Сквозь сетку послушного сака подрагивал от упрямого летнего ветра овал розовеющего неба. Процеженное от облаков, оно игриво подмигивало шустрому пареньку в развязанных ботинках и подбрасывало к сачку очаровательных пленниц. Мальчик уже предвкушал вечерний восторг от соприкосновения с красотой наедине. Его коллекция пополнится прекрасной Vanessa io, любовницей восторженного поэта, названной полушепотом: павлиний глаз. Немов завороженно наблюдал за ее плавным полетом, слушая хлопанье крыльев, как музыку Бетховена, которую так горячо любил. Пестрые пятнышки на крыльях ласкали спустившийся с чердака ветер, и можно было следить за их невинной игрой наперегонки до бесконечности, упругой, как не пойманный растерянным ловцом мяч. Когда очередная, слегка хрустящая сахаром на зубах страница заката захлопнется, тогда на ее место вернется начертанный уверенной рукой летописца рассвет, и танцовщица сложит крылья. Мимолетность последнего танца послужит слабым оправданием, убивающим вину. Мальчишка зажмурился, резко рванул сачок на себя, а затем, ловким движением, накинул сетку на жертву - и открыл глаза, сначала один, потом второй, как бы опасаясь, что упустил. Но вот бабочка, еще минуту назад не подозревая подвоха, яростно забилась, но больше не могла танцевать, сетка легла на обод и закрыла выход.
-Ты прекрасна, - тихо, на вдохе, произнес очарованный мальчик. Теперь, когда она принадлежала только ему, то уже не казалась столь притягательной, как на воле, хотя все еще не утратила таинственную прелесть для охотника-коллекционера; бабочка должна была заснуть рядом с другими невольницами, которые тоже любили танцевать, вот только не сумели сбежать от убийцы красоты. Немов сдавил пальцами трепыхающееся тельце, и сердце перестало биться, сражаться за повторение несправедливо оборванной жизни. На уголках губ дрожала улыбка, мальчик поежился, только сейчас поняв, что замерз и на улице совсем не так тепло, как тогда, когда он, разгоряченный азартом, гонялся за павлиньим глазом. Смеркалось; доброе бородатое лицо смеющегося морщинками в уголках глаз неба вдруг почернело. Немов прижал к груди сачок с бабочкой и оглянулся: слепая дрожь пробежала по коже, фальцетом уверяя, что вовсе не от страха, а от пронизывающего холода. Мальчик уже и сам не верил собственному наносному спокойствию, и где-то под ребрами защипала болезненная мысль. Увлекшись ловлей, Немов потерял пространственную ориентацию и оказался на каком-то пугающе тихом уголке мрачнеющего вместе с подступающей ночью леса. Зрачки сузились, а ресницы отчаянно забились бабочками в сачке, безмолвно прося о помощи; шершавый комок, вставший посредине горла, защекотал голос, мешая звукам выкарабкиваться из темницы.
- Смертны-ы-ый, - раскатистое эхо и звонкий хлопок ладоней. Немову всегда казалось, что это звук страха, поэтому он избегал аплодисментов в душных зрительных залах. Мальчик повернулся на пятках, одновременно желая и боясь увидеть кого-нибудь похожего на человека, - и застыл, выкатив глаза от изумления. Прямо перед ним стояла девушка в длинном зеленом платье с шелестящей расклешенной юбкой, на ее светло-русых локонах порхали сотни бабочек-махаонов, перескакивая с плеч на полусогнутые руки. Она поправляла длинные распущенные волосы и с улыбкой грозила пальцем баловницам. На какое-то мгновение Немов забыл, что заблудился, и ощутил прилив страстной жадности, бросившейся горячими багровыми пятнами в лицо. Сачок с погубленным павлиньим глазом упал из ослабевших рук; сглатывая от напряжения, мальчик медленно приближался к девушке с острым кончиком носа и нахмуренными рыжими бровями. Казалось, она не была настроена по отношению к нему так же дружелюбно, как к своим наперсницам, а те немного враждебно летали вокруг хозяйки, точно приготавливаясь защищать. Лесной гость, занесенный в эти края волею судьбы, вовсе не собирался нападать, а только не мог оторвать взгляд от узора на шумных крыльях.
Девушка развела руки в стороны и слегка взмахнула, точно собиралась подняться в воздух, подобно маленьким подругам; от этого движения бабочки разлетелись по освещенной луной поляне и вмиг заснули в смиренных объятиях колокольчиков и васильков. Повелительница махаонов наклонилась, подняла сачок и, закусив губу, укоризненно покачала головой. Широкие рукава скрыли дрожь подушечек пальцев на левой руке, которую она поспешно спрятала за сачком.
- Наступит момент, когда ты сам окажешься на ее месте, - шартрезовые глаза, как у разъяренной кошки, готовящейся к прыжку,сузились. Немов невольно отпрянул, не раскрыв страшное значение этих твердых, каменных слов.
- Кто ты? - только и выдавил он, предпочитая все же держаться на безопасном расстоянии.
Девушка отложила сачок и сцепила пальцы домиком, несколько высокомерно подняв подбородок.
- Ты не заслужил права задавать такие вопросы. - с выпрямленной спиной она казалась царицей этого леса, и Немов понял только, что с ней лучше не спорить.
- Но что я сделал не так? - решился все же узнать он, блуждая глазами в поисках сачка.
-Ты... - она выдохнула, ноздри устрашающе раздувались, - до сих пор не знаешь, что красота увядает, когда ее стараешься удержать. Красота рождена быть свободной, и за твое преступление ты должен понести наказание.
- Но ведь... - он опустил голову и слабым, неуверенным голосом продолжил, - я не убийца, я хранитель, коллекционер.
- Они тоже хотят жить, пусть эта жизнь не такая вечная, как у иного человека! -девушка почти кричала, ее глаза блестели. - А ты просто задушил ее своими гигантскими пальцами!
Немов не знал, что ответить, он никогда не задумывался, что жизнь бабочки сравнима с жизнью кого-то из себе подобных.
- Сейчас же уходи из моего леса, - услышав жалкое молчание, проговорила девушка уже тихо и как будто спокойно.
- Хорошо. Вот только я не знаю дороги... - он не успел договорить, тысячи бабочек закружили перед его широко распахнутыми глазами, и мальчишка будто потерял сознание на безвременный промежуток; наконец, он увидел знакомое окно, в котором все еще горел тревожный свет. Красные пятна на крылышках, напоминающие глаза-бусинки, опустились на слабые тельца захворавших звезд, вмиг вылечив и наделив бодрым мерцанием. Немов проверил сачок: павлиний глаз, некрасиво обмякший, с поврежденным крылом, уже совсем не радовал озябшего охотника. Втянув голову в плечи, он с виноватым видом постучал в дверь...
***
- Пожалуйста, выпустите меня! - Немо растерянно водил руками по пахнущему хлоркой полу; над головой кружились в непредсказуемом вальсе увесистые вопросительные знаки, и чьи-то заботливые руки пытались привести в чувства его кривляющиеся в судорогах плечи.
-Я тебе разрешаю уйти, Немо, - отчеканил каждое слово знакомый строгий голос. Юноша с благодарностью открыл было рот, но слова задержались на воротнике не высказанной вслух мысли. Лама Ринпоче крепко держал посиневшие от застывшей боли запястья ученика; Немо невольно смутился под внимательным, как будто процеживающим жертву через невидимое сито взглядом и опустил голову. Учитель в длинной шафрановой кашае с узким вытянутым лицом и какими-то особенными, начиненными печальной мудростью глазами, вызывал у юноши уважение и почтительный страх. Он встал на колени и, склонившись, поблагодарил.
- Я вам очень признателен, великий лама.
Лама не ответил, сохранив безукоризненное спокойствие на лице, только как будто о чем-то задумался, быстро коснувшись указательным пальцем кончика длинного прямого носа. Все перевели взгляд с Немо на Ринпоче и терпеливо ждали разрушения смертельно опасной для непостоянного человека тишины. Юноша усматривал в ней некий не постигнутый еще, но уже интуитивно ощутимый торжественный смысл; лама казался обычно строптивому и вечно недовольному ученику, не любившему подчиняться надуманным правилам, почти божеством, и Немо никогда не позволил бы себе вступить с ним в словесный поединок, как с тренером по тхэквондо. Его слепота для юноши заслоняла собой исключительный талант, а потому подрывала авторитет.
- Немо, - вдруг блуждающий взгляд учителя вновь остановился на высоком красивом мальчике с взлохмаченными белоснежными кудрями. - Ты не продвигаешься в искусстве медитации. Твой ум перегружен будничной шелухой. Освободи его - и тогда тебе откроются высшие смыслы.
- Простите, учитель, - на бледной коже выступили предательские пятна. - Та девушка в длинном зеленом платье... Повелительница чешуекрылых... Она как будто мешает мне, не хочет, чтобы я узнал продолжение, - его голос дрогнул, левая рука скользнула по вспотевшей шее.
Учитель поднял ладонь вверх - жест означал, что с этой минуты право говорить переходит к нему, а остальные должны смиренно принять молчание, пока не получат разрешения произносить вновь.
- На сегодня прервем медитацию. Слушайте, что я вам скажу теперь и не забывайте пропускать через себя каждую паузу, потому что всякий из вас - фильтр.
Слушатели обняли колени руками и посадили на Олимп сосредоточенных кистей прирученную тишину.
- Все, что вам кажется реальным, не существует за пределами вашего сознания, оно одно только достойно именоваться истиной, прочее - вода, иллюзия. Вы спросите почему, ведь можно прикасаться к щеке другого человека и ощущать тепло, расчесывать волосы и вскрикивать от случайной боли, обращать преисполненный надежд взор ввысь и не совладать с биением дикого сердца. И я отвечу, что это тоже только сознание, все ваши чувства - не они владеют вами, а вы можете тасовать их как колоду карт. Все, что вы видите перед собой, умеет принимать самые разнообразные и причудливые формы, но единственное возможное лицо есть ничто. Каким бы высоким уровнем математических способностей вы ни владели, вам никогда не удастся высчитать коэффициент истины. Каждая тщетная попытка - преумножение страданий, - лама Ринпоче коснулся рта -значит, он сказал все.
Виктория - круглолицая румяная девушка с всегда идеальным ровным пробором и двумя толстыми пшеничного цвета косами - подняла руку.
- Учитель, но разве сам факт нашего существования не истина?
Лама Ринпоче спрятал руки за спину, на лице отобразилось слабое подобие улыбки.
- А у тебя есть доказательства? - вопросом на вопрос ответил учитель и немигающим взглядом человека с железным характером тотчас же поверг девушку в смущенный ступор.
- Благородная истина Дукха, которую произнес Будда первой, означает, что каждый из нас раб порока - неведения, и потому мы привыкли видеть все, но забывать про себя, -заученно произнес Немо, надеясь на похвалу учителя, но тот даже не поднял бровь, сделав вид, что вообще ничего не услышал, а неожиданный звук - чихание простуженного рыжего кота, задумчиво скользящего по широкому подоконнику.
Немо наверняка почувствовал бы себя абсолютно униженным, но его нарастающие размышления прервал шумный раскат озверевшего грома, и яркая молния лисой бросилась в зазвеневшее стекло. Молчаливая девушка в джинсовой куртке с вечно отрешенным видом и опущенными уголками губ не удержала равновесия и рухнула на спину, сильно стукнувшись головой. Пуговица с рукава грохочущим колесом Сансары прокатилась по скользкому линолеуму, а ее хозяйка начала бить себя руками по лицу. Нечеловеческий стон вырывался из нутра вовне, колотя прикидывающийся реальностью фантом как боксерскую грушу; девушка что-то видела, но не могла показать остальным, потому что обнажать изнаночную сторону собственного сознания для других не умеют даже ламы. Немо кинулся к однокласснице, которую, кажется, звали Роксана; да ведь именно она и предлагала ему руку помощи на занятии по тхэквондо. Виктория завизжала от неожиданности и закрыла глаза ладонями. Учитель возвышался над ученицей, бьющейся в нервной лихорадке, и ждал, когда она придет в себя: из идеального мира посторонний вернуть не может, а только сам человек, охваченный пароксизмом озарения... если захочет.
Когда Немо прикоснулся к Роксане, поднялся устрашающий крик, лицо девушки исказила гримаса ненависти; никто никогда не видел, чтобы так изогнулась, сморщилась каждая черта, и оскалившиеся зубы напоминали клыки хищника, готовящегося к нападению.
- Отойди, - послышался немного знакомый, но все же как будто чужой голос. Немо не сдвинулся с места, он пытался приподнять девушку, но та наносила ему одну пощечину за другой.
Тогда обладатель нераспознанного голоса резко схватил Немо за плечи и оттолкнул от Роксаны. Как только тот оказался на безопасном расстоянии, девушка успокоилась, черты лица разгладились, руки обессиленно упали на грудь.
- Она ненавидит тебя, - с невозмутимым выражением вынес приговор тот самый мальчишка-байкер, у которого до сих пор не было имени. Немо сжал губы; новый ученик, второй раз выставляющий его не в лучшем виде, вызывал раздражение и напрашивался на удар. Но вместо этого юноша только откашлялся и протянул противнику руку ладонью вниз.
- Кажется, мы с тобой уже встречались, вот только до сих пор не познакомились, - Немо широко улыбнулся.
- В этом нет необходимости, - с почти зеркальной улыбкой ответил мальчик без имени и обхватил протянутую руку за запястье сверху; Немо проворно высвободился, сощуренные глаза опасно блеснули.
Роксана пожаловалась на сильную боль в затылке и ушла отдыхать в комнату, учитель, заметно помрачнев, отпустил учеников.
- Сегодняшнее занятие окончено. Перекусите и наберитесь сил, - четко очерченным треугольником проявилась, как фигура незнакомца на фотопленке, надбровная складка.
***
В объятиях этой гигантской Вселенной ты, человек, чувствуешь себя муравьем с охлажденным работой умом или, в лучшем случае, мотыльком - бесполезным и прозрачным. Да, таким же, как только что очищенное от пыли зеркало, умеющее отражать и при дополнительном усилии быть отраженным, - и это, в сущности, все. Как у тебя есть тело и какая-никакая, но все же душа, так и у Вселенной: только она сама по себе уже душа, а ты та плоть, которая в конечном счете распадется на мельчайшие частицы забвения. Директор, облокотившись на перила, ощущал, как живой ветер бродит в его растрепанных волосах, а когда разыграется, как ребенок, то и вовсе сбивает с ног. Нужно крепко держаться, чтобы остаться на месте и самонадеянным Икаром не взлететь к раскаленному шару. Мокрый воздух щекотал уязвимые ноздри; директор, наблюдавший за исходом очередного дня, стоял на балконе в легком халате; отвернувшись, он несколько раз чихнул, и слабый запах сирени ответил ему эхом. Стук в дверь заставил его вздрогнуть, он обернулся, закрыв собой завершающуюся hic et nunc картину бесноватого старика-вечера, заболевшего остеохондрозом от тяжести сменяющих друг друга гроз.
- Почему ты еще здесь? - директор нахмурился, увидев мальчика без имени. - Твой мотоцикл в полном порядке.
Байкер поёжился. - Зябко как... И вообще мне решительно некуда пойти. Если честно, я даже не знаю, откуда пришел.
Директор вскинул бровь.
- Значит, ты хочешь остаться здесь?
Мальчик отвел взгляд и принялся вытягивать рукава свитера.
- Просто я... я должен кое в чем разобраться, прежде чем уйти.
-Ты не можешь здесь оставаться, если только... - директор помедлил, переведя внимание за залетевшего в комнату шмеля, с довольным жужжанием выписывающим немыслимые пируэты.
- Если только что? - нетерпеливо переспросил байкер, облизывая губы.
Учитель строго посмотрел на него.
- Можешь остаться, если вспомнишь свое настоящее имя.
Шмель закружил над головой мальчика, и тот отчаянно замахал руками.
- А теперь уходи, - директор открыл тяжелую дверь.
- Мне снился сон... Не сон даже, а как бы откровение... Как будто я сражался с волчицей. У нее были такие клыки и она... она умела говорить. Сегодня во время медитации я увидел ее снова. Она смотрит на меня, наклоняется к уху и обещает назвать мое имя, но... но никогда не успевает. Что это значит, директор? Вы ведь должны знать? - в волнении он схватил руку внимательного слушателя и затряс ею в воздухе. Неловкие аритмичные движения напоминали надоедливый танец шмеля.
- Так ждешь моего ответа? - директор усмехнулся, выхватил руку и скрестил с другой, как бы закрывшись в доме на обочине глухого леса, чтобы соседи не мешали спокойно спать по ночам.
- Единственное, что я могу тебе ответить: слушай волчицу, как свое сердце, - он сделал жест, намекающий на то, что гостю пора удалиться.
- Но директор... - начал было мальчик без имени (и начало вышло даже немного жалобным).
- Друг, - перебил его собеседник, - для всех моих учеников я друг, и только так прошу ко мне обращаться. Ты ведь вступаешь в ряды учеников, не так ли? Или я не вполне правильно тебя понял? - директор едва заметно подмигнул.
Мальчик покачал головой в знак согласия, но выступившая вперед нижняя губа -ход пешки, обреченной на съедение, - выдавала обиду не понятого взрослым ребенка.
Еще долго он не мог уснуть этой ночью - и вовсе не потому, что спать на дырявом матрасе под скрежет мышей неудобно и немного страшно, голодные мысли, царапающие бодрствующее сознание выносить многим тяжелее. К тому же он боялся (и одновременно того желал) увидеть склоняющуюся перед ним волчицу, почувствовать одурманивающий запах приторной липкой крови... Мальчик вскочил и подошел к окну. После грозы морщины на темно-сером лице неба, изрытом оспинами туч, разгладились. Как завороженный следил он за затерянными в кружевных облачках звездами, которые, лениво зевая, складывались в чудесные узоры, даже художник-гений не мог мечтать, что его воображение даст когда-нибудь такие же богатые дары, как эта свободная и счастливая в своем блаженном одиночестве природа.
Через полчаса, почти успокоенный, мальчишка дремал, свернувшись калачиком под тонкой простыней, и, к счастью (или все-таки, к сожалению), не видел снов.