"Встретишь будду, убей будду!" - для нас, последователей дзен, эти слова не абсурд, а еще один ключ. Много их оставила нам рука мудрых. И входов в храм озарения много. Но не всякий ключ от любого замка! Целая жизнь может пройти, пока его подберешь, и, потянув до блеска натертое ладонями кольцо, почувствуешь, наконец, как дрогнула и отделилась от стены тяжелая дверь.
А что же там, за ней? Когда братья задают этот вопрос, отвечаю молчанием. Но не потому, что хочу уподобиться великому Шакьямуни, а просто не знаю ответ!
Но пора отложить чернильную палочку и свиток. В зале медитации ждут наставника. С тех пор, как покинул этот мир мой учитель, его роль вынужден выполнять я.
"Но имею ли право вести других?"
В очередной раз задав себе этот вопрос, пытаюсь представить путников, застигнутых в горах снежной бурей. Никто не знает, в какую сторону надо идти. Но и оставаться на месте неминуемая смерть, и кто-то должен сказать: "Я выведу . За мной!". И пусть не достиг еще просветления, но, все же, не с пустой котомкой стою на пороге отмеченных первой сединой лет. Ну а правильный путь ищем вместе, хотя у каждого он свой. И буду только счастлив, если, встав на мои плечи, кто-то из учеников раньше его увидит.
У нас в горах быстро приходит зима. Смотрю, как пушистые снежинки кружатся над изогнутыми ветками сосен, и чувствую, что еще один маленький шаг, поворот ключа и дверь распахнется. В тот же миг снежная метель смешается с ярким солнечным светом, Инь и Янь, как кусающий хвост дракон, сольются в едином огненном круге. И там, за дверью уже не будет меня, но я буду везде!
Однако, стоит холоду пробраться сквозь намокшую от снега кашаю, озарение убегает. Тень его прячется в серой пелене облаков и складках гор, где из-под белого покрова еще выступают острые каменные ребра. А я возвращаюсь назад в монастырь. Снег уже облепил скаты крыш и одел белые шапки на столбы ворот. Когда кончится снегопад, надо будет послать братьев все это очистить. А пока община собралась в обеденном зале. Рассевшись вокруг очага, плетут циновки. Весельчак водонос рассказывает смешные истории о своих деревенских соседях. Молодежь громко смеется. Хранитель кладовых улыбается краешком губ, от чего на смуглом обветренном лице слегка разглаживаются морщины. Взяв начатую циновку, я тоже сажусь за работу. Братья раздвигаются, чтобы пропустить меня ближе к огню. И вот уже пальцы заняты привычным трудом. Сознание спокойно и неподвижно, как и все вокруг. В воздухе застыл смех, за стенами повисли над землей неупавшие снежинки. Но вдруг память, вынырнув из застывшего мира, юркой рыжей лисой несется в те годы, когда еще и в мыслях не мог предположить, куда приведет судьба.
Сын важного чиновника, я не знал бед и тягот, что с самого детства преследуют обычного человека. Но был ли счастлив? Скорее нет. К окружающему меня достатку относился равнодушно, однако, желание доказать себе и другим свое превосходство уже в юности не давало покоя. Отшельник из далекой северной страны, поселившийся в горах по соседству с монастырем, называет это гордыней. Но дело не в словах, многие вещи мы с ним понимаем схоже, хотя называем разными именами. Тем же пороком (термин отшельника, надо признать, тут хорошо подходит) были заражены и многие сверстники моего круга. Соперничество наше не прекращалось ни во время учебы, ни во время пирушек и походов в запретный квартал, где жрицы любви поджидали нас за шелковой занавеской. Иногда оно выливалось в отрытые ссоры. И все же, все мы тогда были друг другу очень нужны! Для того чтобы плыть необходима вода. Чтобы идти, твердая почва под ногами. А гордыню можно утвердить, лишь, когда рядом есть тот, на ком свое превосходство покажешь.
В искусстве осадить соперника словом,а, если надо, и силой, я превосходил многих. На пирушках громче других звучал мой голос. А вот в учебе усердия не проявлял. Провалив экзамен, я не смог занять подобающую моему происхождению должность. Отец, используя связи, договорился о будущей переэкзаменовке. Но меня лишил карманных денег, и даже арестовал гардероб, оставив лишь самый минимум одежды. Так я оказался вычеркнутым из круга повес, где мнил себя одним из вожаков и законодателей моды. И прежние товарищи быстро про меня забыли. Иногда, вырвавшись из-под отцовского надзора, я все же посещал их пирушки. Но вскоре почувствовал, как в негласной иерархии, что существует даже среди тех, кто весело проводит вместе время, схожу все ниже, с одной ступеньки на другую. Почти все друзья либо получили должность, либо помогали отцам вести дело. Вокруг этого крутились теперь разговоры даже за чашей вина на дружеских посиделках. Я же так и оставался недоучившимся школяром, которому нечего было сказать и похвастаться нечем. Свадьба моя была отложена до тех пор, пока не докажу, что готов занять достойное место в жизни. Первое время мы с невестой писали друг другу нежные письма. Но вскоре она перестала отвечать. А потом я узнал, что ее родители, решив не дожидаться моего возмужания, нашли более достойного претендента. И та, что клялась мне в вечной любви, легко покорилась их воле.
Не могу сдержать улыбки, вспоминая, каким несчастным казался себе тогда. Имея еду, крышу над головой, возможность и даже обязанность изучать книжную премудрость, я клял судьбу! А она смеялась, зная, что уготовила мне в грядущем.
Утром снегопад, наконец, прекратился. Братья, взяв шесты и лопаты, сбивают снег с крыши и расчищают площадку перед воротами. Хранитель кладовых сообщил, что у нас осталось только пол мешка риса и совсем немного муки. Когда закончится уборка снега, надо будет послать несколько человек по деревням собирать милостыню и продавать циновки. Остальные отправятся за дровами. Жизнь монастыря не затейлива, проста и совсем не изменилась с тех пор, когда много лет назад я постучался в эти ворота. Гонимому дошедшему до самой глубины отчаяния существу, эта обитель казалась тогда последней надеждой. Зеленым островком в небесах, с которого сидящий Буда взирает на землю, где в синих завитках смертоносных вихрей бушует демон.
Перед своим арестом отец успел через слугу передать мне записку. Велел бежать из столицы и укрыться где-нибудь в дальнем углу самого далекого горного уезда. А еще заклинал стать осторожным, как зверь, не доверяя никому, в особенности простолюдинам. Прочитав последнее отцовское послание, я поначалу не осознал его до конца. Однако, сама жизнь очень скоро все разъяснила. На простой народ я привык смотреть снисходительно и свысока. Но как разительно изменился мир, когда отказался вне стен родительского дома без покровительства и защиты! Слуга, которого взял с собой, в первую же ночь сбежал, прихватив кошелек со всеми деньгами. Крестьянин, к которому попросился на ночлег, посадил на цепь, и, угрожая донести властям, заставлял весь день трудиться за вечернюю похлебку. Оглушив его ударом черенка мотыги, я убежал из неволи, и, превращаясь в преследуемого зверя, продолжил свой путь.
Наконец настал день, когда голодный и смертельно уставший, в рваной одежде и со стертыми до крови ступнями, я добрался до местности, где рисовые поля уступили место лесам. Единственная дорога карабкалась вверх, туда, где над игольчатыми шапками сосен в ясную погоду проступали белые вершины. По ней я и двинулся дальше, готовый броситься в заросли, только заслышав шаги путника или скрип повозки.
Встретив на окраине горной долины монахов, я долго наблюдал за ними, укрывшись за сплетением веток. Бритоголовые молодые парни в бордовых одеждах собирали дрова, переговаривались и шутили. Зверь, в которого успел превратиться, всех боялся и никому не верил, но та же звериная интуиция подсказывала, что этих людей можно не опасаться. Проследовав за ними до ворот, за которыми виднелся изогнутый скат монастырской крыши, я еще терзался сомнениями. Но судьба не предоставила большого выбора, и пришлось преодолеть страх.
Вышедший на мой стук монах, заявил, что обитель не может взять себе еще одного послушника. Потом он вынес мне лепешку и посоветовал пойти поискать другой монастырь. Я жадно проглотил горячий хлеб, показавшийся тогда вкуснее всех лакомств на свете, но никуда не ушел. Остаток дня просидел на голой земле перед воротами. Вечером ко мне вышел тот же монах. Посмотрев и покачав головой, кинул циновку, на которой я провел ночь. Наверное, впервые я видел так близко звезды и ощутил всю бездонную глубины и пустоту неба. Иногда даже склоняюсь к мысли, что тогда был близок к сатори. Но усталость победила дух, и, свернувшись на циновке, я крепко уснул.
Даже летом в предрассветные часы дни от белой шапки вечного льда по склонам стекает прохлада. Пробравшись в прорехи моей изорванной одежды, она прервала сон. В начинающем светлеть небе быстро исчезали звезды. Лишь одна, самая яркая, продолжала светить, зацепившись за верхушку изогнутой монастырской крыши. Она словно подтверждала мой выбор, и я уже твердо знал, что никуда отсюда не уйду.
Отправляясь на полевые работы, братья смотрели на меня с сочувствием и любопытством. Монах снова принес хлеб, а вечером вернулся вместе с настоятелем. Учитель, еще раздумывая, долго смотрел на меня, потом показал на ворота, и просто сказал "Заходи!"
После утренней медитации, я отдал распоряжения, распределив между братьями дневную работу. Для себя выбрал заготовку дров. Но сначала навещу отшельника, которого не видел со дня первого снегопада. Когда закончу писать, возьму для него в обеденном зале пару больших лепешек. Перед уходом еще надо будет зайти к хранителю кладовых, посоветоваться о неотложных делах в эту рано наступившую зиму. Брат ключник старше меня и гораздо дольше живет в монастыре. Это он тогда, много лет назад, принес циновку и горячий хлеб, вкус которого до сих пор не забуду. Мы не беседуем с ним ни о свете истины, ни о наполняющий мир пустоте. Разговоры наши всегда приземлены, но есть догадки, что старик уже не раз уходил в самадхи и возвращался назад, чтобы продолжить мести полы и поддерживать порядок в монастырских кладовках. В общение он прост и немногословен. Но ощущая за его морщинистым лицом и улыбкой безмятежность великой пустоты, до сих пор не могу понять, почему не ему, а мне учитель завещал руководить общиной. Ответ вряд ли когда узнаю. И мы продолжаем каждый нести свой крест ( так отшельник называет груз кармы).
Назад возвращаюсь с вязанкой дров. Солнце успело перевалить за полдень, но об этом можно догадаться только по изменившемуся настроению света. Небо снова затянуло серой пеленой, и на землю падают редкие снежинки. Кажется, что мир вокруг нарисован бледно серой гуашью. Но эти полутона я люблю даже больше, чем яркие солнечные краски. А вот отшельник, наверняка, предпочитает дни, когда свет слепит глаза, а деревья и камни отбрасывают на снегу резкие угольные тени. Сегодня он опять рассказывал о своей стране, где храмы венчают похожие на золотые луковицы купола, реки зимой превращаются в дороги, а на празднике прихода весны жгут соломенные чучела и едят тонкие, как бумага, лепешки. Говорил отшельник и о своем Боге. Я слушал с глубоким уважением к его вере, но возразил, что вместо того, чтобы пытаться понять немыслимое, лучше оказать посильную помощь прикованному к колесу сансары человеку. В нашем очередном споре, в который раз, пришли к тому, что разными путями двигаемся к одной и той же цели. Но отшельнику помогает небесное воинство его святых, а я и мои братья, не уповая на поддержку высших сил, неустанно практикуемся в живом опыте дзен.
Обратно иду по своим же следам. В рыхлом насте от ног остались глубокие лунки, куда, как гусиные перья в колодец, опускаются снежинки. В паре шагов от меня выскочила на свет мышь. Стрельнув крохотными бусинками глаз, перебежала дорогу, и понеслась дальше, оставляя за собой тонкую нитку следов. А я продолжаю свой путь вдоль замершего озера, слушая, как шепчут что-то ветру сухие желтые венчики тростника. Пихты в лесу облепило снегом, и из белых комков торчат только кончики темно зеленых игл. При моем приближении, обрушив вниз маленький снегопад, с одной из веток вспорхнула большая красногрудая птица. Проводив ее взглядом, я поправил на плечах вязанку и пошел быстрее. Скоро за поворотом покажется крыша монастыря. Уже чувствую, как в сыром воздухе разливается запах свежего хлеба. Сегодня опять был замечательный день!
Это событие случилось неделю назад, но только сейчас решился о нем написать. В тот вечер, закончив проповедь строчками из Дхаммапады, я оставил братьев и вернулся в свою келью. Но не успел взять чернильную палочку и расстелить свиток, как прибежал привратник. Когда мы вместе вернулись к воротам, смуглолицый слуга и кучер уже выгрузили из коляски багаж, а его владелица стояла рядом, кутаясь в длинную меховую накидку. По лицу и одежде я сразу опознал уроженку одной из северных стран. Она хорошо владела нашим языком. Лишь легкий акцент, словно тонкий ободок по краям не отмытой до конца чашки, нарушал правильный строй ее речи. Сказав, что они сбились с дороги, женщина попросила приютить ее и слугу на одну ночь. Я дал согласие, хотя предостерегающий голос внутри кричал,что этого делать не надо. И почти сразу же начали происходить непонятные вещи. Когда обернулся, предложить кучеру тоже остаться, обнаружил, что коляска исчезла. Чувствуя, как покачнулась и поплыла из-под ног земля, я еще раз в растерянности оглянулся. Солнце уже зацепилось краем за вершину горы, прочертив над горизонтом огненный хвост дракона. Столбы ворот отбрасывали на снег длинные фиолетовые тени. В эти закатные часы из каких-то глубин памяти иногда приходит непонятная тревога. А тогда даже проскользнула мысль, что коляска и гостья, это наваждение, из тех, что иногда насылают на нас демоны горных урочищ . Однако, незнакомка никуда не исчезла. Зайдя в калитку, я увидел, что привратник и слуга несут вещи, а она, подобрав длинную полу накидки, пытается поспеть за ними. Стараясь отогнать недобрые предчувствия, я пошел следом, проверить все ли готово к приему путников в давно пустовавшем гостевом доме.
Вернувшись в келью, я снова развернул свиток, но растревоженный рой мыслей заставил его отложить. Я вспоминал, как минувшим летом монастырь посетил путешествующий брамин. Обычные паломники часто пробуждают у меня чувство вины и досады. Беседуя с ними, кажусь себе столичным щеголем, которого крестьяне в далекой деревушке по ошибке приняли за знатока медицины. Не слушая опровержений, они рассказывают о своих хворях, приносят больных детей. А он лишь растерянно смотрит на открытые язвы, не имея возможности помочь. Многие приезжают в монастырь прикоснуться к тайной мудрости и выведать наши секреты. И очень тяжело объяснить, что ничего мы от них не прячем. И все что у нас есть, это небо над крышей, пихтовая роща за стенами, наш повседневный труд и живой опыт дзен. Иногда эти люди напоминают масло, что пытается проникнуть в толщу воды, но лишь растекается на ее поверхности пленкой. Но тот особенный паломник скорее походил на брошенный в озеро камень.
Отшельник христианин, в чью горную келью брамин тоже успел добраться, выгнал его оттуда палкой. Для того, кто проповедует смирение и любовь, поступок весьма странный. Но, осудив его, я вскоре понял, что северянин был прав. Сам же я совершил тогда непростительную ошибку. Побеседовав с брамином, решил, что его воззрения вроде бы очень близки нашим. Мы говорили языком одних и тех же образов и понятий: о самадхи, карме, колесе сансары. Потому я не стал препятствовать его желанию провести с братьями диспут. Но диалога и спора тогда не получилось. Несколько часов община, затаив дыхание, только слушала гостя. Говорил он убедительно и красиво. Казалось слова, словно сладкий ядовитый мед, стекают по волосам бороды и длинным изгибам холеных седых усов. Брат ключник, не проронив ни слова, вскоре ушел, остальные продолжали слушать. Я понимал скрытое в доводах брамина коварство, но почему-то решил, что он, подобно камню, лишь разгонит легкие круги по водной глади. Однако, через пару недель после его отъезда из монастыря сбежал молодой послушник . С собой он прихватил кружку с милостыней, которую вместе с братьями собирал в праздничный день на деревенском базаре. Денег там было не много. И я со страхом представляю, как может сложиться судьба беглеца. И куда может завести неокрепший ум, если в него вложили мысль, что человек просто не знает о том, что он и есть Бог. К счастью, та потеря оказалась единственной. Но сейчас появились страх. Не совершаю ли снова ошибку?
- Она пробудет здесь только одну ночь - попытался я себя успокоить. И тут на пороге кельи возник смуглолицый слуга и, поклонившись, передал, что госпожа просит уделить ей немного времени для беседы.
Женщины обладают искусством преображать жилище. Войдя в комнату гостевого дома, я с трудом ее узнал. Мерцание свечей создавало уютный полумрак. Легкие раздвижные ширмы прикрыли грубую простоту стен. По углам дымились изящные курительницы благовоний. Сама гостья, подвернув ноги, сидела на атласном ковре. Халат из полупрозрачного шелка прикрывал (точнее, полу прикрывал) стройную гибкую фигуру. Волосы она уложила, как женщины нашей страны. Все это, включая аромат благовоний и искусно подведенные глаза и ресницы, возродили в памяти картинки запретного квартала. Хотя, то, что я сейчас видел, походило на них, не больше чем свиток из-под кисти мастера на мазню, что продают на городском базаре.
Изящным взмахом руки она предложила мне подушку напротив. Теперь нас разделял только накрытый на циновке стол. Некоторые яства я помнил по дому отца, некоторые видел впервые. Сославшись на строгий устав, я отказался от угощения, но с поклоном принял у нее чашку. Передавая ее, она чуть дольше, чем необходимо, не разжимала ладони. Руки наши соприкоснулись, и я почувствовал легкий укол длинного, как птичий коготок, ногтя. Но разговор наш сначала протекал в спокойном и невинном русле. Узнав, что гостья приехала из столицы, я стал расспрашивать о тамошней жизни. Любопытно было узнать, что, по прошествии стольких лет, там изменилось. Да и правила этикета обязывали поддержать беседу. Она охотно начала рассказывать, при этом как-то странно и загадочно улыбалась. Но это была лишь внешняя канва, поверхность воды, под которой уже начинала образовываться воронка.
Помимо своей воли я все пристальней следил за выражением ее лица, ярко накрашенными губами и похожей на хвост убегающей лисицы улыбкой. Жадно ловил движения рук и складок халата, что, как бы невзначай, то обнажали худое плечо, то приоткрывали пышную грудь. Она с улыбкой перехватывала мой взгляд, и все больше приобретала надо мной власть. Подобные уловки снова напомнили обитательниц запретного квартала. Но для тех несчастных женщин они было частью их подневольного труда, а эта вела игру и получала удовольствия от своей роли. Разговор наш становился все более странным. У гостьи пропал акцент, но в том, как она строила фразы и быстро произносила слова, проступал какой-то незнакомый строй речи. Временами появлялось ощущение, что мы говорим на разных языках, хотя хорошо понимаем друг друга. А когда она заявила, что не раз погружалась в самадхи и может видеть будущее, я начал догадываться, что на самом деле происходит:
"Опий! Подлила его в чай и смазала палочки благовоний."
Поняв это, надо было сразу уйти, но видимо зелье успело подействовать и на мой разум . Оставшись, я продолжал слушать и даже начинил верить в измышления ее опиумных фантазий. По словам гостьи, через несколько сотен лет исчезнуть границы и все страны сольются в одну. Она будет похожа на сошедший с ума муравейник, где часть насекомых, не изжив до конца свой инстинкт, продолжает трудиться, а остальные ведут друг с другом борьбу за право стать муравьиной царицей. В этом перевернутом мире падут престолы, рассыплются семьи. Отцы не будет иметь больше власти над детьми, а дети перестанут почитать отцов. Мужчины откажутся брать в жены женщин. Женщины не захотят подчиняться власти мужа. Красота их превратится в товар, наподобие жемчуга и дорогого фарфора. И, научившись его выгодно продавать, они сами станут обладать властью. Погоня за наслаждением сметет все кодексы и запреты, и люди будут свободны и одиноки.
Слушая, я вспомнил, что нечто подобное мне как-то начал рассказывать отшельник. Но потом он стал говорить о саранче с металлическими крыльями, всадниках несущих смерть, драконе, который, собираясь пожрать младенца, сидит у раздвинутых ног небесной роженицы. Эти образы были мне ближе и не так пугали, как странные пророчества гостьи. Сквозь окутавший сознание дурман я слушал, что все великие учения запада и востока растеряют большинство сторонников и превратятся в смешные детские сказки. Сначала их последние адепты, в ответ на насмешки, будут говорить, что есть черта, за которую не унесешь никакие земные блага. Но новое великое божество "наука" сумеет отодвинуть и этот роковой рубеж на неопределенно долгое время. И тогда поклонники старых учений, сбросив обветшалые лохмотья своей веры, побегут служить золотому идолу, который сможет теперь давать ключи не только к благам и наслаждениям, но и к бессмертию. А новое божество пойдет дальше и научится перемещать людей в прошлое. Лишь будущие столетия все еще останутся для них за седьмой печатью.
Какая-то часть моего сознания еще сопротивлялась власти дурмана. Но когда попытался встать, гостья поймала мою руку. Ладонь ощутила прохладное прикосновение пальцев. А гостья с коварной улыбкой предложила, послушать перед уходом историю одного монаха.
Откуда, она могла узнать подробности, которые доверял только чернильной палочке и бумаге?! Свиток хранился в моей келье, и у нее не было никакой возможности его прочитать. Слушая из уст гостьи свои собственные мысли и откровения, я чувствовал ужас. Передо мной сидела ведьма лунных болот! Об этих, умеющих принимать женский облик порождениях лунного света и мрака, когда-то в детстве рассказывала няня. И почему я не догадался сразу!
-Понравилась история?- насмешливо поинтересовалась гостья. Переменив позу, она вроде бы случайно сдвинула халат, открыв плечо и белый изгиб ноги. В тот момент меня словно ударило хлыстом. Наивно я полагал, что монастырское уединение и практика дзен помогли преодолеть страсти! Дурман благовоний, запах ее духов, монастырский устав и слова брамина о том, что человек должен стать выше всех кодексов и уставов, сплелись в тугой змеиный клубок. И в этот миг я сам вдруг обрел возможность видеть будущее. Перед глазами пронеслись сцепившиеся обнаженные тела. Потом утренний рассвет, робко скользящий по ковру, на котором в беспорядке разбросаны детали одежды, и тонкий шелк соседствует с грубой тканью кашаи. А дальше, будто со стороны, я увидел быстро уходящего в метель человека. Воровато оглядываясь, он прижимал к груди хорошо знакомую шкатулку, в которой мы храним отложенные на черный день монастырские деньги. И когда беглец повернулся, я узнал и его лицо...
Смутно помню, как бежал из гостевого дома, а в спину летел смех лунной ведьмы. Хранитель кладовых в тот час еще не спал. Выслушав мой сбивчивый рассказ, он, кажется, даже не удивился. А только сказал, что в гору ведет много тропинок и лишь только на самой вершине они сойдутся. И, немного погодя, добавил:
- Если встретишь на пути колодец со змеями, туда не обязательно прыгать.
Покидая его келью, я чувствовал себя гораздо лучше. В окнах гостевого дому уже не горел свет. Но с неба огромная желтая луна смотрела так, будто пыталась меня поглотить.
Утром смуглолицый слуга передал извинения госпожи и просьбу проводить ее до кельи отшельника. Я не стал спрашивать, откуда она про него узнала. Хотел сначала дать в провожатые кого-нибудь братьев, но решил, что лучше пойти самому.
Женщина уже ждала меня у монастырских ворот. В то утро она выглядела поникшей и грустной, и совсем не походила на лунную ведьму. Весь путь мы проделали молча. А когда услышали доносившуюся из кельи молитву, радость и гнев промелькнули вдруг по лицу моей спутницы. И мне показалась, что она узнает голос.
У открытых дверей хижины я все хорошо слышал. Разговор шел на языке их страны.В наших спорах отшельник, забываясь, часто переходил на него, и я уже выучил некоторые слова и обороты. Но и так было ясно, что эти люди давно знают друг друга. А вот любит она его или ненавидит, я так и не понял. Когда женщина снова появилась на пороге, на ее глазах блестели слезы. Сделав несколько шагов, она пошатнулась. Я предложил руку. Возвращаясь, мы шли рядом. Но ее близость и беспомощность больше не рождали греховных мыслей, а лишь сострадание и желание помочь.
В тот же вечер странная гостья и ее слуга покинули монастырь. Провожавший их привратник рассказывал, что коляска не подъехала к воротам, а будто бы сразу появились из вечернего полумрака. Точно также она, якобы, и исчезла. Из-за этого рассказа над парнем теперь смеются и никто (кроме меня) ему не верит.
Продолжая посещать отшельника, я ничего не спрашиваю о его таинственной знакомой. Иногда хочется завести с ним разговор о будущем, но представив колодец со змеями, предпочитаю избегать этой темы. Он тоже никогда не вспоминает про нашу гостью. Но после ее посещения еще усерднее молится своему Богу. А я уже понял, откуда она узнала секреты из моего свитка. Просто купила его в лавке древних вещей, где он пылился рядом с какой-нибудь фарфоровой вазой, нефритовыми четками и другими предметами нашей эпохи.
Иногда, размышляя о ее мире, начинаю догадываться, почему их всесильная наука открыла рецепт бессмертия, научилась переносить людей в прошлое, но будущее для них закрыто. Но об этом не хочу ни говорить, ни писать. Все-таки надеюсь на лучшее. Много тропинок ведет в гору, и только на самой вершине они сойдутся.