Аннотация: Судьба повелела ему защищать род людской от темных и коварных сил. Защищать человека от самого себя. Он не палач, он инквизитор.
Полдень только наступил, но уже казалось, что солнце вознамерилось расплавить мостовую. Безжалостные лучи превратили площадь в адскую сковородку, и лишь черная тень кафедрального собора сулила спасенье. Но до нее еще надо было дойти!
Его преподобие отец Ираклий испугался, что если опять закружится голова, он упадет и так и останется лежать на этих раскаленных камнях. Но это была лишь минутная слабость. Переведя дыхание, он расправил плечи и двинулся дальше. Добравшись до центра площади, сделал большой крюк, обходя место аутодафе. По роду своих обязанностей старший инквизитор провинции Колемо, Ираклий Альведо де Санчос должен был бороться с людскими суевериями. Но сейчас, видя выложенный черным камнем пятиугольник, сам не мог избавиться от безотчетного иррационального страха. Возможно, небывалая адская жара одинаково затуманила головы и праведным, и грешным. А, может быть, виной тому были сны, которые он часто видел в последнее время. Искушая его, нечистый посылал сновидения, в которых все переворачивалось с ног на голову. Казненные по его приговору еретики в роскошных одеждах сидела на обитом бархатом помосте посреди кафедральной площади. А Ираклий, прикованный к железному столбу, стоял перед морем враждебных людских лиц. Красные язычки пламени подбирались к его босым ногам. Боли во сне не было, но он знал, что, пройдет еще несколько мгновений, огонь вырвется на простор и проглотит его тело. Это наполняло душу таким ужасом, что он просыпался в холодном поту. Потом долго, терзаясь бессонницей, сидел у окна, наблюдая, как лунный свет гладит верхушки кипарисов в монастырском парке. Все, что днем представлялось предельно ясным, в эти часы приобретало двойной смысл, путалось в липкой паутине сомнений. Утро возвращало уверенность и твердость, однако наступление ночи он в последнее время ждал с тревогой. И с некоторых пор он уже не мог заставить себя пройти по черному пятиугольнику, где отполированные грани камней, казалось, впитали подкожный жир казненных...
В тени у дверей собора дремали нищие. Увидев рясу священника, они оживились, однако, узнав его попятились назад. Подняв голову, Ираклий прошел сквозь скрещение враждебных взглядов. Страх и неприязнь окружающих давно воздвигли стену между ним и остальным миром. Люди, ради спасения которых он неустанно трудился, невзлюбили своего защитника,но он гордо нес этот крест всеобщей нелюбви.
"- Не перед людьми держать ему ответ за все, что он сделал или не сделал!"
Павлоний, как обычно ждал его около кабины для исповеди. После площади казалось, что внутри собора царит прохлада, однако бритые виски и круглую лысину толстяка покрывали капельки пота. Когда он склонился, чтобы поцеловать руку патрона, в нос ударил неприятный запах. Ираклий брезгливо поморщился. Много лет они вместе сражались со злом и при этом оставались антиподами. Сухощавый высокий аскет Ираклий давно истребил в своей душе соблазны этого мира, и во взгляде его горел огонь иных страстей, неподвластных влечениям и прихотям тела. Тучный коротышка Павлоний с зовом плоти справлялся куда менее успешно. Обжорство было далеко не самым тяжким его грехом. Масляные глазки Павлония частенько загорались при виде открытого плеча знатной прихожанки, а на допросах молодых ведьм извращенная сладострастием жестокость служила не только целям дознания истины. Власть, данную ему для искоренения зла, Павлоний сплошь и рядом использовал себе во благо. Брал подношения от родственников арестованных, совращал их жен и дочерей. Не единожды Ираклий пытался пресечь плутни своего помощника. Но столичное начальство почему-то предпочитало смотреть сквозь пальцы на преступные слабости недостойного слуги божьего дела.
- Что у нас на сегодня? - поинтересовался Ираклий.
- Двое, ваше преподобие. Всего лишь двое - затараторил Павлоний - Владелец мясной лавки, и ведьма из Паролино.
- Опять из Паролино. Похоже, что дьявол свил гнездо в этом захолустье - пробормотал Ираклий нахмурившись.
Да, да! Мерзкий городишко! - поддержал его Павлоний - Добрая половина горожан еретики и развратники. А эта ведьма внучатая племянница той старухи, что сожгли на день святого Мальфа.
- Старухи, которая нас прокляла?
- Вас, ваше преподобие! Эта мерзкая дрянь почему-то только вас тогда упомянула... - поспешил откреститься Павлоний. Старший инквизитор усмехнулся. Когда старая ведьма, выплевывая сгустки крови, начала изрыгать проклятия, Павлоний трусливо укрылся за спинами палачей. Хотя никакой нужды в том не было, ведьма проклинала лишь одного Ираклия:
- Ты, умерший еще до рождения! Мерзкая холодная тварь, гонитель всего живого и горячего! - кричала она в исступлении, и кровавые ошметки из порванных губ падали на растрепанные седые космы. Остальных мучителей она презирала, называя их жирными тупыми тварями, но огонь проклятий был обращен только на одного. Но не одна жилка не дрогнула тогда на лице Ираклия. Он стоял напротив нее и смотрел прямо в зрачки бесноватой старухи. Отблески от пыточного горна играли на резко очерченных скулах. Взгляд инквизитора горел огнем, не уступающим по силе той ненависти, что пылала в глазах ведьмы...
Отгоняя от себя видение, Ираклий резко вскинул голову. Образ косматой ведьмы растворился в полумраке собора .
- Идем, пора исполнять свой долг - произнес он, обращаясь к помощнику. Павлоний обреченно вздохнул. Отправляться в душный подвал совершенно не хотелось. С большой радостью он поменялся бы сейчас ролями с каким-нибудь провинциальным кюре. Мог бы без особых забот жить в городишке вроде Паролино, крестить детей, отпускать грехи неверным женам и призывать к смирению их мужей рогоносцев. Прихожане несли бы в храм пожертвования сообразно своей щедрости и достатку. Кто серебреную монету, кто свежие яйца, а кто и яблоки с овощами. Он принимал бы все, а по вечерам, уже в неформальной обстановке, давал людям полезные советы.
"Уж кто-кто, а он в этой земной жизни толк знает. Не то, что этот аскет и фанатик, возомнивший себя десницей господней!"
Спускаясь по потайной лестнице, Павлоний с ненавистью смотрел на прямую, как меч, спину патрона. Вот кого бы он отправил на костер с превеликой радостью! И Павлоний верил, что когда-нибудь ему представится такой случай. Человек не может быть безгрешен! Даже если он подавил внешние проявления страсти, она продолжает тлеть внутри, и потом словно пламя торфяного пожара вырвется наружу.
"- И если такое случится, конец тебе, мой друг Ираклий. Те, кому твоя праведность была укором, не простят тебе греховной слабости..."
Первым допрашивали лавочника. Он обвинялся в том, что ссужал покупателям деньги под большой процент. С тех пор как церковь строжайше запретила подобный вид наживы, инквизиции поручено было искоренять скверну. Следствие по таким делам, как правило, не сталкивалось с большими трудностями. Всегда находились свидетели, да и сами долговые расписки служили неоспоримым доказательством вины. Единственная сложность состояла в том, чтобы доказать прямое влияние князя мира сего на поступки и мысли стяжателя. Но и эта проблема обычно решалась. В арсенале инквизиции были эффективные методы получения признательных показаний, были и специалисты по их исполнению. А в данном случае даже их утруждать не пришлось. Насмерть перепуганный лавочник, словно одержимой жаждой собственной гибели, рассказывал о своих отношениях с нечистым. Наверное, бедняге казалось, что чистосердечным признанием он облегчает свою участь. А Павлоний с ласковой улыбкой расплетал сеть коварных вопросов, и лавочник, будто жирная муха, все сильнее увязал в их паутине.
Дело казалось решенным, но старший инквизитор, следя за ходом допроса, все больше хмурился. Он чувствовал, что подследственный наговаривает на себя. Да, это мерзкий тип одержим жадностью, чревоугодие и сладострастие тоже вряд ли обошли его стороной. Наверняка, до ареста толстые щеки лавочника распирало от важности, и к должникам своим он не проявлял ни малейшего милосердия. Но сейчас от прежней гордыни остались лишь жалкие лохмотья. Только страх и желание выжить теплились в жалкой душонке. Сложно поверить, что нечистый польстился на такой залежалый товар. Вряд ли он стоит даже пергамента, на котором враг рода человеческого составляет свои долговые расписки.
- Я все рассказал, без утайки. Меня помилуют? - произнес лавочник дрожащим голосом. Павлоний улыбнулся:
- Господь милосерден!
Когда подследственного уводили, Ираклий подумал, что они совершают ошибку. Церковь дала им власть, не для того чтобы посылать на костер тех, кто заслужил лишь хорошую порку. Но лавочник своими показаниями практически подписал приговор. Чтобы избавиться от неприятного ощущения вины Ираклий стал думать о грехе, который привел стяжателя к гибели:
" Человеку завещано трудиться в поте лица своего.Кто-то пашет землю, кто-то занимается ремеслом или торговлей, избранные посвятили себя искусству. Аристократия вроде бы пребывает в праздности, но ее долг сражаться на войне и нести на себе бремя власти. И чтобы связать все это в единый живой организм люди придумали деньги. Хотя, вполне возможно, эту идею подбросил им князь мира сего. И в последнее столетие все сильнее проявляется коварная сущность его дара. Вместо того чтобы быть простой мерой труда человека, деньги стараются стать его господином. Данная в рост монета из ничего порождает десятки новых, а те, кто подвизался служителем на этой дьявольской кухне, подобно паукам постепенно оплетают мир своей сетью. И могут настать времена, когда люди обнаружат, что скручены по рукам и ногам, и из этих пут им уже никуда не вырваться..."
Размышления инквизитора прервал приглушенный женский вскрик. Мрачный старый тюремщик Катольдо втолкнул в допросную хрупкое существо в сером балахоне. Перед столом, где расположились отцы инквизиторы, арестованную заставили опуститься на колени. Катольдо откинул с ее головы капюшон и свалявшиеся давно не мытые волосы арестантки черными змеями рассыпались по тонкой девичьей шее. Взгляд инквизитора впился в новую жертву:
"-Черты лица тонкие, почти у как у аристократки. Их некоторая несоразмерность нарушает гармонию, но не создает впечатление уродства. Нездоровая худоба и бледность, лихорадочный румянец на щеках вряд ли стали следствием двух ночей в застенке. Очевидно, что и раньше это еще совсем юное существо не обладало ни физическим, ни душевным здоровьем. Красавицей ее тоже не назовешь, но большие темные глаза придают лицу привлекательность, не объяснимую ни разумом, ни даже инстинктом, порождающим взаимное влечение мужчин и женщин."
Ираклий чувствовал, как в груди тревожно застучало сердце. Арестантка принадлежала к хорошо знакомому ему типу женщин. И по каким-то неуловимым оттенкам мимики и выражения глаз она напоминала роковую в его судьбе встречу. Ту, что стала причиной метаморфозы, превратившей мечтательного юношу в беспощадного инквизитора. Ираклий уже не сомневался в колдовстве. Догадывался он и о разбитых судьбах, о душах добровольно отданных аду. И не нужны были ни показания свидетелей, ни признания самой арестантки! Он и так все видел во взгляде юной ведьмы...
- Отец Павлоний, продолжи допрос, а я должен помолиться о заблудших грешниках! - заявил Ираклий, резко встав из-за стола. Поднимаясь из подвала, он хорошо представлял, что произойдет в его отсутствие. Павлоний начнет поносить увильнувшего от своих обязанностей патрона, но на самом деле будет только рад предоставленной свободе. Когда жертвой допроса с пристрастием становилась молодая красивая ведьма, из-под маски благодушного толстяка являлся на свет извращенный сладострастник и мучитель. Темная муть, идущая из каких-то адских глубин человеческого естества, фонтаном выплескивалась наружу. Ираклий знал, что такая же порочная смесь жестокости и сладострастия прячется и в его собственной душе. Всеми силами он старался подавить в себе этот зов дьявола, и когда это не удавалось, он просто уходил, оставляя всю грязную работу Павлонию.
"- Для того чтобы выгребать мусор не обязательно самому превращаться в половую тряпку" - оправдывал себя инквизитор. Но в тяжелые часы бессонницы когда нечистый нашептывал перемешанную с ложью правду, Ираклий начинало казаться, что он и его помощник слеплены из одного теста, и только хрупкая оболочка воли и интеллекта сдерживает его от падения в зловонную трясину порока...
В ту ночь он тоже долго не мог заснуть. Раскалившиеся за день камни не пускали в город прохладу. Душно было и в монастырском парке, но здесь от кипарисов приятно пахло горячей хвоей, и на небе убаюкивающее мерцали созвездия. Из своего домика-кельи Ираклий перенес постель под зеленый полог кипарисов. Под тихий шелест их веток, он постепенно стал погружаться в дремоту, но по-настоящему заснуть мешала луна. Словно огромный желтый глаз чудовища она смотрела на него с черного небосклона. На лужайке перед его домиком было светло почти как днем. Но это был полдень какого-то иного искаженного мира. Здесь тень мешалась со светом, ложь сливалась с истиной, и начинало казаться, что между ними нет больше никакой четкой границы. Нечто подобное Ираклий однажды прочел в еретическом трактате. Рукопись и ее автор давно уже обратились в пепел, но коварная идея о слиянии зла и добра продолжала смущать разум.
Призывая в помощь святых угодников, Ираклий попытался отогнать еретические мысли. Но тут же перед глазами встало бледное лицо юной арестантки. Словно сорвавшаяся цепь, сознание полетело в черный колодец воспоминаний. Он увидел уже другое лицо, любимое и ненавистное, а потом из глубин памяти всплывал образ наивного юноши.
"- С каким восторгом встретил он тогда свою первую настоящую любовь! Мечты, надежды, самоотверженное желание спасать и защищать, словно сброшенный с плеча плащ, упали под ноги той единственной богини. И изящная ножка острым каблучком безжалостно вдавила их в грязь..."
Ворочаясь на жестком земляном ложе, он вспоминал, как близок был тогда к греху самоубийства. Адское пламя опалило душу, но она вышла из него словно закаленный клинок. Ираклий понял, чему должен посвятить свою жизнь. Он преуспел на выбранном поприще, но в сердце теперь была выжженная пустыня, где уже не могли прорасти семена любви.
" - И примет ли Господь такое служение?!"
Под утро в монастырский сад все-таки пришла прохлада. Ираклий смог ненадолго заснуть, а пробудившись, он увидел, как яркие лучи пронзают верхушки кипарисов. День снова обещал быть жарким. Пока солнце не набрало полную силу, нужно было сходить на городской рынок. С некоторых пор Ираклий перестал посещать монастырскую трапезную. Он уже привык к тому, что при его появлении смолкают разговоры и люди испугано отводят взгляды. Все эти знаки нелюбви были безразличны ему во внешнем мире, но здесь, среди своих, видеть такое было неприятно. Он стал избегать общества монахов, а вторую половину кельи приспособил по кухоньку, где с удовольствием занимался кулинарией.
Дорога к рынку пролегала через узкую городскую улочку. На мостовой еще лежала прохладная тень, а солнечные лучи пока только скользили по черепичным крышам. От легкого ветерка чуть подрагивали флюгеры на шпилях, из окон мастерских слышался веселый перестук молотков. Пробуждающаяся улица постепенно наполнялась шумом людских голосов, ароматами свежеиспеченного хлеба. Вокруг снова был правильный дневной мир,и Ираклий чувствовал, как улетают прочь ночные сомнения. Он снова знал, для чего живет, для чего исполняет свой долг.
На площади уже было много народу, что позволило ему затеряться в толпе. В рыночной суете и давке мало кто мог опознать старшего инквизитора в худощавом бедно одетом монахе. Не чувствую на себе испуганных взглядов, Ираклий с удовольствием ходил между прилавками, прицениваясь, торгуясь и просто глазея на щедрые дары земли и воды. В рыбном ряду на лотках извивались змеиные тела огромных угрей, шевелили клешнями раки, а только что пойманные серебристые караси еще хранили запахи воды и тины. По соседству скалились на толпу кабаньи головы, пестрели разноцветными красками тушки фазанов. Ближе к дальнему краю площади расположились овощные ряды. На свежей зелени в капельках росы отражалось солнце, и пучки редиса кичились своим красным нарядом перед скромницами - репой и брюквой. У одного из таких прилавков, Ираклий задержался чуть дольше. Здесь торговала вдова, несколько лет назад потерявшая мужа. Звали ее Элиза, и жила она в маленьком домике на берегу реки недалеко от города. Все это Ираклий узнал еще раньше, краем уха услышав разговор словоохотливой торговки с покупательницами. После этого, по какой-то необъяснимой причине, у него вдруг появился интерес к этой женщине. Овощи Ираклий покупал теперь только у нее, и иногда они даже обменивались парой слов.
Выбрав две крупных брюквы и несколько пучков салата, Ираклий положил их на прилавок перед женщиной. Та, улыбаясь, назвала цену. Ираклий попросил скинуть несколько сольдо. Притворно вздохнув, женщина согласилась. Потом снова улыбнулась ему, уже как старому знакомому. Надо было бы распрощаться, но ему почему-то не хотелось уходить. Посмотрев на небо, Ираклий произнес дежурное: " Денек опять будет жарким!"
- Да это уж точно! Но к вечеру случиться гроза! - охотно поддержала разговор женщина.
- Откуда ты узнала - нахмуривший пробормотал Ираклий. Проклятая профессиональная привычка тут же заставила подумать о ворожбе.
- Да все просто! - заявила Элиза, не обращая внимания на перемену в его настроении.
- Утром лягушки на берегу прыгали. А моя гусыня еще со вчерашнего вечера перышки чистит. Она всегда так перед грозой делает.
Их взгляды встретились. Большие светлые глаза женщины излучали теплоту и спокойствие. Прожитые годы успели наложить свой отпечаток, но лицо Элизы еще сохранило красоту, а фигура молодую силу и гибкость. Ираклий вдруг почувствовал, что хочет окунуть лицо в пряди ее светлых волос, опустить голову на грудь, ощутив щекой упругость и теплоту белых округлостей под вырезом платья...
- Наверное, тебе тяжело без мужа? - спросил он, неожиданно для самого себя.
Женщина с удивлением посмотрела на монаха, и после недолгой паузы ответила:
- Тяжело конечно. Но с вами мужиками тоже не сладко. Мой гуляка был и пьяница. Его в драке из-за другой женщины убили...
- Зачем ты за него замуж пошла? Родители настояли?
В ответ Элиза вздохнула:
- Сама выбрала! Родители другого сватали. Хороший парень был, добрый, сильный. А я вот в этого влюбилась. Мы бабы дурры! Вечно нас на непотребное тянет, особенно по молодости. Но видно Господь нас такими создал...
Она снова улыбнулась. А Ираклий вдруг понял, что сейчас эта необразованная женщина, сама того не ведая, ответила на давно мучивший его вопрос. Изучая подноготную людских поступков и мыслей, он не мог не заметить пропасть между женским и мужским началом. Если мужской грех и даже злодейство часто происходили от скудоумия, глупого ребячества, не умения сдерживать буйные порывы, то у женщин все было иначе. Порочность, тяга к запретному плоду шла из глубины их естества. Неслучайно именно на хрупкие плечи женщин чаще всего обрушивалась карающая длань инквизиции. Иногда Ираклия всерьез пугала мысль, что, действуя именем Божьим, его ведомство когда-нибудь изведет эту половину человечества, пресечет возможность продолжения рода людского. И вот продавщица овощей, своим простодушным признанием, перекинула хрупкий мостик через пропасть.
" - Господь создал их такими..." - повторял Ираклий, проталкиваясь к выходу из рынка. - " Почему же раньше ему не приходило в голову, что различия в мужском и женском мироощущении заложены самим Создателем? Что это часть его замысла, а не козни врага человеческого рода...".
Пройдя насквозь рыночную площадь, Ираклий снова оказался на узкой улочке и быстрым шагом двинулся в сторону монастыря. И вдруг, повинуясь какому-то бессознательному импульсу, остановился и оглянулся назад. Взгляд зацепился за тележку угольщика, скользнул по дородным фигурам возвращавшихся с рынка домохозяек. Две кумушки остановились поболтать у дверей булочной. К ним шаркающей походкой подходила старушка с корзинкой, из которой выглядывала живая гусиная голова. Дальше до самого поворота улочка была пуста. Но Ираклию почему-то показалась, что кто-то, прячась от его взгляда, метнулся в подворотню. Постояв с минуту, он больше не заметил ничего подозрительного и пошел дальше. По дороге несколько раз оглядывался, но так и не заметил больше преследователя. Однако нехорошее ощущение, будто кто-то невидимый крадется за ним по пятам, не проходило...
Допрос продолжался уже около часа. Если не считать, застывшего в дверях, Катольдо, в подвале они были вдвоем - старший инквизитор и его потенциальная жертва. Подозреваемый пришел сюда не в тюремном балахоне и наручниках. А вот как он отсюда уйдет, целиком зависело от сегодняшнего разговора.
-... Значит, вы утверждаете, что род человеческий не един по своему происхождению, и не ведет корень от прародителей сотворенных Богом?
Тон Ираклия был подчеркнуто вежлив. Создавалось впечатление, что они просто ведут диспут. Похоже, что тактика была выбрана верно. Забывая о том, где и с кем он беседует, подозреваемый пускался в откровения, начинал спорить. При этом его худое некрасивое лицо, становилось подвижным, а левая щека и затянутый бельмом глаз начинали дергаться в нервном тике.
- Жизненные наблюдения приводят меня к иным выводам. Люди сотворены из разных субстанций, и не являются единым видом. Пропасть между ними куда глубже, чем разница между домашней кошкой и рысью.
Голос философа становился уверенней. Не выказывая растущей неприязни, Ираклий старался сохранить вежливую маску, и внимательно слушал.
- Большая часть людей сотворена демиургом из земной грязи. Они никогда не смогут подняться над уровнем материала, из которого созданы, и превратятся в прах после окончания земного пути.
- А как же спасение души? - бесстрастно поинтересовался Ираклий. Лицо философа скривилось, будто он услышал набившую оскомину глупость.
- Спасение! Эту сказку, придумали, чтобы держать в повиновении толпу! Я уже говорил, что среди людей есть создания света, ангелы обманом затянутые в этот мир. Только для них и может идти речь о спасении.
Ираклий перевел взгляд на Катольдо. Облокотившись на серую стену, тюремщик безразлично глядел куда-то в дальний угол подвала.
" - Интересно о чем он думает, слушая это? Ждет приказа заковать еретика в кандалы? А, может быть, он просто пропускает заумный разговор мимо ушей, и мечтает о гороховой похлебке, которую сейчас готовит его старуха..."
В памяти почему-то всплыл образ Павлония, и тут же где-то в глубине души зашевелился червячок сомнений:
" - А если этот неприятный человек прав? Слишком уж различны помыслы и желания людей. Можно ли всерьез говорить об икре божьей, когда речь идет о Павлонии, о Катольдо, о тысячах жестоких и жадных существ, тоже носящих титул человека..."
"- Интересно, а к какому разряду этот еретик причисляет меня? " - неожиданно подумал Ираклий. Но тут же он постарался отогнать от себя все несвоевременные и опасные мысли.
- К подобным выводам вы пришли только в результате размышлений? Может быть, кто-то подал идею? Наверное, вы что-то читали об этом...- вкрадчивым голосом поинтересовался инквизитор.
Несмотря на одержимость своими идеями, философ еще не утратил инстинкт самосохранения. Похоже, что он, наконец, вспомнил, где находится и с кем разговаривает. Взгляд заметался от страха, щека задергалась еще сильнее. Запинаясь, он стал рассказывать о том, что некие похожие идеи слышал очень давно на диспутах в университете. Кто именно высказывал подобные мысли, не помнит, да и вряд ли эти люди остались в живых. Сам же он человек истинно верующий и только иногда впадет в сомнения. Скорее всего, это связано с болезненным состоянием души и временным помутнением разума.
Ираклий уже взял на заметку необходимость провести обыск. В том, что в чердачной каморке философа отыщется еретическая литература, инквизитор не сомневался. Оставалось только решить, что делать с ним сейчас. Можно взять под стражу, и завтра же этот неврастеник под ласковой улыбкой Павлония подпишет необходимые для вынесения приговора показания. Но этот хорошо опробованный путь почему-то показался Ираклию скучным. Он чувствовал, что хотел бы еще раз встретиться и сойтись с этим человеком в жестоком бескомпромиссном споре, как равный с равным...
" - Если оставить его на свободе и взять под наблюдение, можно будет проследить связи еретика" - думал Ираклий, убеждая самого себя.
Услышав, что может идти, философ вскочил со стула. Нервно дернув плечом, он проскочил мимо Катольдо и исчез в арке дверного проема. Ираклий вышел следом, оставив тюремщика возиться с заржавевшим замком подвала. Когда он поднялся наверх. На кафедральной площади не было ни единой живой души. Черные свинцовые тучи висели над шпилями соборов, и вот-вот должен был хлынуть ливень.
" - Не зря гусыня чистила перышки!" - подумал Ираклий, вспоминая продавщицу овощей. Воображение нарисовало домик на берегу реки, наглухо закрытые от дождя ставни, светловолосую женщину, которая что-то тихо напевает за прялкой, а у ног, переваливаясь на перепончатых лапах, расхаживает гусыня. А потом почему-то представилось как еретик-философ, подбегает сейчас к своему жилищу. Наверху в чердачной каморке его, наверное, ждет черствый сыр и кувшин дешевого вина. Но он будет счастлив уже тем, что может в своей норе съесть скудный ужин. А потом, потом, запалив фитилек масленой лампы, философ достанет из тайника книгу. Любовно, словно родное дитя, он погладит переплет, сядет за стол и откроет заложенную страницу...
" - Господи, как трогательны и уязвимы люди в своих мелких слабостях! И как жестоки они в своих убеждениях и гордыни!"
На лицо упали первые капли, и Ираклий ускорил шаг. Когда он сверкнул на улицу, снова возникло ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Пройдя несколько десятков шагов, он резко обернулся и действительно увидел догоняющего его человека. Дождь уже хлынул, и незнакомец бежал, закрывая голову краем плаща. Поравнявшись с Ираклием, он почтительно поклонился.
- Отче, не окажите в милости! Мой старик вот-вот предстанет перед Господом. А я не могу найти нашего кюре.
Ираклий подозрительно посмотрел на просителя, но увидел перед собой лишь простого ремесленника, искренне озабоченного тем, что его отец уйдет в иной мир не получив отпущения грехов. Отказать Ираклий не мог.
Заучено повторяя слова благодарности, незнакомец засеменил впереди, показывая дорогу. Как тут же выяснилась жил он не на этой улице. На перекрестке они повернули направо, потом долго шли переулками и, наконец, оказались в квартале, куда Ираклий никогда раньше не заходил. Дома здесь имели не жилой вид, и, казалось, ливень смывает с них остатки краски и штукатурки. Струи дождя,тем временем,отчаянно хлестали мостовую, мутные ручьи несли навстречу им мелкий мусор, а с неба доносились раскаты грома. Промокнув насквозь, Ираклий следовал за провожатым. Он уже не раз пожалел о том, что дал согласие, но пытался убедить себя, что и в данном случае выполняет свой долг.
Полуподвальная каморка тоже мало напоминала человеческое жилье. Зато сам умирающий, как ни странно, выглядел довольно бодро и почему-то мало походил на старика. Завернувшись в грязное одеяло, он лежал на неком подобии кровати. Треснутая серая штукатурка, над его ложем плохо сочеталась с краснощеким полным лицом больного. Ираклий постарался убедить себя, что уже давно не отпускал грехи в такой ситуации и плохо помнит, как выглядят люди на смертном одре. Читая молитву, он подошел к кровати и спросил, хочет ли раб божий в чем-то покаяться. Приподнявшись, смертельно больной поманил к себе священника. Опустившись на деревянный табурет рядом с кроватью, Ираклий приготовился слушать. Обдав священника запахом чеснока и перегара, кающийся поведал мерзкую историю о своих похождениях. Выслушав скабрезные подробности, инквизитор поднял руку, чтобы осенить грешника крестным знаменем. И тут вдруг больной вцепился в его кисть и захохотал в лицо. Ираклий отпрянул назад, но чьи-то сильные руки схватили его за плечи и вернули обратно на стул.
Несколько мгновений понадобилось для того, чтобы придти в себя. Стараясь сохранять самообладание, Ираклий оглядел окруживших его людей. Печать зла и уродства лежала на лицах, а нездоровый цвет кожи выдавал обитателей городских подвалов. Никогда раньше Ираклию не приходилось так близко сталкиваться с подобным сбродом, и может по этому он не испытывал сейчас особого страха.
- Вы хоть понимаете, на кого подняли руку? - произнес он как можно уверенней.
-Знаем, знаем, ваше преподобие! Вы нам и нужны. - произнес тот, кто выдавал себя за сына умирающего.
- Добро пожаловать, в братство веселых чертенят. Тебе тут понравиться, святоша! - захохотал сам "умирающий". Остальные никак не прореагировали на его слова. Лица их сохраняли выражение тупого безразличия. Ираклий уже догадывался, кто заправляет в этой компании. Тот, кто его сюда привел, скорее всего, был главарем или мозговым центром шайки. Он единственный был одет не в лохмотья, умел складно говорить, на лице не лежала печать вырождения. Его краснолицый приятель, скорее всего, был правой рукой - старшим по грязной работе. Остальные разбойники казались безликими и бессловесными, звероподобными существами.
" - Созданные из грязи..." - вспомнил Ираклий.
- Есть у нас к вам одно дельце - произнес главарь, разворачивая перед инквизитором свиток, исписанный красивым каллиграфическим почерком.
- Вы одного человечка по ошибке осудили. Ошибочку надо исправить...
Еще не понимая, о чем идет речь, Ираклий начал читать. В тусклом свете буквы сливались, и он с трудом разбирал слова. Но вскоре стало ясно, что речь идет о помиловании недавно задержанного ростовщика. Инквизитору уже доводилось слышать, что подобные типы для устрашения должников прибегают к услугам городского отребья. Похоже, что одна из таких шаек решила позаботиться о судьбе своего работодателя. Но самым неприятным откровением стала подпись Павлония. Знакомый росчерк пера приютился в самом нижнем краю бумаги, оставляя место для подписи патрона.
" - Неужели Палоний тоже попал в ловушку?"
- Помощник ваш проявил благоразумие, и сейчас сидит себе спокойно в монастырской трапезной - словно отвечая на его мысли, произнес главарь.
"- Подписать, вырваться на свободу, а потом уже разобраться со всей этой мерзостью" - думал Ираклий, беря в руки перо и чернильницу, но в самый последний момент осознал, что его примитивно пытаются одурачить. Разбойники хорошо понимают, что он предпримет, выйдя из этого подвала. Поэтому живым ему отсюда не выбраться. А Павлоний, скорее всего, уже кормит раков в речном омуте, и через несколько дней, где-нибудь за городом течение вынесет на отмель его обезображенный раздутый труп.
- Я не подпишу это! - твердо произнес инквизитор. В груди, разгоняя страх, отчаянно пульсировало сердце, но в голосе уже снова проступали металлические нотки: - Вы знаете, что будет, если с моей головы упадет хоть один волос! В трущобах полно наших шпионов. День-два и инквизиции все будет известно. Вот тогда пощады не ждите! А пока могу пообещать, что дам вам возможность уйти из города...
Казалось, зловещая тень всесильного ведомства опустилась на обитателей подвалов. На лицах разбойников проступила растерянность. Еще немного и он бы овладел ситуацией, но главарь успел перехватил инициативу:
- Ладно, по-хорошему не получилось! - обреченно вздохнул он, и дал знак подручным. Ираклий снова почувствовал на плечах цепкие пальцы. Потом в лицо сунули тряпку, пропитанную дурманящей жидкостью. Стены подвала закружились, и сознание, растворяясь в облаках фиолетового тумана, отлетело от тела.
Сначала он увидел лишь смутные очертания геометрических фигур на потолке, но постепенно приходя в сознание, начал различать символы. Ираклий уже встречал подобные знаки в наставлениях по черной магии, но сейчас никак не мог вспомнить, что они означают. После воздействия дурмана, виски словно сдавило стальным обручем. Мысли путались и убегали, не давая возможности хоть на чем-нибудь сосредоточиться. С большим усилием Ираклий приподнял голову и обнаружил, что, он совершенно голым, лежит на широкой кровати, застланной красным покрывалом. Вокруг в причудливо изогнутых канделябрах полыхали, истекая слезами, восковые гребни свечей. Такие же канделябры стояли вдоль стен комнаты. Десятки, а может быть и сотни трепещущих огоньков рождали противоестественно яркий неживой свет. В дальнем углу комнаты он увидел фигуры людей в серых балахонах. Взявшись за руки, они медленно двигались вокруг стола, на котором лежала обнаженная женщина, а на ее белом как снег животе что-то шевелилось. Не останавливая кругового движения, фигуры раскачивались из стороны в сторону. До кровати доносилось громкое бормотание, чем-то похожее на молитву. Но как же омерзительно звучали вроде бы знакомые слова!
Ираклий уже понял, что попал на черную мессу. Руки и ноги не были связаны, но пока он еще с трудом мог ими двигать. Сжимая и разжимая кулаки, он сделал попытку разогнать кровь по телу. Параллельно пытался сообразить, зачем его сюда перенесли, и что может связывать обитателей трущоб и поклонников омерзительного культа. Тем временем фигуры в балахонах двигались все быстрее и быстрее. Все громче звучали слова перевернутой молитвы. Внезапно балахоны ринулись вперед, сомкнулись вокруг стола, и сквозь монотонные голоса прорвался крик младенца. Тут же кружок распался, фигуры в трансе закружились по залу, и одна стала приближаться к кровати. Ираклий почему-то сразу догадался, что под бесформенным серым одеянием скрывается молодая женщина.Догадка тут же подтвердилась. Жрица сатанинского культа сбросила балахон и, извиваясь будто змея, двинулась к нему, обжигая взгляд изгибами бедер. Приблизившись,она с хищной ловкостью кошки запрыгнула на кровать и оседлала Ираклия. От близости женского тела и запаха ароматических масел голова пошла кругом. Навалившаяся на низ живота горячая тяжесть порождала огненную волну. Поднимаясь вверх, она разливалась в грудь и подступала к горлу. Все, что в течение многих лет сдерживалось и подавлялось, вырвалось в сладострастном вопле. Тело задергалось в такт с движениями жрицы. А сверху с хищной улыбкой смотрело знакомое лицо, но он не мог понять, была ли это молодая ведьма из Паролина, или каким-то необъяснимым образом материализовались воспоминания юности.
Обессилив, жрица упала головой ему на грудь, и Ираклий окунул пальцы в ее мокрые от пота густые черные волосы. Он безуспешно пытался собраться мыслями. Символы на потолке плыли перед глазами. Казалось, его затягивает в какое-то иное перевернутое пространство, где теряло смысл все, чем он раньше жил и во что верил. Он почувствовал, как слипаются глаза, но тут в замутненную реальность ворвались грубые голоса внешнего мира. Испуганно вскину голову, ведьма с проворством мыши метнулась с кровати. Ираклий увидел над собой городских стражников. За их спинами выглядывал живой и невредимый Павлоний. Обрадовавшись, Ираклий хотел что-то сказать своему помощнику, но тут же на него обрушился удар железной перчатки.
Наверное, такое могло привидеться только в страшном сне, но к его ужасу это была реальность. Он находился в подвальной комнате, под кафедральным собором, но не на своем обычном месте. Раньше Ираклий как-то не обращал внимания на трещины в полу. Но сейчас они давали о себе знать, больно впиваясь в колени. Сверху мрачной глыбой навис Катольдо, а впереди, гладя пухлой ладонью черное сукно стола, развалился в кресле Павлоний. Настал его черед задавать вопросы:
- Так ты продолжаешь утверждать, что был похищен и не знаешь, как оказался в доме колдуна и чернокнижника Кальверо?
Говорил Павлоний подчеркнуто грубо, наслаждаясь возможностью унизить патрона. Ираклий никогда не строил иллюзий относительно своего помощника, но все равно не ожидал, что в сложившейся ситуации тот поведет себя именно так. Ведь, казалось очевидным, что старший инквизитор стал жертвой интриги. Но Павлоний не хотел принимать никаких объяснений. Напрасно Ираклий пытался взывать к разуму. Говорил, что найдет дом, в который его заманили. Проведя там облаву можно захватить кого-то из шайки. Говорил он и о том, что разбойники связаны с недавно задержанным ростовщиком. Допросив его с пристрастием, можно узнать имена злодеев. Павлоний слушал с зловещей ухмылкой. А когда речь пошла о лавочке, неожиданно перегнувшись над столом, сунул под нос Ираклию какую-то бумагу.
- Узнаешь?! Это подписанный тобой приказ об освобождении. Пока ты якобы был похищен, лавочника выпустили, и он скрылся из города. И еще кто-то помог бежать той молоденькой ведьме из Паролино. А вчера мы нашили вас на одном ложе. Думаешь, она не подтвердит, что ты был главой их секты?!
- Господи, вы что все обезумели! - чуть было не крикнул Ираклий. Но в следующий миг встретил взгляд Павлония, и все понял:
" -Бесполезно что-либо доказывать и объяснять. Павлоний и так знает правду и сознательно готовил ему погибель. А о том, что послужило главной причиной, можно только догадываться. Скорее всего, деньги ростовщика, или стоящие за ними некие таинственные силы. Ко всему этому наверняка добавились честолюбивые планы и старая неприязнь помощника к своему патрону."
Стараясь не замечать больше ничего вокруг, Ираклий зашептал молитву. Он взывал к Господу, чтобы тот не допустил чудовищное торжество лжи и коварства. Напоминал о том, сколько лет верой и правдой служил божьему делу и как несправедливо оказаться жертвой своих же саратников.
Раздраженно махнув рукой. Павлоний, приказал заткнуть ему рот. Катольдо охотно сделал это, наотмашь ударив Ираклия плетью. Но тот продолжал уже мысленно читать молитву. Теперь он просил Господа простить его вольные и невольные грехи. А когда его привязали к пыточному креслу и на ногах сомкнулись зубы "испанского сапога", стал молиться тех, кто невинно был казнен и замучен...
Неожиданно тиски ослабили хватку. Глаза еще застилал пелена боли, и только по голосу он узнал инспектора столичной канцелярии.Еще недавно старший инквизитор с трудом скрывал высокомерное презрение к этому коротышке, похожему на переросшую жабу. В ведомстве укрепилось мнение, что в большой уродливой голове отца Лучано место мыслей и чувств давно занял сводный том служебных инструкций. Во время его посещений приходилось выказывать знаки уважения к столичному инспектору, но за глаза над ним смеялись. Однако сейчас для Ираклия этот бюрократ стал ангелом спасителем. Он плохо слышал, что Лучано выговаривает Павлонию, но по обрывкам фраз понимал, о чем идет речь. Следствие по делу главного инквизитора провинции входило в прерогативу столичного начальства. И видно кто-то уже успел донести о самоуправстве его старшего помощника.
Пытаясь доказать свою правоту, Павлоний что-то говорил, подкрепляя слова энергичными жестами. Однако, если был нарушен какой-то пункт инструкции, убедить Лучано в обратном не мог бы и сам Всевышний. Вскоре прервав диалог, он грубо отстранил от себя самоуправщика и показал своим охранникам на Ираклия. Оказавшись в карете инспектора, тот попытался поблагодарить спасителя. Но коротышка строго приказал замолчать. Инструкция запрещала разговаривать с подследственным.
Откинувшись на мягкую спинку кареты, Ираклий думал, что судьба дала лишь передышку. Материалы для следствия представит все тот же Павлоний, и вряд ли стоит рассчитывать на снисхождение и прозорливость столичных дознавателей. Но какой-то голос внутри говорил, что для него еще не все потеряно в этой жизни. Господь на какое-то время избавил его от унижения и страданий. Может быть он не оставит своей милостью и дальше?
Миновав городские ворота, карета поехала быстрее. За пыльным стеклом мелькали приземистые домишки, выжженные солнцем квадраты обработанной земли, похожие на лохматых зеленых пауков яблони. Ираклий все сильнее чувствовал зов свободы. Теперь она виделась самым драгоценным даром. Еще недавно, не особо задумываясь, он лишал других этой благодати божьей, а вот теперь свобода нужна была ему, и не только для спасения бренного тела. Случившиеся пошатнуло все жизненные устои, но он почему-то верил, что, обретя свободу, сможет понять что-то очень важное...
В столицу они должны были прибыть ночью, но инспектору святой инквизиции стражники откроют ворота в любое время суток. Внутренний голос подсказывал Ираклию, что его единственный шанс -бежать в дороге. А когда под колесами заскрипели доски моста, а за окнами сверкнула в закатных лучах широкая гладь реки, он понял:
" - Сейчас, или никогда!"
Один стражник управлял каретой, другой дремал по правую руку от Ираклия. Лучано, согласно предписанию не спал, не спуская глаз с задержанного. Но видно у инспектора выдался тяжелый день, и веки его поневоле слипались. Когда Ираклий распахнул на ходу дверцу кареты, никто не успел его остановить. Только оказавшись на перилах моста, он услышал испуганный крик Лучано. Но он было уже поздно. Подняв столб брызг, Ираклий врезался в воду. Пятки ударились о песчаное дно. Оттолкнувшись, он взмыл верх, глотнул воздуха и снова скрылся в темную толщу воды.
Когда-то отставной солдат, воспитывая дворянского недоросля, обучил его владеть рапирой и хорошо плавать. Первая из наук пригодилась только один раз в юности на дуэли. Вторая спасла сейчас Ираклию жизнь. Почти не выныривая на поверхность, он проплыл несколько миль по течению. Погони не было. Видимо его сочли утонувшим. Но Ираклий продолжал плыть, боясь покидать спасительную воду. Наконец, впереди на правом берегу показались городские стены. Слева он увидел одиноко стоящий на возвышение домик. Прямо от порога к реке спускалась тропинка. В наступающих сумерках Ираклий, смог различить женскую фигуру. Его старая знакомая прутиком гнала от воды толстую гусыню.
Над землей загорался рассвет первого дня его новой жизни. Туго перетянув поясом рясу, Ираклий шел по извилистой проселочной дороге. Продавщица овощей смогла приютить его всего лишь на одну ночь. Но и это уже был подвиг милосердия! Накормив беглеца, он согрела воды, чтобы он мог помыться, постелила ему на полу, но ночью покинула свою кровать и легла рядом.
Когда разомкнулись объятья, женщина быстро уснула. Убывающая луна заглядывало в окошко и Ираклию, казалось, что он видит безмятежную улыбку на лице спящей. У него ж него же по щекам текли слезы. И это было его примирение с миром простых земных радостей.
"-Сколько лет, тая в душе обиду, он вращал зубья страшной машины! Казалось, он выкорчевывает зло. Но стало ли его меньше!"
Теперь Ираклий испытывал беспредельную радость о того, что прежняя жизнь кончилось. Дорога уводила его в неизвестность. Первые лучи солнца ласкали щеки, и даже дорожная пыль, казалось, мягким ковром под босыми ногами.