Аннотация: Этот рассказ из межавторского цикла "Вечные дети".
Глава "Письмо".
(из мемуаров "Долгий век")
Иногда я устраиваю себе вечера воспоминаний, когда терзаю своё старое сердце неудачами, событиями древними, многим неизвестными. День октябрьской революции для меня стал воспоминанием о моём хорошем друге, с которым нас свела тяга к знанию и величайший случай. Судьба его хорошо известна, хотя и переврана самым нелепым образом. Мы познакомились в 80-е годы, когда он ещё не возвысился. Я выступил меценатом, и дал бедному, но талантливому юноше те средства, в которых он нуждался в своём беге к правде. Долгие годы мы поддерживали нашу дружбу по переписке, он слишком высоко взлетел, и наши встречи могли привлечь ненужное внимание. Падение его было столь же жестоким, сколь и предсказуемым. Я предостерегал его от той шальной затеи, но он выбрал путь подвижничества, и мне оставалось только скрипеть зубами, глядя на этого Икара. Это последнее его письмо. Я никому не показывал до сих пор нашей переписки, и только желание очистить его память от наговоров заставляет меня предать его известности.
"Дорогой друг, знал бы ты, как мне осточертело это безвыходное положение. При мне отпускают грубые шуточки на французском, английском, немецком, а я должен изображать из себя собаку, которая понимает только настрой речи, но не смысл. Как мне хочется дать им отповедь. На латыни, по-древнегречески, по-старофранцузски... Обычно в такие моменты я стараюсь таращить глаза посильнее, и позволяю себе хихикать в бороду. Нет, конечно, они болтают при мне исключительно откровенно, и я извлекаю из этого немалую практическую пользу, но во мне не видят человека. Мужик - не человек. Сии персоны так увлечены дележом власти и денег, что не способны воспринимать человеком того, кто не принадлежит к их кругу.
Я отвечаю им тем, что устраиваю показуху. На потребу их низкому вкусу, на корм прессе и снующим фоторепортёрам, на потеху интеллигентствующим мещанам. Иногда я читаю особо скабрёзные истории, смеюсь. Совершенно очевидно, что не я их мишень, слишком я мелкая сошка. Но время, меня беспокоит время. К телефону просто боюсь подходить, мой секретарь отлично справляется с этой дрянной змеёй на моём столе, и я собираюсь с силами. Мне всегда легко давалась роль ухаря, но как же тяжко сейчас. Знаю, что та Книга всегда будет предметом наших разногласий. По моему мнению Мишель Нострадамус слишком тёмная фигура для нашей страны, чтобы от него шло спасение, я надеюсь на Него.
Религиозно-мистическое помешательство на родине и без того балансирует между откровенным лицемерием и безумием. Иногда мне кажется, что лицемерие и есть безумие, ведь хороший лицемер, стремящийся убедить других в какой-то лжи, должен поверить в неё сам, иначе он не будет убедителен. Не важно, что является корнем, сама роль налагает на человека самые строгие путы. Избавиться от них можно только одним способом - сойти с ума. Верить и не верить одновременно. Кажется, это называется шизофренией. И я боюсь того, что сам схожу с ума подобно им.
С тех пор, как я прочёл истинный смысл этих катренов, я утратил спокойствие. Точность изумительная для человека из XVI-го века, для того, кто не видел неумолимой поступи прогресса. Только мы с тобой знаем, что будет дальше. И это пугает меня невероятно. Я уже дважды терпел поражения, и сейчас последняя возможность отвратить кошмар грядущих лет.
Ужасная война, что зреет на Западе,
год спустя принесёт на крыльях чуму.
Столь смертоносную что никто
не сможет скрыться под маской.
Центурия 9, катрен 55.
Сколько слёз я пролил над этими строками, зная их суть. Ханжи, лицемеры, суеверные атеисты и жестокие либералы, они спасение от еврея не примут. От выкреста - тем более. Помнишь, лет десять назад очередной раз всплыли "Протоколы сионских мудрецов", эта чёрная клевета, предназначенная для полоумных, так ведь её до сих пор вытаскивают разные проходимцы. Хуже того, я сам видел, как её обсуждали в Думе! Кулуарно, конечно. От клеветы невозможно защититься, ведь она использует философский принцип невозможности доказательства отсутствия. Почему в основе юриспруденции и положена презумпция невиновности: почти невозможно доказать, что ты невиновен. Ты знаешь, мне самому пришлось доказывать это несколько раз. И каждый раз оставался "осадочек".
За любой клеветой всегда стоят деньги, всегда борьба за власть. Я защищаюсь аурой святого пополам с повадками юродивого. Но мне страшно, друг мой: если завтра я решусь на то дело, о котором мы столько лет спорим, поверят ли мне? Признают ли во мне человека, поверят ли этому человеку? Ломоносов написал единственное письмо, вмешавшись прямо, и как отреагировали на него? Император Павел I причислил его к вредным мыслителям. До того жестокого века, в который две опустошительнейшие войны изорвали тело нашей родины.
Небо из города нам дает предзнаменование,
ясными указаниями и неподвижными звездами,
что эпоха приближается к своему внезапному изменению,
ни к добру, ни к злу.
Центурия 3, катрен 46.
Межвременье в державе длится 27 лет.
Огонь небесный пал на дворец,
семь месяцев свет войны сверкал,
и мертвый народ от порчи ослаб.
Центурия 4, катрен 100.
Я определённо боюсь реакции "Самого", как он отнесётся к такому грядущему? Он сложный человек, непонятный. Сколько я не пытался сблизиться с ним лично, у меня не вышло. Иногда к моим советам прислушиваются, чаще же мнение моё игнорируют. Мы ввязались в опасную игру, и ради чего: Польши, Прибалтики? До этого начали играть с англосаксами в Азии, влезли большими деньгами в Иран. И сколько лет уже не можем настоящим образом замириться с японцами. Я не написал тебе, но в прошлый раз, составил подробную записку, советуя Ему бросить это гиблое дело, и спасать то, что ещё можно сохранить. Меня проигнорировали, едва не обозвали предателем. Зато саксы быстро взяли меня в оборот, очень наглая слежка была. Я не боюсь за себя, ты должен это понимать. За семью страшусь. Немного. Ощущаю себя ближе к Аврааму, которому Бог приказал убить сына Иакова.
На самом деле я боюсь только одного: что ко мне не прислушаются. Ты же знаешь, я пускался в самые разные фокусы. Увещевал, проповедовал, пытался действовать через жён этих упёртых индюков. Когда я достану Книгу, всё это станет невозможно, я буду вынужден сбросить маску, говорить прямо. Только это сдерживает меня от такой просьбы. Меня не пугает "Рассветное столетие" пред "Золотым Веком". Я видел, что будет позже, и это было прекрасно. Но только представь, чего мы сможем добиться, если положим конец вражде ещё до её начала? Города на Луне, Марсе, Венере. Не грядущий ужас, а новый рассвет без ночи. Санкт-Петербург - город белых ночей человечества.
Не могу же я высказать Ему прямо в лоб:
"Народ поднимается, защищаясь, изгонит этих прилипших законодателей, и покажется, что государство ослаблено из-за неопытности Рассветных, что Бог Творец решил выпустить Сатану из заточения преисподней. Прежние власти сделают такую отвратительную вражду, что ни красные, ни белые не будут властвовать, но у них будет отнято их могущество".
Красной, белой, или чёрной революцией их можно только пугать, но невозможно сказать, что само их управление ведёт к неминуемой катастрофе. Ведь Он жизнь положил, чтобы избежать революции. И такая оценка. Ты знаешь, я не обладаю талантом Великого Предсказателя, а мои слушатели не обладают даже скромным вниманием короля Генриха. Я придумываю сказки, басни и тёмные пророчества. Их легко придумывать, когда перед глазами грядущие потрясения и ужасы. Но даже предупреждать бесполезно, не слушают они иносказаний:
"Города, местечки, царства и провинции, которые оставили первоначальные пути для освобождения, поработившиеся еще глубже, будут втайне тяготиться своей свободой, и совершенно религию утратив, начнут бить партию левую, ради возвращения вправо. Будут поставлены храмы, как в первые времена, и будет восстановлен патриарх в своем законном статусе, но погрязнет в жульничестве и сладострастии, совершит тысячу злодеяний. И приблизится от этого новое опустошение...".
Сравни его обращение к Великому Генриху и мою жалкую пародию:
"Затем выйдет от ветви той, которая считалась такое долгое время бесплодной, придет тот, кто обновит всю церковь христианскую. И будет устроен величайший мир, союз и согласие между всеми детьми враждующими, заблудшими и разделенными из-за различных правлений и вер, будет заключен такой мир, что останутся связанными в преисподней зачинщики и подстрекатели войн, использующие различия религиозные, и будет объединено королевство людей; которое переделает мудрость".
А как у меня? Стыд один:
"Проскочит искра, которая принесёт новое слово и новый закон. И новый закон научит человека новой жизни, ибо в новый дом нельзя будет войти со старыми привычками. А когда солнце закатится, то откроется, что новый закон есть древний закон, и человек был создан по этому закону. Семь плодов будут плодами счастья. Первый плод - это спокойствие духа... потом будут плоды радости жизни, умственного равновесия, телесного здравия, единения с природой, искреннего смирения и жизненной простоты. Все люди смогут откушать этих плодов, но кто не почувствует необходимость откушать их, будет сброшен, и не найдёт места на повозке искреннего счастья. В это время человек будет жить не хлебом, а духом. И богатства человеческие будут более не на земле, а на небе. Люди поймут, что бог один, лишь его имя различно звучит на разных языках."
Сам же я вижу перед глазами планету, не раздираемую более конфликтами.
И всё же, я просто обязан решиться, как патриот, как человек. Решено, завтра же буду просить об аудиенции. Ты же, друг мой, вышли мне Книгу, чтобы я смог лучше подготовиться и представить её, как своего свидетеля. Мой хороший приятель князь Юсупов хочет о чём-то переговорить сегодня, а я никогда не был силён в прощаниях. Если всё выйдет по моей воле, то мы долго не сможем общаться: за мной станут следить так, как не следили прежде. Если же меня постигнет неудача, то на твою голову могли бы пасть мои несчастья. Завтра всё решится, я верю, что пойдя на большие жертвы, мы ещё сможем спасти Россию, и приблизить Золотой Век. Я верю в светлое будущее, но моё детское нетерпение не позволяет мне ждать ещё сотню лет.
Секта философов, что смерть
презирает, и золото почести.
В мудрости будет иметь опору.
Никто не преградит путь миру.
Центурия 3, катрен 67.
16 декабря 1916 года.
Всегда твой друг, Григорий Распутин."
Я встретил его ещё мальчиком, который обладал невероятной способностью видеть истинную сущность вещей. Он сразу понял, что я был намного старше, чем выглядел. Впервые за долгое время, я смог кому-то рассказать свою историю, он же вцепился в неоконченный труд моих учителей по расшифровке предсказаний Нострадамуса. Вместе мы смогли полностью раскрыть тайны Великого Предсказателя. Письмо попало в мои руки уже после его смерти. Сколько раз я пытался его отговорить от подвижничества, но сила воли этого человека мало уступала тонкой наблюдательности и острому уму. Каждый год 7 ноября я вспоминаю Гришу, в день, который он пытался вымарать из нашей истории всеми силами. Время успело расстрелять его раньше.
Василий Анатольевич Смородин.
Из цикла "Вечные дети".
Приведены подлинные катрены и предсказания из расшифрованной "Русской книги Нострадамуса", а также пророчества Григория Распутина.