Мой старший брат женился сразу, как пришёл из армии. Радости было! А уж как гуляли! Но речь не об этом. Эта история случилась через девять месяцев после свадьбы, ну, почти через девять...
У брата родился сын. Красивый такой младенец, - пухлый и орущий, которого решили сразу крестить. Вдруг и орать станет меньше.
Надо сказать, что жили мы в маленьком городке, в Одесской области. На весь наш скромный городишко была только одна церковь, да и та нетопленная, холодная. В тот год стояли морозы, снега выпало по пояс, - сквозняки гуляли по старенькой церкви. Крестить ребёнка было никак невозможно в таких условиях, и мы отправились в соседнее село, чтобы там найти батюшку и узнать, как обстоят дела.
Автобус из города в село отправлялся в пять утра и только вечером шёл обратно.
Мы отправились вчетвером - я, брат и ещё двое наших весёлых товарищей. Мне было всего пятнадцать, а они - после армии, взрослые, как мне тогда казалось.
Брат спешно поцеловал сонную жену и ребёнка, я помахал рукой маме, проводившей нас до калитки, и мы, с друзьями и с шутками, в странном приподнятом настроении, будто отправляемся в далёкое путешествие, быстрым шагом дошли до остановки за углом от нашего дома и шумно погрузились в автобус. Доехали мы без приключений, зато быстро.
Первый попавшийся прохожий с радостью указал нам на дом местного священника, объяснив за одно, что в такую рань вряд ли мы найдём его в Храме Божьем.
И вот, мы стоим перед дверью сонного заснеженного домишки. Стучали мы недолго, как дверь распахнулась, скрипя петлями, и пред нами предстал батюшка в белоснежной, длинной до пола спальной рубахе, да ещё с манжетами расшитыми. Батюшка был рассержен непрошенными гостями, и поинтересовался, отчего это мы подняли его с постели в такую рань. Мы объяснили - ради дела, мол, святого - таинства крещения.
Батюшка смягчился, и даже улыбка мелькнула в его густой бороде.
И тут взору моему открылась картина, какую забыть нельзя, а вспомнить так приятно. Позади крупной фигуры святого отца явилось мне видение, - иначе и быть не могло, в такой же белоснежной рубахе, только из ткани лёгкой и прозрачной -стояла матушка. Ах, красавица - несказанной красоты, совсем ещё молодая, с фигурой статной да стройной, с бёдрами восточной танцовщицы, с грудями, прости меня, грешного, налитыми, точно персики в нашем саду...
Я не мог глаз оторвать от этого дива, не мог поднять взор на её лицо, все лаская взглядом её прелести, скользя вниз и вверх от её соболиного треугольника до манящей, раскачивающейся груди. Прозрачная ткань ночной рубашки открывала моему неискушённому взору всё, что тогда ещё не умело даже нарисовать моё неопытное воображение.
Я был в таком оцепенении, что и не заметил: не я один стою обворожённый, но и вся наша компания застыла и умолкла, разглядывая прекрасную матушку.
Батюшка понял по нашим лицам и безмолвию: что-то происходит за его спиной. Он обернулся резко, глянул, сурово насупившись, и громогласно изрёк:
- Сгинь, нечистая! - и рукой повёл по воздуху, будто наваждение прогоняя.
Эх, и она уплыла, лебёдушка...
Батюшка пообещал окрестить ребёнка на другой день, с условием, что мы привезём дров.
В молчании мы покинули дом святого отца. Вздыхая, побрели неведомо куда, думая каждый о своём, но явно не о крестинах.
Первым пришёл в себя мой брат, как самый искушённый в делах любовных.
- Холод-то какой, а автобус аж вечером... Слушайте, а ведь у меня здесь Баян.
- Какой ещё баян? - засмеялся Павлик, который был рад посмеяться, даже если ещё не понял, о чем речь.
- Да Баян - друг мой, армейский. В гости всё звал. Вот обрадуется! Хороший парень - Буянов Мишка. Надо найти его. Мы ж лучшие друзья в армии были.
Село - на то оно и село, что людей ни много ни мало, да сосед соседа знает. Потому, сыскать Мишку Баяна - труда не составило. Первый встречный указал нам на ухоженный дом с резными окнами в конце той самой улицы, на которой мы и находились.
"Хорошо, что в селе люди рано встают", - подумалось мне, когда мы подошли к невысокой калитке, и я увидел, с радостью, что в маленьких окошках ободряющим теплом мерцает свет.
Отворив скрипучую калитку, мы прошли по хрустящему под ногами снегу к низенькой двери и радостно постучались.
Дверь тут же отворилась. На пороге стоял мужчина, лет средних, осанистый да широкоплечий, размеров внушительных, с лицом строгим и мужественным. Он уставился на нас, сдвинув брови в немом вопрошании: чего надо?
Ребята, в свою очередь, уставились на брата моего - Серёгу. А я вожделенно втягивал носом запах жаренной на сале картошки, доносившийся из глубин натопленного дома.
- Здравствуйте! - торжественно произнёс мой брат, - А я - Сергей Егоров, мы с Мишей Вашим служили вместе... - не успел Серёга договорить, как хозяин приложил себя рукой по лбу и сказал с досадой:
- Ах, ах, а он всё ждал да всё рассказывал, ах, жалость-то какая, уехал он. Ой, как расстроится. Да вы проходите!
И он стал заталкивать нас в избу, всё приговаривая да руками разводя: "Ах, ах, какая досада!"
В доме было тепло и суетно. Бегали дети разных возрастов, старуха, сгорбленная до пола, не разгибаясь, прошамкала беззубым ртом невнятное приветствие и продолжила сгребать золу из открытой топки в ржавый совок. Из соседней комнаты вышла молодая женщина в сером шерстяном платке поверх ночной рубахи, подошла к побеленной раскалённой печи и потянулась, подняв руки, зевая во весь рот.
- Мать, накрывай на стол, гости у нас! - крикнул он в сторону кухни.
- Йду, йду, - послышалось оттуда.
Мать суетливо накрывала на стол, за которым с равнодушным видом сидел мужчина, по всей видимости, муж той, что помоложе. Мы уселись на табуретки, глотая слюни и следя глазами за каждым принесённым из кухни блюдом яств. Тут тебе и огирки солёные, да помидорки бочковые, сало, и тушёнка домашняя, с луком, перцем и лавровым листом, в застывшем жиру, тут и грибочки разные маринованные, капусточка квашенная, вино домашнее, самогон в запотевшем бутыле, ах да, и картошка жаренная, что так ароматно привлекла моё внимание.
- Да вы ешьте, не стесняйтесь, - всё своё, домашнее. Я вам и хозяйство своё покажу. Миша у меня - вон какой рукастый, сарай построил. Хозяйство у нас не большое, но есть всё. Куры, гуси, утки... - Мать, ты что, гуся припрятала? Ану, тащи гуся жареного!
- Ой-ой, то ж я забула цього гуся, вже тащу.
Гусь был зажарен со всей щепетильностью. С корочкой хрустящей и золотистой, упитанный в меру гусёк вызывал у нас аппетит одним своим видом.
Мать прямо на столе разделала гуся, из которого выкатилась пахнущая мёдом айва.
Мы принялись есть, нахваливая еду, наполняя гранёные стаканы душистым и терпким украинским вином до самых краёв, дружно чокались и пили за Мишино здоровье, за его родителей и молодую жену, к которой он уехал жить в город.
Хозяин принёс из соседней комнаты толстый потёртый альбом, сел во главе стола и стал показывать фото, с упоением рассказывая про Мишино детство.
Серёга глядел на старые снимки, кивал головой, продолжая жевать. Вот уже дошли и до свадьбы Мишиной. Серёга выглядел всё более растерянным, разглядывая свежие фотографии, с которых на него смотрели незнакомые люди. Он силился узнать среди них Мишу, но испытывал некоторое затруднение. Мы смотрели на Серёгу, начиная догадываться, что происходит, а хозяин всё с упоением рассказывал, как Миша любит своих сослуживцев и как он "нас" ждал.
И тут Серёга, дошедший уже от вина до той кондиции, когда слова и действия не сопровождаются раздумьями, спросил, тыкая пальцем в групповой свадебный снимок:
- А он чё, усы отпустил?
Неприятная пауза повисла в воздухе. Я быстро проглотил недожеванного гуся. Ребята тоже отложили свои алюминиевые вилки. Только Пашка продолжал жевать, не замечая происходящего.
- Это не он. Это свидетель. - сказал хозяин, и нахмурившись, захлопнул альбом.
Серёга втянул шею, напоминая растерянного гуся.
- Ну, мы, пойдём... - промямлил мой брат, вставая из-за стола, и подталкивая в плечо Павлика, который мычал, с набитым ртом и с непонимающим, искренне удивлённым видом, мотал головой и показывал кивком на недоеденную еду в тарелке.
- Спасибо. - сказал я, вставая, и поспешно выкатываясь с остальными из гостеприимного дома на мороз.
Мы молча озирались по сторонам. Солнце стояло уже высоко и светило ярко. Мы немного протрезвели на свежем воздухе, но трезвость мыслей не вернулась.
- Чё-то я ничё не понял. А где Миша? - спросил Павлик, резко останавливаясь посреди заснеженной дороги.
- Миша был да сплыл, - задумчиво изрёк Василий, до этого не произносивший ни слова.
- Как? Он чё, умер?? - Павлик глядел на нас расширенными то ли от ужаса, то ли от удивления глазами.
- Да н-нет, ну ты чё, это ж другой Миша, одно-офамилец, - Серёга резко замолчал, пошатнулся и прищурился, глядя куда-то позади нас.
- Изви-ините, моло-одой человек, - заорал он заплетающимся языком и побежал навстречу прохожему, не совсем молодому человеку.
- Вы не знаете, случайно, где тут Миша живёт Буянов, мой армейский...
- Как же, знаю, - перебил его мужчина в огромной меховой шапке-ушанке, завязанной за шнурки под небритым подбородком, - Улица Ленина четырнадцать, такой забор зелёный, сейчас налево повернёте и в конце улицы увидите. Передавайте привет его батяне от меня.
Зелёный забор на улице Ленина мы нашли без труда, и даже не один, и к счастью на одном из них белой краской было размашисто намалёвано число четырнадцать.
Мы принялись стучать в железный забор, но никто не открывал, только устрашающе лаяла собака. Мы уж было подумали уйти, как вдруг появился хозяин, распахнул ворота и молча уставился на нас, держа одной рукой за ошейник старую дворнягу, отдалённо напоминающую овчарку.
- А Миша дома? - спросил Серёга.
- Нет, - мотнул головой мужик.
- А где он?
- Не знаю.
- А когда он будет?
- Никогда не будет. А какой Миша?
- А? Буянов Миша, друг мой армейский.
- Нет таких здесь. Не живут они здесь.
- А где они живут?
- А я почём знаю?
Серёга уж было повернулся уходить, опустил плечи и сник.
- А вы вино пить будете? - вдруг запросто спросил мужик.
- Красное или белое? - поинтересовался Василий, будто это могло повлиять на наш ответ. И мы уставились на мужика в немом вопрошании.
- Конечно, красное, - ответил мужик, отпуская собаку и разводя руками, всем своим видом подтверждая очевидность своего ответа.
- Тогда будем! - ответил Вася, так же разводя руками.
Молча он провёл нас в деревянную беседку, сбоку от покосившегося дома, принёс красное вино и бутыль помидор солёных, квашенной капустки бочковой, буханку хлеба и кусок сала, щедро сдобренного чёрным перцем. Мы чокнулись стаканами:
- Ну, будь здоров! - сказал мужик и стал радостно похмеляться, довольный неожиданной компанией.
Мы вышли от мужика совсем ошалелые и пьяные, но желание найти Баяна нас не покинуло, а напротив - окрепло и продолжало расти, будто это и было целью нашей поездки.
Очередной встречный прохожий указал нам на дом Мишки, и на этот раз - это был действительно дом того самого Мишки Баяна, армейского товарища Серёги.
Мишка встретил нас совершенно равнодушно, без тени радости, как встречают непрошеных гостей, и если бы не выпитое до этого вино, наверное, брат мой - человек по натуре добрый и глубоко почитающий мужскую дружбу, а тем паче армейскую, опечалился бы не на шутку. Но так как все мы были навеселе, и грустить не собирались, мы посмотрели на Мишку, на его нечёсаную шевелюру, на развалившийся трактор посреди заваленного хламом заснеженного двора, послушали его нытьё - по поводу нехватки денег и одновременно оправдание негостеприимного приёма, сочувственно похлопали по плечу и отправились восвояси, как говорится, не солоно хлебавши.
Ах, да, совсем забыл - ребёнка мы окрестили на другой день, привезя дров и натопив церковь. Крестины были отменные и все были счастливы, и особенно прекрасная матушка, которая светилась ясным лучом света в темной церквушке, держа на руках нашего пухлого, орущего малыша.