I
А завтра мы пойдём на смену поутру.
Мне нравится дрожанье на ветру
Осенних листьев цвета кислых щей.
Алкоголизм пространства, времени, вещей.

Мне нравится Москва, как проститутка
В себя приемлет стыдный стон и жар -
В метро приезжих перемешивая жутко,
Нам улыбается в ночи, в кромешном свете фар

Своим апофеозом нищеты и блеска. В дар
Не принимая слез, не веря божеству,
Которое - Незнайка в Солнечной Системе:
Стоит в метро чтоб разобраться в его схеме

И пропускает бесконечно поезда,
Везущие в Нагатино, Перово...
И расстилается повсюду пустота,
Как ширь души товарища Кострова.

Здесь правит неподвластное уму,
Ничуть не измеримое аршином:
Тупой Герасим всё зовёт Муму
Во сне своём, немом и матерщинном.

Здесь летом падал прошлогодний снег,
Которого зимой не допроситься,
Здесь дыр бул щир, кто видел свет,
Здесь пал Икар обугленною птицей.

              II
Здесь я не понимаю ничего...
И как листва, не дождавшись ответа
На землю падает молчанье. Здесь
Я курю, отвернувшись. От ветра

Вращаются турбины и горят леса,
И теплопередача в норме,
Пока на всю здесь крутится попса
И наш с тобой роман. В открытой форме

Здесь добывают мёд и соль земли
Глумливые и глупые поэты,
Вовсю гудят в Коломенском шмели
И на подходе ноль-тринадцать лето.

С экрана передавшие приветы,
Нам машут все, кто не пошел в расход.
Здесь в вене перемешивает сны
Street-Бог. Летательный исход

Не предвещает замкнутость пространства.
По воле волн здесь радиопоток
Нам раздаёт слова сверх меры. И без шанса
Здесь мы лежим и смотрим в потолок.

Пусть катится из глаз изменчивость воды
И разговоры не на жизнь - на время. О погоде
И о танцах. В ритме неизбежной суеты
Я крашу рот и одеваюсь по последней моде.

И ты, мой спутник, "SPUTNIK V PECTOPAH",
Не чуешь фальши в приторных объятьях ночи
И алкогольных снов про голубой туман
И золотых тельцов и рыбок... Между прочим,

На бороде остатки квашеной капусты,
А на душе - как после смерти, - так же пусто
(Как в том колодце, видящем светила,
Где ни воды, ни жаб, ни воротила).

                III
Хоть водку пей с чумным славянофилом,
Хоть разговаривай с собою на фарси,-
Ты никуда далече не уедешь.
На квёлом неподвижии Руси

Валится снег, как скомканные письма
Туда, наверх, где выбыл адресат.
И время снулое пытается отъехать
Шагами мелкими вперед, вперед. Назад

Живём, в трубу: вот - Бог, а вот - сапог,
Вот - заросли, обочины и жизни,
Вот шевелится министерский рот -
Нечистое исподнее отчизны

Прикроет пара громких фраз.
Вот искра светит в темном маетном подворье,
Вот майский жук в коробочке в ночи,
Вот Марь Ивановна в анфас

И крестный ход в начале пыльного апреля,
Среди ментовских жен и богомольных баб.
Через орду слепых и никому не веря
Я ухожу насквозь.  Здесь всякий, кто не раб,

Тот - узник совести, потрепанной изрядно
На почве мелких бытовых измен.
Здесь ржавая машина времени всеядна
И всебезразлична. Ветер перемен

Сдувает челки, крутит по асфальту мусор
И высекает рябь из непросохших луж,
И отмечает жирным крестиком, как плюсом,
В своём досье с запасом мертвых душ.

               IV
Вот нищие ползут в трубе метро,
Красотка едет на авто в солярий,
И сумасшедший на районе все поёт.
Не уменьшая громкости с годами

Стучит в виски очередной апрель:
Я волком выгрыз бы себя из этой жизни
(Растущий ландыш напитает прель) -
Но я наглее становлюсь, она - капризней.
                          
Все образуется (желательно - само),
Настроится на нужный лад и форму,
И выйдет так, что выйдет ничего
Из ничего, ничто в ничто продёрнув,

Как шнурок. В удавочной петле
Автомобильных пробок и надежды
Вздыхает город, но не обо мне,
А об изменах времени. Как прежде

Снуют авто, играют блики на стене
Продмагазина, с левой стороны,
И спорит группа юных наци во дворе
Об улучшеньи имиджа страны.

Таджик, меж тем, лопатой снег сгребает.
Пенсионер сидит на лавке,
Подстелив картон. И вдалеке собака лает
Своим друзьям - и вторят шавки.

                V
Вот - курица, Иван, а вот - медведь,
Вот - ими порожденное яичко:
Оттуда вылезла Вселенная и, впредь,
Распространяется повсюду гармонично.

Вот жалкие попытки не расстаться
С остатками ума: на голубом глазу
Мы обсуждаем вещи Кьеркегора,
Подогревая гречку на газу.

Вот женщин русских суета суёт
(В их вечной смеси святости и блядства)
В таксомотор. И я хватаюсь за живот
И плачу, чтоб не рассмеяться

В лицо тому, кто все это придумал,
В лицо тому, кто всё это создал,
Отстав за кадром в этом шоу-руме.
И в небе зарождается весна.

Я слышу фразы (между ними
День сигаретой крепкой затянулся):
"Жизнь - это то, что бывает с другими",
Или "Акела промахнулся".

               VI
На телефоне - "Jingle bells",
Как "Jingle bells" на телефоне,
И ты рисуешь мой портрет.
Но на каком убогом фоне

Роятся мысли после выхода из сна...
Я пальцем сделаю вам дырочки на небе -
Оттуда смотрит оголтелая весна.
И воздаются упования о хлебе -

Насущном зрелище на час.
(Мне кажется, когда мы отвернёмся,
Никто уже не вспоминает нас.)
Но то - пустое, как стакан. Вернёмся

Утром  и пойдем на смену.
Допьём вино, договорим то-сё.
Мы завершим свой день, не слишком много сделав.
И повторится снова всё.

И повторится снова всё.
И повторится снова всё.
И повторится снова всё.
И повторится снова всё.

             VII
И надзирающая бездна,
Задумавшись о мелких червяках,
Становится опять к нам столь любезна,
Из червячонка сделав мотылька

На жалкий миг, на месяц или сутки,
Для невысокого полета над землей
И над базарной площадью, где куры, утки,
И над скептически настроенной козой,

Жующей Вечность. С одного конца
В другой конец беспечно вкривь и вкось летая,
Он видит цель в своём стремленьи к свету.
О краткосрочности мгновения не зная,

Мы все пока что здесь в гостях,
Хоть чувствуем себя как дома,
Разучивая танцы на костях,
Опровергая опусы Генона,

Не веря в то, что дубликат се есть,
Плюя с высокой вышки табурета
На повторяемость вращения всего,
На центрифугу осени и лета,

На циклодольные тягучие приходы
За поколением одним - других совсем людей
(Что оставляют по себе таких же
Ничем не отличившихся и пухленьких детей

И их детей, и прочих их потомков).
Я говорю, пусть будет громко,
Бессмысленно пусть, хватая воздух ртом:
Пусть ничего не будет. Никому, ни за что.

Пусть будет бескрайне, и пусть уже не для нас,
Пусть будет как завещали нам Гегель и Маркс:
История повторяется в первый раз
Как трагедия, а во второй раз - как фарс.

              VIII
Как трагифарс с унылой Коломбиной
И желчным алкоголиком Пьеро,
Что вечно ищет veritas in vino
И кроме ангелов не слышит никого.

Здесь курят "Яву" золотые львы,
Обмахиваясь пальмовою веткой,
В пожеванном кино, на стыке "мы" и "вы"...
Все вышли из шинели. Каждой клеткой

Предощущая будущий побег,
Мы замираем, слыша "Wind Of Changes",
И сваливаем в кучи серый снег.
Испытывая прочность или нежность,

Мы давимся экспромтами навзрыд
Под завывания эстонского панк-рока,
Но смысл повествования бежит
Назад, как пыльная грунтовая дорога

Из-под колес. С небесной колесницы
Сходит старый Зевс. И папироса
В его руке уже дымится,
La sigaretta russa, e puzzosa.

Мы, темные, как обувь из Сибири,
Проваливаем в этот тусклый сон,
Где нам желают новых встреч в эфире,
Где стройно марширует Мендельсон,

Отматывая срок в анабеозе
И полудреме офисного дня.
Здесь набивают очертанья розы
Шипами на руке. Здесь имени меня -

Театр яда и кино теней,
Давно проживших свою смерть за кадром.
Здесь смыла Б.Виана "Пена дней",
И танец идентичен здесь с макабром.

              IХ
Здесь на ковре распяли Иисуса,
Подвесив над засаленным диваном
В империи не зла, а, лишь, без вкуса
Живущего и смысла бонвивана.

Свиное царство... И "куриный бог"
На тоненьком шнурке вокруг запястья.
Придуманная строчка валит с ног,
Как доза алхимического счастья,

Как приступ удушающей свободы,
(И как способность раствориться в ней,
Чтоб прожевав резиновые годы,
Утопнуть в тихой резиденции чертей,

Поросшей ряской, где-нибудь в июне),
Как распоровший небо звук -
Взрыв на перроне или на трибуне
Аплодисментами ста тысяч рук,
                                                                                
Как призрак опера в зеленом коридоре,
Как грозовые майские огни,
Как надпись по-английски на заборе,
О том, что во Вселенной мы одни

В косоугольном эпицентре мира,
В поселке Мурмаши и в Петушках,
Где нас покажут на канале Аль Джазира.
Пока на суше не наступит швах,

Повсюду ценятся лишь пафос и сатира,
Да ветхая надежда в вещмешках.
(Здесь, без присущей ей душевной шири,
Жена Кострова испускает: "Ах...").

               Х
Здесь скручена в бараний рог дорога
И предсказуем контингент в купе.
Здесь я не уклоняюсь от налога,
Который, впрочем, безразличен мне:

Налог на лёгкость и на бесполезность
Периодов цветения, распада...
Здесь небо из себя выводит нежность
С синевой. Но мне её не надо.

Здесь в красной майке "Made in СССР"
Нетрезвый гегемон бредёт за пивом,
Здесь крестит рот, зевая, старовер,
И депутаты празднословят. Прихотливо

Здесь причитают с ночи до утра
Священное бытописанье клерки.
Здесь за субботой следует среда,
Здесь сняты фильмы, флаги, бабы, мерки.

Здесь Разин утопил свою княжну,
Здесь Диогена засмолили в бочку,
Соринка здесь приравнена к бревну,
Здесь имярек глядит в радиоточку,

Здесь холод обнимает изнутри,
Здесь снег воняет поездами,
Здесь бездорожье множится на три
У камня с надписью, что это всё не с нами.

Здесь гром в наушниках мне слышен,
Как грохот от свалившейся стремянки,
И ради рифмы или от одышки
Здесь тихо умирают панки.

               ХI
Здесь предначертан наперед весь путь.
Эскизом худощавого подростка
Срисована судьба, и я ничуть,
Ничуть не удивляюсь. Как всё просто -

Простор открыт и лампочки горят:
Здесь вышивают крестиком Ван Гога
(Который, даже дважды выпив яд,
Лишь подлечил свой сифилис немного).

Здесь будет бурелом и "Кировлес"
Истошно пахнуть прелой древесиной,
Здесь из опилок сварят спиртовой замес,
Здесь "всем стоять" дрожащею осиной.

Здесь столп огня и мелочёвка дней,
Здесь каменноугольные трофеи,
Которые нам светят. Всё темней
Здесь сумерки в умах. И неприступны феи.

Здесь нас везёт который круг
Не в меру тёмная лошадка
И на дыбы взмывает вдруг
В наклонной карусели, где всё шатко.

Здесь плавится закат и небосвод
Здесь отливается чугунный,
Тот, под которым в ночь уснёт
Весь мир, надменный и подлунный.

А утром гимн слагается опять,
Выходят тиражи печатных СМИ.
Я выхожу в восемь-ноль-пять
Чтобы успеть к восьми.


               ХII
Москва. Здесь покупается весь мир...
Для женщин-вамп экономического класса
Играет на большие денежки банкир,
Кассиру ночью тоже снится касса.

Здесь крутят фуэте, как балерины,
Водовороты дней, на свой манер.
Здесь отвратительны лиричные блондины,
Здесь болен головою Олоферн.

Здесь масса брудер входит в массу гетто,
В сухом остатке выдавая ноль.
Здесь в самое засушливое лето
Своя рубашка, как чужая роль:

От модных джинс до лагерных фуфаек
Линяют флаги и сменяются идеи,
Здесь бред кобылы сивой нескончаем,
И небо к вечеру становится синее.

Здесь без отрыва от контекста
Молчание слагает гимны дня.
Здесь время тянется, как дрожжевое тесто,
И всех переберёт. Но только не меня.

Здесь многим не чужды понятья,
В которых дышат как живут,
Здесь шелестит горох на платьях,
Здесь ломкий пряник, твёрдый кнут.

Здесь сила воли с силою неволи
Сливаются в тугой значок Инь-Ян.
Здесь воздух отчего-то болен,
И каждый, кто хоть чем-то пьян,

Тот развлекает себя пеньем.
На двух ногах здесь всяк несет свой груз,
И в мельтешении, то летнем,  то осеннем,
Здесь всё пройдёт. Транзитом. À la russ.