Не рыбачить приду в час Спасения к берегу Леты,
Стать собою в тот миг страх не сможет уже запретить.
Жизнь-апокриф моя не пополнит собою заветов,
А с лукавыми мне вряд ли станет и там по пути... 

Кто мы? - крикну, ответа, как было не раз, не услышу.
И пойду вопрошать о виновных и правду искать.
И латать горбылем безвозвратно снесенную крышу,
Натыкаясь на мудрость волны, что смывает дворцы из песка...


"Страшный Суд - не зачет по мотивам истории судеб,-
Мне так кажется всуе, под солнцем, и даже впотьмах,-
На скрижали плевал с их пустым лицемерием букв,
Что вцарапал в суглинок какой-то безумный монах.

Ведь убил и украл. 
Убивал для того, чтобы выжить,
Воровал для спасенья от голода малых детей.
Наживая при этом чахотку, мозоли и грыжу
И десяток болезней различных пород и мастей.

Ведь ни дня не прожил без шизы сотворенья кумиров,
Скольким верил из них, и за каждым я сколько-то шел.
Ведь, случалось, бежал и скитался без родины миром,
Сохраняя надежду, что кончится всё хорошо.

Ведь бросался на женскую плоть, погоняем желаньем,
В этой похоти был я сравним с ненасытным скотом,
Зло насиловал женщин, меня распаляли стенанья...
А свое покаянье о том оставлял на потом.

Ведь гласил о богах, сквернословил и в Бога и в душу,
Предавал свою мать, отрекался легко от отца,
Клеветою на брата еще один пунктик нарушил,
И теперь я готов быть рабом у любого льстеца..."

На измятом листке эта надпись оставлена Лете,
По теченью реки наш кораблик забвенья плывет.
Я напился воды и хотел на посланье ответить,
Да споткнулся о подпись, гласящую: "Русский народ."