Пять минут Доктора Германа
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
История русского студента по имени Герман, который учится на психотерапевта и проходит свою последнюю практику в одной психиатрической клинике Нью-Йорка. Автор словно заводит читателя в американский госпиталь, с его очень сложными, противоречивыми правилами и отношениями. Однако, в первую очередь, эта повесть о людях - врачах и пациентах. А также о некоторых тайнах психиатрии и большой политики.
|
Петр Немировский
ПЯТЬ МИНУТ ДОКТОРА ГЕРМАНА
Из записок нью-йоркского психотерапевта
Содержание
У каждого свои проблемы
Иван и его палач
Психиатрия и тирания
Эпилог
У каждого свои проблемы
Глава 1
"Время уже близилось к ланчу, когда секретарша, наконец, постучала пальцем по стеклянной перегородке, отделявшей регистратуру от врачебных кабинетов, и жестом подозвала Германа. Сказала, что Ричард Грубер ждет его в своем кабинете.
- Мистер Генри, входите! - заведующий клиникой или, как его называли коллеги, "Психиатр номер один", приподнялся в своем кресле. Он произнес имя Германа с ошибкой, вероятно, по созвучию с американским именем. - Рад познакомиться. Извините, что заставил вас ждать.
- Я тоже рад с вами познакомиться, - ответил Герман, протягивая для пожатия руку.
- Значит, вы направлены к нам для прохождения интернатуры, - Ричард Грубер сел обратно в кресло и посмотрел на нового практиканта.
Он увидел перед собой молодого черноволосого мужчину лет тридцати семи-восьми, худощавого, аккуратно одетого. Все пуговицы белой рубашки застегнуты, черный тонкий галстук спускается строго вертикально по центру под сходящимися лацканами пиджака. Брюки отглажены, туфли блестят. В общем, придраться не к чему. Уже во время недолгого разговора мистер Грубер бросил еще несколько взглядов на практиканта, так, на всякий случай.
Надо сказать, что Ричард Грубер не был черств и безразличен к людям, отнюдь нет. Но в клинику для прохождения практики постоянно направлялись "интерны" - будущие психиатры, психотерапевты, социальные работники, медсестры. Набравшись кой-какого опыта, они уходили, и на их места тут же прибывали новые. Поэтому запомнить всю эту армию (чтобы не сказать ораву) будущих работников системы здравоохранения мистер Грубер был абсолютно не в силах.
Сам доктор Грубер был вида весьма презентабельного, в его облике, как говорят, пробивала порода. Держался с достоинством, подобающим должности, говорил не спеша, простыми и точными выражениями.
У него было умное, приятное лицо саксонского типа, с шевелюрой еще густых темных волос. Бережное отношение к себе, здоровый образ жизни, там, бассейн, низкокалорийная пища, целительные кремы для кожи, специальные массажеры и приспособления по сжиганию жира, короче, весь набор средств для поддержания внешней и, как он любил выражаться, внутренней гигиены, имели свой зримый результат - в свои шестьдесят лет доктор Грубер был в великолепной форме.
- Где вы сейчас учитесь? - спросил он Германа, легонько барабаня по столу пальцами.
- В Нью-Йоркском Институте гуманитарных наук.
- Что ж, неплохо. Полагаю, уже имеете некоторый врачебный опыт, уже работали с больными?
- Да, два года проходил практику в амбулаторных клиниках в Гарлеме и Бронксе.
- И сколько же вам остается учиться?
- Это мой последний год учебы в институте и моя последняя практика.
- Значит, вы уже без пяти минут доктор, - пошутил заведующий, взглянув на часы над головой сидящего Германа. - Если не секрет, откуда вы родом?
- Из России, из Санкт-Петербурга.
- О, Сэйнт-Питэрбух, много слышал об этом городе. К сожалению, никогда там не бывал. Вы в России тоже работали в психиатрии?
- Нет, там я изучал философию.
При слове "философия" на лице заведующего промелькнуло нечто, похожее на удивление. Надо было и чем-то заполнить пустоту, о чем-то разговаривать с этим костлявым и, кажется, немножко нагловатым практикантом.
- Признаюсь, я в философии не силен. Правда, когда-то в юности пробовал читать Шопенгра-а... - он щелкнул пальцами, пытаясь припомнить имя Шопенгауэра. - Ну, наконец-то! Мы уже заждались! - воскликнул он, когда дверь отворилась. - Разрешите, Генри, представить вам миссис Дженнифер Леви. Она будет вашим супервайзером в течение года.
Герман поднялся и шагнул к ней - невысокой, в белом врачебном халате, в красной шляпке, из-под которой струились невероятной красоты черные волосы. На вид ей было около сорока. Герман протянул руку, тут же усомнившись, правильно ли сделал, - может ли незнакомый мужчина, не еврей, пожимать руку ортодоксальной еврейке? Но пожатие состоялось, ее маленькая ручка нырнула и мгновенно выскользнула из его ладони.
- Дженнифер - психотерапевт с многолетним стажем. Не сомневаюсь, что вы с ней сработаетесь и наберетесь у нее ценного опыта, - сказал заведующий.
- Конечно, сработаемся. Да, Гарри?
- Да, - ответил он, уже достаточно раздраженный тем, что за последние пятнадцать минут его имя потрепали в полной мере, ни разу не произнеся его правильно.
- Жду вас, Гарри, завтра в своем кабинете в девять, нет, лучше в десять утра. И называйте меня просто - Джен, о`кей?
- Желаю удачи. Если возникнут какие-либо вопросы, жалобы, - мой кабинет для вас всегда открыт, - сказал Ричард Грубер и, не переставая улыбаться, вежливо указал Герману на дверь: мол, все вопросы решены, и делать мистеру студенту в кабинете заведующего уже абсолютно нечего. Тем более что до ланча оставалось ровно пять минут".
ххх
Будь я писателем, имей литературный талант, то, пожалуй, так бы начал изложение периода, сыгравшего поистине роковую (в данном случае не побоюсь этого литературного слова) роль в моей жизни.
Но мои литературные способности весьма заурядны. По образованию я - философ, когда-то окончил факультет философии в Питерском университете. Собирался поступить в аспирантуру, однако планам моим не суждено было сбыться.
Мы с женой выиграли в лотерею гринкарту. Жена была настроена уехать. После долгих колебаний, я согласился.
Очутившись в Нью-Йорке, жена, как говорится, сразу себя нашла: устроилась программистом и со временем стала даже менеджером отдела. Я же безуспешно семь лет искал себе применение - то в фирмах по продаже недвижимости, то в рекламных агентствах. Зарабатывал гроши, постоянно менял работы. Семейная жизнь из-за этого вконец разладилась, и мы развелись.
Помню, в день после развода меня охватило какое-то странное безразличие. Словно из жизни выдернули какую-то ниточку и разошелся шовчик. И теперь этот шовчик будет расползаться неимоверно быстро.
О, надо, надо было остаться одному, чтобы гром грянул и я, наконец, проснулся! Довольно же себе морочить голову, - думал я. Нужно вернуться в Россию, поступить в аспирантуру, защитить кандидатскую и работать по специальности. В Питер! В Питер! Там - родные, приятели, квартира, дача. Все знакомо, все свое...
Вечером я сам выдул бутылку водки и пустился бродить по Манхэттену. Не помню, как очутился возле Нью-Йоркского Института гуманитарных наук. Перед зданием тянулась березовая аллейка, неподалеку возвышался величественный собор святых апостолов Петра и Павла. Это место мне всегда чем-то напоминало Питер. Даже небо в рваных серых тучах в тот вечер было питерским. Ну, и водка тоже усилила такое впечатление.
Большими золотистыми буквами на белой мраморной доске, висевшей на стене здания, были начертаны названия наук, которые в этом институте изучают: "Право. Богословие. Психология и Психотерапия".
Я попросил у прохожего сигарету. Курил и смотрел, как из наружных дверей здания выходят студенты. Должно быть, только что закончился последний класс. Одни спешили к станции метро. Другие шли вместе с преподавателями, наверняка жаловались на обстоятельства личной жизни, которые мешают им хорошо подготовиться к экзамену.
Мне на миг почудилось, будто я сам вернулся в свои студенческие годы...
Сколько раз я проходил мимо этого здания? Раз сто, не меньше. Куда же глаза мои смотрели до сих пор?!
...Вся учебная программа была рассчитана на четыре года, но я решил поднапрячься и в усиленном режиме закончить за три. В рамках программы обязательным было и прохождение интернатуры в различных психиатрических лечебницах. Чтобы сэкономить время и силы, я оставил работу, снял крохотную квартирку на окраине города и жил в долг, взяв в банке крупную ссуду.
В этот раз я не ошибся: за два года ни разу не пожалел, что сделал этот выбор, решив стать психотерапевтом. Простой, казалось бы, очевидный шаг. Но, чтобы совершить его, сколько потребовалось лет!
Вот, собственно, короткая предыстория моего появления в кабинете Ричарда Грубера - заведующего амбулаторной психиатрической клиникой.
Глава 2
Дженнифер предложила мне вначале ознакомиться с другими психиатрическими отделениями. Помимо амбулаторной клиники, в госпитале имелось отделение "Психиатрической скорой помощи" и психбольница, которую сами больные шутливо называли "ку-ку хауз" (дом кукушки)*.
По словам Джен, любому психотерапевту полезно знать весь круг, так сказать, кругообращение пациента: из "скорой" - в дурдом, а потом - и в амбулаторную клинику. К тому же начинался осенний сезон еврейских праздников. Джен заранее взяла отгулы и не хотела, чтобы в ее отсутствие я болтался без дела. Поэтому вначале я отправился в отделение "Психиатрической скорой", где провел некоторое время.
Больных туда, как правило, доставляют в машинах "скорой", и нередко - в сопровождении полиции. Не всё там так ужасно, не всё. Некоторые пациенты ведут там себя тихо, смирно: лежат на кроватях или сидят в креслах в ожидании, когда их вызовет дежурный врач и решит, куда им направляться дальше.
Изредка попавших в "Психиатрическую скорую", после осмотра дежурного врача, отпускают на все четыре стороны.
Случается и такое, что туда приходят добровольно. Помню одного такого - добровольца. Чернокожий парень атлетического телосложения пришел и признался, что его гнев на бывшего мужа его нынешней подруги достиг критической отметки. Желание убить превратилось для него в идею-фикс. Он легко может раздобыть пистолет. Но не хочет из-за "того придурка" садиться в тюрьму. Попросил врачей, чтобы ему дали успокоительные таблетки и на время "закрыли".
Желваки вздувались на его скуластом, небритом лице. Меня же поразил его голос - ровный, почти ледяной, и очень медленный темп речи...
Пришел, помню, и один тихий пуэрториканец лет шестидесяти. Сказал, что хочет покончить с собой. Дескать, больше не может справляться с навалившимися на него жизненными проблемами: постоянными увольнениями, болезнями, одиночеством. День и ночь видит перед глазами Бруклинский мост и себя на мосту, перелезающим через высокие перила. Говорил спокойно, не переставая улыбаться тихой, виноватой улыбкой...
Но преобладающее большинство пациентов в "Психиатрическую скорую" все же доставляют в состоянии тяжелого бреда, с галлюцинациями. Удары головой о стены, вопли, попытки схватить со стола ручки и карандаши, ошибочно принятые за ножи, вызванная госпитальная полиция с наручниками, шприцы в руках медсестер - всё это будни "Психиатрической скорой", рутина...
Провел я некоторое время и в дурдоме - "ку-ку хауз", куда пациентов, уже облаченных в больничные халаты, переводят из "Психиатрической скорой".
Психбольница - место не самое привлекательное во всех отношениях. Все окна там затянуты металлическими сетками, доступ к лифтам преграждают стальные раздвигаемые решетки на замках. У палат с "буйными" сидят санитары.
Жесточайший внутренний режим. Объявления в динамиках строгим голосом: всем идти на обед или к окошку за лекарствами. Больные накачаны психотропными лекарствами, не произнося ни слова, медленно передвигаются по коридорам, шаркая тапочками.
Почти все они, невзирая на свое состояние, хотят одного единственного: поскорее оттуда вырваться.
Меня представили некоторым пациентам, сказав им, что я - студент, прохожу в госпитале интернатуру. Оставшись со мной тет-а-тет, больные тут же начинали доказывать, что они уже абсолютно здоровы, уже вылечились, и упрашивали, чтобы я их выписал. Я извинялся, пытаясь растолковать, что выписка отсюда - не в моей компетенции, что я простой практикант. Но они либо не понимали, либо не верили, что говорю правду. Как только к ним приходило осознание того, что я действительно не могу их выписать, тут же теряли ко мне всякий интерес.
Только самые смекалистые из них быстро понимали, что выписка-освобождение из дурдома напрямую зависит от выполнения трех золотых правил: не надо ничего требовать, нельзя ни на что и ни на кого жаловаться, а самое главное - нужно без разговоров принимать все лекарства.
Однако вникнуть в эти три золотых правила могли далеко не все и не сразу. Труднее всего доставалось "борцам за права человека", тем, кто жаловался на невкусную еду, на несносное поведение однопалатника или на грубое обращение кого-то из персонала. Таковым приходилось в дурдоме несколько задержаться...
- Очень хорошо, Герман, что вы теперь имеете общее представление обо всех психиатрических отделениях госпиталя, - сказала Джен, когда ее отлучка, вызванная праздниками, и мой ознакомительный тур были завершены. - Не исключено, что некоторым вашим пациентам скоро придется побывать и в тех отделениях тоже.
ххх
Затем мне стали давать пациентов, с различными психиатрическими диагнозами.
Кстати говоря, все диагнозы поставлены согласно "Руководству по психиатрической диагностике DSM-IV". Этим пособием сегодня пользуются все психиатры и психотерапевты в США. В этой толстой и, надо сказать, очень дорогой книге изложены практически все известные на сегодняшний день психиатрические нарушения, начиная с заурядной бессонницы и заканчивая хронической шизофренией.
Настоятельно НЕ рекомендую покупать и читать это пособие! Человек психически здоровый, но мнительный, с воображением, открыв эту книгу, ужаснется, обнаружив в себе черты сексуального маньяка, заболевшего вследствие посттравматического нарушения, да еще с каким-нибудь жутким отклонением в деперсонализацию членов тела. А при большом упорстве можно таки довести дело "до победного конца", очутившись на приеме у психиатра.
Такой "синдром студента первого курса" легко излечим. Хороший психиатр, случись ему иметь дело с подобным "больным", посоветует ему успокоиться, некоторое время не читать никакие книги по психиатрии, а вместо этого лучше сходить в фитнес-клуб или бар, выпить пивка. И Вы - абсолютно здоровы!
Мое случайное отклонение от темы заводит меня еще дальше, и я припоминаю своих милых однокурсников из института, будущих психотерапевтов. Некоторые из них, особенно девушки, и вправду очень близко к сердцу принимали всё, изложенное в той толстенной книге, и "примеряли" к себе все известные психиатрические диагнозы. В результате, находили в себе какую-либо психиатрическую болезнь, если не в завершенной, хронической стадии, то очень опасные симптомы таковой. Докучали преподавателям вопросами, не нужно ли им обратиться за помощью к специалистам?
Однако были среди студентов и такие, кто не нуждался ни в каких советах. Напротив, сами могли бы посоветовать любому врачу, в каком баре можно хорошо оттянуться, где в ассортименте всегда свежий холодный эль, а где вкусные суши и сашими.
Помню, на одном семинаре в альма-матер, я в паре со знойной Вероникой отрабатывал тему "Диагностика во время первого визита пациента". Мы играли роли: я - врача, она - пациентки. Как и положено психотерапевту, я проникновенным, доверительным голосом спросил Веронику, какие проблемы в своей жизни она считает сегодня наиболее серьезными.
Вероника никогда не надевала лифчик на эти вечерние классы. У нее были потрясающие налитые груди, на смуглой шее мулатки блестела тонкая золотая цепочка. После этого, последнего класса, который заканчивался в четверть десятого, она всегда спешила куда-то, не думаю, что в библиотеку.
Облизнув губы в густом слое помады, Вероника простонала: "Вы спрашиваете, какие у меня проблемы? О, доктор, вы себе не представляете, как я хочу еб...я..."
Иван и его палач
Глава 1
Одним из первых мне дали пациента по имени Иван. На протяжении года мне довелось работать со многими больными, но Иван запомнился больше остальных.
Вот что было написано в его медицинской карте: "Иван Н. - русский, пятидесяти трех лет. Родом из Курска. В прошлом - хирург. В настоящее время работает на стройке. Холост, детей нет. После полученных многочисленных травм страдает болями в плечевых и коленных суставах. В нескольких судах Нью-Йорка имеет открытые дела по своим искам, в которых обвиняет фирмы и организации в причинении ущерба его здоровью. Два года назад лечился неделю в психбольнице".
Он был худощав, ростом чуть выше среднего. Что еще?.. Как описать Ивана? - не фольклорного Ивана Царевича, а типажа второго, даже третьего плана, этакого пьяненького зрителя русского уличного балагана? Лица таких людей невыразительны, тусклы: рот, нос да глаза. Ни даже бородавки, ни шрама для разнообразия. Скукотища.
Поначалу Иван и вправду мне казался нуднейшим типом. Я изнывал от смертельной скуки на всех наших 45-минутных психотерапевтических сессиях. Главным в это время для меня было не уснуть и не свалиться с кресла. Поэтому большое внимание я уделял своей позе, обеспечивающей для меня максимальную безопасность: наваливался всем корпусом на правый подлокотник кресла и свободно вытягивал ноги вперед. А когда чувствовал, что под бормотание Ивана начинаю засыпать, то, спохватившись, менял позу: перемещал корпус на левый подлокотник.
Слушая Ивана, все 45-ть минут я методично кивал головой, глядя то на его невзрачное лицо, то на круглые настенные часы над его головой. Он напоминал мне биоробота, приходившего на сессии с немецкой пунктуальностью, и с такой же пунктуальностью ровно через сорок пять минут вставал, надевал свой старенький пиджак и, одарив меня на прощанье механическим рукопожатием, уходил. Он попивал водку, поэтому частенько его глаза были мутны.
Иван страдал депрессией и психосоматическим нарушением. Подскажу, что понимать под "психосоматическим нарушением": наличие у человека телесной боли при неустановленной причине этой боли или при недоказанности существования этой боли, как таковой. Иными словами, человек жалуется, скажем, на боль в бедре. Проводят медицинское исследование, делают рентгены. Врачи не могут понять, почему болит. А пациент кричит и плачет: болит и все! И, поди пойми, то ли у него в самом деле болит, то ли ему это кажется, то ли он попросту врет. Психиатрическим же нарушением это становится тогда, когда у человека какая-нибудь часть тела обязательно, да болит. С бедром вот потихоньку начало улучшаться, уже полегче, можно нормально ходить, даже бегать. Как вдруг, ни с того ни с сего - острая боль пронзает плечо! Вот те раз... И все начинается по-новому: визиты к врачам, рентгены... Такова вкратце характеристика этого нарушения, которым страдал Иван.
С первых дней наше общее внимание было приковано к его правому колену. По словам Ивана, он получил несколько тяжелых травм, работая на стройках: то упал со стремянки, то на него обрушилась гора шлакоблоков, то еще что-то стряслось. И удары якобы часто приходились именно по правому колену.
Иван в прошлом - хирург, досконально знал анатомию человеческого тела и обладал феноменальной памятью.
- Врачи считали, что у меня поврежден медиальный надмыщелок. Но рентген показал ушиб головки малоберцовой кости, - говорил он сипловатым голосом, порою касаясь рукой своего колена.
Интересно, что его больное колено было единственной темой, вызывавшей у Ивана какие-либо эмоции. Обо всем остальном - о своем прошлом хирурга, об оставленной России, об Америке, о родных, даже о себе самом, как о живом человеке, Иван говорил с безразличием и отстраненностью, как о предмете мало или вовсе ничего для него не значащем. Зато колено - вот где зарыта собака всех его жизненных проблем: справа от мениска, у основания повздошно-берцового тракта! В общем, на сессиях мы с ним говорили о третьем - о колене Ивана.
В сознании Ивана, это колено не только болело. Когда он стал мне больше доверять и уже не боялся, что посчитаю его сумасшедшим (Иван себя считал психически абсолютно здоровым), он познакомил меня с другими свойствами своего колена.
- Вы слышите, слышите? - настороженно спрашивал он, вставая с кресла и делая по кабинету несколько шагов. - Слышите, как оно хрустит? Хр-р, хр-р, слышите?
Причем "хр-р" он произносил с напевом, отчего я мог допустить, что Иван слышал не просто хруст, а хруст мелодичный, колоратурный.
- Всё, вроде бы замолчало, - он останавливался, напрягая слух. Затем делал осторожный шажок и снова замирал: - Нет, хрустит, хрустит...
"Значит так: нужно стабилизировать его сон и аппетит. Попытаться перефокусировать интересы больного на другие объекты, кроме правого колена", - намечал я линию его лечения.
Разумеется, Иван обратился в психиатрическую клинику не для того, чтобы его убедили в том, что колено у него вовсе не болит или же болит не так сильно, как ему это кажется. Отнюдь нет. Причина у него была конкретная: Ивану были нужны письма в суды, что, дескать, вследствие полученных на стройках травм, он страдает тяжелой депрессией.
И тут мы вместе с Иваном спускаемся с первой, самой верхней, ступеньки и, поскольку у него больное колено, под эти хр-хрусты, переползаем на ступеньку ниже, где Иван приоткрывается нам не просто как безобидный городской сумасшедший, а как социально опасный тип.
ххх
Джен. Несколько слов о ней.
Она была чрезвычайно обаятельна и фигуриста. При этом, что нечасто встречается у столь красивых женщин, еще и очень умна. Будучи еврейкой, исповедующей, если не ошибаюсь, иудаизм умеренного толка, на работе она никак не афишировала свою религиозность. Единственное, что выдавало в ней ортодоксальную иудейку, это - неснимаемая шляпка.
Насколько я понял из ее телефонных разговоров, Джен имела двух взрослых детей и была в разводе.
Ее простота в общении, открытость были маской, вернее, профессиональным стилем. Как зимнее солнце, доктор Дженнифер дарила свою милую улыбку и коллегам, и пациентам. Но, если того требовала ситуация, умела и хмуриться, и сокрушенно качать головой. Понять я не мог, когда она остается безразличной, только мастерски и з о б р а ж а я эти чувства, а когда в самом деле сопереживает.
Пленившись всеми ее чарами и узнав, что она не замужем, я попытался с ней флиртовать. Джен, однако, все мои попытки вежливо, но твердо отклонила, посоветовав в нашей совместной работе сфокусироваться исключительно на психиатрии.
Раз в неделю в своем кабинете она выслушивала мои комментарии о проведенных сессиях, и мы вместе с ней разбирали дела больных. Обычно в это время она внимательно рассматривала свой маникюр, лицо в зеркальце; нередко наши беседы телефонными звонками прерывали ее родственники и знакомые.
- ...Не знаю почему, но ваш Иван вызывает у меня серьезное беспокойство. Во-первых, он принадлежит к так называемой группе риска: одинокий белый мужчина, без детей, в возрасте старше пятидесяти лет, злоупотребляет алкоголем. Два года назад почему-то лежал в психбольнице. Добавьте к этому семейную историю с его родным братом, который, если не ошибаюсь, застрелился.
- Да, миссис Дженнифер, вы правы. По словам Ивана, его брат был боевым офицером, воевал в Афганистане и был там контужен. Вернувшись домой, начал пить и застрелился, не исключено, что в состоянии белой горячки.
Она на миг закрыла глаза:
- Что-то с вашим Иваном не то. Как бы он, следом за своим братом, не вздумал покончить с собой. Не забывайте: суицидность имеет наследственные корни! Интуиция мне подсказывает, что с Иваном нужно работать очень осторожно.
- О`кей, доктор, буду осторожно. Но смею все-таки возразить, что Иван - совершенно холодный человек, которого я бы, скорее, отнес к классу земноводных, к какой-нибудь ящерице или тритону. Чтобы покончить с собой, нужны сильные эмоции, страсти, идеи. Иван же, извините, ни рыба ни мясо. Ему от нас нужны только письма для своих адвокатов. Знаете, сколько у него дел в городских судах? Пять! - я поднял руку с растопыренными пальцами и, перечисляя, загибал каждый палец. - Два дела по травмам на стройках: он судит строительные фирмы, где работал, за несоблюдение ими мер безопасности. Далее: дело по автомобильной аварии, не сомневаюсь, что эта авария была подстроена. Еще иск против городских властей - за то, что он упал на эскалаторе в метро, наверное, был тогда пьяный. И одно дело против супермаркета "Best Food": он купил там несвежий йогурт и отравился им, что впоследствии якобы привело к удалению аппендицита. Он - сутяга и симулянт, вот кто он. Такой тип никогда не покончит с собой, скорее, сам любого в могилу уложит! - закончил я свою трибунную речь с некоторым раздражением в голосе, потому что мое мнение, как психотерапевта, совершенно не берут в расчет.
Джен удалила от себя ладони с распрямленными пальцами так, чтобы свет лучше падал на ее ногти с новым маникюром:
- Может, вы и правы, Герман. Но знаете, когда-то у меня был пациент, тоже совершенно безэмоциональный, из класса земноводных, как вы изволили выразиться. Я с ним работала больше года. Когда на одной сессии нам наконец удалось расколоть его душевный лед и проникнуть в его тайну, пациент сорвался вот с этого самого кресла, на котором вы сейчас сидите, и едва не задушил меня, - она поднесла руки к своему горлу, изображая, как ее пытались задушить. - Все-таки, Герман, поинтересуйтесь у Ивана подробностями гибели его брата.
ххх
- Послушайте, мистер Иван, перестаньте валять дурака! Вы попадаете в автомобильные аварии, падаете с лестниц, на вас валятся шлакоблоки, у вас ломаются кости, рвутся сухожилия, и вы ни разу не задумались, почему это с вами происходит? Вы не видите в этом ничего особенного, из ряда вон выходящего? Ну хорошо, человек порой попадает в автокатастрофу, получает травму на работе, согласен, в жизни всякое случается. Положим, после первого несчастного случая человек не будет глубоко задумываться о несправедливостях судьбы, после второго случая - обычно возникают вопросы. Но ведь у вас, Иван, несчастные случаи происходят едва ли не каждый месяц. И вы ни разу не спросили себя или Бога - почему? Не знаю, читали ли вы Библию, знаменитую Книгу Иова, где праведный Иов после каждого удара взывал к Небу со стонами и воплями. Но вы, вы?! Неужели вам ни разу не захотелось взмолиться, возроптать на такую чудовищную несправедливость?
- Нет. Я по натуре - реалист. Случилось - значит, случилось, и нечего тут философию разводить, - сухо отвечал Иван.
- О`кей, вам плевать на философию, в Бога вы тоже, наверное, не верите. Но тогда ответьте: вы что же, и вправду уверены, что вам обязаны выплачивать за всё денежные компенсации? Допустим, человек получил травму и утратил работоспособность. Да, какое-то время, пока не восстановится, он нуждается в денежной помощи. Но вы, как следует из ваших же слов, ни на одной работе в Америке не задерживались больше полугода: получали очередную травму и сразу бежали к адвокату. Смотрите, что происходит: вы купили в супермаркете испорченный йогурт, от которого, как вы уверяете, у вас случился сильный понос. О`кей, бывает. И вы, бывший хирург, делавший когда-то сложнейшие операции на открытой брюшной полости, испугались поноса и побежали в госпиталь, где этот ваш визит зарегистрировали. Потом, через месяц, у вас воспаляется аппендикс. Вам делают легкую операцию по его удалению, и после этого вы подаете судебный иск на супермаркет, доказывая, что якобы из-за того отравления йогуртом у вас воспалился аппендикс. Супермаркет, чтобы не доводить дело до судебного разбирательства, выплачивает вам пять тысяч долларов! Трудно поверить! При этом вы считаете себя невинной жертвой... Хронический сутяга, вот вы кто, - мрачно заключил я, считая этот диагноз - Хронический Сутяга - самым верным, хотя он и не существует в "Руководстве по психиатрической диагностике".
Иван нахмурился, по его лицу пробежала тень растерянности, даже испуга.
- Вы что, хотите, чтобы я больше к вам не приходил? - спросил он дрогнувшим голосом. Он весь как-то ужался в кресле; глаза, мутноватые с перепоя, забегали. В нем промелькнуло что-то от ребенка, бедного, всеми покинутого, никому не нужного.
- Нет, нет... Я вовсе не хочу этого. В своем роде, я вам даже сочувствую, - буркнул я. - Но понимаете, то, что вы делаете... не могу это оправдать. Вы что, действительно уверены в своем праве на эти деньги? Вы и вправду считаете, что один ваш понос стоит пять тысяч долларов?
И тут лицо Ивана, уже в который раз за эту сессию, снова преображается. Вернее, само лицо остается неподвижным, только слегка раскрывается рот, и его губы кривит такая тихая, такая странная улыбочка...
- Да. Я уверен, что поступаю правильно. Да, мне все должны, - его глаза немного оживляются и смотрят то ли на меня, то ли сквозь меня, и видят...
Что они видят, мутные, с перепоя, холодные глаза этого тритона, этой застывшей на песке ящерицы? От его улыбки холодок пробегает по моей спине. В этот миг я почему-то не сомневаюсь, что Иван способен убить. И убьет, улыбаясь этой холодной, кривой улыбочкой...
"Настоящий социопат, кому неведомы ни законы морали, ни любви". Невольно я отталкиваюсь ногами от пола, и мое кресло на колесиках откатывается подальше от этого типа.
- Вы просили меня подготовить письмо для вашего адвоката. Вот, пожалуйста, - протягиваю ему закрытый конверт с госпитальным логотипом.
Иван берет конверт, кладет его во внутренний карман своего старого пиджака:
- Спасибо, доктор.
Смотрит на часы и, видя, что уже прошло сорок три минуты, начинает собираться.
Я сижу молча. Ради чего этот Иван покинул Россию, оставив там мать, родных, работу хирурга, и уже десять лет болтается в Нью-Йорке, как клочок смятой бумажки, носимый ветром по стройкам, судам и госпиталям?
Несерьезный, бездушный человек, - мысленно ставлю ему окончательный диагноз, пожимая на прощанье его холодную руку.
Прости, Иван, прости мое верхоглядство.
Глава 2
...Снова кончик моей ручки крутится вокруг загадочного слова: л ю б о в ь. Почему, не понятно, любовь, подобно локомотиву, тянет за собой весь бутафорский антураж - соловьев, розы, шампанское во льду, всякие там слезы, ножи в сердце? Кто тому виной? Бульварные романы? Кино?
Мне припоминается история одной молоденькой пациентки N. От девушки ушел бой-френд. Чтобы его вернуть, N. позвонила ему и сказала, что включила газ, все четыре конфорки: "Прощай, любимый, прощай навеки!" Но бой-френд был решительно настроен на разрыв. Вместо того, чтобы ринуться подругу спасать, позвонил в "911" и сообщил, что такая-то по такому-то адресу собирается покончить с собой, уже включила газ. "Скорая", пожарные и полиция были у ее дома через пять минут...
Попав в психбольницу, девушка больше всего возмущалась "чудовищной подлостью" своего бывшего ухажера. Да, спору нет, поступил он не по-джентельменски. Во всяком случае, драма, красиво начатая, должна была так же, красиво, и закончиться: слезами, пусть даже пощечинами. Но уж никак не психбольницей, где бедняжку заставляли принимать психотропные таблетки и наблюдали целую неделю (на свою беду, газ для правдоподобия она включила, рассчитывая, что бой-френд после телефонного разговора моментально к ней прибежит).
Но даже в этой, трагикомической, истории есть свой пафос - рыдания, угрозы покончить с собой, пожарные и полиция, санитары, надевающие насмерть перепуганной девушке кислородную маску...
Но что сказать о "любви без шума", о любви тихой, мрачной, живущей в больной душе и, подобно раковой опухоли, пустившей обширные метастазы? Что сказать о любви не голливудской - какого-нибудь Брэда Питта и Анджелины Джоли, не королевской - принца Уильяма и простушки Кэт, а о любви безвестного, никому ненужного Ивана, прозябающего на стройках Бруклина? Кто замолвит словечко о нем?..
ххх
Нью-Йорк догорал в осеннем багрянце. Я парковал машину и брел к госпиталю в толчее вечно спешащих прохожих.
Все мои мысли теперь крутились вокруг Ивана. Я чувствовал, что стою на пороге какой-то его страшной тайны, пытаюсь туда проникнуть, переползти с ним еще на ступеньку ниже, но он, как фокусник-иллюзионист, водит меня вокруг да около, сохраняя при этом безразличное лицо.
Меня мучили вопросы, десятки "почему". Чем объяснить такую странность в его поведении? Да, бесспорно, он сутяга, да, социально опасный тип, который пытается получить деньги обманным путем, полагая, что имеет на это моральное право.
Но, если смотреть с этой точки зрения, то, наверное, четверть населения США ведет себя подобным образом. Судятся за случайно пролитый на штаны горячий кофе, за тараканов в отеле, за похлопывание по плечу на работе (сексуальные домогательства). Благо, неусыпная свора адвокатов всегда к услугам таких псевдожертв.
Но в случае с Иваном дело обстоит сложнее. Хотя бы потому, что он действительно получает увечья. Я не раз обращал внимание на частые синяки, порезы на его руках и на лице, на его потемневшие от ударов ногти. На мои вопросы он отвечал: "Случайно ударил по пальцу молотком" или "Порезался, когда брился". Но почему так часто? Был пьян? С похмелья? Иван хоть и любил выпить, но алкоголиком не был, поэтому трудно допустить, что виной всему только алкоголь. Однажды, оголившись до пояса, он показал мне толстые шрамы на плечах. В медицинской карте Ивана указывалось на его многочисленные переломы и ушибы.
Он использовал свое тело, как средство добывания денег в буквальном смысле. Но, если хотел оттяпать деньги, то зачем же так себя калечить? Зачем же ценой собственной крови?
Я не находил объяснения и его упорному уклонению от любых разговоров о Боге, вере, поиске смысла жизни, всём том, что он с долей презрения называл "гипотезами болтунов-философов", не догадываясь, какие струны задевает в душе сидящего напротив выпускника философского факультета. Не хотел он делиться никакими подробностями и переживаниями о своем погибшем брате. Не говорил и о том, почему два года назад попал в психбольницу.
Я настойчиво советовал Ивану ходить в кино и музеи. Перед сном - совершать прогулки на свежем воздухе, есть больше овощей и фруктов. Разумеется, не пить алкоголь и принимать выписанные лекарства. Я рассчитывал, что Иван - сам в прошлом врач - понимает всю важность этих средств для борьбы со своей депрессией, в которую я, честно признаться, уже совершенно не верил. Вернее, я, конечно, видел, что Иван не светится счастьем, даже страдает, но страдает "не так, как положено" депрессивным пациентам.
Вопросы, вопросы...
Глава 3
Раз в неделю, по четвергам, в просторном зале проводились совещания персонала, на которые собирались все психиатры и психотерапевты клиники**. Кто-либо из врачей представлял для общего обсуждения дело своего самого сложного пациента. Вел совещания заведующий Ричард Грубер.
Такие совещания весьма полезны, это - своего рода "штурм мозгов", где возникают новые идеи, звучат интересные догадки и предложения.
Сидя в дальнем углу стола, я смотрел на коллег, слушал их презентации дел, их споры, порой очень жаркие.
А когда разбираемое дело было не очень интересным, - отвлекался мыслями, задумываясь о своей собственной жизни, о прошлом, о своих родителях, с которыми давно не разговаривал, - они осуждали мой выбор стать психотерапевтом. Думал и о своей бывшей жене...
Прошлое, и настоящее, и будущее - все какое-то нереальное, иллюзорное. А что сегодня реально в моей жизни? Только сто тысяч долларов долга за учебу...
ххх
Вернемся, однако, к Ивану.
Все мои попытки вызвать его на откровенность, все мои "эмоциональные провокации" ни к чему не приводили. Более того, я даже замечал, что, чем сильнее напираю, тем дальше он отходит, замыкается. Тем не менее, по какой-то, не до конца для меня понятной причине, Иван продолжает посещать сессии.
Каждый раз он заводил ту же шарманку своего "музыкального колена", различая издаваемые им новые звуки. Правда, я заметил, что постепенно его боль стала перемещаться по телу вверх - от колена к плечу. Я догадывался, что, осознанно или нет, Иван выбирает новый объект на своем теле, чтобы на нем, грубо говоря, "зациклиться".
Он проиграл судебную тяжбу по делу о полученной травме на стройке. Был этим очень удручен - рассчитывал-то получить тысяч тридцать. Обвинял адвоката, судью и босса фирмы, будучи уверенным, что все они сговорились против него. Периодически я давал ему новые письма для адвокатов. Иван настаивал, что против него повсюду плетутся заговоры. Он по-прежнему страдал бессонницей, был подавлен, таблетки не принимал и продолжал злоупотреблять водкой.
В то же время, я видел, что Иван ни за что не хочет со мной расставаться. Словно что-то ему было от меня нужно, помимо писем. Всякий раз, стоило мне намекнуть о "сомнительной пользе его лечения", в глазах Ивана вспыхивал такой ужас, едва ли не горе покинутого ребенка, что мне становилось его жалко.
Да, я был единственным человеком, возможно, на всей Земле, кто честно сидел все 45-ть минут, пусть механически кивая головой, пусть борясь со сном и часто поглядывая на часы. Но все-таки БЫЛ с ним.
По совету Джен, я прочел книгу английского психиатра Рональда Лэнга "Расколотое "Я"". В этой работе Лэнг предлагает следующую методику: не спорить с больным, ни в чем его не разубеждать, а пытаться ПРИНЯТЬ его таким, какой он есть, включая его навязчивый бред, иллюзии, страхи и пр. То есть, врач должен мысленно переместиться в мир больного, не теряя при этом своей связи с реальным миром.
И я "вошел в бред" Ивана. Стал всерьез прислушиваться к его музыкальному колену, во всем с ним соглашался.
Сработало! - На сессиях Иван уже не сидел чурбаном, монотонно твердя одно и то же. Голос его зазвучал тверже, с интонациями, в глазах появлялись выражения - то слабенькой грусти, то робкой радости. Во всяком случае, какие-то эмоции.
В минуты воодушевления, когда его губы искривляла улыбка, открывающая его черный рот, а в глазах на миг вспыхивал диковатый блеск, мне всякий раз становилось жутко от странного ощущения, что такому дай нож - и зарежет, не дрогнув...
Но я все равно продолжал "входить в его бред". Да, против него устроен заговор. Да, он невинная жертва судей, врачей и адвокатов. Да, он имеет право на десятки тысяч долларов компенсации за полученные травмы. Да, его колено похрустывает, поскрипывает и даже посвистывает.
Между нами, наконец, возникло нечто, подобное доверию. Мы потихоньку соскальзывали и на другие темы - говорили о его прошлом, о его семье, о погибшем брате и обстоятельствах смерти последнего.
Иван почему-то становился все напряженней, его лицо делалось затравленным, отчаявшимся. Вместе с ним мы входили в некую наэлектризованную зону страха...
ххх
- ...Я не хотел делать ту операцию. В хирургии, знаете, это не приветствуется, когда врач оперирует своих родных. В любую минуту может дрогнуть рука и... - на мгновение Иван умолк. Выражение его лица, однако, оставалось спокойным, я бы сказал, отрешенным. - Но брат сам настоял на этом. И она тоже.
- Кто - она? - спросил я.
- Его жена.
- А чем он был болен?
- У него обнаружили язву желудка, пенетрирующую в поджелудочную железу. Нужно было срочно удалить часть желудка. Такая операция - не из самых простых, но и не архисложная. Я делал такие много раз... В те годы мы пользовались специальными зажимами, называли их "крокодилами" - ими пережимался весь желудок. Я установил этот зажим, но, как мне показалось, не совсем удачно. Нужно было поправить, но... Я на миг отвлекся одной мыслью. Вспомнил почему-то про жену брата, сидящую в зале ожидания... Я был в сильном замешательстве. Медсестра подала мне пинцет, но я уронил его на пол. Меня бросило в пот так, что капли обильно потекли на глаза. Санитарка стала вытирать мне пот салфеткой, а ассистент спросил, все ли у меня в порядке. "Да, все в порядке". Я оставил все, как есть, и продолжал работать дальше.
Он надолго устремил глаза куда-то в окно.
- Этот "крокодил" соскочил. Началось массивное кровотечение. Ассистент пытался пережать сосуды, но зажим соскакивал. Положение становилось критическим. К тому же оказалось, что у пациента плохая свертываемость крови, мы этого не проверили перед операцией. Я так и не смог остановить кровотечение. Смерть наступила через тридцать семь минут.
Лицо Ивана, закончившего свой рассказ, по-прежнему ничего не выражало. Это была гипсовая маска. Словно он сейчас поведал не о смерти родного брата под своей рукой, а о кладке кирпичей на стройке. У этого человека вместо сердца - кусок льда, - подумал я.
Иван поднялся, набросил на плечи пальто и, тихо попрощавшись, даже не пожав мне руки, ушел.
Я не был уверен, что он появится снова. Но через неделю, в назначенный день, он постучал в дверь моего кабинета...
ххх
Его брат - боевой офицер, воевал в Афганистане и был там контужен. Вернувшись с войны, вышел в отставку и открыл свою автомастерскую. Все у него складывалось отлично: деньги, молодая красивая жена, дочка. Одна была слабина - крепко любил приложиться к бутылке. И в пьяном угаре порой грозился "всех перестрелять, как душманов, а потом и с собой порешить". Но к случившемуся все это имеет косвенное отношение.
Брат Ивана был женат на женщине, которую тайно любил Иван. И, кажется, не без взаимности. Личная жизнь Ивана из-за этой любви тоже не сложилась: он имел связи с женщинами, но так никогда и не женился. Свояченица делала ему туманные авансы, которые усиливались по мере того, как ее жизнь с богатым и пьющим мужем становилась все хуже.
Потом у брата обнаружили опасную язву, и Иван - хирург областной больницы, согласился сделать операцию. Исход известен.
По этому поводу, как и полагается в таких случаях, в больнице прошла клинико-анатомическая конференция. За хирургом Иваном Н. профессиональной вины не признали. Зажим-"крокодил", соскочивший с желудка, - это может случиться у любого хирурга. Да, накануне он не проверил у пациента кровь на свертываемость. Но в повседневной практике областной больницы такое случается нередко. Что анализ крови?! - В отделении часто нет под рукой даже крови нужной группы, если вдруг придется делать переливание!
Словом, не виноват Иван. Он должен успокоиться, пережить случившееся и работать дальше.
"Конечно, жалко. Конечно, трагедия. Родной брат! Эх, зря ты взялся за эту операцию, лучше бы делал кто-то другой. Держись, Иван..."
Но не держался Иван. Так больше никогда и не встал к операционному столу, не взял в руки скальпель. Не смог. Мучил страх новой ошибки. Оставил хирургию, жил, перебиваясь случайными подработками. И со свояченицей не сошелся. Она потом вышла замуж за другого...
Выиграв в лотерею гринкарту, сразу собрал вещи и уехал в Штаты. Уехал навсегда.
...Мысль об убийстве! Вот что его терзает! Иван поверил, убедил себя в том, что умышленно не поправил тот злосчастный зажим. Да, пусть ему привиделось лицо свояченицы, сидящей во время операции в зале ожидания. Пусть даже припомнил в тот миг, что однажды имел с ней близость. Пусть завидовал брату и даже желал ему смерти. Пусть! Но действительной вины за ним нет. Есть только помрачение рассудка - поднялись роем темные мысли, потянули за собой всю душевную муть. И нарушилось чувство реальности: принял Иван свои тайные темные мысли и желания за действительность.
Какой психологический пассаж! Какие только фокусы ни творит с человеком его психика!
Как же я мог обвинять Ивана? Разве у него толстокожее сердце? Наоборот: сердце-то у него слишком ранимое, слишком мягкое для хирурга.
Да и кто я такой, чтобы судить этого несчастного? Способен ли я измерить всю глубину его страдания? Знаю ли, какими муками мучился он во время той операции? И чем, по сути, он с тех пор занимался, как не казнью самого себя? Падая с лестниц и эскалаторов, разбиваясь на стройках и в автомобильных авариях, ударяя себя молотком по пальцам, царапая бритвой во время бритья свое лицо, - не мстил ли себе Иван таким образом? Не выступал ли по отношению к самому себе жестоким судьей и палачом?..
Глава 4
Наши сессии теперь носили совершенно иной характер. Мы оставили весь его бред с коленом и заговорами. Что-то явно менялось в Иване, в его душе сдвинулись какие-то глубокие пласты. Речь его лилась живее. Он говорил о своей бывшей работе хирурга, о своей юности. В такие минуты изменялось и его чуточку помолодевшее лицо: сквозь серое обличье одичавшего, ожесточившегося человека проступал иной Иван. Смутно я даже смог различить в нем некогда решительного, внимательного, наверное, слишком дотошного хирурга. Даже пальцы его оживились.
Вот так, думал я, - снял человек с души несуществующий грех, открылся.
Порою в наших разговорах Иван пытался нагромождать несметное количество всяких деталей, наименований разных хирургических инструментов. Я же старался донести до его сознания очевидное и самое главное: не виновен он в смерти брата, зажим сорвался случайно. Такова реальность. Все остальное - его самовнушение, быть может, тайные желания, ошибочно принятые им за действительность.
- Вам пришлось пережить настоящий болевой шок. Слишком чуткое у вас сердце, - уверял я, ожидая, когда же, наконец, Иван начнет верить этим моим словам.
Он вроде бы согласно кивал головой, дакал.