На том берегу
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Повесть об эмигрантском быте, об извечном конфликте отцов и детей, о Франции, странным образом расцветшей в центре зимнего Манхэттена. Но на самом деле эта повесть - о любви и измене, о попытках построить свое счастье на чьем-то горе... Повесть - "очень французская". С великолепными пастельными тонами, с дыханием ветра, с запахами и звуками нью-йоркских улиц...
|
Петр Немировский
НА ТОМ БЕРЕГУ
Повесть
Ты - как отзвук забытого гимна
В моей черной и дикой судьбе.
О, Кармен, мне печально и дивно,
Что приснился мне сон о тебе.
А. А. Блок
1
Чашка с чаем на письменном столе. Струйки пара плывут вверх, растворяясь в ярком свете лампы. На столе - фотография в рамочке: невеста надевает жениху обручальное кольцо. В ее руке букет роз, в волосах белый цветок...
Сергей погасил сигарету, нажал на педаль газа, и черный "форд", мягко тронувшись с места, покатил в сторону шоссе. Замелькали перелески, бензозаправки, указатели мотелей. На посадку шел самолет, на миг заслонив небо в лобовом стекле.
Четыре часа. Сергей потер щетинистый подбородок - первое проявление недовольства. Еще бы! Он-то рассчитывал попасть домой не позже двух. Провожал мать: Людмила Григорьевна на две недели полетела в Киев навестить сестру и племянников. Но вылет самолета задержали, пришлось околачиваться в аэропорту.
Скоро "форд" уже петлял по тесным городским улицам. Сергей заглушил мотор и вышел из машины. Поежившись, зашагал к дому, и его щека привычно терлась о мягкий ворс поднятого воротника.
Пасмурный день, без снега, без дождя, без солнца - обычный нью-йоркский день в начале марта. Лишь холодный ветер, с его наглыми попытками прошмыгнуть в любую щель. Сергей втянул голову в плечи и ускорил шаг.
"Фармазон, опять без шапки", - мама права, повторяя эту фразу с тех пор, как пятнадцатилетний сын заявил о своей взрослости, отказавшись носить допотопную заячью шапку-ушанку. Все же перед отъездом купил модную шапку, отделанную овчиной. Друг Мишка, пьяный в дым, просил в аэропорту: "Оставь на память, в Нью-Йорке таких шапок - море". Не оставил. А сам не носит.
Вот и дом. Подошел лифт. Пальцы Сергея стали тихонько отбивать по стенке кабины что-то из "Битлз". Интересно, сумел бы дядя Костя отстучать "Императорский вальс" Штрауса?
Дядя Костя - библиофил, киноман и шахматный гроссмейстер, проживал в Киеве на одном этаже с семьей Сухоцких. Он работал в отделе кадров какого-то НИИ. Жильцы-пролетарии его недолюбливали, называли "еще тем жуком", очевидно, ощущая свое плебейство перед этим городским аристократом. Книги в его квартире занимали всю свободную площадь, включая спальню и прихожую. Библиотека постоянно ширилась, поэтому дядя Костя был вынужден сдавать книги на временное хранение соседям с правом прочтения, и первыми в этом списке стояли Сухоцкие. Тогда-то Сергей узнал, что кроме Веры Павловны Чернышевского, в литературе существуют и Пышка, и мадам Бовари. Дядя Костя читал по памяти главы из "Евгения Онегина" и, обрабатывая ногти пилочкой, любил повторять пушкинское "о дельном человеке и красе ногтей". Он обучил Сергея игре в шахматы. Обдумывая очередной ход, выстукивал пальцами мелодии по краю шахматной доски. Выбор мелодий зависел от ситуации на поле брани: когда дядя Костя жал по всем флангам, его пальцы отбивали бравурные марши; когда же в атаку шел Сергей и оборона белых трещала, пальцы дяди Кости исполняли что-то до боли грустное. Мелодии сопровождали дядю Костю повсюду и за любым занятием - за чтением газет, у телевизора. Но особое место занимала поездка в лифте: путь лежал дальний - на девятый этаж. Кабина лифта превращалась в зал с прекрасной акустикой, а дядя Костя становился композитором, дирижером и исполнителем в одном лице.
Ухо Сергея уже отлично улавливало все переходы "Битлз", но еще было глухо к классике. Он стал внимательней прислушиваться к тем оперным ариям, которые слушал сосед. Приобрел пилочку для ухода за ногтями. И, превратившись таким образом в "дельного человека", тоже пытался отбивать пальцами что-то складное и, надо сказать, достаточно в том преуспел, но высот маэстро так и не достиг... Дядя Костя, дядя Костя. Мать поехала в Киев, а Сергей даже ничего не передал ему. Хоть бы черкнул пару слов.
ххх
Неужели сегодня приеду раньше? В вагоне освободилось место, и Оля, опередив дородную даму, заняла сиденье. Дама смерила Олю тем еще взглядом и отвернулась. "Ну и ладно, с меня корона не упадет". Вспомнив о короне, Оля сняла и отряхнула шапочку, поправила волосы, закрыла глаза. Черные плавающие экраны, какие-то желтые круги... Устала.
Вагон раскачивался, монотонно стучали колеса. Нижний Манхэттен, Уолл-стрит. Входили мужчины в длинных кашемировых пальто с широкими отворотами. Мужчины, гладко выбритые, с уверенно приподнятыми подбородками и увлажненными питательным гелем волосами. Короче, входил Уолл-стрит, разворачивая многостраничные "Бизнес ревью" и "Уолл-стрит джорнэл". Вагон наполнялся таблицами, графиками и добродушными карикатурами на небожителей биржи.
Оля отвела плечи назад. Целый день не разгибаясь, даже без ланча! Достала из сумочки журнал "Ньюйоркер". Вот он - рассказ о ведьмах, которые со всех стран слетаются в Нью-Йорк и устраивают здесь шабаши. На журнальной странице была нарисована симпатичная ведьмочка, оседлавшая метлу.
В стекло вдруг ударил свет - поезд из тоннеля вылетал на мост. Манхэттенский мост! Единственная отрада в Олиных ежедневных поездках. Когда поезд въезжает на мост, взгляду открывается река. Четыре года назад Оля впервые увидела эту картинку с моста и в изумлении застыла. Это так напоминало Днепр, один рукав которого уходил на Подол, другой - к устью Десны. Вспомнилось что-то очень родное: дед в резиновых сапогах и с удочкой, распустившиеся вербы, гнезда ласточек на песчаных обрывах. Уже нет и ее деда, нет и тех верб. Уже утром просто хочется поспать, добрать хоть минутку, а вечером - скорее домой, к Сереже. И все равно, когда поезд несется по мосту, - что-то особенное, что-то из ряда вон...
По вагону шел негр, разносчик газет.
- Один доллар, один доллар, - повторял он сильным грудным голосом.
Оля глядела в окно, решив не оборачиваться. Все же любопытство одолело: повернула голову и посмотрела на продавца. Негр навис над нею, он был огромный, как гора.
- Благослови тебя Бог, бэби, - произнес он и, поправив тяжелую сумку с газетами, двинулся дальше по вагону.
ххх
Перебрав дюжину компакт-дисков, Сергей выбрал Боба Дилана. На обложке - фотография музыканта. "Вы с ним похожи, как братья, - уверяет Оля. - Такой же узкий подбородок, нос с горбинкой, даже щетина. Разве что у тебя волосы немного светлее".
Зазвучал гитарный перебор, голос запел:
- "Это история про один ураган..."
Сергей лег на диван, сладко потянулся. Когда же закончится эта проклятая зима? Каждая зима в Нью-Йорке тянется вечность. Скорей бы подул теплый ветерок. И тогда они снова будут встречаться с Олькой после работы, охотиться на "утку по-пекински", заглянут в ресторан "Украина", где красный борщ со сметаной и холодец с хреном словно доставлены спецрейсом с гоголевских хуторов...
Скоро придет Оля. Замерзшая и уставшая. Сергею вдруг захотелось, чтобы поезд застрял. Хоть на полчаса. Скажем, на Манхэттенском мосту - там ведь давно что-то ремонтируют. И тогда он еще полчаса побудет один. Выкрав это время у Оли.
"Это история про один ураган..."
А Лоренс не идут брюки в обтяжку - факт! В юбке ей куда лучше. Сергей закрыл глаза и увидел Лоренс - тунисскую француженку, сидящую в офисе напротив Сергея: ее темно-карие глаза с поволокой, пухловатые, но красиво очерченные губы, длинные иссиня-черные волосы. Женщина, созданная для любви, но погибающая на работе...
В коридоре раздались шаги. Наверное, Оля. Сергей хотел было встать, но шаги затихли, и вскоре хлопнула соседская дверь.
Когда приходит Оля, квартира вмиг оживает: на плите свистит чайник, в ванной льется вода, в спальне разрывается телевизор, почему-то сразу начинает звонить телефон. Они ужинают, болтают, отвечают на телефонные звонки. И так, незаметно, проходит вечер.
Сергей снова прикрыл глаза. И - снова Лоренс, в шелковой блузке с игриво расстегнутой пуговичкой...
В шесть ноль-ноль все сотрудники вскакивают с мест - и через минуту в офисе ни души. Кроме Лоренс. Сергей никогда не задерживался на работе. А остался бы хоть раз. Любопытства ради.
Щелкнул дверной замок. Оля - в черном пальто, побледневшая от холода.
- Сереженька, представляешь, поезд застрял в тоннеле, торчали полчаса, - вдруг взглянула на мужа, словно заметила в нем что-то незнакомое. - Как я по тебе соскучилась, - подошла и поцеловала.
2
Где же Лоренс? Быть может, взяла отгул. Набрав очередной номер телефона, Сергей завел вялый разговор с клиентом.
Он работал в небольшой телефонной компании международной связи. Фирмой владели французы. Отдел Сергея занимался телемаркетингом, попросту говоря, переманиванием клиентов. Работа, в общем, несложная: звони наугад по любому номеру в городском телефонном справочнике и начинай расхваливать компанию. Обещай самые низкие цены, гарантируй отличное качество услуг. Чаще всего разговор заканчивается безрезультатно, но порою, после долгих заверений, кто-либо соглашается стать клиентом их компании. Потом очень скоро выясняется, что большинство обещанных льгот - липовые, качество связи - из рук вон плохое. Разгневанные, клиенты уходят, но почему-то продолжают числиться в банке данных фирмы.
Ежедневная норма каждого сотрудника - десять новых клиентов. Сергею удается переманить не более пяти. Впрочем, босс, видя крайне низкую эффективность работы месье Сержа, не слишком возмущается. Зарплата ведь у него чепуховая. Непонятно, зачем он им нужен. Да и зачем вообще нужна эта телефонная компания, где в списках числятся тысячи мертвых душ?
Подошел босс, Жан Луи:
- Месье Серж, в пятницу вечером - поход в ресторан, у Лоренс день рождения. Заказаны устрицы, утка по-руански, жаркое из зайца, мидии в сметане... .
- О`кей, - кивнул Сергей.
- В пятницу - ресторан, а сегодня - на пиво, - к нему наклонился Стефано и заговорщически подмигнул.
ххх
Сидели со Стефано в баре. Холодный густой эль пенился в кружках. В этом баре все отвечало их запросам - умеренные цены, сносная еда и почти всегда свободный столик.
- Серж, ну так что, сегодня мы наконец поедем или нет? - спрашивает Стефано, отхлебнув из бокала. Он говорит на английском с сильным французским акцентом.
Вот уже несколько месяцев Стефано напрашивается к ним в гости. Этот двадцатидвухлетний Милый Друг (так его прозвал Сергей) даже не скрывает, что ему нравится Оля.
- Ты помнишь, как закончил Мопассан? - спрашивает его Сергей.
- Мопассан? То ли умер от сифилиса, то ли утонул. Слушай, так мы поедем или нет?
- Может, поедем. Куда ты торопишься?
Какой он, однако, шустрый, этот француз. Нет бы - придумал что-нибудь оригинальное. Скажем, разузнал бы, где Оля работает, подкараулил бы ее у дома или прислал бы цветы. Да мало ли что! Французская литература дает множество инструкций для соблазнителей чужих жен. Как измельчали нравы, однако.
- Девушка, пожалуйста, еще по бокалу.
Конечно, ради забавы можно привести Стефано к себе домой. Накормить гречневой кашей и свиной отбивной. И напоить водкой. Без всяких трюфелей. Оля потом поможет уложить этого донжуана на диван. Лишь бы не буянил. У Оли не такой дурной вкус, чтобы всерьез говорить о Стефано. Для нее куда интересней босс их компании - Жан Луи. Невысокий, неприметный, на первый взгляд. Но выправка. Но бронзовое лицо. А глаза - угли, подернутые пеплом. Только дунь... Оля не признается, что испытывает, когда приходит к ним в офис на какой-нибудь праздник или чей-то день рождения. Жан Луи тогда в секунду преображается, наливает бокал шампанского и подает даме (слышится звяканье офицерских шпор): "Мадемуазель!"...
- Ну что, поедем? - спрашивает Стефано, выпивая залпом полкружки.
- Поедем, поедем, - уверяет Сергей. Тоже пьет и вскользь отмечает, что речь Стефано стала ему гораздо понятней. Исчез акцент, что ли. Во всяком случае, они уже не переспрашивают друг друга по нескольку раз.
У Стефано развязывается язык. Он начинает жаловаться на нехватку денег, на тараканов, которых невозможно вывести из квартиры, на Жана Луи, вечно недовольного его работой.
- Ты когда улетаешь в Париж?
- Через три месяца. Серж, вы приедете с Олей ко мне в гости? У моих родителей в Париже двухэтажный дом, нам троим там вполне хватит места. Нет, в Нью-Йорке я не останусь, какой мне резон? Здесь все очень дорого.
Он приступает к бухгалтерии: да, две тысячи долларов - зарплата, но минус медстраховка, минус коммунальные услуги... А Сергей уплывает на старые Киевские горы, на Щекавицу, покрытую в мае густой сочной травой. С Андреевского спуска туда вела деревянная лестница с прогнившими ступенями. Ее потом заменили чугунной, поэтому ящики с пивом заносить наверх стало намного легче. Там, на вершине горы, они, студенты-социологи, сидели, как гоголевские казаки, открывая одну бутылку за другой. И друг Мишка, поправляя очки, спрашивал: "Ну что, хлопцы, есть ли еще порох в пороховницах?" И хлопцы дружно отвечали: "Есть, батько!.."
- Серж, а ты остаешься в Нью-Йорке? - спрашивает Стефано. Он говорит уже вовсе без акцента. Быть может, даже перешел на русский. Во всяком случае, они понимают друг друга с полуслова.
- Да, остаюсь в Нью-Йорке, хотя здесь все дорого.
Поди, объясни этому легкому, как перышко, парижанину, что у них разные истории. И географии тоже разные. Стефано в эту компанию устроил отец. Чтобы сын таким образом прошел солдатскую службу. (Во Франции призывник имеет право выбора, в каком учреждении - военном или гражданском - проходить военную службу.) Министерство обороны оплачивает ему аренду квартиры в Нью-Йорке и выдает ежемесячную зарплату в две тысячи долларов. Теперь срок службы у Стефано заканчивается, и папа нашел ему работу в Париже.
Отец Сергея почти полвека оттрубил электриком на заводе, и хотя был профессионалом своего дела и получал достаточно высокую зарплату, ни серьезных связей, ни положения не имел. А здесь, в Нью-Йорке, если у отца имеются связи, то лишь с владельцем овощного магазина - двоюродным братом Гришкой. Но объяснять все это сейчас не хочется.
Cтефано, допив кружку, начинает рассказывать о каком-то ресторане, где они с подружкой недавно заказали лягушачьи лапки. Им подали пять здоровенных лап, наверное, индюшачьих, - взять в рот это было невозможно.
- Слушай, - перебивает Сергей. - Ты знаешь что-нибудь из Франсуа Вийона?
- Конечно, мы его в школе проходили.
Стефано начинает читать - громко, слишком громко, и Сергей понимает: клиента пора выводить. Просит счет.
- Серж, я плачу!
- Пополам.
Расплатившись, выходят. Стефано снова декламирует. Прерывается, хохочет. Угадав, какое это стихотворение, Сергей подхватывает на русском:
- Я, Франсуа Вийон, школяр...
Они попадают в ритм и, едва не маршируя, движутся в направлении Таймс-сквер. Площадь сверкает огнями. На тротуарах не протиснуться. Пар из пиццерий, баров, из-под железных решеток на асфальте. Двухэтажные автобусы с окоченевшими туристами на открытом верху. Шум, грохот. Художники продают портреты Монро, Леннона, Пресли. У обочин стоят негры с раскрытыми дипломатами, в которых поблескивают ворованные часы.
Сергей и Стефано продолжают в унисон:
"Поостудив сердечный жар И наложив на мысль узду...".
- Пошли в секс-шоп, - предлагает Стефано.
Они стоят у дверей, над которыми горит неоновый месяц, на краешке месяца неоновая дамочка игриво болтает ножками.
- Нет, как-нибудь в другой раз, - Сергей хлопает Стефано по плечу, и тот, счастливый, исчезает за дверью секс-шопа.
А Сергей идет к своей запаркованной машине, прося Бога расчистить все заторы и - поскольку выпивший - избавить его от встреч с автодорожной полицией.
3
Фирма, где работала Оля, занималась распространением компакт-дисков. Впервые Оля переступила порог этой фирмы два года назад, окончив компьютерную школу. Дрожала тогда, как осиновый лист, дожидаясь вызова на интервью. Внешне она соответствовала всем стандартам современной, уверенной в себе бизнес-леди. В душе, однако, испытывала такой ужас, что готова была вот-вот дать деру.
В приемной за столом сидела секретарша Дэби в платье с умопомрачительным декольте. Подкрашивая губы, Дэби по-свойски спросила, в каком магазине Оля покупает чулки, и тут же засыпала ее бесценной информацией. Только этот, сугубо дамский, разговор предотвратил Олино бегство.
Боссом оказался мужчина лет пятидесяти пяти, плотный, холеный, с густыми рыжеватыми усами. Мистер Сай Морс снисходительно расспрашивал Олю о ее профессиональном прошлом. Вскоре затосковал, даже случайно зевнул. Узнав, что Оля - русская, Сай несколько оживился. Как оказалось, у мистера Морса тоже русские корни: его дедушка до революции жил в Одессе и держал там обувную мастерскую. Развивая русскую тему, они перешли к Достоевскому. Мистер Морс недавно посмотрел американский фильм "Преступление и наказание" и считает эту картину блестящим психологическим триллером.
- Сэр, вы правы! - подхватила Оля, забыв на миг про свой страх.
Улыбка скользнула по ее перепуганному лицу, и, вероятно, этот момент можно считать отправной точкой ее карьеры в Америке.
...Каждый понедельник с утра Сай Морс раздавал сотрудникам задания и в течение недели никого не беспокоил, рассчитывая на понимание со стороны подчиненных. Когда изредка по какому-то вопросу Оля входила к нему в кабинет, то заставала Сая с неизменной сигарой в зубах. Он откладывал в сторону какой-то журнал и добродушно спрашивал: "В чем дело?" Секретарша Дэби, совершенно случайно оказавшись в этот момент в кабинете босса, принимала озабоченный вид и тут же начинала поправлять жалюзи на окнах. Короткое розовое платье трещало на Дэби по всем швам.
Сай Морс собственноручно принес и водрузил на Олин стол магнитофон: "Под музыку работать веселее. Диски выбери сама, советую блюзы". Оля все же предпочла музыку из любимых опер и балетов.
..........................................................................................
- Крупные неприятности! Где отчет по возвратам? - в дверях стоял мистер Марк Пинхус.
- Я же вам только что отдала этот отчет, - процедила Оля, снимая наушники. "Боже, откуда он взялся на мою голову?!"
Мистер Марк Пинхус сменил Сая Морса. Однажды в "черную пятницу" позвонили из главного офиса и сообщили, что Сай уволен. С завидным спокойствием мистер Морс прошел по всем кабинетам и попрощался с сотрудниками. Оказалось, что самым беззастенчивым образом Сай надувал начальство, утаивая данные о расходах. Все раскрылось, когда нагрянула аудиторская проверка и обнаружила недостачу в десять миллионов долларов!
Кресло в кабинете начальника занял Марк Пинхус.
Мистера Пинхуса объединяли с предшественником лишь национально-географические корни - его дедушка до революции тоже держал обувную мастерскую в Одессе. Во всем остальном эти потомки двух славных одесских обувщиков были героями разных романов. Безотчетный страх, который отряхнул со своих ног в Нью-Йорке дед Пинхуса, попал на штиблеты его внука. Вечно перепуганный, Пинхус носился по кабинетам с одним и тем же отчаянным возгласом: "Крупные неприятности!" Смена босса сказалась во всем - начиная с бесконечных пустопорожних собраний и заканчивая переменой стиля одежды: со свободного - на официальный. Вместо джинсов и футболок отныне следовало облачаться в деловую тройку. Все неудобства этого стиля Оля ощутила с приходом зимы: колючий ветер задувал под полы пальто, и никакие колготки не помогали. Замерзшая, она вбегала с морозной улицы в офис и спешила в свой теплый кабинет, наскоро поздоровавшись с секретаршей Дэби, которая тихо увядала в наглухо застегнутом черном жилете...
Оля снова надела наушники, подключенные к магнитофону: пальцы забегали по клавиатуре, а ноги под столом стали тихонько отстукивать ритм из "Кармен". Она прекрасно знала каждую мелодию, каждую сцену из этого балета. Еще бы! Впервые увидела "Кармен", когда Большой театр гастролировал в Киеве. Дед Иван чудом раздобыл билеты и повел в театр свою тринадцатилетнюю внучку.
...В партере ночь, нельзя дышать. Раскрыв от изумления рот, Оля смотрела на освещенную сцену, где Кармен - жгучая, сильная, - убегала от стражи, скрывалась, изменяла, любила - и оставалась свободной!
После спектакля Оля не шла - летела над асфальтом, усыпанном белыми цветками каштанов. На ней было светлое платье с тоненьким пояском и туфли с блестящими пряжками. Голова кружилась от звуков и запахов, в случайных прохожих она пыталась увидеть Кармен, Хозе, тореадора. Дома ночью в ее комнату вошел дед Иван, сел рядом, тихонько гладил по голове внучку. "Ну почему он ее убил? Почему?" - спрашивала Оля, пряча свое заплаканное лицо в ладонях...
ххх
Жан Луи ушел с обеда, и в офисе царило беззаботное оживление. Сотрудники чаще обычного выходили на перекуры, громко болтали, смеялись.
- Серж, есть новости, - Стефано пододвинулся поближе и загадочно улыбнулся. - Вчера в секс-шопе я познакомился с такой мадам... По-моему, она русская, хотя уверяет, что чешка. Врет, я ведь русских хорошо знаю. Я сделал ей предложение. Но она за сто баксов не согласна. Просит триста. Я сказал, что больше ста пятидесяти не дам. Как считаешь, может, уступить и дать ей двести? Ты бы только на нее посмотрел, все - аль натюрель.
Сергей как будто задумывается:
- На твоем месте я бы поторговался. Пусть уступит. Скажу тебе, как опытный Вальмон юному Ловеласу: русскую женщину одним долларом не возьмешь. С нею нужно говорить ласково, на языке чувств.
- Серж, ты - знаток женского сердца, твоя родина - Франция!
- А твоя - Россия!
- О, нет, пардон.
Оба смеются. Лоренс сидит напротив, поволакивает темными глазами.
- Лоренс, поедешь с нами в Париж? - спрашивает Сергей.
- Конечно. Когда вылетаем?
- Скоро. Назначаю свидание на Монмартре.
- Мерси боку. Надеюсь, ты не забыл, что в пятницу идем в ресторан отмечать мой день рождения. Не знаю, как быть: сразить публику декольте или убить разрезами?
- Ты неотразима во всем.
- О-о, Серж, "ке седюсер тю а", какой ты соблазнитель, однако.
...В шесть часов все ушли. Кроме Лоренс. Сергей тоже остался. Делал вид, что работает. Лоренс сидела напротив и заманивала клиентов в свои телефонные силки. На ней был черный пуловер с глубоким вырезом, на смуглой шее блестела золотая цепочка.
С клиентами она говорила на французском, но при необходимости переходила на английский, которым владела свободно, куда лучше своих франкоговорящих коллег. Лоренс имела свой особый профессиональный стиль: не спешила огорошить клиента липовыми льготами компании, а как бы заводила с ним личную беседу. Порою спорила, капризничала, улыбалась, и тогда на ее левой щеке появлялась ямочка. Иногда, отложив ручку, запускала пальцы в свои густые волосы. Она умела держать марку, и если клиент соглашался, ничем не выдавала своего ликования. Лишь усмешка - то ли невинная, то ли коварная - играла на губах.
Сергей подолгу смотрел на нее. Когда их глаза встречались, Лоренс вскользь ему улыбалась и быстро отводила взгляд.
4
Дома Оля надела черное шелковое платье и стала перед зеркалом. Приталенное, чуть ниже колен, новое платье облегало ее стройную фигуру, неглубокий вырез приоткрывал тонкие ключицы. Накинула на плечи красный шарф, поправила волосы, приосанилась. Затем скрутила шарф на голове чалмой. Потом, как сельская девка, повязала косынкой и надула щеки. Рассмеялась и, все с себя сбросив, побежала в ванную.
Мочалка скользила по гладкой коже, Олино тело покрывалось пушистыми хлопьями. Уходила усталость. Она тихонько запела.
...Вечер. Теплая уютная квартира. Сережа готов с нее каждую пылинку сдувать. Что еще нужно для счастья? Страшно представить, сложись ее жизнь иначе, не с Сережей, а с кем-нибудь другим. К своим двадцати шести Оля успела совершить маленькие ошибочки: завести несколько ненужных знакомств, был у нее и один затянувшийся роман, который едва не закончился замужеством. С трудом выпуталась. Зато в главном поступке своей жизни она не сомневается, даже гордится собой - наперекор родителям вышла замуж за Сережу. Знакомы-то были лишь месяц... Беседка на Владимирской горке, акации в цвету, в голубом небе - ни облачка. Сергей обнял ее за талию, посмотрел в глаза. "Да...".
Он казался ей надежной крепостью. Когда сказал, что есть шанс уехать в Америку, Оля опешила и сначала отказалась. Но взвесив все за и против, согласилась. Доверилась самому, на ее взгляд, верному чувству - Сережа надежен, с ним не страшно. В конце концов, что она теряла: ненавистный Институт легкой промышленности, в который поступила под нажимом родителей? Тревожила, правда, мысль: чем в Америке будет заниматься Сергей, который к тому времени заканчивал университет? Но что его ожидало в Киеве? Протирал бы штаны в каком-нибудь дутом Центре социологических исследований. Или подался бы в коммерцию. А шанс уехать в Америку выпадает далеко не каждому. Рискнем.
В последние недели перед отъездом Сергея стали одолевать сомнения. Что их там ждет? Кому они там нужны? А чем не жизнь в Киеве? Оля тогда поняла, что решение эмигрировать принял не муж. Сергей просто уступил воле своего отца. Олины родители были против отъезда дочери. Начался ад - ей приходилось обнадеживать мужа, убеждать родителей, успокаивать себя.
В ночь перед отъездом Сергей устроил сцену - заявился пьяный. Бросал ей в лицо оскорбления, колотил кулаком по столу. Отстал лишь после того, как довел ее до истерики. Ушел в комнату, и через минуту там раздался звон стекла. Оля осторожно туда заглянула и увидела мужа: скривившись от боли, прижимал руку к груди, а на полу валялись осколки разбитого зеркала. Сергей зло сверкнул глазами, Оля убежала в ванную и включила воду. Сидела на краешке ванны и плакала. Жалела себя, Сергея. Но что ей оставалось делать? Ведь не бежать же ночью к родителям: "Мамочка-папочка, простите, я не еду ни в какую Америку...".
Скоро придет Сергей. Когда сядет ужинать, Оля незаметно выскользнет из кухни и через минуту явится во всем своем новом шелковом блеске - в черном платье и огненном шарфе. Вкусу мужа Оля доверяла не меньше, чем своему. Если Сергею что-то не нравилось, он поглаживал подбородок и с легчайшим оттенком иронии произносил "неплохо". Что в переводе означало "никуда не годится".
За пять лет супружества Оля узнала мужа, кажется, до последней складочки: баловень судьбы, которому все в жизни до недавнего времени давалось легко. Немножко стиляга, аккуратист, любит путешествовать. Замышляет теперь поездку в Париж. Увидеть Париж - и умереть. Даже "Париж" произносит на французский манер, грассируя, нараспев - "Па-ари". Что ж, поедем в Париж. Хотя Оля рассчитывала провести отпуск в Киеве, повидать родных. Они обижаются: "В Канаде была, в Мексике была, а нас, значит, забыла?". Приходится что-то врать, исподволь их готовить, пусть, мол, в этом году не ждут.
Да, Оля знает, что так нельзя, так любят только дуры набитые. Иногда она сама пугается - а вдруг Сережа ее разлюбит? Бросит? Уйдет к другой?
Она посмотрела на часы. В последнее время он возвращается позже обычного. На все вопросы один ответ: задержался на работе. По ее сердцу пробежал неприятный холодок. Подошла к телефону.
- Бонжур, - трубку сняла Лоренс, Оля сразу узнала ее сильный, грудной голос.
- Ты не знаешь, Серж давно ушел? Да, наверное, он где-то застрял в пробке. Спасибо.
Лоренс. Волоокая красотка. Пошла бы на бродвейское шоу или в кино. А то сидит одна вечером в этой конуре. Одна ли?..
Щелкнул дверной замок.
- Сережа, наконец-то...
- Привет, Ольчик.
Оля вздохнула. Все в порядке. И стоило так переживать? Ревновать? Правда, задела его небрежность в обхождении: и поцеловал как-то наспех, и даже не спросил, как дела. Но, подавив легкую обиду, промолвила:
- Знаешь, мне так одиноко, когда тебя нет рядом.
Он закинул руки за голову, собираясь стянуть свитер. Но почему-то остановился и посмотрел на нее - хрупкая, тоненькая...
Вдруг раздался телефонный звонок. Сергей снял трубку:
- Да, это квартира Сухоцких. Вы звоните из госпиталя? Да, это мой отец...
- Что случилось? - спросила Оля, когда он закончил разговор.
- Я толком не понял, что-то с батей. Они ждут результатов какого-то рентгена. - Сергей, уже одетый, стоял в дверях.
- Может, и мне поехать с тобой?
- Не надо.
- Сережа, пожалуйста, звони.
Оля закрыла за ним дверь. Что могло случиться? Свекор никогда серьезно не болел. В свои шестьдесят семь - в отличной форме. Наверное, делал рентген и задержался в госпитале. Скоро приедут домой.
Оля знала, что своего отца Сергей, может, и не сильно любит, но уважает, и до отъезда в Америку во многом от него зависел. Но здесь, в чужой стране, ситуация изменилась, как изменились и их отношения. Родители стали безъязыкими и беспомощными, и хотя стараются во всем справляться сами, все же порою требуют помощи от сына. А Сергея это раздражает...
Что же все-таки случилось со свекром?
ххх
Стрелки-указатели в коридоре вели к отделению Скорой помощи. Вход в отделение преграждал полицейский.
- Там мой отец, пропустите, - обратился к нему Сергей.
- Садитесь и ждите. Вас вызовут.
- Он плохо говорит по-английски, пропустите.
- Садитесь, вас вызовут, - повторил полицейский и, не меняя каменного выражения лица, стал поигрывать дубинкой на поясном ремне.
Сергею пришлось отойти. В комнате ожидания - шумное семейство латиноамериканцев, пара пожилых негров, какие-то две девицы ресторанного вида.
- Эй, парень, да, ты, - вскоре подозвал полицейский Сергея и открыл перед ним дверь.
Лампы здесь светили гораздо ярче, чем в коридоре. Пахло лекарствами. Медсестры несли рентгеновские снимки, ленты кардиограмм, упаковки со шприцами.
- Вы - Сухоцкий? - перед Сергеем возник мужчина в белом халате.
Сергей утвердительно кивнул. Ему сразу не понравился слишком серьезный тон врача. Он-то рассчитывал, что выйдет этакий добродушный докторишка и скажет: "Извините, пришлось вашего отца немножко задержать. Теперь он свободен".
- Понимаете, вашему отцу неудачно сделали тест, похоже на перфорацию желудка, начался перитонит. Хорошо, что вы пришли, нужно подписать бумаги, что вы согласны на операцию.
Все это дежурный врач говорил, пока они шли вдоль отсеков, где на кроватях лежали больные. Старики, старухи, мелькнула какая-то девочка лет десяти. Краем уха Сергей улавливал неприятные слова - "перфорация, перитонит". В конце отделения увидел кровать. Медсестры заслоняли лежащего на ней. Сергей подбежал.
...Борис Степанович лежал, небрежно прикрытый больничным халатом. К его руке тянулась трубка капельницы. Завидев Сергея, он слегка приподнял свободную руку - дал понять, что узнал. Его темно-багровое лицо было неестественно распухшим, вздулись даже веки. Борис Степанович вдруг застонал, сжался, изо рта на халат вылилась черная струйка.
- Папа...
- У него зубы свои? - спросила медсестра, посмотрев на электронные приборы за кроватью.
- Что?.. Ах, да, у него съемный верхний мост.
- Скажи ему, чтобы раскрыл рот.
- Папа, они должны снять твой мост, - сказал Сергей спокойно. Настолько спокойно, что даже сам этому удивился.
Медсестра ловко сняла и уложила в целлофановый пакетик зубной мост:
- Хорошо, что его вовремя доставили. Если бы на час-полтора позже...
- Да-да, я понимаю.
- У вашего отца небольшие шумы в сердце. Эмфизема. Сердце увеличено. У него есть медстраховка? Распишитесь, что вы согласны на операцию. В случае, если результат будет неблагоприятным, госпиталь ответственности не несет.
Сергей расписывался, пытаясь понять смысл услышанного. Эмфизема. Шумы в сердце. Госпиталь ответственности не несет. Как же так?..
- Мамочка родная... - прошептал Борис Степанович, напрягся и, захрипев, снова выплеснул изо рта густую черную жижу.
Сергей вытер салфеткой отцу подбородок и отошел. Хорошо, что рядом оказался стул, иначе - упал бы.
- Парень, с тобой все о`кей? - спросила его проходившая мимо медсестра.
- Да, - Сергей отклонился на спинку стула. Вытер пот со лба...
- Борис Сухоцкий? - подошедший хирург бросил короткий взгляд на больного, быстро посмотрел на рентгеновские снимки и отдал распоряжение. Два санитара, отщелкнув рычажки, покатили кровать по коридору. Сергей шел рядом.
- Папа, потерпи.
- А-а...
- Быстрее, - распорядился хирург.
Они уже почти бежали.
- Серега, зарежут меня сейчас, - неожиданно произнес Борис Степанович. В его голосе прозвучала странная насмешливая нотка.
Остановились у открытых дверей - операционная. Санитар сделал Сергею знак рукой - дальше нельзя. Нажал кнопку в стене, и автоматические двери закрылись.
.................................................................................................................
Пустая комната ожидания. Ряд кресел вдоль стен, электрокофеварка на тумбочке. Сергей налил кофе в бумажный стаканчик. Все случившееся слабо укладывалось в его сознании. Неужели это и есть та перемена, которую он смутно предчувствовал в последнее время? Допускал многое: уволят с работы или, скажем, родится ребенок. Все что угодно. Родители в этот список не входили.
Жизнь родителей все меньше пересекалась с его жизнью. Первое время по приезде в Америку они виделись довольно часто. Тогда Нью-Йорк еще казался городом, населенным тенями, и родители оставались в нем, пожалуй, единственными реальными лицами. Но постепенно жизнь налаживалась, устраивалась, и по мере этого родители удалялись от Сергея.
К тому, что отец состарится, Сергей не был готов. Говоря начистоту, он почему-то был уверен, что жизнь отца оборвется в один миг. Отец не будет жаловаться, болеть, ходить по врачам и медленно угасать. Старость и дряхлость не коснутся его своими когтями. Он не станет седым сутулым дедулькой, неуверенно ступающим на тощих ногах. И руки его - крепкие руки мужика, никогда по-стариковски не задрожат. Отец останется сильным и здоровым. И не поредеет копна его темно-русых волос. И в один момент Кто-то в Небе оборвет нить его жизни. Рванет - и все. Но это, Сергей был уверен, произойдет не скоро, а когда-нибудь потом, через много лет.
...Лет пятнадцать назад случилось, что отец упал. В обычный будний день. Шел в ванную бриться и упал. Лежал посреди комнаты и стонал. Приехала "скорая", сделали укол. Отпустило. Врачи предположили - сердечный спазм, посоветовали поехать в больницу, провериться. Борис Степанович отказался. "Вызвали на тот свет проводку починить", - пошутил он, лежа в кровати. Мать помчалась в аптеку за лекарствами. А Сергей вышел на балкон и долго смотрел, как в саду облетают яблони, из подъезда выходят соседи, по крыше сарая кот подкрадывается к голубям. Впервые он тогда ощутил, что в жизни существует нечто темное, и к этой темноте в равной степени причастны все - и отец с матерью, и соседи, и даже он, Сергей...
В комнате ожидания появилась женщина средних лет.
- Из ваших тоже кто-то на операции? - спросила она.
- Да, отец. А у вас?
- У мужа камень из почки пошел. Бедный, он так кричал. Говорила же ему - давай купим медстраховку. Не захотел. Теперь страшно представить, какой счет нам выставит этот госпиталь.
Она включила телевизор - транслировали бейсбольный матч.
- Надеюсь, "Янкис" сегодня выиграют, - утерев слезинку, женщина слабо улыбнулась.
А Сергей, достав сигарету, вышел в коридор. Капли дождя покрывали стекла. На улице сейчас холодно и мерзко.
Сергей не любил отца. Когда и почему произошел этот разрыв? Быть может, все началось с того давнего серьезного разлада у родителей. ...Борис Степанович стал возвращаться домой слишком поздно, с женой почти не разговаривал. Поначалу Людмила Григорьевна терпела, пытаясь скрыть обиду и ревность, но после того, как муж заявился глубокой ночью, не выдержала. Десятилетний Сережа стоял за дверью (сердце его разрывалось от горя) и слушал, как родители говорили о "другой женщине", о разводе, о том, с кем останется ребенок. После этого в семье что-то изменилось. Родители не развелись. Но мать вспыхивала по любому поводу, чуть что - в слезы, окружила сына болезненной опекой. А отец запил горькую. Возвращался домой с работы, угрюмый и озлобленный, ничего не ел, подолгу стоял у окна. Однажды, когда жена чем-то возмутилась, схватил ее за плечо и вытолкнул из комнаты. В ту минуту Сергей возненавидел отца. По-взрослому. Перестал с ним разговаривать, тихонько плакал по ночам. Отец тоже переживал - Сергей это видел. Сколько длился этот ад? Месяц? Год? Вечность? Но пришла весна. И был день рождения, и "Киевский" торт, и вечер за одним столом. Отец поставил пластинку, пригласил маму на танец. Как ярко горела люстра в тот вечер!..
Сергей скомкал в кулаке и бросил в урну пустую сигаретную пачку. Третий час ночи. Безлюдная комната ожидания. Быть может, хирург просто забыл выйти и сказать, что операция благополучно закончилась?..
5
- Серж, ты оказался прав, - вполголоса сказал Cтефано. - Она согласна.
- Кто?
- Маша из секс-шопа. По твоему совету, я разжег ее воображение. Она согласна за двести баксов. Конечно, дороговато, но, поверь, она этих денег стоит.
- Слушай, а ты с резиновыми куклами не пробовал?