В дежурке охраны Минздрава пахло дешевым табаком, пылью и чем-то кислым - возможно, мечтами, которые здесь окончательно и прокисли. Яйцеслав Самогонов, старший смены с лицом заплывшего барсука, загораживал собой единственную лампочку, висящую на проволоке, и тыкал кривым пальцем в эскиз Васнецова.
- Ну что за цены, а? - его голос напоминал скрип несмазанных качелей. - За картинку с селезнем - две пачки яиц и сало - это же царский подарок!
Васнецов, не отрываясь от рисунка, где Яйцеслав изображался в виде жадного хорька, доедающего последний кусок колбасы, ответил:
- Четыре тысячи семьсот восемнадцать. Ровно столько стоит моя смена. Или ваше уважение.
В углу, заваленном пустыми бутылками от "Калужского бренди", захихикал Казимир Бобров. Его недавнее повышение из парковщиков в младшего помощника старшего смены вскружило ему голову сильнее, чем вчерашний портвейн.
- О-о, наш художник возомнил себя Айвазовским! - просипел он, шаркая грязными ботинками по полу. - Да за такие деньги он должен нарисовать тебя, Яйцеслав, верхом на этом селезне!
Его пальцы уже лихорадочно черкали в потрепанной тетрадке:
"Васнецов рисует птиц,
Будто сам он птицелов.
Но зачем нам этот цирк,
Ведь художник без мозгов!"
Тем временем у ворот разыгрывалась настоящая драма. Охранник Насвай, получивший свое прозвище не просто так, откинулся в будке, словно убитый. Его рот был приоткрыт, а на губе болтался странный зеленоватый комок - возможно, тот самый "насвай", а может, просто кусочек его души, окончательно отчаявшейся.
Машина директора Лазолванова простояла у ворот ровно семь минут - ровно столько, сколько нужно, чтобы директор, человек с лицом мокрой таксы и темпераментом раскаленной сковороды, окончательно вскипел.
Он ворвался через второй подъезд, где в это время Бобров, размахивая руками, доказывал Васнецову, что "искусство должно быть доступно народу".
- Народ, - процедил художник, - это не ты с твоими пасквилями.
- А ты кто такой?! - взвизгнул Казимир.
- Художник. А ты - бывший парковщик.
Лазолванов, проходя мимо, на секунду замер. Ему показалось, что он случайно зашел не в Минздрав, а в дешевый провинциальный театр, где ставят пьесу под названием "Идиоты".
В дежурке его ждала картина, достойная кисти самого Васнецова: Яйцеслав, потный и перепуганный, пытался прикрыть собой бухгалтерскую книгу, где рядом с графой "Калужский бренди" красовалась пометка: "На подарок проверяющим".
- Самогонов! - заревел Лазолванов так, что со стены упал портрет Боброва с альтом. - Вы что тут совсем ох.., что за тут цирк устроили?!
Разнос длился ровно столько, сколько нужно, чтобы Яйцеслав поседел, а Бобров успел сочинить новый шедевр:
"Лазолванов важен, строг,
Ходит важным петухом.
Но в работе у него -
Вонь да грязь со всех сторон!"
Яйцеслав, спасая шкуру, помчался к воротам, где Насвай все еще спал сном невинного младенца. Его вынесли вместе с будкой - она пригодится на даче.
А на ворота посадили Боброва.
Теперь он сидел там, злой и голодный, строча пасквили на всех подряд. Васнецов, проходя мимо, бросил:
- Что селезня рисуешь за кусок сала?
- Чтоб ты сгорел! - прошипел Казимир.
Но художник уже уходил, оставляя за собой след творческого хаоса - смешного, нелепого и до боли знакомого.
А на стене дежурки висел портрет Боброва с альтом. И, кажется, даже он ухмылялся.
P.S. Лазолванов так и не заметил, что бухгалтерская книга была переплетена в обложку от "Мудрых мыслей". А зря - там были отличные советы.