Аннотация: "Жизнь похожа на черепную коробку - никогда не знаешь, что окажется под крышкой"
Укус ее и жажда крови - знак не ненависти, но любви и ласки, ибо стремится она, по возможности, отведать ото всего и добыть меда красоты.
Лукиан из Самостаты
Дракон умирал медленно и скучно, не по-драконьи. Сипло вздыхал, пускал из ноздрей жиденький дымок, иногда поскуливал, будто хворый щенок.
Невобиди нагнулся к чешуйчатому виску и, не глядя на открыто хихикающих над ним горожан, прислушался. Ученому греку было слегка не по себе: ему еще не доводилось встречать крылатых рептилий - в родной Элладе к нынешнему веку остались только самые слабосильные из тифоновых детей, которые и ползали-то еле-еле, а уж о полетах с разорением земель даже не помышляли.
Однако дракон есть дракон, с крыльями или без: те же броньхи с железенкой, те же пять сердец...
- Безнадежен, - вздохнул Невобиди, - сатиров тимпан почти не слышится, кроталон стучит неровно; затихли шаги титана. Думаю, ночью его уже не станет.
- А ты уверен, гер грек? - спросил Прут Ройшмель, начальник местной стражи, - я с губернатором ссориться не хочу. Это, знаешь ли, червято.
В ответ Невобиди резко вскинул руку, словно пытаясь поймать одну из жирных флегматичных мух, которыми за неимением других достопримечательностей славился Главбург.
- Да не видать мне Элизия! - воскликнул грек.
Ройшмель кивнул.
- Не видать...
А вокруг кипела ярмарка, булькая и шипя, словно похлебка, забытая на плите рассеянной хозяйкой. Торговцы, побирушки, фокусники, воры, музыканты и шарлатаны крутились поверху, вроде диковинных овощей, а кошельки-пузыри, вместо того, чтобы всплывать на воздух, наоборот, круглыми и надутыми падали в суп, чтобы через час-другой похудеть и сгинуть.
Офицер Ройшмель овощи не вылавливал и за пузырями не следил. Он питался бульоном - совсем как герой одного местного анекдота. Впрочем, и от котлеты при случае не отказывался, особенно с золотистой корочкой.
- Мы в одной галере, гер грек, - напомнил офицер, - ты тоже изрядно пощипал ему шкурку...
- Полно, не смеши Мома! Это даже не чистый аурум. И если бы не аполлонова стрела, которую я предоставил...
Невобиди был невысок, но, обращаясь к Ройшмелю, невольно кланялся - при этом тень от роскошного греческого носа едва не накрывала доблестного слугу закона. Народ в Главбурге вообще не отличался высотой - что люди, что стража, что дракон. И только знаменитые главбургские мухи росли и тучнели год от года, на зависть горожанам и на диво приезжим.
- Гонорргетер-р! - выпалил офицер, прихлопнув одну из хищниц, - да, у вашего Апфельйона острое жало: чем мы только не резали эту тушу - не поддалась! Отчего ж она такая прочная, а?
- Эволюцис, - развел руками грек.
- Вот я и говорю - колдовство.
Фанфар Строфман был уникальным человеком. Он мог стать известным поэтом - если бы пошел в поэты, мог прославиться как выдающийся плут - если бы выбрал воровскую стезю. Увы, из Фанфара получился скверный поэт и никудышный вор.
Это признавали все: от детского учителя поэзии до городской стражи. Стоило бедному парню начать декламировать какой-нибудь экспромт, как свободная от листа рука сама тянулась к карману слушателя. И наоборот: стоило взрезать чей-нибудь толстый бумажник и запустить туда руку, как в голову приходила гениальная, напрочь парализующая строчка вроде:
Соколов пять запустил я на стаю гусей златоперых,
Нынче, на горе птенцам, их опустеет гнездо!
Строчки как назло выходили длинные, гекзаметром, так что Фанфара успевали не только поймать, но и побить.
Даже в ярмарочный день, хлебный для обоих ремесел, Аполлон с Гермесом рвали бедолагу на части. Все ценное, что попадалось парню на глаза, тут же начинало рифмоваться: виделись ему не золотые часы на цепочке, а "часы-весы-усы", не кольцо с бриллиантом, а "кольцо-лицо-мясцо"... За каждым словечком тянулось еще по десятку, и не было этому хороводу конца.
- Ну что за невезуха, - шептал Строфман, скользя сквозь праздную толпу, - ухо, муха, духа... Тьфу, чертова муза! Нет, сегодня я непременно должен что-нибудь спереть. Или, на край, сочинить.
Тут Фанфар вздрогнул и спрятался за колбасный лоток, заметив на фоне одного из шатров приметную шляпу.
- Ройшмель, пекинес легавый! - прошипел Строфман, - сторожит! А что это за верзила с ним?
Верзила напоминал журавля в кучерявом парике, и, как журавль в силках, путался в длинном белоснежном хитоне.
- Грек, - сметнул догадливый Фанфар, - какие это, интересно, дела у нашего держиморды с греками? Реками, веками...
- А я говорю, не при чем тут твой Эволюцис! - воскликнул Прут, - отбор-подбор, конь-куренции всякие с конями и курами... Я про них и сам знаю. У коня зубы - траву жевать, у куры клюв - клевать зерно. А зачем, скажи, этой змеюке крылья в обратную сторону?
- Как в обратную? - оторопел ученый грек.
- А вот так. Посмотри сам, - и офицер, встав на цыпочки, поднял безжизненно висевшее крыло и помахал им. Ветерок, как и ожидал Прут, подул прямо в лицо Невобиди, стоявшему у головы чудовища.
- Убедился? Разве Эволюцисы такое допустят? Да на любую гравюру или статую посмотри - там все драконы с крылышками назад. Ты что, никогда не видел?
- Я больше увлекался сухопутными ящерами, - смутился Невобиди, - а Бараклит, наш драконник, не любил варварские картинки...
Теперь уже Ройшмель, усмехаясь, глядел на грека сверху вниз.
- Эх ты, шланге-майстер! Знаешь анекдот: сколько нужно ученых, чтобы разжечь костер?
Конечно, Невобиди знал. И про костер, и другие, еще обиднее.
Не знал лишь автора всех этих анекдотов, хотя давненько мечтал отыскать - с не совсем научными целями. Видимо, того же хотели и другие ученые, придумывая бесчисленные теории об анекдотном источнике.
Самой древней из них считают Теорию Божественного Происхождения, которая весьма популярна в народе, но знатоками отвергается - и правда, где же это найдешь такого бога, который может смеяться не только над паствой, но и над собой? Теория Первоприкола куда достоверней: по ней все в мире анекдоты произошли от одной-единственной первобытной шутки, которая менялась, переходя из уст в уста. Однако и с этой гипотезой согласны не все - к примеру, сторонники Дурацкой Теории. Эти винят во всем борьбу между остряками, в которой выживают и запоминаются только самые смешные шутки. Есть, наконец, теория профессора Рахтена фон Берга, но ее мало кто знает за пределами душелечебницы Главбурга - да и внутри не очень-то верят.
И как поверить в тайный орден, который с незапамятных времен только и делает, что изобретает шутки? Прямо не гипотеза, а глупый анекдот! Ну не смешно ли - тайный орден? Над профессором смеялись и коллеги, и доктора, и соседи по палате. А громче всех хохотали брат Ганс и брат Фриц из глабургской ложи.
Уж они-то в юморе понимали.
На площади было жарко, как в горле у дракона. Жарко и душно. Все медленней двигались люди, и все быстрее - мухи. У них тоже была своя ярмарка, только с дармовым товаром.
Прут Ройшмель на мух не смотрел - какой с них бульон?
- Или вот еще один, - произносил он время от времени, - сидят Зигфрид с Кримхильдой в замке, вдруг прибегает Хаген и кричит: "Зигфрид, сын Зигфрида, ахтунг! Нибелунги идут!"
Грек только вздыхал; ему было не до анекдотов. Хитон промок, покусанный греческий нос немилосердно чесался, руки так и тянулись к припрятанной бутыли с варварским пивом.
- Может, по пенному, а? - предложил офицер, углядев знакомую тоску в глазах Невобиди, - я угощаю, гер грек! Мы, главбуржцы, народ щедрый.
- А змей?
- А змей - нет.
- Я спрашиваю, как поступить с этим сыном Ехидны, - пояснил грек, кивнув на запрятанное в картон и папье-маше чудовище, - что, если его найдут?
- Кому он нужен? - отмахнулся Ройшмель, - к нам цирки не реже недели приезжают, все эти женщины-пауки и трехногие люди уже в печенках сидят. В том месяце одну шарлатанку чуть было не повесили на собственной бороде. Никто и не подумает, что змей настоящий!
- А если подумает? А если увидят дым, если услышат, как он рычит?
- Ну увидят, ну услышат. Решат, что внутри машина, которая пар пускает, - офицер мудро усмехнулся, - уж я-то знаю наших просвещенных граждан.
"Просвещенные" в его устах звучало почти как "прокаженные".
- Всегда может найтись безумец, - возразил было грек, но его тощие ноги уже спешили в таверну.
Не успела дверь "Пьяного слона" закрыться, как стоявший неподалеку лоток с леденцами зашевелился и тихонько пополз к шатру.
- Вот шарлатанство! - возмутился самый наблюдательный из прохожих.
"...А когда барон фон Грозеншторм покинул ущелье, из пещеры появился отвратительный змей.
- Глупец! - рассмеялось чудовище, - ты можешь браниться хоть до скончания времен, теша свое тщеславие, но ни угрозы, ни гневные речи не вынудят меня покинуть убежище, ибо предпочту я скорее остаться оскорбленным, но живым, нежели, повинуясь жажде мести, сгинуть навеки!"
- Неплохо, брат Ганс. Вижу, Небесный Хохмач не обделил вас талантом. Однако сей анекдот будет еще смешнее, если немного укоротить, без сомнения, яркую речь дракона. Пускай он, к примеру, скажет: "Да, я дьявольское отродье! Да, я гнусный червь! Зато в живых остался!"
- Ваш опыт весьма ценен, брат Фриц. Я сейчас же перепишу эту историю.
- Не торопитесь, брат. Сейчас ваши силы нужны там, на площади. Надо запустить номера трехсот пятый и трехсот девятый. Глухой сапожник и Барбаросса на рыбалке.
- Как мой бульон?
- Пошел. Иудейская тема стабильна. Растут мадьяры и французы - нужно будет сочинить что-нибудь о Людовике. Да, совсем забыл - дракон проснулся.
- Где он сейчас?
- По счастью, в коме. Кровь еще опасна, но после наших творений в нее никто не верит.
- Всегда может найтись безумец...
- Вряд ли. Хаха, брат Ганс.
- Хаха, брат Фриц.
Руки Фанфара дрожали от волнения, пальцы рвали бумагу и ткань, обнажая мутную зелень. Строфман-вор сорвался с цепи, невольно освободив и вечного своего соперника, Строфмана-поэта. Рухнула запруда, строчки не потекли - рванулись, как воды Штильструйна по весне, когда он выходит из берегов и уносит пол-Главбурга прямиком в океан.
Фанфара тоже унесло далековато:
Вот ужасного дракона
Развернул я, как подарок -
Что же там, под упаковкой?
Ах! Глазам своим не верю!
Нет ни злата, ни каменьев,
Кто-то их уже присвоил.
На груди - лишь кровь и мухи...
Ишь, расселись, кровососы,
Вот я вас сейчас прихлопну!
В руку взял, ботинком стукнул -
А букашка невредима.
Растоптал ее, паскуду -
Не сдается, все трепещет.
В чем же дело, не в крови ли?
Да, видать, не врут легенды...
Строфман жадно черпал ладонями: левой - вдохновение, правой - грязную багровую жижу. По щекам и подбородку текли ручейки, пятная новенький жилет, и все это рифмовалось, рифмовалось, рифмовалось...
А под куполом шатра летали задом наперед всеядные главбургские мухи.
Трактирщик водрузил на стол две кружки. Осторожно, чтобы не повредить красоту.
- Мы называем его "альпийское золото", - гордо объявил Ройшмель.
И правда, каждую кружку венчала настоящая гора: темно-охристые отроги, белая вершина, ущелья и впадины, даже маленький зеленоватый лесок.
- Аурум? - Невобиди потянулся к угощению.
- Подожди! Не пей, пока Альпы не осядут.
В "Пьяном слоне" было всего два столика, зато гул стоял не тише, чем на площади. Мошкара любила таверну и, судя по сытой физиономии хозяина, даже платила за съеденный сахар. На этот раз Брутто казался еще шире обычного из-за карманов, туго набитых чешуей, а также из-за тайны, так и распиравшей хозяина.
Трактирщик был благоразумен и не торопился терять ни первое, ни второе.
- Это очень древний рецепт, - с благоговением произнес Прут, - его привез на острова основатель города, барон фон Грозеншторм. Он, кстати, и нашего дракона посрамил, если верить легенде.
Грек усмехнулся краем рта.
- Забавно рассудили парки... прожить тысячи лет, побеждая героев и магов, обращая в бегство целые армии, чтобы в конце концов скончаться от приступа...
- Ничего смешного, - пробасил хозяин, - я его понимаю. Если б я проснулся и узнал, что трактир мой сгорел, подвалы пусты, а Грехтен к Рубштрафу-жирдяю ушла...
- Он прав, - кивнул Прут, - у дракона одна цель - копить сокровища. Это и пища его, и воздух. Понятно, что змея удар хватил, стоило увидеть, как разорили любимую пещерку. До площади доползти сил хватило, а потом - каюк. Ну-ка, Брутто, повернись! У тебя на шее...
Хлоп!
Брутто встал не сразу - офицер славился на редкость тяжелой рукой.
- Ты чего-о?
Хлоп! - на этот раз подносом.
- Извини, старина, - сказал Ройшмель, - она все еще там.
И замахнулся стулом.
Строфман спешил. Его торопило вдохновение, его торопила юность, полная неудач и пинков, его торопила новая, сильная кровь, а уж она-то тем более не могла ждать, потому что и без того ждала слишком долго. Фанфар не стал царапать палец, проверяя свое новое качество, да что там - даже лицо вытереть не удосужился.
Не удивительно, что вороватого стихотворца никто не узнал.
- Смотрите! - захохотал некто красноносый, - сначала змея втюхивали, теперь вампира! Шарлатаны!
Толпа охотно подхватила смех и, жалея помидоры и дыни, схватилась сразу за камни.
- Ты кто, мил херц, дракон или дракул?
- Как через море перебрался, а? В бочке с землей, что ли?
- Хоть бы клыки нацепил, сосунок! Стыдоба!
Фанфар не стал уклоняться от первого булыжника, летевшего медленно и нарочито. Поэт шагал, равнодушно глядя на земляков - и когда глыба летела на него, и когда она, ударив, распалась на мелкие камешки.
Хохот затих, даже насекомые замолчали. Полсотни слегка окосевших глаз уставились сперва на обломки, потом на вампира, и, наконец, на того, кто этот камень метнул.
- Братцы, сестрицы, - затараторил пастор Лапшнаух, пряча в рукавах сутаны мозолистые кисти инквизитора, - Адольфом Нюрнбергским клянусь, это был священный камень, самый наичудотворнейший! На нем Святой Гендер сидел! Будь этот шут носфератом - он бы рассыпался в пепел. Это липа, братцы, вампир ненастоящий!
- Опять наду-у-ули, - протянул кто-то, и толпа, поплевав, начала расходиться.
Ушел и Строфман - его манила знакомая ссудная лавка с незнакомой вывеской "хакур хишан в икрам ишав".
- По-швейцарски, что ли? Тоже мне, полиглот, комод, поход... - бормотал Фанфар, оглядываясь вперед.
Рачья походка давалась на удивление легко.
- Ладно, будет тебе реветь, - успокаивал Ройшмель увечного, - мы возместим ущерб.
- Правда? - меж синяков и кровоподтеков заблестело нечто похожее на глаза, - и за сломанный стул?
- И за стул, - кивнул офицер.
- И за два мешка сахара?
- Да. И за сотрясение мозгов, - грозно промолвил Прут, отталкивая шинкаря, - надо ж быть таким жадным!
Невобиди, все это время заворожено следивший за маленькими лавинами, решил, что речь идет о драконе.
- Да, видимо, жадность - это его ахиллесова пята. Своеобразная компенсация неуязвимости, - задумчиво проговорил ученый грек и тут же, скорее с интересом, чем с брезгливостью, заметил:
- У меня в пиве муха.
- Подумаешь! Много ли выпьет маленькая букашка? - засмеялся офицер, вспомнив старый анекдот.
А муха, казалось, услышала его слова. На глазах изумленного грека могучие Альпы исчезали, не дожидаясь мучительной эрозии, таяли с тихим шипением, которое очень скоро перешло в бульканье.
- А хлещет-то, хлещет! - ахнул трактирщик, глядя в кружку, - как в последний раз!
Старик словно в воду глядел.
Ж-ж-ж-ж...
- Мам, купи мне этот леденец!
- Сейчас, Петер...
Хлоп! - тонкими пальчиками.
- Фу, пакость! Противные мухи, так и вьются... Пошли отсюда, сынок...
- Мам, а леденец?
- Петер, тебе вредно сладкое. Да и денег у нас не осталось.
- Мам, я видел, у тебя есть монетка!
- Ладно, можешь пососать ее - но потом верни.
Ж-ж-ж-ж...
- Люди добрые! Братья! Подайте ветерану Плюнвальда и Маустерлица!
Хлоп! - трехпалой рваной ладонью.
- Возьмите шилльден, отец...
- Эй, а что так мало? Неужто покрупнее не отыщешь?
- Уберите руки! Отпустите...
- Молчи, сопляк! Я за вас, трусов, полжизни отдал! Знаешь ли ты, что такое - проливать кровь на бранном поле? Каково остаться без ног и ягодицы? Не знаешь? А хочешь узнать?
- Н-н-нет. Вот, в-в-возьмите...
Ж-ж-ж-ж...
- Есть отличный анекдот про глухого сапожника...
Хлоп! - жирной пятерней.
- Извини, приятель, время - деньги.
Ж-ж-ж-ж...
Хлоп! Хлоп! Хлоп! Хлоп! - разносит эхо по городским улочкам.
Словно шагает по Главбургу кто-то многоногий, неторопливый и очень-очень гадкий.
Погибшую муху выловили, обсушили и разрезали аполлоновым копьем, похожим не на оружие бога, а скорее на пожелтевший зуб какого-нибудь сластены-циклопа. Железо с алмазом, как и ожидал Невобиди, перед хитином ретировались.
Грек увлеченно ковырялся в крошечной тушке, глядя сквозь хитрые стеклышки и время от времени промокая лоб полами хитона. Ройшмель участвовать во вскрытии отказался, заявив, что дело это не мужское и уж тем более не уголовное, а к остальным делам начальники стражи должны быть равнодушны. Напрасно взывал к нему Невобиди:
- Ты только погляди, Прут, эти крошечные лиловые пузырьки - точь-в-точь броньхи! А вон та искривленная трубка весьма напоминает железенку, только очень маленькую...
- Что, железяка? - не выдержал Ройшмель, - тогда понятно, с чего вдруг стул поломался.
- Не железяка, а железенка. Это уникальная железа, которая встречается только у рептилий отряда...
- И что же она там делала?
- Как и все железы, вырабатывала секрет, - ответил грек, аккуратно извлекая мушиные потроха с помощью тоненьких спиц, - и, кажется, теперь я знаю, какой.
Пауза был недолгой - офицер едва успел покончить с последними залежами "альпийского золота".
- Секрет неуязвимости.
- Вот как?
Невобиди резко обернулся, едва не разбив носом люстру: потолки тут были низкие, под стать жителям. На смуглом лице грека радость открытия спешно отступала, оставляя поле боя за неуверенностью и страхом.
- Наш танатом, Орест из Гампии, говорил: "Жизнь похожа на черепную коробку - никогда не знаешь, что окажется под крышкой". Боюсь, наша коробка оказалась ящиком Пандоры, в который нам и предстоит очень скоро сыграть...
- Ты чего, гер грек? - офицер, вскочив, подбежал к приятелю и заботливо потрогал его побледневший лоб, а затем и постучал по нему, - мухи испугался? Они у нас в Главбурге такие, живучие! Ты еще наших клопов не видел, вот, погоди, как стемнеет...
- Она отведала драконьей крови.
- Подумаешь? И на нее нашлась управа. Возьмем бо-ольшую бочку пива...
- Помнишь трефовую чуму? - тихо спросил Невобиди.
Ройшмель осекся. Чудовищный мор на островах помнили и до сих пор боялись - почти так же сильно, как губернатора. Опустевшие деревни, трупные ямы, мертвые лица, покрытые шафраново-желтыми язвами, - и все из-за крошечной азиатской мухи дзэ-дзэ...
- Думаешь, это заразно? - спросил офицер, с сомнением трогая крылатую покойницу мизинцем.
- А ты попробуй, выстрели в Брутия, - самым серьезным тоном посоветовал грек.
Трактирщик, не оборачиваясь, юркнул под стойку.
- Ты не сможешь, Прут! - заверещал он оттуда, - ты не стреляешь в безоружных!
- Вот видишь, - сказл Невобиди, уважительно глядя на табельный скорострел в руках Ройшмеля, - он даже не заметил.
- Брат Фриц, в городе творится что-то страшное!
- Вас перестали слушать, брат Ганс?
- Это не смешно! Главбург лишится анекдотов! Вы понимаете, что это означает? Гибель культуры, конец истории! Кто будет смазывать ржавые шестерни общественной машины? Кто направит утлую каравеллу человеческой мысли к верным берегам?
- Ну, не все так печально...
- Это же цитата из вашей гениальной "Хахабхараты", брат Фриц! Вспомните, разве не вы говорили: "анекдотус эст фоменикас"? Кого люди слушают, кого читают, кому верят? Может, священным книжкам? Или стихам с балладами? Нет! Анекдот не превзойти, не заменить, и если он исчезнет...
- Успокойтесь, брат Ганс. Выпейте сметаны, она заменяет минуту смеха. Пока вы в панике метались по площади, ваш скромный брат уже принял самые надежные меры. Вот, почитайте.
- "Главбуржцы широко шагают, чтобы сберечь сапоги"... "главбуржцы дают шинкарям на чай кусочек сахара"... "главбуржцы продают светлое пиво в темных бутылках"... Что это, брат Фриц?
- Главбургские анекдоты. Они уже отправлены нашим братьям в Будапштейне, Шершаве, Браге и других окрестных городах. К вечеру все тамошние обыватели будут осведомлены об опасной алчности наших сограждан, и Главбург станет изолирован...
- Что вы наделали, брат? Теперь-то уж точно каждый недоумок решит воочию посмотреть на знаменитых скупердяев... нашему миру конец, его сожрут паразиты!
- Хаха, брат Ганс. Хаха.
- Какой нынче час? - спросил Невобиди.
Ройшмель кинул взгляд на кособокую башенку с часами.
- Без четверти пять.
Грек благодарно кивнул, звякнув самодельным шлемом. На шлем была пущен, несмотря на слезные вопли и угрозы Брутто, небольшой котелок, найденный за стойкой. Содержимое котелка тоже не пропало даром: грек с офицером старательно им обтерлись - это была единственная жидкость во всем трактире, на которую не садились мухи.
- Четыре часа, сорок пять минут, - произнес грек, неизвестно к кому обращаясь, - я отправляюсь в зараженную зону, чтобы обнаружить очаг эпидемии. Офицер, как обстановка? Ты видишь что-нибудь необычное?
Ройшмель послушно осмотрелся. Никто из медленно редеющей воскресной толпы не стонал, не трясся в агонии и не превращался в крылатую ящерицу, как того опасался грек. Разве что лица их были чересчур вытянуты - но в этом стоило винить не заразу, а уникальный антимушиный доспех, придуманный лично Невобиди.
- По-моему, самое необычное в этом городе - это мы, - буркнул Ройшмель, - варшлюхтен железенка, варшлюхтен твой дубкопфный план, гер грек!
- Спокойно, Прут, - прогудело в котелке, - изменения пока не заметны. Для полной метаморфозы нужно время. Царь Минос, пересадив человеческий гипофиз быку, ждал несколько недель ...
- Не заме-етны! - передразнил офицер, - и что мне теперь, всех их перестрелять, чтобы проверить?
- Не обязательно. Есть еще один важный симптом - жадность.
- Значит, каждому предлагать по шулльдену? В счет моего жалования?
Невобиди покрепче сжал апполоново копье и вкрадчиво спросил:
- Прут, а ты уверен, что тебя самого еще не укусили?
Ройшель уже подготовил полдюжины главбугских ругательств - ярких и многосоставных, как экзотическая гусеница - но тут начальника стражи наконец-то узнали.
- Кер Ройшмель, а я вас поискаю! - воскликнул господин с блестевшими от жира усами и ужасным южноклаксонским акцентом, - мою контору обкрадили, оворовнули на ноль! Я разореванный, кер Ройшмель, и хочу...
Офицер брезгливо стряхнул с плеча скользкие ладошки господина.
- Главный орднунгер не ищет пятаки, стибренные из чьих-то копилок! Если вам нужны шайседумы, готовые заниматься вашим барахлом, гер Луцше, - обратитесь к моим подчиненным!
- Я бы радостен, - развел руками Луцше, - но их нет теперь...
- Я же говорил, эпидемия! - вмешался Невобиди, - Оух-х...
Может, изобретенный доспех и вправду защищал от мух, но против каменного офицерского локтя оказался бессилен.
- Надеюсь, - тихо произнес офицер, - они не мучались?
- Нет, наборотно! Все весьма удовольственны, особо кер Брюхе и кер Любе. В склад губовых гармошков им будут жаловать гуще в три раза!
- Они что, уволились? - опешил Прут.
- Ровно так, кер Ройшмель. Кроме унтер Шкраб - но он занятый выносить... как именовать... веч-доки. Так вы отопрете мое дело?
Зубы офицера тихонько скрежетнули. Ничего, он еще успеет поговорить и со Шкрабом, и с радостным Брюхе, но сейчас - служба.
- Что у вас украли, гер Луцше?
- Мой репутаций и славное имя! - ответил ссудовик, подводя офицера к широкой вывеске с надписью "ваши марки в наших руках". Сначала Ройшмелю показалось, что вывеска просто засижена мухами, но вблизи черные закорючки и пятна сложились в очень знакомый почерк...
- Фанфар-стихоплут! Опять ему неймется! Нет, рановато выпустил мальца, рановато...
Начальник стражи был знаком с невезучим воришкой, и достаточно близко - Строфман гостил в казармах едва ли не каждый месяц, ему даже выделили личную камеру с маленькой поэтической библиотекой. Стражники надеялись, что талант Фанфара разовьется в неволе, прославив родной Главбург; но парню, вопреки ожиданиям, за решеткой как-то не творилось. И Строфмана отпускали - на три, а порой даже на четыре недели, до следующего фиаско.
- Теперь точно повешу, - пообещал Ройшмель, - может, хоть это прибавит ему известности...
Вряд ли офицеру удалось бы выполнить свою угрозу: если уж новенький скорострел, купленный гером Луцше за круглую сумму, не сумел убить Строфмана, то что говорить о хлипкой казенной веревке? Да что скорострел - Фанфара сейчас не остановил бы даже десяток аркебуз.
И драконья кровь тут была ни при чем.
- Кошелек или жизнь, кошелек или жизнь, ну-ка брось свою пушку и на пол ложись, - бормотал Строфман речитативом, - уцелеет лишь тот, кто послушен и тих, а кто вызовет копов - умрет раньше них...
Люди вокруг шумели - трезвым, сосредоточенным шумом. Каждым третим словом, что долетало до ушей Фанфара, был "шильден", и это казалось странным даже для базарного дня. Тем более, что каждым вторым было слово "еще".