Я хочу рассказать о своем господине и покровителе. О своем, как бы самонадеянно это не звучало, друге и наставнике. Об Эмрэге-кранки. Я не так долго прожил в его доме, но мне хватило времени, чтобы полюбить этого человека - именно человека, что бы ни говорили о кранки. Не знаю, насколько много мне удалось узнать об этом народе, но этого вполне достаточно, чтобы подвигнуть меня написать повесть о своей жизни, из которой всего несколько лет я прожил среди кранки, но именно эти годы я и считаю своей настоящей жизнью. Мне не так еще много лет, и я, надеюсь, смогу прожить достаточно долго, чтобы увидеть завершение тех деяний, начало которых я узрел в доме моего господина и друга.
Повстречался я с ним поздней весной 2347 года от Сошествия. Тот год я хорошо запомнил - меня выгнали из Инерского университета с богословского факультета за непотребное поведение. Этого и следовало было ожидать. Я не слишком-то хотел учиться на богослова, да и было мне всего девятнадцать лет. Учился я, впрочем, неплохо, благодаря своей великолепной памяти. Все наше учение большей частью заключалось в зубрежке, потому я без труда постигал сию науку. Но когда дело дошло до элоквенции, риторики и логики, вот здесь стало хуже. Наверное, потому, что во мне сидел злой дух противоречия. Меня тянуло на спор даже тогда, когда приходилось отстаивать заведомо неверное утверждение. Это все моя драчливая натура. Как говорили приятели-студенты, я был просто создан для неприятностей. Я искал их везде, и находил даже тогда, когда не искал. Это, однако, терпели, поскольку мой дядя, который после смерти моих родителей от зловонной лихорадки забрал меня к себе, был очень богат, хотя и незнатен. Но терпению есть предел, и когда дочка декана вдруг потеряла невинность, а слухи приписали это мне, на мою бедную голову обрушились все громы и молнии. Хотя доказать никто ничего не мог, а сама девушка упорно отрицала близость со мной, как и я, впрочем, меня выгнали. В Инере мне было больше нечего делать. Домой ехать тоже не хотелось - я знал, что дядюшка, отчаявшись перевоспитать меня, скорее всего насильно женит меня на одной из своих постных дочек и заставит заняться семейным делом, а именно торговлей пряностями. Хуже всего, что меня могли принудить к этому по закону - я был единственным отпрыском мужеска пола в нашей семье, а отец мой был старшим в роду. Я же этого до тошноты не хотел.
Итак, я оказался выброшенным в жизнь, как щенок в реку. По счастью, мой дядюшка был человеком достаточно известным, чтобы один из инерских купцов нанял меня охранять свою персону и свое имущество - не только за счет солидной репутации моего дядюшки, но и из-за моей собственной славы изрядного драчуна. Что же, кормили меня вдоволь, платили неплохо, жил я в доме у самого господина Ганила, так что все было как нельзя лучше. Одно только было плохо - у него тоже были хорошенькие дочки и пылкая женушка. Короче, меня выгнали и отсюда. И вот, с несколькими серебряными монетами в кармане, я покинул славный вольный город Инер и пошел на север, в королевский город Тан. Он и в те времена был славным городом с двумя большими ярмарками - зимней и летней. Я мог бы отправиться с купеческим караваном, но мне было нечем платить, а в охрану наняться было непросто, особенно после того, как меня с позором выставил Ганил. И решил я идти пешком в королевский город Тан, богатый и многолюдный, где, говорят, найти работу нетрудно, а жизнь дешева. Меня не беспокоило то, что дорога шла по местам, где частенько пошаливали разбойники. Им достаточно купеческих караванов, а нищий студент - не добыча для них. У меня был только я сам, да мой верный длинный кинжал. Оружие доброе, но недорогое. Кроме того, был я зол на жизнь и не позавидовал бы тому, кто захотел бы напасть на меня, а драться я умел. Временами я подумывал - а не податься ли мне самому в разбойное братство? Может, так бы и случилось, если бы на десятый или одиннадцатый день моего пути судьба не свела меня с Эмрэгом-кранки.
В тот день у меня вышли все деньги. Я еще мог оплатить свой скромный ужин на постоялом дворе, но спать пришлось бы под открытым небом. Я решил, что раз до Тана остался всего один переход, то можно и потерпеть. Лучше приберечь последние медяки на первое время в городе. Я решил прошагать в тот день как можно больше. Когда начало заметно смеркаться, я уже был довольно далеко от постоялого двора. Дорогу стало затягивать прозрачным туманом от ближней реки. Место было сухое, сосновое, да и дождей в ту весну было мало, так что можно было заночевать в каком-нибудь овражке, не опасаясь ни сырости, ни комаров. Я было стал подыскивать место для ночлега, когда сзади послышался топот копыт. Я быстро шмыгнул в придорожные кусты, упал наземь и притаился. Почти сразу же откуда-то спереди послышался тихий свист. Мне оставалось только надеяться, что меня не заметили. Я лежал тихо-тихо и наблюдал за тем, что происходило на дороге. Сначала из-за поворота вылетел всадник не то на вороном, не то на караковом коне - в сумерках масть было не разобрать. Меня удивило то, что у него на голове была странная шапочка - или маленький шлем? - с высокими крыльями. Я такого раньше никогда не видел. Потом спереди на дорогу высыпали человек десять, всадник попытался повернуть коня, но его уже окружили, стащили вниз. Конь умчался, хотя его и пытались поймать. Какое-то время на земле возилась куча мала. Затем один из людей приказал оставить упавшего. Толкнул неподвижное тело ногой, наклонился, обшарил мертвеца, выругался, не отыскав, видимо, чего-то нужного ему. Затем велел забрать у убитого все ценное и раздеть до исподнего.
- Пусть спишут на Анайге, - услышал я. Я уже знал, что это известный в здешних краях предводитель разбойничьей шайки. Вот тут мне стало страшно. Разбойники могут оставить свидетеля в живых. Эти - нет. Но, видимо, их предводитель торопился, да и лесовики из них были никудышные, раз меня проследили. Они ушли и не стали разыскивать меня. Я еще некоторое время полежал в кустах, затем потихоньку выбрался на дорогу, сам не знаю чего ради. Мне было одновременно страшно и любопытно. Склонившись над трупом, я вдруг увидел, что человек-то еще жив. Он дышал - еле заметно, но дышал. Наверное, было глупо вмешиваться в это дело, но я не раздумывая оттащил его с дороги и, пока день еще не угас окончательно, занялся его ранами. Я не хотел разводить огонь, раз тут такие дела творятся. У него, похоже, было сломано ребро и были две глубокие раны на боку и груди, если, конечно, не считать синяков по всему телу. Тут я пожалел, что учился не на медицинском факультете. Однако и без того было видно, что он на ладан дышит. Я перевязал его, пустив в дело его собственную рубаху и положил на толстый слой мягкой хвои. Все, что я мог сделать. Похоже было, что он умрет. Оставалось только дождаться утра. Жаль было, что все мои умения ограничивались перевязкой ран. Я нарубил лапника, чтобы укрыть его от ночного холода и устроился рядом на земле. И каково же мне было, когда я, уже засыпая, услышал, как мой полупокойник слабым, но ясным голосом сказал мне:
- Благодарю вас, юноша. Я ваш должник.
Я, похоже, подпрыгнул от неожиданности. Припомнились все чудеса святого Инеки. Было уже не так темно - поднималась Экелин. Я наклонился к его лицу и онемел от ужаса - у него были белые в свете луны глаза с черной чечевицей зрачка. Кранки. Не знаю, как я умудрился не обмочить штаны - встретить кранки, да еще лунной ночью!
Он, словно уловив мои мысли, тихо рассмеялся.
- Вы уже жалеете, что спасли мне жизнь? Не бойтесь меня. Я ранен. Кроме того, вы должны знать о Ненарушимой клятве. Я клянусь вам Имна-Шолль, что не причиню вам никакого зла, даже если бы я и был тем чудовищем, за которое вы меня принимаете.
Эта тирада окончательно лишила его сил, и он прикрыл глаза. Я немного успокоился. О Клятве я знал. Кранки я никогда прежде не видел, хотя, естественно, слышал о них многое. Говорили, что в Шанните их даже больше, чем людей, но в этом городе я не бывал. А вот жутких историй про них наслушался достаточно. И мне казалось странным и даже чудовищно нелепым то, что им даны государем равные с людьми права, и что государь даже вроде бы выдает свою дочь за одного из их этелов.
(На полях приписано той же рукой: Так я думал тогда, поскольку не знал толком истинного положения вещей. В частности, того, что равные с ильветтар права получили только двое этелов, присягнувших государю Араэну, да будет с ним благость Осеняющего!)
- Прошу вас, - снова заговорил он. - Прошу вас, не уходите. Я должен выжить. Я не могу сейчас умереть.
Он словно заклинал сам себя. Я не знаю, почему я остался. Может, из-за любопытства, а, может, так хотела судьба. Но я остался. Он еще немного полежал, затем опять заговорил:
- Они придут сюда утром, чтобы якобы обнаружить мой труп. Если не отыщут, заподозрят, что я жив и начнут шарить вокруг. Я не могу идти, и вы не сможете далеко унести меня. Я прошу вас - вернитесь к постоялому двору, отыщите Дорана и расскажите ему... Если он не поверит, что это я вас послал, скажите, что я помню свои слова в день Луэт. Так и скажите...
Он опять закрыл глаза. Не знаю, почему я выполнил его просьбу.
Может, потому, что слишком многое сделал, чтобы он выжил, просто жалко было бросать дело, не доведя его до конца. Или почуял перемену в своей судьбе? Сейчас сказать трудно. А тогда я просто не думал об этом."
II. ДОРАН
Когда мне сравнялось двенадцать лет, мой отец привез меня в дом господина Эршау этела и сказал - это твой господин и ты будешь служить ему и его наследнику, как служил я. Он подтолкнул меня вперед, и я встал как полагается на колени и положил руки в ладони этела Эршау. Этел Эршау взял мои руки и сказал - это твой дом. Потом отец вместе с господином обнялись как старые друзья и пошли куда-то наверх. Отец не обернулся посмотреть на меня - я уже принадлежал другому. Я был его старшим сыном. Кроме меня в семье было еще семеро детей, причем пятеро - дочери. Отец мой был небогатым нобилем, и пропитание зарабатывал мечом. Долгое время он был сотником у этела Эршау и даже имел счастье спасти ему жизнь во время Битвы-на-Пожарище. Этел с тех пор покровительствовал нам.
Я родился и вырос в Дзайалане, исконном крае кранки. Мы же зовем эту землю Саллан. А в наших краях, в Эмрайане, жило довольно много ильветтар. В Саллане народу мало, кранки , похоже, вымирают, и этел Эршау был рад поселить на своих землях ильветтар. Так мы и жили бок о бок - кранки и люди. Я не боялся кранки, а в детстве со многими их мальчишками водил дружбу. Правда по какому-то негласному обычаю ни я к ним домой, ни они ко мне не приходили. Кранки редко роднились с людьми, хотя это не осуждалось ни ими, ни нами, по крайней мере в Саллане. Хотя в наших землях правил этел, над ним все равно стоял наш король, поскольку Эршау этел Эмрайн принес ему вассальную клятву еще после Битвы-на-Пожарище.
Итак, я стал одним из мальчиков в доме этела Эршау. Ничего особенного о своей службе я сказать не могу. Я был как и все - и люди, и кранки. Когда через пару месяцев после моего появления в доме Эршау приехала от матери госпожа Дзитэ с сыном, меня позвали принести присягу и ему. Молодому господину Эмрэгу было шесть лет, но он принял мою клятву со всей серьезностью взрослого, хотя это было несколько смешно. Госпожа Дзитэ, которую мы называли по-нашему Ситтэн, просила меня охранять своих мужа и сына и служить им и в дни радости, и в дни беды. Я поклялся ей и, как водится, сказал, что буду также верно служить и своей госпоже. На этом с церемониалом было покончено.
За восемь лет я прошел от слуги до оруженосца. Когда мне сравнялось шестнадцать зим, господин Эршау приставил меня служить молодому господину. Это было нелегко. Эмрэг был очень своеволен и горд, но я достаточно хорошо знал господина Эршау, и понимал, чего тот от сына хочет. Ныне могу сказать, что я немало сделал для того, чтобы господин Эмрэг стал уважительно относиться к людям, кем бы они ни были. Не раз я останавливал его гневную руку, не раз спокойно выслушивал его угрозы, а раз даже ударил его, когда он посмел назвать девушку нашего народа грязной варваркой. Он ожидал, что господин этел Эршау накажет меня, и был весьма изумлен, когда был выпорот сам. Часто бывало, что он пытался приказывать мне, на что всегда получал ответ, что служу я его родителю, а не ему. С ним было трудно, особенно, когда ему сравнялось четырнадцать зим. Меня же господин Эршау посвятил в рыцари собственной рукой в 2327 году от Сошествия.
И я стал служить ему уже как его телохранитель. Господин же Эршау давал мне стол, кров, одежду и оружие, а также платил жалованье, достаточное для того, чтобы нобиль мог прокормить себя и семью. От него я получил в лен землю от Соллоэт до самой Пущи на западе и от Болотищ на юге до Срединного тракта на севере.
Я служил верно. Лишь один раз я вызвал недовольство моего господина. Теперь уже нечего скрывать, дело прошлое, да и молодость может извинить мой проступок. Я осмелился полюбить дальнюю родственницу моего господина. Имени ее я называть не стану - она замужем, и супруг ее любит и почитает. Я знал, что она мне не ровня, но я ничего не мог поделать с собой, я мог только скрывать свое чувство и молить Осеняющего о том, чтобы она поскорее уехала и не возвращалась никогда. Но беда была в том, что и ее сердце тянулось ко мне. Так мы оба попались в сети. Может, я и сдержался бы, но то был безумный день Имна-Шолль-лунн, и она сама позвала меня идти за ней. Мы не замечали времени, и утром ее не нашли в комнате. Сначала думали, что она ушла в Имна-Шолль, как многие, но ее мать говорила, что она еще не насытилась этой жизнью, и ее стали искать. А нашли не только ее. Господин Эршау был готов изгнать меня с позором, но за меня заступилась сама девушка, а у кранки это многое значит. Да и вина лежала на нас обоих. Тогда господин велел мне выбрать - позор изгнания или позор наказания. Я выбрал второе, и был высечен кнутом у столба, как попавшийся вор. Но после этого о моем проступке никто не вспоминал, как и о моей возлюбленной. Она уехала в тот же день, и больше я никогда ее не видел. Мне было странно, но господин Эмрэг сказал, что именно тогда он решил искать моей дружбы. И в день Луэт он просил меня об этом. И я принял его руку.
III. ОБРЫВКИ
Кранки ростом высоки и по большей части смуглы и темноволосы, а те, что светлее кожей и волосами, считаются отмеченными судьбой, хотя на мой взгляд все это есть предрассудки. Они хорошо сложены и довольно красивы, но глаза их с первого взгляда пугают, ибо белок глаза голубой либо зеленоватый, радужка же темнее белка, но того же цвета, так что ночью глаза кажутся белыми, а при свечах - темными, зрачок же как лежащая чечевица. Они, как правило, сильнее людей. Кранки гостеприимны и дружелюбны, но не откровенны и к своим обрядам никого не допускают и в обычаи не посвящают. Язык их во многом похож на наш, что нетрудно понять, ибо уже более двадцати пяти столетий они живут рядом с нами. (Надпись на полях - "это кто еще рядом с кем живет!"). Роднятся с людьми они мало, и говорят, что это из-за того, что ушедший к людям теряет Имна-Шолль. Немногие решаются на это, хотя что такое Имна-Шолль мне не ведомо. Как правило, ушедшие к людям вскоре умирают от тоски, ибо сородичи смотрят на них с жалостью, а иногда как на изгоев. Впрочем, бывает и счастливая жизнь. Дети кранки и людей совсем как люди, только глаза их все же не совсем людские, по чему и можно определить полукровку.
У них восемь князей-этелов, коим подчиняются мелкие нобили, причем подданные одного этела как приставку к собственному имени носят имя его рода. Этел означает отец, правда, для отца есть еще и другое слово. А живут они в Саллане, в городе Шаннит, а также понемногу в разных других местах и городах. В Таргарине кранки не живут.
Из записок Теннара Странника.
Кранки все меньше в наши дни, и это прискорбно. Они странный народ, это верно, но они верны в дружбе, добры, их искусство прекрасно и утонченно, но так печально! У них мало детей, и в Имна-Шолль-лунн многие кранки исчезают неведомо куда. Я долго прожил рядом с ними - вряд ли кто сможет сказать, что жил среди них - и успел полюбить их. Они охотно говорят о своих предках, о великих битвах былого, но никогда я не слышал об их богах. Никогда они не рассказывали мне о своих обычаях. И если мне попадалось незнакомое понятие, название или имя, редко когда мне объясняли. И все же я могу сказать, что вряд ли кто знает кранки лучше меня. Я знаю их язык, я записал все, что мог из их преданий - тех, что они доверили мне, я даже читал их рукописные книги. И потому сей труд я посвящаю кранки, дабы рассеять все эти нелепые слухи о них и порожденные ими страхи.
Из Трактата о наречии и истории кранки,
с описанием красот и искусств Саллана,
а также изложение истории и преданий кранки.
Амрану Таргеранский.
Когда же город Синтан был сожжен, стало место сие зваться Пожарищем. Брат государя отступил, ибо нечем было ему поить людей и лошадей, вода же была отравлена трупным ядом. И сказал он тогда - "Мертвые не хотят уйти без добычи и преследуют живых", и было это правдой, ибо много мертвых тел плыло по Гергиль до самого моря. Узурпатор же, видя это, возрадовался и бросился преследовать, и хотя войско его было отягощено добычей, взятой в Синтане, люди его были сыты, и было их в три раза больше, чем у господина принца Дирнаэра. И был бы он окружен и разбит, если бы этел Эршау и этел Зуалер не поспешили, оставив обозы и все, что отягощает воинство в походе, к переправе у Герриат. И узурпатор побоялся преследовать, и почел за благо отойти к развалинам Синтана вместе со своими таргаринскими наемниками. Войско же государева брата, передохнув и подождав обоз с припасами, выступило на другой день, и на Пожарище, на горячей еще земле, разбило сброд узурпатора. Говорили, что пожар был затушен вражьей кровью.
Хроника деяний времен государя Араэну
Земля Саллан. Край сей лежит южнее и западнее Ильвейна, вплоть до самой Пущи. На севере же он раньше выходил к Заливу, но теперь земли у Залива принадлежат Таргарину. Край этот велик, почти как половина Ильвейна. Раньше, говорят, там было много народу и много городов. Теперь осталась едва двадцатая часть, из городов же только один Шаннит. Здесь много развалин и потому печален сей край как покинутый дом с распахнутыми дверьми. Наверное, вскоре Таргарин осмелеет настолько, что захватит эти земли, ежели Ильвейн не успеет раньше. Но пока Таргарин предпочитает воевать с Ильвейном. Саллан же край богатый и недрами, и зверьми, и целебными источниками и травами. А еще он богат мудростью кранки. Ведь секрет голубой стали ведом только им... Я думаю, даже если эта земля будет завоевана, секреты кранки никому не достанутся.
Из путевых заметок таргеранского купца
и путешественника Айманаля.
2339 от Сошествия. Государь Араэну приказал этелам кранки быть в Совете вместе с высшими нобилями. В Риннане неурожай. Зимой таргаринцы дважды пытались по льду перейти Залив и напасть на северные окраины. Убит принц Дирнаэр.
2340. Государь изволил посетить Саллан и имел долгую тайную беседу со старшим этелом Эршау. Осенью того же года его дочь и наследница Лайин помолвлена с сыном этела Эршау Эмрэгом. Смута в Эррате и резня в Риннане.
Королевская Летопись.
Я видел, с каким восторгом и гордостью они смотрели на изображенного на гобелене всадника на серебристо-сером коне, как слезы блестели у них на глазах, и как, отходя от гобелена и снова погружаясь в настоящее, грустнели они, словно навсегда что-то утратили.
Из письма неизвестного.
IV. КИМ
Как ни странно, Доран мне поверил сразу. Он сказал потом - у тебя физиономия к доверию располагает. Эх, знали бы об этом господин декан и господин Ганил, не было бы у меня хлопот. У самого Дорана лицо тоже было внушающее доверие. Он мне понравился. Высокий, спокойный, даже почти бесстрастный. Лицом приятен, сед, с длинными усами. А вот его господин мне не понравился вовсе. Когда мы его нашли, было уже светло, и я смог увидеть, что глаза у него не белые, а бирюзовые. Лицо же у него было красивое, но надменное и с брезгливым ртом. Первое, что он сказал Дорану, было: "Ты был прав, а я дурак. Я попал в засаду". Это меня порадовало - кранки почему-то начал меня злить и то, что он тоже мог вляпаться по дурости, вызывало во мне какое-то злорадство.
В свите его было человек тридцать, все хорошо вооружены. Теперь я не боялся. Я хотел есть. Доран и еще двое хлопотали вокруг своего господина, а обо мне забыли совсем, хотя я не последнюю роль сыграл в его спасении. Доран чем-то напоил кранки, и тот лег на землю, закрыв глаза. И тут я увидел как его раны сами собой затянулись. После этого кранки стал слаб, как младенец, едва не впал в забытье. Но его согрели и накормили, потом он еще лежал. Должен сказать, что когда его стали кормить, он велел и мне дать поесть. Я не стал заставлять просить себя дважды. Кранки приходил в себя часа три - точнее, он сумел после этого ехать на лошади сам, хотя и был бледен, словно призрак. Мы еще пару раз останавливались отдохнуть, и кранки падал без сил. Я, кстати, тоже - шутка ли, всю ночь не спать, бегая за подмогой! Он очень спешил в Тан - тогда я не понимал, почему. На последнем привале он подозвал меня к себе и сказал:
- Я вам обязан жизнью, юноша, и не только жизнью, и не только своей. Вы можете просить у меня любой награды.
Я был зол. Не просто зол, а страшно зол. Он так надменно вел себя со мной! Я не привык к такому отношению. И, глядя прямо в его жутковатые глаза, раздельно проговорил:
- Мне нужен кров, стол и хорошее место.
Он улыбнулся.
- Я был бы рад видеть вас у себя на службе, если это вам по нраву.
Я немного подумал. Говорят - "богат, как кранки". Что же, пусть так. Не все ли равно, кто платит? Лишь бы был щедр. А унижать я себя никому не дам. Я кивнул.
- Что же, юноша, отныне вы служите у меня. Доран!
Тот подошел, кранки поговорил с ним. Доран посмотрел на меня и, усмехнувшись, кивнул.
- В городе поговорим, - сказал он мне. Больше - ни слова. Меня опять как бы не стало. Вот так - окажи кранки услугу, и сам к нему в услужение попадешь.
Здесь, наверное, стоит сказать о том, что когда мы уже были на подходе к городу, нам навстречу попался большой отряд королевской гвардии, все при параде, под знаменами. Командир был обрадован встречей и сказал, что послан оказать господину этелу Эмрэгу-кранки почести и торжественно встретить его, но его удивило, что мы так близко от города, и что господин Эмрэг так плохо выглядит. Тот ответил, что не мог спать, стремясь к своей невесте. Я не понял - не то он взаправду, не то издевался. По крайней мере, придраться было не к чему. А вот очень красивый молодой человек, явно из высшей знати, приехавший вместе с королевским отрядом, был явно смущен. Не то слово - он закусил губу и прямо-таки сверлил Эмрэга-кранки бешеным взглядом. Ноздри его раздувались, как у хищного зверя. Но, когда мой новый господин посмотрел на него, он сумел изобразить на лице улыбку и оба вежливо раскланялись.
V. ШАНФЕЛЛАС
То, что один из моих родителей был кранки, видно по моим глазам, хотя они у меня куда ярче, чем у матери. От нее я унаследовал не только глаза, но и странную удачливость кранки. Но я чувствую себя человеком. Кранки не то чтобы не любят таких как мы, но полукровки для них более чужие, чем люди. Я буду говорить кранки, поскольку мы больше привыкли к этому названию, хотя сами они называют себя инетани, и только некоторых называют кранки. Эмрэг, к примеру, только так и зовется, Эмрэг-кранки. Но его не всегда так звали.
Не могу сказать, что благодаря своему происхождению я очень хорошо знаю кранки, я, скорее, понимаю их лучше многих. Но я человек. И мне это по сердцу. Для кранки мы, люди, слишком ранти. Трудно перевести. Это одновременно и суетливый, и непоседливый, но и отважный, склонный к приключениям. Ранти, одним словом. А мне всегда казалось, что сами кранки олицетворение того, что зовется счастливой старостью. Покой, свобода от забот, много времени на раздумья и любование бытием. И почти полное отсутствие всяческих свершений, какое-то нежелание что-либо менять, удовлетворенное безразличие. С одной стороны, это хорошо - у кранки никогда не бывает ни поветрий, ни неурожаев. Нет и богов. Они не воюют друг с другом. Последняя война, в которой они участвовали, была людской. Они говорят - герои и великое всегда только "были". У них много времени на создание красивого, от песен до вещей, они все грамотны, они могут много необычного, но почему-то это не дает им радости. Напротив, кранки по натуре склонны к печали, чрезмерной по меркам людей. И еще есть в них некая обреченность. Как в моей матери, которая твердо знала, когда умрет.
Как бы то ни было, я родился от большой любви, ибо кранки только великая любовь может заставить покинуть свой народ и лишиться Имна-Шолль. Кстати, городские кранки не так сильно привязаны к традициям и тоже ранти, и, по-моему, смысл жизни видят все же в самой жизни, как и мы, люди, а не в Имна-Шолль. Но это к слову. Мой отец долгое время вел дела этела Эршау, а когда он ушел на покой, этим занялся я. Я богат. Я очень богат и удачлив и в делах, и в друзьях. Я никогда не смотрел на этела Эршау снизу вверх, как другие - я не зависел от него. И тому это, похоже, нравилось. Я часто бывал у него в гостях в Саллане и в его доме в Шанните. А он сам, приезжая в Тан по делам, всегда останавливался у меня. Теперь, семь лет спустя после смерти Эршау, ко мне должен был приехать его сын. Он и раньше бывал у меня, но никогда не останавливался в моем доме - кранки очень щепетильны. Но теперь он просил меня принять его. Причину его приезда я прекрасно знал. Лайин стала совершеннолетней, и государь Араэну напомнил Эмрэгу о его долге. Многие не понимали этого брака наследницы престола с потомком вымирающего народа колдунов. Ходили всякие слухи. Но я, Шанфеллас, богатейший из купцов королевства, вхожий во все знатные дома и принятый наравне с высшей знатью во дворце, знал немного больше. Мне об этом кое-что рассказал еще Эршау. Все знали, что после Битвы-на-Пожарище государь некоторое время гостил в Саллане, и Эршау подолгу и часто беседовал с государем с глазу на глаз. Я не знаю, о чем они говорили, Эршау не слишком распространялся об этом, но мне известно, что речь шла о какой-то сделке, которая была бы ко благу обоих народов. Что именно мы можем получить от кранки, и что мы им можем дать - я не знаю. Но мое наследное чутье говорит: это дело выгодное. И я поддержу Эмрэга как смогу.
Он приехал в таком состоянии, что я испугался за его жизнь. Я помнил его первый приезд вместе с отцом семь лет назад. Это было как раз после той злосчастной резни в Риннане, после чего Эршау забрал к себе в дом Тимарэт. Он очень возмужал с тех пор. Кранки стареют медленнее нас и живут дольше, но сейчас он выглядел как раз на свои тридцать четыре. Он сразу сказал мне, что его выманили люди Даэрнара, причем нехитрой уловкой. Всем известно, что кранки в вопросах чести щепетильны до дурости. Так попался и Эмрэг. Он ждал честного разговора с соперником, но напоролся на убийц. Я не очень понял, как это он мог точно знать, что не погибнет, но от кранки можно всего ожидать. Скорее, я был склонен верить в его удачу и в случай, пославший ему этого юношу, Кима. А то, что Даэрнар был уверен в молчании Эмрэга, я прекрасно понимал. Кранки никогда не назовет имя врага, разве что будет умирать и передаст месть другому. Хотя чего тут скрывать, всем все было известно. Даэрнар, заложник, сын узурпатора, оставленный в живых лишь по милости государя, был в королевском роду единственным мужчиной кроме самого государя. Итак, наутро нам предстояло явиться пред очи его величества. Эмрэг обручится с Лайин. Они впервые увидят друг друга, хотя, как мне показалось, Эмрэг уже без памяти был влюблен в свою невесту. Прямо как в сказках - влюбился в портрет девушки и слухи о ней.
VI. ОБРЫВКИ
И тогда он бросил меч на лазурные ступени и сказал:
- Теперь я, смертный, буду говорить с вами, бессмертными, как равный.
Молчали боги. Ни слова не молвил ни Анас, Владыка Огней, ни Рути, Владыка Струй и Волн, ни Ленайен-Песнопевец, ни прочие боги. Тогда заговорила Инен, Владычица Рождений:
- Ты прошел весь путь, герой. Мы не в силах препятствовать тебе. Говори, чего ты хочешь.
И сказал Фэгрэн:
- Я желаю счастья для всех.
- Какого счастья? - спросила Владычица Рождений.
Фэгрэн задумался, потому, что все знают, что такое счастье, когда чувствуют его, но не всякий может сказать словами. И сказал он:
- Все люди хотят покоя, богатства, изобилия. Все желают здоровья, радости и любви. Всем по сердцу, когда нет забот, старости и смерти. Я пришел за этим.
Молчали боги. Только Обрезающий Нити Таррашт улыбался, глядя на Фэгрэна, как на неразумное дитя. Но и он молчал. Тогда поднялся Тумэг-Вершитель.
- Мы дали Клятву. Ты сказал. Да будет.
- Да будет Имна-Шолль, - промолвил Анас, Владыка Огней.
- Да будет, - сказали боги.
Последним же заговорил Таррашт, Обрезающий Нити.
- Ты получил, что просил. Но сверх того я дам тебе и людям, неразумным в своих просьбах, дар. И будет этот дар таков - всякий, кто пожелает, сможет отвернуться от Имна-Шолль. А теперь прощай. Мы покидаем вас.
- Почему? - в изумлении и страхе спросил Фэгрэн.
- Боги не нужны там, где не будет больше героев.
- Почему?
- Там, где все свершается по желанию, герои не нужны. И не нужна героям Имна-Шолль.
- Но кого же нам молить о помощи? - возопил Фэгрэн.
- В чем может понадобиться помощь тем, у кого есть все? Но не печалься - останется Оракул. И раз в жизни можно будет вопросить его. Но беда тому, кто обратится к нему дважды...
Повесть о Фэгрэне Победителе.
Они вступили в зал с двух сторон. Из левых дверей владетельный нобиль Мернадир ввел принцессу Лайин, облаченную в лазурное платье из прозрачного гернатского шелка, шитого золотом, надетое на нижнее платье из белоснежного блестящего атласа. Волосы ее, цветом напоминавшие спелую пшеницу, венчал маленький золотой венок с сапфировыми и алмазными цветами. Ожерелье и пояс той же искусной работы были на ней. И всякий, видевший ее, вспоминал Литиу Прекрасную в день ее торжества и смерти, хотя о смерти в такой день думать было непристойно. Справа же вышел этел Эмрэг-кранки, которого вел сам государь Араэну. И был он облачен во все белое, с черно-ало-золотой вышивкой по горлу и рукавам, как принято у знати кранки. И сказал он:
- Я явился ради слова моего отца и любви моей к госпоже Лайин. И вот - в руке моей тот перстень, который дали вы, государь мой, отцу моему в знак уговора.
И государь Араэну взял перстень с большим бледным сапфиром и надел его на палец своей дочери, а затем взял с ее ладони рубиновый перстень и надел его на руку этела Эмрэга-кранки. Но им нельзя было коснуться руки друг друга покуда их не обвенчают. Тогда государь Араэну рек:
- Через год, два месяца и три дня, в праздник Сошествия будет венчание.
Так совершилось обручение.
Из хроники деяний времен государя Араэну
VI. ДОРАН
Она вовсе не показалась мне красивой. Ей было шестнадцать лет, совсем девочка, а мне нравятся женщины постарше. У нее было слишком суровое для женщины лицо. Она вообще была похожа на отца. В ней не было ни нежности, ни слабости, которые так нравится мужчинам. Невысокая, угловатая, со светлыми бровями над большими настороженными серыми глазами. Рот, и без того крупноватый и жесткий, сурово сжат. Я видел лишь вынужденно подчинившееся отцу дитя. Я не видел даже проблеска приязни к моему господину. И то, как он восхищенно смотрел на нее, казалось мне просто безумным, нелепым. Но мне трудно понять кранки.
Сама церемония мне не была любопытна. Но вот молодой человек, тот, что был вместе с встречавшим нас отрядом, меня очень интересовал. Он был и здесь, в тронном зале, среди высших нобилей. Казалось, он тут на каком-то странном положении. Он вел себя дерзко, почти вызывающе, но никто ни слова не говорил ему. Его словно не замечали. Когда начался обряд, он отступил к левой двери и прислонился к стене. Я видел, как он судорожно вцепился в гобелен заведенными за спину руками. Он не сводил глаз с Лайин и моего господина. Когда же все было кончено, он круто повернулся и почти выбежал из зала прочь. Я незаметно последовал за ним, велев Тирнэну подменить меня при господине. Юноша сначала быстро шел, потом побежал, выбежал в сад... Он остановился только тогда, когда тропинки кончились, и начался запущенный участок сада. Он несколько мгновений стоял, тяжело дыша, затем, с яростным воплем схватил какую-то палку и начал исступленно бить по веткам, по цветам, по траве. А потом, выдохшись, сел на землю, обхватив руками колени и , уткнувшись в них лицом, заплакал. Я понял, что у моего господина появился еще один враг.
VII. КИМ
Заниматься мной сейчас ни у кого времени не было, потому я пока был без определенного занятия. Ну, хоть кров и стол я себе на первое время обеспечил, и то ладно. Я поел, поспал, вымылся и пошел осматривать королевский город Тан, который называли малой столицей. Поговаривали, что король собирается перебраться сюда со всем двором. Почему бы и нет, не такое уж и невероятное дело по сравнению с женитьбой кранки на его дочери.
Город мне понравился. Может, королю тоже. А почему бы и нет, чем он хуже меня? И еще мне понравился дом господина Шанфелласа и сам господин Шанфеллас. Сам он был не очень высок, весьма живой и ловкий, улыбчивый человек. Лет ему было за сорок, но он был из породы людей без возраста. Его богатый дом явно был жилищем тонкого ценителя и знатока красоты. Слуги мне рассказали, что у Шанфелласа много книг, что здесь часто бывают люди искусства, что хозяин любит хорошее общество и нередко устраивает в своем доме празднества и приемы, на которых всегда бывают знаменитые музыканты и певцы, что он любит хорошие вещи и редкости и хорошо за них платит. Славно. Мне еще объяснили, что мой хозяин прибыл сюда ради обручения с принцессой Лайин, и я понял, что он и есть тот самый этел кранки. Тоже хорошая новость. Я даже поверил в удачливость кранки, немного которой уже перепало и мне. Еще день я болтался без дела, а к вечеру вернулись хозяин дома и мой господин. Тут кранки несколько удивил меня. У него было счастливо-растерянное лицо. Я не мог даже вообразить, что у него может быть такое человеческое лицо. Он то и дело налетал на кого-то, извинялся, растерянно улыбаясь, смотрел вокруг, как будто кого-то искал. Наконец, увидев Дорана - словно тот не был при нем все это время - вцепился ему в рукав и взахлеб начал объяснять, как он счастлив, как он всех любит и какие все вокруг хорошие. Я подумал, что он либо пьян, либо спятил. Потом точно так же он набросился на Шанфелласа. Тот кивал ему головой в ответ, затем взял его за локоть и куда-то повел. А меня вызвал Доран.
Он сидел за тяжелым деревянным столом в небольшой комнатке наверху и что-то писал, шевеля губами - явно не был в этом силен. Я почти бесшумно вошел, но он сразу поднял голову.
- Так. Я Доран, ты уже знаешь. Ты Ким, так?
Я кивнул.
- Пока будешь подчиняться мне, а дома господин сам определит тебя. Так.
Похоже, это было его любимое слово.
- Господина называть только господин Эмрэг-кранки или господин этел. С господином, со мной, госпожой Тимарэт, госпожой Эмрэн говорить почтительно. Так. Драться умеешь?
Я только хмыкнул.
- Я учился в Инере.
Тот довольно кивнул. Подвиги нашего студенческого братства были ведомы повсюду.
- Грамотен?
Я снова хмыкнул, но, согласно данному наставлению, изобразил почтительность.
- Да, господин Доран.
- Хорошо, это хорошо... Так. Тирнэн!
В дверь заглянул молодой кранки.
- Дай ему одежду и попробуй поутру его на палках и кинжалах. Ким!
Я посмотрел на него.
- Никому не сметь давать себя в обиду - это оскорбляет честь нашего господина. Однако, в драку первому не лезть и не задираться. Не сметь появляться оборванным или грязным, это тоже наносит урон его чести. Своим помогать всегда и везде. Тирнэн, познакомь его с прочими. Идите.
Он снова склонился над бумагами.
Вечером в доме было веселье. Нам тоже изрядно перепало вина и снеди. Все было прекрасно. На другой день мы уехали в Шаннит.
Когда мы подъехали к дому, первой, кто встретил нас, была молоденькая женщина, очень красивая на мой взгляд. Тоже кранки. Она была в трауре, хотя по ее радостному лицу этого нельзя было бы сказать. Она быстро сбежала по ступеням, бросилась на шею моему хозяину и что-то быстро заговорила на их языке. Может, он и похож на наш, как говорят, но я ничего не понял. Различил только имя Зимарун или Зимурун, которое несколько раз повторил мой господин. Он поцеловал ее в обе щеки, и они пошли в дом. Так я увидел Тимарэт, двоюродную сестру господина. После мне рассказали, что она была дочерью сестры этела Эршау, вышедшей замуж за знатного городского кранки, и убитой вместе с ним фанатиками во время голодного бунта в Риннане. Этел Эршау взял ее в свой дом и воспитывал как дочь вместе с Эмрэгом. Его родная сестра Эмрэн была в родовом замке Эрнаэш и приехала только через два дня. (Приписка на полях: Я благословляю случай, столкнувший на дороге в Тан меня и Эмрэга-кранки. Иначе я никогда бы не узнал Эмрэн).
Я не буду много распространяться о своей службе у Эмрэга-кранки, это не так важно. Важно то, что я был человеком со стороны и многое видел лучше, чем те, кто долго прожил в этом доме. И я скажу, что после этого обручения Эмрэг-кранки стал похож на человека, который чего-то ждет, и не начинает никаких дел, потому, что не успеет их закончить до какого-то срока.
Ближе к осени, когда начинается сбор урожая, мы переехали в Эрнаэш. Так я оказался в самом сердце Саллана, исконных земель кранки. О своей службе в тот первый год я говорить не стану, ничего в этом нет необычного или любопытного. Любопытнее было другое. А именно - сами кранки. Меня поразило жуткое несоответствие их жизни их знаниям. С одной стороны - невероятная удачливость, потрясающая искусность в целительстве, изощренная утонченность музыки и танца - о стихосложении и прозе я тогда ничего не знал, так как с языком кранки знаком был мало, да и до книг еще не добрался. И - варварские, дикие обычаи. Кровная месть, исключающая виру, презрение к чужеземцам, презрение к уехавшим из Саллана - даже в Шаннит, а уж к вступившим в брак с людьми и полукровкам - тем более. Право меча. Право старшего в роду. Помолвка до рождения. И суеверный, почти животный страх нарушить древние обычаи. Наверное, я не очень правильно выразился, когда сказал о презрении. Это не совсем то слово. На чужих они смотрят со снисходительной жалостью, как будто они... Нет, не могу сказать по-людски. Тэйэрни. Буквальный перевод - "те, кому не дано". Не дано понять сути кранки, их избранности, их всего. Вот так. Среди кранки Саллана было мало таких, как господин Эмрэг-кранки и его сестра Эмрэн. Эти, хотя они явно не придерживались многого из того, что составляет суть жизни и мира кранки, были не презираемы. Они были аймаэрни - "те, кому дано или дозволено". Знать везде знать. И то, что у простолюдина рассматривается как святотатство, у нобиля сочтут жертвой, приносимой на алтарь всеобщего блага.
Еще хочу сказать о замке Эрнаэш. Замки Саллана вообще очень необычны. Они просто огромны по нашим меркам. Я бы назвал их скорее маленькими городками. И, хотя кранки не воевали друг с другом никогда, стены их настолько мощны, что заставят призадуматься любого врага. А вот городов у них нет, хотя когда-то были, мне потом много раз показывали развалины.
VIII. ЭМРЭН
Мне в тот год исполнилось двадцать. Я не была ан краннэ, потому могла сама выбирать себе мужчину. Но я пока никого не хотела. Я больше думала о делах моего брата. У нас вообще родство очень высоко ставится, не то, что у людей, и только любовь считается выше. А я не любила никого. Честно говоря, и не хотела. Я не хотела ничего из добычи Фэгрэна. (Приписка: Смотри легенду о Фэгрэне - то, что он потребовал у богов и получил, называется добычей Фэгрэна.) Мне были эти дары скучны. Мой наставник говорил, что во мне возродилась кипящая кровь героев. Но героям нужны геройские времена, а наши времена кислы, как свернувшееся молоко. И героям сейчас судьба - сгореть от своего огня, ибо они не нужны. Потому, когда мой брат поделился со мной своими мыслями о судьбе нашего народа, я ощутила, как моя кипящая кровь подступила к горлу и обожгла мне грудь. Я сказала - я с тобой. Мой брат на четырнадцать лет меня старше. Когда я только родилась, он уже год как был этелрину и четыре года носил на плечах татуированные знаки рода - соколов. Мать умерла родами, когда мне было три года. Отец умер спустя пять лет. Брат стал мне отцом и матерью. Я готова была идти за ним, как когда-то шли за Фэгрэном его восемь спутников. Тогда-то я вдруг осознала, что один из них был наш предок, Эмрайт-Эрна, младший брат Фэгрэна, тот, что погиб последним. Нет, конечно, я знала все это и раньше, но мне все это казалось каким-то далеким, ненастоящим... А теперь все стало вдруг настоящим...
Я скажу не скрывая - мне очень понравился новый слуга брата, тот юноша, что спас ему жизнь. Он был дерзок. У него было достоинство, которым он не поступался ни ради чего, ни перед кем. И еще он был хорош собой. Статный, русоволосый, с темными слегка сдвинутыми бровями и длинными ресницами над светло-карими глазами. Упрям и насмешлив. Он нравился мне, но он обо мне не думал, и я решила, что анкрайи не для нас. Повздыхала, да и зажала свою рану. Ранку пока еще. Ну и ладно.
IX. ИМНА-ШОЛЛЬ-ЛУНН
... Когда село солнце, они высыпали из домов. Все, кроме детей младше десяти. Я знал, что никто из тех, кому меньше шестнадцати, не уйдут сегодня. Они не смогут. Ночь была чудесна. Экелин догоняла Намиалин. А кранки, все в нарядных платьях, в драгоценных уборах, благоухающие изумительными ароматами, выходили из домов и шли в поля, леса, к рекам и озерам. Они смеялись. Мне это смех казался странным - чрезмерно громким и веселым. Лица их тоже были странными - они словно смотрели сквозь все, что вокруг. Рассеянный взгляд, странная полуулыбка, какая-то возбужденность в движениях, в речи, в смехе... Я мог бы подумать, что они все одурманены, если бы не знал, что это не так. Просто был Имна-Шолль-лунн. Я шел вместе с ними. Меня не прогоняли, просто изредка я ловил на себе жалостливо-презрительные взгляды... Вот настал час - откуда-то донеслись глухие мерные звуки барабанов, отбивающих медленный ритм, древний, жуткий, притягательный... Это захватило и меня. И я, как прочие, начал покачиваться в этом ритме, похожем на волну, глядя на то, как Экелин медленно наползает на иссиня-белый круг Намиалин, и они становятся похожи на око кранки в ночи. Все убыстряясь, звучали барабаны, и к их голосам стали присоединяться голоса кранки - сначала шепот, потом все громче и громче - "Имна-Шолль... Имна-Шолль... Имна-Шолль... Ай-и-и-и-хх" - от шепота почти до крика, резко спадая вниз полустоном - Ай-и-и-и... Призыв, молитва, страх, желание, тоска... Я чувствовал, что здесь, вокруг есть еще что-то кроме того, что я видел, я хотел это увидеть - мучительно, как во сне, когда стоишь перед дверью, даже чуть приоткрываешь ее, но не в силах открыть до конца, тебе туда нужно войти, смертельно необходимо, но не можешь и просыпаешься в слезах, чувствуя, что потерял что-то. Или безвозвратно отняли.
Сердце мое колотилось где-то в горле. Я слышал откуда-то из не отсюда голоса, чужие запахи, чуть ли не прикосновения... Я видел, как раскинув руки кранки шагали куда-то вперед и словно растворялись в свете Ока Кранки. И я бросился за ними, раскинув руки, я страстно хотел туда... Я упал вниз, покатился по склону и потерял сознание...
X. ОБРЫВКИ
Ветер несет горе
Ветер пропах гарью,
Ветер пропах кровью,
В горле моем - горечь.
В горсти - комок праха,
Кудри мои - пепел,
В алой крови заката
Крылья купает ворон.
Горько бремя героев
Благо богов - забвенье,
Я же клеймен ныне
Алою кровью брата
Путь ушедших неведом
Ворон парит в небе
Я приму эту битву
Это - моя плата
Ворон, богов посланник,
Ворон, вожак мертвых,
Ворон, собрат волка,
Ворон, знамя героев
Я пойду за тобою,
В край, где пируют боги,
В бешеном вихре боя,
С песней вольного волка...
Плач Фэгрэна над братом,
из "Малой Книги деяний героев"
...И он остался один. Великое горе терзало его, порождая великую жажду мести. Он воскликнул, потрясая мечом:
- Мои спутники все пали, верные клятве! Мой брат украден вами, Лишенные Смерти! Но я жив и я иду!
И пошел он по ступеням Неба, туда, где высился на ледяной вершине Лазурный Замок богов. Кровь оставалась на ступенях, там, где он ступал. И, говорят, Инен Рождающая в своей любви ко всему, что рождено, обратила его кровь в цветок инет-унэ (рожденный кровью), что растет только на высоких горных лугах. Но когда он достигнул Первых Врат, перед ним встал воин, и лицо его было лицом Эмрайт-Эрна. Фэгрэн бросился к нему, но тот протянул руку и остановил его. И боль была в глазах его.
- Отступи, брат, - тихо молвил он. - Ты избрал не тот путь. Я был в Кругу Богов и видел то, что принесет твоя победа. Не ходи этим путем, брат.
- Не отступлю! - воскликнул Фэгрэн. - Я потерял слишком много и слишком многих. Я дал Клятву, как и ты! Я не отступлю! Не ради себя иду - ради людей!
- Отступи, брат, - повторил Эмрайт-Эрна, еще тише и еще горше. - Отступи, или я буду биться с тобой. Не ради себя - ради людей.
И страшен был бой братьев на лазурных ступенях у Первых Врат, и кровь из текла ручьями, мешаясь и превращаясь в цветы унэрайэ (две крови), у которых на одном стебле цветы алые и черные. Вот отчего родились они. И вот - Фэгрэн вонзил свой меч Рашта в грудь брата и закричал от душевной муки, когда Эмрайт-Эрна закричал от боли, и стал плакать и рвать волосы и терзать свое и без того истерзанное тело, и лицо. Но Эмрайт-Эрна был мертв. И тогда Фэгрэн пошел с ярым гневом в сердце в Лазурный Замок, сквозь Первые Врата, и еще восемь Врат прошел он, но нигде больше никто не останавливал его. И вот вошел он и увидел богов на престолах их, и ждали они его. И тогда бросил он меч на лазурные ступени...
Повесть о Фэгрэне Победителе
Он шел по земле, и был радостен и светел, могуч и кроток, мудр и безумен. Свет исходил из его очей и ладоней его, и все, кто видели этот свет, шли за ним как завороженные. И сказал он перед людьми:
- Слушайте, несу вам весть из Света и Дня, из Ночи и Тьмы! Пусть свет мой коснется душ ваших и сердец ваших, пусть тьма моя да будет вам покоем и миром! Говорю вам - нет Света и нет Тьмы, есть единое, и оно есть жизнь, и оно есть стремление. Говорю вам - нет таргаринца и таргеранца, нет эшхаринца и имтеранца (своеобразная метафора - четыре стороны света для Ильвейна), есть человек и Божество, и путь от человека к Божеству. Я говорю вам - вот путь... (далее следует перечень заповедей). И имя Божества есть Добро, есть Любовь, есть Сердце Отверстое. Оно - единое, и оно же множество. И в вас оно, и везде оно...
...Спросите - что есть Зло? Скажу вам - мы есть Добро и мы есть Зло. Ни одно не старше другого. Оба в нас, и оба живут нашим добром и нашим злом. Оба порождены нами...
Запрещенный канон, также именуемый
Еретическим каноном. Речи Осеняющего
Когда явился Осеняющий, он явился к людям. Его слушали и кранки, но говорил он не для них.
Из разговоров на богословском факультете
Инерского университета
XI. КИМ
Здесь я привожу некоторые выдержки из наших с Эмрэгом-кранки бесед в ту долгую зиму 2348 года в замке Эрнаэш. Я был нагл и осмелился приставать к моему господину с расспросами. Как ни странно, он почти обрадовался моему любопытству. Похоже, я стал ему лекарством от той смертной тоски, что выстужала ему душу. Причин тоски мы не понимали, отчего и родным, и домочадцам становилось очень тяжело. А господин старался либо уезжать из замка, либо уединяться, чтобы не угнетать нас своим видом. Но моя наглость помогла и ему и прочим. Тогда я впервые поймал на себе признательный взгляд госпожи Эмрэн и был несказанно этому рад.
Я нахально, безо всяких обиняков заявил, что хотел бы научиться языку кранки. Господин посмотрел на меня с неким любопытством. Затем знаком велел садиться.
- Зачем вам? - спросил он, налив мне вина.
Я пожал плечами.
- Просто любопытно. Мне любопытно все - язык, эти странные обычаи, и почему вы так относитесь к людям, и что такое Имна-Шолль, и...
- Умолкните, Ким, довольно! - рассмеялся он. - Не так сразу!
Затем он снова нахмурился и долго задумчиво смотрел в окно. Затем что-то пробормотал себе под нос, выругался.
- Плевать. Больше никаких запретов... Ким, вы действительно хотите знать, что мы такое?
- Да, - вполне серьезно ответил я. Я хотел знать, что они такое. Потому, что мне почему-то пришелся по сердцу этот бесстрастный кранки. Потому, что в его доме мы, люди, были с кранки на равных. Потому, что почти каждую ночь мне снилась Эмрэн.
Язык кранки оказался действительно похож на ильвейнский, хотя и не слишком. Да и заметно это не сразу. Наш и инетанский - они по правде называют себя инетани, а не кранки - можно назвать очень дальними родственниками. Как говорится, нашему забору двоюродный плетень. И все-таки двоюродный, как-никак, никуда от этого не денешься, как бы неприятно это ни было кое для кого... Но в нем было как бы два слоя - то, что было похоже, и то, что было совершенно непохоже. Я спросил - почему так. В одном языке словно сплелись два совершенно разных. Хотя письменность была одинаковой.
Один язык я кое-как начинал осваивать. Другой был мне совершенно непонятен. Я мог на нем читать, даже разбирал какие-то имена и названия, многие были мне знакомы, но больше ничего я не понимал. Я не замечал и того, чтобы на чем-то похожем говорили. Я пристал с этим к господину, но он сказал, что это то немногое, на что он не способен ответить. Он сказал - я тогда еще не привык к его манере рассуждать вслух, если он не мог сразу дать точного ответа.
- Я не знаю этого, Ким. Мы старый народ и, пожалуй, мы все кранки, хотя только немногие рискуют так называться. Точнее, смеют себе в этом признаться. Мы так давно перестали жить... Мы только существуем. Присутствуем в мире, от которого отреклись давным-давно. Мне кажется, мы смотрим только в Имна-Шолль и доживаем каждый до того момента, когда Зов уже не преодолеть... И больше никуда не смотрим и не помним ничего, что не говорит об Имна-Шолль, словно все это не наше, словно все это позорно и греховно, что все следует забыть... Народ без богов. Мы презираем не только чужих, мы презираем свое прошлое до Имна-Шолль. Может, и этот забытый язык - отголосок нашего прошлого, когда мы еще были молоды, когда были боги, чтобы сваливать на них свои беды и спрашивать у них ответа, когда было Добро и Зло, а не спокойствие, которое дураки сочли за счастье. Знаете, Ким, я могу помочь только вот чем: сохранились древние обычаи с названиями, которых уже не растолковать. И сохранились несколько обрядовых песен и устоявшихся формул, смысл которых почти уже утрачен. Хотите - я напишу вам? Это сохранилось только потому, что Завет Фэгрэна это узаконил... Понял, наверное, что нагеройствовал и попытался удержать хоть что-то...
Он тяжело замолчал и снова лицо его стало брезгливо-усталым и полным тоски. Я осмелился заговорить.
- И что же осталось?
Он вздохнул.
- Ну, вот, к примеру, девиз Фэгрэна и его брата Эмрайта-Эрна. Девиз нашего рода Эмрайнов. Звучит это как "Райсу ратт". Традиционно мы его толкуем как "Был свободен - будешь свободен". Это приблизительно. Сейчас это звучало бы как "Тэйкрани ан - тэйкрани амне". Тоже приблизительно, есть отличия... Совсем иначе звучит, верно? Или Имна-Шолль... Я не знаю смысла. Не понимаю! Может, это просто совпадение с новыми словами?
- А что это означает?
- "Ветер, который будет она". Бессмысленно. Не просто ветер, а ветер, тихо шуршащий в траве вечером. Но от этого не легче.
- М-да. Но, простите, язык не может вот так, в одночасье, измениться. Нельзя всех сразу переучить! К тому же тексты одновременно на двух языках явно требуют знания обоих, раз переводов нет!
- И что? - он с любопытством смотрел на меня, словно угадывал, какой я сделаю вывод.
- А то, что должны были существовать одновременно два языка.
Он кивнул головой, как будто я подтвердил его мысли.
- И что из этого?
- Думайте, что хотите, но здесь, по-моему, след другого народа. Может, бывшего для вас тем же, что для нас кранки.
Он снова кивнул. Затем приблизил ко мне лицо так, что его нечеловеческие глаза оказались совсем рядом с моими.