашать на совет Гвиневру.
  
   - Потому что как минимум двое в нее влюблены! - триумфально заключил Борзиг. - Артур и Ланселот будут не в состоянии мыслить критически и принимать адекватные решения.
  
   - Разве из этого следует, что Гвиневра дура? - разозлилась Фрида. - И ей не место на совете? Пусть Артур и Ланселот идут и проветрят мозги от чувств, это им не место за столом!
  
   "Умница. Вот кого надо Фреду в помощники, - подумал Бернард, любуясь разъяренной любительницей свободы и равноправия. - А то у него черт знает кто занят предвыборной агитацией. Никакого огонька... Хотя перепрыгивать с сути дела на посторонние темы они умеют не хуже".
  
   - Позвольте, разве я утверждал, что королева глупа? - сказал он, разглядывая странное одеяние Фриды (то ли хламиду, то ли лошадиную попону). - Пусть она вдесятеро умнее всех рыцарей, вместе взятых, проблема не в этом, фрау Хансен. Речь идет о совете, то есть о командной работе. Любые, даже нейтральные с виду контакты между мужчинами и женщинами основаны на сексуальных инстинктах, хотим мы того или нет. Мозг любого мужчины запрограммирован на наблюдение за женщинами, и с этим ничего нельзя поделать. Да, и мой тоже, не смотрите на меня с таким ужасом, - обезоруживающе улыбнулся он и развел руками.
  
   Слева от него послышался вздох Моники, и Бернарду захотелось ее ущипнуть, чтобы не вздыхала. В блестящих глазах особей женского пола читалось откровенное любопытство. За исключением Юдит. Та сидела тихо, опустив голову, и ухитрялась поглядывать на Бернарда только тогда, когда он на нее не смотрел (как ей казалось).
  
   - Присутствие красавицы Гвиневры на совете может стимулировать умственную деятельность тех, у кого низкий тестостерон, - продолжал Бернард, - но такие горячие молодые люди, как Артур и Ланселот, у которых тестостерон и без Гвиневры зашкаливает, навряд ли явят чудеса рассудительности. Тестостерон - не только гормон либидо. Если помните, он отвечает за агрессию и соперничество, чем выше его уровень, тем сильнее мужчина стремится к соревнованию, тем больше жаждет унизить соперника, но тем меньше способен рассуждать здраво и хладнокровно. Чем тестостерон ниже, тем более мужчины миролюбивы, настроены на командную работу и готовы подчиняться. Войско - это отражение общества мужчин, объединенных одной задачей. Внутри него существует определенная иерархия, баланс сил для поддержания функционирования системы и по возможности мирного сосуществования более сильных с менее сильными, но этот баланс порожден непрекращающейся борьбой.
  
   - Если бы Гвиневра присутствовала за Круглым столом, рыцари поубивали бы друг друга на первом же собрании, - пробормотал Эгон, раздумавший играть в молчанку. - Или сразу после собрания.
  
   - Все может быть, - согласился Бернард. - История Артура, Ланселота и Гвиневры закончилась печально, как мы знаем. Но, глядя на такие ситуации изнутри, можно понять, что заявления в стиле "Во всем виновата женщина", "Всё зло от женщин", "Cherchez la femme" и прочие обвинения - абсурдны.
  
   - Во всем виноваты мужчины! - торжествующе блеснула глазами Криста. - Я шучу, профессор Майер, - ехидно прибавила она.
  
   - Во всем виноват инстинкт, - мудро изрекла Моника Мюллер и, пользуясь прикрытием стола, ласково сжала рукой его распухшее колено.
  
   Если бы в руках Бернарда был Эскалибур, от Круглого стола остались бы щепки.
  
  
***
   В приоткрытое окно дышал теплый вечер, принося с собой сладкие запахи чьей-то кухни, вливаясь в уши далекой и тягучей музыкой саксофона и вползая в душу мягкой грустью осени.
  
   Накинув на плечи плед, Фрида уютно сидела в кресле, обложившись конспектами майеровского семинара. Лениво поковырявшись в собственных каракулях, она переключилась на более увлекательное занятие - попыталась найти в интернете Юдит Шеффер, движимая любопытством узнать хоть что-нибудь о своей соседке. К ее разочарованию, поиск не увенчался успехом: найденные особы с подобным именем ничего общего с Юдит не имели, разве что знаменитая женщина-астронавт Юдит Резник, погибшая при старте "Челленджера", оказалась похожа на ее соседку, как родная сестра, что было просто забавным совпадением.
  
   Краем уха Фрида услышала щелчок дверного замка и легкие шаги по гостиной. В дверь комнаты неожиданно просунулась кудрявая кукольная головка, и Фрида едва успела свернуть следы мелкой шпионской деятельности.
  
   - Фрида, - тихо сказала Юдит, глядя на нее печальными и виноватыми глазами Пьеро. - Слушай, прости меня за то, что я утром сказала. Я не в себе была, - она тяжело вздохнула и изогнула брови жалобным домиком. - Извини. Я ничего такого о тебе не думаю. Понимаешь... Мне было так плохо. Не соображала, что говорю. Просто ужасно не хотела в больницу ехать.
  
   - О боже, Юдит, - Фрида вскочила с кресла, рассыпав по полу листки конспекта. - Перестань извиняться! Все хорошо, я и забыла уже. И ты забудь, окей?
  
   Юдит смущенно улыбнулась.
  
   - Ты правда не сердишься?
  
   - Нет, конечно! - воскликнула Фрида. - Ерунда какая. Садись, поболтаем, чай попьем, - предложила она, втайне надеясь разузнать, как Юдит удалось покататься с Майером: этот животрепещущий вопрос волновал не столько ее, сколько Монику.
  
   Юдит большого энтузиазма по поводу чаепития не выказала.
  
   - Спасибо, давай в другой раз, я засыпаю на ходу, - она сладко зевнула, прикрыв рот рукой. - Я только хотела у тебя прощения попросить. Ты права была, мне надо сходить в больницу. Я пойду, правда-правда, - заверила она Фриду. - Голова кружится все время... Вот, взяла сдуру велосипед и упала на дороге. Профессор Майер меня чуть не задавил своим танком. Тоже хотел в больницу везти, еле отбилась. Спасибо, и без его помощи схожу.
  
   - Ну ты и везучая, - пробормотала Фрида. - То одно, то другое... И как тебе Майер? - невесть зачем спросила она.
  
   Юдит изменилась в лице. В ее черных блестящих глазах, похожих на дикие лесные ягоды, на мгновение вспыхнули сердитые искры.
  
   - В каком смысле? - нервно дернула губами она. - Нормально. Ой, извини, мне звонят.
  
   Из ее комнаты несся космический призыв скайпа. Виновато улыбнувшись, Юдит ускользнула к себе шустрым угрем.
  
   Фрида никогда не стремилась к подслушиванию и разнюхиванию чужих секретов, но на этот раз не удержалась - шпионские происки оказались делом азартным. Выждав несколько секунд, она бесшумно пересекла гостиную, благо была босиком, и, подкравшись к соседской двери, остановилась у порога, затаив дыхание и вся превратившись во слух.
  
   Студенческие апартаменты с тонкими перегородками были просто созданы для шпионажа - даже без жучков.
  
   - Вау, тебе классно с этими линзами! - услышала Фрида женский голос с восточно-немецким выговором. - Черт, и я такие хочу! И как, противно их носить?
  
   - Да нормально, привыкаешь, - отозвалась Юдит. - Правда, я все время боюсь, что они выпадут. Особенно сегодня, когда я этому сукину сыну устроила шоу с велосипедом. Прикинь, что было бы, если бы одна линзочка вылетела, когда я упала.
  
   Обе засмеялись.
  
   - Ой, я себе представляю... - сказала собеседница Юдит. - Но ты бы что-нибудь придумала, уверена! Ладно, как всё прошло, рассказывай!
  
   Повисла пауза, и Фрида напряглась, готовая в любую минуту отскочить от двери.
  
   - Не так, как мы думали, - Юдит понизила голос. - Этот гад вел себя совсем по-другому, чем Эгон рассчитал. Он сказал, Би Эм воспользуется ситуацией, не может не воспользоваться... И даже если мое падение покажется ему фальшивым, он решит, это я нарочно, придумала повод познакомиться поближе, что тоже вариант.
  
   - Ну и?.. Плохо вышло? Ненатурально?
  
   - Нет, супер, даже слишком натурально. Локоть вот счесала, гляди...
  
   - Оу. Намажь чем-то от царапин... Что тогда не так? Би Эм что-то заподозрил? Заметил сходство?
  
   - Нет, не думаю.
  
   - Тогда что?
  
   Юдит опять помолчала.
  
   - Не знаю. Он не приставал ко мне. Совсем! Обращался со мной, как с ребенком.
  
   - Может, ты не в его вкусе? Думаешь, ты ему не нравишься? - в голосе подруги Юдит зазвучало разочарование.
  
   - Эгон говорит, что нравлюсь, и очень. Но я уже не знаю, верить ему или нет... Наверное, дело во мне. Боюсь, Би Эм чувствует, как я его ненавижу. Ненавижу! - повторила она так, что Фрида поежилась.
  
   - Рут, ты у нас талантище. Ты можешь это скрыть! Я в тебя верю, ты же знаешь.
  
   "Рут?!" - Фрида разинула рот. Если бы в это мгновение Юдит открыла дверь, она бы не сдвинулась с места, парализованная удивлением.
  
   - От этого гада очень трудно что-то скрыть, - Юдит захрустела чем-то съедобным. - У него такие глаза, будто он всё-всё про тебя знает и всё понимает... Страшно. Спросил меня, не хочу ли я что-нибудь ему рассказать. Просто поговорить о чем-нибудь... Знаешь, ласково так спросил, по-доброму, я не знала, куда мне провалиться.
  
   - Ерунда. Все психиатры такие, - рассмеялась ее подруга. - Притворяются ласковыми и добренькими, помощь предлагают. А в голове калькулятор щелкает, какой тебе диагноз пришить, чтобы побольше выложила за визит.
  
   - Нет, это не оно. Не притворялся он, - сказала Юдит, что-то жуя. - Я вижу, что ему интересно. Чувствую. Только вел он себя так, будто я маленькая девочка, которая заблудилась в чужом городе, а он добрый дядя, знает, куда мне идти.
  
   - Сама виновата, дорогая. Надо было что-то другое придумать, а то и впрямь детский сад, с велосипеда падать. Правильно нас учили, сними сначала кино в своей голове, а потом людям показывай.
  
   - То люди, а то Майер. Он не такой, как все, - пробурчала Юдит.
  
   - Вот в таких ситуациях и видишь разницу между "Бохумом" и "Эрнстом Бушем", - сказала подруга. - У вас привыкли, как Чарли Чаплин, каждый эпизод прорабатывать до мелочей, а головой не думать. Все-таки наш подход правильней, роль надо сначала проанализировать, а потом уже взаимодействовать с партнером.
  
   "Эрнст Буш!" - Фрида мучительно пыталась вспомнить, где она это слышала.
  
   - Это не роль! - внезапно заорала Юдит. Фрида в испуге отскочила от двери. - Дура ты! Это не игра! Это жизнь! Хочешь стать на мое место? Я посмотрю, как ты сыграешь!
  
   - Господи, Рут, я не имела в виду, что...
  
   - Всё, хватит! - взорвалась Юдит. - Кругом одни советчики, достали уже! Сама разберусь!
  
   Сообразив, что разговор окончен, Фрида бесшумной кошкой метнулась в свою комнату и тихо закрыла дверь.
  
   Непослушными от волнения руками она набрала на клавиатуре "Эрнст Буш", затем "Бохум", затем их сочетание.
  
   "Эрнст Буш" и "Бохум" были школами театрального искусства.
  
  
***
  
  
Часть 2
  
Глава 12. Хелен
  
  Если бы кто-нибудь спросил Хелен Ратценбергер, счастлива ли она, Хелен ослепительно улыбнулась бы и сказала: "О, да!" Но никому не приходило в голову задать такой нелепый вопрос - разве может быть несчастной эта всё еще красивая, умная, состоятельная женщина? Первая леди города, жена самого градоначальника, достойная мать преуспевающего и блестящего красавца-сына?
  
  Увы. Первая леди города не чувствовала себя счастливой.
  
  За глаза Хелен называли "фрау бургомистр" и "мэр в юбке", что отражало реальное положение вещей - фрау Ратценбергер была не только в курсе всех управленческих дел своего мужа, а принимала в них живейшее участие. Злые языки утверждали, будто именно ей город обязан процветанием, а вовсе не супругу ее Манфреду. Ласковые и добрые женские руки никогда не были в хозяйстве помехой, и эти нежные руки стальной хваткой лежали на горле господина бургомистра, направляя того праведными стезями. Хелен называли железной леди, ею восхищались, ее уважали, ей отдавали должное. Но любить не любили. Особенно не жаловали Хелен друзья и соратники Манфреда - те достойные мужи, что не приемлют в женщинах силу характера, волю и ум, и искренне недоумевают и сердятся, обнаружив сии полезные вещи в ненадлежащем и хрупком сосуде. Никто из них не осмелился бы даже намекнуть фрау Ратценбергер на досадную ошибку расфасовки, но Хелен, женщина наблюдательная и неглупая, прекрасно видела, что скрывают кислые улыбки и вежливые реплики, а так же знала, что между собой они называют ее "злая сука" и "овчарка". Хелен Ратценбергер, в девичестве Штольц, смотрела на таких мужчин с холодным пренебрежением и любила их не больше, чем мокриц в своем саду. Впрочем, мокриц удалось вывести, в отличие от злопыхателей. Нет, Хелен знала цену этим людишкам и цену себе, как знала и то, что за всё в этой жизни приходится платить.
  
  Хелен часто снимали репортеры - она была фотогенична и хорошо смотрелась в кадре. Ее лицо с приветливой и сдержанной улыбкой украшало городские новости и события светской хроники, появлялось на обложках газет, журналов и даже на баннерах, призывающих к защите природы - супруг Хелен активно занимался проблемами экологии и не видел ничего зазорного в том, чтобы на каком-нибудь плакате с надписью "Защитим родные озера от загрязнения!" красовались его жена и сын, а не бог знает кто чужой, этих самых озер в глаза не видавший.
  
  Хелен называли красавицей и даже королевой, хотя зеркало говорило ей, что это приятная лесть. Ничто в ее внешности не выдавало волевой и жесткий характер, и только в линии губ скрывалось что-то надменное. Во всяком случае, так ей однажды сказал какой-то физиогномист, наверняка большой выдумщик. У Хелен были тонкие, довольно правильные черты лица, мягкие светло-карие глаза, ухоженная кожа и густые русые волосы, но наружность ее была неяркой и незапоминающейся. Не спасала положение и стройная фигура с прекрасной осанкой. Вслед Хелен не оборачивались мужчины, раздевая обжигающим взглядом, не смотрели с затаенной завистью женщины, чуя сердцем опасную соперницу. Ее не замечали и не узнавали, несмотря на многочисленные фотографии в прессе. Хелен хотелось бы думать, это оттого, что она не вульгарна и хорошо воспитана, не дает повода к грязным мыслям и взглядам, но в глубине души понимала, что это не так: в ее сердце был холод и пустота, а там, в низу живота, где положено гореть жаркому огню желания (как то пишут в романах), не теплилось ничего, если не положить грелку или не надеть шерстяные рейтузы. Хелен не знала, что делало ее равнодушной - быть может, она всегда была такой, а может, став фрау Ратценбергер и взлетев на вершины гор, где за облачной завесой спокойствия и благополучия ведутся беспощадные битвы орлов, - превратилась в Снежную Королеву, замерзла и застыла душой и телом. Никто не ждал от Хелен тепла и никто не пытался согреть ее самое, и это было в порядке вещей много, много лет... Вплоть до прошлого года.
  
  Нет, в прошлом году Хелен не сделала подтяжку лица, не перекрасила волосы и не занялась джиу-джитсу, не сменила элегантный стиль на эпатажный и не перешла с легкого макияжа на яркий и броский. Ничего подобного она не делала, но теперь, стоило ей появиться в людном месте, на ней задерживали взгляды, оборачивались, спотыкаясь на ходу, фотографировали чаще, чем когда-либо прежде. С ней стремились перемолвиться словом, улыбались и неустанно говорили комплименты. Но главное - ее узнавали! Казалось, будто все эти годы она жила невидимкой, и вдруг злые чары рухнули, и люди увидели ее, настоящую Хелен - не Снежную Королеву, а обыкновенную женщину из плоти и крови.
  
  Обыкновенная женщина Хелен Ратценбергер потеряла интерес к трепетным вопросам городского управления, остыла к увлекательным административным и социально-экономическим задачам, утратила нюх к тонкостям распределения бюджетных средств, прониклась равнодушием к битвам за тендеры, перестала интересоваться проблемами мигрантов и популяциями хайдельбергских голубей, студентов и туристов. Забыв обо всем, Хелен взвалила тяжкое бремя хозяйства на импозантные, но ненадежные плечи супруга своего Манфреда. Оставалось удивляться, как еще не рухнул великий город Хайдельберг, не высох Неккар и не треснула пополам гора Кёнигштуле.
  
  Отбившись от рук, Манфред ринулся баллотироваться в кандидаты депутатов Бундестага от "Зеленых". Хелен в свое время заронила амбициозное зерно в его разум, но сейчас ее не волновала ни предстоящая избирательная кампания, ни даже ее результат.
  
  Хелен Ратценбергер влюбилась.
  
  Прежде бесчувственное и скованное льдом сердце Снежной Королевы оттаяло, смягчилось, забилось горячо и быстро, пульсируя жаром крови.
  
  Сейчас ей казалось, она всегда любила только его - Бернарда. Они знали друг друга с детства, и Берни был рядом, сколько Хелен себя помнила - Майеры жили по соседству, как и Ратценбергеры. Порой Хелен думала, что судьба посмеялась над ней, предложив выбор: дом семьи Штольц стоял точно посредине между особняком Ратценбергеров и коттеджем Майеров, но злодейка-судьба не озаботилась надписью на камне, предупреждающей, что будет, пойди Хелен направо или налево. Заборов не было, и участки отделяла друг от друга живая изгородь из боярышника. Одним из ранних воспоминаний Хелен была картинка солнечного летнего утра: она стоит за кустами, вытянув шею, и с интересом смотрит, как пятилетний Бернард трясет за шкирку младшего брата, приговаривая: "Я кому сказал, не ешь песок!" Песок из брата вытрясти не удается, в отличие от крика - малыш вопит так, что из дома выбегает мать Бернарда, и Хелен пригибается за кустом, чтобы не здороваться с фрау Майер - эту женщину с жестким взглядом и недовольно поджатыми губами она боялась. Еще бы не бояться: мать Бернарда была учительницей, как говорили, строгой, но справедливой. В понимании маленькой Хелен это означало злую учительницу.
  
   "Мое солнышко, - фрау Майер поднимает на руки поедателя песка и вытирает краем фартука его рыдающий слюнявый рот. - А ты куда смотришь, бессовестный?!" - гневно говорит она Бернарду.
  
  В этот момент она точно злая. И голос злой, и глаза. Берни что-то объясняет ей, цепляясь за фартук и заглядывая в лицо, но мать не слушает и уходит в дом, унося на руках ревущего малыша.
  
  То, что случилось дальше, сохранилось в памяти Хелен до мельчайших подробностей. Берни заплакал - молча, в отличие от брата. Постоял, размазывая катящиеся слезы по щекам, вдруг сел на колени и принялся быстро сгребать песок и запихивать горстями в рот, будто сахар. "Берни! Дурак! - Хелен выскочила из своего укрытия и ринулась к нему через газон. - Что ты делаешь?!" Бернард глянул на нее суровыми заплаканными глазами и продолжил давиться песком, уже кашляя и икая. "Надо воды, - сказал он, еле шевеля губами. - Без воды не лезет". "Нельзя так делать! Ты умрешь!" - испугалась Хелен. "Тогда мама меня пожалеет и опять полюбит", - Бернард лег на живот и вгрызся ртом в песочную кучу. Дальнейшее Хелен помнила плохо - она тащила его за рвущийся воротник и вопила "Помогите!", Берни зажал ей рот своей грязной и соленой от слез рукой, они сцепились и покатились по земле, давя песочный замок, возведенный старшим братом для младшего.
  
  Хелен не дружила с Берни целую неделю: она спасла ему жизнь, а он назвал ее дурой и бросил в окно дохлого ужа.
  
  Мать Хелен не особо одобряла дружбу с Майерами - ей больше нравилось, когда дочь гуляла с другим соседом, Манфредом. Кто-кто, а Фред не делал глупостей, как сынок Майеров, никогда не сквернословил и, упаси боже, не дрался. "Вежливый, аккуратный, а уж какой симпатичный мальчик, - вздыхала мать. - Ох я и любовалась им сегодня в церкви, беленький, чистенький, ну прямо херувим! А Майеры в церковь и носа не кажут, безбожники!"
  
  Семью Фреда уважала вся коммуна: Ратценбергеры были людьми образованными, состоятельными, а главное - добрыми католиками, и занимались воспитанием своего единственного сына куда как более старательно, чем многодетные Майеры. К десяти годам у Бернарда было уже два брата и две сестры, и как ни старался он увильнуть от обязанностей няньки, это ему не удавалось. Пока Фред штудировал иностранные языки и играл на пианино, Бернард выгуливал отряд мелких Майеров по чужим садам, хулиганил и бездельничал - так считала мать Хелен. Сама Хелен знала, что это не так. Бернарда постигла типичная участь старшего сына в большой семье - он управлялся с хозяйством, кормил младших и убирал за ними, водил в школу и забирал, делал с ними уроки и, потратив весь день на возню с неблагодарной малышней, едва находил время для себя. Если его нигде не было видно, Хелен и Фред знали, где искать - Берни прятался на чердаке и читал. Читал он со страстью алкоголика, припавшего к бутылке, и часто не спал ночами, поглощая запоем очередную книгу, что не мешало ему вставать с петухами и впрягаться в привычные дела. В один прекрасный день оказалось, что даже у Ратценбергеров Бернарду уже взять нечего: все читано и перечитано до дыр. С книгами вышла и неприятная история: отец Фреда держал антикварные издания, которые не позволял трогать никому, и, конечно, наотрез отказался дать сокровища соседскому мальчишке. Не добившись содействия и от Фреда, Бернард не придумал ничего лучше, как залезть по ветке дерева на второй этаж, где у Ратценбергеров была библиотека, вознамерившись "одолжить" пару ценных книг (с возвратом тем же путем). Затея с треском провалилась, в буквальном смысле - Бернард упал с дерева, и хотя не свернул себе шею и ничего не сломал, очевидно, повредился в уме - принялся осатанело бросать щебенку в окна так, что взрывались стекла, и всхлипывающий звон стоял на всю округу. Взбесившегося мальчишку едва оттащили трое взрослых - Берни с детства был упрямым и сильным, как медведь. Прошло много лет, прежде чем Хелен узнала, что влезший на дерево Бернард увидел в окне библиотеки свою мать в объятьях отца Фреда. Тогда никто не понял, почему Ратценбергер-старший сам предложил десятилетнему мальчишке взять почитать его редкие книги, а тот вместо спасибо сказал "Иди к черту".
  
  Фредди был желанным и частым гостем в их доме - мама Хелен привечала его больше других друзей дочери. Но, возвращаясь мыслями в прошлое, Хелен не видела Фреда. Его не было рядом, когда она заблудилась в кукурузном поле. Фреда не было рядом, когда Хелен провалилась зимой под лед и потом заболела. Не было рядом, когда потеряла мамины деньги и боялась вернуться домой. Когда к ней цеплялись мальчишки с другой улицы - Фреда не было.
  
  Зато был Берни. Это Берни нашел ее в кукурузе без помощи собак - по примятым стеблям. Это Берни полз по хрупкому льду и, конечно, проломил его своим весом, но вытащил стучащую зубами Хелен на берег. Это Берни сломал нос одному противному мальчишке и раскроил ухо другому, отбив у остальных всякое желание лезть к Хелен. Это Берни принес ей деньги, соврав, что нашел, - не мамины пятьдесят марок одной бумажкой, а мелкие купюры из собственной копилки. Увы, доказать матери, что ее друг - благородный Дон Кихот, было невозможно: этот же юный идальго проколол колеса машины Ратценбергера-старшего, приклеил дворники к стеклу и затолкал в глушитель петарды, угробил движок его новенького трактора, залив бензин в дизель, швырнул в окно учителю Хелен дымовую шашку и содеял много чего неблаговидного и совершенно не рыцарского. Как в душе Бернарда уживались добро и зло, любовь и ненависть, благородство и низость, альтруизм и эгоизм, было неведомо никому. Лет до тринадцати Берни был невыносим, и все так к этому привыкли, что удивились, когда он вдруг неожиданно притих - будто бурю в стакане прихлопнуло крышкой. Фред по секрету сообщил Хелен, что Берни переспал с тридцатилетней женщиной. Хелен не поверила, а может, просто не хотела верить - считала, что Бернард любит ее, это раз, в таком возрасте это невозможно, это два, нельзя полюбить тридцатилетнюю старуху, это три.
  
  Им было лет десять, когда Берни упомянул, что собрался на ней жениться. Это было нечто само собой разумеющееся. Они лежали на берегу реки, нанырявшись до красных глаз и разомлев на солнцепеке. Хелен сказала, что мечтает о шетландском пони - косматом сереньком, как у Фреда. Бернард будничным голосом ответил, что когда они поженятся, то сразу купят пони. Хелен засмеялась и сказала, что пони стоит целое состояние - четыреста или пятьсот марок. Берни что-то долго считал в уме, а потом заявил, что если будет подрабатывать и копить, то лет через семь-восемь как раз соберет нужную сумму.
  
  Им было семнадцать, когда Бернард сообщил, что любит ее, и с ужасно серьезным лицом вручил письмо, где "всё сказано". Хелен уставилась на него, как на полоумного. "Ну я же тебя не люблю! Разве что как брата", - сказала она, силясь не засмеяться: по случаю признания в нежных чувствах великан Берни обрядился в безобразную красную рубашку и выглядел в ней русским медведем, не хватало только балалайки. "Я понял", - спокойно сказал Бернард. И ушел.
  
  В письме были стихи о любви. Ужасные настолько, что вся школа хохотала, когда медвежья поэзия Берни Майера пошла по рукам - Хелен опрометчиво дала почитать стихи подруге, и на следующий день перлы медвежьей словесности не цитировал разве что глухой школьный сторож.
  
  Веселье было недолгим - Бернард уехал в Мангейм и остался там учиться. На их с Фредом свадьбу он не явился, сославшись на экзамены, но передал подарок - конверт с чеком и серым пони на открытке. Фред так никогда и не узнал, как Хелен плакала, закрывшись в ванной и впившись зубами в полотенце, заглушая рыдания.
  
  Сейчас Хелен отдала бы десять лет жизни, а то и двадцать, а может, все годы, что остались, - лишь бы услышать те слова Бернарда еще раз. Но он молчал, и Хелен знала, почему: он не любил ее больше. Всё прошло. В один миг, в одно злосчастное мгновение. Когда Хелен призналась, что любит его так, что не может без него дышать, и сказала, что уйдет от Фреда.
  
  
***
  В психологии Хелен не смыслила ровным счетом ничего, но это не мешало ей понимать многие вещи интуитивно, она обладала тонким чутьем, и оно не подводило, будь то каверзные политические проблемы или дела житейские - Хелен редко ошибалась. Она догадывалась, что сыграла в жизни Бернарда фатальную роль, и значила для него куда больше, чем он то показывал. Он винил ее - вольно и невольно. Мстил за то, что любил и был отвергнут, и ничто не могло залечить его душу: в ней что-то непоправимо сломалось. Берни не простил и не забыл. Он стал ее судьей, ее прокурором и ее палачом.
  
  Нет, Хелен ни о чем не жалела. Она пришла к нему сама, однажды осознав, что его чудовищная гордость так и будет стоять между ними барьером, и либо она, Хелен, сделает первый шаг, либо так и умрет, не узнав что-то очень важное в жизни, что-то сокровенное, и оно пролетит мимо, как скорый поезд, проходящий через жалкий полустанок. С ужасающей ясностью Хелен поняла, что если не впрыгнет хоть в последний вагон, то никогда не увидит мир - тот, что манит туманным горизонтом и обещает дальние странствия среди гор и долин, куда зовет волнующий сердце, протяжный гудок паровоза, зовет все слабее и тише. Однажды поезд перестанет останавливаться на остановке "Хелен" или вовсе не приедет в эту унылую глушь. В этом году Хелен исполнялось сорок пять. Как и Бернарду.
  
  Она успела запрыгнуть на подножку. Вот только ехал поезд недолго и уже тормозил перед неведомой станцией, на которой ее высадит кондуктор, и никто не встретит на перроне.
  
  
  
***
  Это был не тот Берни, которого Хелен знала в детстве. Не сосед, не брат, не друг, а единственный в мире Мужчина: все остальные люди перестали существовать для нее, как перестал существовать и сам мир, превратившись в далекий фон, в цветную декорацию для них с Бернардом. Хелен жила от встречи к встрече, с нежностью перебирая в памяти подробности, вновь и вновь переживая каждое его прикосновение, каждое слово и интонацию голоса, каждый взгляд и вздох, не говоря о звуках, которые Берни издавал в постели - эту музыку из рычанья и стонов она бы слушала вечно.
  
  Ей было мало настоящего, и память милосердно возвращала ей забытые картины детства. Хелен грезила наяву, улыбаясь киноленте юности и смакуя лучшие кадры, готовая смотреть фильм их весны снова и снова. К ее ужасу, сам Бернард не помнил ничего - даже того, как вытаскивал ее из ледяной реки. "Разве я не упал туда сам?" - искренне удивился он. Хелен не могла понять, как такое можно забыть. Бернард сказал, что использует техники, разрушающие синоптические связи в мозгу и перекрывающие память об информации, причисленной к разряду ненужной. Что-то в этом духе. Однажды по пути на пикник Хелен попробовала освежить его воспоминания. Это было ошибкой - Бернард, всегда спокойный и мягкий, вдруг разъярился, высадил Хелен из машины и уехал, злобно хлопнув дверцей своего ужасного катафалка. А ведь она всего-навсего сказала, что в детстве он был забавный и носил дурацкие вещи, в которых выглядел сиротой-подкидышем, да и сейчас ходит в чем попало и как попало...
  
  Из разговоров с его женой, с которой они прежде были дружны, Хелен знала, что у Берни бывают странности с памятью. Правда, Анжела считала, что супруг страдает амнезией ей назло, и сам признавался, что в его бессознательной программе есть "мелкие мстительные опции". Так, если жена просила купить сахар, Бернард покупал соль и мыло, напрочь забыв о главном, в аптеке вместо цетрина без колебаний брал церетон, не звонил жене, когда та просила, зато названивал вовсю, когда она бывала занята, услышав просьбу долить воды в радиатор, старательно добавлял масло для двигателя и прочее, прочее. Однако Бернард ни разу не ошибся, покупая что-то для Хелен, Фреда или Эгона, и никаких мстительных опций не включал. Хелен не спрашивала, но ей всегда казалось, Бернард не любит жену. И все же в его красивых каштановых волосах появилась седина, когда Анжела ушла.
  
  Хелен надеялась, что Бернард ничего не забыл - просто не хочет ворошить прошлое, в котором ему не было места в ее сердце. Но была и другая странность: Бернард не желал вспоминать и о своей семье - ни о родителях, ни о братьях и сестрах, которых жизнь разбросала по разным городам. Хуже всего дело обстояло с матерью. В памяти Бернарда обнаружились чудовищные провалы. Он забыл, когда у матери день рождения, в каком году она родилась и какое ее второе имя. Человек, способный с трех просмотров запомнить столбец шестизначных цифр или целую страницу фамилий в справочнике, не помнил номер телефона своей мамы. Это было не похоже на "мелкие мстительные опции" и вселяло в Хелен тревогу. "Я буду твоей памятью, хочешь?" - как-то сказала она ему. Он мрачно ответил - "Не вздумай".
  
  Но прошлое было прошлым. Куда больше пугало Хелен настоящее. Бернард подарил ей целый мир - восхитительный мир чувственной любви. Подарил, чтобы отнять, дал и забрал. Мир этот таял, ускользал, высыпался песком сквозь пальцы, утекал водой из ладоней. И вместе с ним таяло, умирало сердце Хелен, уже не способное замерзнуть.
  
  Правда, был в их отношениях странный момент, год назад, когда оба получили то, что хотели. Бернард Майер, познавший невероятное количество женщин, - о, Хелен прекрасно знала, кто такой Би Эм! - Бернард, чей опыт в сексе вызывал у многих священный трепет, Бернард, хладнокровный соблазнитель и игрок, - этот самый человек потерял сознание в постели Хелен.
  
  Первый раз был совсем не таким, как всё, что они учиняли потом. Они любили друг друга фантастически долго и сладко, пока сладость превратилась в боль, но никто из них не мог остановиться, будто оба сошли с ума. Ладно бы она, но он?.. В какой-то момент совершенно мокрый и задыхающийся Берни сказал: "Такого еще не было", и глаза у него были удивленные и испуганные, как у ребенка. "Мне чертовски больно", - признался он. Хелен показалось, она больше не выдержит - разорвется на кусочки от любви к нему, бедному маленькому Берни, умрет, захлебнется от нежности, подступившей к горлу комком и затопившей глаза слезами обожания. Она пыталась сказать, как любит его, как ужасно любит, но с исцелованных распухших губ срывались только беспомощные стоны. "Я тебя, - она прижимала его к себе, большого и горячего, обвивала руками и ногами, тиская до боли, целуя беспорядочно и жадно, куда только могла дотянуться. - Я всегда". "Маленький Берни" вдруг сдавил ее ручищами, чудом не переломав кости, его затрясло в конвульсиях - страшно, как от электрошока. Из горла вырвался рев - дикий, звериный, торжествующий. Он отдал Хелен свое горячее семя и забрал себе ее душу. Навсегда, на веки вечные.
  
  Бернард победил.
  
  Победа далась ему дорого. Он внезапно обмяк на ней, едва не задушив своим чудовищным весом, и отключился - только что пылающее лицо стало белым как мел, шумное дыхание исчезло вовсе. Хелен едва не сошла с ума за те несколько секунд, пока трясла его и кричала "Не умирай!" Очнувшись, Бернард уставился на нее непонимающими глазами и спросил: "Что это было?" "Ты всегда падаешь в обморок, когда кончаешь?" - спросила трясущаяся Хелен. "Никогда, - он виновато поцеловал ее ладонь. - Я дурак. Я ждал тебя слишком долго". И Хелен откуда-то знала, что он говорит не о сексе.
  
  Она внезапно очнулась от воспоминаний и обнаружила, что сидит на ковре перед выдвинутым ящиком комода, бессмысленно перебирая белье. Зачем? Он же написал, что встреча отменяется.
  
  Уронив руки на колени, Хелен застыла, рассеянно глядя на замысловатый ковровый узор.
  
  Она хотела, чтобы он страдал. Мучила его все эти годы, не желая признаваться в этом даже себе, тайно наслаждалась его муками, пока не обнаружила, что Берни и не думает погибать от любви, как то ей казалось - Хелен утратила над ним власть. Он приходил к ним в дом, как к близким родственникам, ел и пил, трепался с Фредом, играл с ним в гольф и ездил на рыбалку, возился с Эгоном, как с собственным сыном, и всегда был ровным и мягким с Хелен, предпочитая компанию болтуна-Фредди общению с ней. Шли годы, унося с собой ее молодость и живость, одни волнения сменяли другие, но всё было по-прежнему - Бернард оставался другом семьи, надежным, незаменимым и спокойным, как утес над морем. Хелен знала о его победах - да весь город, пожалуй, знал - но никогда не подавала вида, что это ее задевает. Фред отзывался о похождениях друга с иронией, но Хелен чувствовала, что муж ему втайне завидует, и это ее раздражало. Бедный Фредди в постели был немногим лучше кролика и спускал, едва успев сунуть полувставший член между бедер Хелен; имей Фред свободу Бернарда, не смог бы ей воспользоваться при всем желании. Воспитанная в добрых традициях католичества, Хелен не роптала - она не изменяла мужу и не знала, как бывает иначе. Круг общения Хелен Ратценбергер был не того сорта, где обсуждают мужчин и секс, не на светских же раутах и не на благотворительных собраниях жаловаться на кролика Фредди? Говорить о муже с подругами ей мешала гордость и понимание того, что разговоры эти ничего не исправят. Как-то во время большого застолья, на котором Фред изливался красивой и прочувственной речью (ну а чем еще?), Бернард неожиданно наклонился к уху Хелен и тихо прошептал: "Я знаю, что тебе с ним плохо". После чего попросил передать ему печеночный паштет. Хелен весь вечер не лез кусок в горло, а бессовестный Берни ел за семерых и непринужденно шутил с гостями.
  
  Однажды ей попалась книга Бернарда, "Я+Ты≠Мы". Хелен не удивилась тому, как много любопытного Бернард знает о гендерных взаимоотношениях, но то, с какой добротой написана книга, стало для нее сюрпризом. Будто и не Майер писал. Она даже сказала ему об этом, на что Бернард пожал плечами и сказал: "Я старался. Смотри, какой тираж". В его насмешливых глазах читался привычный майеровский цинизм и любовь к человечеству не большая, чем к большой навозной куче. Хелен никогда не знала, когда он лжет, а когда говорит правду. Бернард был загадкой, и за годы их общения не только не стал понятнее, а, напротив, превратился в неразрешимую головоломку. Cын с детства копировал Бернарда во всем до мелочей, и Хелен закрывала на это глаза, хотя понимала, что это неправильно: Эгон не уважал отца и считал его пустым местом, и пьедестал родителя занял друг семьи, превратившись в кумира, в идола, в эталон для подражания. Но если Бернард жил по своим законам, то поступал так сознательно и платил по счетам; Эгон слепо перенимал стиль его жизни, не вникая в глубины и не желая быть самим собой. Так однажды сказал Эгону сам Бернард, озвучив смутные мысли Хелен. "Я этого не хотел, - признался он. - Нет ничего хуже, чем быть еще одним Бернардом Майером". "Ты старая версия, - засмеялся Эгон. - Я буду новым Би Эм". Хелен захотелось шваркнуть новую версию полотенцем, которым вытирала тарелки. "Не думаю, что это хорошая идея", - Бернард шутливо взъерошил пятерней его пшеничные волосы и больше ничего не сказал.
  
  Хелен откуда-то знала - когда Бернард лежал в ее объятьях, полумертвый и бледный, когда шептал "Я ждал тебя слишком долго" - он не лгал. И в его теплых глазах была нежность и грусть всех не прожитых вместе лет и не пройденных рука об руку дорог.
  
  Больше она не видела у него таких глаз. Он уходил - медленно, спокойно и равнодушно, а ей оставалась только боль. Без него, без Берни. Боль настоящая и одинокая. Она, Хелен Штольц, ничем не лучше остальных женщин Би Эм. Сердце Бернарда остыло в ее неумелых руках, факел страсти потух, оставив ей лишь пепел воспоминаний.
  
  - Господин Бергманн, мы всенепременно решим этот вопрос с учетом взаимных интересов, - донесся из коридора рокочущий голос Фреда. - Стоит поискать компромиссное решение, полагаю, есть смысл встретиться и обсудить это в другом формате, например, на климатической конференции в Берлине, где будет присутствовать кое-кто из заинтересованных лиц, у нас будет прекрасная возможность выработать взаимовыгодную стратегию по спорным позициям бюджета, касательно которых...
  
   "Да когда ты уже уедешь, боже!"
  
  Хелен захотелось зажать руками уши и завыть. В последнее время она ненавидела мужа так сильно, что от одного звука его голоса к горлу подкатывала самая настоящая тошнота. Если Фред умрет, его и в могилу положат с мобильным телефоном, приросшим к уху, зло подумала она. От одной мысли про грядущую избирательную кампанию ей стало муторно.
  
   "Берни, я с ним с ума сойду, - пожаловалась она невидимому Бернарду. - Я этого не переживу. Господи, как он мне осточертел!"
  
  - Если подойти к этому вопросу комплексно и принять во внимание все существующие точки зрения, включая оппозиционные, то мы сможем найти оптимальный вариант выхода из сложившейся ситуации, - нес хроническую диарею Фредди.
  
  Задыхаясь от ненависти, Хелен бросилась к окну, распахнула раму и высунулась подальше в сад, жадно хватая ртом прохладный вечерний воздух. В саду было тихо и безветренно. Застывшие в серебре фонарей листья старых магнолий казались неживыми и будто вырезанными из фольги, а отраженная бледная луна покоилась в неподвижной воде бассейна, как лицо утопленника.
  
   "Здесь все мертвое, - с тоской подумала Хелен. - Лживое, фальшивое, ненастоящее... Даже я. Нет, особенно я".
  
  В кармане халата знакомым сигналом пискнул мобильный. Забыв о семейной мертвечине, Хелен выхватила телефон и с замершим от волнения сердцем прочла сообщение: "Я у моста".
  
  Три маленьких слова вернули ей дыхание и бег крови. Магнолии под окном вздохнули и ожили, ласково шумя листвой, луна просияла лицом, а в глубокой синеве осеннего неба рассыпались мириады восхитительных звезд.
  
  
***
  Она старалась не ездить к Бернарду на своей машине, чтобы не светиться лишний раз - он считал, так лучше. До Старого Моста можно было дойти пешком, но пришлось хватать такси - Хелен потеряла время, лихорадочно перебирая, что надеть. Ей казалось, все самые лучшие вещи никуда не годятся, и выглядит она плохо; она дважды красилась и дважды смывала макияж: от волнения руки не слушались, тушь размазывалась, крем куда-то запропастился, а цепочка не застегивалась на шее. Но сейчас, подъезжая к месту встречи, Хелен мельком глянула на свое отражение в водительском зеркале и облегченно вздохнула: она выглядела более, чем неплохо. Таксист посматривал на нее с интересом и пытался завязать разговор, и это тоже был хороший знак.
  
  За окном потянулись гранитные плиты набережной. Ночной Неккар лениво переливался огнями, их отражения светящимися ожерельями колебались в сонной воде, а залитый неоном Старый Мост покоился на черной глади золотой роскошной цепью. Замок на склоне горы окутывало мистическое зарево - казалось, языки пламени жарко полыхают у подножья, лижут стены, взбираются по камням и затухают, не добравшись до кровель и растаяв в объятьях леса. Обычно Хелен не трогали городские красоты - знания о том, сколько тратится из бюджета на эффектное освещение набережной, мостов и развалин, восторгам не способствовали, романтичные древности давно превратились в нечто обыденное и надоевшее. Но сейчас, в предвкушении встречи, все вокруг казалось ей волнующим, необыкновенным и сказочно-красивым. Хелен глядела в окно, надеясь заметить высокую фигуру Бернарда среди толпы праздно гуляющих, но его нигде не было видно.
  
  Возле моста она расплатилась с таксистом, выскочила из машины и торопливо пошла вдоль набережной, взволнованно оглядываясь по сторонам. У каменного парапета стоял мужчина, пригнувшись и глядя в воду, Хелен ринулась к нему так, что споткнулась и едва не сломала каблук, но уже через секунду поняла, что обозналась, и это не Бернард. Она принялась нервно рыться в сумочке. Отыскав телефон, неловко схватила его и тут же уронила на асфальт, крышка полетела в одну сторону, батарея в другую.
  
  - Ну зачем так суетиться, - раздался знакомый голос. Хелен обернулась и поняла, что звонить никуда не надо.
  
  Параллельно тротуару со скоростью улитки полз черный ровер с гостеприимно приоткрытой дверцей. Бессовестный Берни, видимо, какое-то время тихо ехал сзади, наблюдая за ее беготней и наверняка забавляясь.
  
  - Поехали, - коротко сказал он.
  
  Подобрав с земли бренные останки телефона, Хелен нырнула в салон, захлопнула дверь и почувствовала себя счастливым аквалангистом, добравшимся до спасительного батискафа.
  
  - К тебе? - выдохнула она.
  
  - Ко мне нельзя, - буркнул Бернард, не глядя на нее. - Я приехал поговорить.
  
  Сердце Хелен сжалось, сдавленное холодной рукой страха. Только что легший на душу покой сменился паникой, бессвязные мысли беспорядочно заметались в голове, дышать стало нечем. Она хотела открыть окно, но тело не слушалось, как парализованное. Застыв в кресле, Хелен молча смотрела на жесткий профиль Бернарда. Его лицо казалось до странности бледным, почти серым, по нему пробегали блики дорожных фонарей, мимолетно скользя по нахмуренному лбу, гордому носу и тяжелому подбородку, вспыхивая искрами в мрачных глазах, совсем темных сейчас. В груди Хелен вдруг стало тесно, картинка перед глазами начала дрожать и искажаться.
  
  - Давай дальше за шлюз, тут совсем негде поставить маши... - он бросил на Хелен быстрый взгляд и нахмурился. - Тебе плохо?
  
  - Нет, - Хелен торопливо проглотила начавшие душить ее слезы. - Хорошо. Замечательно. Сегодня такой теплый вечер.
  
  Бернард вздохнул и положил руку на ее бедро.
  
  - Не лги мне, - устало сказал он.
  
  Его ладонь показалась Хелен обжигающей. Она накрыла его руку своей, борясь с желанием прижать ее к своим губам или спрятать на груди, как бесценное сокровище.
  
  - Ты горячий, - пробормотала она, поглаживая его пальцы. - Нет, все в порядке. Я просто немного не готова... к серьезному разговору.
  
  Дрогнувший голос выдал ее чувства. Бернард оторвался от созерцания дороги и уставился на нее с какой-то непонятной досадой.
  
  - Это не то, что ты подумала, Хелли, - он убрал руку с ее бедра и вновь вернул на руль. - Кто-то играет с нами в грязную игру. Либо Фред, либо его враги. Ты первая, кому следует об этом знать.
  
  Ледяная клешня страха, болезненно сдавившая грудь, мгновенно разжала хватку. Хелен окатила волна такого невероятного облегчения, что она едва не рассмеялась.
  
   "Слава богу, глупости какие-то", - счастливо вздохнула она и улыбнулась.
  
  - Что ты веселишься? - сердито сказал Бернард. Как он умудрялся видеть ее лицо, глядя в другую сторону, было загадкой. - У нас с тобой неприятности.
  
   "У нас с тобой", - всё, что услышала Хелен. Остальное было неважно.
  
  Впереди засияли цветные огоньки шлюза Хиршхорн. Но ярче всех фонарей Хайдельберга вместе взятых, горела радость в сердце Хелен.
  
   "Я и Ты - равно Мы".
  
  
***
  
  
Глава 13. Всего доброго, Хелен
  
  - ...и что ты думаешь, приезжаю я по этому адресу, звоню-звоню - никто не открывает, наконец высунулась из соседней квартиры беззубая старуха-турчанка, шамкает, плямкает... Еле понял, что она там шамкает. Сказала, Аиша не далее как вчера уехала к морю. Отдыхать, черт бы ее взял! Деньгами разжилась и поехала в круиз! Как тебе это, а? Нет, я, конечно, безмерно рад, что не обнаружил на лестничной клетке холодный труп домработницы, но теперь понятно, что настоящую Аишу они благоразумно устранили, а потом... Ты меня вообще слушаешь, Хелли?
  
  Глаза Хелен лучились нежностью, томились жаждой близости и казались пьяными.
  
  - Да, мой хороший, - ласково сказала она, поглаживая его запястье кончиками пальцев.
  
  У Бернарда зачесались руки дать ей затрещину. Он, едва живой от усталости, измученный лихорадкой и тошнотой, притащился черт знает куда, чтобы предупредить о слежке, объяснить, что происходит, а она сидит, млеет от желания и пялится на него бараньими гляделками! И это та умная, блестящая, проницательная женщина, которую он знал когда-то? Вот эта овца? Святое дерьмо! А ведь когда-то ему нравилось смотреть, как она глупеет у него в руках... Черт знает что.
  
  - Нет, ты меня не слушаешь, - Бернард с трудом подавил раздражение. - Соберись, Хелен! Ты понимаешь, чем это в итоге обернется для тебя и Фреда? Сомневаюсь, что это его инициатива, не похоже. Некогда ему сейчас подобной ерундой заниматься, а кроме того, он не может не понимать, что собранные доказательства твоей неверности могут стать не только его личным достоянием... - он говорил быстро, губы пересохли от жара, в голове нехорошо мутилось. - Одним словом, моя окончательная версия - Фреда хотят убрать с гоночной трассы, дискредитировав его любым способом, и похождения жены, подкрепленные видеоматериалами домработницы, вполне подойдут для этой цели. Да мало ли, зачем... - сказал он, уловив легкое недоумение в глазах Хелен. - Шантаж, например. И еще меня волнует Эгон, - пробормотал он, безучастно глядя, как Хелен расстегивает манжеты на его рубашке. - Надо выяснить, не заметил ли он чего-то необычного в клубе или...
  
  - Берни, - прошептала Хелен, придвигаясь к нему ближе и нацеливаясь нежными пальчиками на пуговицы на груди. - Бедный мой. У тебя температура, ты глупости говоришь... Зачем конкурентам Фредди такая сложная схема? Для чего посылать подставную домработницу к тебе, когда логичней было бы внедрить ее в наш дом? Но мы никаких новых людей не брали и брать не собираемся.
  
   "Еще не совсем мозги атрофировались", - слегка утешился Бернард. Он вяло попытался убрать ее руки, но Хелен становилась все ласковей и настойчивей. Незаметно расстегнув рубашку, она принялась увлеченно расчесывать пальцами волосы на его груди. (Именно то, что Бернарду сейчас не хватало.)
  
  - Ты сама ответила: новых работников вы не берете, и это всем известно, - он отодвинул ногу, боясь, что Хелен навалится на больное колено. - Почему бы тогда не разослать шпионов к тем людям, с которыми вы близко контактируете? Возможно, не только меня осчастливили такой уникальной прислугой.
  
  Хелен отвлеклась от нежного терзания медвежьей шерсти и подняла на Бернарда пристальный взгляд блестящих в полутьме глаз.
  
  - Эта домработница правда красивая? - тихо спросила она.
  
  Бернард отвернулся и уставился в темноту за окном машины.
  
  - И ее нельзя трогать... - задумчиво прошептала Хелен, щекотно скользя ладонями по коже. - Но ты хочешь... Хочешь ее?
  
  - Надеешься, я замашу руками и закричу "нет-нет"? - мрачно сказал Бернард. - Кого-то из моих придурковатых предков звали Адам. Тоже был любитель пожевать запретное.
  
  - Я убью ее. Потрогаешь ее красивый труп, так и быть, - Хелен жадно прильнула губами к его груди, втянула в рот найденный в зарослях шерсти сосок и довольно замычала.
  
  - Убивай на расстоянии, - пробурчал Бернард. - Чтобы я тебя не видел даже за километр от моего дома. Квартиру я заблокировал... Хорошая вещь, дистанционный замок. Эгон, конечно, взбесится.
  
  Хелен подняла голову, но только чтобы припасть ко второму соску.
  
  - И чем... это... поможет? - невнятно сказала она, облизывая его языком.
  
  - Не знаю, - с досадой сказал Бернард. - Может, там камеры или прослушка... После истории с Ритой всего можно ждать.
  
  Хелен вдруг перестала мусолить его бесчувственную грудь и уставилась на него встревоженными глазами.
  
  - О боже... Ты прав! А вдруг это связано с той студенткой? Может, они все еще ищут повод обвинить бедного мальчика? Но ты ведь ничего...
  
  Она не договорила - Бернард внезапно схватил ее за волосы, рванул к себе и смял губы неласковым поцелуем. Хелен счастливо пискнула.
  
   "Дура, - сердито думал он, облизывая и кусая ее податливый рот. - И я хорош. А если и машина теперь прослушивается? Или телефоны?"
  
  Наконец он оторвал присосавшуюся пиявкой Хелен от себя и, по-прежнему крепко держа за волосы на затылке, заставил смотреть себе в глаза.
  
  - Я ничего, пока Эгон ничего, - тихо сказал он. - Я дал слово. Ты, вероятно, не понимаешь, что это для меня значит. Нет, мы не будем об этом говорить, - прошептал он, отправляя на глубину ее зрачков сигнал об опасности. - Здесь, - одними губами прибавил он.
  
  Она кивнула - вернее, понимающее прикрыла ресницы. Даже одуревшая Хелен все-таки обладала кое-каким здравомыслием.
  
  Было бы глупо рисковать, подумал Бернард. Есть прослушка или нет, ничего они не потеряют, если не начнут тереть по новой заезженную пластинку. Она волнуется, умеет ли он молчать? Кто, ОН? Ее старый друг Берни? Рита напилась. Рита упала в окно. Пусть хоть пытают, он повторит, что Эгона там не было. Из-за кого дамы сходят с ума и кончают жизнь самоубийством? Конечно же, только из-за такого чудовища, как Бернард Майер... Если в машине завелся жучок, то пусть уж лучше соберет компромат на них с Хелен, чем доказательства причастности сына бургомистра к смерти студентки из Потсдама. Конечно, он сдержит слово... Если Эгон сдержит свое. Оставит в покое его дочь.
  
  Не выпуская волосы Хелен из кулака и не отрывая поглощающего взгляда от ее глупых от желания глаз, другой рукой он расстегнул ремень и ширинку и властно прижал голову Хелен к своему паху.
  
  Не хотелось ни черта. Жар, пылающий во всем теле, где надо, пылать не хотел. Усилием воли Бернард визуализировал BARNY, одну за другой отключающую посторонние программы и стирающую ненужные мысли.
  
  - Ты заболел, Берни, - пробормотала Хелен, зарываясь носом и губами в его волосы внизу живота. - Такой горячий... И даже пахнешь не так, как всегда.
  
  - Я больной и грязный, как свинья, - зло сказал Бернард и дернул ее за волосы. - И ты будешь сосать меня, грязного и вонючего, пока у меня не встанет. Подозреваю, что до второго пришествия. Или пока не скажешь, что я пахну розами и ландышами.
  
   "Слабовато... Уже и на приличную злость сил нет", - подумал он.
  
  Хелен сдавленно хихикнула.
  
  - Не скажу. Ни за что не... - остаток фразы потонул в чмокающих звуках любви. Совершенно некстати Бернард вспомнил старуху-турчанку. BARNY спешно отправила картинку в корзину, но это делу не помогло.
  
   "Что я в ней нашел? - он безрадостно смотрел, как снует нежный язычок Хелен по его вялому члену. Было приятно, но не более того. - Ничем она не лучше других. Хуже даже. Самая заносчивая, гордая, эгоистичная мерзавка из всех, кого знаю. Хоть бы спросила, почему у меня температура".
  
  Ему вдруг стало обидно, что она не спросила. Нет, он не хотел ее пугать и не собирался показывать ей страшную ногу, на которую и самому-то смотреть не хотелось. Хелен тут же разовьет бешеную деятельность и не отцепится, пока не затолкает его в лучшую больницу к лучшим хирургам.
  
   "Или показать?" - неожиданно подумал он.
  
   "Покажи, покажи, - встрял издевательский голос Анжелы. - Покажи всем, какой ты слабый и жалкий. Пусть тебя мамочка пожалеет".
  
   "Дьявол! Я схожу с ума", - мысленно ужаснулся Бернард.
  
  Он случайно бросил взгляд в зеркало и понял, что недалек от истины: этот бледный тип с запавшими глазами, растрепанный и страшный как грех, явно сбежал из стационара. (Какой болван пустил его за руль?)
  
  Он опять сгреб Хелен за волосы, но уже не нашел в себе сил быть грубым. Его пальцы тихо перебирали ее русые мягкие пряди, расчесывая, приглаживая, зачем-то заправляя за ухо.
  
  Хелен подняла на него донельзя удивленный взгляд, на мгновение оторвавшись от бестолкового облизывания не желающей оживать плоти.
  
  - Тебе плохо? - с беспокойством спросила она, поглаживая его рукой.
  
  Бернард вынырнул из очередной тошнотворной туманной ямы, куда начал незаметно погружаться.
  
  - Что? Нет. Так, немного устал.
  
  Он безучастно подумал, что его не только не огорчает отсутствие эрекции, но и нет ни малейшего желания ее вызывать. А ведь когда-то это было бы равносильно катастрофе... с этой женщиной.
  
   "Так тебе и надо, Хелли. Ты другого не заслуживаешь. Ни от Фредди, ни от меня".
  
  - Он такой красивый... такой большой... даже когда спит, - благоговейно прошептала Хелен, лаская его рукой.
  
   "Жена политика дипломатично называет упавший хер спящим".
  
  Бернард вздохнул. Он любил похвалы своему члену больше, чем какие-либо другие комплименты (даже его блестящему уму), но сейчас не радовало и это.
  
   - Ты весь такой красивый, Берни, - нежно сказала Хелен, подняв на него сияющий взгляд.
  
   "В твоей кривой реальности".
  
  - Угу, - он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, чтобы случайно не испугаться еще раз своей красоты в зеркале.
  
  Слово "красивый" вызвало в глубинах зависшей в прострации BARNY непрошенную визуальную ассоциацию. Как наяву, Бернард увидел себя за столом и чинно сидящую напротив красивую Аишу с влажно приоткрытым ртом и лукавыми глазами.
  
   "Я хотела сделать вам приятно, герр Майер".
  
   "Сделай", - кивает Бернард, примеряясь к ее пухлым губам с маленькими трещинками.
  
  Не сводя с него взгляда, Аиша соскальзывает со стула и грациозно опускается на колени.
  
   "Как вы больше любите, господин Майер?" - маленький розовый язык медленно и чувственно обводит верхнюю губу, потом нижнюю.
  
   "Ты разве не читала договор? - Бернард расстегивает штаны. (Такая эрекция, что грех не расстегнуть.) - Там подробно написано. По-всякому люблю. Можешь без рук. Но имей в виду... у меня не только рост большой. Без рук... ну как хочешь.
  
   "Я боюсь, герр Майер", - притворно пугается Аиша.
  
   "Не бойся, маленькая. Просто потрогай меня... Только потрогай".
  
  - Нет, я такого не говорил, - сонно пробормотал Бернард.
  
  - Что?
  
  Он встрепенулся, открыл глаза и тупо уставился на скрючившуюся Хелен с покрасневшим от усердия лицом и мокрым от слюны подбородком. Увы, праведные оральные труды пропали втуне.
  
  - Интересно, о чем ты сейчас думал, - с беспокойством сказала она.
  
   "Это уже похоже на ясновидящую Анжелу. Плохой знак".
  
  - Думал, не выдвинуть ли и мне свою кандидатуру в Бундестаг, - вяло отшутился он.
  
  Хелен рассмеялась, уткнувшись носом ему в живот.
  
  - Мой голос тебе обеспечен, - она сочно поцеловала ту часть тела потенциального кандидата, которая обычно в пиаре не нуждалась.
  
  - Бедный Фред, - пробормотал Бернард, глядя на нее из-под ресниц (глаза закрывались от усталости). - Вот как после этого уважать вас, женщины?
  
  - Не надо нас уважать, - промурлыкала Хелен. - Нас надо любить.
  
  - А я что делаю? - кисло сказал Бернард.
  
  Хелен демонстративно скосила глаза на его унылый мягкий член.
  
  - Пока - ничего.
  
  Бернард наклонился и черт знает зачем поцеловал ее в макушку. Иногда Хелен походила на себя прежнюю, ту веселую и живую девочку, которую он знал много, много лет назад.
  
  - Ну ладно, - сказал он снисходительным голосом доброго самаритянина. - Так и быть, я постараюсь. Иди сюда.
  
   "Хоть бы на колено не уселась, кобыла", - он опустил спинку кресла и слегка съехал вниз, сунув левую ногу как можно дальше в нишу. И вовремя - Хелен бросилась на него с такой экспрессией, что едва не сломала здоровую ногу и пару ребер в придачу. Она не была ни мелкой, ни воздушной женщиной, и Бернарду это нравилось, но не сейчас.
  
  - Берни... - Хелен обвила его ногами за бедра, жадно обняла руками за шею и горячо задышала в ухо: - Не надо себя заставлять. Я знаю, ты плохо себя чувствуешь. Но я и другое знаю... Ты меня не хочешь. Больше не хочешь. Ты не можешь меня обмануть... Кого угодно, но меня?.. Ведь я тебя люблю... и я тебя знаю.
  
   "Твою мать! Черт! Началось!" - Бернарду захотелось завыть в голос.
  
  Он опоздал. Опоздал, черт бы его взял! С Хелен давно была пора порвать. Какого дьявола он медлил в этот раз? Вот она, вот та самая чертова фаза в отношениях, которую он ненавидит всеми фибрами души - когда женщина говорит ему, что она его ЗНАЕТ!
  
  Бред! Чушь! НИКТО его не знает! И не узнает никогда! Тем более Хелли Штольц!
  
  Больше всего на свете ему сейчас хотелось оторвать ее от себя, вышвырнуть из машины и уехать - куда глаза глядят.
  
  BARNY автоматически включила спасительную программу вызывания эрекции - чтобы остановить глупую женскую болтовню, следовало заткнуть красноречивый сосуд (с любой стороны). Фантазировать об Аише мешал голос Хелен, оставалось другое действенное средство - визуализировать нужную картинку и мысленно направить кровь к гениталиям. Техника эта была предметом особой гордости Бернарда, но требовала концентрации и воображения, не говоря о знании анатомии - следовало не только видеть на ментальном экране процесс собственного кровообращения и управлять им мысленно, а и явственно ощущать, как наполняются сосуды, как расправляются, растягиваются ткани под напором тока крови. Один его клиент представлял себе, что накачивает велосипедную шину, и это якобы работало не хуже, но казалось Бернарду чем-то примитивным и ненадежным. Вот уж глупости, воздух. Как надулся, так и сдулся. То ли дело собственная кровь, горячая, послушная... Льющийся по артериям живой огонь.
  
  - Хелли, прекрати, - сказал он, регистрируя на экране BARNY набухающие пещеристые тела и чувствуя, как приятно тяжелеет в паху. - Ты же не хотела серьезных разговоров, а сама... Я приехал объяснить ситуацию, а не радовать тебя сексом на обочине и уж тем более не выяснять отношения. Не в наших интересах сейчас встречаться, пойми, ты ведь умная девочка. У нас с тобой серьезные проблемы, а ты думаешь черт знает о чем. Нам нужно просто немного подождать... Мы будем осторожными, да? - на качественные увещевания его уже не хватило.
  
  Хелен подняла голову и посмотрела на него в упор. Ее глаза блестели от непролитых слез, волосы спутались и прилипли к лицу.
  
  - Не надо меня дурить, - тихо сказала она. - Я не твоя клиентка. Ты уйдешь и не вернешься. И больше ничего... - ее голос прервался, - ничего не будет прежним.
  
   "Конечно, не будет. Это твой последний раз, Хелли Штольц. Шлюха в моей машине, вот ты кто".
  
  Бернард придавил ее бедра к себе покрепче, не прекращая держать в уме картинку, достойную красочного учебника анатомии.
  
  - Куда я от тебя уйду? - прошептал он и коснулся губами ее губ, они казались холодными и какими-то рыбьими. - Я всю жизнь с тобой рядом, не заметила? И что я тебя хочу, не замечаешь?.. - руки уже сражались с ее бельем; что-то треснуло, порвавшись.
  
  - Да... да, но... - будто почуяв неладное, Хелен смотрела на него странным, ищущим, почти отчаянным взглядом, и Бернарду захотелось зажмуриться, чтобы не видеть этих ее глаз. Она гладила его волосы, любовно расчесывая пальцами, бестолково, торопливо и порывисто целовала лицо - быстро и лихорадочно, будто он вот-вот вскочит и убежит (что было недалеко от истины).
  
  - Берни...О, боже!..
  
  Она хотела что-то сказать, но он уже погружался в ее тело - медленно, горячо, неотвратимо.
  
  - Почему... ты... улыбаешься? - выдохнула Хелен, глядя на него туманными, стремительно глупеющими глазами.
  
   "Потому что получилось, дура", - довольно подумал Бернард и вонзился в нее до упора - так, что Хелен охнула от боли. По ее лицу разлился жаркий румянец, заметный даже в полутьме.
  
  BARNY перевела программу "Контролируемое Кровообращение" в фоновый режим и переключилась на визуализацию бесстыдно обнаженной Аиши с растрепанной косой, прыгающей между скачущих грудей от каждого толчка.
  
  - Да-а... - прошептал Бернард, глядя сквозь Хелен. - Вот так.
  
  Файл "Колено" воспроизвел какой-то жалобный сигнал, но Бернард был слишком занят новой продукцией BARNY PORNO, чтобы отвлекаться на глупости.
  
  
***
  Бернард спал. К удивлению Хелен, он заснул почти мгновенно, будто выключился, чего с ним обычно не бывало. Полулежа в кресле и пристроив руку на его бедро, она смотрела на него и не могла наглядеться. Время от времени ее глаза заволакивало слезами, она быстро глотала их, стирала кончиками пальцев глупую влагу, чтобы не размазать тушь (ему это не нравилось), и опять любовалась своим Берни. Нет, уже не своим.
  
  Даже спящий, он выглядел измученным и больным, и Хелен хотелось по волшебству перенести его большое жаркое тело в теплую ванну, а потом в свежую постель. И лечь рядом, и смотреть, смотреть, так же как сейчас, просто смотреть.
  
  В школе Бернарда дразнили и медведем, и гориллой, и орангутангом и бог знает, кем еще. Какие они были глупые, думала Хелен, улыбаясь сквозь накатывающие слезы. Если и медведь, то самый лучший на свете, самый чудесный медведь. Только обращаться с ним никто не умеет, такой уж это зверь... бедный зверь. Опять она его чем-то спугнула... Господи боже, ну что она сказала не так? Хелен мучительно перебирала в памяти обрывки разговора. "Ты уйдешь и не вернешься"? "Ты меня не хочешь"? "Ты не можешь меня обмануть"? Последнее было слишком самонадеянно... Он мог ее обмануть, Хелен знала, что мог. Во всяком случае, скрывать свои чувства Берни умел как никто другой, сколько Хелен его знала. А ведь в далеком детстве он был таким открытым, любопытным и доверчивым медвежонком... Куда же это делось? Любопытство, пожалуй, осталось, но всё остальное... Ни единого лишнего жеста или взгляда, ни одного опрометчивого слова... Какая там доверчивость, смешно и сказать. И всё же Хелен знала, что за каменным спокойствием и ровными манерами Бернарда скрывается огнедышащий вулкан эмоций, задушенных его волей, его умом, его гордыней. Иногда ей безумно хотелось разбудить этот вулкан каким угодно способом - разозлить или обидеть, обрадовать или удивить, а еще лучше - свести с ума. Всё было тщетно - Берни упрямо сидел в своей каменной крепости, как в осаде, и сдаваться не думал. Вулкан прорывался во время секса - если Бернард осознанно давал себе волю, но это была раскаленная лава физической страсти. Душа Берни была заперта для Хелен. Анжела как-то по секрету сказала, что Бернард на самом деле обидчив, как ребенок, а иногда даже бывает отвратительно капризным. Хелен ей завидовала: с ней Берни не расслаблялся до такой степени, чтобы демонстрировать обиды и капризы, кроме той странной истории, когда Хелен сказала о его манере одеваться, или паре подобных, несерьезных. Конечно, Хелен не могла не верить Анжеле, но каждый раз, слушая восторженные или осуждающие рассказы знакомых женщин о Би Эм, не уставала удивляться - казалось, все они говорят о совершенно разных людях. Бернард умудрялся быть другим человеком с каждой из женщин - как хамелеон, как актер-лицедей, и кто из его ипостасей настоящий Бернард Майер, оставалось загадкой. Было это профессиональной деформацией или просто любовью к играм, Хелен не знала. Ей хотелось бы думать, что только с ней одной Бернард бывает самим собой, но она понимала, что это не так. Он больше не был доверчивым медвежонком.
  
  Это Анжела подтолкнула ее к воспоминаниям детства, затерянного в глубоких лабиринтах памяти. С раздражающей настойчивостью она расспрашивала и расспрашивала Хелен о разных историях столетней давности, вытягивая из нее все, что та могла вспомнить - о родителях Бернарда, о братьях и сестрах, об их детской любви. Хелен утаила многое, но въедливая Анжела выведала предостаточно: все-таки она была коллегой Бернарда. Анжела долго не хотела говорить, зачем ей эти вопросы. Близкими и сердечными подругами они не были, Хелен даже подозревала, что Анжела ее втайне ненавидит и осуждает. За что, было уму не постижимо - тогда Бернард не был ее любовником.
  
  Хелен не была наивной простушкой и тоже умела добиваться своего. В конце концов, она имела право знать, что к чему.
  
  Лучше бы она не знала и жила дальше в блаженном неведении. Анжела сказала, у Бернарда комплекс донжуана, и корни проблемы лежат в его детстве - вероятно, в отношениях с матерью. Хелен поначалу позабавил диагноз (она не считала донжуанство психопатологией), но послушав объяснения Анжелы и почитав литературу, расстроилась так, что неделю ходила больная. Анжела посетовала, что жить с таким человеком невозможно, хуже того, Бернард из тех редких людей, кто мог бы выйти из порочного круга, но делать этого принципиально не хочет - мол, его все устраивает. Анжелу это огорчало и злило - Бернард "позорил ее на весь город" и даже не пытался измениться, и чем старше становился, тем отвратительней себя вел - уже не только не скрывался хотя бы приличия ради, а превратил свой образ жизни в сексуальный манифест, гимн разврату и бесконечный фестиваль разбитых сердец. Впрочем, это были слова Анжелы и ее взгляд на ситуацию. Хелен жалела Бернарда, жалела до тех пор, пока сама не пала жертвой пресловутого донжуанства. Иногда она малодушно думала, что лучше бы Берни оставался ее другом, но тут же вспоминала их страстные встречи, чудесные игры и всё то сладкое безумие, о существовании которого она и не подозревала прежде, - и понимала, что не имеет права жалеть: Бернард, как добрый джинн, исполнил все ее сумасшедшие желания и воплотил в жизнь такие фантазии, о которых другие и помыслить бы постеснялись. Но если бы только это - Бернард изменил ее глубинно. Он подарил Хелен саму себя - настоящую, живую, осознающую свою женскую силу и привлекательность, не стыдящуюся своего тела и своих желаний. Бернард научил ее любить себя. Подарил ей себя - свободную.
  
  Вот только свою любовь он не мог подарить, с грустью думала Хелен. Как не мог подарить свободу от себя самого. И когда он уйдет, это не сделает ее свободной... Это сделает ее мертвой. Конечно, она не будет прыгать из окна на асфальт, как та влюбленная в Эгона дурочка... Вот только как тогда жить?..
  
  Бернард шевельнулся и вдруг застонал во сне, и Хелен враз забыла о своих бедах. Она осторожно потрогала ладонью его лоб и ужаснулась: тот был горячим, как печка.
  
   "Даже не сказал, что с ним, - расстроенно подумала Хелен. - Ну что за человек!"
  
  Неожиданно Бернард открыл глаза - сонные, больные, ничего не понимающие.
  
  - Хелли, - хрипло прошептал он, протянул руку и погладил ее по щеке так нежно, будто извинялся. Потрясенная этим маленьким жестом, Хелен едва не разрыдалась. Ее нервы в последнее время ощутимо сдали.
  
  - Черт! Я заснул! - Бернард резко сел в кресле и вдруг дернулся, будто от боли. - Почему ты меня не разбудила? - сердито сказал он. От мимолетной мягкости не осталось и тени, и Хелен подумала, уж не нафантазировала ли она себе то раскаяние и нежность, которые только что видела в его глазах.
  
  - Не хотела тебя будить, - она попробовала было застегнуть его растерзанную и мокрую от пота рубашку, но Бернард раздраженно отдернулся. - У тебя жар, знаешь? Давай я отвезу тебя домой.
  
  - Еще чего! - гневно сказал он. - Забыла, что тебе запрещено появляться у меня?
  
  Он рванул крышку бардачка, извлек бутылку воды и осушил ее залпом; с хрустом смятая бутылка полетела на заднее сиденье. Очевидно, Берни таки был слегка не в себе.
  
  - Тогда к нам домой, - не уступала Хелен. - А еще лучше в гостиницу... Там и врач найдется.
  
  - Дьявол, да где твои мозги, Хелли? - разъярился Бернард. (Похоже, ей наконец удалось вывести его из равновесия.) - Для кого я тут распинался? Нас не должны видеть вместе! Ни у меня, ни у тебя, нигде! До конца избирательной кампании!
  
  Он повернул ключ зажигания. Мотор утробно зарычал, резкий свет вспыхнувших фар выхватил из черноты карабкающиеся по склону деревья и сбегающую к реке невзрачную дорогу - они заехали далеко за шлюз, где лепились к подножию горы редкие домики, и где не было ни души. Испуганный светом и шумом, по дороге быстро метнулся какой-то зверек.
  
  Ровер мягко тронулся с места. Хелен невесело вздохнула. Пожалуй, Бернард прав. Если только это не оригинальный способ от нее избавиться. Домработница, слежка, дискредитация Фреда... Берни никогда не страдал от недостатка фантазии. Может, это высокая температура на него так действует, с беспокойством подумала она. Да и болеть он не привык... В ее сердце затеплилась надежда - быть может, завтра Берни почувствует себя лучше и скажет, что был неадекватным и наговорил в горячке глупостей? Она не доживет до конца избирательной кампании!
  
  - Возле шлюза возьмешь такси, - без выражения сказал Бернард. - Все-таки меньше людей, чем у моста.
  
  Она не ответила - просто смотрела на него вполоборота, запоминая, любуясь, мысленно фотографируя каждую черточку. Тонкие морщинки в уголках глаз, встрепанные волосы, по которым давно плакал парикмахер, усталое и осунувшееся лицо... У Бернарда был красивый нос, в понимании Хелен. Не упади Берни в детстве с лестницы, нос был бы идеальным. И маленькая вмятинка на переносице его не портила - это было даже симпатично, считала она. Возможно, в результате травмы лицо Бернарда приобрело какую-то неуловимую ассиметрию - сам он утверждал, что у него два разных профиля, добрый и злой. Может, конечно, шутил, намекая на противоречивость своей натуры. (Профиль, который сейчас был обращен к Хелен, на добрый не походил.) Равнодушно смотреть на его губы у Хелен не получалось: внутри что-то сладко сжималось от одного только рассматривания. Было в этих губах что-то одновременно сладострастно-жестокое и нежное, и это нравилось ей до умопомрачения. Многие говорили, что Бернард Майер некрасив, но Хелен видела истину - далекий от шаблонной красоты, Бернард обладал большим - харизмой, волей, магнетической сексуальностью, и в любящих глазах Хелен был почти богом - с его сломанным носом, с неправильными и грубыми чертами лица, с обаятельной улыбкой и глазами, которые невозможно разгадать. Хелен села так, чтобы видеть в зеркале эти самые глаза, и поразилась их выражению. Спокойному и сосредоточенному, будто это не Берни только что сердился и возмущался ее безмозглостью.
  
  Неожиданно она вспомнила такую вещь, что сладкие мысли о магнетизме и харизме враз вылетели из ее головы.
  
  - О господи, Берни, - растерянно сказала она. - А как же твой день рождения? Я так хотела тебя поздравить!
  
  Глаза в зеркале радости не выказали.
  
  - Ты уже поздравила, - буркнул Бернард. - Только что. Вполне достаточно.
  
  Хелен захотелось, как в детстве, называть его дураком, но она сдержалась.
  
  - Можешь выйти здесь, - сказал он, не глядя на нее.
  
  Машина остановилась. Бернард сидел неподвижно, как камень. Хелен тоже не шевелилась.
  
  - Берни. Я все понимаю, - мягко сказала она. - Ты заболел, переутомился и немного драматизируешь ситуацию. Поверь, ты не представляешь себе, сколько трудовых мигрантов работают по поддельным документам, идут на всевозможные хитрости ради пособий, вида на жительство и разных льгот. С этим явлением очень трудно бороться, хотя контроль понемногу совершенствуется... Ты ведь это знаешь и без меня! Не пойму, почему ты так обеспокоен этой фальшивой домработницей? Зачем приплетать сюда Фреда и нас с тобой? Если хочешь, я завтра же организую людей, они проверят личность этой девушки, и если она работает по чужим документам, то будет направлена куда следует, а мы с тобой вздохнем спокойно.
  
  Медленно, как в замедленной съемке, Бернард повернул голову и посмотрел на нее. Что такое было в его лице, Хелен не знала, но это что-то ее испугало.
  
  - Ты. Считаешь. Меня. Идиотом. Так? - сказал Бернард, чеканя каждое слово.
  
  Хелен протестующе затрясла головой.
  
  - Господи, что ты...
  
  - Ты не слушала ни моих аргументов, ничего, - тихо сказал он. - Тебе удобней думать, что я болен и несу клинический бред. Эгон тебя уже тоже не волнует, как вижу. Главное, продолжать развлекаться со мной, для чего ты готова усыпить собственную бдительность. Так вот, у тебя ничего не получится, дорогая. Развлечения окончены. Я сожалею, что рассказал тебе об этом.
  
  С этими словами он распахнул дверь и выбрался из машины. Как парализованная, Хелен молча смотрела, как он обходит ее; она вдруг увидела, что он хромает, но так и сидела, не в силах сказать слово или сдвинуться с места. Бернард открыл ее дверь, впустив в салон холод улицы и сырость реки.
  
  - Всего доброго, Хелен, - холодно сказал он.
  
  Помедлив, она вышла из машины, механически, будто робот. Как выстрел, хлопнула закрытая дверца, Хелен вздрогнула. Не глядя на нее, Бернард повернулся и пошел к своему месту.
  
  - Ты просто хочешь избавиться от меня, - горько бросила она ему в спину. - Лучше бы сказал простым языком. Не волнуйся, Берни, я не буду умолять тебя вернуться!
  
  Не видя ничего перед собой, Хелен пошла вперед, машинально переставляя одеревеневшие ноги. Правая, левая, правая, левая, раз, два, раз... Неожиданно ее будто ударил горячий вихрь - знакомые руки сгребли ее, смяли, сдавили клещами, лицо оказалось прижато к широкой груди, к теплой рубашке, пахнущей потом.
  
  - Берни, - всхлипнула она.
  
  В ту же секунду его рот почти вгрызся в ее губы, она ощутила металлический привкус крови, но боли не чувствовала. Это был не поцелуй, а зверство, но Хелен отдала бы душу черту, лишь бы Берни не выпускал ее из рук, пусть бы съел, изгрыз до смерти, выпил кровь.
  
  Но он ее отпустил. Оба тяжело дышали, глядя друг на друга.
  
  - До свиданья, Хелли.
  
  Глаза у него были страшные.
  
  
***
  
  
Глава 14. Польза сновидений
  
   "Я таки болен. И таки идиотизмом", - мутным взглядом Бернард уставился на дорожный знак - треугольник с лягушкой. Знак этот стоял метров через двести от поворота к его дому, что означало нечто невероятное: Бернард проехал мимо своего жилища. Такого не было еще никогда. Вдобавок, он даже не помнил толком, как добрался до Хёлленбах, погруженный в сонное отупение: мысли будто отяжелели, ворочаясь в голове, как старые мельничные жернова, и толку от мыслей этих было не больше, чем от горсти сырой муки. Он вяло подумал о BARNY, и внутреннее зрение изобразило только заставку. Океан был темным и пустым - без единой иконки.
  
  С трех не очень изящных попыток Бернард развернул ровер, едва не угодив задними колесами в кювет, и наконец двинулся в обратном направлении, почему-то думая о лягушках. Их шествие по дорогам начиналось ранней весной, но и осенью они частенько наводняли окрестности, в пору листопада и похолодания. Деревья еще стояли зеленые и расставаться со своими одеяниями не думали, не было и лягушек, сколько Бернард ни всматривался. Каждый год они с Анжелой собирали лягушечью братию в ведра и относили глупых тварей к ручью. Этой весной он спасал их в одиночестве, и это было как-то неправильно. Он с неудовольствием вспомнил, как бродил вечерами по пустынной дороге вдоль сеток, зачем-то разговаривал с лягушками, объясняя им, почему явился без Анжелы, а иногда останавливался с ведром в руке и глядел на закат над холмами, забыв, куда шел и зачем ему ведро. Скоро ему предстоит то же самое развлечение... Стоп, у него же есть трудолюбивая домработница, кисло подумал он. Пусть помогает... Нет, он не даст ей совочек для лягушек, пусть собирает руками. Ладно, в перчатках. Будет идти впереди него, время от времени наклоняться и собирать, собирать... А он себе сзади с ведром... Не хочет трогать его, пусть щупает холодных амфибий.
  
  Представив себе аппетитный зад Аиши, склоненной над раздавленной лягушкой, Бернард опять едва не проехал свой поворот, и это было даже не смешно. Ругать себя он уже устал - ему казалось, за сегодняшний вечер с Хелен он сделал больше глупостей и ошибок, чем за целый год. Еще одной глупостью было откладывать визит к хирургу, но когда бы он успел?..
  
  Свет фар ударил ярким снопом в борт белого автомобиля - Бернард и забыл о нем. Опель по-прежнему стоял возле гаража под платаном, как приклеенный. Бернард всмотрелся в темноту за деревьями и тихо выругался: за ажурной вязью листьев на втором этаже горел свет - Аиша не спала. Одно дело, фантазии, но видеть девицу вживую ему сейчас совершенно не хотелось. Он заглушил двигатель и с минуту сидел, глядя на окно и собираясь с мыслями. Мысли собираться не хотели, в глаза будто насыпали песка. Бернард понял, что если посидит еще немного, то так и заснет в кресле. Покинуть машину оказалось нелегко: колено уже не болело, но не слушалось, и это было нехорошим признаком.
  
  Доволочившись до двери, он остановился, чтобы отдышаться, и тут же услышал скрип дерева и звук шагов - Аиша торопливо спускалась с лестницы.
  
   "Какого черта? - с досадой подумал он. - Собралась меня поприветствовать?"
  
  Бернард угадал. Перешагнув порог, он обнаружил Шахерезаду на нижней ступеньке винтовой лестницы - в загадочном розовом одеянии, чем-то средним между пижамой и спортивным костюмом. Ее распущенные волосы растрепались и походили на черное облако, глаза сонно моргали. Бернард не сразу понял, что в ней изменилось: бывалая шлюха и шпионка Аиша показалась ему совсем юной девочкой, совершенно безобидной и милой.
  
   "Рехнулся окончательно", - понял он.
  
  - Герр Майер... Добрый вечер, - несмело улыбнулась Аиша. Она стояла, целомудренно придерживая рукой воротник рубашки, будто опасалась, что герр Майер может туда заглянуть.
  
  - Почему вы не спите? - пробормотал Бернард, раздумывая, как ему снять туфли так, чтобы она не видела его мук. Что-то подсказывало ему, что это простое действие может оказаться проблематичным.
  
  - Я вас ждала, - ангельским голосом сказала девушка.
  
  - Вот как, - буркнул Бернард. - Не стоило. Ложитесь спать, у вас завтра куча дел.
  
  - А как же ужин? - пролепетала она. - Или вы были где-то в ресторане?
  
  - Вам надо знать, где я был? - зло сказал Бернард и направился в гостиную. Не хромать он уже не мог.
  
  Злился он вовсе не на Аишу. Только сейчас он сообразил, что снять обувь - чепуха по сравнению с перспективой раздеться и влезть в ванну. Аиша, вместо того, чтобы благоразумно ретироваться к себе, посеменила за ним, как коза на привязи.
  
  - Что с вами случилось? - спросила она, глядя на него тревожно и настороженно.
  
  Так и не сняв туфли, Бернард отяжелевшим медведем залег на диван, положил ногу на подушку и почувствовал такое блаженное облегчение, что вся его злость моментально испарилась. Аиша всё еще смотрела на него с немым вопросом в своих звездных глазах. Нет, уже не таких звездных.
  
   "Косметику смыла", - внезапно сообразил Бернард.
  
  - Может, вы мне скажете, что со мной случилось, - сказал он, мысленно злорадствуя. - У вас в анкете написано, что вы окончили курсы медсестер.
  
  С этими словами он задрал повыше штанину и с внутренним содроганием размотал эластичную повязку, которую стащил из аптечки Валерии и от которой было не много толку.
  
  Аиша испуганно ахнула. Бернард и сам бы ахнул, ухнул или охнул - нога была не его, а слоновья, багровая и страшная, раздутая от колена до лодыжки, и вдобавок какая-то омерзительно блестящая.
  
  - Что это, по-вашему? - спросил он, наблюдая за реакцией скорее по привычке. Сейчас ему было все равно, что подумает Шахерезада.
  
  Услышав про курсы медсестер, Аиша покраснела, зато при виде слоновьего безобразия вся кровь отлила от ее лица, на лбу выступила испарина, а глаза стали прямо-таки комически большими, почти круглыми. Она стояла, кусая губы и глядя на ногу со страхом и каким-то странным выражением, подозрительно похожим на жалость.
  
   "С чего бы ей меня жалеть? - недоуменно подумал Бернард. - Скончаюсь скоропостижно от гангрены, не успеет подсобрать компромат?"
  
  Аиша присела на корточки - рядом с лежащей на подушке ногой в грязной запыленной туфле. Бернард мрачно разглядывал бледное лицо девушки, отыскивая эмоции отвращения, и отчего-то не находил. Вероятно, синей гангренозной ногой сирийскую гражданку было не напугать. У них там это дело житейское, у каждого второго такая.
  
  - Вам надо в больницу, герр Майер, - сказала Аиша, озабоченно хмуря брови.
  
  - Да ну? И что со мной такое, что сразу в больницу? - прищурил глаз Бернард.
  
  Аиша подняла на него строгий и ясный взгляд бывалой медсестры.
  
  - Наверное, вас кто-то укусил.
  
  Как Бернарду удалось не захохотать, он не знал и сам.
  
   "Хелен, не твоя ли работенка?"
  
  - Вы так считаете? - сказал он, с трудом сохраняя серьезное лицо. - И что, по-вашему, можно сделать э-э... в домашних условиях? Некогда мне по больницам бегать, знаете ли.
  
  - Надо приложить на ночь капустный лист, - со знанием дела сказала Аиша. - Горячий лук тоже помогает.
  
  Бернарду больше не хотелось смеяться. Он смотрел на ее лицо без макияжа, и чем больше смотрел, тем более юным и даже детским оно ему казалось. Ожившая BARNY, занятая программой "Золушка-шлюха", тут же выдвинула новую версию: девушка несовершеннолетняя, один опрометчивый поступок - и его обвинят в педофилии. Особенно если выяснят, что он знал о поддельных документах и чужих анкетных данных и ничего не предпринял.
  
  - Есть и капуста, и лук... - Аиша проворно вскочила на ноги. - Я принесу, сейчас!
  
  Бернард едва не схватил ее за руку, чтобы остановить, но вовремя одумался.
  
  - Нет! - рявкнул он. - Не надо!
  
  - Почему? - растерялась Аиша.
  
   "Потому что это перелом коленной чашечки без смещения (дай бог), осложненный гематомой и требующий пункции сустава, курса антибиотиков и иммобилизации гипсовой повязкой. Горячий лук, шайтан тебя забери!"
  
  - Потому что я так сказал.
  
  - Вам больно, наверное... - пробормотала Аиша, не отрывая жалостливого взгляда от гнусной ноги.
  
  Бернард одернул штанину, лишив девушку захватывающего зрелища.
  
  - Можно попросить вас об одолжении? - спросил он.
  
  - Конечно, - обрадовалась Аиша.
  
  - Ради Аллаха, идите спать, - сказал Бернард.
  
  
***
  
  Во сне Бернард знал, что это сон, но от этого было не легче. Сон ненадолго выпускал его из своих липких объятий, ненадолго давая понять, что он еще жив, но тут же безжалостно затягивал назад, и тогда Бернард оказывался в том же месте, в той же ловушке, с той же мучительной мыслью "Это конец".
  
  У смерти был цвет и вкус. Она была аквамариновая и горько-соленая. И очень тихая. Бернард знал, что если нарушит тишину и закричит - она придет быстрее. Аквамарин был повсюду - слева и справа, снизу и сверху, перед его глазами, во рту и в желудке. Еще немного - и он будет в легких.
  
  В толще воды, сине-зеленой как бутылочное стекло, плавно колыхались водоросли, похожие на лес. Подводные горы обволакивал красновато-зеленый бархат, обманчиво мягкий, он покрывал острые бока приклеенных к скале мидий. Косяк блестящих полосатых рыбешек любопытно кружил поодаль, то приближаясь к Бернарду, то бросаясь в сторону серебристыми монетками. Рыбки отплывали и возвращались вновь, выжидая, когда же наконец перестанет барахтаться и мутить воду этот большой глупый человек. Ничего, скоро он затихнет, и тогда можно будет в спокойствии отщипывать от него по кусочку мяса.
  
  Наверху над головой Бернарда - так мучительно близко и так недосягаемо далеко - аквамарин светлел, растворенный сияющим солнцем и невыносимо далеким небом. Там, наверху, было лучшее, что есть на свете. Воздух. Метров пять до жизни! Минут пять до смерти. Такой глупейшей, нелепейшей смерти... В тихой бухте на райском острове Палаван, далеко-далеко от родного дома.
  
  В виски вонзились невидимые лезвия, больно взрезали грудь, обожгли легкие огнем. Барабан... Откуда барабан? Чертовы азиаты, и под водой достают... Нет, это кровь в висках, бам, бам, бам.
  
  Глупости, да не собирается он тут подыхать под звуки бам-бам! Из-за какой-то дрянной ракушки, это бред, бред, бред! Застрял в камнях, попался, как Винни-Пух в гостях у Кролика, вот уж все посмеются!
  
   "Нет! Нет! Не-е-ет!"
  
  Бернард бешено рванулся, аквамарин вокруг взмутился красным. Хруст вывернутого сустава отдался щелчком в его сознании, но он уже летел вверх, не чувствуя боли, не веря своему счастью, - летел туда, где за стремительно светлеющей стеной воды был воздух и жизнь.
  
  Не долетев до поверхности, он проснулся, задыхаясь, мокрый и липкий от пота. Сердце било по ребрам, как хорошая кувалда.
  
  - Ч-черт, - Бернард вытер лицо рукой, силясь стереть и аквамариновый кошмар. - Вот дерьмо!
  
  Он машинально потрогал плечо, все еще переживая сон. Собственно, сном он не был, за исключением примерещившихся рыбок и водорослей - когда Бернард выдирал из камней застрявшее плечо, не видел вокруг ничего, кроме мутнеющей от крови воды. Случай был настолько глупым, что он не рассказал о нем даже Анжеле. Ныряя с маской, он заметил ракушку в расщелине скалы, сунул туда руку и схватил ее, но та выскользнула из пальцев и упала чуть дальше. Бернард азартно втиснул руку глубже между камней, нашарил мерзавку в песке и тут обнаружил, что плечо зажало в камнях так плотно, что невозможно даже повернуться. Бернард так и не понял, как ухитрился застрять, история казалась ему дикой нелепостью, о которой он бы с радостью забыл, вышвырнул бы в корзину BARNY, если бы не шрам от плеча до лопатки, напоминающий о собственной дурости. Шрам был уродливый, но мерзость нравилась женщинам, и Бернард смирился. Нет худа без добра - некоторым жертвам ОНЖ он рассказывал, что это случилось на сафари, другим туманно намекал на нападение бандитов, но чаще загадочно молчал, оставляя дамам удовольствие самим додумывать разные страсти - и это было еще более интригующе. Правду знала только Валерия - это с ней он ездил на Филиппины. Анжела, Аника и Хелен удостоились рассказа, что он там упал на мотоцикле. И, конечно, Моника.
  
   "Черт бы ее взял с ее коллекцией чепухи. Рог тритона ей в задницу, всё из-за нее!"
  
  В окно угрюмо заглядывал свинцово-серый рассвет. Даже птицы еще спали, и Бернард с досадой подумал, что чертов кошмар украл у него пару часов бесценного отдыха.
  
   "Чушь, - он прислушался к утихающему стуку собственного сердца. - При чем тут маленькая свинка? Сам во всем виноват".
  
  Он понял, что забыл открыть на ночь форточку. Не будь в комнате духоты, не приснилось бы, что он подыхает без кислорода. Вставать не хотелось. Нога вела себя тихо, но притворялась чужой и деревянной. Бернард с опаской пошевелил пальцами. Слава богу, еще не атрофировались.
  
  На столике у кровати поблескивал стакан с водой, рядом с упаковкой парацетамола. И то, и другое было оставлено Аишей. Странное дело, но прогнать ее быстро не удалось. Еще и рвалась постелить ему постель. Может, напрасно он не позволил?.. Посмотрел бы, как она это делает. Хороший материал для фильмов BARNY... Нет, вчера ему было слишком плохо, чтобы развлекаться. Все потому, что его покусала Хелен. Нет, не за ногу. Мозги она ему съела... Давно причем. Дьявол, как ему с ней расстаться? Вчерашнее - ерунда... На сколько их обоих хватит, на неделю?..
  
  Не вставая с постели, он потянулся за водой. Внезапно его бросило в озноб - так, что застучали зубы, а по вискам хлынул пот. Перед глазами поплыло, комната накренилась, его рука неловко толкнула стакан, и тот упал и покатился по столу. Бернард откинулся на подушку, тяжело дыша и прислушиваясь, как гулко стучит сердце и капает на пол вода.
  
   "Безответственный кретин! Сколько тебе лет? Ты когда-нибудь перестанешь играть? - голос Анжелы взорвался криком в голове. - Иди в больницу! Сегодня же! Сейчас! У меня нет времени заниматься организацией твоих похорон! Мне надо закончить работу, а потом мы с Артуром едем отдыхать на Гаити!"
  
   "Понимаешь, Ангел, - виновато сказал Бернард. - Если я сунусь в больницу, меня там и оставят... Пусть даже на день-другой. Я не могу себе это позволить. Пока не узнаю, кто такая твоя Аиша и что ей надо, я не могу... не могу..."
  
   "Хелен права, ты заболел и впал в параноидальный психоз! Моя Аиша - обыкновенная иммигрантка, не имеющая права на работу, поэтому договорилась со своей землячкой, которая это право имеет, и та уступила ей свое место на время отпуска! Вот и все интриги! Распространенная практика! Какая тебе разница, кто у тебя работает? Можно подумать, ты отличаешься особой щепетильностью! Ты всё выдумал, уже не знаешь, чем мозги занять! Лучше бы книгу писал! Разве нормальные люди врываются в собственный дом с монтировкой? Ищут врагов в шкафах и под кроватями? Признайся, Берни, ты болен. Тебе нужна помощь коллеги не меньше, чем хирурга! Возьми отпуск, отдохни, в конце концов!"
  
  Страшно хотелось пить. Но для этого надо встать... Целое дело.
  
   "Я в отпуске с понедельника, как только закончу с семинаром... Правда, есть еще несколько клиентов на той неделе... Анжела, пусть я фантазер и параноик, но что прикажешь делать с маленькими гаденькими фактами? Например, такими, как сумасшедшие для простой домработницы деньги, потраченные только на то, чтобы не оплошать передо мной? А ее внешность кинозвезды? Ладно, к черту внешность, я могу быть субъективным... Возьмем запрет на прикосновения - что это, как не гарантия того, что я буду заинтересован в ней достаточно долго? Долго для чего, спрашивается? С какой целью? Хотела бы - давно обокрала, дело быстрое, но нет! Тогда что ей нужно? Подослать такую девушку мог только тот, кто хорошо меня знает! Ты злишься, что я подумал на твоего обожаемого Артура? Представь себе, у меня достаточно оснований его подозревать! Он любитель спорить на деньги, разве нет? Мерзавец всегда выигрывает, надо отдать ему должное... А еще он большой шутник, вот только шутки у него странные. Вспомни обезьянью голову и скажи, положа руку на сердце, кому из нас нужна помощь коллеги, мне или Артуру?"
  
   "Иди в задницу со своей помощью, - раздался в голове холодный голос Артура Норманна. - Чем тебе не понравилась дохлая обезьяна? Классика жанра, мстительные дикари бросают окровавленную голову макаки в палатку к белому человеку. Конечно, я хотел, чтобы ты убрался домой пораньше. Все равно охотник из тебя никакой, только деньги на ветер. Мазила, вдобавок ко всему дурак сентиментальный. Ты бы той антилопе еще курс психотерапии провел из жалости, ха-ха-ха!"
  
   "А ты откуда взялся? - разозлился Бернард. - Я с тобой не разговариваю, сукин сын!"
  
   "Не лезь к нему, Артур, - вмешался голос Анжелы. - Он не может простить тебе историю с обезьяной. Я думала, он ревнует, а на самом деле все из-за обезьяны. Над Бернардом нельзя смеяться, он от этого рвет и мечет. А ту антилопу и правда жалко было. Берни не мог ее пристрелить, потому что у нее глаза как у женщины. Да, дорогой?"
  
   "Что ты несешь, тебя там не было! - возмущенно сказал Бернард. - Ты перевираешь все мои рассказы! Чертово сафари было ошибкой от начала и до конца! Не поедь мы туда, ты бы не крутила задом в белых шортах перед этим мерзавцем Артуром! Да-да, я помню, что у вас общие интересы! Глубокая духовная связь! Только не рассказывай мне, как увлекательна и духовна экономика и финансы! Деньги - вот что тебе надо от жизни! Конечно, деньги объединяют покрепче, чем самый лучший секс!"
  
   "Не говори мне про чертов секс! - завопила Анжела так, что у Бернарда зазвенело в ушах. - У меня аллергия на одно это слово! Тебе так хочется представить меня низкой и подлой тварью, которая бросила такого прекрасного мужа как ты, ради другого, молодого и богатого? Постыдись, Бернард! Ты отлично знаешь, почему я ушла! Столько лет терпела, и вдруг ушла? Скажи честно, почему?
  
   "Я хочу пить... Дай воды, Ангел".
  
   "Сам возьмешь, не инвалид! Не уходи от ответа!"
  
  - Ты устала от меня, - пробормотал Бернард. - От меня и моих женщин.
  
   "Женщин? Речь об одной женщине, и мы оба это знаем. Иди к ней, пусть она тебе стакан воды поднесет!
  
   "Не трогай Хелен! - взревел Бернард. - Она мне ничего не должна! Как и я ей!
  
   "Да ну? - рассмеялась Анжела. - Докажи! Расстанься с ней, не таскайся больше к Ратценбергерам!"
  
  - Дай воды, - зло прохрипел Бернард.
  
   "Никто не даст тебе воды, - безжалостно сказала Анжела. - Ни одна твоя любовница не придет к тебе, когда ты будешь старый, больной и беспомощный. Когда отсохнет твой член, ты никому не будешь нужен".
  
  - Аника... Аника придет. Моя Аника... Наша Аника.
  
   "Аника? Которую ты оттолкнул своими руками? - Анжела расхохоталась. - Оставь девочку в покое! У нее своя жизнь, в которой тебе больше нет места! Если бы ты в свою дочь столько сил вкладывал, сколько в сына той, которая тебе ничего не должна, может, и дождался бы своей воды".
  
  - Неправда, - прошептал Бернард, еле шевеля пересохшими губами. - Это тоже сон. Хуже, чем первый... Уйди, я тебя прошу.
  
   "Меня здесь нет", - сказала Анжела.
  
   "Я знаю".
  
  Он увидел, как встает и идет в кухню за водой, но это был уже новый сон.
  
  
***
  
  Аиша выглядела бледной, усталой и измученной с самого утра, хотя герр Майер еще и не начинал свою суровую хозяйскую деятельность.
  
  Разбитый и невыспавшийся, Бернард сидел на диване в гостиной и пил кофе, положив ногу на принесенный Аишей пуфик и угрюмо уставившись в ноутбук. Недружелюбного и мрачного типа можно было не изображать - он им и был, несмотря на то, что встал вовремя и посвятил минут двадцать самовосстановлению. Аутосуггестия была делом полезным, но нога по-прежнему считала, что ничто не заменит отдых в кровати. Бернард предложил ей подождать до лучших времен, и нога обиженно задубела. Температура упала до субфебрильной, но Бернард подозревал, что радоваться пока нечему, и неизвестно, в каком состоянии он будет к обеду. Чувствовал он себя, как приободрившийся зомби, и выглядел соответствующе (если верить зеркалу), вдобавок порезался, когда брился.
  
  - Хорошо спалось? - без энтузиазма спросил он Аишу.
  
  Та уронила ложку, рассыпав по скатерти сахар.
  
  - Нет... То есть да, хорошо, спасибо, герр Майер... - девушка глянула на него как-то жалобно. - Тут всегда столько странных звуков ночью? На чердаке шуршит что-то, стучит... Но снаружи еще страшней! Я окно закрыла, но все равно слышно. И выл кто-то, вы не слышали?
  
   "Надеюсь, не я?"
  
  - Вокруг лес, - жестко сказал Бернард. - Что вы хотите.
  
  Как напакостившая кошка, Аиша быстро смела сахар ладонью под салфетку, видимо рассчитывая, что Хозяин Майер этого не видит.
  
  - Как вы тут живете? - пробормотала она.
  
  - Отлично живу, - буркнул Бернард, исподтишка разглядывая девушку из-за ноутбука. На ней опять была белая блузка с рукавами и длинная юбка. Какой дресс-код положен домработнице, Бернард не знал. Его бы вполне устроили фартук и туфельки, остальное лишнее. На его взгляд, Аиша была одета чересчур скромно. Аккуратно заплетенная коса покойно лежала на ее груди, едва заметно вздымаясь и опускаясь от дыхания. Бернарду почему-то ужасно хотелось потрогать эту косу. (Куда ее можно намотать, он уже придумал.)
  
  По напряженной позе девушки, быстрым тревожным взглядам, нервному покусыванию губ он догадывался, что она по-прежнему ждет от него вопросов и расспросов. И крутит в уме нужные ответы. Ну уж нет, он не доставит ей такого удовольствия. Конечно, он спросит - когда она меньше всего будет этого ждать. И тогда красиво и гладко солгать ей не удастся.
  
  - Вам обязательно было занимать комнату прямо над моей? - кисло спросил он. - А вдруг я ночью залезу к вам по винограду?
  
  Аиша быстро заморгала.
  
  - Вы сказали, я могу спать где угодно наверху, кроме большой спальни, - пролепетала она. - Там еще три маленьких. Я выбрала ту, которая самая ма... Что вы сказали? Залезете по винограду? - она вдруг нервно рассмеялась. - С вашей-то ногой, герр Майер?
  
  Бернард засмотрелся на ее сахарно-белые зубы и не ответил.
  
  - Хорошо, я сейчас перейду в другую комнату, - торопливо сказала она.
  
  - Да ладно уж, не разводите суету, - очнулся Бернард. - Живите, где хотите. Поверьте, я и без ног до вас доберусь, если понадобится.
  
  В глазах Аиши заметалась тревога.
  
  - "Без ног я догоню тебя во мгле..." - она принужденно улыбнулась. - Это Рильке.
  
   "Рильке! - разъярился Бернард. - Вот откуда?.. На курсах продвинутых домработниц изучала?"
  
  Из-за двери потянуло горелым. Бернард подозрительно принюхался.
  
   - Да, слышу, пахнет поэзией.
  
  - О боже! - Аиша стремительно вскочила и бросилась в кухню. - Ваш омлет!
  
  Бернард рассердился уже всерьез.
  
  - Омлет?! - заорал он ей вслед. - Вы знаете, что такое омлет? Да от него нельзя отходить ни на миг! Его надо непрерывно размешивать!
  
  Он хотел было развернуть злобный инструктаж по готовке омлетов, но неожиданное наблюдение изменило ход его мыслей.
  
   "Я не говорил ей, что люблю на завтрак омлет, но вот и он, вуаля, какая удивительная догадливость!.. Люблю ребрышки в клюквенном соусе, и грибы, и помфрит - и что же, пожалуйте, герр Майер, ваши обожаемые ребрышки... Ладно бы мои блюда, но Рильке?.. Не многовато ли догадок? Может, Анжела сказала? Как, если они не общались? Или я чего-то не знаю, или передо мной классический способ втереться в доверие. Если выяснится, что ей нравятся те же книги, та же музыка, те же фильмы, что и мне... Паранойю можно будет вычеркнуть. А заодно подумать, КТО меня настолько хорошо знает".
  
  Аиша вернулась, взволнованная и огорченная.
  
  - Герр Майер, если вы не спешите, я поджарю вам другой омлет.
  
  - Не стоит, - буркнул Бернард, которому есть совершенно не хотелось. - Хватит пиротехники. Вы только продукты переводите, как погляжу. Десяток яиц туда, десяток сюда...
  
  - Только два, - жалобно сказала девушка. - Не сердитесь, пожалуйста. Этого больше не случится.
  
  Она стояла посреди комнаты, съежившись, обняв себя руками и глядя на него так робко и испуганно, что Бернарда разобрала досада. Вероятно, он перестарался с игрой в Злого Хозяина.
  
   "Что я знаю о ней? - мелькнуло у него. - А ничего. У девочки и без меня есть хозяин. Тот, кто направил ее сюда, морочить мне голову. Видно же, что она не опытная лгунья и никакой радости ей это не доставляет...Что там за хозяин и как он мог ее запугать, неизвестно. Какого черта я выбрал эту тактику? И что теперь, плавный откат?.."
  
  - Вам не надоело меня бояться?
  
  Аиша судорожно вздохнула и пригладила и без того гладкие волосы.
  
  - Но ведь я должна вас бояться, - сказала она так, будто это само собой разумелось. Глаза у нее были серьезные, и Бернард с сожалением исключил флирт и юмор. Работа с клиентами давно отучила его удивляться странным репликам.
  
  - Почему?
  
  - Как, почему? - не поняла Аиша. - Женщина должна бояться мужчину.
  
   "Приехали".
  
  - Так сказано в Коране? - предположил Бернард, разглядывая ее смущенное лицо и скованную позу. - Сядьте уже, что вы стоите, как суслик в песке.
  
  Аиша дернула бровью (суслик ей не понравился), но послушно примостилась на краешек своего стула.
  
  - Так сказано везде. И в Коране, и в Библии, и в Торе, - она опустила ресницы и положила руки на колени, как школьница. - Женщина должна бояться и уважать мужчину. Как прообраз Бога на Земле.
  
   "На курсах продвинутых домработниц нынче и теологию штудируют", - порадовался Бернард.
  
  - Вы с этим согласны? - с любопытством спросил он. - Скажите, как сами думаете, положа руку на сердце. Не переживайте, я вам ничего не сделаю. Уйду на работу, и бойтесь мужчин в свое удовольствие... Так что?
  
  Аиша улыбнулась краем губ и подняла на него ясный лучистый взгляд.
  
  - Конечно, согласна, - сказала она с такой убежденностью, будто Бернард спросил ее про дважды два. - Это мудрость разных народов в течение многих поколений. Мужчину, как и Бога, следует любить, почитать и бояться.
  
   "Тебя бы да на мой семинар. В пару к Руташубанюме. А то некому уделать Фриду Хансен", - развеселился Бернард.
  
  - И как, по-вашему, страх способствует любви?
  
  Вопрос праздным не был. Тема эта интересовала Бернарда давно, и в своей книге он намеревался коснуться ее всерьез.
  
  - Не знаю, - Аиша слегка нахмурилась. - Но если женщина не боится мужчину, значит, она его презирает. Не уважает. Ставит ниже себя. Как же ей тогда его любить? - она пожала плечами, будто речь шла о чем-то очевидном.
  
   "Да ты клад!" - восхитился Бернард.
  
  - Это не должен быть очень сильный страх, - добила его Аиша. - Иначе женщина убежит, побоится быть рядом с очень страшным человеком. А немножко страха... это правильно.
  
   "Дьявол! Моя тема! - поразился Бернард. - Это ее собственные мысли или она знает, над чем я работаю?"
  
  - Вы говорите о страхах женщины, - сказал он, стараясь не выдать своей заинтересованности. - А как быть со страхами мужчины?
  
  Аиша удивленно взмахнула ресницами.
  
  - Мужчины не могут бояться женщин. Разве это мужчина, который боится слабую женщину?
  
   "Восточная мудрость крепка, как старый кизяк верблюда в пустыне".
  
  Он захлопнул ноутбук - общение с домработницей оказалось интересней свежей сводки дурных новостей.
  
  - Если мужчина боится не понравиться женщине, это делает его женственным, по вашей логике?
  
  Глаза Аиши широко раскрылись, вновь напомнив Бернарду удивительные цветы.
  
  - Боится не понравиться? - недоверчивым эхом повторила она. - Зачем ему это? Это мы боимся не понравиться. А мужчинам оно не нужно.
  
   "Много ты знаешь, милая".
  
  - Это как если бы Бог боялся не понравиться человеку, - с улыбкой пояснила Аиша. - Даже смешно подумать.
  
   "Ох и смешно... А чего Ему бояться? Небось не поймают, претензии не предъявят, по шее не настучат", - подумал Бернард, но предпочел придержать ересь при себе.
  
  - Мужчина всё-таки не бог, - сказал он, отправив мысленное послание BARNY рассмотреть на досуге божественные привилегии мужчин. - Хватит абстракций. Допустим, вас полюбил молодой человек. Разве это не естественное желание, нравиться вам? Что в его желании унизительного?
  
  Аиша внезапно вспыхнула, как нежная утренняя заря. Очевидно, молодой человек абстракцией не был.
  
  - Если он будет слишком стараться мне понравиться, я не буду его уважать. Это раздражает, - сказала она с оттенком пренебрежения.
  
   "Моя ты умница, - оценил Бернард. - И на каких же курсах готовят таких домработниц? Определенно, с высшим образованием и немецким на уровне института Гёте..."
  
  - Чем больше он старается, тем меньше похож на Бога? - подсказал он, мысленно забавляясь.
  
   "Бог совершенно не старается, оно и заметно. Черт-те что вокруг, тяп-ляп... А между тем сколько фанатов!"
  
  - Наверное... - Аиша бросила на него смущенный взгляд и улыбнулась. - Женщина принадлежит мужчине, это закон Аллаха, природы, как хотите. Если мужчина крутится вокруг женщины, старается ей угодить, а не берет сразу то, что его по праву, значит он слабый.
  
   "Эгон, где ты? - позвал Бернард. - Жаль, ты этого не слышишь!"
  
  Он не без труда встал, тяжело опираясь на столешницу.
  
  - Если я возьму то, что кажется мне моим по праву, - веско сказал он, неотрывно глядя на Аишу, - то сяду в тюрьму. И это разумно. Где начинаются законы Человека, законы Природы заканчиваются. А законы у разных народов разные, и все они меняются.
  
  - Это понятно, - Аиша не выдержала и отвела взгляд. - Законы людей меняются, но закон Бога - это закон жизни. Он не поменяется никогда. Женщина принадлежит мужчине, так было и будет всегда. Только ее душа принадлежит Богу.
  
  - Постулат, придуманный мужчинами для удобства, - благодушно сказал Бернард. - Легче взять то, что лежит у ног, чем то, что висит высоко над головой. Чтобы иметь над человеком власть, надо его унизить. Неважно, о мужчинах ли речь или о женщинах. Униженные, вы принадлежите нам. Вас можно взять. Только человек не ценит то, что подобрал с полу. Он дорожит тем, что добыл с трудом и в борьбе. Доставшееся легко будет выброшено и забыто. Любви и уважения стоит только то, за что пришлось бороться. Вот когда нужны запреты, ограничения, препятствия... Мы вас унижаем, чтобы обладать, и мы вас возвышаем, чтобы вы были достойны принадлежать нам. Шлюхи, жены, матери... Всё наше. Это радует, - Бернард глянул на часы. - Болтать с вами хорошо, девушка, но мне пора.
  
   "Ну и зачем я ей это наговорил? - подумал он. - Еще бы покаялся, что мое сознание приветствует гендерное равенство, а подсознание его отвергает. Поберег бы энергию для семинара".
  
   "Ты просто любишь порисоваться перед каждой новой пассией, Берни", - опять активировалась Анжела, от которой, как он думал, благополучно избавился.
  
  Аиша смотрела на него с удивлением и любопытством. Прихрамывая, Бернард прошел к книжному шкафу и задумчиво уставился на содержимое. Его левая рука незаметно опустилась в карман пиджака.
  
  - Вдруг у врача придется ждать... - кончиками пальцев правой он пробежался по корешкам. - Надо бы что-то прихватить. Люблю живые книги.
  
  - Хотите, дам вам хорошую книжку?.. - Аиша вскочила. - Я уже дочитала, может, вам понравится?
  
  "Твои варианты, девочка: Гессе, Цвейг, Кафка, Ремарк, Достоевский, Маркес, Мураками, Фулер, Фрай... - он вынул "Энциклопедию нервных расстройств", полистал для приличия и вернул на место, незаметно опустив за нее диктофон. - Может, на этот раз больше повезет. Это как рыбалка".
  
  - Мураками, "Норвежский лес", вы не читали? Мой любимый писатель. Принести?
  
  "Моя ты козочка", - злобно порадовался Бернард.
  
  - В другой раз, - он вытащил с другой полки книгу "ЛОЖЬ как инструмент коммуникаций" (слово "Ложь" было крупными устрашающими буквами и радовало глаз), повертел в руках и сунул назад. - Вы бы на досуге почитали в интернете, как правильно делать омлет. А то с вашей готовкой я себя не чувствую прообразом Бога.
  
  Он похлопал по карману пиджака, проверяя, на месте ли ключи с работы.
  
  - Подождите, вы же еще не завтракали! - ринулась к нему Аиша, поняв, что он уходит. - Как вы пойдете, герр Майер, голодный и с больной ногой?
  
  Бернард посмотрел на ее искренне расстроенное лицо и забыл, что злился. Она была так близко, что ей пришлось глядеть на него, задрав голову.
  
  - Вас мучает совесть? - пробормотал он, разглядывая ее глаза.
  
  От ее густых блестящих волос слабо пахло шампунем. Как Бернард ни принюхивался, не учуял ни духов, ни туалетной воды. Аиша благоухала юностью и чистотой. Он невесело вздохнул.
  
  "Проинструктировали, что герр Майер не очень любит парфюм?"
  
  - Мучает, - прошептала Аиша, глядя на него снизу вверх.
  
  Бернард сейчас запросто мог бы наклониться и укусить ее за маленький носик. Или поцеловать его. (Его невидимая проекция предпочла второе.)
  
  - Вы погладили мне рубашку, - Бернард театрально поправил воротник. - За это вам многое простится.
  
  Как-никак, а Прообраз Бога должен быть великодушным.
  
  - Правда? - с детской радостью сказала Аиша и вдруг нахмурилась. - Герр Майер, знаете, у вас за гаражом... Там кто-то есть.
  
  - Кто? - заломил бровь Бернард. - Одичавший автомеханик?
  
  "Нет, это точно не гаптофобия", - он оценил расстояние между ними, рискованно маленькое и предельно нарушающее личное пространство.
  
  - Нет, зверь какой-то, - встревоженно сказала Аиша. - Он убежал, я не разглядела. Серый, толстый, большой... Вот такой.
  
  Она развела руки, показывая размер неведомого зверя, и едва не коснулась Бернарда. Тот едва успел отстраниться и мысленно чертыхнулся.
  
  - Гаражная Чупакабра?
  
  - Их не бывает, - побледнела Аиша.
  
  - Это был ёж, - смилостивился Бернард. - Их там целая семья. Отдайте им омлет, если он не совсем черный.
  
  Он бросил быстрый взгляд на часы и направился к выходу.
  
  - Герр Майер, - жалобно окликнула его Аиша.
  
  - Ну что там еще? - сердитый тон Бернарду не удался.
  
  - Когда вы придете?
  
  Он остановился в дверях и с минуту молча смотрел на девушку, пытаясь понять, сколько ей может быть лет. Сейчас он мог бы поклясться, что она боится остаться одна и не хочет, чтобы страшный герр Майер уходил. Ежи под гаражом и мыши на чердаке страшнее.
  
  - Меня не будет в обед, - наконец сказал он. - Если что, в крайнем случае... Можете отправить мне сообщение. Но не звонить.
  
  Не глядя больше на Аишу, он повернулся и вышел.
  
  
***
  
  Пока Бернард дошел до машины, его мысли уже устремились в другое русло. Он привык серьезно относиться к снам, как своим, так и своих клиентов. Подсознание неутомимо трудилось и по ночам, обрабатывая дневную информацию, и хотя порой делало это весьма оригинально, из сновидений можно было почерпнуть много важного и небесполезного. Иногда Бернард давал "спящей" BARNY указание решить какую-то проблему, пока сознание дремлет, и потом с любопытством расшифровывал ответ. Вчера он этого не делал, свалившись в постель и отключившись мгновенно, но с утра не мог избавиться от ощущения, что ночью BARNY приблизила его к разгадке.
  
  Подводный кошмар он отбросил сразу - это была реакция на духоту в комнате и лихорадку. Второй сон интересовал его куда больше, хотя тоже не был полноценным сновидением: в силу профессии Бернард привык входить в чужую реальность, что означало видеть ситуацию другими глазами. Будь у Анжелы или Артура желание поговорить с ним откровенно, они бы сказали примерно то же самое, что он услышал между сном и явью. К несчастью, Бернард довольно смутно помнил весь разговор, но был уверен, что слышал что-то важное. BARNY дала ему какую-то подсказку, намек, возможно, образ, слово или фразу, и он силился вспомнить, что это было. Обезьяна? Антилопа? Вода? Деньги? Секс?
  
   "Сейчас поеду, отвлекусь, и окончательно забуду все к чертям, - с неудовольствием подумал он. - Не будь Шахерезады с ее мудрыми перлами, давно бы вспомнил".
  
  С водительского зеркала свисала маленькая гусеница, задумчиво извиваясь на паутинке. Пассажирское место было занято - на сиденье застыл крупный черный жук-носорог, вцепившись хитиновыми лапками в обивку. Стоило забыть закрыть окно в машине, как ее наводняли мелкие гости. Бернард вытряхнул лишних пассажиров в окошко, завел двигатель, но так и не тронулся с места. Его взгляд упал на маленький календарь, пылящийся на торпедо. Хелен наотмечала там ему свои месячные. На кой черт, если он помнит их лучше, чем она?
  
  "Отпуск! - внезапно вспомнил он, благодарно глядя на календарь. - Но почему?"
  
  Всползший на дверь жук тоже хотел знать, почему.
  
   "Я собрался в отпуск, чтобы заняться книгой. Некая Аиша Аль-Халиль тоже идет в отпуск, или ее туда отправляют, чтобы... чтобы на ее место пристроилась другая девушка. Ну и что из этого следует? - недоуменно подумал он. - Что во время отпуска я пущусь во все тяжкие и набросаю врагам Фредди столько компромата на его жену, что можно будет смонтировать порносериал на пять сезонов? Чушь собачья..."
  
  Жук вспомнил, что умеет летать, распустил крылья и с мощным жужжанием спикировал на пассажирское кресло.
  
  - А ты наглый, приятель, - Бернард взял жука двумя пальцами, приоткрыл дверь и отправил восвояси.
  
   "Тот, кто прислал "Аишу", прекрасно знает меня и мои вкусы, - продолжил раздумья он. - В таком случае, он не может не знать, раз уж я сказал, что буду писать книгу, то именно этим и буду заниматься. Книга и ничего кроме книги. Какие к чертовой матери пять сезонов?.."
  
  Он заглушил бесполезно работающий мотор и с минуту сидел, глядя в одну точку, сраженный на редкость неприятным выводом.
  
   "Им не интересны мои амурные развлечения, - понял он. - Им интересна моя работа во время отпуска. Книга! Какого дьявола, спрашивается? Кому она нужна на данном этапе? Какому-нибудь коллеге-плагиатчику? Клиенту с психическими нарушениями?"
  
  Боковым зрением он увидел что-то черное, повернул голову и обнаружил на дверце все того же неутомимого жука.
  
   "Им нужна не книга, - внезапно подумал он. - Святое дерьмо, я кажется знаю, что им надо!"
  
  Он схватил жука за жесткие черные бока и поднес к глазам.
  
  - Ты хоть настоящий или с начинкой? - пробормотал он.
  
  Носорог отчаянно перебирал лапками, пытаясь уцепиться за палец и перевернуться.
  
  - Настоящий, - констатировал Бернард. - Просто упрямый парень. Вроде меня.
  
  Он не слишком грациозно выбрался из машины, отнес упрямого парня в траву под платан и направился назад к дому.
  
  
***
  
  Аиша с чашкой кофе сидела на диване, поджав ноги, и листала книгу "ЛОЖЬ как инструмент коммуникаций". При появлении Бернарда книга упала на пол, а кофе расплескался по звякнувшему блюдечку.
  
  Бернард прохромал мимо Аиши грузным медведем, придержав на языке замечание о похвальном совершенствовании навыков.
  
  - Забыл материалы для семинара, - на ходу сказал он и скрылся за дверью кабинета.
  
  
***
  
  
Глава 15. Конфеты к чаю и прочие неприятности
  
  Дозвониться Монике не удалось. Набравшись наглости и явившись на Фурхгассе без предупреждения (с целью срочно обсудить коварные замыслы Юдит Шеффер), Фрида поняла, в чем дело: айфон Моники, нырнувший в ванну вслед за хозяйкой, в разобранном виде лежал на расстеленном полотенце. Рядом валялся фен - реанимационные мероприятия не удались.
  
  Странное дело, но Моника, которую Фрида считала эмоциональной и даже экзальтированной, восприняла рассказ про Юдит без ажиотажа. Может, еще толком не проснулась. Они снова сидели на кухне, только вместо чая с мелиссой был кофе со сливками, а вместо печенья - вафли и тосты с джемом. Хозяйка сорочьего гнезда, в пестром необъятном халате, под которым мирно колыхались сисипундры, выглядела сонной, теплой, по-домашнему уютной и совершенно не склонной к разрушению злокозненных планов Юдит Шеффер. Вернее, Рут, которая себя выдает за Юдит.
  
  - Не пойму, почему ты переполошилась, - Моника макнула вафлю в джем и отправила кулинарный изыск в рот. - Может, это ее ник в интернете. Или между подругами она Рут. Или у нее два имени, Юдит-Рут.
  
  Фриду вафли и тосты не волновали. Вот уже полчаса она пыталась донести до Моны свои соображения, но та сидела, вальяжно расплывшись в кресле и подперев щеку рукой, налегала на сладости и слушала ее рассеянно.
  
  - Так не бывает, что о человеке совсем нет никакой информации в сети, - возмущенно сказала Фрида. - Поверь, я умею искать. Полночи рылась! Юдит Шеффер не существует. И по ключевым словам "Эрнст Буш" и "Бохум" в сочетании с Рут ничего не нашла, кроме каких-то актрис и учениц театральных школ, на Юдит не похожих. Да и попробуй тут найди, вдруг у нее не только линзы, а и волосы крашеные? И FindFace не поможет... Как ее могли записать на семинар под чужим именем, вот скажи? Ладно, первоначальная запись через интернет, но потом-то ведь надо документы предъявлять!
  
  - Кому? - фыркнула Моника. - Валерии Кац?
  
  - А что? - прищурилась Фрида.
  
  Моника неторопливо окунула очередную вафлю в джем.
  
  - А то, что Валерии все равно, кого записывать. Лишь бы анкету заполнили и деньги вовремя перечислили. Она же не полицейский инспектор, в конце концов. Да и вообще... Валерия такая дама, с ней договориться можно. Одно дело, когда речь про выдачу сертификата, тут она как волчица зубастая, и удостоверение личности выгрызет, и документ об образовании, но если это вольный слушатель вроде меня, Эгона или Юдит... - Мона небрежно махнула своей пухлой ручкой. - Валерия сама с Востока, из Потсдама, что ли... Из какой-то неблагополучной семьи. Подарки любит, как ребенок. Она запросто глаза закроет на какую-нибудь отсутствующую бумажку, если знать, как попросить.
  
  В голосе Моники Фрида уловила пренебрежение и неприязнь, но не удивилась. Вряд ли Мону так уж волновала моральная сторона дела. Достаточно было одного взгляда на секретаршу Майера, чтобы понять, для чего таких держат под рукой. Вдобавок, живой секс-символ, вместо вывески на дверях, подумала Фрида.
  
  - Ну ладно, как она под чужим именем пролезла, теперь понятно, - вернулась она к Юдит. - Но вот скажи мне, зачем?
  
  Моника равнодушно пожала плечами. В своем цветастом халате она опять напоминала бабочку - яркую, толстую, красивую, но почему-то вялую, с поникшими крыльями.
  
  - Мало ли. Может, ей под своим именем неудобно по таким семинарам ходить, светиться, - сказала она и зевнула. - Сексология и всё такое... Люди разные бывают.
  
  Фрида зевнула за компанию. Впрочем, зевать хотелось и без Моники - ночь в интернете бодрости не способствовала. Иногда Фриде хотелось убить себя за ненужное любопытство. В самом деле, ну какое ей дело до разоблачения Юдит Шеффер, Рут Шеффер, да какая разница, как ее зовут?
  
   "Проблема не в этом, - вдруг подумала она. - Она со своей подругой какую-то гадость замышляет против Майера, я уверена!"
  
  Фрида открыла рот, чтобы озвучить мысль Монике, но вовремя остановилась.
  
   "Черт, если я ей это скажу, она подумает, отчего я так беспокоюсь за ее драгоценного Бернарда? - она бросила быстрый взгляд на Мону, явно не в лучезарном настроении. - Решит, я в него влюбилась. Еще чего не хватало!"
  
  - Хорошо, ну а как тебе эта комедия с велосипедом? - спросила она. - Зачем ей это надо?
  
  Моника вдруг разъярилась - настолько неожиданно, что Фрида слегка оторопела.
  
  - Зачем?! - взвизгнула Моника и шлепнула ладонью по столу так, что зазвенела посуда. - Ясно, зачем! Исхитрилась, как пристать к Бернарду! Думаешь, мы с Кристой поверили, что он случайно ее встретил и подвез? Ясное дело, она его на дороге подловила и вцепилась как глист! Сама посмотри, как она его глазами ест! Вешается со всех сторон, лезет, как кошка мартовская! Эгон уже черный от злости, а ей хоть бы что!
  
  Ее глаза наполнились слезами, колечки белокурых волос затряслись от возмущения.
  
  - Видно и слепому, что она врет, как дышит! Дрянь! Змея! Гадюка! - выкрикнула Моника, задыхаясь от гнева.
  
   "Она и меня назовет гадюкой, если подумает, что мне нравится ее Бернард, - с ужасом поняла Фрида. - Но ведь мне он совсем не нравится! Абсолютно! Ну только как профессионал... Да, а как еще?"
  
  - Успокойся, Мона, милая, - Фрида погладила ее по трясущемуся плечу, но Моника сердито вскинулась, не желая быть утешенной.
  
  - Врет! - негодующе повторила она, трепыхаясь цветастой бабочкой. - Небось и аварию с машиной подстроила, чтобы Эгона снять! А потом на Бернарда переключилась! Нет машины, так хоть на велосипеде! Нет велосипеда - на роликах растянется, на каблуках навернется у него перед носом! Знаем таких ушлых сучек!
  
  - Да перестань ты уже, - сказала Фрида, начиная раздражаться и не зная, как остановить ревнивую истерику. - А вдруг это какой-то театральный эксперимент? Если Юдит будущая актриса и учится в школе театрального искусства, может, им дали какое-нибудь оригинальное задание, - предположила она, надеясь как-то отвлечь Монику. - Мне рассказывали, у них там бывают очень необычные игры или флэш-мобы, смешные, странные, иногда дурацкие... Разные задания и сценки, чтобы научиться быть смелым, без комплексов, или уметь натуралистично изображать кого-нибудь. А вдруг это оно?
  
  - Какое там оно! - всхлипнула Моника, безнадежно махнув рукой. - Я уже насмотрелась на его блядей! На каждом семинаре такая Юдит, и откуда они берутся, как черви в муке! Актриса, как же! - злобно фыркнула она. - Оскаром ее, Оскаром!
  
  Фриде некстати стало смешно. Разъяренная Мона напоминала рассерженную деревенскую пастушку, обнаружившую возлюбленного на сеновале с другой. В ее пламенной речи, от избытка чувств сбрызнутой ругательствами, зазвучали простонародные нотки, глаза заблестели от возмущения, а на щеках расцвел румянец. Фрида подумала, что еще не видела Монику такой сердитой и такой красивой.
  
   "Наверное, вот такая она нравится Майеру", - мелькнуло у нее. От этой мысли ее веселье почему-то слегка увяло.
  
  - Послушай, она же сказала своей подруге, что ненавидит Би Эм, - привела Фрида самый серьезный аргумент. - И что он это чувствует... Если я все правильно поняла, - не слишком уверенно прибавила она.
  
  Монику веский довод не впечатлил. Она немного успокоилась, вытерла глаза рукавом халата и откусила вафлю.
  
  - Ну конечно, ненавидит, - сердито захрустела она. - И Криста его ненавидит, так она мне сказала. Мало ли, что подругам говорят... Вот ты, Фрида, ты Бернарда старым пикапером и казановой обзываешь, с таким вроде презрением, куда там, а сама сидишь на семинаре с открытым ртом, глаза как шарики для пинг-понга, тыц-тыц, разве что слюни на конспект не пускаешь, ну это начало... Ой, только не говори, что лекции такие крутые, - жестом остановила она Фриду, которая порывалась возмутиться. - Если бы эти лекции читала какая-нибудь старая унылая профессорша, а не Бернард Майер, ты бы так не тащилась, уж поверь мне! Я сначала думала, он и впрямь тебе не нравится, но ты вчера как вылезла на диспутах королеву Гуливеру защищать, так мне все ясно стало!
  
  Фрида застыла, молча глядя на Монику, не в силах вымолвить и слово.
  
  - Да, и не смотри на меня так! Всем наплевать, а тебе надо за Гуливеру заступиться, с чего бы это? - все больше распалялась Моника. Ее щеки были уже не просто розовые, а угрожающе пунцовые. - Уже не знаешь, как к себе внимание привлечь? Решила хоть как-то поумничать, не всем же с велосипедов падать!
  
  - Это были дискуссии! - взорвалась Фрида, вне себя от гнева. - Дура, ты хоть понимаешь, что такое дискуссия?!
  
  - Да, я дура, куда мне до тебя, гриба ученого! - разъярилась Моника и вскочила, с грохотом перевернув под собой табурет. - Давай, Фрида, вперед, Бернард любит умных! На прошлом семинаре одна дама из Берлина, такая умная задница, что Эйнштейн рыдал от зависти, всё рассуждала, что любит в мужчинах ум, что мозг - самый сексуальный орган мужчины и бла-бла-бла про интеллект, как он ее привлекает, и что ты думаешь?..
  
  Что думает Фрида, взбесившуюся Мону вряд ли интересовало.
  
  - Когда Бернард эту любительницу интеллекта оттрахал так, что у нее мозги вылетели, как-то перестала она любить в мужчинах ум! Всё больше хуй! Ну надо же! - взвизгнула она и звонко хлопнула себя по пухлой ляжке, изображая удивление.
  
  Фриде внезапно захотелось закурить - так сильно, что она перестала воспринимать Монику. В любом случае, слушать спокойно эту мерзость она уже не могла.
  
  Это было то, чему Фрида не знала определения, но ненавидела в особях женского пола до скрежета зубов, и нет, это была не грубость и даже не истеричность. Моника была с ней доброй и мягкой, как сладкая булочка, пока считала, что Фрида не посягает на ее Бернарда. Но стоило ей заподозрить подругу в симпатии к предмету ее страсти, и вот, милая булочка взрывается, как бомба, только вместо изюма из нее летят кусочки дерьма. Притом метко в цель! Добрый ангел превращается в злобную фурию, готовую выцарапать сопернице глаза, обмакнуть их в джем и выбросить в окно своей кухни. В сад, где бегают дети, которых у Моны никогда не будет.
  
   "Она больной человек, - напомнила себе Фрида. - Клиентка Майера. И даже опять к нему записалась, наверное, не просто так. Все подруги от нее разбежались, теперь понятно, почему".
  
  Мысль об этом большого облегчения не принесла. Ей было так обидно, что хотелось послать Мону к черту, хлопнуть дверью и уйти, не оглядываясь. Ссориться, отвечая той же монетой, Фрида не умела и уметь не хотела. В словах Моники было что-то, неприятно похожее на правду, и от этого у Фриды стало еще гаже на душе.
  
  - Я лучше подожду тебя во дворе, - глухим голосом сказала она и встала, закинув на плечо рюкзак. - Спасибо за кофе.
  
  Моника смотрела на нее, озадаченно моргая своими светлыми ресницами. Быть может, ждала какой-то другой реакции.
  
  - Ты же его не выпила, - пробормотала она, мельком глянув на чашку с сиротливой вафлей на блюдце.
  
  Не ответив, Фрида ринулась к выходу. Споткнувшись по дороге о коробку с цветными клубками ниток, зацепив плечом свисающее с притолоки макраме с кисточками, она выбралась из сорочьего гнезда, закрыла за собой тяжелую дверь и перевела дух.
  
  В подъезде пахло чем-то затхлым. А может, затхлость была у Фриды на душе. Она оглянулась на дверь, в нелепой надежде, что Моника выглянет из квартиры и скажет, что... Что-нибудь скажет. Не такое гадкое, как то, что сказала. Моника не выглянула, и Фрида побрела вниз по лестнице, раздумывая о сигаретах в стиле "быть иль не быть".
  
  Снизу донесся неясный шум, затем послышалось восклицание "Черт!", сказанное шепотом, но отчетливо слышное в гулких стенах подъезда. Фрида спустилась пролетом ниже и узрела чертыхавшийся объект - крупный, всклокоченный, в дорогом с виду костюме и, очевидно, пьяный. Шумно дыша, объект стоял, привалившись к перилам и прижав к груди яркую коробку конфет. Фрида изготовилась было проскользнуть ужом вдоль стенки, но внезапно остановилась, как вкопанная.
  
  Объект был знакомым.
  
  - Профессор Майер? - растерянно пробормотала она.
  
  Что-то было не так. Майер - если это действительно был он - не походил на себя самого. Не потому, что Фрида не ожидала обнаружить его на подступах к гнезду Моники Мюллер и не узнала. И не потому, что еще не видела Майера в пиджаке и выглаженной рубашке. У человека на лестнице были странные глаза. Цвета осенней травы, с большими остановившимися зрачками, они смотрели сквозь Фриду, и взгляд был далекий и страдающий. Фрида моргнула и обнаружила, что всё это ей померещилось.
  
  - Фрида, - Майер тепло улыбнулся, оказавшись самим собой. - Доброе утро. Не знал, что вы здесь живете.
  
  - Нет, я не здесь... Я не живу... - понесла околесицу Фрида. - Я тут... Я у Моники была.
  
   "Странное время для свидания, за полчаса до семинара, - лихорадочно думала она, таращась на Майера и не понимая, откуда у нее ощущение чего-то неправильного и странного. - Нет, не пьяный, но... Костюм на нем ужасно сидит. Пиджак на шкаф натянуть, и то лучше будет. Конфеты принес, козел. С утра пораньше. Да Мона и так скоро треснет от сладкого... Тот еще борец с булимией! Лучше бы фруктов купил, что ли..."
  
  - Фрида, - тихо сказал Майер.
  
  Звук его голоса отдался в ее груди волнующим резонансом, а мысли о костюмах и конфетах сменила звенящая пустота, в которой золотой пчелкой кружилось ее собственное имя и ничего больше.
  
   - Я могу попросить вас об одолжении? Сделайте доброе дело... - Майер перевел дыхание, и Фрида подумала, уж не бежал ли он по улице, сломя голову. - Поднимитесь... Позовите фрау Мюллер, пусть спустится на минуту. Я... не смог ей дозвониться.
  
  - У нее айфон утонул, - брякнула Фрида, чувствуя, как краснеет под прицельным взглядом майеровских глаз, стыдясь и радуясь его вниманию.
  
  - Ах вот что, - Майер понимающе кивнул. (Ей показалось, он мельком посмотрел на ее грудь.) - Скажите, я жду ее внизу.
  
  - Хорошо, сейчас, - Фрида слегка удивилась, почему он не хочет подняться сам.
  
  - Погодите, Фрида, - вдруг сказал он, остановив ее порыв. - У вас все в порядке? Мне показалось, вы... чем-то расстроены.
  
  Или Майер был настоящий профессионал, или в его потеплевшем голосе прозвучало искреннее участие.
  
  - Нет-нет, все хорошо, - сбивчиво сказала Фрида, всем телом пылая от смущения.
  
  Он был слишком близко, и хотя стоял на несколько ступенек ниже, чем она, так, что их глаза были почти вровень, по-прежнему казался большим, излучающим неведомую медвежью энергию и интригующе опасным. Майер сунул руку в карман пиджака и вынул оттуда платок - обыкновенный носовой платок, и вытер им лоб. Фрида только сейчас заметила, что лицо у него бледное и усталое, а под глазами темные круги.
  
   "Хорошо провел где-то ночь, - с неожиданным раздражением подумала она, расхотев просить Майера уделить ей пару минут в перерыв. - С корабля на бал, велкам! Костюм, конфеты, байроновская бледность... Теперь понятно, почему он с виду как пьяный".
  
  - Ну тогда хорошо, - сказал Майер, глядя на нее серьезными глазами. - Но если вы хотите со мной о чем-то поговорить, я весь ваш, Фрида.
  
   "Я весь ваш".
  
  Фриду окатило ударной волной необъяснимого жара.
  
  - Я... Моника... Э-э... Я сейчас!
  
  Чудом не споткнувшись и не разбив себе об ступеньку нос, перещеголяв тем самым Юдит, Фрида ракетой взвилась вверх по лестнице, проклиная себя за косноязычие, идиотизм и поведение влюбленной в учителя школьницы.
  
  Толкнув незапертую дверь, она вихрем ворвалась в квартиру.
  
  - Мона! - крикнула она, задыхаясь.
  
  Ответа не последовало, и Фрида бросилась в кухню.
  
  Уронив голову на скрещенные руки, Моника беззвучно плакала, навалившись на стол беспомощно распростертой бабочкой.
  
  - Ты вернулась? - она подняла голову и уставилась на Фриду горестными мокрыми глазами. - Боже, я такая свинья, Фрида! Я такая ужасная свинья!
  
  Фрида не сразу поняла, в чем дело, начисто забыв, что только что обижалась на Мону.
  
  - Потом расскажешь! - завопила она. - Там твой Бернард внизу! Ждет тебя! Давай, шевелись!
  
  - Что? - Моника захлопала слипшимися от слез ресницами.
  
  - Майер! Бернард! Казанова твой! С конфетами подтянулся! - рассердилась Фрида. - Спустись к нему, не рассиживайся! Быстрее, а то уйдет! Или все конфеты съест!
  
  Сказать, что Моника вспорхнула, как бабочка, было бы неправильно. Осознав услышанное, она снялась с места так стремительно, что табурет опять рухнул на пол, за ним последовал фен, шнур которого Мона зацепила ногой, и завершил взлет бабочки пикирующий полет многострадального айфона и нескольких вафель.
  
  Моника заметалась по кухне, цепляя локтями цветы и кроша тапками вафли, затем нырнула в ванную, но тут же с воплем выскочила оттуда и ринулась к холодильнику.
  
  - Я страшная! Распухшая! - взвизгнула она, выгребая из коробки лед и роняя на пол тарахтящие кубики. - Фрида, что мне делать? Господи, что делать?
  
  Не успела ошарашенная Фрида сказать и слово, как Мона бросилась в комнату, на ходу раздирая на себе цветастый халат.
  
  - Пресвятая богородица, что мне надеть? - донесся отчаянный крик.
  
  Опередив богородицу, Фрида кинулась на помощь и обнаружила, что Моника роется в шкафу с бешеной энергией фокстерьера, откапывающего лису в норе. Вместо комьев земли в сторону Фриды полетели всевозможные вещи, одна другой ярче и пестрее.
  
  - Иди так! - разъярилась Фрида, отшвырнув ядовито-оранжевый свитер. - Он уйдет! Семинар через двадцать пять минут! Что тебе важнее, увидеть твоего ненаглядного Бернарда или расфуфыриться? Может, что-то случилось, раз он пришел в такое время!
  
  Моника прекратила раскопки и вытаращила на Фриду совершенно ошалелые глаза.
  
  - Что-то случилось? - испуганным эхом повторила она.
  
  Выронив из рук флюоресцентно-зеленую тряпку, Моника мощным вихрем пронеслась мимо Фриды и даже мимо зеркала. Что-то грохнуло и разбилось в прихожей, громыхнула входная дверь, и все стихло.
  
  - Халат застегни! - запоздало крикнула Фрида.
  
  С минуту она постояла, прислушиваясь, глядя на ворох цветастой одежды, разбросанной по ковру, но видя перед глазами другую картину: Майер обнимает растрепанную толстую бабочку, прижимает к своей большой груди и мягко спрашивает, почему она плакала. Ей вдруг стало тоскливо.
  
   "Наверное, это так приятно..." - подумала Фрида, внезапно представила себя в теплых объятьях великана Майера и устыдилась своих мыслей.
  
  Невесть зачем она принялась подбирать с пола вещи Моники и вешать их на спинку стула. Розовое, убийственно-розовое, лимонное, серебряное...
  
   "Может, это просто тоска по отцу, которого я не знала, - размышляла Фрида, складируя наряды, похожие на цирковые костюмы. - Не по такому, как поганые мамины любовники, а по кому-то надежному и сильному, хорошему и доброму... Хотя разве Майер надежный? - Фрида сердито фыркнула. - И с чего я взяла, что добрый? Глаза такие? Ну-ну! А какие у него бывают глаза, когда он бросает очередную подружку?
  
  Алое в блестках, лиловое с золотым, ядовито-желтое.
  
   "Нет, наши правы, вероятно, это какие-то приемы суггестии, - юбка в виде павлиньего хвоста легла поверх платья тигровой расцветки. - Какого черта он мне нравится, несмотря на всё то дерьмо, что я знаю о нем? Почему, когда он смотрит на меня, я превращаюсь в глупого парализованного кролика? Господи, какая жуткая футболка... Почему я себе лгу? Ведь я хочу, чтобы он меня обнял. Обнял, что тут такого? А это что за вязаный монстр?.. Если бы он это сделал, разве я бы его оттолкнула? Что-то сомневаюсь!"
  
  Розовое в стразах, черное с бисером.
  
   "Когда он смотрит мне в глаза... Мне кажется, я особенная... Будто он выделяет меня среди других, - думала Фрида. - Может, в этом его секрет? Наверняка Майер на каждую женщину смотрит, будто она особенная... А как же тогда его клиенты-мужчины? Мужчин ведь у него тоже хватает... Или Майер на каждого человека смотрит, как на единственного и неповторимого? Будто в этот момент думает только о нем, и все остальное вокруг для него перестает существовать? Похоже на то, что..."
  
  Не выдержав груза безвкусицы, стул беззвучно опрокинулся навзничь, откинув слабые ножки. В ту же секунду хлопнула входная дверь, и в комнату вошла Моника. Не влетела, тряся сисипундрами, не ворвалась дальнобойным снарядом, а именно вошла. Спокойным и твердым шагом, прижимая к груди коробку конфет. И халат на этой достойной груди был застегнут на все пуговицы.
  
  Если на лестнице Фрида не узнала Бернарда Майера, то сейчас усомнилась, что перед ней Моника Мюллер.
  
  У Моники тоже были другие глаза. Ясные, как летнее небо, совершенно спокойные и какие-то целеустремленные. Фриде померещилось, что ее приятельница даже стала выше ростом.
  
  - Фрида, - ровным голосом сказала Моника. - Пожалуйста, подожди меня на кухне. Я оденусь, и мы пойдем.
  
  Теряясь в догадках, как Майер за пять минут сделал из невротика человека, Фрида покорно удалилась.
  
  За ее спиной раздался сухой щелчок закрытого замка.
  
  
***
  
  Всю дорогу по пути к университету Фрида терзалась любопытством - что произошло между Моникой и Майером. Странное дело, но болтливая Мона ехала молча, стараясь обогнать Фриду на своем велосипеде, чтобы не разговаривать. Пару раз Фрида поймала ее взгляд - сначала задумчивый, потом мечтательный. На каждом светофоре Моника впадала в особенную задумчивость, едва не сшибла такого же отрешенного от мира прохожего, на вопросы Фриды отвечала односложно и невпопад. К счастью, путь был недолгим, и через пять минут они уже подъезжали к университетской парковке.
  
  Крики и гомон толпы достигли их ушей раньше, чем они были у цели. На стоянке снова происходило загадочное бурление. В этот раз студентов было так много, что машин не было видно, но в честь чего столпотворение, было неясно.
  
  - Какой-то праздник? Бесплатная раздача попкорна? - Фрида спрыгнула с железного коня. - Или это митинг? Смотри, и полиция тут!
  
  Моника сползла с велосипеда, бросила на сборище равнодушный взгляд и ничего не сказала.
  
  - Майер тут! Вон он! - вдруг воскликнула Фрида, показывая пальцем в толпу.
  
  Моника мгновенно очнулась и распахнула глаза.
  
  - Где? А, вижу!
  
  Не заметить Майера было невозможно - он был на голову выше простых смертных. Правда, стоящий рядом полицейский не слишком уступал ему в массивности.
  
  - Боже мой, - пробормотала Моника и с грохотом бросила на мостовую велосипед. Не успела Фрида и моргнуть, как Мона ринулась в центр толпы, вломившись в гущу людей как ледокол в айсберг, энергично работая локтями вместо лопастей. Кто-то вскрикнул и выругался, смятый крупным судном.
  
  Фрида со вздохом подобрала поверженный велосипед, отвезла вместе со своим к облюбованной стойке (неподалеку от машины Майера), и только потом направилась к шумному сборищу, размышляя, уж не купил ли ректор университета и еще десяток профессоров по Бентли Континенталю "на нос", как выразился этот парень... как его там, Ротберг, или Ротманс... Ах нет, Ротман.
  
  - Да никто его не видел! - краем уха услышала Фрида. - Может, и видели, но внимания не обратили...
  
  - А камера? Должна быть запись с парковочной камеры!
  
  - Вот сукин сын!
  
  - Может, это она, а не он. Или компания уродов.
  
  Чем глубже Фрида просачивалась в толпу, тем яснее понимала, что это что угодно, но не праздник. Собравшиеся тревожно переговаривались, и пойманные Фридой обрывки разговоров ничем не напоминали ни веселье, ни митинг, ни студенческую акцию.
  
  - Пусть радуется, что машина целая, и никто не пострадал, - узнала она голос Борзига. - Могли и взорвать к чертовой матери. А так... ерунда.
  
  - Я в последнее время начинаю понимать, что движет такими людьми, - сказал кто-то.
  
  Фрида вытянула шею, отыскивая взглядом каштановую шевелюру Майера, которую на мгновение упустила из виду.
  
  - А я нэ понимай и нэ хочу понимай. Цивилизованный людь так вопросы нэ решаэт.
  
  - А если никто не шевелится их решать?
  
  - Да ну, не шевелятся! Только тем и заняты, надоело уже.
  
  - А толку нэт мэжду тэм!
  
  Фрида собралась было сделать еще один маневр в море тел, как шум и гам перекрыл властный голос Майера.
  
  - А сейчас мы все. Дружно. Спокойно. Расходимся по своим делам. Особенно это касается членов моей группы. Жду вас в аудитории через пять минут.
  
  Студенты попятились, расступаясь, как воды египетские от посоха Моисея. Фрида наконец узрела Майера и застыла с ослабевшей от удивления челюстью. Профессор стоял, облокотившись спиной о серебристый Бентли и как ни в чем не бывало обнимал за плечо одну сестру Баргути и ласково придерживал под локоть вторую - будто Марьям и Халида были его лучшими подругами. Лицо его, обычно доброжелательное, показалось Фриде сердитым.
  
  - Я повторяю, собрание глазеющих окончено, - жестко сказал Майер, метнув на вынырнувшую из-за спин Фриду неласковый взгляд. Не выпуская из рук повисших на нем сестриц, он двинулся по образовавшемуся в толпе проходу.
  
  - Герр Майер, минуточку, к вам еще пара вопросов, - ринулся за ними полицейский, потный краснолицый толстяк.
  
  - Простите, не сейчас, - холодно сказал Майер, не оборачиваясь. - Обращайтесь к моему секретарю, господин офицер, вам назначат встречу.
  
  - Что-что? Мне назначат? - оторопел полицейский. - Вы обязаны по первому требованию предоставить мне ту информацию, которую я считаю нужным...
  
  Он не договорил. Из толпы выскочила красиво разъяренная Моника и перегородила ему дорогу.
  
  - А пошел ты со своими требованиями! Ничего тебе доктор не обязан! - с бойкостью и нахальством уличной девки Моника Мюллер надвинулась на офицера своими грозными сисипундрами, все дальше и дальше оттесняя беднягу от Майера. - Он что-то противозаконное сделал? - она гневно затрясла золотыми кудрями. - Нет? Так что ты тут права качаешь? У нас сейчас лекция, понял? Задержишь нашего профессора на минуту - будешь иметь дело с толпой адвокатов! И тогда тебе никто не позавидует! Ты еще скажи, это его рук дело! Иди себе штрафы выписывай, дружок!
  
  Майер на мгновение остановился и повернул голову.
  
  - Фрау Мюллер, - его губы тронула едва заметная улыбка. - Не надо так.
  
  Моника мгновенно затихла, но ее горячую цицероновскую речь уже оценил по достоинству невесть откуда взявшийся репортер. И без того красное лицо служителя закона побагровело до свекольности, он сказал что-то Моне, но Фрида не расслышала слов. Наверное, напомнил, что обращение на "ты" к полицейскому чревато неприятностями. Тяжело ступая, мимо прошел Майер, по-прежнему прижимая к себе Марьям и не выпуская тонкую оливковую руку Халиды из своей большой руки. Халида шла, вяло переставляя ноги и понурив голову, вместо того, чтобы радоваться близости своего возлюбленного учителя. Лицо Мариам Фрида разглядеть не успела.
  
  Едва Майер и Баргути отошли от Бентли, как студенты бросились к машинам с девайсами - что-то фотографировать. Фрида подобралась поближе, снедаемая любопытством.
  
  Выглянув из-за чужого плеча, она наконец поняла причину ажиотажа. Нет, никто не купил новый Бентли. Как и вчера, машин было три. Серебристая - Халиды, желто-золотая - Мариам, и белая - собственность Валерии Кац, как теперь знала Фрида.
  
  На серебряном боку некогда прекрасного автомобиля красовались уродливые черные буквы в зловещих потеках.
  
   "Иностранцы, убирайтесь вон!"
  
  На золотом капоте другого Континенталя чернела более лаконичная надпись: "Сдохни!"
  
  Не тронутая художествами машина фрау Кац блестела на солнце первозданной чистотой.
  
  Руку Фриды сжала теплая мягкая ладонь Моники.
  
  - Пойдем отсюда, - сказала она.
  
  
***
  
  Моника черкнула что-то в блокноте и незаметно придвинула его Фриде.
  
   "Б. плохо выглядит, да?" - прочла та.
  
   "Слегка потрепанный. После ночной оргии трудно выглядеть как звезда эстрады", - подумала Фрида про себя, но написала дипломатично: "Просто ему не идет костюм".
  
  Моника прочла ответ и едва заметно качнула головой. Она собралась было продолжить записочную деятельность, как взгляд Майера скользнул по ним обеим, задержавшись на Монике, и переписка закончилась, толком не начавшись.
  
  Фрида солгала. Костюм Майеру вполне шел, насколько она понимала в этих вещах, хотя визуально делал его еще крупнее и шире в плечах. В таком облачении он казался ей небрежно-элегантным и каким-то недоступным, и это наводило тоску. Кроме того, в этот раз профессор не сидел на стуле рядом с ними, а вот уже час стоял за кафедрой, и хотя говорил в прежнем дружеском тоне, Фрида ощущала неуловимый барьер - чего-то официального, холодного и отстраненного. Бурная ночь наградила господина Би Эм серым лицом и черными кругами под глазами. Расчесаться он, видимо, позабыл. А может, его густую шевелюру взлохматила шаловливая женская ручка, мелькнуло у Фриды.
  
   "Не удивительно, что Мона беспокоится, - думала она, стараясь не слишком пожирать Майера глазами. - Непонятно, зачем он приходил? Просто так, решил конфеты к чаю занести по пути на работу? Ну здесь бы угостил... Странно. Соскучился?.."
  
  Она вновь украдкой посмотрела на Майера, тут же встретилась с ним взглядом и будто обожглась. Кровь мгновенно ударила ей в лицо, и Фрида уставилась в конспект, раздосадованная, с горящими щеками.
  
  Разглядывание страниц тетради и собственных ногтей не спасало. Густой голос Майера лился в уши, как музыка, коварно заползал в грудь и окутывал сердце чем-то теплым, медвежьим, приятно-бархатным. Фрида заморгала, пытаясь избавиться от наваждения и хоть немного вникнуть в суть лекции.
  
  - Мужчины и женщины движимы одним и тем же инстинктом - дать начало новой жизни, - негромко говорил Майер. - Обращаю ваше внимание - ни возраст, ни пол не играют роли. Это программа, заложенная в подсознание каждого из нас. И пятилетний мальчик, ничего не знающий о сексе, и пятидесятилетняя женщина в фазе менопаузы - оба находятся во власти все того же инстинкта. Природа ограничивает возможность деторождения на обоих полюсах, но программа функционирует денно и нощно, управляя нашими мыслями и поступками, определяя критерии выбора того идеального партнера, с которым возможно создание нового человека. Генетически здорового и жизнеспособного. Понимание этого избавляет нас от множества претензий к своим партнерам и к самим себе. Мы ищем всю жизнь, ведомые данной программой. Безустанно, непрерывно... Даже когда считаем, что не ищем никого и ничего. Изучаем, присматриваемся, оцениваем, фильтруем окружающих нас людей, неосознанно меряем каждого встречного теми мерками, которые продиктованы нашей программой.
  
  - А дружба? - дрогнувшим голосом спросил Борзиг.
  
  - И дружба, - кивнул Майер.
  
  - С представителем своего пола? - беспокойно уточнил Борзиг, дернув кадыком.
  
  В зале засмеялись.
  
  - Вы с другом планируете создать нового человека? - развеселился Эгон. - Лепить гомункула под одеялом и всё такое... Круто!
  
  - Думаю, лепку гомункулов лучше обсудить на досуге, - Майер невозмутимо налил себе воды из графина. - Возможно, вас это удивит, но человек часто выбирает себе делового партнера или творческого соавтора, исходя из критериев, очень напоминающих поиск идеальной сексуальной пары. Думаю, Курт, мы коснемся вашего вопроса на дискуссиях, если останется время.
  
   "Ах вот как Борзига зовут, - отстраненно подумала Фрида. - А я даже не могу запомнить имя этого Рот... Роттен... Ротмана".
  
  Если бы этот парень не улыбался ей и не пытался поймать ее взгляд, Фрида не помнила бы и этого.
  
  Она в который раз покосилась на сестер Баргути. Обсудить произошедшее безобразие не успели - лекция началась на десять минут позже, чего не бывало никогда, по словам Моники. Эти десять минут Майер о чем-то говорил с Марьям и Халидой, слишком тихо, чтобы кто-либо расслышал. Фрида не знала, как ему это удалось, но сейчас сестры сидели умиротворенные и даже улыбались.
  
   "А ведь он прав, - подумала она, глядя на их безмятежные лица. - Прав, что потратил время на Баргути, а не на полицейского".
  
  - Профессор, а можно включить кондиционер? - спросила фрау Залевски, воспользовавшись паузой. - Тут очень жарко сегодня.
  
  Майер развел руками.
  
  - Я не знаю, где пульт, - сказал он, мельком оглядевшись. - Никто не видел? Кондиционер работает на обогрев.
  
  Пульт не видели. Поверхностный поиск результатов не дал, и лекция продолжалась своим чередом.
  
  - Как мы помним, способы достижения главной цели, реальной или виртуальной, у мужчин и женщин совершенно разные, - сказал Майер. - Представьте себе компьютерную игру, ее сценарий основан на преодолении препятствий, по прохождении которых игроков ждет приз. В нашем случае имеются два стратегических сценария, мужской и женский. Первый называется "Количество", второй - "Качество". Почему? Мужчину ведет инстинкт дать жизнь как можно большему числу детей на максимально больших территориях, независимо от того, может ли он это в реальности и хочет ли сознательно. Девиз мужчины - "Количество". Женщина подчинена другой программе: поиску наиболее достойного кандидата. Пусть один, но наиболее подходящий именно для ее генома. Поэтому она интуитивно выбирает генетически оптимальный вариант в своем окружении, будь ей пять лет, пятнадцать или же семьдесят пять. Женщина выбирает качество. Даже если в чьих-то глазах объект выглядит совершенно низкопробным, - Майер улыбнулся, и Фриде показалось, он посмотрел на нее, - программа считает его достойным на генетическом уровне, и мнение окружающих ее не интересует. Помимо здоровья, программа ориентирует женщину на поиск того мужчины, который способен обеспечить потенциального ребенка жизненными благами. Это не женская жадность и расчетливость, как многие полагают, а все тот же инстинкт. Ребенок должен быть здоров и не голодать до тех пор, пока не станет самостоятельным. Повторяю, неважно, хочет ли женщина иметь детей и способна ли. Программа работает, нравится это нам или нет. Пожалуй, сравнение с компьютерной игрой некорректное. Никто из нас не может выйти из игры или поставить ее на паузу. Большинство людей и не подозревают, что вовлечены в игру, не знают, какие сценарии прописаны им инстинктом-режиссером. Некоторые, конечно, просто выключают свой компьютер раньше, чем окончится игра, - Майер опять улыбнулся, но уже другой, невеселой улыбкой.
  
  - Фактически, это программа, которую может остановить или сломать лишь две вещи: психопатология или... - он сделал паузу.
  
  В зале было так тихо, что Фрида слышала дыхание Моники рядом. Кто-то шаркнул ногой, и опять повисла тишина.
  
  - Или осознание ее ненужности в вашей жизни. Невольное или намеренное разрушение программы. Не все слепо следуют инстинктам, в силу разных причин. Об этом стоит задуматься, - Майер мельком посмотрел на Борзига и продолжил: - Понимание этого облегчит работу с клиентами тем, кому эта работа предстоит. Остальным не мешает помнить об этом, совершенствуясь в изучении себе подобных. Итак, мужчины ищут количество, женщины - качество. Это две взаимосвязанных подпрограммы более глобальной программы - естественного отбора.
  
  Он снова налил себе воды и выпил глоток, потом вытер лоб платком. В аудитории и впрямь было жарко. Фрида иронично подумала, что напрасно Би Эм нацепил красивый костюм, в котором теперь вынужден париться.
  
   "Конечно, в поисках количества на какие только жертвы не пойдешь!"
  
  Неведомая сила дернула ее за язык:
  
  - Общественная мораль осуждает как больших любителей количества, так и фанаток качества, - сказала она и тут же устыдилась своего голоса, прозвучавшего слишком звонко и нахально в тишине зала.
  
  - Да, Фрида, - рассеянно кивнул Майер и провел пятерней по волосам, вздыбив их до забавного безобразия.
  
  Фрида уставилась на него в замешательстве. В аудитории профессор обращался к ней не иначе, как "фрау Хансен".
  
  - Мы жэ нэ обезьяны, а культурные, - с достоинством сказал Руташубанюма.
  
  - Кто, мы? - фыркнула Криста.
  
  Мозес зыркнул на нее строгими круглыми глазами и не удостоил ответа.
  
  - Социум имеет многочисленные рычаги для сдерживания инстинктов, - Майер опять вытер лицо платком. - И это правильно... если смотреть на вещи шире, чем смотрит безнравственный эгоист, думающий о своем сиюминутном удовольствии... Однако впадать в другую крайность... отрицать инстинкты... Это большая... Большая ошибка.
  
  - Фрида, - испуганно прошептала Моника, толкнув ее коленом. - Что с ним?
  
  Фрида не знала. Только что бледный как мел, сейчас Майер порозовел так, что даже шея под белым воротником рубашки стала багрово-красной.
  
  - Стыдно стало, - буркнула Фрида.
  
   "Безнравственный эгоист, думающий о сиюминутном..."
  
  Майер вдруг поднял руку, призывая к вниманию.
  
  - Простите, я вынужден вас оставить на пару минут, - неожиданно сказал он извиняющимся тоном.
  
  Покинув кафедру, он дошел до двери и обернулся. Всклокоченный, краснолицый и определенно странный.
  
  - Не съешьте друг друга без меня, - пробормотал он.
  
  А может, Фрида плохо расслышала.
  
  
***
  
  Прошла пара минут, за парой последовало пять, затем десять. Майера не было. Все негромко переговаривались, кто о чем. Большинство обсуждали историю с машинами Баргути, Борзиг с Ником толковали о качестве и количестве, Мозес что-то объяснял фрау Залевски. Юдит попыталась завязать беседу с Кристой, но та демонстративно уткнулась в свой планшет. Моника сидела расстроенная и потерянная, рисуя в блокноте бестолковые узоры, похожие на ее вязанье, и желания поболтать с Фридой по-прежнему не изъявляла.
  
  Устав корчиться в кресле, Фрида встала, потянувшись по-кошачьи, лениво прогулялась между рядов амфитеатра и прошла к окну, противоположному тому, что выходило на площадь с фонтаном. Вид оказался не слишком интересным. Мощеный двор с аркой и чугунными воротами был ничем не примечателен, кроме статуи ученого мужа, мусорных контейнеров и лохматой собаки, оскверняющей поднятой ногой мраморный постамент. Огромный каштан посреди двора тянул к небу раскидистые ветки, будто хотел выбраться из каменного колодца. Его гигантская желтеющая крона, позолоченная солнцем высоко наверху, затеняла собой и без того мрачноватый двор. Толстый ствол окружал заборчик с табличкой: видимо, каштан был не простой. У дальней стены, темно-зеленой от ползучего плюща, стоял автобус, пара машин, очевидно, служебных, и фургон скорой помощи. Поодаль топтались люди. Некоторые курили, и Фрида снова с легкой тоской подумала о сигаретах. Не успела она задаться вопросом, что делает скорая в университетском дворе, как фургон тронулся с места и нырнул в арку, темную, как туннель. Красные огоньки задних фар погасли под каменными сводами, как глаза дракона в пещере. Собака завиляла хвостом, зачем-то бросилась вслед, но тут же вернулась: дракон исчез.
  
  Фрида проводила скучающим взглядом пса, бросила последний завистливый взгляд на курящую компанию и вернулась на место. Часы безжалостно сообщали, что пара минут пунктуального профессора Майера растянулись на пятнадцать.
  
  Моника по-прежнему рисовала орнаменты, опустив голову так низко, что волосы скрывали ее лицо пушистой завесой. Фрида наклонилась к ее уху в золотом облачке.
  
  - У него какие-то неприятности? - тихо спросила она.
  
  - Думаю, да, - прошептала Моника, быстро моргая, будто вот-вот расплачется.
  
  - Зачем он приходил? - не выдержала Фрида.
  
   Моника на мгновение прекратила возить ручкой в блокноте.
  
  - Просто так, - после паузы сказала она, сурово сжала губы и продолжила рисовать крученую загогулину.
  
  Едва Фрида задумалась о том, что делает с людьми любовь, как дверь лектория распахнулась. Все рванулись было по местам, но тут же остановились, удивленно глядя на вошедшего.
  
  Маленький сухой старичок, похожий на жука-богомола, прошел в самый центр амфитеатра и церемонно кивнул собравшимся лысоватой головой. Сидящие вскочили на ноги, нестройно захлопав откидными сиденьями кресел. Старик явно был таким же старым и уникальным, как университетский каштан.
  
  - Дамы и гошпода, - сказал он, нежно шамкая челюстью. - Я профешор Кирш, факультет общей пщихологии.
  
  - Мы безмерно рады! Где профессор Майер? - сердито выкрикнула Криста.
  
  Старичок поднял руку, сухую и желтую, как птичья лапка. Лапка призывала к порядку.
  
  - Пожалушта, вышлушайте объявление, - прошепелявил он. - Я должен шообщить вам неприятную новошть. Профешор Майер не может больше вещти вашу группу. Во фшяком шлучае щефодня. Только што его жабрали в клинику.
  
  - Что-что? - тонко взвизгнула Моника. - Куда-куда забрали?!
  
  - В клинику, - повторил Кирш, тряся головой. - Он потерял шожнание в коридоре. Больше ничего конкретного пока не могу шкажать. Нам пожвонят иш клиники и шообщат, что шлучилощь, и тогда мы проинформируем ваф о дальнейших планах. Вожмошно, я буду жаменять профешора Майера во время его отшутштвия.
  
   "Не-е-е-е-т!" - мысленно завопила Фрида.
  
  - Спасибо, не стоит! - гневно крикнула фрау Залевски. - Что с Майером, черт возьми?! Полчаса назад он был здоровей всех нас, вместе взятых!
  
  Профессор Кирш беспомощно развел руками.
  
  - Мы пока не жнаем, я же вам шкажал. Для подобных экштренных шлучаев предушмотрена материальная компеншашия, - прошелестел он, - либо вожможношть бешплатно пришутштвовать на аналогищном щеминаре.
  
  Дикий грохот ознаменовал стремительный взлет бабочки. Завалив целый ряд скрепленных между собой кресел, Моника рванулась вниз по ступенькам.
  
  Опередив ее тяжелый полет, на старого профессора тигриным прыжком кинулся вскочивший с места Эгон Ратценбергер.
  
  - Куда его повезли?! - крикнул он. - Адрес, телефон! Говорите!
  
  - Универшитетшкая клиника, - испуганно попятился старичок. - Ноенхаймер.
  
  Не отступи он на пару шажков к стенке, был бы неизбежно сбит с ног дружно рванувшимися к выходу членами группы. Небольшая заминка у двери - и аудитория в миг опустела.
  
  Фрида не без труда подняла поваленные на соседний ряд кресла.
  
  - Извините нас всех, профессор, - виновато сказала она слегка растерявшемуся старичку. - Это всё так... неожиданно.
  
  Кирш огорченно покачал головой и потрусил к двери.
  
  - Шкажите вщем оштальным, мы щеводня швяжемщя ш каждым, - сказал он напоследок.
  
  Фрида осталась одна. В ее голове было так же пусто, как в тихом зале лектория. Зато там, где сердце, теперь лежало что-то вроде увесистого камня. Тяжелого, давящего грудь, мешающего дышать.
  
  Она вновь посмотрела в окно двора, где только что видела фургон скорой.
  
   "Боже, пожалуйста, пусть с ним всё будет хорошо", - прошептала она, бессмысленно глядя на каштан.
  
  Золотые на солнце листья расплылись перед ее глазами, превратившись в дрожащую акварель в стиле импрессионизма.
  
  Дверь скрипнула, и кто-то заглянул в аудиторию. Фрида обернулась, но сквозь навернувшиеся слезы не разглядела, кто это был.
  
  
***
  
  
  
Глава 16. Университетская клиника
  
  - Вы говорите, это случилось в понедельник?
  
  Доктор Рогге, представительный мужчина в золотых очках, стоял, сунув руки в карманы зеленой униформы, и с неудовольствием смотрел в монитор. Лежащий на каталке Бернард в свою очередь мрачно разглядывал господина хирурга, чье лицо, умное, холеное и высокомерное, отражало картину происходящего лучше, чем рентгеновские проекции на экране компьютера. Хирург изучал снимки с видом автомеханика, обнаружившего течь в бензобаке. Очевидно, дела были не слишком хороши, но у Бернарда было настолько скверно на душе, что судьба собственного колена была ему сейчас безразлична. Он пришел в себя с час назад, еще в скорой, но его по-прежнему отвратительно тошнило. Особенно от себя самого.
  
  - Да, в понедельник вечером, - безучастно сказал он.
  
  - Сегодня среда, - заметил Рогге и посмотрел на Бернарда осуждающе.
  
  - Неужели, - пробормотал тот.
  
  Рогге вопросительно уставился на него поверх очков.
  
  - Что вы делали почти трое суток? Почему не обратились к нам сразу? Вы себе враг?
  
  - Пожалуй, - вздохнул Бернард.
  
   "Если бы я знал, что свалюсь в коридоре у сортира на потеху публике..."
  
  - Ну чем я могу вас порадовать, герр Майер... - сказал Рогге и повернул монитор так, чтобы Бернард видел экран. - А ничем.
  
  - Отлично, - криво улыбнулся Бернард. - Вы умеете обнадежить.
  
  - О, да, - усмехнулся Рогге. - А теперь смотрите, как не надо падать. Например так, чтобы получался горизонтальный перелом надколенника, - он ткнул ручкой в картинку на экране. - С отрывом нижнего полюса.
  
   "Позёр хренов. Сейчас треснет от самолюбования".
  
  - Северного? Южного? - в тон ему сказал Бернард, машинально подстроившись под собеседника.
  
  - Нижнего, значит южного, - пояснил хирург, и Бернард понял, что тот имеет в виду: коленная чашечка на экране напоминала луну, у которой срезан нижний край.
  
  - Смотрите сюда, герр Майер... Тут у вас с понедельника болтаются раздробленные фрагменты. Осколки нижнего края, вот и вот... видите? То есть не болтаются, а завязли в кровяном болоте. Гемартроз чудовищный... Настоялся, как хорошее вино. Вы бы еще через недельку явились, было бы еще интересней.
  
  - Рад, что развеял вашу скуку, доктор, - сказал Бернард.
  
  Рогге сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на него чуть более благосклонно.
  
  - Ваше колено придется прооперировать, герр Майер. Не волнуйтесь, речь о малоинвазивном вмешательстве, минимально травмирующем ткани. Мы проведем частичную пателлэктомию - то есть удалим отколовшиеся фрагменты через маленькие разрезы. Ваш случай еще называют "краевой перелом", и это далеко не самый плохой вариант, могу вас утешить.
  
  - Спасибо. Сразу от души отлегло, - сухо сказал Бернард. - Если бы я пришел в понедельник, операции можно было бы избежать? - спросил он, не желая чувствовать вину за "кровяное болото".
  
  - Нет, увы. Такие осколки в любом случае удаляют, они не подлежат остеосинтезу. Не волнуйтесь, в дальнейшем это никак не отразится на функциях коленного сустава, если будете соблюдать режим реабилитации, а не прыгать и скакать.
  
  - Я полагал, это ушиб или в крайнем случае трещина, - сквозь зубы сказал Бернард, начиная злиться. - Я ходил очень осторожно, поверьте.
  
  Брови Рогге взлетели так высоко, что почти исчезли под хирургической шапочкой.
  
  - Ходил? - переспросил он. - А, вы имеете в виду, до травмы?
  
  - Нет, после, - пробормотал Бернард, раздумывая, сместились ли проклятые фрагменты от того, что он таскал на руках Юдит Шеффер, или занимался сексом в машине, или пытался одолеть лестницу.
  
  Доктор посмотрел на него со снисходительной улыбкой.
  
  - Мне еще не встречались пациенты, способные ходить при таком переломе. Это невозможно.
  
   "Да ты герой, Берни, - вонзился в мозг ехидный голосок Анжелы. - Хочешь медаль из гипса?"
  
  Бернард мысленно отмахнулся.
  
  - Когда? - мрачно спросил он, имея в виду операцию.
  
  Рогге понял.
  
  - Как только получим расшифровку снимков МРТ для полноты картины и результаты анализов. Думаю, в течение часа. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Вам понравится, - с крокодильей улыбочкой прибавил он.
  
  Бернард умел улыбаться не хуже.
  
  - Уже предвкушаю.
  
  Доктор Рогге вдруг посерьезнел.
  
  - Рад, что мы нашли общий язык. Вы совершенно не такой, каким я вас себе представлял, герр Майер.
  
  - То есть? - не понял Бернард, слишком измученный тошнотой, чтобы хорошо соображать.
  
  - То есть я о вас наслышан, - усмехнулся Рогге.
  
  Усмешка Бернарду не понравилась.
  
  
***
  
  - Постойте, вы ошиблись палатой, - сказал Бернард медбрату, вкатившему его в комнату с нежно-зелеными стенами. На мобильной кровати с монитором в изголовье лежал длинноволосый парень в наушниках, с загадочным пластиковым приспособлением на ноге, и пялился в свисающий с потолка телевизор. При появлении Бернарда и его сопровождающего он оторвался от своего занятия, снял наушники и уставился на Бернарда с наглым любопытством.
  
  - Салют, сосед! - сказал он, тряхнув патлами.
  
  Бернард не ответил.
  
  - Куда меня привезли? Вы что, не видите, тут занято! - возмутился он.
  
  - Вы Бернард Майер? Тогда это ваша палата, - флегматично сказал медбрат. - Седьмая. Счастливое число.
  
  Бернард счастья не оценил. Он приподнялся на каталке, но приступ головокружения свалил его назад.
  
  - Мне нужна отдельная, - пробормотал он. - Я хочу быть один.
  
  - В этом отделении все палаты на двоих как минимум, - вежливо улыбнулся медбрат. - Не волнуйтесь, тут очень уютно. Можно задернуть кровать ширмой, и тогда никакой разницы с отдельной палатой вы не почувствуете.
  
  - Ч-черт, - выдохнул Бернард.
  
  Его виртуальная проекция слезла с каталки, придавила подушкой любопытно глазеющего соседа, закатала в ширму вежливого медбрата и вызвала по телефону такси до Хёлленбах. Никогда в жизни ему так отчаянно не хотелось домой.
  
  - Я помогу вам переодеться, - медбрат распечатал какой-то пакет и извлек из него что-то вроде рубашки или пижамы. - У вас на столике меню, будьте добры, герр Майер, выберите из списка тот вариант, который...
  
  Он не договорил. В палату ворвалась крупная дама в униформе, грациозная, как гусеничный танк. Бернард уже имел с ней дело в отделении реанимации, куда его привезли поначалу, но был в таком туманном и заторможенном состоянии, что впервые в жизни не запомнил ни имени, ни черт лица. Хуже того, он даже не помнил, о чем почтенная матрона его спрашивала.
  
  - Что же вы нас в заблуждение вводите, Бернард! - возмущенно сказала она, размахивая каким-то листком.
  
  Не будь этой красавице лет шестьдесят, Бернард объяснил бы ей, как относится к фамильярному обращению.
  
  - Вы о чем? - с досадой спросил он, силясь вспомнить ее имя.
  
  Толстая докторша грозно нависла над каталкой, будто собралась плюхнуться на Бернарда и задавить. "Доктор Грау", - подсказал бейдж на ее нагрудном кармашке.
  
  - Почему вы не сказали, что принимали скополамин? - сердито спросила она.
  
  - Скополамин? - недоуменно переспросил Бернард, разглядывая докторские груди размером с арбузы. - Не принимал я никакой скополамин. На кой черт он мне сдался?
  
  Доктор Грау встряхнула бланк, который держала в руке. Арбузы встряхнулись за компанию.
  
  - Спектральный анализ крови показал присутствие гидробромида скополамина. Какой препарат вы принимали помимо анальгетика, Бернард?
  
  - Спалился, приятель, - сочувственно цыкнул зубом сосед.
  
  Бернард мысленно придушил того ширмой.
  
  - Никакой. Только ибупрофен, - он покосился на медбрата, застывшего с больничной рубашкой в руках. Мерзость была в горошек.
  
  - Нет, Бернард, вы подумайте хорошенько, вспомните, что еще, - нетерпеливо сказала докторша. - Возможно, вы принимали таблетки от укачивания и тошноты. Например, "Аэрон". Концентрация скополамина в вашей крови не критическая, но достаточная, чтобы спровоцировать синкопальное состояние. Все симптомы говорят о том, что ваш обморок был вызван не только продолжительным болевым синдромом и жарой в помещении, как то вы нам сказали.
  
   "Когда я такое сказал?" - удивился Бернард.
  
  - Это какая-то ошибка, - пробормотал он. - Я прекрасно знаю, что такое скополамин, доктор Грау. И не стал бы его пить, даже если бы вы стали передо мной на колени и слезно попросили.
  
  Докторша вытаращила глаза, и без того выпуклые, как у лемура. Очевидно, одна мысль стать перед кем-то на колени и в слезах была для нее невыносима.
  
  - Повторяю, спектральный анализ выявил гидробромид скополамина в границах выше допустимого. Ваша операция откладывается до приведения показателей крови в норму. Раз вы знаете, что такое скополамин, то должны знать, что он уменьшает глубину и продолжительность наркоза, - она повернулась к медбрату, и арбузы снова всколыхнулись под униформой. - Готовьте глюкозу, Тобиас.
  
  Тяжело ступая толстыми ногами в резиновых тапках, она направилась к двери.
  
  - Это бред собачий! - Бернард вскочил на каталке, игнорируя головокружение. - Я не принимал ваш чертов скополамин!
  
  Доктор Грау обернулась в дверях.
  
  - Бернард, посмотрите в зеркало, а потом возмущайтесь. Мы от нечего делать кровь на спектроскопию не отправляем.
  
  Дверь за ней закрылась, и Бернард мысленно выругался.
  
  - При чем тут зеркало? - с досадой сказал он. - Что за идиотизм?
  
  Сосед приподнялся на постели и вытянул шею, нахально разглядывая Бернарда.
  
  - Так и знал. Она про твои глаза, - сказал он. - А что, круто смотрится. Странно, обычно зрачки, как муха насрала. А у тебя как у кота Шрека, здоровенные. Тоби, покажи ему, - он взял с тумбочки маленькое зеркало и протянул медбрату.
  
  - Дай сюда, - Бернард невежливо вырвал зеркало у того из рук и уставился на свое отражение.
  
  - Святое дерьмо, - пробормотал он.
  
  Глаза были чужими и совершенно черными - со зрачками едва ли не во всю радужку.
  
  - Красиво, - одобрил сосед. - Надо будет и себе таких колес раздобыть.
  
  Бернард молча отдал медбрату зеркало.
  
   "Откуда скополамин? - обескураженно подумал он. - Невозможно! Немыслимо!.."
  
  Неожиданная догадка заставила его похолодеть.
  
  Аиша.
  
   "Но зачем?! Мадам сказала, доза не критическая... Значит, отправить меня на тот свет не планировали. Тогда что, развязать язык? Это более вероятно. Допустим, Аиша угостила меня кофе особого приготовления... Но ведь она знала, что я иду на работу! Кому бы я стал поверять военные тайны, студентам на семинаре? Ерунда какая-то..."
  
  - Вам следует переодеться и перелечь с каталки на кровать, - перебил его раздумья Тоби. - Давайте помогу.
  
  - Не надо, - хмуро сказал Бернард. - И уберите эту гадость, - кивнул он на пижаму. Горошинки при ближайшем рассмотрении оказались веселыми смайликами. - Я не буду это надевать.
  
  - Это против правил, - возразил медбрат. - У всех пациентов такой комплект. Очень мягкий, байковый. Вы только пощупайте, какая приятная ткань.
  
  - Сами щупайте! - рассердился Бернард. - Я вам что, клоун? Дайте что-то однотонное!
  
  Гнев пациента Майера на непреклонного медбрата впечатления не произвел.
  
  - Я не поставлю вам капельницу, пока не переоденетесь, герр Майер, - заявил он.
  
  - Надевай, Бандерас, - подал голос сосед. - Сопротивление бесполезно. Я тоже боролся за свой прикид. Все равно проиграл. Но она и правда мягенькая, как попка младенца, - он любовно погладил себя по рукаву.
  
  - Я поищу однотонную, - примирительно сказал Тоби. - Наденьте пока эту. А с брюками я помогу.
  
  - Я и сам кому угодно помогу! Несите лучше капельницу! - Бернард сердито выхватил у него пижаму. - Попка младенца, - сквозь зубы сказал он.
  
  Осуждающе покачав головой, медбрат удалился.
  
  Бернард стащил с себя рубашку, и без того расстегнутую после всевозможных осмотров. Брюк на нем не было, кто и когда их с него снял, он не помнил. Зато левую ногу теперь украшала марлевая повязка от середины бедра и до лодыжки.
  
   "Таки скополамин, - подумал он, чувствуя странную усталость и тяжесть во всем теле. - Теперь понятно, почему я не помню ни черта. Спасибо, до галлюцинаций не дошло... Стоп, а почему не сразу? Выпей я это дерьмо на пустой желудок, разоткровенничался бы довольно быстро, но все было относительно нормально, пока..."
  
  Не хочешь спросить, как меня зовут? - спросил сосед.
  
  - Не хочу, - буркнул Бернард.
  
   "Что со мной? - безрадостно подумал он. - Это я или не я?"
  
   "Ты, Берни, ты, - сказал голос Анжелы. - Злой, капризный и не желающий быть смешным. Надевай смайлики и не морочь голову персоналу".
  
  Бернард вздохнул.
  
  - Как тебя зовут?
  
  Кончиками пальцев сосед зачесал за ухо прядь волос. В мочке уха блеснула тонким месяцем серебряная серьга.
  
  - А вот и не скажу.
  
  - Как хочешь, Ларс, - пожал плечами Бернард.
  
  
***
  
  В мобильном обнаружилось восемнадцать непринятых звонков и пятнадцать новых сообщений. Одно было от Аиши. Едва не уронив телефон, который пришлось держать левой рукой (в правой торчала игла капельницы), не сразу попав пальцем куда следует, Бернард развернул текст.
  
   "Ежики такие милые. Съели весь омлет! :))"
  
   "Чтоб тебя!.." - рассердился Бернард.
  
  Он пролистал список, отыскивая в море мусора звонок или месседж, который ждал уже месяц. Нет, Аника не звонила. Нет, Аника не писала. Бернард поискал взглядом что-нибудь от Хелен, но не обнаружил ничего нового. Не было вестей и от Анжелы, но на ее благосклонное внимание Бернард и не рассчитывал. Пять сообщений из пятнадцати принадлежали Валерии. Не утруждаясь чтением, Бернард набрал ее номер.
  
  - Наконец-то! - раздался возмущенный крик. - Живой! Я уже с ума схожу!
  
  - Бога ради, сходи потише, - поморщился Бернард, отодвинув от уха мобильный. - Ты же знаешь, я выключаю телефон. Ты лучше скажи...
  
  - Я скажу! Вот только доберусь до тебя, шеф, и всё скажу, что про тебя думаю! - перебила Валерия, и не подумав понизить голос. - Бессовестный, хоть бы позвонил! Я тут полтора часа торчу в коридоре, все нервы измотала, истрепала! Меня к тебе не пускают! Никого не пускают! Кофе ужасный, не кофе, а помои! Одни хамы вокруг, спешат, бегут куда-то, все такие занятые, важные птицы, куда там! Скажи, чтобы меня пропустили, или я им устрою веселую жизнь! А, подожди-подожди, вот этот доктор идет, он мне обещал...
  
  В динамике что-то зашуршало, и связь прервалась. Бернард положил телефон на тумбочку и с досадой посмотрел на наводящую уныние капельницу в изголовье кровати. Процесс начался минут пять назад, но уже осточертел. Хотелось отклеить пластырь, вынуть иглу, швырнуть всю конструкцию в голову соседу и унести ноги куда подальше. Пусть даже одну ногу.
  
  Бернард закрыл глаза и с удивлением подумал, что рад был слышать голос Валерии. Ему даже захотелось скорее увидеть ее самое, будто они встречались давным-давно, а не сегодня утром. Утро было чем-то далеким и туманным, заслоненное тошнотой и болью, чередой чужих лиц и голосов, тревожными звуками и запахами клиники. И если бы только этим. Бернарду казалось, будто потеря сознания и утрата контроля над происходящим отделили невидимой стеной его прежнего от его нынешнего, и чувство это ему совершенно не нравилось.
  
  Его мысли вернулись к Валерии - но не той, что сейчас ждала в коридоре верной собакой, а той, которую он встретил три года назад, летя на конференцию в Лос-Анджелес. Банальнейшее, пошлейшее знакомство. Их кресла были рядом, а поодаль сопел ее бывший шеф. Уже тогда не последний человек в мире политики и прочей грязи, а уж теперь... На свое счастье, Бернард понятия не имел, с кем имеет честь лететь одним рейсом. Хотя вряд ли это знание его бы тогда отрезвило. С ним предсказуемо случилось то, за что он терпеть не мог длительные путешествия в сидячем положении или поездки в вибрирующем транспорте - его замучила эрекция, от которой не удавалось избавиться никакими способами, кроме как разобраться с проблемой вручную, что он честно сделал в туалете. Не прошло и получаса, как эрекция вернулась как ни в чем не бывало, и виной была не поза и не вибрация, а роскошная чертовка с фантастической грудью и голыми ногами в плетеных сандалиях, сидящая рядом так, что Бернард мог любоваться ее декольте до стойкого косоглазия, разглядывать бедра с золотистыми волосками на загорелой коже и дышать запахом волос. Что он и делал, терзаясь желанием все сильнее. В какой-то момент он почти сошел с ума, уже будучи не в состоянии ни думать, ни говорить; встать и дойти до туалета теперь казалось чем-то нереальным. Мерзавка видела его муки и забавлялась, продлевая агонию всеми силами - то отпила газировку так, что струйка потекла по подбородку и юркнула в ложбинку между грудей, то извернулась в кресле, и Бернард углядел краешек трусов и не только, то уронила бретельку платья, и он узрел большой нежный сосок. Зрелище лишило Бернарда остатков разума. Он не знал, каким чудом удержался от того, чтобы не броситься на этот сосок, да и вообще себя не помнил. Валерия утверждала, что он прошептал ей в ухо "Помоги мне", так умоляюще, что ее сердце "ну прямо кровью облилось". (Бернард и не знал, что был таким дураком.) Она милосердно показала ему глазами на хвост салона, встала и пошла по проходу. Слово "пошла" картины не отражало. Скорее поплыла, покачивая кормой так, что кое-кто из пассажиров едва не свернул себе шею, провожая ее глазами. Удивительно, как у Бернарда хватило сил выждать несколько секунд, прежде чем ринуться вслед. Когда наконец он вломился в туалет, то был уже на грани, и едва ее ладонь обернулась вокруг его горячего и твердого почти до боли члена, Бернарда чуть не разорвало на куски от острейшего наслаждения и такого облегчения, что он едва не упал, не чувствуя ног, из которых будто вынули кости, а сердце едва не вылетело из груди, проломив ребра пушечным ядром и пробив корпус самолета. Дальнейшее Бернард помнил смутно. Его затопила такая благодарность к незнакомой спасительнице, что он сгреб ее в объятья, рискуя раздавить, и вконец ополоумел - целовал, кусал, лизал все ее тело, начиная от смеющегося лица и кончая пальчиками ног с накрашенными перламутром ногтями, глупо повторяя, как заведенный, "спасибо, спасибо, спасибо". И только через несколько минут пришел в себя настолько, что усадил спасительницу на крышку унитаза, нырнул головой под ее платье и вернул долг с таким энтузиазмом, что пришлось зажимать рукой ее кричащий рот с острыми зубками.
  
  От возбуждающего воспоминания к паху прилило непрошенное тепло. Бернард прерывисто вздохнул и проглотил набежавшую слюну.
  
   "Нашел, что вспомнить, - он открыл глаза и покосился на капельницу (не похоже было, что раствора стало меньше). - Три года назад это было интересно, но сейчас?.."
  
  Валерия стала утомительной. Ее тело он изучил лучше собственного, но это было полбеды. Бернард заранее знал, что она скажет или сделает, и предсказуемость убивала в нем желание. Он гнал от себя чувство вины - из-за него Валерия лишилась того, к чему стремилась годами, и ничего не получила взамен. Он сломал ее мечту, пусть и нелепую в его глазах. Останься она со своим патроном, от которого ушла к Бернарду, не прозябала бы в маленьком городке на должности секретаря психотерапевта. (Даже такого гениального, как он, Бернард Майер.)
  
  Нет, Бернард ничего ей не обещал и ничем не баловал. За первые два года их знакомства он не подарил Валерии даже булавки и ни разу не заплатил за нее в ресторане. (Тем приятней было однажды вручить ей Чупа-чупс на палочке и посмотреть на вытянувшееся лицо.) Он знал ее историю - безрадостную и тривиальную, каких знавал много. Историю младшего ребенка в многодетной семье, нежеланной обузы, чье рождение было никому не в радость. Чумазой малышки в обносках старших сестер, заброшенной и забытой, невесть с кем гуляющей по дворам рабочего района. Девочки, которую не замечали, пока та не выросла в красавицу - выросла достаточно, чтобы быть изнасилованной собственным пьяным отчимом. Не будь дураком, отчим откупился - и раз, и другой и третий, пока оба вошли во вкус, а в голове Валерии твердо укоренилась мысль: секс должен оплачиваться.
  
  Бернард не оплачивал. Сказал, от него она не дождется ни черта. Но Валерия сделала свой выбор. Знай она правду, выцарапала бы Бернарду глаза еще два года тому. Он был одержим ею до помутнения рассудка, не выпускал из постели и ревновал даже к своим клиентам и студентам - во что сейчас верилось с трудом - лишь до того момента, когда Валерия наконец ушла от своего щедрого на подарки и обещания шефа. Превратившись из тигрицы в ласковую кошку, трущуюся об ногу Бернарда, она потеряла для него всякий интерес. Охота закончилась, дичь больше не будоражила ноздри запахом чужого самца, не трепетала и не убегала, спасаясь от его ловких охотничьих рук.
  
  Когда он наконец подарил ей платье, она изорвала его в клочья, истерично рыдая и швыряя обрывки Бернарду в лицо. Он был ничем не лучше ее отчима. Только откупался не от секса, а от своего равнодушия.
  
  Прошел год со смерти платья, но Бернард по-прежнему был рядом, хотя избегал лишнего общения. Валерия расплакалась, получив от него часы, и даже швырнула их об пол, но сломать их не удалось, она и не пыталась больше. Бутылку вина уже не разбила, но и не выпила, не выбросила и духи, да и плакать перестала. Бернарду казалось, она смирилась, но уверенности у него не было. Бентли вовсе не был вершиной горы, с которой оставалось только катиться вниз - как она думала. Валерия откладывала деньги не один год, не желая брать кредит - копила на машину с тем же фанатичным упорством, с которым Бернард когда-то собирал на пони. Конечно, он бы никогда не рассказал ей о таких глупостях, о которых и сам вспоминал со стыдом, вернее, старался не вспоминать. Пусть себе считает железяку прощальным подарком, ему же легче. Не будь его, Бернарда, у нее давно был бы целый автопарк, а то и ангар с самолетом. Тот говнюк был щедрым на красивые посулы.
  
  И все же Бернард задумался о Валерии не потому, что хотел освежить эротические воспоминания. Невесть откуда взявшийся скополамин не давал ему покоя. Идеальное вещество, ни вкуса, ни запаха. Да, дома он пил кофе Аиши. Но еще воду на работе! Это была обязанность Валерии - пополнять запасы воды, чая и кофе. Задумай она угостить шефа скополамином или побаловать стрихнином, ей бы ничто не помешало. При всей своей кошачьей ласковости и собачьей преданности Валерия Кац была отнюдь не безобидным существом - несладкая жизнь заставила ее отрастить и когти и зубы. Как далеко она могла зайти от обиды или ревности, Бернард не знал, но полагал, что при наличии подходящего мотиватора Валерия способна на многое - с условием, что мотиватор мужского пола и достаточно состоятельный. Тем не менее, он изучил ее настолько хорошо, что с легкостью угадывал мысли, и обмануть его она бы не сумела. Если Валерия налила что-то в его воду, он поймет это мгновенно.
  
  В коридоре послышались голоса, и дверь распахнулась. Доктор, пообещавший Валерии проложить путь к счастливой палате Бернарда, слово сдержал. Таким, как Валерия, не отказывают и всюду прокладывают дороги.
  
  Он думал, она разразится криком, вроде того, по телефону, приготовился услышать попреки пополам с ласковым сюсюканьем, но ничего этого не последовало, и Бернард усомнился в том, что знает ее так хорошо, как себе возомнил.
   Цокая каблучками, Валерия молча прошла к его кровати, большими глазами глянула на капельницу и вдруг, ни с того ни с сего, присела на корточки и прижалась губами к безвольно лежащей поверх одеяла ладони Бернарда. Ладони той руки, в которой торчал катетер и которую он не мог отдернуть.
  
  - Прекрати, что ты делаешь? - пробормотал Бернард, отчего-то смущенный ее порывом.
  
  Он видел, что Валерия расстроена и подавлена - неподдельно и искренне. Бернарду стало слегка совестно. Его колено не заслуживало того, чтобы кто-то так убивался. В коридорах клиники ковыляли люди с протезами, передвигались без ног на инвалидных колясках. Его травма на этом безрадостном фоне казалась несерьезной и мелкой, подтверждая истину, что все познается в сравнении.
  
  Валерия улыбнулась жалкой вымученной улыбкой. Он неловко погладил ее кудрявые волосы свободной рукой и почувствовал себя еще глупее. Как старый маразматик на смертном одре. Дьявол, на нем эта мерзостная детская пижама!
  
  Как ты? - тихо спросила Валерия. Бернарду захотелось провалиться этажом ниже вместе с кроватью, пижамой и капельницей.
  
  - Нормально. Встань, я тебе не святой отец, - с досадой сказал он. Женщины на коленях в его жизни целовали что угодно, но не руки с катетерами от капельниц. - Можешь сесть на кровать. А лучше лечь, - он похлопал рядом с собой по постели.
  
  Валерия покосилась на капельницу, обошла кровать с другой стороны и уже собралась было присесть, как углядела забинтованную ногу, плохо прикрытую одеялом.
  
  - Господи, - жалобно сказала она. - Твоя нога... Мы думали, у тебя сотрясение мозга.
  
   "Кто, мы?" - насторожился Бернард. Мысль о том, что его нашли валяющимся возле туалета, как мешок с дерьмом, отравляла кровь хуже всякого скополамина.
  
  Валерия наконец села на край кровати, поближе к изголовью и подальше от ноги. Бернард обнял ее за талию и притянул к себе поближе.
  
  - Послушай, - прошептал он ей на ухо. - Кто-то видел, как я упал?
  
  Валерия покачала головой.
  
  - Нет. То есть я не знаю. Когда фрау Рауш тебя увидела, ты уже там лежал на полу... - ее губы задрожали. - Бедная Мария. По-моему, она к тебе неравнодушна.
  
  Мария Рауш была той самой коллегой, которая смеялась над ним на юбилее ректора.
  
  - Да ну, - пробормотал Бернард, думая не столько о фрау Рауш, сколько визуализируя свою тушу, распростертую на паркете. Отличный материал для карикатуриста!
  
  - Раз неравнодушна, пусть меня заменит на эти два дня, - сказал он. - Я как раз собирался ее о том попросить.
  
  Валерия почему-то отвела взгляд.
  
  - Не заменит. Она тоже в больнице. С приступом стенокардии. Вместо тебя будет профессор Кирш, если не найдется других вариантов.
  
  - Черт! Только не Кирш!
  
  - Тебя волнует Кирш? - прищурилась Валерия. - Больше ничего?
  
  - А что меня должно волновать? - разозлился Бернард. - Я должен забиться в судорогах раскаяния от того, что своим видом довел Марию до приступа? Ты ведь об этом?
  
  Валерия открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла.
  
  - Мария тебя нашла, - с осуждением сказала она, явно начиная заводиться. - Мария не смогла привести тебя в чувство. Мария вызвала скорую. Мария позвонила всем, кому смогла дозвониться. Мария прибежала ко мне. Мария сообщила руководству факультета, что случилось. Мария ехала со мной и Дитрихом сюда, чтобы помочь, если нужно. Мария...
  
  - Аве, Мария! - злобно сказал Бернард.
  
  Валерия сердито шлепнула его пальцами по губам.
  
  - Ты ужасный! Бессердечный! Она так переживала из-за тебя, а ты!.. Ей стало плохо уже здесь, когда выяснилось, что все в порядке, и у тебя только перелом ноги!
  
  - Только перелом! Какое разочарование! Не оправдал надежд, - пробурчал Бернард. - Столько суетилась, а это всего-навсего перелом... Ладно. Мне стыдно. Ты довольна?
  
  Валерия вдохнула, намерившись что-то сказать. Воздух пригодился - Бернард обнял ее за шею, прижимая к себе поближе, поймал губами красивые полные губы и с мурлычущим звуком проник между ними языком, мысленно визуализируя отнюдь не язык и неторопливо погружаясь во влажное тепло ее рта с ритмичностью поршня, настойчивей и настойчивей. Он хотел попросту заткнуть Валерии рот, но сам опьянел от ощущений, забыл, где находится, и застонал.
  
  - Вау! - послышалось за ширмой. - Бандерас, я же теперь не засну!
  
  Валерия испуганно вырвалась.
  
  - Я тебе помогу! - рявкнул Бернард, рухнувший с небес на землю. Только он наконец забыл о чертовой больнице и о благодетельнице Марии!..
  
  - Бернард, не надо больше, - зашептала Валерия ему в ухо. - Не надо, ты же сумасшедший... Сейчас иголку вырвешь. Ой, я и не заметила, какая у тебя милая пижамка! - вдруг радостно оживилась она.
  
   "А-а-а-а!" - мысленно заорал Бернард.
  
  - Мой лапочка, ты в ней такой симпатичный, такой пусечка, - понесла сладкую ахинею Валерия, ласково поглаживая его через ткань, в самом деле мягкую. - Мой маленький, мой зайчик!"
  
  - Ни хрена себе маленький зайчик! - заржал сосед. - Ему кровать короткая! А дома ты на чем спишь, Бандерас? На полу?
  
  - Меня зовут Бернард! - огрызнулся Бернард.
  
  - Пока не скажешь, откуда узнал мое имя, будешь тем, кем я хочу!
  
  Валерия вскочила, явно намереваясь растерзать глупого мальчишку и разметать клочки по палате, но Бернард схватил ее за руку своей клешней и вернул на место.
  
  - Пусть болтает, - буркнул он. - Не обращай внимания. Ему просто скучно.
  
  - Девушка! - не унимался несносный сосед. - Он мне сказал, что он ясновидящий! Это правда или вранье?
  
  - Правда! - не выдержала Валерия. - Он ясно видит, как я сейчас дам тебе пиз...
  
  Бернард быстро прикрыл пальцем ее рот.
  
  - Не подрывай мой авторитет, милая. Послушай, забыл тебя спросить, - с рассеянным видом сказал он, нежно поглаживая щеку Валерии и разглядывая ее глаза и губы так, будто собрался продолжить прерванное занятие. - Что за гадость ты мне в графин налила? Тот, что в лектории.
  
  Валерия не отвела взгляд. Ее брови удивленно выгнулись, а на лбу прорезалась озабоченная морщинка.
  
  - Гадость? - непонимающе переспросила она. - Ты про воду? Надо было охладить, да?
  
  - Где ты ее взяла? - спросил он, уже поняв, что дальнейший допрос не имеет смысла.
  
  - В ящике, где еще? - сказала Валерия, недоумевая. - А что такое?
  
  - А вот, что. Ты сейчас быстро едешь в университет, забираешь чертов графин и ставишь к себе в сейф, - тихо сказал он, глядя ей в глаза. - Не трогай его руками, оберни пакетом и так в пакете и спрячь.
  
  - Господи боже, - пробормотала Валерия. - Зачем это?
  
  - Затем, что так надо, моя хорошая, - прошептал он, касаясь ее губ своими.
  
  - Нет, ты объясни, - не поддалась ласковой обработке Валерия. - Я не хочу туда опять ехать. Твой графин не подождет до завтра?
  
  Бернард мысленно чертыхнулся. Воздействовать на Валерию как-то всерьез он считал ниже своего достоинства.
  
  - Если ты этого не сделаешь, завтра в коридоре упадет Кирш, - сказал он. - Это плохая вода, я хочу отправить ее на экспертизу. Если в ней обнаружат вредные примеси, я подам на Зельтерс иск и выиграю, разбогатею как Крёз и куплю тебе пару Чупа-чупсов, так и быть.
  
  - Ты серьезно? - Валерия недоверчиво вгляделась в его лицо. - Или шутишь?
  
  - Мне нечего делать, в шутку гонять тебя туда-сюда? - с досадой сказал он. - Повторяю, в воде какая-то химия. Врачи обнаружили ее в моей крови, сказали, на производителей воды надо подавать в суд. Так что давай, бегом. Это в наших с тобой интересах.
  
  - Ничего себе, - пробормотала Валерия и вскочила, глядя на него расширившимся глазами. - Зельтерс! Не может быть!
  
  - Да я сам в шоке, - покачал головой Бернард.
  
  - Хорошо. Я быстро, мой золотой, туда и назад, - она наклонилась и поцеловала его в губы. - Что тебе принести, малыш?
  
  - Себя принеси, - Бернард ущипнул ее за попу. - Нет, постой. Прихвати мои эспандеры. В нижнем ящике стола.
  
  Надо же как-то отводить душу в проклятой клинике, подумал он.
  
  
***
  
  Едва не столкнувшись с Валерией в дверях и успев метнуть на ее бюст взгляд тонкого ценителя, в палату вошел доктор Рогге и устремился к лежбищу Бернарда.
  
  - Герр Майер, - без лишних слов начал он, как человек, знающий цену времени. - У нас с коллегами возникли небольшие разногласия по поводу времени проведения вашей операции, и я бы хотел, чтобы вы сейчас выслушали меня и приняли решение на свое усмотрение.
  
  - Я вас слушаю, - сказал Бернард, мгновенно превратившись во внимание.
  
  В нежно-голубой пижаме со смайликами быть на равных с Рогге было проблематично.
  
  - Итак, - хирург сел на стул задом наперед, положив скрещенные руки на спинку. - В вашей крови найден скополамин, ослабляющий действие наркоза. Это аргумент в пользу того, чтобы провести артроскопию завтра утром.
  
  Бернард молча кивнул. Воинственная поза Рогге его насторожила. Какого черта ему атаковать собеседника или защищаться в случае нападения?
  
  - С другой стороны, время играет против вас, герр Майер, - продолжил Рогге, нервно поправив очки. - Приди вы раньше... Хорошо-хорошо, не будем об этом. Одним словом, каждый потерянный час стремительно ухудшает ваше положение. Опасность представляет не скополамин в крови, который уже частично нейтрализован, - он кивнул на капельницу, - а воспалительный процесс, который показывает анализ крови. Мое мнение - затягивание принесет вам больше вреда, чем пользы, и существенно осложнит и саму операцию, и сроки заживления. Никаких проблем с наркозом быть не должно. У нас прекрасные анестезиологи, которые подберут вам оптимальный вариант. Местный мы лучше исключим, для спокойствия души, остается спинальный и общий. Одним словом, обезболивание - не вопрос. Ваша задача, дорогой герр Майер, подумать, взвесить "за" и "против" и решить, делаем мы пателлэктомию сейчас или переносим операцию на утро. Если что, завтра не моя смена. Не волнуйтесь, доктор Кляйн - прекрасный хирург.
  
   "Но я лучше" - прочел Бернард на его высокомерном лице с орлиным носом. Впрочем, гордость хирурга ему импонировала. Принижающие свои способности люди раздражали его куда больше. Рогге Бернарду нравился, и неизвестно, что там за доктор Кляйн, не внушающий уважения даже фамилией.
  
  - И кто же будет в ответе, если что-то пойдет не так? - резонно спросил он. - Хоть в первом, хоть во втором случае... Как часто вы предлагаете подобный выбор пациентам, доктор Рогге?
  
  - Герр Майер, я не ожидал от вас такое услышать, - укоризненно сказал хирург. - Во-первых, какое бы то ни было "не так" в стенах этой клиники невозможно априори. Пателлэктомия - несложная операция. Если вы будете под спинальной анестезией, сможете наблюдать на экране монитора, как идет процесс. Поверьте, это очень интересно, - он натянуто улыбнулся. - Во-вторых, нет, мы не делаем из пациентов Буридановых ослов, чтобы те метались, не зная, что выбрать. Я обратился к вам, как коллега к коллеге, как один здравомыслящий человек к другому. Если вы полагаете, что я провожу такие беседы с каждым пациентом, то вы заблуждаетесь, герр Майер.
  
   "О, да ты прирожденный шантажист, мой друг... Рвешься быстрей поработать ножиком?" - подумал Бернард, мысленно отмечая и нервные жесты, и недружелюбную позу, противоречащие благожелательному тону.
  
  - Я заинтересован в том, чтобы операция прошла хорошо и без осложнений, - сказал Рогге, все заметней нервничая под тяжелым взглядом молчащего Бернарда. - И пытался донести до вас мысль, что осторожность, которой руководствуются мои коллеги, излишняя и даже вредная. Но раз вы считаете, что предоставить возможность выбора - это предосудительно, то я умываю руки. Пусть вас оперирует доктор Кляйн.
  
  Он встал, выпустив из объятий стул. Его надменное лицо выражало и досаду и облегчение одновременно, и это была странная смесь.
  
  - Мне послышалось, вы предлагали мне подумать, - меланхолично сказал Бернард гордо уходящей спине.
  
  Рогге обернулся и застыл, глядя на него вопросительно.
  
  Бернард глубоко вздохнул. Сомнение в правильности выбора вкупе с дурным предчувствием в виде струек серой пыли отправились в корзину BARNY.
  
  - Сейчас, - твердо сказал он.
  
  
***
  
  
Глава 17. Анестезиолог
  
  Бернард не был завсегдатаем больниц и с врачами контактировал редко - во всяком случае, не в связи со своими проблемами. Если бы не жена и дочь, он бы знать не знал, как выглядит их семейный врач. Из всех человеческих хворей ему приходилось иметь дело только с венерическими, и то по молодости и глупости. Бернард бывал в клиниках, если там находились его клиенты, доводилось ему навещать приятелей и коллег, коих угораздило заболеть, но сам он никогда не был в роли пациента, за исключением глупого случая на Филиппинах, да и тогда он предпочел гостиничный номер больнице в Сабанге. В номере пришлось терпеть квохтанье Валерии, но ее общество было куда приятней, чем соседство синелицего трупа в гидрокостюме и с камерой "Гоу про" на размозженной об скалу голове, летающих по палате черных тараканов размером в палец и вездесущих муравьев, от которых шевелились стены. Труп любителя сноркелинга вскоре увезли, но прочая экзотика остались. Бернарду вправили вывих, зашили плечо и наложили повязку, и он поспешил убраться восвояси. Неугомонная Валерия нашла хилера, которого Бернард поначалу квалифицировал как шарлатана. Тот всучил им пахнущую испражнениями мазь, и Валерия, брезгливо морща носик, заботливо размазывала целебное дерьмо по плечу шефа. Зловонное снадобье оказалась волшебным - боль в суставе прошла, а шрам затянулся фантастически быстро. На этом знакомство Бернарда с серьезным лечением и заканчивалось. Когда ушла Анжела, он впервые в жизни заболел гриппом и решил, что ему конец. Провалявшись трое суток в лихорадке и не подходя к телефону, Бернард раздумал умирать, заставил себя встать и через пару дней был на ногах, без всяких лекарств.
  
  Теперь у него был шанс познакомиться с больницей всерьез. С настоящей операционной, а не хибарой с тараканьей экзотикой и красивыми филиппинскими сестричками.
  
  Операционная Университетской клиники лучилась светом, блистала неземной чистотой и скорее напоминала нутро космического корабля, чем больничное помещение - так много здесь было техники, особенно компьютерной. Одна стена почти целиком состояла из светящихся мониторов. Тем не менее, стоящее посреди зала шикарное кресло под бестеневой лампой не вызывало у Бернарда горячего желания туда прилечь. Помимо хирурга, в зале присутствовал уже знакомый ему Тобиас, еще один молодой человек и женщина у экрана, которая при появлении пациента и не подумала повернуться.
  
  Командир корабля, импозантный доктор Рогге, был в этом царстве стерильности и света как рыба в воде. Он больше не нервничал и вновь вернулся к своему высокомерно-шутливому тону.
  
  - Прежде чем мы начнем углубленное знакомство с вашим коленом, герр Майер, позвольте представить вам моих бесценных помощников, - сказал он, разминая длинные пальцы, как пианист перед концертом. - Доктор Ли, мой ассистент, - Рогге кивнул на маленького паренька с желтоватым лицом.
  
  Бернард заставил себя улыбнуться ассистенту, но не прочел ответа в его раскосых глазах. Возможно, улыбка в них попросту не поместилась.
  
  Рогге оглянулся на сидящую спиной женщину в зеленой шапочке.
  
  - Доктор Бланк, анестезиолог, - промурлыкал он. - Гордость нашей клиники.
  
  Гордость Клиники соизволила наконец оторваться от монитора. Она медленно повернула голову, и на Бернарда уставились холодные голубые глаза, полные неприязни. Очень знакомые глаза.
  
  Теперь Бернарду не нужно было припоминать ее имя. Ангелина. Та самая Ангелина, которую он встретил на днях в частном праксисе. Чья симпатичная дочь скакала по плиткам - добрым и злым.
  
  - Мы с вами немного знакомы, доктор Бланк, - ровным голосом сказал он, не отводя взгляда от ее колючих зрачков.
  
  На обрюзгшем с годами лице Ангелины радость узнавания не отразилась. Губы, все еще красивые, похожие на лук Амура, презрительно дернулись.
  
  - Простите, не припоминаю, - ледяным тоном ответила она.
  
  - Зато я помню, - тихо сказал Бернард.
  
  Ангелина молча отвернулась, будто не услышала.
  
  - Ну что же, давайте приступим, - преувеличенно-жизнерадостно сказал Рогге, перебив несостоявшуюся попытку сближения. - Быстрей начнем, быстрее закончим. Процедура в самом деле простая, герр Майер. Суть такова - мы делаем в вашем колене три маленьких прокола, это совершенно безболезненно, один для артроскопа и два для хирургического инструментария. Артроскоп - вдруг вы не в курсе - это система линз, он имеет объектив и световод, одним словом, наша видеотехника. Операция записывается, а я режиссер фильма, - он красиво рассмеялся, и Бернарду захотелось вручить ему золотую статуэтку и дать пинка покрепче. - Мы можем сфотографировать ваш сустав изнутри, герр Майер. Повесите снимки на стену и будете любоваться. Или разошлете друзьям, любителям прекрасного.
  
  В другой раз Бернард оценил бы хирургический юмор, но не сейчас. Чем больше он смотрел на Ангелину, тем явственней ощущал исходящую от нее ненависть. И ЭТА ЖЕНЩИНА будет делать ему анестезию?! Святое дерьмо!
  
  - Отличная идея, доктор, - Бернард улыбнулся как ни в чем не бывало. Изображать улыбчивого и жизнерадостного, лежа полуголым на каталке под простынкой, было слегка не с руки.
  
  "Я могу отказаться! - лихорадочно думал он. - Еще не поздно! Завтра будет другой хирург и наверняка другой анестезиолог! Дьявол, я могу поехать в обычную клинику прямо сейчас!
  
  Он опять поглядел на Ангелину. Будто почувствовав в нем внутреннюю борьбу, та снова повернулась и остановила на нем взгляд - тяжелый и осуждающий. С таким лицом выносят приговор закоренелому преступнику. И если бы только это! На дне ее пасмурных глаз таились презрение, насмешка и ВЫЗОВ.
  
  "Боишься? - спрашивали эти глаза, и тут же отвечали утвердительно и злорадно: - Боишься!"
  
  В груди Бернарда мгновенно вскипел гнев.
  
  "Ах ты дрянь! - BARNY тут же включила контроль дыхания и мимики лица. (Ну уж нет, паршивка не увидит его эмоций!) - Считаешь, я трус? Кто, Я? Ты в своем уме, женщина?"
  
  От волнения он упустил разъяснения Рогге.
  
  - ... изображение с камеры выводится на монитор, и по нему мы контролируем процесс, - говорил тот, не замечая молчаливой битвы у себя под орлиным носом. - Вы сможете наблюдать за ходом операции, герр Майер, если, конечно, выберете спинальную анестезию. Чаще всего мы предлагаем нашим пациентам именно этот вариант обезболивания, но доктор Бланк считает... - он посмотрел на Ангелину, и та не замедлила с ответом:
  
  - Я считаю, в данном случае предпочтительней общий наркоз, - сказала она, глядя на Бернарда с тем же убийственно насмешливым выражением. Голос ее был такой же жесткий, как взгляд. - С учетом обнаруженного в крови скополамина, общая анестезия будет эффективней и надежней регионарной. Ничего вы не потеряете, если не увидите процесс воочию. Потом посмотрите видеофильм, если захотите, господин Майер.
  
  Она улыбнулась змеиной улыбкой, не предвещающей раздачу попкорна в кинозале Рогге и Ко.
  
  "Если останусь в живых, еще скажи! Общий наркоз?! Отключиться к чертям собачьим? - Бернард похолодел под байковой пижамой. - Чтобы ты меня убила, ведьма? Ну уж нет! Не дождешься!"
  
  Аниматор BARNY разродился невиданной доселе мерзостью: Ангелина со скальпелем в руке склоняется над его бесчувственно распростертым телом и хищно сграбастывает в кулак его член. Бернард моргнул, и пакостная картинка исчезла.
  
  - Я слышал много негативного про влияние общего наркоза, - сказал он Рогге, краем глаза наблюдая за Ангелиной. Его голос звучал буднично, будто речь о погоде, а выбор стоит между зонтом и дождевиком. - О его непредсказуемом воздействии на головной мозг и память... Давайте-ка лучше спинальный. Тот, что вы всем обычно делаете.
  
  Ангелина слегка прищурилась, явно что-то обдумывая. Сейчас Бернард отдал бы что угодно, чтобы прочитать ее мысли, но то ли был слишком внутренне взволнован, то ли Ангелина уж очень хорошо владела собой, - догадаться, что у нее на уме, он не мог. В одном Бернард был уверен: мерзавка что-то задумала. Его отказ от общей анестезии не вызвал в ее лице эмоций разочарования, и это Бернарду не понравилось.
  
  "Это тебя не спасет", - казалось, издевательски говорила она.
  
  - Прекрасно, - почему-то обрадовался Рогге. - Значит, решено, спинномозговой.
  
  - Это немного забавней? - хмуро спросил Бернард, не понимая, чему тут радоваться.
  
  - Конечно, - улыбнулся хирург. - Мы будем иметь с вами обратную связь. Куда приятней пообщаться с таким знаменитым человеком, как вы, герр Майер, чем слушать надоевшую музыку.
  
  Бернард вновь уловил в его голосе странные ироничные нотки. Он догадывался, что Рогге имеет в виду отнюдь не его известность в профессиональной сфере. Впрочем, сейчас его не волновало, что от него нужно Рогге. Мысль о том, что он сможет говорить, будет в сознании и не утратит способность хоть как-то контролировать ситуацию, вернула ему утраченное душевное равновесие.
  
  "Может, я искажаю действительность? - он опять вспомнил про параноидальный психоз, начинающийся с подозрения, что кругом одни враги. - Ну что эта курица мне сделает? С чего я вообще взял, что у нее дурные намерения? Эмоции - не эквивалент намерений. Не факт, что Лина воплотит свои мстительные помыслы в жизнь, тем более, что в операционной полно народу... Нет, всё это блеф обыкновенный. Ей хочется меня напугать. Хочется ощутить свою власть надо мной. Когда-то я имел над ней власть... И волю уйти от нее. Я не просил ее валяться у меня в ногах! Теперь моя очередь... Она так считает".
  
  Он знал, что самым разумным было бы поговорить с ней. Прямо сейчас. О чем угодно. Дать ей выплеснуть хоть часть тех чувств, что превратили ее лицо в холодную презрительную маску. Бернард помнил это лицо другим. Искаженным от страсти, с открытым в крике наслаждения ртом и глазами, закатившимися от удовольствия. И грудь ее тоже помнил - аппетитную и пышную, чертовски приятную на ощупь, и уж точно не обвислую. Между тех грудей был маленький крестик. Золотой, католический, среди роскошных холмов женской плоти он выглядел кощунственно. У той Ангелины была тонкая талия, такая узкая, что его пальцы почти смыкались на ней. Бернард не любил встречать женщин через много лет. Время было ко многим безжалостно. Очищай потом память, как каторжный... BARNY должна хранить только красивые моменты. Он покинет клинику и забудет эту толстую злобную мегеру, чей взгляд кастрирует без наркоза. Даже если на аутотренинг уйдет не один день - он забудет эту Ангелину, как кошмарный сон.
  
  Бернард солгал. Ангелину из прошлого он помнил весьма смутно, за исключением прелестей ее тела. Он быстро забывал тех, кто сдался легко, притом без всяких умственных усилий. В системе ценностей ОНЖ они того не стоили. Сейчас он пожалел, что не успел узнать эту женщину получше. Хотя бы для того, чтобы понять, способна ли она причинить ему вред. Ее глаза, по-прежнему холодные как сталь, говорили - да. Еще как! Но крепко сжатые губы явно не намеревались раскрываться для лишних разговоров.
  
  Бернарду вдруг стало противно. Любая попытка побеседовать с ней - унижение и ничего больше. Не ей нужны разговоры, ему! А значит, что бы он ни сказал, в ее глазах будет выглядеть как попытка добиться расположения. За словами о работе, погоде, о детях и семье она не увидит ничего, кроме жалкой просьбы не делать ему гадость. Заговорить - доказать, что он трус.
  
  Нет. Он не будет с ней говорить. Решение неожиданно наполнило его спокойствием.
  
  - Начинайте подготовку, мы к вам сейчас присоединимся, - бодро сказал Рогге. Он кивнул ассистенту, и тот последовал за ним куда-то за дымчато-стеклянную перегородку - вероятно, мыть руки.
  
  "Скажи ей что-нибудь, пока его нет! - неожиданно завопил в голове Бернарда голос Анжелы. - Не молчи, дурак! Хотя бы спроси, как у нее дела, черт бы тебя взял!"
  
  Ангелина напряженно смотрела ему в глаза, не отводя взгляд - таки ждала СЛОВ.
  
  Их не было. Бернард молча лежал на каталке, укрытый синей простыней. Он внезапно подумал, каким наверное жалким и беспомощным выглядит со стороны. Его босые ноги глупо торчали из-под куцей простыни, левая, с резиновым валиком под согнутым коленом, казалась короче правой. Каталка тоже была короткой. Вернее, это он, Бернард, был слишком длинным для мерзкой повозки. Самая большая больничная пижама была ему мала, даже чертов сосед по палате посмеялся. Наверняка он сейчас похож на здоровенную свинью в огородной тачке!
  
  Издав прощальный хрюк, свинья в тачке грузно плюхнулась в корзину BARNY.
  
  - Начинай, Лина, - без выражения сказал Бернард.
  
  В лице Ангелины что-то нервно дернулось, в глазах мелькнула досада - это было не то, что она хотела услышать.
  
  - Доктор Бланк, - поправила она, все еще выжидая что-то.
  
  - Доктор Бланк, - задумчивым эхом отозвался Бернард и вновь замолчал. Фамилию Ангелины он не помнил, а скорее, не знал и вовсе. Вероятно, Бланк была фамилией мужа.
  
  Вновь повисла пауза, перемежаемая тоскливым попискиванием какого-то прибора. Бернард услышал, как вздыхает в углу медбрат Тоби, о котором он забыл и на которого Ангелина тоже не обращала внимания.
  
  - Вам прежде делали спинальную анестезию, герр Майер, или вы не знакомы с процедурой? - сказала она, глядя на него сверху вниз из-под тяжелых век.
  
  "А вы прежде не сидели в тюрьме, доктор Бланк?" - хотел спросить Бернард, но промолчал. Он не загнанная в угол трусливая крыса, которой ничего не остается, как кусаться и угрожать.
  
  - Нет, не знаком, - сказал он, разглядывая ее лицо тем внимательным непонятным взглядом, которым часто смущал женщин. (На самом деле Бернард толком не знал, как ему лучше себя вести и как на нее смотреть.)
  
  Фирменный трюк не сработал. Ангелина нахмурилась, будто прочла его мысли о тюрьме.
  
  - Раздевайтесь, пожалуйста, - вежливо и сухо сказала она.
  
  Бернард прищурил глаз.
  
  "Это поможет тебе меня вспомнить?" - он послал ей насмешливую улыбку.
  
  Ее лицо покраснело, переносицу прорезала сердитая морщина.
  
  - Тобиас, - окликнула она медбрата, очевидно, призывая того пресечь опасные разговоры в зародыше и выковырять жертву из-под одеяла, как устрицу из раковины.
  
  Тоби нерешительно топтался на месте. Его прежние попытки помочь Бернарду с одеждой и перемещением с каталки на кровать и обратно потерпели фиаско. Убедившись, что пациент справляется сам, он перестал соваться к нему с помощью.
  
  Пока Тоби колебался, Бернард сел на каталке, свесив вниз здоровую ногу, и, неотрывно глядя на Ангелину, принялся расстегивать рубашку со смайликами.
  
  - Трусы тоже снимайте, - сказала Ангелина, скользнув быстрым взглядом по его волосатой груди.
  
  "Вот сука", - с досадой подумал Бернард.
  
  - Зачем? - спросил он, подавив желание сказать "Соскучилась?" или "Давно не видела хорошего перца?"
  
  Очевидно, оба вопроса читались в его глазах.
  
  - Затем, что мне нужен ваш позвоночник, - раздраженно сказала анестезиолог.
  
  - Всего-навсего? - изобразил наивное удивление Бернард. - Мне он тоже нужен, знаете ли.
  
  - Раздевайтесь! - уже злобно приказала Ангелина.
  
  Все происходящее вдруг показалось Бернарду на редкость абсурдным и унизительным. Он не помнил, чтобы всерьез стыдился своего голого тела, разве что в зеленой юности. Но сейчас... Одна мысль остаться в чем мать родила перед этой женщиной вызвала у него новый приступ тошноты и злости. Злость пришлась кстати - не долго думая, Бернард вскочил с каталки на обе ноги, совершенно не чувствуя боли, рывком стащил чертовы трусы и швырнул на пол, почти под ноги Ангелине.
  
  Та не сдвинулась с места. Ее губы невольно разомкнулись, зрачки расширились, а взгляд остановился, предсказуемо приклеившись к члену Бернарда. Он видел, она не хочет смотреть, но ничего не может с собой поделать.
  
  "А говоришь, только позвоночник", - нервно развеселился Бернард. Он опустил глаза и мельком посмотрел туда же, куда и она. Лучше бы он этого не делал - собственный съежившийся член показался ему в три раза меньше обычного. А может, так оно и было. Бесхитростная часть тела предавала своего хозяина, боясь как огня и Ангелины, и наркоза, и предстоящей операции.
  
  - Что вы делаете? - ринулся к Бернарду Тоби, сообразив, что пациент стоит на обеих ногах и, чего доброго, начнет на этих ногах несанкционированно разгуливать по операционной. - Вам надо сесть вот в то кресло. Обопритесь на меня... да, вот так, - Тоби нырнул Бернарду под мышку, закинул его руку к себе на плечо и крепко обнял за спину - как добрый собутыльник, ведущий домой подвыпившего приятеля.
  
  Бернарду мгновенно стало легче, не столько от физической опоры, сколько от осознания, что он не один на один с этой стервой.
  
  - "Что хотим мы пить семь дней в неделю?"* - фальшиво пропел он, волочась в обнимку с Тоби мимо застывшей как истукан Ангелины. (Пусть не думает, что он чего-то боится!)
  
  Они дошли до операционного кресла, и Тоби помог ему на него взгромоздиться. Колено выстрелило зверской болью - запоздало сообразило, что на него только что оперлись сотней килограммов. Бернард глубоко вдохнул и выдохнул. Как он надеялся, незаметно. Ну уж нет, он не будет радовать злую ведьму стонами и криками.
  
  Он перевел дыхание и позволил себе посмотреть на нее. Лицо Ангелины неуловимо изменилось. Глаза цвета холодного металла потемнели и словно потускнели, в них появилось что-то страдальческое, будто ей тоже больно. Бернард понимал, что это никак не связано с его травмой. Лина помнила его тело. Вероятно, даже помнила, что он с ней делал. И, судя по едва уловимой гримасе досады, помнить не хотела.
  
  Очнувшись, она раздраженно дернула плечом, отвернулась от Бернарда и принялась шуршать чем-то за подсобным столиком. Внезапно что-то хлопнуло, и Бернард чуть не подпрыгнул. Оказалось, это был звук латексных перчаток, щелкнувших на ее запястьях. Ну конечно, убивать его надо стерильно, подумал он и разозлился на себя: еще ничего не началось, а он уже нервничает.
  
  "Я спокоен. Мне ничто не угрожает. Я спокоен и полностью владею собой. Я спо... Твою мать!.."
  
  Он увидел, как Ангелина набирает в шприц лекарство из ампулы, но не это его ужаснуло. На ее губах играла едва заметная злобная и довольная улыбка, и от этой улыбки у Бернарда внутри все перевернулось. От BARNY толку не было - Бернард почти потерял способность рассуждать, все, что ему хотелось - вскочить, броситься на эту женщину, швырнуть об стену и выбить шприц у нее из рук. Не было больше ни стройных мыслей, ни логики, ни спокойствия, - ничего. Одна звериная интуиция - сейчас случится непоправимое.
  
  - Лина, - тихо окликнул он.
  
  Та подняла брови и посмотрела на Бернарда с наигранным удивлением.
  
  - Не делай того, о чем потом пожалеешь, - прошептал он.
  
  Ангелина застыла с шприцем в руке, глядя на него остановившимся немигающим взглядом рептилии. Казалось, прошла вечность, прежде чем она шевельнулась и заговорила. Ее голос звучал еще более вызывающе, почти агрессивно:
  
  - О чем это вы, герр Майер? - Лина направилась к нему твердым шагом инквизитора. В ее глазах светилось торжество. - Что я не должна делать? Может, не проводить местное обезболивание, перед тем как вводить тринадцатисантиметровую иглу в субарахноидальное пространство? Могу и не делать. Не бойтесь, это обыкновенный лидокаин, - презрительно фыркнула она.
  
  "Не бойтесь?!"
  
  Бернарду отчаянно захотелось провалиться под землю. Как можно глубже, желательно в ее полыхающий центр. Он идиот! Кретин безмозглый! Какого черта он это сказал?! Она учуяла его страх. Он сам показал ей его, поднес на тарелочке! Маленькую кучку дерьма, украшенную оливковой веточкой мира! Теперь аппетит ведьмы только разгорится!
  
  Довольно! Больше он не даст ей лакомиться.
  
  "Хочешь видеть мой страх? Даже если он есть, ты его не увидишь. И не узнаешь, как он выглядит! Поиграла и хватит. Встряхнуть тебя немного?"
  
  От злости к Бернарду вернулось самообладание.
  
  - Я знаю, что это лидокаин, - холодно сказал он. - Затем следует маркаин. Я знаю всё, что вы сейчас будете делать, доктор Бланк. Пошагово. Вернее, что вы должны делать. И я не настолько безграмотен и наивен, чтобы считать процедуру спинальной анестезии абсолютно безопасной, безвредной и безболезненной. А теперь позвольте вам кое-что напомнить. Никакой врач в неуравновешенном эмоциональном состоянии не имеет права рисковать здоровьем пациента, не говоря о собственной карьере. Предлагаю вам выйти за дверь, оставить в коридоре посторонние проблемы, о которых мы с вами знаем, и вернуться сюда как профессионал. Если нужно, я подожду. Я всё сказал, доктор Бланк. А теперь делайте то, что считаете нужным.
  
  Он прекрасно знал, что она разъярится. Он ее унизил. Еще и в присутствии нижестоящего коллеги - Тоби стоял с глупо отвисшей челюстью и молча таращил глаза. Вероятно, Гордости Клиники не часто предлагали проветриться в коридоре. Маленькая лекция о врачебной этике не прошла даром - Лина тяжело дышала, вся красная, как отварной рак, ее побагровевшее от гнева лицо вызвало у Бернарда опасение, не хватит ли ее апоплексический удар.
  
  - Ты... Ты!.. - прохрипела она, потрясенно качая головой, будто все еще не веря услышанному. - Я и забыла, какой ты подлец! Спасибо, что напомнил!
  
  - Не стоит благодарности, - сухо сказал Бернард.
  
  То, что только что представлялось ему разумным, внезапно показалось чем-то неправильным и даже гадким. Да, он попал в цель, вывел ее из себя и опустил туда, куда считал нужным, но к чему это приведет?
  
  "А почему я должен расплачиваться собственной шкурой за ее бабьи обиды? - мысленно оправдался он, отчаянно не желая думать о том, что своими руками усугубил ситуацию. - Даже не шкурой, а позвоночником! Ей ничего не стоит сделать из меня инвалида!"
  
  "Берни, не драматизируй, - активировалась Анжела. - Скажи правду хоть себе: ты считаешь, еще не родилась та женщина, что будет тобой управлять, как ей вздумается".
  
  "И это тоже, - в кои-то веки согласился с виртуальной женой Бернард. - Но ты ухитрялась!"
  
  Тоби, избегающий глядеть в глаза и ему, и Ангелине, суетливо пододвинул к креслу очередную капельницу.
  
  - Позвольте... - смущенно пробормотал он, быстро налепил Бернарду на плечо манжету тонометра, закрепил на пальце пульсометр и тут же ретировался в сторону.
  
  Между лопаток Бернарда легла маленькая рука в латексной перчатке. Властная и не особенно ласковая.
  
  - Довольно разговоров. Пожалуйста, наклонитесь и расслабьте плечи, - глухим голосом сказала Ангелина. - Руки на колени.
  
  Бернард удивился, как быстро та пришла в себя. В нем даже шевельнулось нечто вроде невольного уважения.
  
  - Еще ниже, - приказала она, ощупывая его поясницу. - Подбородок прижать к груди. Не двигаться.
  
  Он послушно наклонился и замер. По спине заелозило что-то холодное и влажное, затем в кожу вонзилась игла - неприятно, но вполне терпимо.
  
  Что-то булькнуло, запахло дезинфектором; Бернард не видел, что Лина делает, но понял, пока ничего предосудительного. Тоби ринулся помогать - налепил Бернарду на поясницу какие-то салфетки, за что тот был ему благодарен - ведьме наверняка больше не видно его задницу. Вот и хорошо, хватит с нее романтичных воспоминаний.
  
  Теперь на плечах Бернарда оказались руки Тоби, зашедшего спереди.
  
  - Пожалуйста, не двигайтесь, - он прижал ладони покрепче. - Просто расслабьтесь и подумайте о чем-нибудь хорошем.
  
  Бернард представил себе, как все это выглядит со стороны, и мысленно скривился. Секс втроем куда привлекательней и эстетичней, чем это безобразие.
  
  - Да, теперь очередь маркаина. Возможно чувство распирания, - сказала Ангелина заученным скучным голосом. - Это нормально, не волнуйтесь.
  
  - Я не волнуюсь, - буркнул Бернард, глядя в пол и раздумывая про тринадцатисантиметровую иглу в собственной спине. Экая дрянь! Так, надо думать о хорошем, спохватился он.
  
  Перед глазами маячили ноги Тоби в каких-то странных тапках.
  
  "Интересно, из чего они сделаны? - подумал Бернард. - Навряд ли резина... Какой-то полимер? Черт, надо о хорошем..."
  
  Обещанного распирания он не почувствовал. Зато к ногам прилило тепло, будто их окатило горячей волной, что было даже приятно. Он ощутил странную рассеянность, мысли разбредались, как овцы на лугу.
  
  "О хорошем, о хорошем..."
  
  Светло-голубые плитки пола почему-то напомнили ему море. Солнечный день на побережье, белый песок и шум набегающих волн. И маленькую Анику, завернутую в махровое полотенце и стучащую от холода зубами.
  
  "Н-не шевелись, папа, - она старательно раскладывает на его волосатой ноге цепочку из маленьких плоских камушков. - Это очередь на паром, видишь? Вот н-наша м-машина... Нет, эта большая... Это ситроен дяди Фреда".
  
  Наверное, Бернард тогда перегрелся на солнце и мозги у него расплавились. Ни с того ни с сего он сгреб Анику в медвежьи объятья, так, что та испуганно пискнула, прижал мелкое сокровище к груди и, целуя куда попало в мокрую голову, щеки и нос, объяснил, что любит ее. Очень-очень любит. Больше всех на свете.
  
  Он никому такого не говорил. Разве что Хелен в детстве... или нет, не в детстве... Какая разница. Какая к черту любовь? Красивое слово, а что за ним прячется, лучше порой не знать.
  
  Аника отцовского признания не оценила. Она вырвалась и села поодаль, надув губы, мрачная и хмурая - папа рассыпал камешки и испортил игру. В ту секунду она была так похожа на самого Бернарда в миниатюре, что ему стало смешно.
  
  С тех пор прошло лет десять. Сейчас Аника делала все, чтобы как можно меньше походить на отца.
  
  "Я тебя ненавижу, - последнее, что он от нее услышал. - Из всех миллиардов людей на этой планете я ненавижу одного тебя! Мама права, ты - чудовище!"
  
  "Вот так подумал о хорошем!" - Бернард сообразил, что делает то, что запретил себе делать - думает об Анике. Создает свежие синоптические связи в мозгу. Обругать себя за глупость он не успел. Правую - здоровую ногу - вдруг прошила такая адская боль, что Бернард дернулся и только чудом не закричал. Его мгновенно прошиб пот, сердце заколотилось как бешеное, и под аккомпанемент его безумного стука тревожно и тонко запищал какой-то прибор. Вероятно, монитор, к которому был подключен пульсометр.
  
  - Отдало в ногу? - сахарным голосом осведомилась Ангелина. - Будто бы током ударило?
  
  Бернард молча тряхнул головой, не способный произнести и слово.
  
  - Бывает. Скоро пройдет, - хладнокровно сказала анестезиолог. - Вы чувствуете тепло? Вот и хорошо. Сейчас ваши ноги будто бы станут тяжелее, затем вы постепенно перестанете их ощущать. Двигательная функция отключится, болевые ощущения... Болевые ощущения также. Тактильное восприятие сохраняется - вы будете чувствовать прикосновения, но... совершенно безболезненно... Это особенность регионарной блокады.
  
  Сейчас он не видел ее лица. Но ему и не нужно было. Этот голос, этот тон, эти паузы при стратегически важных словах...
  
  С ужасающей ясностью Бернард понял, что его ждет.
  
   Особенность регионарной блокады... Блокада не состоится.
  
  
***
  
  - Будьте так добры, скажите, в какой палате находится Бернард Майер?
  
  Лицо администраторши в приемной хирургического отделения добрым быть не хотело.
  
  - Вы родственница? - она уставилась на Хелен так, будто на белоснежную и стерильную пластиковую стойку, отделяющую царство чистоты от разносящих микробы посетителей, вдруг вспрыгнула слизкая лягушка.
  
  Хелен покачала головой.
  
  - Коллега, - она метнула быстрый взгляд по сторонам, оценивая обстановку. Большие темные очки скрывали ее глаза и часть лица. Поначалу она думала надеть платок, но куртка с капюшоном оказалась лучшим выбором. Капюшон вкупе с очками превращал Хелен если не в лягушку, то в стрекозу, зато делал супругу бургомистра совершенно неузнаваемой.
  
  - Сожалею, но к Бернарду Майеру могут быть допущены только члены семьи, - администратор опустила нос в бумаги, давая понять, что разговор окончен.
  
  Хелен-лягушка сдаваться не собиралась.
  
  - Я могу поговорить с его врачом?
  
  Повисла пауза. Администратор занялась пометками в каком-то журнале, навалившись грудью на стол и не давая Хелен разглядеть ее фамилию на бейдже.
  
  - Я, кажется, вас спрашиваю, - подчеркнуто неприятным голосом начала Хелен, но прикусила язык, сообразив, что лучше не выходить из роли. Добиться увольнения этой хамки она всегда успеет.
  
  - В настоящий момент нет, - наконец соизволила отозваться администратор. - Доктор Рогге в операционной.
  
  - Этот доктор Рогге единственный на всю клинику человек, кто может сообщить мне о состоянии господина Майера? - сквозь зубы процедила Хелен, начиная терять терпение.
  
  - Обратитесь к профессору Грау, - равнодушно сказала администраторша. - Приходите завтра с восьми до двенадцати, вам назначат термин.
  
  - Вы издеваетесь? - поразилась Хелен, давно отвыкшая, чтобы с ней так разговаривали. - Мне нужно знать, как состояние Бернарда Майера. Мне нужно знать это сейчас. Немедленно! Как ваша фамилия, фрау...
  
  Слоновье спокойствие мадам неожиданно сменилось раздражением.
  
  - Послушайте, вы уже двадцатый человек, кто спрашивает о состоянии Майера. Если не тридцатый. Пройдите в зал ожидания, там яблоку негде упасть от его посетителей. Сколько у него коллег, половина города? Вы что же, конференцию тут собрались устра...
  
  Она не договорила. На стойку администраторши налетел смерч - встрепанная девица с вытаращенными глазами шлепнулась на перегородку едва ли не всем телом, толкнув Хелен и не подумав извиниться.
  
  - Бернард Майер! - крикнула она, задыхаясь. - Где? В какой палате?
  
  - Вы родственница? - уныло спросила администраторша.
  
  - Коллега! - бойко сообщила девушка.
  
  Хелен окинула злым взглядом ее кожаную юбку шириной в ладонь, прозрачную блузку с выпадающей грудью и лаковые туфли на платформе.
  
  Раздумав прикладывать руку к увольнению мадам, Хелен поправила капюшон, надвинув пониже на глаза, и, обнаружив указатель, направилась по коридору в сторону зала ожидания. По пути она бог знает в который раз набрала номер Бернарда, но тот был недоступен. Берни часто отключал мобильный, вдобавок пользовался фильтрацией номеров. После того, как она уронила телефон на набережной, куда-то запропастилась карточка - то ли вылетела от удара, то ли потерялась у Берни в машине. Номер, с которого она звонила сейчас, был новым и Бернарду неизвестным. Прислушиваясь к безнадежно тоскливым гудкам, Хелен вошла в зал для посетителей и застыла на пороге, от удивления едва не выронив телефон снова.
  
  Администратор не солгала. Небольшой холл отделения хирургии не был рассчитан на такое количество "коллег Майера". "Коллеги", почему-то в основном женского пола, напоминали галдящую птичью стаю на побережье. Они оккупировали кресла и стулья, сидели на подоконниках, подпирали стены, толпились у кофейного автомата и хаотично бродили по залу, мешая проехать пациентам на колясках и не давая проходу спешащим докторам. Хелен в растерянности остановилась, разглядывая толпу и с опаской вглядываясь в лица - к счастью, незнакомые. Опомнившись, она пробралась в угол, где красовался в кадке крупный фикус и где количество "коллег" на квадратный метр было менее пугающим, и присела на борт мраморной кадки, не зная, что делать дальше и чувствуя себя на редкость глупо.
  
  "Боже, зачем я сюда пришла?" - Хелен принялась рассматривать "коллег". Довольно быстро она сообразила, что в основном это студенты Бернарда, а не сотрудники с кафедры. Эгона среди них видно не было, хотя именно он позвонил ей и сообщил, что Бернард в клинике на Ноенхаймер. Меньше всего Хелен сейчас хотелось столкнуться с сыном, хотя не было ничего дурного в том, что она приехала навестить друга семьи... Теоретически.
  
  "Вот и навестила, - с горечью думала она, разглядывая через стекла очков толпу девиц и чувствуя, как унижение и ревность разъедают ее изнутри, как кислота. - Но, быть может, это и к лучшему?"
  
  Бернард запретил с ним встречаться, и Хелен понимала, что он не обрадуется ее появлению, но ведь случилось нечто экстраординарное! Хелен проклинала себя за глупость - ведь она видела, что Берни болен, но так и не убедила его поехать к врачу. Разговоры Бернарда о слежке и врагах Фреда встревожили ее куда больше, чем она показала. Звонить директору клиники от собственного имени Хелен не рискнула - тот был старым знакомым мужа. Мысль явиться в больницу как обычный посетитель казалась более здравой - до настоящего момента. Пока разговоры о женщинах Би Эм были разговорами и сплетнями, это еще можно было пережить. Но увидеть воочию толпу дам, штурмующих палату Бернарда, Хелен оказалась не готова.
  
  Какой-то незадачливый доктор вынырнул из боковой двери и попытался было пройти по коридору, но тут же застрял, оказавшись в плотном кольце "коллег Майера".
  
  - Вы передали профессору Майеру нашу открытку? - накинулась на него розовощекая толстушка с кудрявыми волосами. - Что он сказал? Как он себя чувствует?
  
  - Что за издевательство! Когда нас к нему пустят? - гневно крикнула другая, высокая эффектная блондинка. Хелен узнала в ней Мисс Хайдельберг-2015 и скрипнула зубами.
  
  - Где доктор Грау, испарилась? Кто-нибудь нам объяснит, что происходит? - сердито сказала женщина с внешностью фрекен Бок. - Сколько можно ждать? Может, нам тут ночевать остаться? Палатки разбить?
  
  - Сказали, сорок минут операция, уже час прошел! - крикнула какая-то рыжая, похожая на мальчишку. - Посмотрите на часы! - она глянула на настенные часы так, будто те в чем-то виноваты. - Мы просто хотим знать, все ли в порядке!
  
  - Девушки, тише, тише, - пробормотал полузадушенный доктор, безуспешно порываясь ускользнуть. - Конечно, все в порядке. Это очень простая операция, доктор Рогге подобные по несколько штук в день проводит. Пожалуйста, не волнуйтесь.
  
  - Это вам не мешает поволноваться! - крикнула "фрекен Бок". - Не думайте, что у нас короткие руки, разобраться с вашим хаосом и навести тут порядок! Не хотела этого делать, видит бог, но...
  
  Не договорив, она растолкала локтями обступивших доктора девиц, протаранила грудью толпу и через секунду очутилась в том же углу, где затаилась под фикусом Хелен. Дама вытряхнула из сумочки телефон, почему-то глубоко вдохнула, будто собираясь нырнуть, и, наконец, набрала какой-то номер.
  
  - Николас? Это я, - неожиданно мягким и сексуальным голосом промурлыкала она в трубку. - Угу. Соскучилась. Послушай, дорогой... Тут кое-кому надо дать пинка.
  
  Она оглянулась, заметила Хелен и прикрыла рот рукой - так, что услышать что-то еще было невозможно.
  
  Хелен отвернулась, чтобы не выглядеть подслушивающей. Ее взгляд наткнулся на стоящую у стенки девушку.
  
  На мгновение замершее сердце Хелен оборвалось и со свистом полетело куда-то вниз - в самый ад.
  
  Нет, она не знала эту девушку. Ее губы беззвучно шевелились в молитве, сцепленные в замок руки просительно прижаты к груди. Глаза незнакомки поразили Хелен до глубины души - горестные, страдающие, полные слез, устремленные на электронные часы на стене, как на алтарь. Будто от этих часов зависела ее жизнь или смерть.
  
  Это зрелище стало последней каплей отравы в чаше терпения Хелен.
  
  "Ты здесь лишняя", - прозвучал в ее голове насмешливый голос Бернарда.
  
  Перед глазами поплыло, дышать внезапно стало нечем. Задыхаясь от гнева и подступивших к горлу жгучих слез, Хелен вскочила и ринулась прочь, безжалостно расталкивая локтями многочисленных поклонниц Би Эм.
  
  - Не понял, что с Майером такое, что все на ушах? - услышала она на бегу.
  
  - Да просто ногу сломал, - отозвался кто-то и засмеялся.
  
   _________________________________________________________________________________________________________________________________
  
  * "Was wollen wir trinken sieben Tage lang" - "пивная" песня.
  
***
  
  
Глава 18. Фильм "Без наркоза"
  
  Сказать, что господин хирург ворвался в операционную, было бы преуменьшением. Рогге выскочил из-за перегородки пружинистым тигриным прыжком. Вид его - разъяренный и злой - заставил Бернарда забыть и о кознях Ангелины, и о ней самой. И хотя лицо Рогге отчасти скрывала маска, его глаза метали гневные молнии из-под шапочки, руки в перчатках сердито сжимались в кулаки, а каждый мелкий жест выражал столько негодования, что Бернард проклял себя за глупость - чертову операцию надо было перенести на завтра! (Чем плох тихий и скромный доктор Кляйн? Наверняка он не из тех, кто лезет на стенку после мытья рук!)
  
  Бешенство Рогге объяснилось быстро.
  
  - Ваши высокопоставленные друзья волнуются о вашем здоровье, герр Майер, - сквозь зубы процедил он. - И даже имеют наглость беспокоить меня, когда я нахожусь в операционной! Намекают, чтобы не ударил в грязь лицом!
  
  BARNY не замедлила отреагировать анимацией - Рогге со всего размаху падает в жидкую коричневую грязь, взметнув тучу брызг.
  
  - Мои друзья? - переспросил Бернард, пытаясь отрешиться от картины "Хирург оплошал". - Вы о ком? О чем?
  
   "Кто знает, что я здесь, кроме коллег и студентов группы? Валерия побежала трепать языком?" - мелькнуло у него.
  
  - Как приятно непосредственно перед операцией получить напутственные указания из министерства здравоохранения, - злым голосом сказал Рогге. - Такого не было за все тридцать лет моей практики! Звонят по экстренному номеру и просят постараться, герр Майер! Это как понимать?!
  
   "Министерство? - озадаченно подумал Бернард. - Что за бред! Валерия? Невозможно... Хелен! Только у нее такие связи! Эгон уже доложил, что я тут? Хелли, дура! Идиотка!"
  
  - Я никого не знаю в министерстве, - сказал он, глядя на Рогге с искренним сочувствием. - И чья это добродетельная инициатива, понятия не имею. Выбросьте из головы этот звонок, сделайте одолжение, доктор. Я доверяю вам, как самому себе. Мне бы в голову не пришло... оскорбить вас подобными вещами. Когда все закончится, я разберусь с этой... С этим благодетелем. Прошу прощения... что стал причиной такого недоразумения. Поверьте, я не просто не сомневаюсь в вашем высочайшем профессионализме, а знаю, что вы... лучший из лучших.
  
  С некоторым удивлением Бернард обнаружил, что говорить становится все труднее. С момента инъекции прошло минут десять, ног он не чувствовал, во всяком случае, шевельнуть ими не мог, что обнадеживало. Колено не болело, и одно это было блаженством. Правда, полусонное отупение, накатывающее все сильнее, Бернарду совершенно не нравилось, но и оно свидетельствовало о том, что наркоз все-таки работал. Думать, что его подозрения беспочвенны, было не слишком приятно. Не говоря про скребущий душу коготок вины - выходит, он обидел Лину ни за что ни про что? Бернард посмотрел на нее краем глаза и поразился ее лицу - белому как мел, с глазами, полными страха. Ангелина стояла с приоткрытым ртом, глядя на Рогге, как на привидение. Не успел Бернард как следует удивиться, как она быстро заморгала и глубоко вздохнула - будто не дышала до этого. Бернарда вновь охватили сомнения - не поспешил ли он реабилитировать ведьму?
  
  - Я вам верю, господин Майер, - Рогге заметно смягчился. - Не будем об этом. Ну, как тут наши дела?..
  
  Последняя реплика относилась к ногам Бенарда. Как обстоят дела, те рассказывать не хотели; Бернард теперь не видел собственных конечностей - Тоби загородил их ширмой, объяснив, что смотреть следует в монитор. Доктор Ли, явившийся вслед за Рогге тихо и крадучись, как шакал за тигром, был такого маленького роста, что из-за перегородки маячила только его голова. Вскоре исчезла и она - Ли склонился над коленом Бернарда и принялся усиленно мазать его чем-то, запахло йодом. Бернард недоуменно прислушался к собственным ощущениям - он явственно чувствовал прикосновения влажного тампона и щекотно стекающей по коже жидкости, но нога казалась чужой.
  
  - Ну что ж, сейчас протестируем блок и можно начинать, - Рогге приглашающе кивнул Ангелине.
  
  Та снова выглядела спокойной, и Бернард озадаченно подумал, уж не померещился ли ему страх в ее глазах. Лина прошла за ширму и стала рядом с ассистентом. Ее лицо не только не было испуганным, а скорее мрачным и даже решительным. Маску она почему-то не надела, и та болталась у нее под подбородком. Бернард неожиданно вспомнил, что однажды сказал ей, что у нее самые красивые губы из всех, что ему довелось видеть, и самые вкусные, что довелось попробовать. Сказал тогда вполне искренне... Идиот.
  
  - Попробуйте поднять ноги, - приказала она.
  
  Бернард честно попытался.
  
  - Ничего не поднимается, - с легкой издевкой сказал он.
  
  - Хорошо, - пробормотала анестезиолог, глядя в монитор. Что отображается на экране, Бернарду видно не было.
  
  Внезапно его икру кольнуло что-то острое, он вздрогнул от неожиданности.
  
  - Так больно? - быстро уставилась на него Ангелина, подозрительно прищурившись.
  
   "Не дождешься!" - тут же рассердился Бернард.
  
  - Нет, - отрывисто сказал он.
  
  Почти в ту же секунду кольнуло выше; на этот раз он был готов к пакостям и не дернулся.
  
  - А так? - спросила Лина. Глаза ее были такими же колючими, как та иголка, которой она ткнула ему в ногу. (Бернард не видел орудие пытки, но почему-то был уверен, что это игла.)
  
  - Нет.
  
  - Здеся иссё проверьте, - подал голос доктор Ли. - Била реакция.
  
  Игла вновь вонзилась в икроножную мышцу, и Бернард едва не выругался вслух.
  
  - Что-то чувствуете? - уставились на него вопрошающие глаза с искорками злорадства.
  
  - Нет, - хладнокровно солгал Бернард.
  
  - Это рефлекс, - пояснила ассистенту Ангелина.
  
  Больно ему или нет, Бернард не понимал. Казалось, сознание раздвоилось - часть разума убеждала его, что он ничего не чувствует, и все это лишь обещанные тактильные ощущения, лишенные компоненты боли. Но другая половина, темная и загадочная, как оборотная сторона Луны, знала, что ему больно. И чем больше Бернард смотрел на Ангелину, тем вернее ждал боли. Тут же был и третий участник - супервайзер BARNY, наблюдающий за первым и вторым сознанием Бернарда почти равнодушно, с научным любопытством: кто победит, верящий в анестезию или не верящий?
  
  В тактильных и прочих переживаниях недостатка не было - Бернард чувствовал, как ногу выше и ниже колена обмотали чем-то плотным, вроде бинта, бедро крепко пережал жгут, и по коже снова потек йодопирон. Ведьма кольнула его еще дважды, уже повыше; Бернард снова не прореагировал внешне, но чертов экран что-то отобразил, и на лице Ангелины мелькнуло недоумение.
  
   "Скажи им, что всё чувствуешь!" - завопил Бернард-неверующий.
  
   "Ни черта ты не чувствуешь, мнительный дурак! - возразил Бернард-верующий. - А даже если чувствуешь, неужели позволишь, чтобы эта дрянь радовалась униженным просьбам о помощи?"
  
   "Ты не сможешь обмануть приборы. Ведьма мониторит твой страх и боль! - крикнул первый. - Дыхание, давление, ЧСС, электроэнцефалограмма и черт знает, что там еще!"
  
   "Я могу. Я Бернард Майер. Моими чувствами управляет Разум. Это не сложней, чем обмануть полиграф", - сказал супервайзер BARNY.
  
   "Когда я закончу считать до десяти, мои сенсорные рецепторы потеряют чувствительность. Когда я дойду до десяти, мои ноги онемеют. Пока я считаю, боль уменьшается, отступает и исчезает полностью. Отсчет пошел. Один. Два. Три. Четыре..."
  
  - Показатели в норме, - сказала наконец Ангелина, повернувшись к Рогге. - Анельгезия адекватная. Можно приступать.
  
  - Чудненько, - возрадовался хирург.
  
   Пять. Шесть. Семь.
  
  - Если будут какие-то неприятные ощущения, сразу дайте знать, герр Майер, - голос Ангелины стал вкрадчивым, притворно-ласковым. - Возможно, понадобится дополнительная коррекция.
  
   Восемь. Девять...
  
   "Что-что? Порадовать тебя криками, садистка?! Запросить пощады?" - взбесился Бернард, испортив удачно начатое самообезболивание.
  
  - Всё прекрасно, - изобразил улыбку он. - Чувствую себя зрителем в кинозале. Вот только фильм еще не начался.
  
  Монитор, висящий в изголовье операционного кресла, был многообещающе черным, как квадрат Малевича.
  
  - Погодите, сейчас установим софиты, - голова Рогге исчезла за ширмой.
  
  В ту же секунду ногу Бернарда прошила резкая боль; что-то теплое и скользкое потекло по коже - и нет, это был не йодопирон!
  
   "Мне не больно. Это иллюзия. Мне не больно. Я спокоен. Я дышу ровно... О, боже!"
  
  Вцепившись руками в подлокотники кресла, Бернард уставился в темный экран, визуализируя замедляющиеся сокращения собственного сердца. Под кожу чуть выше колена безжалостно и неотвратимо ввинчивалось что-то твердое и толстое, с тупым наконечником. Чертов артроскоп, понял он. Фильм "Без наркоза". Триллер, хоррор, драма. Впечатлительным особам просьба немедленно покинуть зал.
  
  - Доктор Блянк, - вдруг обеспокоенно сказал ассистент, понизив голос. - Это разве был не скасьок давлень?
  
  - Доктор Ли, а давайте каждый будет заниматься своим делом, - резко оборвала Ангелина.
  
   "Не мешай мне наслаждаться, мелкий гаденыш", - перевел Бернард.
  
  На экране монитора перед его глазами внезапно возник белый круг. Фильм "Без наркоза" имел особый формат.
  
  - Все в порядке, герр Майер? - поинтересовался режиссер Рогге из-за ширмы.
  
  Если порядком можно назвать ворочающийся в ноге стержень световода, то порядок был полный. Бернарда затошнило.
  
   "Если меня вырвет на радость этой суке... Ну уж нет!"
  
  - Все хорошо, - сказал он, стараясь дышать глубоко и размеренно. - Проблема в том... я знаю, что вы делаете, доктор. И как это выглядит не на экране, а... Не знай я, что происходит... не реагировал бы вовсе. К сожалению, я успел ознакомиться с ходом операции... довольно детально. Думаю, вы мониторите мою эмоциональную реакцию, доктор Бланк, - он улыбнулся Ангелине так снисходительно, как только мог.
  
  Ангелина слегка покраснела, от досады, злости или чего-то еще - Бернард не уловил. Ее губы зло дернулись, будто она что-то хотела сказать. (Вероятно, пояснить наглому пациенту, что кто-кто, а Гордость Клиники уж как-нибудь, да разберется в его жалких реакциях.)
  
  - "Во многом знании много печали", - пробормотал Рогге, старательно елозя стержнем в суставе - очевидно, в поисках оптимального ракурса для съемок триллера. - Напрасно вы углублялись в подробности, умножая скорбь и всякую чертовщину... И когда это вы успели?.. - с ноткой сарказма заметил он. - Я вот не успел супруге позвонить, сообщить, что имею честь оперировать ее обожаемого кумира, господина Бернарда Майера.
  
   "Приехали, - мысленно ужаснулся Бернард. - Так вот какого джокера ты держал в рукаве!"
  
  BARNY мгновенно включила поиск. Никакой фрау Рогге в памяти не обнаружилось.
  
  - Ну вот зе, опять скасьок, - укоризненно сказал Ли.
  
  - Несущественный, - буркнула Ангелина.
  
  Бернард выжидающе смотрел на ширму, за которой скрывался Рогге. Враг номер два! Хирург-мститель, обманутый муж! (Господи, ну что плохого было в милом, безвредном, симпатичном докторе Кляйне?!)
  
  - Я знаком с фрау Рогге? - осторожно спросил он.
  
  - Полагаю, да, - мурлыкнул хирург. - Нет, она носит свою фамилию. Барбара Меерхоф, ведущая телепередачи "Откровенно говоря".
  
   "Попал", - обреченно подумал Бернард, знакомый с красавицей-ведущей более чем хорошо. Насколько хорошо можно было познакомиться в промежутках между телеэфиром, несколькими поездками на его городскую квартиру и прощальным романтическим свиданием в аэроклубе.
  
  Рогге вынырнул из-за перегородки. Глаза его Бернарду не понравились.
  
   "Откровенно говоря, я не в восторге от вашего знакомства", - мрачно сказали Глаза и вновь скрылись за ширмой.
  
  Бернард также был не в восторге. Особенно сейчас.
  
  Ногу снова обожгло болью, теперь с другой стороны от коленной чашечки. Сердце предательски прыгнуло в груди, тело покрылось нехорошей испариной.
  
   "Мне не больно. Это фантомная боль... Ее не существует".
  
  Он перевел дух и мельком глянул на Лину - та смотрела в экран с каким-то непонятным любопытством, заломив бровь. Ассистент молчал, на сей раз действительно занятый чем-то другим.
  
  Острую боль сменила тупая и давящая, почти невыносимая.
  
   "Канюля? Зонд?" - Бернард чувствовал, как неумолимо проталкивается сквозь рассеченную плоть наконечник какого-то омерзительного инструмента.
  
   "Когда я закончу считать до десяти, мои сенсорные рецепторы потеряют чувствительность. Когда я дойду до десяти, я... свихнусь к чертовой матери!"
  
  Так, он о чем-то говорил с Рогге... Ах да. Барбара, Барбара... Дура редкая, но сиськи восхитительные. У такого неглупого человека, как Рогге, такая безмозглая баба... Впрочем, добрая.
  
  Мысль о том, что Рогге способен причинить ему вред, показалась абсурдной. Почему, Бернард не знал и сам, вернее, был сейчас не в состоянии проанализировать, как пришел к такому заключению.
  
  - У вас замечательная жена, доктор, - он попытался считать в уме сердечные удары, но сбился. - Умная, красивая, талантливая... Но ведь публичность - медаль с двумя сторонами... Как вы относитесь к ее профессии, если не секрет? Подозреваю, это нелегко.
  
   "Какого дьявола я ему это говорю? - тут же пожалел он. - Нет, меня таки пришибло скополамином!"
  
  - Ненавижу телевидение, - буркнул хирург, явно не желая развивать тему. - У меня своя киностудия. Вот, давайте поглядим, что тут у нас на сцене.
  
  Бернард покорно поглядел. На экране дебютировал блестящий крючок, снующий в загадочной белой пещере - синхронно с терзающей болью в колене. Зонд, безрадостно догадался Бернард. Значит, осталась третья дырка. Для дренажа. А потом...
  
  Что потом, думать не хотелось. Ему казалось, за последние дни он так свыкся с болью, что почти перестал ее воспринимать, но у мерзавки обнаружились новые грани.
  
  Его опять затошнило. "Три маленьких безболезненных прокола!"
  
   "Держись, Берни", - вдруг сказал голос, который он не слышал много, много лет - ни в реальности, ни в собственном разуме. Мягкий, тихий голос человека доброго, безвольного и никчемного... Голос отца.
  
  По экрану BARNY проплыла картинка - он, семилетний мальчишка, сидит в коридоре клиники вместе с папой. Ладони липкие... Кровь, дурацкая кровь. Рубашка заляпанная, и штаны не лучше. Мама его убьет! Под стулом густые алые капли. Он зачем-то размазывает их носком ботинка. Ого, ну и кровищи натекло. Не может быть столько в носу! Наверное, это прямо из сердца льется. Теперь он умрет. Так будет лучше для всех... Нет, он не хочет, не хочет, не хочет!
  
   "Держись, Берни!"
  
  Брат столкнул его с лестницы. Мать так никогда и не поверила, что малыш Эдди спихнул его в пролет. Да разве она когда-нибудь слушала, что он говорит?
  
   "С ума сошел? - поразился себе Бернард. - Думай про сиськи Барбары!"
  
  Обнаженные крупные груди с бледно-розовыми сосками всплыли перед его внутренним взором, как тронутые рассветным солнцем египетские пирамиды в мареве пустыни, но в ту же секунду колено вспорола новая боль, острая и жгучая, как жало гигантской осы, и картинка рассыпалась. Бернард закусил губу и уставился в экран, не видя ничего, кроме белой луны в шевелящихся пятнах. Он с ужасом ощутил, что начинает дрожать и почти ничего не может с собой поделать.
  
  - ... видите, какое безобразие, дорогой коллега, - донесся ворчливый голос хирурга. - Это все надо вымыть... Хуже торфяного болота!
  
   "Я спокоен. Все хорошо. Все правильно".
  
   "Чушь... Всё неправильно. Всё!" - его руки сжали тисками подлокотники кресла, но это не помогало. За перегородкой негромко зажужжал какой-то прибор, Бернард хотел спросить, что это, но вдруг подумал, что если откроет рот, у него начнут трястись губы. Он закусил зубами щеку изнутри с такой силой, что почувствовал во рту вкус металла, но отвлечься не мог.
  
  Мысли начали путаться. Он вспомнил, что считал себя способным выдержать пытки. С чего он это взял, самонадеянный идиот? Болото было тут как тут, но вовсе не сгустками крови в коленном суставе. Собственный разум представился Бернарду кровавой кашей, густой и вязкой; в месиве плавали обломки и осколки мыслей, ненужных, бессвязных, бесполезных, как мусор. Святое дерьмо, и он еще учил кого-то трансовым состояниям? Хорошо входить в измененное состояние сознания, комфортно расслабившись в кресле... Вот только не в операционном!
  
  Он хотел посмотреть на Ангелину, но для этого надо было повернуть голову. Нет, лучше не шевелиться. Казалось, любое лишнее движение добавит в кашу боли новый компонент.
  
   "Что такое БОЛЬ, Бернард? - включился супервайзер BARNY. - У тебя есть шанс получить уникальный опыт. Пройди через это. Как идут через лес. Ты можешь".
  
   "Не могу! Не хочу! - неимоверным усилием воли Бернард пытался сдержать охвативший его отвратительный тремор. - Она меня съедает! Подчиняет себе, тварь! Я должен думать о чем-то другом, но... Я не могу!"
  
   "Она отбирает всё твое внимание? Хочет, чтобы ты думал о ней одной? Боль похожа на эгоистичную женщину, не так ли? - спросил супервайзер. - Женщину, которая желает обладать тобой, подчинить себе, поглотить без остатка. Забрать твой разум, тело и душу, время и силы... Сожрать тебя целиком, заменить собой весь мир. Что ты делаешь с такими?"
  
   "Ухожу. Улетаю со скоростью пули. Но я не могу уйти от ЭТОЙ!"
  
   "Можешь. Если не отдашь ей свой разум. Игнорируй ее. Она реальна настолько, насколько ты впускаешь ее в себя".
  
   "Иди к дьяволу! Студентам рассказывай сказки! Дуракам наивным! Это невозможно! Она... она часть меня!"
  
   "Ты ей это позволил".
  
  - Как вы себя чувствуете, герр Майер? - раздался вполне реальный голос над ухом. Голос садистки Лины. Бернарду померещилась в нем нотка беспокойства. Волнуется, что ему недостаточно больно?
  
  Белую луну на экране монитора заслонило круглое женское лицо в зеленой шапочке. Маску мерзавка надеть так и не удосужилась. Глаза Лины, широко распахнутые, смотрели на Бернарда в упор, и были сейчас какими угодно, но не равнодушными.
  
  Бернард проглотил кровь во рту.
  
  - Хорошо, - отрывисто сказал он.
  
  - Никаких неприятных ощущений? - с сомнением спросила Ангелина.
  
  - Абсолютно, - Бернард попытался улыбнуться. Что из этого вышло, было неведомо. Губы не затряслись, и на том спасибо.
  
  - У вас в самом деле никогда не было перепадов давления или нарушения сердечной деятельности? - теперь ее беспокойство ни с чем нельзя было спутать. - Тахикардии, например?
  
   "Уже спрашивали, черт бы вас всех взял!"
  
  - Бывает, - сквозь зубы сказал Бернард, страстно желая отшвырнуть от себя лживо-заботливую дрянь, чтоб отлетела в угол операционной и больше не лезла с глупостями. - После хорошего секса... Сердце стучит, как... В общем, быстро стучит, доктор Бланк. Давление не мерил, знаете ли.
  
  Голубые глаза, зеленоватые сейчас из-за цвета униформы и шапочки, из тревожных превратились в рассерженные.
  
  - Понятно, - буркнула Лина, поджала губы и, наградив Бернарда убийственно-осуждающим взглядом, удалилась к своему монитору.
  
  - Что там такое? - спросил из-за ширмы Рогге.
  
  - Сто сорок на сто, ЧСС сто десять, вот что такое, - доложила Ангелина. - Вероятно, индивидуальная реакция. Вдобавок, скополамин.*
  
  Режиссер Рогге вынырнул из-за кулисы.
  
  - Сколько-сколько? - тихо и угрожающе спросил он. - Где в таком случае сигнал, скажите на милость?
  
  Ангелина моргнула, быстро тронула пальцем клавиатуру и застыла, покусывая губу и глядя на дисплей; в невидимых динамиках раздалось тревожное попискивание.
  
  - Показатели в целом не критичные, - пробормотала она. - Подключить Сашу?
  
  Рогге настороженно всмотрелся в лицо Бернарда.
  
  - Что за Саша? - спросил тот.
  
  - Наш кардиолог Александр Бланк.
  
  - На кой черт?
  
  - На всякий, - сказал Рогге, разглядывая его с задумчивым прищуром. - Не нравитесь вы мне, герр Майер.
  
  - Я так и понял, - буркнул Бернард.
  
  - Много вы поняли, - раздосадованно фыркнул хирург. - Уж больно веселый у вас пульс, коллега. Я бы поостерегся списывать всё веселье на "Аэрон". Кардиолог не помешает.
  
   "Они хотят позвать еще кого-то, - сообразил Бернард. - Значит, не замышляют ничего предосудительного... Неужели я все выдумал?"
  
  - "Аэрон"? - переспросил он, заталкивая в мысленную корзину "Параноидальный психоз". (Смахивающий на слизняка Психоз лезть в корзинку не хотел и тревожно зыркал по сторонам глазками на стебельках.)
  
  - Вам не сказали? - дернул бровью Рогге. - Доктор Грау настояла на проведении хроматографического анализа. Результаты подтвердили, что это с высокой вероятностью скополамин, входящий в состав препарата "Аэрон". Таблетки от укачивания. Кто вам их выписал, хотелось бы спросить... И в каком же чудовищном количестве надо было их принять, чтобы улететь к чертовой матери без Люфтганзы?
  
  - Впервые слышу про "Аэрон", - пробормотал Бернард, в эту секунду почти счастливый от того, что Рогге не ковыряет его колено. - Меня никогда не укачивает. И нет, у меня все нормально с сердцем. Не надо звать кардиолога.
  
  - Звать? - удивился Рогге. - Речь о кардиомониторинге онлайн. Да, подключайте Александра, - кивнул он Ангелине.
  
   "Вот оно что... Я отстал от жизни, - мрачно подумал Бернард. - Значит, присутствие живого свидетеля отменяется. Рано обрадовался, дурак".
  
  Отпустившая было боль возвращалась. Возвращалась неотвратимо и неуклонно, с новой силой, жаром и страстью обладания. Ненасытная, злая, требующая внимания.
  
   "И на сколько меня хватит?.."
  
  - Как ощущения, герр Майер? Все хорошо? - с подозрением спросил Рогге.
  
  Бернард вдруг проникся к себе таким отвращением, которого не испытывал никогда прежде. Какого черта он подозревает всех вокруг в дурных намерениях? Какого черта жалеет себя, бедного мальчика, истерзанного болью? Этого мальчика не существует! Не здесь, не сейчас! Есть он, Бернард Майер. Мужчина, взрослый человек, черт бы его, идиота, побрал!
  
  От злости на себя в голове прояснилось.
  
  - Не волнуйтесь, доктор. Все прекрасно, - он улыбнулся, и на этот раз знал, что получилось. - Не имею представления, почему у меня такое давление и пульс. Думаю, доктор Бланк права, это индивидуальная реакция на препарат... И на новизну ощущений и обстановки. Первая операция в моей жизни, как-никак.
  
  - Знаете, что меня удивляет? - задумчиво сказал Рогге. - Вы на удивление адекватны, герр Майер. Когда я сказал об обратной связи, то вовсе не имел в виду конструктивные разговоры. Смешно и думать! Так или иначе под маркаином происходит угнетение сознания, мы обычно рады кивкам головы и мычанию, означающим позитивную или негативную реакцию, но вы... - он повернулся к Ангелине: - Что мы использовали для премедикации?
  
   "Мы, - мельком подумал Бернард. - Вот она, работа в команде. Будто ты видел, что за дерьмо мне вкатал придурок Тоби".
  
  - Дормикум, - буркнула анестезиолог.
  
  - Не оправдал надежд? Простите, доктор. Что-то не мычится сегодня, - сказал Бернард.
  
  Рогге рассмеялся.
  
  - Знаете, я начинаю понимать, что Барбара в вас нашла, - он снова нырнул за ширму. - Вот только не знаю, как это называется.
  
   "Зато я знаю, - из-за монитора сверкнули злобой глаза Ангелины. - Сукин сын, вот как!"
  
   (По-другому ее взгляд Бернарду расшифровать не удалось.)
  
  - Бросьте, доктор, - пробормотал он. - Ничего она во мне не нашла, поверьте. Ничего, кроме простого участия, и никого, кроме внимательного слушателя. Знаете, многие мои клиентки очень страдают от того, что мужья не имеют для них времени. Внимание всего населения страны не заменит Барбаре внимание одного-единственного мужчины... Ваше, герр Рогге. Ваше и ничье другое.
  
  Рогге разогнулся - с каким-то инструментом в руке. (Инструмент нехорошим образом походил на дрель.)
  
  - Вы правы, коллега... - пробормотал он. - Я слишком люблю свою работу. Она забирает не только мое время... Меня всего, с потрохами. Но нет, я не намерен жертвовать тем, что мне дорого! - с вызовом прибавил он, взмахнув "дрелью".
  
   "Поэтому ты мне и нравишься, приятель", - послал ему понимающий взгляд Бернард.
  
  Рогге слегка улыбнулся. В его лице явственно читалось облегчение.
  
   "Что он от меня ждал? - подумал Бернард, с нарастающей неприязнью разглядывая "дрель". - Зачем инициировал разговор о своей жене во время операции? Надеялся, что под наркозом я не смогу солгать? Ха!"
  
  Голова хирурга вновь скрылась за перегородкой.
  
  - Шейвер, четыре и два... на шестьсот оборотов, - услышал Бернард. - Черт возьми, кто постоянно сдвигает педаль? Или у нее ноги есть?
  
  - Ви сами сдвигай, - робко сказал ассистент. - Только что.
  
  - Да не выдумывайте! - возмутился Рогге. - А эту рукоятку тоже я сюда положил? Я же сказал, уберите ее, чтоб глаза мои ее не видели! Где моя любимая, стерлинговская? И кусачки опять не те, что я просил. Что за люди...
  
   "Как механик в гараже", - мелькнуло у Бернарда.
  
  Некстати нарисованную воображением Гаражную Чупакабру пришлось отправить в корзину, мельком разглядев только вздыбленную шерсть и грязный комбинезон.
  
  Он вспомнил об Аише, но предаться воспоминаниям было не суждено.
  
  Что-то пискнуло, зажужжало, и вдруг в колено вгрызлась такая чудовищная боль, что у Бернарда почернело в глазах. Потрясенный, он не мог ни шевельнуться, ни закричать, отказываясь понимать, что такое возможно.
  
  - Саша, гемодинамика! - как сквозь туман, донесся испуганный женский голос.
  
  - Вижу-вижу, - сказал кто-то. - Странные вещи творятся в Поднебесной... Лидокаин струйно приготовьте. Нет, пока не вводите. Я сейчас буду.
  
  - Герр Майер, с вами все в порядке?
  
  Ответить Бернард не мог, почти перестав понимать, где он и что происходит. В висках лихорадочно стучали молоточки, шум в ушах перекрывал звуки.
  
  - Доктор Блянк, а ви уцитываль его роста? Роста больсяя, метра девяносто восемь**, - тревожно сказал кто-то.
  
  Доктор Ли, вспомнил Бернард. Рост? При чем тут его рост? Китайцу не нравится? Если взять двух китайцев и поставить друг на друга... Если взять двух китайцев...
  
  Где-то настойчиво пищал противный сигнал зуммера.
  
  - Да все я учла! - раздался крик над ухом.
  
  Лина зачем-то глядела ему в глаза, оттянув одно веко дрожащими пальцами.
  
  - Подтверди адекватность блокады, - сказал тот же незнакомый голос с ноткой беспокойства.
  
  Вибрирующее жало внезапно затихло. Тяжело дыша, Бернард молча смотрел сквозь Лину, не думая ни о чем, кроме благословенного облегчения. Что-то щекотно ползло по лбу и вискам, добралось до глаз и теперь щипало, как едкое мыло.
  
  - Бернард! К-как ты себя чувствуешь? - у Ангелины тряслись губы.
  
  Он не сразу понял, что она спрашивает. Что-то про китайцев?
  
  Лина повторила вопрос. Бернард скорее прочел по губам, чем услышал.
  
  - Хорошо, - выдохнул он. - Всё хорошо.
  
  Протянув руку, она вытерла чем-то мягким его лоб. Бернард моргнул и обнаружил, что больше ничего не щиплет.
  
  - Хорошо? Никакого дискомфорта? - Лина смотрела на него непонимающими круглыми глазами. - Попробуй поднять правую ногу. Нет? Пальцами пошевелить... Нет?
  
  Бернард мотнул головой, о чем тут же пожалел: лицо Ангелины на мгновение куда-то уплыло, чтобы вернуться вместе с тошнотой и отвратительной мелкой дрожью. Внезапно в его голый бок вонзились ногти, он ощутил их через перчатку. В распахнутых глазах Лины с испуганными зрачками метался невысказанный вопрос.
  
   "Она не понимает, больно мне или нет... Опять проверяет", - отстраненно подумал Бернард. Догадка его немного взбодрила.
  
  - Ты вспомнила, как меня зовут, - прошептал он, не показывая, что чувствует ведьминские коготки. По сравнению с тем, что он пережил только что, это было лаской. - Наконец-то.
  
  Лина отдернула руку, будто обожглась.
  
  - Абсурд какой-то, - пробормотала она и опять бросилась к своему монитору. - Что это такое?
  
  - Это я у тебя хочу спросить, - сказал невидимый голос. - Кардиодепрессивного эффекта с самого начала не было, что интересно.
  
  - Необычайно интересно, - буркнул Рогге, очевидно, недовольный тем, что вынужден был прервать процесс. - Наш дорогой друг себя хорошо чувствует, не жалуется, блок в порядке. Продолжать или?..
  
  - Продолжайте! - прорычал Бернард. - Все нормально!
  
  Унизительное осознание того, что он не контролирует свои реакции, было хуже всякой боли.
  
   "А ты уверен, что это реальная боль? - ожил супервайзер. - Сколько тебе сделали проколов, два или три? Не знаешь? Испугался инструмента в руках Рогге? Зачем ты полез читать, что такое шейвер? Замечательное изобретение, разве нет? Ты уверен, что эта боль не плод твоего воображения? Ты ждал боли, так? Мысль материальна".
  
   "Мои нервные рецепторы тоже материальны! - возмутился Бернард. - Самое время поразмыслить, что первично, курица или яйцо!"
  
   "Лучше поразмысли, почему у кардиолога та же фамилия, что у Лины. Почему они на "ты"? Если это не однофамилец и не брат, то, вероятней всего, муж".
  
   "Ясное дело! Я в аду, и все обманутые мужья тут как тут".
  
  Странно, но в аду было холодно. Он чувствовал, что начинает стучать зубами и трястись в ознобе. Может, попросить у чертей одеяло?
  
  За ширмой раздалось знакомое жужжание. Бернард глубоко вздохнул и поборол малодушное желание зажмуриться покрепче.
  
   "Держись, Берни. Это скоро закончится. Это не может быть вечно".
  
  Он опять вцепился в ручки операционного кресла. Внезапно что-то треснуло, его правая рука резко сорвалась, потеряв опору, хотя продолжала держаться за что-то.
  
  - Господи боже! - ахнула Лина, прежде чем Бернард понял, что произошло. - Кресло сломалось! Опорная ручка! Профессор, вы такое видели?
  
  - Какая ручка? - высунулся из-за перегородки хирург. Его выразительные брови удивленно выгнулись. - А я думал, она стальная. Вот обманщики! Поставляют нам черт знает что в последнее время. И всюду так. Я на днях в спортзале тренажер сломал. Сталь, одно название! Герр Майер, да бросьте вы ее на пол, - сказал он, заметив, что Бернард по-прежнему держит в руке обломок. - Прошу прощения. Странно, кресло новое, прекрасной фирмы.
  
   "Ты не знаешь шутку "Здесь был Майер"", - мрачно подумал Бернард.
  
  - Это я прошу прощения, - он посмотрел на обернутую полиуретаном трубку и вздохнул. - Я не хотел.
  
  На него вдруг навалилась необъяснимая слабость. Будто вместе с проклятой ручкой в нем тоже сломалось что-то. А может, импульсивное движение отняло у него остаток сил.
  
  В этот раз боль не взорвала мозг. Он снова ощутил мучительную вибрацию в колене, но боль показалось ему далекой и приглушенной. Может, Рогге отрезал ему ногу и забавляется с ней отдельно от всего остального тела?
  
  - Тут немного осталось, - сказал хирург, глядя на свой дисплей. - Видите, какой у нас симпатичный пылесос, герр Майер? Дробит костный фрагмент и тут же всасывает частицы. Чистота, красота.
  
  Разглядеть, как красиво вращается в суставе лезвие шейвера на шестьсот оборотов, Бернарду не удалось. Белая луна на экране перед его глазами неотвратимо мутнела, теряя очертания. К горлу опять подступила тошнота и противная изжога.
  
   "Главное, чтобы меня тут не вырвало, - смутно подумал он. - Хотя... Какая разница".
  
  На мгновение ему показалось, он куда-то падает, проваливается вместе с креслом. В висках снова стучало, быстрее и быстрее, будто кто-то вбивал ему в голову мелкие гвозди.
  
  - Бернард, как вы себя чувствуете? - сквозь нарастающий шум разобрал он.
  
  - Хорошо... Сколько можно... спрашивать? - пробормотал он, тупо глядя на монитор, где белая луна путалась в дымчатых облаках.
  
  - Артериальное восемьдесят, пульс сто сорок...сто сорок три... - сказал кто-то. - Что за шутки, ребята? У вас все исправное? Да я вижу, что адекватный... Графики, как при коллапсе. Бред какой-то...
  
   "Опять у них что-то сломалось", - подумал Бернард, глядя на угасающую луну. Что у него в руке такое тяжелое? Ах да, это сказали выбросить.
  
  Он разжал кулак, но звука падения не услышал.
  
  - Артериальное семьдесят, пульс сто сорок пять, - вынырнул из тумана чей-то далекий голос.
  
  - Лидокаин струйно!
  
  Как же холодно... Надо все-таки попросить у чертей одеяло.
  
  - Саша! Шестьдесят пять, сто пятьдесят!
  
  - Тоби, что стоишь! Лидокаин! Быстрее, черт бы тебя взял!
  
  - Артериальное, обвал!
  
  - Бернард, вы меня слышите?
  
  Ответить оказалось труднее, чем он думал. Как и понять, каким образом невидимый доселе кардиолог материализовался перед ним во плоти. Лицо его было близко, но черты расплывались, как блеклая акварель. Еще одна уплывающая луна с провалами глаз.
  
  - Да.
  
  Шевелящаяся тьма сгустилась, в ушах шумело.
  
  - Повторите, что я сейчас сказал.
  
   "На кой черт?"
  
  Говорить не хотелось.
  
  - Вы... сказали... повторить, что вы сейчас сказали.
  
  - О господи. А до этого?
  
   "Если я сейчас отключусь, значит, я проиграл, - неожиданно понял Бернард. - Я не имею права!"
  
  - До этого вы... спросили, слышу ли я вас, - пробормотал он, отчаянно сопротивляясь неимоверной слабости. - Еще до этого вы сказали... "лидокаин струйно". У вас тут полтергейст. Кресла ломаются, приборы ерунду показывают.
  
  Перед глазами немного прояснилось. Теперь он видел лицо кардиолога. Удивленное и растерянное. Смешной у Лины муж. Похож на хомяка.
  
  - Артериальное восемьдесят! ЧСС опять сто сорок! - Ангелина вдруг рассмеялась истеричным визгливым смехом. - Полтергейст! Аха-ха!
  
   "Играть, проиграть... Кому ты лжешь? - неожиданно ясно сказал внутренний голос. - Ты боишься заснуть и не проснуться. Не увидеть Анику. Не успеть сказать ей, что ты не хотел... Что ты был неправ".
  
  Аника. Каждый удар сердца - Аника.
  
  Аника, Аника, Аника. Тише, тише, Аника.
  
  - Не надо лидокаин, - сказал Бернард, с трудом ворочая языком. - Дайте мне три... Три минуты, доктор. Если ничего не изменится... Тогда делайте то, что считаете нужным.
  
   "Когда я досчитаю до десяти, мое давление и пульс нормализуется. Пока я считаю, ко мне возвращается полный контроль над моим телом. Каждый вдох и выдох возвращает мое сердце в оптимальный режим. BARNY запускает восстановление системы. Отсчет пошел. Один. Два. Три. Четыре..."
  
  Он уже знал, что лидокаин не понадобится.
  
   _______________________________________________________________________________________________________________________________
  
  * Передозировка скополамина может вызвать тахикардию.
  
  ** При проведении спинальной анестезии рост пациента имеет значение - для высокого человека средней дозы анестетика может быть недостаточно, и блок будет неадекватным.
  
  Для справки: самым частым осложнением при спинальной анестезии является брадикардия (пульс падает до 40 уд./мин, давление повышается), когда блок слишком высокий - нарушается работа сердца. Напротив, тахикардия (когда пульс взлетает выше 90 уд./мин, артериальное давление падает) - редкое явление при спинномозговой анестезии и может быть как признаком отсутствия или неадекватности блока, так и реакцией организма на анестетик. Тахикардия может возникнуть автономно, в результате психического стресса, если премедикация не проводилась или не была успешной (Дормикум в данном случае явно не был эффективен). Передозировка скополамина накануне операции даже при отсутствии вещества в крови могла вызвать нарушения работы сердца. Тахикардия также является симптомом шока (коллапса) - травматического, гиповолемического, кардиогенного, анафилактического и пр. Лидокаин струйно (в/в) нормализует сердечную деятельность.
  
  
***
  
  
Глава 19. Средство от тошноты
  
  Неженским рывком Фрида распахнула дверь дамской уборной - так, что хлопнуло об стену. Стоящая у зеркала Юдит нервно дернулась, выронила из рук сумочку, и по полу с шорохом разлетелись маленькие серебристые пластинки, как карты по покерному столу.
  
  Юдит присела на корточки и принялась их собирать.
  
  - Прости, я тебя напугала! - Фрида бросилась на помощь, но не успела - Юдит с проворством фокусника сгребла загадочные пластинки и затолкала в сумку.
  
  - Ничего страшного, - быстро сказала она. - Вы тут с Моникой что, ночное дежурство хотите устроить?
  
  Юдит сидела, прижав к груди сумочку и глядя на Фриду снизу вверх. Кукольные губы улыбались, но черные блестящие глаза смотрели настороженно, будто ждали подвоха. На левой щеке Юдит багровело маленькое пятно, похожее на синяк. Фрида слишком устала, чтобы спрашивать, не попала ли она в очередную аварию, и услышать в ответ свежую дозу вранья.
  
  - Какое там дежурство, - она вздохнула. - Я бы давно ушла. Но Мона ждет какого-то доктора Рогге, он должен сказать, как всё прошло. Не знаю, зачем тут торчать, все равно в палату сегодня не пустят. Узнать, что и как, и по телефону можно... Да и вообще, здесь лучшие врачи в городе, о чем волноваться?
  
  Фрида покривила душой. Она волновалась не меньше Моники, вдобавок злилась на себя за глупое волнение. Кто ей Бернард Майер, в конце концов? И эти полчища дамочек, таких же идиоток, как они с Моной... Несколько раз она порывалась на все плюнуть и уйти, бросив Монику в зале ожидания и послав Майера к чертовой матери, но стоило ей глянуть на лицо Моны, похожее на лик страдающего херувима, как невидимая рука совести возвращала ее назад, в нагретое от долгого сиденья кожаное кресло. Что особенно тревожило - за четыре часа ожидания благих вестей от докторов лакомка Мона не съела ни крошки, отказалась от любимых пончиков, сердито отвергла предложение пообедать в кафе, и за все время выпила только немного воды.
  
   "Ладно, с Моникой всё понятно, - подумала Фрида. - А что здесь забыла Юдит, ненавидящая Би Эм? Видно, Мона права. Юдит валяет дурака, как Криста, которая от избытка ненависти все накладные ресницы выплакала, ногти в стразах изгрызла, еще и спрашивала, не нужна ли Майеру ее кровь!"
  
  - А ты? - спросила она, подразумевая вопрос "зачем здесь торчишь?".
  
  Опомнившись, Юдит вскочила на ноги, перебросила сумку через плечо и озабоченно уставилась в зеркало на свое кукольное отражение.
  
  - Я уже ухожу, сколько можно тут париться, - она взбила свои и без того пышные волосы, прикрыв прядью синяк на скуле. - Эгона жду, пойдем прогуляемся.
  
  - Ну и правильно... - пробормотала Фрида. - Скажи ему спасибо, он всем нам очень помог. Единственный, от кого был толк в этом курятнике. Черт, не в смысле петух... ну ты поняла.
  
  Юдит рассмеялась. Звонкий кукольный смех прозвучал странно и резко, отразившись от кафельных стен.
  
  - Ладно, пока, - сказала она.
  
  - Пока, - Фрида сделала шаг к кабинке. Под ногой что-то хрустнуло.
  
  Недолго думая, она наклонилась и подобрала с пола невесомую серебристую пластинку - упаковку от лекарства. "Аэрон", - прочла она прежде, чем цепкие пальцы Юдит выхватили находку у нее из рук.
  
  - Пустая, - заметила Фрида, успевшая рассмотреть пластинку. Таблеток не было.
  
  - Ну да, выбросить надо, - Юдит смяла пластинку в кулаке. - Не мусорить же тут. Это мне врач прописал, от головы и тошноты, - сказала она. - Ну пока, я побежала.
  
  Дверь туалета захлопнулась за ней быстрее, чем Фрида успела сказать и слово.
  
   "Опять врет, - недовольно подумала Фрида. - Когда это она к врачу ходила? Наверное, колеса какие-то. Стимуляторы актерского мастерства. А лучше бы и впрямь от головы".
  
  
***
  
  Она вернулась в зал ожидания - наконец-то опустевший. Оказалось, визиты родственников и друзей дозволялись до семи вечера, но и ночью в корпусе хирургии толпились люди, их не гнали, хотя в палаты не допускали. Перспектива провести бессонную ночь в коридоре Фриду совершенно не вдохновляла, но проще было вырвать с корнем гигантский фикус, украшающий зал ожидания, чем вытащить из зала Монику Мюллер.
  
  Мона по-прежнему сидела в кресле, как приколотая на булавку большая бабочка, но что-то в ней изменилось, и перемены Фриде мгновенно не понравились.
  
  - Что такое? - без лишних слов спросила она.
  
  Мона смотрела в одну точку остекленевшим взглядом.
  
  - Он в палате в интенсивной терапии, - едва слышно сказала она.
  
  - Ну и что? - не поняла Фрида, разглядывая Монику с нарастающей тревогой.
  
  В ее всегда румяном лице не было ни кровинки. Кожа казалось серой, и даже пухлые ангельские щеки будто похудели и ввалились.
  
  - Не здесь. В отделении кардиологии, - прошептала Мона и закрыла глаза. - Нет, доктор сказал, все позади, все хорошо.
  
  Из-под пушистых ресниц выкатилась слеза, сбежала по бледной скуле и исчезла под подбородком, оставив на щеке блестящую дорожку. Эта одинокая слеза показалась Фриде ужасней всех бурных ручьев, которые проливала ее чувствительная приятельница.
  
  Неожиданно для себя Фрида разъярилась, как тигрица. Не думая, что делает, она обхватила увесистого херувима за плечи и одним рывком оторвала от кресла. Стой больничный фикус поближе, его могла бы постигнуть та же участь.
  
  - Вставай! - рявкнула она, встряхнув Монику, как большой тюфяк. - Расселась, дура! Чем ты ему поможешь, такая раскисшая? Скажи, чем? Идем! Мозги проветрим! Чай, кофе, еда!
  
  Встряска возымела действие. Мона по-поросячьи взвизгнула и вырвалась из захвата.
  
  - С ума сошла? - испуганно сказала она, таращась на Фриду. - Надорваться хочешь? Знаешь, сколько я вешу?
  
  - А как мне тебя отсюда вытащить? - сердито сказала Фрида, втайне тронутая забавной заботой. - На каталке? Давай угоню одну. Ты на нее ляжешь умирающим лебедем, а я переоденусь в форму медсестры и отвезу тебя в палату интенсивной терапии, пристрою рядом с твоим Бернардом, как так и надо. В карту впишем диагноз "Разбитое сердце".
  
  То, что действовало на детей в клинике Гремсдорфа, неожиданно сработало и с Моникой. Она рассмеялась сквозь слезы.
  
  - А форму медсестры где возьмешь?
  
  - Ради тебя я на все готова, - Фрида взяла Мону под руку; сопротивления не последовало. - Придется загнать в туалет зазевавшуюся сестру и безжалостно раздеть до белья, - сказала она, незаметно увлекая Монику вдоль по коридору. - Вот, например, идет какая-то... Нет, не мой размер. Даже не твой.
  
  Навстречу им, как тяжелая баржа по волнам, летела толстая дама в зеленой униформе. Она вихрем пронеслась мимо, но Фрида успела разглядеть ее лицо под съехавшей на бок шапочкой - бледное, перекошенное, с сумасшедшими мокрыми глазами.
  
  Они недоуменно переглянулись, Мона нервно хихикнула. Фрида облегченно вздохнула - лучше нервная Моника, глупая Моника, злая Моника - какая угодно, только не окаменевшая от горя Моника.
  
  - Ладно. Попьем кофе, перекусим и вернемся, - покладисто сказала Мона. - То есть я вернусь, а ты езжай домой.
  
  - Еще чего, - Фрида прижала к себе покрепче пухлый ангельский локоть. - А кто тогда угонит каталку?
  
   "Перекусит и одумается, - решила она про себя. - Еще чего, торчать здесь всю ночь. Будто Майеру от этого легче, когда кто-то страдает у него под дверью. Да плевать ему на всех нас!"
  
  Они вышли в главный холл, больше напоминающий терминал аэропорта, чем больничный вестибюль. Высокие своды подпирали тонкие колонны, с потолка свисали загадочные орбиты и светильники, похожие на НЛО. Несмотря на поздний час, по холлу сновал народ, все так же осаждая стойку администратора под светящейся летающей тарелкой. Миновав стеклянные двери, отделяющие стерильно-космический мир от мира гуляющих на воле организмов, Фрида почувствовала себя счастливым землянином, вернувшимся домой.
  
  - Боже, как хорошо, - она с блаженством вдохнула бодрящий воздух. - Свежие прохладные микробы, как мне вас не хватало!
  
  Моросил дождь, мелкий, как из пульверизатора. Мокрый асфальт блестел под фонарями, газонная трава серебрилась росой. Под ярко освещенным портиком было сухо, кресла и столики стояли и здесь, превращая главный вход в подобие открытого кафе. Людей под навесом было не меньше, чем в вестибюле.
  
  - Говорю тебе, это деловая встреча!
  
  Фрида обернулась, узнав голос Эгона и узрев его самое в компании Юдит, незаметно толкнула в бок Монику, но та смотрела куда-то в сторону.
  
  - Думаешь, мне хочется на ночь глядя тащиться в Мангейм? - Эгон вертел на пальце брелок с ключами.
  
  - Конечно, хочется, - сердито сказала Юдит. Она стояла спиной, не замечая ни Фриду, ни Монику. - Светишься от радости, как лампочка! Я не слепая!
  
  Фрида с любопытством воззрилась на Эгона. Светиться тот не светился, но весь его вид выражал беспокойство и нетерпение, начиная от взлохмаченных пшеничных волос и кончая пританцовывающими на месте ногами, норовящими сбежать.
  
  - Послушай, рыбка, - с досадой сказал он. - Мне некогда сейчас разбираться с твоим зрением, потом поговорим. Но одну вещь я тебе все-таки скажу, - он наклонился к ее лицу, колгейтовские зубы блеснули в злой улыбке. - Маленький полезный совет, заменяет три семинара Майера.
  
  Фрида навострила радары.
  
  - Не лезь в мужские дела, детка.
  
  - Задница ты! - взбесилась Юдит и с размаху огрела его своей сумочкой на ремешке. От удара сумка раскрылась, и на землю снова вывалилось содержимое - помада, ключи, банковские карточки и большое красное яблоко. Яблоко тут же бодро укатилось под инвалидную коляску какой-то старушки.
  
   "А где таблетки? - мельком удивилась Фрида. - Уже подлечилась?"
  
  - Пардон муа, - Эгон улыбнулся старушке, ловко извлек яблоко из-за колеса, вытер о свою белую рубашку и положил на колени старой леди. - Это вам, мадам. Само прибежало.
  
  Старушка расцвела и заулыбалась, как маленькая девочка.
  
  - Спасибо, - затрясла головой она. - Французы такие милые и романтичные. Не то, что наши мужчины.
  
  На суровых лицах стоящих рядом немецких сограждан франкофильство не отразилось.
  
  - Бездельники они и болтуны, - неодобрительно пробурчал старик в клетчатой фермерской рубашке. - Ты, Магда, как расселась в коляске королевой, так и к романтике потянуло. Всё от безделья, - он повернулся к угрюмому мужчине на костылях с ногой в гипсе: - Так вот, значит, берешь полкило известняка на килограмм суперфосфата, с карбамидом смешиваешь, ох и хорошая подкормка под осеннюю перекопку!
  
  Старушка вздохнула и стыдливо прикрыла яблоко дрожащей морщинистой рукой.
  
  Фрида очнулась, поискала глазами "француза" Эгона, соблазняющего яблоками невинных старух, но тот уже исчез. Юдит одиноко брела сквозь морось дождя к велосипедной парковке.
  
  Фрида повернулась к Монике, но не обнаружила ее рядом.
  
  Присев на корточки, та увлеченно гладила чью-то собаку - большую, черную, с обвисшими ушами и умной грустной мордой.
  
  - У Бернарда была такая! - радостно сообщила она Фриде, тиская и едва не целуя пса. - Лабрадор! Обожаю эту породу! Моя красавица, моя умница...
  
  Фриде вдруг отчаянно захотелось вскочить на свой велосипед и на полной скорости унестись подальше - все равно, куда. Заткнуть уши плеером и не слышать никого, не видеть ничего, кроме летящей за спину дороги. Никаких больниц, калек, слез, старух, яблок, собак. А главное, никакого Бернарда!
  
  Она посмотрела на влажные от умиления глаза Моники, тяжело вздохнула и, присев рядом, осторожно погладила шелковое собачье ухо.
  
  
***
  
  Плывущие синие ленты коридорных стен сменил бледно-оранжевый, плавно повернулся и замер, оказавшись стенами незнакомой комнаты.
  
  - Это не моя палата, - прошептал Бернард. Куда делся голос, он не знал. Похоже, исчез вместе с покинувшими его силами.
  
  - Только до утра, - Тоби заботливо поправил одеяло - когда черти успели его выдать, Бернард не заметил. - Все в порядке, но некоторое время вы будете под наблюдением кардиологов. Завтра вас переведут в отдельную палату, как вы хотели.
  
   "А говорил, нет отдельных... Откуда вдруг?"
  
  Одеяло не грело.
  
  - Уже расхотел, - пробурчал Бернард. - Верните меня назад. К Ларсу Зееману.
  
  Как зовут соседа, было написано на карте, висящей в ногах его кровати. Мелкими буквами, но Бернард разобрал. Сейчас он был не способен даже толком рассмотреть, куда попал - перед глазами мутилось от головокружения, его по-прежнему тошнило и не отпускал озноб, но все это было чепухой.
  
  Он выиграл.
  
  Непрерывная ноющая боль в колене слегка омрачала радость победы, но это была другая боль.
  
  - Хорошо, герр Майер, - с легким удивлением сказал Тоби. - Это не я решаю, но я передам руководству ваши пожелания.
  
  Он проверил подключенный к прикроватному монитору электронный браслет на вялой руке Бернарда, придирчиво осмотрел капельницу, которая уже будто стала неотъемлемой частью его тела, суетливо подкатил к кровати какой-то столик на колесах и опять зачем-то поправил одеяло.
  
  - Мне нужно п-позвонить, - сказал Бернард, стуча зубами от холода. - Мой т-телефон остался там... в седьмой.
  
  - Здесь всё есть, - Тоби стремглав бросился к столику, схватил телефон и услужливо протянул Бернарду. - Бесплатно, если не за границу. Или вы не знаете номер? Тогда подождите, я сбегаю в наше отделение.
  
   "Откуда такое рвение? - кисло подумал Бернард. - Звонок Хелли в министерство превратил меня в VIP-клиента?"
  
  - Спасибо, н-не нужно, - от озноба зубы выбивали дробь. - Лучше наберите н-номер, я скажу, какой.
  
  С минуту он молча смотрел на Тоби и сквозь Тоби. Номер собственного телефона вылетел из его памяти, вместо него в голову настойчиво лезли какие-то посторонние цифры. Номер Аники, сообразил он и на секунду зажмурился, мысленно швыряя в корзину знакомую комбинацию. Он не будет ей звонить. Ни за что! Там, на операции, он двинулся умом.
  
  - Пять-восемь-четыре-два-четыре-один, - быстро сказал он, тут же вспомнив то, что нужно.
  
  Тоби старательно потыкал кнопки и услужливо поднес телефон к его уху; Бернард неловко взял его украшенной датчиками рукой и послал медбрату хмурый взгляд, означающий "Испарись".
  
  Испаряться тот и не подумал, только отошел в сторону и застыл соляным столпом. Бернард мрачно вслушивался в длинные гудки. Еще парочка, и включится автоответчик.
  
  "Сбежала? Спит? Не знает, брать ли трубку стационарного телефона?"
  
  - Алло? - услышал он наконец и обнаружил, что не дышал до этого.
  
  Он перевел дух. Главное, не трястись.
  
  - Аиша.
  
  Что-то было не так с голосом.
  
  - Кто это? - испуганно спросила она.
  
  "Я не разу не назвал ее по имени", - вспомнил Бернард.
  
  - Это я, ваш любимый хозяин Майер, - хрипло сказал он. - Я звоню сказать, меня не будет сегодня ночью. Я в больнице. С чертовой ногой.
  
  - Я знаю, - сказала Аиша и тут же спохватилась: - То есть я знала, что с ногой что-то серьезное!
  
  "Ах ты мелкая поганка! - оторопел Бернард. - Откуда ты знаешь? Связалась с Генштабом? Кто, вот кто тебе это сказал?!"
  
  - Не сердитесь, герр Майер, я нарушила правила, - жалобно сказала она. - Я вам звонила. Но ваш хэнди не отвечает... Скажите, как вы? Все хорошо?
  
  Ее мягкий голос звучал подкупающе искренне.
  
  - Лучше не бывает. Скоро буду лазать по винограду, - Бернард решил не поддаваться самообману. На кой черт ему ее сочувствие?
  
  - По нему и правда можно залезть? - взволновалась Аиша.
  
  - Смотря кому. У Чупакабры не получится, - пробормотал Бернард. - Лапы не приспособлены. Поэтому они обычно звонят в дверь и притворяются страховыми агентами.
  
  "Что я несу?" - мелькнуло у него. (Тоби тоже не знал, что, судя по вытянутому лицу.)
  
  - Там на окнах есть наружные ставни, вдруг вы не заметили. Закройте их, будет меньше шума... и намного спокойней.
  
  Главное, что он хотел сказать.
  
  - Правда? Это хорошо, - похоже, она обрадовалась. - Без вас тут... Без вас я не знаю, что делать. Когда вас отпустят? Хотите, я приду к вам в больницу, герр Ма...
  
  - Я тоже скучаю по вашему омлету, - перебил Бернард, уже досадуя, что позвонил. - Закройте ставни и ложитесь спать.
  
   "Миссия выполнена".
  
  Он нажал отбой, и тут же что-то будто выключилось у него внутри. Телефон выскользнул из его расслабленной руки, сквозь ресницы он еще видел Тоби; откуда-то взялось и повисло в воздухе щекастое лицо кардиолога Бланка, а может, это был уже сон.
  
  Где-то далеко-далеко слышался возмущенный голос Валерии Кац. Наверное, так кричат Чупакабры.
  
  
***
  
  - Ты вернулся, дорогой!
  
  Как ни постаралась Хелен скрыть неприятное удивление при виде вернувшегося раньше времени мужа, вложить в голос нотку искренней радости было свыше ее сил.
  
  - Я уже час, как дома, - Фред расхаживал по гостиной в банном халате, с начальственным видом заложив руки за спину. - Если это можно назвать домом. Никого нет, все ужасно занятые люди, некому заниматься такой чепухой, как встречать главу семьи!
  
   "И когда ты ею был?"
  
  Пересилив себя, Хелен устремилась к обиженному супругу навстречу, обвила руками за шею и ткнулась губами в щеку. Его волосы были влажными и пахли гелем для душа, дыхание слегка отдавало коньяком. Наверняка весь этот час Фредди блаженствовал в ванной в обществе телевизора и расслабляющего напитка.
  
  - Что же ты не позвонил? - она ласково погладила его по плечу. - Мы ждали тебя только завтра.
  
  Фред отстранился, не грубо, но Хелен ощутила исходящее от него недовольство и плохо скрытое напряжение.
  
  - Я в последнее время совершенно не ощущаю, что меня тут кто-либо ждет.
  
  С этими словами он направился к столику, где блестел хрустальными гранями графин с огненно-рыжим содержимым, откупорил сосуд и небрежно плеснул жидкого золота себе в стакан.
  
  - Не придумывай, ты просто устал, - пробормотала Хелен, пытаясь собраться с мыслями и настроиться на семейную волну. - Налей-ка и мне яда, дорогой.
  
  - Это тебе не вермут, - заметил Фред.
  
  - Пусть. Я гуляла в парке, замерзла немного, - сказала Хелен, и это было правдой.
  
  - Даже не спрашиваешь, как я долетел, - пробурчал муж.
  
   "Ну долетел же. Вот он ты, торчишь перед глазами, целый и невредимый", - с досадой подумала она.
  
  - Ты просто опередил мой вопрос, - Хелен улыбнулась, ничем не выдав своих мыслей. - И как?
  
  Она уселась на диван, приняв лениво-расслабленную позу, но чувствовала себя так, будто в ее солнечном сплетении застряла сжатая пружина.
  
  - Отвратительно! - сердито сказал муж и протянул ей бокал. - Куда-то запропастились мои таблетки, и пока стюард не принес какую-то сомнительную замену, я только тем и занимался, что наполнял полупереваренным ужином бумажный пакет!
  
  Он устроился полулежа на диванных подушках, примостил себе на грудь стакан коньяка и утомленно прикрыл глаза.
  
  - Бедный мой, - с фальшивым участием сказала Хелен, не чувствуя ни капли жалости и раздраженная излишним натурализмом.
  
  Она посмотрела на измученное перелетом лицо супруга и вздохнула. Манфред в свои сорок семь по-прежнему был красив и, по мнению многих, с годами даже стал интереснее, чем в молодости. Фред давно утратил сходство с белокурым ангелом, внешне и внутренне. Его волосы поседели и степенно серебрились, породистое лицо стало жестче и приобрело неуловимую хищность - в профиль супруг напоминал Хелен ястреба, особенно, когда смеялся. Смеялся и улыбался Фредди часто - благодаря Бернарду. Берни посвятил другу немало профессионального времени, и Фред был обязан ему многим - начиная от открытых улыбок, раскованных и дружелюбных поз, и кончая контролем за речью. При всех своих симпатиях к другу детства Бернард работал с Фредом не бесплатно, и деньги брал немалые. Однако оно того стоило - Манфред устремился по карьерной лестнице, как выпущенная из лука стрела, на глазах обрастая влиятельными друзьями и единомышленниками, а его обаяние, общительность и добродушие сокрушали врагов и оппонентов лучше всякого другого оружия. И все же Хелен знала истинную цену и улыбкам, и добродушию Фредди. В его глазах, пронзительно-голубых и не по-мужски красивых, светилась доброта того самого ястреба, на которого он смахивал в профиль. Тем не менее, хищности в его характере было куда меньше, чем эгоцентризма и тщеславия; по мнению Хелен, для хорошего политика он был слишком импульсивен, подвержен чужому влиянию и собственным капризам. Фреду не хватало целеустремленности и той силы духа, которые она видела в Берни и которые считала куда более важными качествами, чем импозантная внешность и манеры аристократа. Какой-то остряк-журналист назвал господина бургомистра Принц Чарминг, и сравнение с самовлюбленным диснеевским героем заменяло все самые меткие характеристики Манфреда, вместе взятые.
  
  Напрасно Хелен надеялась, что Берни не ограничится техникой коммуникации и поможет Фреду в интимной сфере. Об этом не было и речи, и почему так, Хелен не удалось добиться ни от одного, ни от другого. "Он считает, что не нуждается в советах сексолога", - только и сказал Бернард.
  
  Хелен отпила глоток из бокала, нелюбимый ею коньяк ударил в нос резким духом и обжег горло, но в груди разлилось приятное тепло, а невидимая пружина внутри слегка ослабела.
  
  - Ты не хочешь поинтересоваться, почему я вернулся на день раньше? - спросил Фред, открыв один глаз.
  
  Сердце Хелен тревожно прыгнуло, пружина сжалась вновь. У мужа была нервирующая манера подбираться к проблемам издалека, как у крадущегося к падали шакала. Вдобавок, он был из тех пустословов, которые спрашивают "Угадай, кого я встретил?", вместо того, чтобы сказать напрямик "Я встретил Джона".
  
  - Я жду, что ты расскажешь, - ровным голосом сказала она.
  
  - Надо же, а я наивно думал, ты сделаешь это первая.
  
   "О, господи, - похолодела Хелен. - Вот и началось".
  
  Мысленно она тысячи раз прокручивала в уме фатальный разговор, после которого все станет на свои места. Более того, хотела инициировать этот разговор сама и давно бы высказала мужу все, что накопилось за годы, если бы Берни не уверил ее, что это неразумно, особенно накануне избирательной кампании. Если бы Берни не хотел оставить все, как есть. Если бы ждал ее на другом берегу Рубикона... Но нет, Берни не ждал. И сейчас Хелен, уставшая за последние дни, как за всю предыдущую жизнь, была совершенно не расположена биться в мутных водах, выясняя отношения.
  
  - Ты о чем, милый? - спросила она, изобразив легкую рассеянность и пытаясь выиграть время. Бернард не учил ее своим хитростям, но за годы общения она переняла у него многое, вольно и невольно. Вот только с самим Бернардом ее самообладание испарялось, как роса на солнце.
  
  Муж открыл глаза - вовсе не сонные, а вполне трезвые и сердитые.
  
  - О чем? Хочешь сказать, ты не знаешь, что Берни в больнице?
  
  Хелен удивленно заморгала.
  
  - Знаю, конечно. Я как раз собралась тебе сказать.
  
  Фред подскочил на диване, едва не расплескав свой коньяк.
  
  - Вот что с тобой происходит в последнее время, а? - взвился он. - Ничего тебе не надо, ничего не интересно, где ты витаешь, в каких облаках? Тебе плевать на меня, на собственного сына, на нашего друга!
  
  Она смотрела на него с молчаливым удивлением. Что-то в этом взрыве вдруг показалось ей странным, нарочито-неестественным, но что, Хелен не могла понять.
  
  - Не повышай на меня голос, сделай одолжение, - хладнокровно сказала она. - Тебя удивляет, что я не лезу на стенку от того, что Берни сломал ногу?
  
  Быть может, она отчасти угадала. Но было что-то еще, несказанное и смутное нечто, что пряталось на дне васильковых глаз Фредди и звенело фальшивой ноткой в его голосе.
  
  Он залпом допил золотистый остаток на дне стакана.
  
  - Никто не просит тебя лезть на стену, - сказал он, морщась то ли от коньяка, то ли от досады.- Можно подумать, ты это когда-либо делаешь. Но позвонить мне трудно было? Или меня уже списали со счетов и не считают нужным посвящать в домашние дела?
  
  "Меня списали со счетов", - фраза Хелен не понравилась. Она пригубила коньяк, стараясь не слишком вдыхать запах.
  
  - Ладно, Берни тебя не волнует, - сказал супруг, и Хелен чуть не подавилась. - Тогда скажи, где Эгон? Чем мальчик сейчас занят, ты в курсе?
  
  - Он давно не мальчик, - закатила глаза она. - Чем занят? Господи, будто сам не знаешь! Я не успеваю запоминать имена его подружек. Что ты от меня хочешь, не пойму?
  
  Фред изучающее смотрел в ее лицо, нервно постукивая ногтями по стеклу стакана. Хелен не отвела взгляд, искренне недоумевая, к чему весь этот разговор.
  
  - Одно имя ты должна помнить, - туманно сказал Фред.
  
  - Может, хватит ходить вокруг да около? - не выдержала она. - В чем дело?
  
  - Значит, ты ничего не знаешь, - мрачно заключил он.
  
  - Значит, нет, - отрезала Хелен, раздумав баловать мужа наводящими вопросами.
  
  Он немного подождал, но она стоически молчала.
  
  - Я видел Эгона в аэропорту. Угадай, кого он там встречал?
  
  Хелен вопросительно шевельнула бровью, и только.
  
  Фред вздохнул.
  
  - Анику Майер.
  
  Недопитый бокал выскользнул из руки Хелен и взорвался на паркете брызгами коньяка и хрусталя.
  
  - О боже, - пробормотала она.
  
  Они уставились друг на друга, охваченные одним и тем же чувством, думая об одном и понимая друг друга без слов. Близкие сейчас, как никогда прежде.
  
  Бернард запретил Анике встречаться с Эгоном. Бернард запретил Эгону видеться с Аникой. Запретил так, как не додумался бы никто другой.
  
  - Он этого не сделает, - прошептала Хелен. - Это блеф. Не верю.
  
  Гостиная Ратценбергеров наполнилась тяжелым спиртным зловонием. В золотом озерце у ног Хелен коварно блестели осколки стекла.
  
   "Не обманывай себя", - прочла она в мрачных глазах мужа.
  
  
***
  
  
Глава 20. Бред интерпретации
  
  Бернард не знал, спал он или бодрствовал. То и дело он проваливался в тревожное забытье, в тошнотворную муть, где бродили в тумане чужие голоса и звуки, мелькали неясные лица; он вырывался из каких-то комнат и бежал, летел по лабиринту из бесконечных синих коридоров в свете мертвенно-белого неона, но вдруг с ужасом понимал, что бежит на месте без ног и просыпался, резко, как от удара - и обнаруживал себя в тихой оранжевой палате, мокрый от липкого пота, с тикающим как бомба сердцем и гудящей головой. Он сдергивал с себя одеяло и проверял, на месте ли ноги. Хвала богам, те были тут как тут и даже не разучились шевелить пальцами. Левая нога, с дренажными трубками и повязкой-фиксатором, далеко бы не убежала. Иногда над кроватью нависало лицо мужа Лины, похожее на морду бритого хомяка. Хомяк почему-то успокаивал. Пару раз - если это был не сон - появлялось симпатичное личико незнакомой медсестры. Стоило Бернарду вздохнуть с облегчением и расслабиться, как в следующее мгновение он опять падал куда-то, чтобы снова блуждать проклятыми коридорами.
  
  Он вынырнул из лабиринта так же внезапно, как там очутился, и теперь лежал, не открывая глаз, но уже зная, что он в оранжевой комнате. Смотреть, при нем ли ноги, он не стал. Левая определенно была на месте, сообщая о себе заунывной болью.
  
   "Так был наркоз или его не было?" - этот вопрос не оставлял Бернарда даже во сне, он смутно помнил, что именно это и пытался узнать, разгуливая по неведомым комнатам, как Алиса в стране чудес.
  
   "Если взять только факты, факты и ничего больше... - полусонно думал он, возвращаясь мыслями к началу операции. - Я не мог шевелить ногами, и нет, никакого миорелаксанта ведьма мне не колола... Значит, блок все-таки был? Тогда какого черта я все чувствовал? Или это было иллюзией? Ничего себе иллюзия..." - Бернард вздрогнул, вспомнив ощущение сверлящей колено дрели.
  
  Он понимал, что его знаний в этой области слишком мало и они слишком поверхностны, чтобы что-то утверждать наверняка.
  
   "Если чересчур высокий блок замедляет сердцебиение и угнетает дыхание, возникает риск брадикардии, - вспомнил он то немногое, что успел выяснить до операции. - У меня наоборот... Хомяк сказал, изначально не было кардиодепрессивного эффекта. Они думают, пациенты глухие и безграмотные. А почему его не было, вопрос? Дормикум не подействовал? Повлиял проклятый скополамин? Неадекватная реакция на маркаин?"
  
   "Неадекватная реакция на Ангелину, - очнулся от наркоза вредный голос Анжелы. - Ты банально струсил, приятель. От страха тахикардия началась, никакая премедикация не помогла. Ты трус, Берни".
  
   "Я не трус! - скрипнул зубами Бернард. - И вообще это все стереотипы. Кричать от боли для мужчины роскошь, черт бы всех вас взял".
  
   "Я рожала молча", - гордо сказала Анжела.
  
  - Ну и дура, - пробурчал Бернард, сообразил, что сказал это вслух и мгновенно открыл глаза.
  
  Единственный возможный свидетель его идиотизма, хомякообразный доктор Бланк, сидел поодаль за стеклянной перегородкой, наполовину занавешенной жалюзи - наблюдение за трусливым сердцем пациента Майера было относительно дистанционным. Доктор-хомяк негигиенично грыз ручку, задумчиво глядя в дисплей.
  
  Странное дело, но понемногу Бернард вспомнил то, что считал похороненным в недрах памяти за ненадобностью. Видимо, Александр Бланк был тем самым Сашей, которого Лина бросила, когда влюбилась в него, в Бернарда. Сашу он в глаза не видел, но знал о его существовании. Хомяк оказался терпеливым и своего дождался... Бедняга.
  
  Не похоже, что Хомяк имеет на него зуб, решил Бернард. Доктор Бланк казался благожелательным и совершенно невозмутимым. Признавать, что муж Лины на самом деле симпатичный, не слишком хотелось.
  
   "Значит, я трус? - с мрачным разочарованием подумал он. - Фантазер и паникер? Придумал себе боль, которой не было?"
  
   "Она БЫЛА. Она была реальностью!"
  
   "Что такое реальность? - Бернард вздохнул и устало закрыл глаза. - Все иллюзорно, все относительно. Все у нас в голове... Человеческий разум делает реальностью что угодно. Для кого-то бог и дьявол реальность, и любовь реальность, свет или цвет реальность... У каждого своя реальность, и бог свой, и любовь, и свет и тьма. Галлюцинации шизофреника - его реальность, живые картины, боли ипохондрика - его реальность, его неподдельное страдание... Разум-творец, он же разум-убийца... Да, я мог сделать фантомную боль реальной. Ее не было, не могло быть".
  
   "Она была, - снова возразил себе он. - Это все очень похоже на низкий блок. Или какой-то фрагментарный... Анестезии не было. Хотела Лина этого или нет, но чертова анестезия не удалась! Неважно, какой этимологии боль. Лина не выполнила свою работу. Только виноват в этом я сам".
  
  Проникающий под отяжелевшие веки оранжевый медленно угасал, растворяясь в темных волнах накатывающего сна.
  
   "Есть победа, которая хуже поражения".
  
  Чей это был внутренний голос, он уже не думал, снова мягко проваливаясь в колодец забытья, все глубже и глубже, в самое сердце пустоты.
  
  На дне черного колодца дергалось в крике женское лицо.
  
  - Мама! Мамочка!
  
  - Петер! Убери его отсюда! Кто-нибудь, уберите ребенка!
  
  Разрывая в клочья пелену сна, сознание Бернарда рванулось наверх с той же силой, с которой он когда-то выныривал со дна бухты на Палаване.
  
  Раскрыв глаза, он обнаружил, что оранжевая комната помутилась и дрожит. Он моргнул, раз и другой, не понимая, что не так со зрением. В носу и в горле хлюпало что-то горько-соленое, по виску щекотно ползла капля влаги.
  
  Он поднес к лицу руку с датчиками, которой мог кое-как двигать, протер глаза и вдруг понял, что это не пот. Слезы.
  
   "Дьявол, нет!" - поразился он и в страхе оглянулся на стеклянную перегородку. Хомяк в съехавшей на ухо шапочке дремал в кресле, положив двойной подбородок на грудь.
  
  Бернард быстро вытер глаза и торопливо проглотил соленую мерзость в горле.
  
   "Почему? - с непонятной тоской подумал он. - Почему вдруг?"
  
  Такого с ним не было никогда. И что такое бывает, он не знал. Тем более, что не плакал лет тридцать.
  
  За окном, прикрытым шторой цвета апельсина, уже брезжил рассвет, но в палате еще горела слабая ночная лампа и все так же тихо светился экран прикроватного монитора.
  
  Никто не видел его позора. Он забудет это. Это был сон, просто сон. И нет, в этом сне он не видел свою мать. Сны легко забываются. Сны забываются.
  
  
***
  
  Конечно же, чепуха со слезами ему попросту приснилась. Неудивительно. Сейчас он определенно слышал звук, который ненавидел всеми фибрами души. Раздражающий, пилящий нервы звук, по сравнению с которым скрип пальцем по стеклу - музыка сфер... Женское всхлипывание. Бернард слышал его так часто, как мало кто другой, но так и не научился относиться к нему без зубовного скрежета. В зависимости от ситуации, плачущую женщину хотелось задавить подушкой, шваркнуть ремнем или попросту выставить из комнаты просохнуть. Размазанную тушь он не любил вовсе не из-за грязи, как думали многие: черные потеки частенько сопровождали ненавистный звук.
  
  Бернард неохотно открыл глаза и тут же захотел зажмуриться снова.
  
  У кровати в кресле дежурной сестры сидела Ангелина. В первую секунду он не узнал ее. Сгорбившуюся, обмякшую, с мокрым от слез лицом. Она уже не плакала, только хлюпала покрасневшим носом и моргала слипшимися ресницами - без туши, но легче от этого не было.
  
  Она была совсем рядом. Не думая, зачем он это делает, Бернард почти машинально протянул руку, в браслете и электродах, и положил ей на колено. Лина не вздрогнула и не шевельнулась, только молча уставилась на эту руку измученными глазами с распухшими веками.
  
  - За что... Господи, за что мне это? - прошептала она и неожиданно накрыла его руку своей маленькой ладонью. Теплой и почему-то влажной. - Зачем ты надо мной издеваешься? Что я тебе сделала, Бернард, боже мой, ну что?
  
  Она снова всхлипнула и судорожно сжала его руку.
  
  - Ты не по адресу, - хрипло прошептал Бернард. - Я не бог. Сейчас так точно.
  
   "Я сплю, - смутно подумал он. - Или это какая-то пакостная галлюцинация. А где, кстати, Хомяк?"
  
  И все же прикосновение ее пальцев было слишком реальным.
  
  - Бог?! Дьявол ты, сатана, фокусник проклятый! - Лина шмыгнула носом. - Ты будешь рад, если меня лишат лицензии? Тебе станет легче, если мы с детьми будем тянуть на зарплату мужа, который и так ни сна ни отдыха не знает, а теперь вообще загонится? Безбожник ты, дьявол бессердечный!
  
  Она вяло и бессильно шлепнула его по руке, ее плечи задрожали в беззвучном плаче.
  
  - Что-что? - от удивления Бернард проснулся окончательно. - А теперь еще раз то же самое, только в доступной форме.
  
  Он попытался приподняться на подушке, но неожиданно голову прошила такая боль, будто в виски одновременно всадили две пули. Бернард чуть не взвыл. Хотелось вырвать пули вместе с мозгами и разбросать по палате.
  
  - Не вставай, с ума сошел?! - Ангелина резво вскочила и навалилась своей полной грудью на его грудь, прижав к матрасу, будто испугалась, что Бернард сорвется с кровати и убежит. (Ах, если бы!)
  
  - Голова будет болеть, разве тебя не предупредили?
  
  Ее глаза были совсем рядом, взволнованные, красные от слез, быстрое горячее дыхание касалось его губ, свесившиеся волосы щекотали лицо.
  
  Такую Ангелину он когда-то видел... Не такую, но похожую.
  
  - Заботливая ты моя, - пробормотал Бернард, пытаясь сообразить, как себя с ней вести. - Я тронут. Где твой муж? Он разрешает тебе лежать на пациентах? Нет, не уходи, куда разогналась? - он придавил ее к себе, неловко обняв за талию, вернее, то, что ею когда-то было.
  
  Тактика оказалась неудачной.
  
  - Прекрати! - Лина вырвалась, сердито тряхнув головой, и с густо покрасневшим лицом принялась поправлять датчик на его руке.
  
  - Какие дети, какая лицензия? - спросил Бернард, незаметно проверяя, шевелятся ли пальцы ног. (Исследовать более ценные части тела он решил попозже и без свидетелей.)
  
  Ангелина вскинула на него взгляд, полный горького презрения.
  
  - Давай, издевайся дальше, у тебя хорошо получается! Я хотела понять, зачем ты это устроил, но теперь... - она безнадежно махнула рукой. - Теперь понимаю. Ты просто подлый тип. Искать объяснения тому, что ты делаешь - дохлый номер.
  
  Бернард открыл рот, но сказать ничего не смог.
  
   "Я рехнулся от скополамина? - тревожно мелькнуло у него. - Вышибло память?"
  
  - Подожди. Что я сделал? - осторожно спросил он. - Я э-э... чего-то не помню, видимо.
  
  Лина вдруг вскочила на ноги и уставилась на него вытаращенными рассерженными глазами.
  
  - Не помнишь? - срывающимся голосом крикнула она. - Как окунул меня в дерьмо, не помнишь?! Или это по-другому называется? Вот только не говори, что ты не в курсе, кто доставал нас звонками из министерства, кто к директору клиники обращался! - ее грудь под униформой всколыхнулась от возмущения. - Зачем привлекать внимание руководства к такой простой операции? А видео потом куда денешь - журналистам понесешь? Тебя могли оперировать через сутки, но нет, ты подгадал попасть в мою смену! Признайся, ты все это подстроил, лишь бы меня дискредитировать! Или всех нас, уж не знаю! Может, тебе Эрих Рогге перешел дорогу? Хочешь засудить его на пару лет с поражением в правах, а сам пока с Барбарой развлечешься! Угадала? Ну а я, что я тебе сделала? Не так при встрече посмотрела? Или ты Саше нагадить решил? Просто так, из вредности, потому что он дал мне всё то, чего не хотел дать ты, бессердечный эгоист! Любовь! Детей! Семью!
  
   "Что за ахинея?" - поразился Бернард, чудом сдержав на языке ругательство.
  
  - Не рассчитывай, что я не буду бороться! - продолжала Лина, брызжа слюной и тяжело дыша. - Методологически все было грамотно, тем более, введение анестетика под контролем УЗИ, о чем в карте черным по белому записано! Для адвокатов это серьезный довод, если ты не знал! Пусть только попробуют подкопаться!
  
   "Черт, не моя сфера, - с досадой подумал Бернард. - Здравствуй, кривая логика. Факты соединяются и трактуются по своему усмотрению, на выходе патологические умозаключения, с виду стройно и правдоподобно... Версия первая - интерпретативный бред".
  
   "Вроде твоего, с шпионкой Аишей, прослушкой, компроматом и скополамином", - ввернул ехидный голос Анжелы.
  
  - Что молчишь? - со злостью сказала Лина. - Нечего сказать, так? Я тебя сразу раскусила, сразу! Моментально поняла, что ты гадость затеял! Уж я-то знаю, на что ты способен, в отличие от некоторых!
  
   "Бредоподобная фантазия для привлечения внимания, версия вторая", - он не отвечал, разглядывая ее лицо, опухшее, пятнистое от слез и совершенно некрасивое сейчас.
  
   "Ты тоже понял, что она гадость затеяла, - снова влезла в мысли Анжела. - Сразу и моментально. Сходите к коллеге вдвоем!"
  
  - Что ты молчишь? - уже с беспокойством повторила Лина, слегка растеряв запал под его молчаливым задумчивым взглядом.
  
  - Сядь, пожалуйста, - произнес наконец Бернард.
  
  В лице Ангелины мелькнуло недоумение - похоже, она ждала бурного опровержения. Повинуясь его взгляду, она медленно опустилась в кресло и напряженно застыла, сцепив руки в замок на животе. В ее настороженных глазах по-прежнему горели гневные огоньки.
  
  - Ангелина, - ровным тоном начал Бернард. - Здесь в комнате нет адвоката, так? Твоего, моего. Адвокатов нет. Прокурора и судьи тоже что-то не видно. Да?
  
  Она моргнула и нахмурилась, пытаясь понять, к чему он ведет. Обнаружив, что от нее ждут ответа, неохотно кивнула.
  
  - Нет, но это не значит, что...
  
  Она не договорила - Бернард быстро приложил палец к губам, призывая к молчанию. Быть хозяином положения, лежа на матрасе и глядя на клиента снизу вверх, ему еще не доводилось. Ситуация была не из лучших, но выбора не было.
  
  - Их нет, - мягко сказал он. - Никого нет. Здесь только ты и я. Правда?
  
  Он смотрел на нее. Серьезно, внимательно, без улыбки.
  
  - Правда, - мрачно согласилась она.
  
  - Да. Как видишь, все пока между нами. Обсудить эту проблему сначала со мной - в твоих интересах, ведь так?
  
  Голос наконец к нему вернулся, но сейчас Бернард говорил не так, как обычно. Это был особый тембр, особые интонации, особая проникновенность... Голос-транквилизатор для трудных клинических случаев.
  
  Лина вздохнула. Ее напряженные плечи слегка расслабились.
  
  - Да. Я именно это и хотела... обсудить. Это может плохо кончиться для всех нас.
  
  - Совершенно согласен, - вполне искренне сказал Бернард. - Если я правильно понял, ты считаешь, я преследую какие-то свои неблаговидные цели, способен доставить тебе неприятности, пожаловаться, подать судебный иск? - он дождался очередного хмурого кивка. - И что же, доктор Рогге и твой муж, доктор Бланк, они с тобой согласны? Они тоже так считают?
  
  Ангелина поморщилась от досады.
  
  - Нет, - недовольно буркнула она. - Они так не считают, потому что не знают тебя и не знают, на что ты способен. Они не верят, что ты мог инсценировать
  тахикардию, но я надеюсь, что смогу это доказать!
  
  На мгновение Бернард лишился дара речи.
  
  - Инсценировать тахикардию, - задумчивым эхом повторил он. - А не слишком ли ты высокого мнения о моих талантах?
  
  - Ну, не инсценировать, - затрясла головой Лина. - Не знаю, как это называется, самогипноз? Я имею в виду, ты мог ускорить сердечный ритм... А потом замедлить, чтобы это выглядело, как торпидная фаза шока. Саша мне не верит, - возмущенно тряхнула челкой она. - Но я-то знаю твои штучки!
  
   "Тебя и впрямь надо лишить лицензии, - подумал Бернард. - Дура уникальная! Новая игра, тахикардия и болевой шок. Пациенты балуются".
  
  - И ты готова это доказать, я тебя правильно понимаю? - невозмутимо спросил он. - Подобные случаи имели место в твоей практике? Ты можешь привести аргументы медицинского характера, что такое возможно? Что человеку ничего не стоит ускорить или замедлить свой пульс, поднять и уронить давление, вспотеть, расширить или сузить зрачки усилием воли?
  
  - Человеку - невозможно, - пробурчала Ангелина. - Но я знаю, что ты черт.
  
  Бернард самодовольно улыбнулся.
  
  - Я польщен, доктор Бланк. Адвокаты это непременно учтут.
  
  - Ты мне сам показывал! - растерянно сказала Лина. - Мне и подруге Кларе. Мы же тонометром мерили, помнишь? Я бы в жизни не поверила, если бы своими глазами не видела! До сих пор помню. Было сто двадцать на восемьдесят, через три минуты - сто десять на шестьдесят, потом вообще сто сорок на сто... Разве не помнишь? Но Клару-то ты ведь помнишь? Если надо, она засвидетельствует, что ты такие трюки вытворяешь!
  
  Бернард не помнил ни Клары, ни каких-то игр с тонометром. Наверняка выпендривался по молодости перед девушками, с досадой подумал он. А может, тонометр был сломан, чем он не преминул воспользоваться... На охоте все средства хороши.
  
  - После обхода будет консилиум, хотят разобрать случившееся... - сказала Лина, кусая губы. - Я не знаю, чем это кончится и в чем меня можно обвинить, но я буду бороться, так и знай!
  
   "Это ее реальность, - напомнил себе Бернард, стараясь не отвлекаться на губы, которые ему нравились и сейчас. - И у кого из нас тут интерпретативный бред? Так вот откуда эти убийственные взгляды в операционной... Инкубация бреда, вот что это было. Притом с обеих сторон. Какая прелесть, черт возьми! Великий интерпертатор и он же генератор бреда Бернард Майер. Ты дурак. За ее агрессией стоял страх и только. Лучше подумай на досуге, что стояло за твоими собственными домыслами".
  
  Он опять мягко положил руку на ее колено.
  
  - Лина. Посмотри на меня. Не бойся. Я ничего плохого не делаю и делать не собираюсь.
  
  Она вскинула на него испуганный недоверчивый взгляд.
  
  - Мы оба ждали приятных сюрпризов от нашей встречи, - Бернард невесело улыбнулся. - И мы их получили. Я не буду доказывать, что не играл в тахикардию. Ни тебе сейчас, ни кому-либо потом. В этом нет необходимости, поскольку у меня нет претензий к проведенной операции. Я повторяю. На данном этапе у меня нет претензий ни к хирургу, ни к анестезиологу, ни к кардиологу, ни к ассистенту.
  
  Ангелина открыла рот и застыла, глядя на него изумленными глазами, круглыми, как серебряные монетки.
  
   "Если, конечно, вы не сделали меня импотентом".
  
  - Не обольщайся, - с усмешкой сказал Бернард. - Еще не вечер, как говорится. Если по какой-то причине мне станет хуже, я не успокоюсь, пока не выясню причину. И тогда она найдется, - шепотом прибавил он.
  
  Ошибки не было. В глазах Лины метался настоящий страх. Она снова кивнула, неотрывно глядя на Бернарда и уже не в силах отвести взгляд.
  
  - Не надо мне угрожать, - пробормотала она. - Я тебя не боюсь!
  
  Бернард выдержал паузу, позволив себе минутку наслаждения ее страхом. (Разве он не имеет права на маленький реванш?)
  
  - Ты боишься не меня, - он бросил быстрый взгляд на пустующий стеклянный отсек, затем оглянулся на дверь. - Ты боишься того, что я знаю о тебе.
  
  - Ничего ты не знаешь обо мне! - сердито воскликнула Лина, резко вырвав руку из его руки. От испуга ее зрачки расширились еще сильнее, дыхание участилось. - Не выдумывай!
  
  - Зачем мне выдумывать, - флегматично сказал Бернард. - Я скажу тебе одну вещь, и если я неправ, ты разрешишь мне тебя поцеловать по старой памяти... Ладно-ладно, пошутил, - он слегка улыбнулся. - Я скажу тебе, чего ты боишься. У тебя уже были неприятные истории, когда ты допустила ошибку... или ошибки. Ты боишься, что тебя будут судить, потому что тебя есть за что судить.
  
  Ее лицо стремительно бледнело, но Бернард-прокурор уже не мог остановиться.
  
  - Я стал катализатором твоего страха, - тихо сказал он. - По причине личных обид и переоценки тобой моих подлых душевных качеств в сочетании с приписываемыми мне возможностями. Так вывернуть безобидные факты профессионал с чистой совестью не может. Гордость клиники доктор Бланк боится разоблачения. Не волнуйся, у меня нет доказательств. Также, как их нет у тебя. Это разговор между нами, как ты помнишь.
  
  Ангелина вскочила, белая как мел. Ее губы тряслись.
  
  - Дьявол ты! - прохрипела она. - Неправда! Она умерла не по моей вине! Это грязные слухи!
  
  - Она? - заинтересованно поднял бровь Бернард.
  
  Не ответив, Лина всхлипнула, закрыла лицо руками и бросилась к двери.
  
  - А поцеловать? - вдогонку крикнул он.
  
  
***
  
  
Глава 21. Аника и Монстр
  
  - Девушка, скажите, вы случайно не из Мангейма?
  
  Аника смерила испепеляющим взглядом сидящего в соседнем кресле молодого человека неказистой наружности, с блеском живейшего интереса в глазах. Явно не к Мангейму.
  
  - А что? - холодно спросила она.
  
  Лети с ней рядом знойный красавец с обложки Плейбоя, ему бы досталось не меньше льда и пепла: сердце восемнадцатилетней Аники Майер было занято. До последней клеточки крови, на веки вечные, пока она живет, дышит, говорит, ходит по земле... и так далее. Быстрее сгниет тот стальной замок, который они с Эгоном повесили на мосту через Хёлленбах, чем ржавчина и тлен тронет ее любовь. Конечно, если папа узнает, он этот замок пилой спилит. Или мост взорвет, псих.
  
  Молодой человек ни холоду, ни испепелению не поддался.
  
  - Хотел спросить, может, вы знаете город?.. Куда можно пойти, посидеть... - пробормотал он, поедая жадным взглядом ее голые ноги. - Я бы вас с радостью чем-нибудь угостил. Как вас зовут? Я Ханс.
  
  - Очень рада. Отвянь, Ханс, - гордо сказала Аника, втайне довольная, отвернулась и демонстративно сунула в уши наушники.
  
  Краем глаза она видела, что сосед по-прежнему пялится на ее ноги. Конечно, в конце сентября было не слишком жарко, и людей в шортах вокруг не наблюдалось, но разве она зря загорала в салоне? Кому нужен загар, если его не видно? И еще так замечательно похудела от горя и нервов. То есть в спортзале. Наконец-то. Теперь никто не назовет ее лошадью!
  
   "Может, зря я эти шорты надела, лошадь, - с легким сомнением подумала она. - Но ведь Эгону должно понравиться. Или?.."
  
  Она вдруг испугалась, что погорячилась, и рваные сексуальные шорты покажутся ему вульгарными. Отец бы за такие ноги оторвал. Ничего, для папы она взяла с собой ужас ужасный, шерстяную длинную юбку и свитер из той же серии "Унылая Жуть". Гадкую юбку папа купил ей собственноручно, и за эти космические деньги можно было бы нагрести целую кучу красивых стильных вещей, но нет!
  
  При воспоминании о заботливом отце хорошее настроение Аники померкло. Вдруг он что-то узнает? Вдруг она себя выдаст? Если он устроит ей допрос, как он это замечательно умеет... Нет, она выстоит! Пусть ударит еще раз, как тогда, пусть попробует! Да хоть убьет! Она не выдаст их с Эги! Когда Эгон ей сказал, она поначалу испугалась до дрожи в коленях, сама мысль, что отец в больнице, казалась абсурдом, дикостью - настолько, что не укладывалась в голове. Аника чуть не бросилась звонить ему, наплевав на все обиды, охваченная чувством вины и каким-то странным страхом. Хорошо, Эгон отсоветовал, и был совершенно прав, думала она сейчас. Эгон умница, он всегда прав. Папа запросто мог запретить ей приезжать, и скорее всего запретил бы, ведь учебный год только начался. И тогда они с Эги не увиделись бы до самого Рождества. А так... Когда будет такой повод, еще через сорок лет?
  
  Забыв о суровых отцах, отравляющих занудством радость бытия, Аника закрыла глаза и, отдавшись во власть легкой музыки, вновь погрузилась в волны тревожного и счастливого предвкушения встречи с самым любимым, самым дорогим и самым близким на свете человеком. Эгоном Арнольдом Ратценбергером.
  
  
***
  
  - Не могу поверить... Наконец-то... Ты, ты, - бессвязно бормотала она, уткнувшись озябшим носом в пахнущую кожей и дождем куртку Эгона.
  
  Слова куда-то подевалась, мысли улетучились, сметенные горячей нежностью, до слез на глазах, до сладкой, щемящей боли в груди.
  
  - Любовь моя, малышка моя, - Эгон прижал ее к себе, приподнял над землей и попробовал закружить, но подозрительно быстро оставил затею и аккуратно поставил Анику на ноги.
  
  Ее сердце мгновенно упало - и теперь униженно билось на асфальте возле элегантного ботинка Эгона.
  
   "Я же похудела!"
  
  За что ее так наказал бог, Аника не знала. Хуже кары придумать нельзя было - она была дочерью своего отца. Здоровенного медведя, хрупкостью и утонченной красотой не страдающего. Медвежье наследство Аника ненавидела смертной ненавистью - болотно-карие глаза с короткими мохнатыми ресницами, широкие брови и длинные губы, но если это безобразие кое-как подлежало коррекции, то с ростом ничего нельзя было поделать. Аника почти догнала Эгона и боялась, что это еще не конец.
  
  Как ни мечтала она стать маленьким изящным эльфом, как ни пыталась уменьшиться, съежиться, похудеть до тонкой травинки - все было тщетно. Зеркало безжалостно показывало ей все ту же высокую, как парень, девчонку, с большими руками и ногами, похожую на воздушного эльфа не больше, чем лошадь на одуванчик. Анику называли то баскетболисткой, то теннисисткой, то моделью - все это было слабым утешением. Родители всю жизнь заталкивали в нее калорийную еду, мешая стать эльфом, ругали, когда сутулилась, навешивали лапшу про гордую осанку, еще и без зазрения совести покупали обувь на каблуках!
  
  - Черт! Ники! Как же я скучал по тебе! Думал, крыша съедет!
  
  Эгон разглядывал ее с таким неподдельным восхищением и улыбался так радостно, что сердце Аники раздумало корчиться на асфальте и прыгнуло на место, счастливо трепеща. Лошади на каблуках были забыты.
  
  - А я! А я как! - воскликнула она, тая и растворяясь душой в его глазах. Самых красивых на свете, самых чудесных, волшебных, самых...
  
   "...любимых", - успела подумать она прежде, чем перестала думать вовсе.
  
  - Моя девочка, - прошептал Эгон, притиснув ее к себе. - Моя красавица.
  
  Его пальцы вплелись в ее волосы, теплые губы коснулись губ так опьяняюще ласково, что у Аники внезапно ослабели ноги и сладко закружилась голова. Она, быть может, упала бы, но он держал ее - крепко, бережно и нежно, будто она драгоценное сокровище.
  
  А может, даже эльф.
  
  
***
  
  Растерянные, они стояли у двери - тяжелой, дубовой, с красивой дверной ручкой, но без малейших следов замочной скважины. Замок был внутри - электронно-цифровой и невидимый снаружи. Открываться он не хотел.
  
  - Ключ доступа изменен, - Эгон сунул айфон в карман и сердито стукнул кулаком по двери. - Какого черта?!
  
  Внезапно он уставился на Анику встревоженными глазами.
  
  - Точно отец не знает, что ты приехала?
  
  Аника замотала головой.
  
  - Нет, откуда?.. Может, просто ошибка какая-то? - без особой надежды спросила она. Эгон бился с разными комбинациями кода минут десять, но все было тщетно.
  
  - Не ошибка. Твой папус заблокировал, - с досадой сказал он. - Давай, уходим. Ему сейчас сообщение придет, что кто-то ломится в квартиру. Уже пришло. Небось, сидит, злорадствует.
  
  Эгон злобно ткнул пальцем в кнопку лифта. Аника утешительно погладила его по плечу, почему-то чувствуя себя виноватой.
  
  - Не расстраивайся, а? Разве нам больше некуда пойти? Зачем тебе вообще эта ужасная квартира, Эги? Снял бы что-то поменьше, поуютнее...
  
  Обнявшись, они ввалились в открывшийся лифт.
  
  - Я хотел, но Бернард сказал, лучше не спешить съезжать, чтобы не вызвать подозрений, - пробормотал Эгон, зарываясь носом в ее волосы. - Странный аргумент. Наоборот, все спрашивают, какого черта я еще здесь. У Бернарда сейчас плохо с деньгами, но он все равно свою долю оплатил. А мне что оставалось делать? Но вообще мне тут нравится. Люблю пространство. Поменьше и поуютнее - отстой.
  
  - Он сказал, плохо с деньгами? - выловила из всего сказанного Аника и виновато вздохнула. - Это из-за меня. То есть из-за школы.
  
  Школа была ни много ни мало лондонской бизнес-школой Имперского колледжа и стоила отцу бешеных денег.
  
  - Да брось, школа. Вот Валерию Кац совесть не мучает, - насмешливо фыркнул Эгон. - Никто твоего старика не просил разоряться. Я сначала думал, это чтобы она не трепалась... Ну, про подделанную историю болезни. Твой папец кое-кому суицидальные наклонности нарисовал.
  
  Уловив недоумение в глазах Аники, Эгон наклонился к ее уху:
  
  - Рите Гольдман, кому еще, - шепнул он. - Но мне он сказал, что давно хотел машину Валерии купить. Не знаю, где тут правда. Скорее всего, ему не хочется признавать, что Валерия его нагнула, вот и выдумывает себе романтические оправдания. Люди любят себя обманывать, и твой папус не исключение... Даже если он так не считает.
  
  Двери лифта открылись, выпустив их на площадку подземной стоянки. По детской привычке держась за руки, они пошли вдоль рядов блестящих разноцветных машин, отыскивая свою. Звук шагов отражался от бетонных стен тревожным эхом. Аника прижалась покрепче к Эгону - в подвале было прохладно, и ее голые ноги покрылись мурашками.
  
   "Гадость все это, - безрадостно подумала она. - Почему вокруг папы вечно что-то нехорошее творится? Всё из-за него, все наши неприятности из-за него!"
  
  От неостывшей машины исходило тепло. Это был не любимый Аникой красный бьюик Эгона, а какой-то спешно арендованный старый BMW - "чтобы не светиться". Чужая машина показалась Анике мерзкой. По пути из аэропорта Эгон трижды останавливался на обочине, они целовались как сумасшедшие, но дальше дело не зашло - Аника сказала, что хочет в душ и в человеческую кровать. Больше всего ее волновал душ. Она бы ни за что не призналась Эгону, что до сих пор стесняется его слишком откровенных ласк, боится не понравиться до дрожи в коленях - например, как-нибудь противно пахнуть. Утомительная дорога и волнения еще никому свежести не прибавляли.
  
  Она забралась на пассажирское сиденье с ногами и зябко обняла себя за колени. Эгон плюхнулся рядом в водительское кресло и захлопнул дверь. Та лязгнула, как дверца допотопного трактора.
  
  - Ну ты и оделась, - Эгон неодобрительно кивнул на шорты. - Красиво, но больше так не делай.
  
  - Мне не холодно, - смутилась Аника.
  
  - Дело не в холоде, - буркнул Эгон. - На тебя все смотрят. Это бесит.
  
  - Ревнуешь? - улыбнулась она, втайне обрадовавшись.
  
  Эгон не улыбнулся в ответ. Его светлые брови хмуро сошлись на переносице, серые глаза помрачнели.
  
  - Ты хочешь, чтобы нас заметили вместе? - недовольно сказал он. - Не нужно привлекать лишнее внимание, ни красивыми ногами, ни барахлом не по сезону, ни еще чем-то.
  
  - Когда это кончится, Эги? - жалобно спросила Аника, слегка утешившись репликой про красоту ног.
  
  - Когда мы заберем проклятую запись, - сквозь зубы сказал Эгон. - Заберем и уничтожим. Когда Бернарду нечем будет меня шантажировать. Или когда... Ладно, неважно, - он умолк, сердито ероша пятерней льняную челку.
  
  Аника смотрела на него, все сильнее ощущая смутное беспокойство. На какое-то мгновение лицо Эгона показалось ей чужим, отстраненным и холодным. Сейчас он походил на своего отца, которого Аника никогда особо не любила.
  
  - Послушай, Эги, - она положила руку ему на колено. - Может, папа нас просто пугает? Разве он сам не попадет под суд, как лжесвидетель? Еще и Валерию подставит. Но даже если он на такое пойдет, чисто из принципа... Скажи, ну неужели в полиции дураки работают? Допустим, посмотрят они эту ужасную запись... Разве они не разберутся, что к чему, разве не поймут, что ты Риту в окно не толкал?
  
  Эгон внезапно подскочил на сиденье, как подстреленный. Его лицо вспыхнуло от гнева, рот перекосился, как у готового зарыдать ребенка.
  
  - Я же сказал тебе, там все выглядит так, будто толкал! - заорал он так, что Аника испуганно сжалась. - Я сто раз смотрел! Мне это дерьмо снится до сих пор, всю жизнь сниться будет! Мы сидим на чертовом подоконнике, Рита вцепилась в свою дурацкую бутылку, как клещ, я бутылку на себя дергаю, она на себя, туда-сюда, а потом р-раз! - он на мгновение зажмурился. - На видео смотрится, будто я ее пихнул! Ты что, мне не веришь?!
  
  Аника бросилась к нему на шею и обняла с силой, не свойственной эльфам. Перед глазами промелькнула фотография девушки на носилках. В намертво стиснутом кулаке блестел осколок бутылочного горлышка. Несчастная пролетела шесть этажей, не выпуская бутылку из рук.
  
  - Верю, что ты такое говоришь! Забудь, не вспоминай, не мучай себя, - всхлипнула она, давясь подступившими к горлу слезами. - Я просто спросила. Подумала, вдруг на видео не так все страшно, и полиция поймет, что ты не виноват ни в чем, и хороший адвокат это запросто докажет... Бедный, бедный мой... За что нам такое?
  
  - Тише, задушишь, - прохрипел Эгон, сдавленный в любящих объятьях. - Отцу на радость.
  
  - Ой, прости, - Аника испуганно разжала руки, прокляв себя за медвежью ласку.
  
  - Ничего, - Эгон помассировал загривок. - Хватит болтовни, сестренка. Куда едем, лучше скажи?
  
  Он повернул ключ зажигания, и старый автомобиль грозно зарычал, раздумав быть трактором и намерившись покорить небо под управлением лучшего авиатора Хайдельберга.
  
  - Может, ко мне? - оживилась Аника. - Папа ведь не может вернуться из больницы ночью. Если его выпишут, то только завтра. А утром мы смоемся... Идет?
  
  Эгон воззрился на нее со странным выражением, прищурив глаз и заломив бровь, от чего стал похож на ее отца больше, чем на собственного.
  
  - Плохая идея, - после паузы сказал он. - Куда угодно, только не к тебе. Давай в гостиницу. И подальше, на периферию.
  
  Аника разочарованно вздохнула. Только сейчас она поняла, как отчаянно хочет домой. В их уютную берлогу на холме, где шелестит лес и поет тихую песню ручей, а осенью, как сейчас, клены роняют листья в маленькое круглое озеро. Они с папой любили смотреть на него, когда пили чай на веранде. Если бы он не включал свою отстойную французскую музыку, было бы вообще замечательно. Или ладно, пусть музыка... Боже, о чем она думает? Ничего этого не будет больше. Ее там никто не ждет. Нет у нее дома. Эгон прав. Плохая идея.
  
  - Окей, в гостиницу, - со вздохом сказала она. - Куда угодно, где душ и постель.
  
  
***
  
  Дующий в приоткрытое окно ветер трепал пеструю оконную занавеску, проникшая в комнату прохлада приятно остужала их разгоряченные тела, бронзовые в свете ночника.
  
  Счастливо уставшие, они лежали на низкой широкой кровати с безбожно измятой простыней и съехавшим на пол одеялом. Эгон раскинулся на матрасе морской звездой, широко разбросав ноги и закинув руки за голову. Его блестящая от пота грудь все еще тяжело вздымалась после пережитого оргазма, опавший член устало покоился на животе в легком облаке золотистых волос, как загадочный красный зверь в гнезде из пуха. Дай Анике волю, она бы только на этого зверя и смотрела бы, но ей отчего-то было неловко - а вдруг Эги подумает, что ее больше ничего не интересует. Стараясь не слишком приклеиваться любопытным взглядом к "зверю", она лежала, подперев голову рукой, и тихо любовалась безупречным телом своего друга, умиляясь его детскому бесстыдству и втайне завидуя такой свободе. Сама она скромно свернулась калачиком, подтянув ноги к животу - чтобы казаться хоть чуть-чуть меньше.
  
  Это был их третий раз в постели. Всего лишь третий. Первый был полгода назад, и он едва ли не стал последним - папа чуть не убил их с Эгоном, обнаружив, чем они занимались в его гараже на одеяле. Нет, тогда он ее не тронул, только молча накинул на нее это самое одеяло. На ее бедрах была размазанная кровь, и Аника до сих помнила взгляд отца - настолько ошеломленный и растерянный, что в ту секунду ей стало смешно. Скольких девушек он сделал женщинами, наверное, сам не помнит, со злостью думала она потом. Почему же тогда он взбесился? Толкнул Эгона так, что тот чуть голову об стену не разбил. Папе можно все, а ей - ничего? Она лишилась девственности в семнадцать лет - когда среди ее подруг уже не было ни одной, ни единой, кто не приручал этих вот зверей! Аника скосила глаза на член Эгона и обнаружила, что тот выглядит гораздо менее грозным, чем пару минут назад. Не выдержав искушения, она протянула руку и осторожно положила на него ладонь.
  
   "Нежный какой", - подумала она, удивляясь, как приятно оживает и вздрагивает под рукой загадочный орган. Красивым Аника не рискнула бы его назвать, и все же он вызывал у нее восхищение - мистическое и необъяснимое.
  
  Эгон накрыл ее руку своей, усталой и отяжелевшей, но играть с собой не позволил - поднес ее руку к губам и рассеянно поцеловал пальцы.
  
  - Слушай, Ники... - пробормотал он, явно думая о чем-то другом. - Может, не пойдешь к папаше в больницу? У него ведь ничего серьезного. Перелом, ерунда. Несвятой Бернард нам весь викенд изгадит. А так... закроемся в номере на пару дней, никто и не узнает, что ты приезжала. Ну?..
  
  Аника вздохнула и виновато поцеловала его горячее и гладкое, чуть соленое от пота плечо.
  
  - Не могу. Я хочу его увидеть. Я должна. Потому что... Он сказал мне ужасную вещь, - пробормотала она.
  
   "И еще у него день рождения".
  
  - А когда он тебе что-то хорошее говорил? - буркнул Эгон. - Что за вещь?
  
  Аника заморгала, чувствуя, как к глазам предательски подбираются слезы обиды.
  
  - Он сказал, что не будет думать обо мне, - сдавленно прошептала она. - А значит, забудет.
  
  Эгон громко расхохотался, заблестев зубами.
  
  - Ой, напугал! Думать он о тебе не будет... Что за бред? Он не может тебя забыть. Он твой отец. Ты разве не видишь, он просто манипулирует твоими чувствами? - сердито прибавил он, перестав смеяться.
  
  Аника опять вздохнула. Эгон знал папу лучше, чем многие другие, но все равно не понимал его. Наверное, такое трудно понять. Не многие люди делают в точности то, что говорят. Если папа сказал, что не будет думать, значит, не будет. Это не слова.
  
  - Может и так, но... Я ему верю, Эги. Они сказал это так серьезно. Так ужасно серьезно... Это только кажется странным. Забыть можно что угодно. Он пытался меня научить, когда у меня в школе были проблемы с этой... как ее там, - она на мгновение умолкла, с недоумением обнаружив, что не может вспомнить ни имени, ни фамилии обидчицы. - С подругой одной. Конечно, я ее не забыла совсем, но из-за чего мы ссорились, уже не помню.
  
  - Ерунда, - фыркнул Эгон. - Ты это сама себе внушила. Такие вещи легко забываются сами по себе.
  
  Аника покачала головой.
  
  - Иногда не забываются, сколько ни старайся. Нет, это другое. Это акт воли, - тихо сказала она. - Ты принимаешь решение - забыть. Как похоронный ритуал, папа так сказал. Ритуал нужен, чтобы человек понимал важность того, что он делает. Похороны - когда помянул, простил и отпустил. А если потом вспоминаешь, то тебе уже не больно... Не так больно.
  
  Обнаружив искры интереса в прищуренных глазах Эгона, она принялась объяснять:
  
  - Сначала надо заставить себя прожить ситуацию заново. Много, много раз, пока перестанешь чувствовать те эмоции, которые тогда рвали тебя на части. Это гадко, но так надо. А потом переиграть сценарий. Заменить эмоции другими, придуманными, и тогда все становится размытым, далеким... Начинает казаться, что это не с тобой случилось, будто это был сон, или будто ты в книжке об этом читал или кино смотрел. Воспоминания можно перестроить, смешать с фантазиями, это не так трудно... Самое важное - перестать чувствовать свою вину за то, что случилось. Папа уже и забыл, как он меня ударил, я уверена, - грустно сказала она.
  
  Эгон хмуро кивнул, и только.
  
  - Чувство вины - это якорь, инграмма, - продолжила Аника. - Он их уничтожает, эти инграммы. Я не понимала, что это, а папа сказал, представь себе чудовище с щупальцами, с присосками, вроде кальмара такого гадкого. Он сидит на груди, невидимый монстр-кальмар, держится на присосках, кровь сосет, силы забирает. Если присоски отрезать, монстр отвалится и подохнет. Негативные якоря надо уничтожать.
  
  Эгон приподнялся на локте и уставился на нее с любопытством.
  
  - Монстр в груди? Что-то новенькое. Это же ментальные штуки.
  
  - Да, но... Это эмоции. Наши чувства. Конечно, они в голове, но кажется, что в сердце... - Аника положила руку ему на грудь. - Ты не сможешь забыть эту гадость, пока тебе кажется, что ты в чем-то виноват. Но ты ведь не виноват! Надо убить кальмара, ноги ему оборвать. Или Рита тебе и правда всю жизнь сниться будет.
  
  - А-а-а!!! Кальмары атакуют! - Эгон захрипел, отдирая от горла невидимые щупальца и швыряя их по комнате.
  
  Аника расхохоталась.
  
  - Эги, я тебя обожаю! - смеясь, она бросилась к нему на грудь и принялась помогать. Минут через пять кальмар был уничтожен, а следы его злодеяний стерты поцелуями и зализаны языком.
  
  - С тобой так весело, - пробормотала Аника, нежась в его объятьях и любуясь его улыбающимися глазами. - Ну что, кальмар сдох?
  
  - Все чисто, - Эгон сделал брезгливое лицо и щелчком ногтя стряхнул с плеча невидимое нечто.
  
  Аника посерьезнела.
  
  - И все-таки, - вернулась к разговору она. - Квартира эта... Лишнее напоминание про тот кошмар. Плохо, что папа не разрешил от нее избавиться.
  
  Красивые губы Эгона зло скривились.
  
  - Значит, хочет, чтобы я помнил, - жестко сказал он.
  
  Аника пощекотала пальцем его маленький упругий сосок. Ей ужасно нравилось, что у Эгона нет на груди никакой дурацкой растительности. Папа, динозавр волосатый, шерстистый, фу. Как он может кому-то нравиться?
  
  - Ты же сам сказал, это чтобы не вызвать подозрений.
  
  Эгон вывернулся из ее объятий, дотянулся до лежащих на тумбочке сигарет, сердито выдернул одну, сломал, вытащил другую и сунул в рот.
  
  - Я так думал, пока ты мне не напомнила про якоря, - раздраженным щелчком он подкурил сигарету и глубоко затянулся дымом. - Я знаю, что это такое. Твой старик тоже меня кое-чему учил... Неважно. Но он грузил мне только про позитивные якоря! Оказывается, есть и негативные, вот зараза! Да, теперь понимаю. Он хочет, чтобы я это помнил. Видео мне сто раз показал, прежде чем карту памяти забрал. Ну ладно, я и сам хотел посмотреть... А ты в курсе, сестренка, что он твою комнату замуровал? - вдруг спросил он, щуря глаза.
  
  Сердце Аники похолодело. Вместе с сигаретным дымом по комнате полз другой невидимый монстр, шевеля щупальцами и подбираясь все ближе. Она торопливо подобрала с пола съехавшее одеяло и набросила на них с Эгоном. Теплее не стало.
  
  - Замуровал? - переспросила она. - То есть? Кирпичами заложил?
  
  - Почти. Закрыл дверь, снаружи книжный шкаф поставил. И не видно, что там комната есть. Не знаю, что там внутри. Не удивлюсь, если он все твои вещи на свалку выкинул. Даже твоя фотография из гостиной исчезла.
  
  - О, боже, - прошептала Аника. - Значит, он правда решил меня забыть.
  
  Ей вдруг стало так больно, что она зажмурилась. Это не помогло. Из-под век хлынули слезы и покатились по щекам - горячие, горькие, жгучие.
  
  - Эй, перестань, сестренка, - Эгон торопливо швырнул сигарету в пепельницу и сгреб Анику в объятья. - Да пошел он к чертовой матери! И ты про него не думай, раз он такой козел. Хочешь, мы тоже проведем ритуал забвения? С пентаграммой из зубной пасты и окуриванием кое-чем бодрящим... Наши предки с приветом, что поделать. Мои не лучше, поверь. Кого ни спроси, у всех родители со странностями, у всех свои тараканы.
  
   "Это у нормальных людей тараканы. А у папы монстры", - с горечью подумала Аника.
  
  Эгон утешительно поцеловал ее в нос.
  
  - Не у всех, - всхлипнула она, согреваясь душой в его тепле. - Твоя мама такая хорошая... и так тебя любит.
  
   "Не то, что моя".
  
  - Любит?! - неожиданно взвился Эгон. Аника мгновенно ощутила, как напряглись его мышцы и отстранилась, испуганно вглядываясь в его лицо - покрасневшее и злое.
  
  - Черта с два! - гневно выкрикнул он. - Да ей на меня плевать! Себя она любит! Не меня! Не отца! Себя одну! Маман не помнит, сколько мне лет! Без всяких техник Бернарда, просто ей насрать на меня! Неделю не виделись, она и не заметила! В интервью ляпнула, что мне двадцать пять, вырезать пришлось! Ей не интересно, что я делаю, где бываю, с кем общаюсь! Она меня не видит, что есть, что нет меня! "Доброе утро, мой милый. О, тебе идет этот новый свитер", - перекривил он голос Хелен с вежливыми светскими интонациями. - Свитеру сто лет! - рявкнул он. - А мне двадцать три!
  
  Потрясенная неожиданным взрывом, Аника мгновенно забыла о своих горестях.
  
  - Эги, - она прижала его к себе, запустила пальцы в его мягкие волосы и принялась гладить, утешительно и нежно, как умела. - Ты прав, нам не повезло с предками. Ну и бог с ними. Мы есть друг у друга, что еще нужно? Мы никогда не будем такими, как они. Мы будем любить наших детей и стараться понимать их. Тебе все разрешают, а мне все запрещают, но, выходит, и то и другое неправильно. Вот наши дети...
  
  Она не договорила. Эгон внезапно отодвинулся. В его глазах появилось странное выражение - подозрительное и настороженное.
  
  - Наши дети? - он поднял брови точь-в-точь, как Бернард. - Что это на тебя нашло, Ники? Ты таблетки пьешь?
  
  Аника замерла, молча глядя на него и не желая верить услышанному. Его слова причинили ей почти физическую боль.
  
   "Почему он так гадко это сказал? - мелькнуло у нее. - Или я дурочка, и об этом так не говорят?"
  
  - Да, конечно... - подавленно сказала она. - Я просто представила себе, ведь когда-нибудь они у нас будут... Когда мы захотим. Не сейчас, что ты. Я не настолько сумасшедшая.
  
  Эгон вздохнул - явно с облегчением.
  
  - А, ну да. Когда захотим, - он улыбнулся, притянул Анику к себе и сочно поцеловал в губы. - Не сердись, сестренка, но мне пока никто не нужен, кроме тебя. Давай спать, четыре утра, между прочим.
  
  Он щелкнул выключателем, и гостиничный номер погрузился в темноту. Не прошло и минуты, как Эгон уснул, обняв Анику рукой и придавив бедром.
  
  Она лежала без сна, прислушиваясь к его дыханию, шуму порывистого ветра за окном и шороху колес проезжающих машин. Неожиданно она ощутила себя такой одинокой, что чуть не расплакалась снова. Это было странно, дико, глупо - в Лондоне Аника была по-настоящему одна, но ей казалось, будто Эгон рядом. И не потому, что они не вылезали из скайпа, переписывались и перезванивались почти каждый день. Быть может, потому, что она придумала себе эту близость, придумала то, чего нет...
  
  Аника тихо вздохнула. Ее детская любовь, ее мечта, ее друг, брат, любимый. Вот он, Эгон. Совсем рядом, так, что хватает одной подушки на двоих. Их тела сплелись, дыхание смешалось. Вот он, тот, к кому она спешила, летела, неслась, ломая копыта. То есть ноги. Красивый, как бог... И такой же, как бог, далекий. Почему ей так грустно, так одиноко сейчас?
  
  Наверное, она ему не так уж и нравится. За что ее любить? Что она может дать ему, неопытная, неловкая, глупая, чем может его привлечь? Кто бы мог подумать, что дочь знаменитого сексолога страны не имеет никакого сексуального опыта? Если собрать в кучу все ее комплексы, то получится больше книжек и статей, чем все, что папа-психолог за жизнь написал. Когда в старой школе ее обозвали кобылой и она вернулась домой в слезах, профессор психологии Б. Майер взял ручку и попросил продиктовать фамилии тех, кто ее дразнил. Зачем ей надо, чтобы он плющил ее одноклассников?! Ей нужно было всего-навсего доброе слово, просто пожалеть и утешить, сказать по-человечески: "Ты не лошадь, дочка, не слушай дураков", - но нет! Вместо этого великий психолог сказал, что очень любит лошадей, они красивые умные создания.
  
  После папиного визита в школу ее перестали дразнить. Хуже того - стали обходить, как чумную. А в собственных глазах она так и осталась кобылой. Вся папина помощь в таком духе.
  
  По потолку комнаты тревожно скользили блики фар проезжающих мимо мотеля машин. Чувство одиночества вдруг сменил безотчетный страх. Аника натянула одеяло до подбородка и прижалась поближе к Эгону, но страх не исчез. Еще один монстр. Он был здесь, совсем близко. Невидимый, но от этого еще более пугающий, он подбирался к ней на бесшумных щупальцах с мерзкими присосками. Не тот монстр вины, о котором говорил папа. Другой, ни в чем не уступающий своему собрату по уродству. Гадкий, грязный.
  
  Эгон сказал, Рита была очередной пассией Бернарда. Кто такая Рита, Аника не знала и не узнала бы никогда, не случись несчастье - как раз тогда, когда она уехала в Лондон. Маргарита Гольдман была папиной клиенткой, но странным было не это. Отец никогда не встречался со своими клиентками или студентками. Никогда и не при каких обстоятельствах, принципиально. Он ждал их с терпением паука на паутине. Хотя иногда под конец ожидания зверел, метался по дому, как тигр в клетке, избивал боксерскую грушу, ссорился с мамой и с ней, с Аникой, но ни разу не нарушил это правило. Стоило закончиться курсу или семинару - паук срывался с места и со вкусом вонзал клыки в очередную жертву. Это было мамино сравнение, как всегда меткое. Почему отец изменил своим принципам? Чем эта Рита была лучше других, что он не стал ждать конца терапии? И что Эги делал в той квартире, если там был папа с любовницей?
  
  Один вопрос почему-то особенно не давал Анике покоя.
  
   "Какая Эгону разница, пьет папина любовница алкоголь или нет? - думала она, уже проваливаясь в сон. - Зачем было вырывать у нее из рук бутылку, еще и с такой силой, что... Нет, хватит об этом... Еще приснится".
  
  Аника догадывалась, ответ где-то рядом, объяснение всему и разгадка куда проще и прозаичней, чем кажется на первый взгляд. Вот только наверняка это что-то грязное. А чего еще ждать от папы? Он сам Монстр. Главное Чудовище. То есть монстр живет у него внутри. Съел папино сердце, теперь жрет мозг.
  
  Она даже знает, как его зовут.
  
  Барни.
  
   "Спи уже, кобыла, - строго сказала она себе. - Пять утра. В это время нормальные приличные лошади уже встают".
  
  
***
  
  
Глава 22. Палата номер семь
  
   Возвращение пациента Майера в седьмую палату было почти триумфальным. С той разницей, что на мрачном лице Бернарда триумф никак не отражался. Невесть зачем его каталку сопровождала целая вереница докторов. В дверях, хотя и широких, возникла заминка, госпожа доктор Грау проложила себе путь арбузными грудями, и когда наконец перестала застить корпусом обзор, Бернард огляделся вокруг и решил, что это опять не его палата. Однако в углу у окна обнаружился все тот же мальчишка Ларс. Сосед приветственно махнул ему рукой.
  
   - Бандерас! - жизнерадостно сказал он. - Тут твоя телка приходила. Мы с ней немного потрахались, ты не против?
  
   - Не против, - буркнул Бернард, озираясь по сторонам.
  
   Комната была неузнаваемой из-за обилия цветов, загадочных пакетов и коробочек. Всюду пестрели букеты, источая сладкий аромат. Бернарда затошнило - он не любил экзотические запахи, а сейчас и вовсе не был расположен наслаждаться благоуханием. Тоби вкатил его кровать между двумя крупными икебанами в плетеных корзинках, поправил одеяло привычным жестом одержимого маньяка и бросился отодвигать цветы, чтобы господа коллеги могли подобраться поближе.
  
   Заботливые эскулапы обступили Бернарда с таким видом, будто собрались экстренно провести еще одну операцию. Правда, их лица были чересчур жизнерадостными для расправы. Улыбался даже доктор Ли - не слишком искренней и слегка испуганной улыбкой. Ангелина куда-то испарилась, зато веселую докторскую компанию пополнил незнакомый господин, рыжебородый, веснушчатый и такой высокий, что маленький ассистент рядом с ним казался ребенком.
  
   - Это что? - Бернард кивнул на цветы. - Новая разновидность терапии?
  
   "Тут так принято? Вздумали поздравить меня с днем рождения? - недоуменно подумал он. - А не рановато ли?"
  
   - Это вам, герр Майер. От ваших друзей и коллег, - сообщил Рогге. Нотка то ли зависти, то ли ревности в его голосе от Бернарда не укрылась.
  
   - Вот как? - пробормотал он, в глубине души польщенный. - Спасибо.
  
   - Они решили, ты рожаешь, Бандерас, - сказал из своего угла Ларс.
  
   Бернард наградил его хмурым взглядом, и только. Сил сердиться на
   мальчишку у него не было. И не только на мальчишку.
   Вся его злость трансформировалась в усталость и отвращение. Не к кому-то конкретному, а к чертовой клинике всуе. Чем дальше, тем явственней та казалась ему безобразной прессующей машиной. Здесь заботились обо всем и всех, все было продумано до мелочей и функционировало безукоризненно, но тягостное ощущение зависимости от посторонних людей, собственная слабость и бесконечная череда мелких унизительных процедур доводили Бернарда до бешенства. Он устал не принадлежать себе самому. Хуже пытки и придумать нельзя было - во всяком случае для него, Бернарда.
  
   - Герр Майер, - начала доктор Грау, по неведомой причине оставившая фамильярно-материнские замашки. - Мы сделали все от нас зависящее и рады, что операция прошла благополучно. Но полное возвращение функций сустава зависит уже от вас и вашего ответственного отношения к собственному здоровью.
  
   - Я похож на безответственного человека? - пробурчал Бернард.
  
   Рогге зловредно фыркнул.
  
   - Как сказать... Ответственный человек трое суток разгуливал с переломом надколенника, принял ударную дозу скополамина вместо обезболивающего и наконец свалился, - с усмешкой сказал он. - А теперь рвется домой и не сбежал только потому, что нет в наличии костылей на его рост. Не волнуйтесь, герр Майер, их уже везут. Все равно я вам их сегодня не дам, - прибавил он. - Даже под гипнозом.
  
   Доктор Грау незаметно дернула болтливого хирурга за рукав и метнула на него изничтожающий взгляд. Бернард уже понял, что превратился в особого клиента и персонал из кожи вон лезет, чтобы ему угодить. Это казалось противным. Рогге не унизился до расшаркивания, и за это Бернард готов был простить ему и ехидство и все остальное.
  
   - Я тоже хочу домой, - капризно сказал Ларс.
  
   Стоящие у постели Бернарда доктора проигнорировали реплику соседа и даже не обернулись. Кроме хирурга.
  
   - Идите, кто вас держит, юный герой, - сказал он Ларсу. - Только не нойте потом, что остались хромым на всю жизнь, - он повернулся к Бернарду: - Вас это тоже касается, дорогой коллега. Будь вы моим другом, я бы привязал вас к кровати фиксаторами.
  
   "Вы и есть мой друг", - послал ему взгляд Бернард.
  
   Рогге улыбнулся краем губ.
  
   - Не обращайте внимания, герр Майер, - поспешно сказала доктор Грау, толкнув хирурга локтем. - Господин Рогге шутит. Он хотел сказать, от вашего благоразумия зависит окончательное восстановление. Надеюсь, вы в этом заинтересованы.
  
   - Само собой, - неохотно сказал Бернард.
  
   В своем воображении он уже давно стащил неподходящие по росту костыли Ларса, стоящие в ногах его кровати, успешно допрыгал до выхода и сейчас с ветерком ехал в такси.
  
   Рыжий верзила неожиданно выступил вперед.
  
   - Герр Майер, давайте познакомимся, я доктор Кляйн, - представился он и степенно погладил кончиками пальцев острую бородку цвета ржавчины. - Мы с вами займемся вопросами реабилитации, если не возражаете.
  
   "Ничего себе маленький и симпатичный", - неприязненно подумал Бернард. Впрочем, неприязнь вызывал не столько сам Кляйн, сколько слово "реабилитация". Наверняка какие-нибудь пакостные процедуры, без которых можно обойтись.
  
   - Возражаю, - он улыбнулся, мысленно обозвав Кляйна козлом. - Шучу, рад знакомству, доктор. Но я бы сначала хотел поговорить с доктором Бланком. До того, как его смена закончится.
  
   Кардиолог, скромно стоящий у одра Бернарда, попятился и сшиб ногой икебану.
  
   - Уже закончилась, - он наклонился, поспешно поставил перекосившуюся красоту на место и разогнулся, красный от смущения. - Я хотел убедиться, что с вами все в порядке, герр Майер, чтобы уйти со спокойной душой. У вас ко мне какие-то вопросы? - вдруг встревожился он.
  
   "Какие-то претензии?" - перевел Бернард.
  
   - Ничего серьезного, доктор, просто на два слова.
  
   Быть VIP-пациентом оказалось не так и плохо. Не прошло и пары минут, как докторская братия деликатно покинула палату. Профессор Грау шепотком поинтересовалась напоследок, не помешает ли беседе "на два слова" Ларс Зееман, которому можно организовать лечебную физкультуру. Бернард посмотрел на скорчившегося в углу мальчишку с айфоном и сказал, что нет, не помешает. Но ширму все же задернул.
  
   Кардиолог неловко примостился на краешек стула возле его кровати. Сейчас, в безжалостном свете дня, его лицо выглядело помятым, усталым и мало чем походило на хомячье. Бернард некстати вспомнил про выводок детей Ангелины и мельком подумал, что выспаться доктору навряд ли удастся. (А после того, что он ему скажет, тем более. Уйти со спокойной душой? Пусть попробует!)
  
   - Я не задержу вас надолго, доктор Бланк, - заверил его Бернард. - У нас не было возможности поговорить, то одно, то другое, - сказал он, имея в виду утреннюю суету с обходом, консилиумом и его переездом в палату. - И нет, вопрос не обо мне. Это по поводу вашей жены, доктор.
  
   - Моей жены? - растерянно переспросил Бланк. - А что, собственно... Я вас слушаю, герр Майер.
  
   Бернард уставился на него в упор. Глаза кардиолога были красными от усталости, по-прежнему доброжелательными, но почему-то виноватыми. Бернард мысленно дал пинка непрошенному сочувствию.
  
   - Просто Бернард, если вы не против. Я знаком с Ангелиной, вам это известно? - напрямик сказал он.
  
   Глаза смущенно заморгали, взгляд трусливо убежал куда-то вбок.
  
   - Да, она мне говорила, - пробормотал Бланк.
  
   Бернард приподнялся на кровати, проигнорировав вгрызшуюся в виски боль. Головная боль оказалась бесплатным дополнением к спинальной анестезии и считалась докторами явлением нормальным и преходящим.
  
   - Не буду тратить ваше драгоценное время, давайте по существу. Ваша жена обо мне далеко не лучшего мнения, но разговор не об этом, доктор Бланк.
  
   - Можете звать меня Александр, - торопливо сказал кардиолог. - Или еще проще, Саша.
  
   - Александр, - задумчиво повторил Бернард. - Прекрасное имя. Будь у меня сын, я бы его тоже так назвал, - он улыбнулся и продолжил, понизив голос до особо доверительного: - Дело в том, Саша, что у меня с вашей супругой состоялся не очень приятный разговор. Ангелина думает, я намерен пожаловаться на вашу бригаду, наслать на вас своих адвокатов и устроить судебные разбирательства. Для чего даже не поленился разыграть тахикардию.
  
   Бледные от усталости хомячьи щеки Бланка стыдливо порозовели.
  
   - Глупости, вот уж глупости, надеюсь, вы не приняли это всерьез... - он вдруг быстро заморгал. - Но вы же не собираетесь э-э... Вы ведь сказали, у вас нет никаких нареканий?
  
   Как догадывался Бернард, благожелательность доктора Грау и компании объяснялось тем, что VIP-клиент Б. Майер никаких претензий ни к чему и ни к кому не имеет.
  
   - Конечно, нет, Александр, - мягко сказал он. - Я очень благодарен всем, и вам, и вашей жене в частности. Не забывайте, я своими руками подписал согласие на спинальную анестезию и был предупрежден о возможных проблемах из-за скополамина. Ума не приложу, почему Ангелина решила, что я намерен жаловаться. Упаси боже, зачем? К сожалению, мне не удалось убедить ее в моей безвредности и неконфликтности, - прибавил Бернард с улыбкой, призванной развеять опасения. - Надеюсь, вы сделаете это за меня, Александр. Это главное, что я хотел сказать.
  
   Главное было впереди, но подготовить почву было не лишним.
  
   Бланк облегченно рассмеялся.
  
   - Спасибо, Бернард. Я тоже толковал Лине о вашей э-э... безвредности.
  
   "Доверчивый грызун", - подумал Бернард.
  
   - Не обижайтесь на нее, - с виноватым вздохом сказал Бланк. - У жены недавно были некоторые неприятности, ей пришлось уйти из отделения реанимации сюда, в травматологию. Она очень переживала, поскольку обвинения были необоснованные...В итоге все прояснилось, но она до сих пор болезненно воспринимает даже безобидные замечания.
  
   Бернард мысленно потер руки. Разговор принял нужное направление без особых его усилий.
  
   - Теперь понимаю, - тем же мягким участливым голосом сказал он. - Мне очень жаль, поверьте, я не хотел ее расстроить. Не буду отрицать своей вины, я был не в лучшем состоянии во время операции и городил чушь. Пожалуйста, передайте Лине мои извинения. Я не успел этого сделать, она убежала.
  
   - Ну что вы, Бернард, - окончательно смутился Бланк. - Это я хочу попросить у вас прощения. Не сердитесь на нее, бога ради. Если Лина говорила вам ту же чепуху, что и мне, про розыгрыш тахикардии... - он огорченно покачал головой и вздохнул.
  
   - Быть может, ей нужна некоторая поддержка, профессиональная помощь, как вы считаете? - осторожно спросил Бернард. - Нет-нет, я не о себе, - рассмеялся он, уловив в глазах Александра что-то вроде испуга. - Это не мое поле. Я знаю прекрасных специалистов, на которых можно положиться. Но лучше бы инициатива исходила от вас, а не от меня, как понимаете.
  
   Бланк озабоченно потер переносицу.
  
   - Не знаю, есть ли в этом необходимость? - пробормотал он. - Думаю, это со временем пройдет.
  
   "Расскажешь это отправленным на тот свет пациентам, дружок!"
  
   - Хотите откровенно? Не пройдет, - резко сказал Бернард. - Это что-то вроде ошибки акробата. Один раз упал - упадет и другой. Либо станет таким осторожным, что потеряет легкость мастера и утратит симпатии публики. Не потому, что разучился ходить по канату, а потому что в его сердце поселился страх. С этим нужно что-то делать, а не закрывать глаза. Страх еще никому в работе не помогал. Тем более, в такой стрессовой и ответственной, как работа анестезиолога. Это не шутки, вы ведь сами это понимаете, - чуть мягче прибавил он.
  
   Александр нахмурился, заморгал и почему-то отвел взгляд.
  
   - Пожалуй, вы правы, - он нервно провел рукой по лицу, задержавшись пальцами на губах. - Но речь ведь не об ошибке. Ее обвинили в том, чего она не делала.
  
   "Не умеешь ты врать, приятель", - подумал Бернард.
  
   - Я знаю, Саша, - он по-дружески коснулся его запястья. - Лина сказала мне, что ни в чем не виновата, - он с удовлетворением отметил удивление на круглом лице доктора и продолжил: - Но видите ли, Александр, сделал человек ошибку или нет, если люди рядом верят в то, что он ее сделал, бросают косые взгляды, это не способствует душевному равновесию и уверенности в себе, согласитесь. Если вас смущает предложение обратиться к специалисту, то остается надежда только на вас, как на самого близкого Лине человека. Это и ваша ответственность, не так ли? Вы уверены, что вашей поддержки достаточно? - тихо спросил он. - Как давно это случилось?
  
   Небрежно заданный вопрос был ключевым. За ним должен был последовать хоть немного развернутый ответ, и он не заставил себя ждать. Но вовсе не тот, на какой рассчитывал Бернард, закидывая удочку.
  
   - Вы же знаете, - удивленно сказал Бланк. - В июле. Вы ведь тоже по этому делу проходили как свидетель, разве нет? Самоубийство Маргариты Гольдман.
  
   Бернард едва не подскочил на постели. Виски рвануло от боли, в ушах зашумела кровь. Взгляни сейчас кардиолог на ЭКГ, обнаружил бы там пустившиеся в нервный пляс графики. К счастью, доктор Бланк простодушно смотрел в глаза Бернарда, а не в монитор жизненных функций.
  
   "Вот так поворот", - ошеломленно подумал Бернард.
  
   Он молча показал глазами на ширму, напоминая, что они не одни. Болтливый сосед молчал, что само по себе было подозрительно.
  
   - О, лучше не напоминайте, - Бернард вздохнул, внешне не выдав своего смятения. - Но мало ли в клинике подобных случаев, тем более в отделении реанимации. Я думал, еще что-то произошло. Хорошо, что Лина перешла в травматологию, все-таки меньше стресс... Ну что ж, не буду вас больше задерживать, Александр. Вы устали, понимаю. Еще раз спасибо вам, доктор.
  
   - Нет-нет, я не устал, - взволнованно сказал Бланк. - Я бы хотел с вами об этом поговорить... э-э... в неформальной обстановке. Но вам отдых нужнее моего, так что...
  
   Он попытался было встать, но Бернард пригвоздил его к месту неожиданно холодным взглядом.
  
   - Мы вернемся к этому разговору, - другим, жестким голосом сказал он. - А пока, Александр, я предлагаю вам подумать обо всей этой истории серьезно. Если я, в память о старой дружбе, не стал жаловаться на услышанное от Лины про розыгрыш тахикардии, то еще не значит, что другие пациенты не придут в ужас от подобных абсурдных высказываний и не обвинят вашу жену в неадекватности. Такие глупости дискредитируют клинику. Ангелина может сломать свою карьеру своими руками, поймите. Надеюсь, вы этого не допустите, - он помолчал, глядя, как Александр меняется в лице. - Вот теперь действительно всё.
  
   Облитый ледяной водой хомяк жалким мокрым комочком упал в корзину BARNY.
  
   Бланк неуклюже поднялся, бледный и растерянный. Очевидно, смысл услышанного настиг его только сейчас.
  
   - Спасибо, герр Майер, - пробормотал он, от огорчения то ли забыв о
   "Бернарде", то ли ощутив вернувшуюся на место дистанцию.
   - Я дам вам телефон своей коллеги, - шелковым голосом сказал Бернард на прощанье. - Очень приятная женщина, замечательный специалист в области психических расстройств.
  
   "Надо же как-то отблагодарить эту идиотку Марию Рауш", - подумал он, глядя в печально сгорбленную спину уходящего Хомяка.
  
  
***
  
   Озноб, терзавший Бернарда после наркоза, наконец прошел, и оказалось, в палате даже жарко. Пришлось снять байковую рубашку и натянуть майку, чтобы не выглядеть совсем уж голым, если кого-то принесет нелегкая.
  
   Сосед, почему-то раздумавший шутить и веселиться, молчаливо следил за процессом переодевания. Он лежал, свесив с кровати одну ногу и положив на валик вторую - с таким же украшением из ремней и пластика, которым осчастливили и Бернарда. Теперь Бернард знал, что штука эта называется ортрез, и она куда лучше гипсовой повязки. (Хотя бы потому, что ее можно самостоятельно снять и выбросить к чертям. Или для того, чтобы помыться.)
  
   - Слушай, ты вообще кто? - вдруг спросил Ларс.
  
   Бернард отодвинул ширму, чтобы лучше видеть соседа.
  
   - То есть? - переспросил он, глядя на мальчишку и пытаясь понять, преуспел ли тот в подслушивании чужих разговоров. Судя по встревоженному лицу с насупленными бровями и напряженно вытянутой шее, таки преуспел.
  
   Зачем он отказался от отдельной палаты, Бернард не знал и сам. То ли из чувства противоречия, то ли еще почему-то - думать об этом сейчас не хотелось. Очевидно, гордый отказ был глупостью.
  
   - Кто ты такой? - требовательно повторил Ларс.
  
   - Ты же сам знаешь. Бандерас, - сказал Бернард. - Видишь, сколько цветов от фанатов. Где-то и "Оскар" завалялся... Сейчас посмотрим.
  
   Он взял с тумбочки какой-то пакет, разрисованный сердечками, и не без любопытства заглянул внутрь. Вместо "Оскара" там обнаружились конфеты и открытка из разряда "милая пошлятина". "Выздоравливай, любимый! Твоя К." - прочел Бернард и задумчиво почесал в затылке.
  
   - Ага, Бандерас, - угрюмо сказал Ларс. - Ты, наверное, полицай. Какой-нибудь сраный начальник.
  
   Бернард не вытаращил глаза только потому, что привык реагировать на чушь хладнокровно.
  
   - Почему не налоговый инспектор? - он поставил пакет на пол и взял следующий. Кроме очередных конфет, внутри оказались два крупных апельсина. Открытка была и здесь. "Дорогому Бернарду с сердечными пожеланиями скорейшего выздоровления. С любовью, Лора".
  
   BARNY открыла архив, обнаружила в ленте восемь особей с этим именем и тут же закрыла. Апельсины Бернард любил и мысленно поблагодарил всех восьмерых.
  
   Ларс недоверчиво фыркнул.
  
   - Да ну, налоговый инспектор, - его взгляд скользнул по груди и плечам Бернарда и предсказуемо задержался на уродливом шраме.
  
   - В слишком хорошей форме для работника налоговой? - насмешливо прищурил глаз Бернард.
  
   ОНЖ исключала физическую слабость, дряблые мышцы и пивной живот. Такую роскошь Бернард себе позволять не собирался и уже раздумывал, что будет делать в его невеселом положении. Если он обрастет жиром, лежа на диване в ортрезах и протезах, то превратится в настоящего медведя - здоровенного, безобразного, гигантского гризли.
  
   - И это тоже, - сказал Ларс. - Но не в том дело. Вот, даже рубашку палевно сложил.
  
   Он обвиняющее указал пальцем на прикроватную тумбочку, куда Бернард положил пижаму.
  
   - А что не так с рубашкой? - удивился Бернард.
  
   - Так аккуратно только в армии тряпки складывают, - сурово сказал Ларс. - Или в полиции. На клерка из магазина шмоток ты не похож.
  
   Бернард посмотрел на хмурое лицо соседа и рассмеялся.
  
   - Фантазер ты, друг. Я не был в армии. Проходил альтернативную службу. Защита леса, экология, война с жуками-короедами... Я всегда так вещи складываю.
  
   - Нахрена? - озадаченно спросил Ларс.
  
   - Не знаю, - пожал плечами Бернард. - Привык.
  
   Не успел он задать самому себе вопрос, а почему, собственно, как перед глазами мелькнул деревянный пол, заваленный разноцветными детскими игрушками и пестрым ворохом одежды. Братья вечно бросали свои машинки где попало, а сестрицы...
  
   "Черт, - поразился он. - Я не должен это помнить!"
  
   В корзину BARNY полетел вагон от игрушечного паровоза. Зеленый с красной полосой и без колес. Эти ненавистные зеленые вагончики валялись по всему дому. Бернард однажды не выдержал - собрал их все в мешок и выбросил. Что было дальше, BARNY сообщить отказалась. Наверняка ничего хорошего.
  
   - Значит, ты не полицай? - все еще с подозрением спросил Ларс. - Просто аккуратный зануда?
  
   - Просто аккуратный, - буркнул Бернард, разозлившийся на "зануду". Этим противным словом его называл еще кто-то. Нет, он не будет думать, кто.
  
   - Боишься полицию, дружок? - мстительно сказал он. - Отделение по борьбе с наркотиками взяло тебя на заметку, Ларс Зееман. Лови предупреждение.
  
   Он бросил конфету соседу на постель. Ларс попытался поймать ее на лету, но промазал.
  
   - Прикалываешься, Бандерас, - неуверенно сказал он, шаря рукой по одеялу. - Как меня зовут, ты на гребаной карточке прочитал. Я ее не видел, дурак. А так вообще я наблюдательный.
  
   - Нам такие нужны, - сказал Бернард, занятый изучением еще одного пакета. Дело оказалось увлекательным и напоминало распаковку рождественских подарков.
  
   - Кому, нам? - насторожился Ларс.
  
   На его постель спикировала еще одна конфета.
  
   - В отделение. По борьбе, - пробормотал Бернард, вчитываясь в знакомые на сей раз женские каракули.
  
   - С чем? - почему-то шепотом спросил сосед.
  
   "Милый мой маленький мишка, целую твою больную ножку! Твоя Сисечка".
  
   - С мировым идиотизмом.
  
   - Так ты тоже?.. - Ларс не договорил.
  
   Бернард перевернул записку Валерии и обнаружил на оборотной стороне постскриптум: "Твои игрушки я нашла, а графин пропал! Уборщица говорит, что не брала".
  
   "Вот дьявол!" - с досадой подумал он.
  
   Лежащие в пакете эспандеры пришлись как нельзя более кстати. Бернард схватил черные кольца и сжал в кулаках. Но то ли он ослабел после проклятого наркоза, то ли новые кольца были слишком жесткие - ощущения ему не понравились.
  
   - Что, тоже? - рассеянно переспросил он, потеряв нить разговора и больше не расположенный шутить с мальчишкой.
  
   - Тоже их ненавидишь? - прошептал Ларс.
  
   Бернард недоуменно воззрился на соседа.
  
   - Кого?
  
   - Мигрантов вонючих, - тряхнул волосами Ларс. - Правительство, которое их сюда напустило.
  
   "Приехали, - подумал Бернард. - А всё так хорошо начиналось".
  
   От злости кольца в его руках расплющились легко, как пончики. Развить тему ксенофобии как неотъемлемой части вышеупомянутого идиотизма, а заодно развернуть беседу о политических играх и манипуляциях Бернард не успел. Раздвижная дверь палаты съехала в сторону, и на пороге зеленой водорослью заволновался Тоби.
  
   - К вам жена пришла, герр Майер.
  
   Бернард уронил эспандер. Кольцо покатилось по полу и исчезло под кроватью Ларса.
  
   - Позвать? - спросил Тоби.
  
   Бернард молча кивнул.
  
   - Жена? - оживился сосед. - А как же эта, с сиськами?
  
   - Тобиас, стойте! - вдруг взорвался Бернард. - Заберите отсюда мальчика! На физкультуру, терапию, куда там ему надо!
  
   - Я не мальчик! - завопил Ларс и вцепился в поручни кровати. - Никуда мне не надо! Я не буду мешать! Я же молчал, когда ты доктора раскатывал!
  
   - Никого я не раскатывал! - рявкнул Бернард, подавив желание запустить соседу в голову вторым кольцом.
  
   - О, а вот и наш тяжелобольной, - раздался знакомый насмешливый голос.
  
   Бернард замер, в мгновение ока забыв про Ларса. Неожиданно растерявшись, он молча уставился на женщину, которую меньше всего ожидал увидеть.
  
   - Добрый день, - улыбнулась Анжела соседу.
  
   "Красивая, - пронеслась неуместная мысль в резко опустевшей голове Бернарда. - Без меня. Не для меня".
  
   Цокая каблуками, Анжела прошла по палате с видом королевы, вздумавшей посетить конюшню. Ее густые черные волосы были собраны в шиньон на затылке, зрительно удлиняя и без того гордую шею. Вырез на элегантном кремовом платье в меру открывал грудь, а мягкая светлая ткань обвивала бедра так, что Бернарду вдруг мучительно захотелось протянуть руки и тоже их обнять... Прижаться лицом хотя бы на мгновение.
  
   - Тебе сделали операцию на голосовых связках? - с улыбкой спросила Анжела. - Или ты таким оригинальным образом хочешь сказать, что рад меня видеть?
  
   Бернард неопределенно кивнул, чувствуя себя кретином и не в силах с этим ничего поделать.
  
   Анжела села в кресло возле его кровати, закинув ногу на ногу, и легонько покачала носком туфли.
  
   "Раньше она не носила такие, - еще больше помрачнел Бернард, углядев замысловатую шпильку. - Чего не сделаешь для Артура, гада!"
  
   - Да что с тобой? - недоуменно сказала Анжела. - Язык проглотил? Я бы поверила, но только что слышала твой львиный рык.
  
   Бернард оторвался от созерцания ее ног в почти невидимых чулках и теперь с жадностью разглядывал лицо. Когда-то родное, теперь чужое. Похорошевшее и свежее.
  
   "Сукин сын Норманн целует эти губы своими погаными губами, способными только ложку хорошо облизывать! - пронеслось злым вихрем у него в голове. - Купается в этих черных бархатных глазах своими рыбьими гляделками цвета долларовых банкнот!"
  
   - Я просто... давно тебя не видел, - пробормотал он. - Ты замечательно выглядишь.
  
   - Рада бы сказать тебе то же, дорогой, но... - Анжела окинула его скептическим взглядом и рассмеялась. - Но не скажу. Ты похудел, или мне кажется?
  
   Внезапно ее глаза распахнулись шире, брови вопросительно выгнулась.
  
   Бернард мысленно передвинул зрительный фокус и ужаснулся открывшейся картинке. На окруженной цветами кровати сидел полуголый лохматый тип в больничной майке. По одеялу россыпью валялись конфеты и открытки с сердечками и медвежатами. Апельсины скатились в удобное место между ног лохматого придурка и издевательски лежали там, как гротескные яйца.
  
   - Вижу, у тебя всё есть, - сухо сказала Анжела. - Даже письма счастья.
  
   Бернард вовремя перехватил ее руку, потянувшуюся за открыткой.
  
   - Не надо, Ангел, - сказал он, отчаянно желая гореть в аду вместе с подарками. - Не добивай, а?
  
   Анжела усмехнулась всепонимающей Джокондой.
  
   - Ладно, не буду, - смилостивилась она. - Так что с твоей ногой?
  
   Она не отняла руку, и Бернард так и сидел, держа ее запястье с благоговением и неловкостью школьника на первом свидании. Забытое ощущение пришибло его сильнее, чем лицезрение новой красивой Анжелы.
  
   Это была не просто женская рука, не только знакомое тепло в его ладонях. Что-то много большее. Родное, горькое, ностальгическое. Будь он в состоянии думать, быть может, нашел бы определение тому, что чувствует. Увы, думать не получалось.
  
   - С ногой? - эхом повторил он. - Да так... Ничего интересного, Ангел.
  
   Анжела нахмурилась. Ее рука в его ладонях стала жестче, но не исчезла.
  
   - Бернард. Посмотри на меня.
  
   - Я смотрю, - честно сказал Бернард. Так оно и было. Единственное, на что он был способен - смотреть. Чем дольше, тем лучше.
  
   - Это новая игра? - Анжела прищурилась, пытаясь прочитать по его лицу ответ.
  
   Он мотнул головой - и совершенно зря. В виски вонзилась боль, лицо Анжелы вдруг рассыпалось, как картинка в калейдоскопе, но в следующее мгновение вернулось на место, оказавшись все той же невозмутимой Джокондой.
  
   - Ты плохо себя чувствуешь? - догадалась Джоконда.
  
   - Хорошо, - выдохнул Бернард. - То есть нет.
  
   Анжела неожиданно высвободила лежащую в его ладони руку и погладила его по щеке. Ни в этом мимолетном жесте, ни в ее глазах Бернард не нашел ни ласки, ни тепла. Дань прошлому, снисходительное участие, ненужное обоим. Какого дьявола унижать его еще и этим?
  
   - Не надо, - с досадой сказал он. - Не трогай меня.
  
   Он дернул на себя одеяло, конфеты и открытки полетели на пол. Глухо стукнул упавший куда-то апельсин. Смешон он сейчас или глуп, Бернарду уже было неважно.
  
   - Ты хуже ребенка, - поморщилась Анжела. - Тебе самому не надоели эти театральные трюки?
  
   Он молчал. Неожиданное осознание того, что он не только не контролирует ситуацию, а элементарно не понимает, что происходит, казалось диким. Почему ему охотно верят, когда он играет, но стоит на минуту стать собой, обвиняют во лжи? Или и это иллюзия, та же игра, просто другой акт всё той же пьесы от рождения и до занавеса?
  
   - Не уходи, - прошептал он, уловив какое-то ее импульсивное движение.
  
   Анжела недовольно вздохнула. Перебросив на колени висящую на плече маленькую сумочку, она извлекла из нее пудреницу-зеркало и изучила в нем свое отражение, сощурив глаза. Бернард удивленно моргнул. На его памяти жена никогда так не делала. Да и маленьких сумочек не носила - в них не вмещались документы.
  
   - У меня через час заседание Совета Директоров, - она легонько припудрила одну щеку, потом другую, щелчком захлопнула пудреницу и вернула ее на место. - А надо бы еще материалы просмотреть. Вижу, мне не стоило приходить. Вместо того, чтобы рассказать, что с тобой произошло, ты устраиваешь драматический спектакль, отнимая у нас обоих драгоценное время.
  
   - Тусишь среди директоров? - хмуро спросил Бернард, проигнорировав остальное.
  
   - То есть? - вздернула брови Анжела. - Что за плебейский сленг? Я член Совета в новой акционерной компании Артура. Мы занимаемся инвестициями, если тебе это интересно.
  
   - Нет, неинтересно, - буркнул Бернард.
  
   - Вот и поговорили, - удовлетворенно сказала Анжела и встала.
  
   Что болит у Бернарда сейчас, он не знал. Но уж точно не голова. Что-то грызло его изнутри, все сильнее и сильнее, все ненавистней и яростней. Он обнаружил лежащий на одеяле эспандер и стиснул кольцо в кулаке, но легче не стало.
  
   - Ах да, чуть не забыла, как тебе домработница? - вскользь спросила жена. - Хорошо готовит?
  
   - Очень, - сквозь зубы сказал Бернард, мучая эспандер.
  
   - Рада, в таком случае. Ну, мне пора.
  
   Анжела улыбнулась и наклонилась к постели Бернарда.
  
   - Выздоравливай, - она коснулась губами его скулы.
  
   В ту же секунду что-то будто взорвалось у него внутри, захлестнув разум злостью и болью. Рывком кобры, в которую всадили пулю, Бернард бросился на жену и смял в руках-клещах, страстно желая и любить, и убить.
  
   Не выпуская ее из захвата, он вонзился зубами в раскрывшийся рот, выпивая гневный крик с привкусом крови, силясь вернуть не тело - душу, ему не принадлежащую больше.
  
   Удара Бернард не почувствовал - только услышал звук шлепка по лицу. В уши грянули литавры, в глазах полыхнуло яркой вспышкой, дернулось сияющим зигзагом и медленно погасло.
  
   Мир включился так же внезапно, как и выключился. Лучше бы он не включался вовсе. В свежезагруженном мире не было ничего, кроме разрывающей боли в висках, тошноты и ненависти к себе.
  
   - Идиот! - услышал Бернард сквозь затихающий звон в ушах.
  
   Плохо понимая, что случилось, он тупо смотрел на тяжело дышащую Анжелу с потрясенно распахнутыми глазами и капелькой крови на губе. В следующую секунду его внутренности скрутило мучительной судорогой, и Бернард едва успел свесить голову с кровати, как его вырвало на пол пахнущей лекарством мерзостью.
  
   Лучше бы он умер в операционной.
  
   - Нахрена ты его ударила? - неожиданно злобно сказал Ларс. - Что смотришь? Не видела отходняка от спинальной анестезии? Иди на сходку директоров или куда ты там шла!
  
   - Прости, Ангел, - успел сказать Бернард перед тем, как его вывернуло снова.
  
  
***
  
   Служебный автомобиль господина бургомистра (гибридный, экологически чистый, втайне нелюбимый супругами Ратценбергер искренне и дружно) остановился на больничной парковке аккурат возле рекламного стенда "Будущее - за электромобильностью! Пусть это будущее скорее наступит!" С плаката хитро улыбался гендиректор Фольксвагена.
  
   Фред осмотрел стенд и уже открыл было рот, чтобы разразиться цицероновской речью, как сидящая рядом Хелен дернула супруга за рукав, погубив в зачатке ростки неисчерпаемой темы дизельгейта.
  
   - Смотри, Анжела! - взволнованно сказала она, глядя в другое окно. - Что это с ней?
  
   От корпуса клиники быстрым шагом шла жена Бернарда. Не шла - летела так быстро, что ее черные волосы развевались на ветру, как разгневанные змеи Медузы Горгоны, а сумочка-ридикюль на длинной цепочке качалась маятником и била ее по бедру. Анжела прижимала к губам то ли салфетку, то ли платок, будто у нее болели зубы.
  
   - А что с ней? - недоуменно спросил Фред, острой наблюдательностью не отличавшийся.
  
   - Я сейчас! - не дожидаясь, пока водитель церемонно откроет дверь, Хелен выскользнула из машины.
  
   Фред что-то крикнул вслед, но она не обернулась, устремившись Анжеле наперерез. Заметив Хелен, та перешла на шаг и остановилась.
  
   "С каких пор эта коза научилась прилично одеваться?" - Хелен успела разглядеть ее наряд, определить вероятного модельера и прикинуть стоимость. После чего мысленно разорвала Анжелу на мелкие красивые клочки.
  
   - Анжела, - она солнечно улыбнулась, будто необычайно рада видеть жену Бернарда. - Доброе утро. Какое восхитительное платье! Ты была у Берни?
  
   Анжела отняла от лица салфетку. Ее губы были распухшими, нижняя слегка кровоточила.
  
   - Как видишь, - иронично сказала она. - И тебе доброе утро.
  
   - Что случилось? - вытаращила глаза Хелен.
  
   - Бернард был очень рад меня видеть, - фыркнула Анжела. - Изобразил агрессивного альфа-самца. Укусил и чуть шею не сломал. Помял восхитительное платье. Интересно, с кем он меня попутал?
  
   Ревность больно полоснула невидимым ножом по сердцу Хелен. Было последнее замечание намеком или нет, она не поняла. У Анжелы была такая же, как у Бернарда, манера смотреть на собеседника сканирующим взглядом, вот только у нее это получалось неприятно.
  
   - Может, он и правда был рад тебя видеть? - пробормотала она, мысленно исключив это самое "может".
  
   - Какая там радость, моя дорогая, - поморщилась Анжела. - Это называется "Привет Артуру". Покусал, пометил свою самку. А у самки между тем заседание Совета. Как я там покажусь с таким лицом?
  
   - У нас есть лед и аптечка, - Хелен кивнула на машину с выбравшимся из нее супругом и его секретарем. Ей не столько хотелось помочь Анжеле, сколько показать, что она явилась к Бернарду не одна.
  
   - Спасибо. У меня тоже всё есть, - сказала Анжела, не глядя по сторонам. - Хотя не будь заседания, я бы сейчас предпочла лед в бокале виски. Черт знает что, Бернард такого никогда себе не позволял.
  
   "Понравилось, небось", - раздраженно подумала Хелен, разглядывая ее горящие щеки и возбужденно блестящие глаза.
   -
   Что имеем, не храним, - она улыбнулась через силу.
  
   Анжела покачала головой.
  
   - Сомневаюсь. Какой-нибудь пикаперский финт вроде агрессивной попытки вернуть свою сексуальную значимость. Странное дело, но я под впечатлением, - она рассеянно потрогала губу кончиками пальцев. - Уже и забыла, как он не любит, когда его игнорируют.
  
   Она рассмеялась и слегка поморщилась от боли.
  
   "Пикаперский финт? Не любит, когда игнорируют?"
  
   Хелен внезапно похолодела.
  
   "Значит, когда он меня догнал и набросился зверем, это было неискренне? - воспоминание о страстном поцелуе Бернарда поддерживало ее все эти дни. - Просто потому, что я сказала, что не буду умолять его остаться, развернулась и ушла?"
  
   Как в тумане, Хелен невнимательно выслушала что-то о цветах и конфетах, от которых Бернарда тошнит, покивала головой, как китайский болванчик, вежливо распрощалась с Анжелой и пошла к машине.
  
   "Я не пойду к тебе, Берни. Пусть Фред идет один".
  
   Решение причинило ей почти физическую боль.
  
  
***
  
  
Глава 23. Визитеры прибывают
  
   - ...просто маленький кусочек кости откололся, его специальным инструментом рассверлили на частицы и через трубку высосали, как пылесосом.
  
   - Гадость какая! - Моника порывисто обняла Бернарда за шею. - Зачем они предлагают на это смотреть? Но хоть не больно?
  
   Бернард вздохнул и прижал к себе поближе благодарную слушательницу. Маленькая свинка оказалась единственной, кого он сейчас был в состоянии видеть. Он поймал себя на малодушном желании пожаловаться ей на свое состояние и окончательно устыдился. После глупости с Анжелой ниже опускаться было некуда, казалось ему. Но видимо у ямы, куда он проваливался, не было дна.
  
   - Нет. Не больно, - он коснулся губами теплого виска с пушистыми завитками волос. От Моники пахло кондитерской.
  
   Она прижалась щекой к его щеке.
  
   - Ты колючий. И замученный. И грустный.
  
   "Дожился, - мрачно подумал Бернард. - Мне пора на свалку".
  
   - Неправда, - пробормотал он. - То есть... это заметно?
  
   - Мне - да, - задышала Мона ему в ухо. - Другим, наверное, нет.
  
   Бернард легонько погладил ее кудрявые волосы. Мягкие, как у ребенка. Как он раньше этого не замечал?
  
   - Ты мне поможешь? - шепотом сказал он.
  
   Моника встрепенулась так энергично, что свалилась бы с кровати, не держи ее Бернард за талию крепкой рукой. Влажные от избытка чувств глаза вспыхнули готовностью свернуть горы, и Бернард слегка смутился. На сей раз речь шла не о конспирации вроде прятанья документов в коллекции чепухи.
  
   - До туалета дойти, - сказал он. - Не хочу никого звать.
  
   - А тебе разрешили вставать? - взволновалась Мона. - Может, пусть лучше принесут... как эта штука называется?
  
   - Тут у них много штук, - буркнул Бернард. - Утки, банки, катетеры во все дырки. Нет уж, спасибо. Для катетеров есть куда более приятное применение.
  
   - Какое? - оживилась Моника.
  
   - Сколько пробелов в твоем образовании, - усмехнулся Бернард. - Ну ничего, это поправимо.
  
   Он сел на постели, отдернул ширму и тут же встретился взглядом с любопытными глазами соседа. Бернард понимал, что тот подслушивает попросту от скуки. Большой и свободный мир сжался для них обоих до маленькой комнаты, напоминая о себе унылым клочком серого неба в проеме окна, затерянными в тумане силуэтами деревьев и далеким звоном колоколов. За все время к Ларсу никто не приходил.
  
   - Дать костыли, Бандерас? - деловито спросил сосед. - Ну, в туалет.
  
   Бернард вдруг представил свою тушу, повисшую на глупых ходулях, и мысленно ужаснулся.
  
   - Спасибо, обойдусь.
  
   Он опустил на пол здоровую ногу и медленно встал, перенося на нее вес и держась за тумбочку. Перед глазами мгновенно поплыло. В ту же секунду его обхватили руки Моны - с несвойственной девушкам силой.
  
   - Я тебя держу, - радостно сказала она. - Идем?
  
   На ее румяном счастливом личике была нарисована готовность нести его на руках на Эверест. Бернард почувствовал себя последним негодяем.
  
   - Хочешь, чтобы я тебя убил? - пробормотал он, сообразив, что без опоры навалится на бедную свинку всем своим весом. - Дай сюда чертов костыль.
  
   После нелепой возни и провальных попыток не выглядеть цирковым медведем с палкой, Бернард не без помощи Моны дохромал до двери туалета.
  
   - Если у тебя ни черта не получится, не удивляйся, Бандерас, - насмешливо сказал Ларс. - Думаешь, зачем катетер ставят?
  
   - Всё у нас получится! - гневно сказала Мона и громко захлопнула дверь.
  
   Бернард случайно бросил взгляд в висящее на стене зеркало, о чем тут же пожалел. Лучше бы он не видел это чудовище. "Замученный" было мягко сказано. Чудовище было серым, угрюмым и небритым. А ведь предлагали побриться, какого дьявола он прогнал эту сестру? Бернард вдруг сообразил, что на все, что ему здесь предлагают, отвечает отрицательно. Жалкая попытка контролировать ситуацию. Желание сказать "нет" и больнице, и окружающим, и себе самому... Глупость, детский сад, сказала бы Анже... Черт, он не будет о ней думать. Не сейчас.
  
   - Давай я тебе помогу, - прошептала Мона.
  
   Обняв его одной рукой, другой она принялась с энтузиазмом пробираться под белье. Шустрая пухлая ручка добралась до члена и нежно стиснула его в теплой ладошке. Неожиданно Мона придушенно всхлипнула, сползла на пол и уткнулась лицом между ног Бернарда. Ее плечи задрожали.
  
   - Я не буду, я не плачу, нет-нет-нет, - быстро и бессвязно заговорила она. - А не буду, не буду... Ы-ы!..
  
   Бернард тяжело вздохнул.
  
   - Не надо, милая, - он запустил пальцы в ее растрепанные волосы, толком не зная, что хочет - то ли прижать ее голову поближе, то ли оттащить от греха подальше.
  
   - Милая! - всхрюкнула Мона. - Ты назвал меня "милая"! Боже мой.
  
   На него снизу вверх уставились наводненные слезами серебристые глаза. Счастливые и растроганные.
  
   "А что, раньше не называл?" - напряг память Бернард.
  
   - Хочешь сказать, тебе так мало надо? - с досадой сказал он. - Одно слово, и ты уже раскисла. Не показывай такие вещи. Никому. Никогда. Даже если это слово тебе душу вывернет.
  
   Свободной рукой он сгреб в кулак ее мягкие глупые кудряшки. Мона даже не пискнула, хотя он знал, что причиняет боль.
  
   - Ты не просто милая. Ты красивая, потрясающая, роскошная женщина, Женщина с большой буквы. Поверь, я знаю, что говорю. Ты клад, ты цены себе не знаешь, Моника Мюллер! Какого дьявола ты позволяешь мне вытирать об cебя ноги? - Бернард дернул ее за волосы, и кудрявая голова покорно мотнулась. - Не разрешай унижать себя никому, слышишь? Слышишь меня? - прошептал он, уже не способный сердиться и не понимая, зачем это говорит.
  
   - Ты меня не унижал, - всхлипнула Мона. - Это было не всерьез. Я знаю.
  
   Ее детское доверие и трогало, и раздражало.
  
   - Тебя унижает твоя мнимая беспомощность, - Бернард ослабил хватку и бездумно гладил кудряшки, которые только что безжалостно терзал. - Ты не могла удержать отца, который вас бросил, не в силах была продлить жизнь матери. Не остановила мужа, и он ушел, не спасла ребенка, и он умер. Ты ничего не могла сделать, да никто на твоем месте не мог бы! С тех пор ты решила, что не способна ни на что влиять, не можешь ничего изменить в своей жизни? Это чушь! Бред! Встань, черт бы тебя взял! - рявкнул он.
  
   Цепляясь за него больше, чем поддерживая, Мона поднялась с колен, неотрывно глядя на него большими мокрыми глазами. Бернард прижал ее к себе - скорей грубо, чем ласково.
  
   - Я пять лет с тобой, несносный поросенок, - пробормотал он. - Ты пять лет держишь меня за сердце, это что, по-твоему? Такое никому не удавалось. Значит, кое-что ты можешь?
  
   Она силилась что-то сказать, но только беспомощно шевелила губами. Слезы одна за другой катились по ее пылающим щекам.
  
   "Ты заслужила лучшей участи, чем годами таскаться за мной, - безрадостно подумал Бернард. - С кем бы тебя познакомить?"
  
   Он уже размышлял об этом, но так и не нашел подходящего кандидата. Как не нашел никого, достойного Аники.
  
   - П-поцелуй меня, - всхлипнула Моника.
  
   Целоваться не хотелось. В пересохшем рту будто нагадили коты и ощущался привкус лекарства. Бернард наклонился, коснулся губами ее соленых мокрых губ и отстранился.
  
   - Отойди от унитаза, - развеял остатки романтики он. - Хоть крышку подними. Помощница. Я не аист, часами на одной ноге стоять.
  
   - Ой, прости! - Мона дернула крышку с такой силой, что та слетела с креплений и осталась у нее в руке.
  
   - Я же говорил, ты сильная женщина, - одобрительно сказал Бернард.
  
   Она отшвырнула крышку и засмеялась сквозь слезы. Ему нравился этот ее смех. Глупый и искренний.
  
   - Можно, я буду на тебя смотреть? - с надеждой спросила Моника.
  
   - Что спрашиваешь, если уже смотришь? - фыркнул он.
  
   Через пару минут выяснилось, что Ларс не пошутил. Как последний дурак, Бернард стоял над унитазом и искренне недоумевал, что мешает ему сделать то, что хочется. Притом давно хочется.
  
   - Черт! Не могу, - пробормотал он, прислушиваясь к себе и не чувствуя ничего, кроме нарастающей боли в прооперированной ноге.
  
   - Это из-за меня? - испугалась Мона. - Я не смотрю, не смотрю!
  
   Она зашла к нему за спину, обняла руками за поясницу и ткнулась носом куда-то между лопаток.
  
   - Ты не при чем. Это похоже на какой-то спазм, - озадаченно сказал Бернард.
  
   - А ты расслабься. Куда тебе спешить? - Мона погладила его по спине и поцеловала через майку. - Слушай, не сердись, но я почитала ту гадость, что ты мне дал... Нет, всё не осилила, противно стало. Я и не знала, что у тебя такие клиенты бывают! Он же псих ненормальный.! Не просто ненормальный, а маньяк настоящий, тюрьма по нему плачет!
  
   - Тише ты! - шикнул Бернард, оглянувшись на дверь.
  
   - Скажи, что его посадили, - умоляюще прошептала Мона. - Скажи, что его наказали за этих бедных девочек. Скотина, с каким удовольствием он это рассказывает, я когда прочитала, как он девочке сосок откусил, чуть не порвала все твои бумажки! Скажи, что он в тюрьме, в психиатрической клинике!
  
   "А если я сообщу, что он на воле, еще и в депутаты Бундестага баллотируется?"
  
   - Могу сказать тебе только то, что с ним все в порядке, - пробурчал Бернард. - Он не насилует девочек и никому ничего не отгрызает. Это его фантазии. Он женат, имеет ребенка, а свои фантазии доверил мне вовсе не для того, чтобы ты их читала на ночь вместо страшилок.
  
   - Фантазии? - растерянно переспросила Мона. - О боже. Я думала, он и вправду это делал.
  
   - Будешь болтать - я тебе тоже что-нибудь откушу, - пообещал Бернард. - Скорее всего голову.
  
   Моника щекотно фыркнула ему в спину.
  
   - Ты же знаешь, что не буду. Фрида эта любопытная, все приставала, приставала, зачем ты с конфетами приходил. Ничего у нее не вышло!
  
   - Однако про нас ты ей рассказала, - хмуро сказал Бернард. - Вот какого черта?
  
   - Откуда ты знаешь? - удивилась Мона.
  
   - Да понял, - с досадой сказал он. - Она тоже здесь?
  
   - Нет. Пошла на лекцию к Киршу. Притворяется, что ей есть дело до предмета.
  .
   Моника сердито фыркнула.
  
   - Вот как, - пробормотал Бернард, мысленно отправив новость в папку "ФХ". - И Криста пошла к Киршу?
  
   - И Криста.
  
   - Это уже интересно, - удивился он. - Криста пошла к Киршу...О, да-а! - с облегчением застонал он. - Долго ты думал, друг!
  
   Последнее относилось к собственному члену, до которого наконец дошло, что от него хочет хозяин.
  
   - Кирш-ш-ш! - подбодрил его Бернард.
  
   Мона захихикала, сунула палец в горячую струю и демонстративно облизала, лукаво улыбаясь.
  
   - Ох и вкусно, - насмешливо сказал Бернард, щедро поливая унитаз и удивляясь, откуда такие запасы жидкости в организме. Наверняка от проклятых капельниц.
  
   - Вкусно, потому что ты для меня весь любимый и вкусный, - доверительным шепотом сказала Мона. - Только лекарство какое-то чувствуется.
  
   Он вдруг подумал, что разрушил ее барьеры сильнее, чем того хотел. Когда-то эта девушка брезгливо морщила нос от слова "минет". Сейчас она съела бы и дерьмо, не поморщившись. Еще и добавки попросила бы.
  
   Фонтан начал иссякать. Бернарда охватила слабость.
  
   - Мне колют чертовы антибиотики, - пробормотал он. - Дьявол! Держи меня, я сейчас упаду.
  
   Это было близко к истине - от облегчения его начало шатать, и если бы не костыль, он наверняка свалился бы снова. Мона прижала его к себе так крепко, что Бернард охнул.
  
   - Тебе плохо? - тут же взволновалась она.
  
   - Хорошо, даже слишком, - фыркнул он. - И правда, как мало нужно человеку для счастья... Без тебя бы не получилось.
  
   Бернард был уверен, что не заговори ему свинка зубы, он бы так и стоял над унитазом до второго Пришествия. Какого-нибудь местного Христа с животворящим катетером.
  
   Мона счастливо просияла.
  
   - Скажи, я правда такая классная, как ты сказал? - шепотом спросила она. - Ты не пошутил?
  
   Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала его в плечо. То самое, заштопанное филиппинским хирургом.
  
   "Что ее к этой дряни как магнитом тянет? - подумал Бернард. - Будто догадывается, что к чему".
  
   - Нет, не пошутил, - он вдруг замер, прислушиваясь к подозрительному шуму за дверью. - Там кто-то пришел. Слышишь?
  
   - Слышу, - прошептала Мона и вздохнула. Она озабоченно поправила его шорты, одернула майку и принялась расчесывать пальцами спутанные волосы - с такой нежностью, что вернувшееся было хорошее настроение Бернарда испарилось как дым.
  
   "Зачем я поощряю ее чувства, вместо того, чтобы отпустить? - мрачно подумал он. - Какого дьявола сказал про эти пять лет? Будто это какой-то позитив! Идиот. Что со мной творится в последнее время?"
  
   Ответа не было. Мона молчала, глядя на него так, будто фотографирует глазами. С минуту Бернард хмуро смотрел на ее губы. Потом сдался, наклонился и медленно поцеловал их, не думая ни о кошачьем дерьме, ни о лекарстве, ни о чем вообще. Даже о том, кто ждет его за дверью.
  
  
***
  
   - О, мой друг. Как же ты так!..
  
   Фред сжал его руку своими тонкими, но сильными пальцами, обнял за плечо и дружески похлопал, почти погладил.
  
   - А вот так, - улыбнулся Бернард. - Бум, и всё. Это быстро делается. Привет.
  
   Бернард не знал, рад он другу или предпочел бы сейчас его не видеть. Двойственное отношение к Фредди было чем-то настолько привычным, что Бернард искренне удивился бы, если в один прекрасный день ощутил бы прилив любви или ненависти. И то, и другое осталось в прошлом - далеком, забытом и эфемерном.
  
   Как-то маленькая Аника задала вопрос, который поставил Бернарда в тупик. Он был куда проще, чем детские вопросы в духе "Зачем на небе звезды?" или "Кто родил Бога?". Аника спросила: "Ты любишь дядю Фреда?"
  
   Простой вопрос застал Бернарда врасплох. Он перевел стрелки, принявшись объяснять, что между ним и Фредом нет родства, и никаким дядей тот по определению быть не может. Однако Бернард осознавал, что связь между ними существует - даже более крепкая и глубокая, чем родственная и братская. Их судьбы сплелись намертво, как истертые полоски кожи в старом плетеном ремешке. Бернард и Манфред влияли друг на друга всю жизнь, создавая и разрушая, и чего было больше в их дружбе - хорошего или дурного - Бернард не анализировал, считая и то, и другое понятиями относительными. Что казалось странным - на воображаемом экране BARNY не было папки "Фред". Папки не было, но Фред был. Бернард подозревал, что за многие годы Фредди стал частью его самого - вошел в систему, как одна из вирусных структур, и удалить ее было выше его волевых возможностей.
  
   Бернард учился в университете на заре компьютерной эры, и именно в те годы придумал BARNY - не в том виде, в котором визуализировал ее сейчас, но весьма похожем. Но и у той, старой системы, была предшественница. Думать о ней Бернард не любил - слишком многое было с ней связано, о чем вспоминать было вредно и деструктивно, но забыть ее напрочь он так и не смог. Предтечей BARNY с ее мощным суперпроцессором и красивым экраном была обычная школьная доска. Не такая, как висела в его классе, зеленая, веселая, с цветными мелками и губкой на борту. Другая. Ненавистная. Старая. Черная.
  
   Черная доска стояла у Майеров дома и принадлежала матери Бернарда. К доске прилагалась указка, мел и тряпка. С помощью последних на исцарапанной эбеновой поверхности появлялись и исчезали буквы и цифры, слова и картинки, уравнения и формулы. Доска имела боковые створки, как триптих, на них мать писала по пунктам, что должен сделать Бернард. С просмотра указаний на доске начинался и заканчивался его день. Сделанное следовало вычеркнуть, а если это удовлетворяло мать - стереть, чтобы освободить место для новой надписи.
  
   Ему было десять лет, когда он закрыл скрипучие черные створки, аккуратно вытер тряпкой перечень дел под заголовком "Что нужно сделать" и написал большими буквами, кроша мел и ломая ногти: "Убить Эгона Ратценбергера".
  
   Эгона назвали в честь деда - которого Бернард так и не убил. Старый негодяй по-прежнему жил и здравствовал в баварских владениях Ратценбергеров - играл в гольф, охотился, рыбачил и с энтузиазмом ходил под парусом в свои семьдесят.
  
   Память о том, что последовало за обнаружением матерью надписи, была похоронена BARNY, но день этот стал отправной точкой ее собственного виртуального существования. С тех пор Бернард писал свои намерения на доске воображаемой, а поддавшись тенденциям века, сменил ее на компьютер. Мысленный кинематограф Бернарда в апгрейде не нуждался - качество фильмов с его участием в главной роли с годами не ухудшилось, только репертуар претерпел изменения: юношеских мелодрам не было и духу, а разноплановое порно только изредка разбавляли боевики.
  
   В своих детских фильмах Бернард то спасал, то убивал Фреда, делал друга то сюзереном, то вассалом, то властелином, то рабом (в зависимости от настроения), и так было по сей день: их неравенство осталось константой. В глубине души Бернард знал, что в привычной многим системе координат, где из одной точки разнонаправлено уходят в бесконечность оси Любви и Ненависти, его чувства к другу ближе к той, что обозначена малоосмысленным словом "Любовь". Движутся неведомо куда вдоль чертовой оси, видоизменяясь во времени и пространстве то с позитивным и созидающим, то с негативным и разрушительным коэффициентом.
  
   Хелен заблуждалась, считая, что он ходит к ним в дом ради нее одной и проводит время с Фредом прикрытия ради. Такая чушь могла прийти в голову только эгоцентричной женщине, думал Бернард, слушая ее откровения. Разуверять ее он не стал. Их мужская дружба с Фредом была для него более значимой, чем его к чувства к Хелен. Во всяком случае, он так считал. Да и сравнивать было бессмысленно. Хелен была частью Фреда, и разделить их Бернард уже не мог. Она как-то спросила, почему он за нее не боролся, почему уехал, даже не попытавшись добиться ее любви. Он не ответил. Не на все вопросы нужно отвечать.
  
   - Какого черта ты мне не позвонил? - сердито сказал Фред, оглянувшись по сторонам. - Куда ты попал, мой друг? Это же проходной двор! Спасибо, молодого человека выставили. Хам и болван, вроде тех, что под моими окнами орут и плакатами машут. Не хочешь от него избавиться?
  
   Бернард мгновенно вынырнул из мутного потока мыслей.
  
   - Ты про моего милого соседа? - он бросил взгляд на опустевшую кровать Ларса. - Да брось. Мальчик как мальчик. Я завтра отправлюсь домой. Не суетись.
  
   Фред нервным жестом взъерошил шевелюру. Бернард мельком подумал, что Фредди даже поседеть ухитрился красиво. Его волосы приобрели отблеск металла, черты лица стали резче, но оно все еще казалось молодым. Глаза друга не были прежними - в них таилась тревога, скрытое напряжение грозы в штормовых облаках. Тревога не уходила, даже если Фред улыбался. Вряд ли кто-то замечал это, кроме Бернарда, хотя и ему порой казалось, что он заблуждается, и у Фреда взгляд привычно озабоченного человека, несущего слишком много ответственности и вынужденного быть постоянно начеку. Впрочем, так оно и было. Манфред Ратценбергер выбрал путь, не сулящий покоя ни душе, ни телу.
  
   - Ты уже начал писать книгу? - Фред придвинулся поближе вместе с креслом.
  
   "Когда я говорил тебе про книгу?" - недоуменно подумал Бернард.
  
   - Хелли сказала, ты решил удариться в литературу, - Фред нервно улыбнулся.
  
   Улыбка Бернарду не понравилась.
  
   - Да, есть такие коварные планы... Как там Хелли? - спросил он. - Я давно у вас не был.
  
   Фред быстро наклонился, подобрал с полу апельсин и подбросил в руке.
  
   - Милая у нас клиника... Продукты на полу, - брезгливо сказал он. - Как Хелли? Да как всегда. Собирались вместе тебя навестить, но у нее подвернулось срочное дело в благотворительном фонде. Тебе привет и пожелание скорее встать на ноги.
  
   "Ах вот как? Дело у нее! - Бернард вдруг разозлился. - Даже сообщения не прислала!"
  
   - Спасибо, - буркнул он.
  
   Усилием воли затолкав поглубже невесть откуда взявшуюся обиду, Бернард переключился на Фреда. Тот сидел, перебрасывая с руки на руку апельсин и улыбаясь той же беспокойной улыбкой. Его нервозность Бернард ощущал буквально кожей, но чем именно она вызвана, понять не мог.
  
   Не столько логика, сколько интуиция говорила ему, что Фредди только делает вид, что ничего не знает об изменах жены. Полгода назад Фред неожиданно сообщил Бернарду, что у Хелен кто-то есть. Доказательств у него не было, он сказал, что просто чувствует это. На тот момент Бернард был твердо уверен, что личность любовника жены Фреду неизвестна. С тех пор опасная тема не поднималась, будто проблема перестала существовать, и это было подозрительно. Впрочем, в последнее время Фред настолько ушел с головой в новые дела, амбициозные проекты и частые поездки, что времени для задушевных бесед не оставалось. Была и другая причина отсутствия задушевности. Фред так и не понял, почему Бернард категорически против общения их детей. Его тщательно скрываемая обида превратилась в невидимую стену отчуждения. Фредди делал вид, что стены не существует, и Бернард принял его правила игры. Фред был единственным человеком в мире, кому он мог позволить подобное.
  
   "Хелен что-то брякнула сдуру и они поссорились?" - предположил Бернард, стараясь не разглядывать друга слишком пристально.
  
   - У тебя все хорошо? - тихо спросил он, всеми радарами сканируя "стену".
  
   За время, пока они не виделись, стена окрепла.
  
   Фред перестал подбрасывать апельсин и сжал его в кулаке так, что побелели ногти.
  
   - О, да. Все прекрасно, - сказал он скорее апельсину, чем Бернарду. - Знаю, я сейчас немного на взводе, не обращай внимания. Но это приятное волнение, адреналин перед битвой... Строго между нами, друг, люди Алана вливают в мою кампанию большую кровь. Ты же знаешь его фантастическое чутье, Норманн никогда не инвестирует в бесперспективные дела. У меня просто крылья за спиной выросли! Алан в меня верит! Сейчас решаем, как это грамотно оформить, поскольку э-э... есть некоторые законодательные нюансы.*
  
   Он подозрительно покосился на прикроватный монитор, будто у того были глаза и уши.
  
   "Что-что? Норманн вздумал финансировать предвыборную кампанию? - неприятно поразился Бернард. - Чертов сукин сын! И здесь проклятый Норманн!"
  
   - Чему ты радуешься? - сердито сказал он. - Крылья? Гири это, а не крылья! Ты понимаешь, в какую зависимость ставишь себя и всю вашу команду? Чьи интересы тебе теперь придется продвигать, а ну, расскажи, крылатый мой друг!
  
   Фред посмотрел на него добродушным взглядом усталого Наполеона, чей конюх в порыве патриотизма слепил из навоза пушечное ядро.
  
   - Берни, оставь свой ораторский пыл для студентов, - снисходительно сказал он. - Свои интересы - утопия. Я давно забыл, что это такое. Избирательная кампания, считай, тот же серфинг. Не чувствуя волны, можно перевернуться и пойти на дно. Но я грамотно использую течение, - он хитро прищурил глаз, и Бернарду захотелось дать ему затрещину. - Да, я всегда ценил твои советы и помощь, но есть вещи, в которых ты совершенно не компетентен. Уверен, ты даже не знаешь, чем Алан сейчас занимается!
  
   "Кроме того, что имеет твою жену", - угадал несказанное Бернард.
  
   От острого желания врезать Фреду в челюсть у него на мгновение потемнело в глазах. В висках болезненно застучала кровь.
  
   - Будешь говорить с людьми в таком тоне, как со мной сейчас, недолго продержишься на своей волне, - сквозь зубы сказал он. - Компетентность и здравый смысл друг друга не исключают. У меня нет ни малейшего желания вникать, в каком дерьме ловит рыбу Норманн. Я знаю, что он занимается газовыми сделками и энергетическими проектами международного масштаба, и этого достаточно, чтобы понимать, в какой удобный инструмент ты превратишься в его щедрых руках. Шаг в сторону - и эти руки тебя же и задушат, как цыпленка!
  
   Бернард внезапно отчаянно пожалел, что не имеет финансовых возможностей Норманна. В его гудящей от боли голове пронеслась авантюрная мысль продать дом, снять со счетов всю наличность, пусть даже взять кредит, что угодно, лишь бы Фред не брал у мерзавца Алана ни цента. Увы, сорви с себя Бернард последнюю рубашку, сумма получалась смехотворной и с вложениями Норманна несопоставимой.
  
   - Я не против серфинга, Фредди, - сказал он, с трудом сдерживая гнев. - Но разве ты не понимаешь, что лучше иметь в окружении десять человек, вложивших в тебя по евро, чем одного, поддержавшего на десятку? Ты не сможешь маневрировать и попадешь от своего благодетеля в чудовищную зависимость. Норманн и команда получат над тобой неограниченную власть и будут направлять каждый твой шаг, лоббируя свои интересы. Хороши крылья! И куда ты на них залетишь?
  
   Фред рассмеялся деланным смехом, от чего стал чертовски похож на Эгона.
  
   - Тебе больше нравится, когда власть надо мной у тебя в руках, мой друг. Я не настолько глуп, чтобы не понимать, отчего ты злишься.
  
   Бернард через силу улыбнулся.
  
   - Ты это серьезно? - спросил он. - Когда у меня была над тобой власть?
  
   "Кто-то сейчас пытался продать дом, забыв, что половина моя, ограбить собственную дочь, снять с себя шкуру и выставить на аукцион, - напомнил голос Анжелы. - И чем ты это мотивируешь, а?"
  
   Фред перестал улыбаться. Его глаза потемнели, как тяжелые облака перед грозой. Протянув руку, он положил ее поверх руки Бернарда. Пальцы были холодными, а может, у Бернарда все еще была лихорадка.
  
   - Всегда, Берни, - тихо сказал Фред. - Сколько себя помню.
  
   Услышанное выбило Бернарда из колеи. Его злость потухла, уступив место ощущению чего-то неправильного и странного.
  
   - Ошибаешься, - пробормотал он. - Будь у меня над тобой пресловутая власть, ты бы не сидел в кресле бургомистра. И уж тем более не полез бы туда, куда сейчас лезешь.
  
   Пахнущая апельсином холодная рука исчезла.
  
   - Еще скажи, не женился бы, - насмешливо сказал Фред, дернув бровью.
  
   - Это само собой, - рассмеялся Бернард.
  
   На долю секунды ему показалось, будто из разделяющей их невидимой стены выпал гигантский блок, и в проем ударило солнце. Увы, это была иллюзия - в глазах Фреда по-прежнему таилось настороженное, почти враждебное выражение. Недружелюбное настолько, что Бернард внезапно подумал, что такой Фредди вполне мог прислать ему шпионку Аишу по собственному почину. Мысль окатила его отрезвляющим холодом. Он уже открыл было рот, чтобы задать наводящий вопрос, но не успел.
  
   - Ты мне вот что скажи, - Фред хмуро оглядел его ногу в фиксаторе. - Мне по пути сюда доложили подробности - перелом, эндоскопическая операция, это я понял, но кроме того сообщили, что диагностировали отравление этим, как его...
  
   Бернард недовольно скривился.
  
   - Они решили, я наглотался скополамина, перепутав его с анальгетиком. Это чушь, поскольку в общей сложности я принял девять таблеток за трое суток. Маловато, чтобы отравиться. Кто-то насыпал эту дрянь мне в воду или в кофе. Скорее всего, в графин с водой у меня в лектории. Включили кондиционер на обогрев, пульт спрятали, чтобы я жарился и воду с отравой не игнорировал.
  
   Эта версия выглядела самой правдоподобной.
  
   Брови Фреда взлетели на лоб, глаза распахнулись, рот ошеломленно приоткрылся.
  
   - Святые небеса, - потрясенно пробормотал он. - Но... кто?.. Ты узнал, кто это сделал?! Нет? И ты молчал? Ну ничего, мы эту тварь из-под земли достанем! Сейчас! Сию секунду!
  
   Уронив многострадальный апельсин, Фред стремительно вскочил на ноги и с экспрессией гангстера выхватил из кармана телефон, как пистолет. Серые тучи в его разгневанных глазах превратились в опасные грозовые облака.
  
   - Не торопись крушить город, - остановил его Бернард, втайне тронутый порывом друга. - Я сам разберусь. Наверняка проделки студентов. Доза была несерьезная.
  
   - Нет уж, я это так не оставлю! - рассерженно крикнул Фред, грозно размахивая телефоном. - В суде решат, серьезная или несерьезная! Скополамин, говоришь?
  
   - Да. Точнее, "Аэрон", - сказал Бернард. - Относительно безобидный препарат, но даже по рецепту его нельзя приобрести в таком количестве, чтобы... Что такое? Что с тобой?
  
   Лицо Фреда, только что красное от негодования, резко побледнело, на лбу выступила испарина. Он перестал махать руками и застыл с таким странным выражением лица, что Бернарду стало не по себе.
  
   - Ничего, - пробормотал Фред. - Что-то кольнуло... вот тут. Сердце, наверное.
  
   Он прижал руку к груди, растопырив свои длинные пальцы с золотым кольцом на безымянном.
  
   - А ну сядь немедленно! - забыв о ноге, Бернард тяжелой бомбой сорвался с постели и едва не свалил тумбочку с цветами. - Не хватало, чтобы ты из-за всякой ерунды сердечный приступ заработал!
  
   Он схватил стакан с минералкой и сердито ткнул в руки Фреду. Злился он, правда, на себя. Какого дьявола надо было рассказывать Фредди эту глупую историю?
  
   - Держи. Не бойся, не отравлено. Только что из запечатанной бутылки налил. Врача, может? Тут целое стадо кардиологов. Посиди пока, успокойся.
  
   Фред покорно отпил глоток, но садиться не стал.
  
   - Нет-нет. Все прошло, - быстро сказал он, все еще слегка бледный. - Ерунда, показалось. Боже мой, а ты-то зачем встал? Ложись, мой друг.
  
   Он обхватил Бернарда за плечи, заботливо пытаясь вернуть его тушу в кровать. Бернард скорей рухнул мешком на постель, чем сел, мысленно прокляв свою неуклюжесть. Рядом с Фредди он всегда чувствовал себя медведем и мужланом, а сейчас, с негнущейся ногой в ортрезе, и того хуже.
  
   - Ты прости, но мне пора, - виновато сказал Фред. - Меня люди ждут. Выздоравливай, друг.
  
   Бернард вздохнул. BARNY анимировала хороший напор воды из пожарного брандспойта, в два счета смывший ждущих людей.
  
   - Иди тогда, - буркнул он. - Спасибо, что заглянул.
  
   Фред похлопал его по плечу.
  
   - У кого-то скоро день рождения, - сказал он уже в дверях. - Это ужасный человек, я каждый год мучаюсь, придумывая, чем его порадовать. А в этот раз, как понимаю, ни охоты, ни рыбалки... Что бы ему подарить?
  
   "Послать к дьяволу Норманна. Лучший подарок".
  
   - Просто посиди с ним на озере.
  
   Бернард поднял с пола апельсин и задумчиво потрогал пальцем отметины, оставленные в кожуре ногтями Фреда.
  
   ___________________________________________________________________________________________________________________________________
  
   * В Германии законодательно запрещено финансирование отдельных кандидатов - как организациями, так и частными лицами. Получателем средств может быть только партия, от которой выдвигается кандидат.
  
  
***
  
  
(продолжение следует)
  
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"