Аннотация: В соавторстве с b> Джи Майком . Третье место на "Космосе-09" на "Азимуте". Люблю этот рассказ. Опубликован в журнале "РБЖ-Азимут", номер 10, 2009. Вошёл в сборник фантастики "Цветная ночь" , издательства Снежный Ком, 2010.
ПОБЕДИТЕЛИ
1. Артём
За завтраком Карик сказал, что мы должны ввести распорядок, если не хотим сдохнуть. Ленка едва не подавилась кашей.
- Карик, миленький, прекрати, пожалуйста, - попросила она. - Мы и так знаем, что скоро сдохнем, и нечего об этом каждый раз напоминать.
- Что такое распорядок, Карик, и куда его вводить? - спросила Ксана. В отличие от нервной Ленки держать себя в руках она умела.
Из нас четверых только Карик изредка вспоминал давно забытые слова. А может, и не вспоминал, может, всегда помнил, только не хотел говорить без нужды. Раньше все звали его Очкариком, даже после катастрофы какое-то время звали, но потом очки разбились или Карик их потерял. Называть случившееся катастрофой тоже придумал он, да и вообще если бы не он, мы бы, наверное, давно уже сдохли, как все остальные.
- Распорядок - это когда делаешь не то, что хочешь, а то, что должен, - объяснил Карик.
- Мы и так делаем то, что должны, - сказал я. - Иначе бы уже сдохли.
Ленка с Ксаной дружно закивали, соглашаясь.
- Ничего мы не делаем, - Карик вдруг покраснел и отшвырнул от себя миску с кашей. Он вообще быстро заводится, даже быстрее, чем Ленка. - Ничего, - повторил он. - Мы лишь сидим здесь и смотрим, как с каждым днём становится хуже. И стараемся к этому приспособиться. Только однажды настанет день, когда приспособиться не удастся.
- Когда он ещё настанет... - неуверенно протянула Ленка.
- Может быть, через сотню дней. Или через две. А может быть, завтра. Если кончится вода, мы не проживём и трёх дней. Если еда, то протянем чуть дольше.
Это мы и без Карика знаем. Воды становится всё меньше - раньше всякий из нас принимал душ каждый день, а теперь приходится мыться парами. Раз мы, а раз - девочки, да и то вода из душа еле льётся. Но на какое-то время её ещё хватит, и пьём мы пока, сколько хотим. А вот с едой хуже. Не помню уже, когда что закончилось. Сначала, вроде бы, перестала работать кнопка, на которой написано "мясо", за ней - с надписью "витамины". Или наоборот, витамины закончились первыми. Неважно, так или иначе кнопки перестали действовать, одна за другой. Теперь вообще работают только три, а раньше их было больше сотни. Так мы и сидим на хлебе, каше и сухофруктах, больше ничего не осталось.
- И что, твой распорядок вернёт нам еду и воду? - насмешливо спросила Ксана. - Ещё что он вернёт? Может быть, мы сможем ходить по дому, куда захотим?
Карик вновь пододвинул к себе тарелку с кашей, поморщившись, запустил в неё ложку и сказал:
- Я много над этим думал. Мы не можем больше сидеть и ждать. Мы должны что-то делать. Обязательно должны. Прежде всего, мы должны посчитать, сколько нам лет.
- Какая разница, - сказал я. - Что-то изменится от того, что ты будешь знать, сколько тебе лет?
- Да, Артюша, изменится, - Карик подобрал куском хлеба остатки каши и с трудом проглотил. - Мы точно знаем, что когда произошла катастрофа, нам было по семь с чем-то лет. А теперь припомни, что говорил твой учитель. И вы тоже, - Карик обернулся к девочкам. - Вспоминайте, что говорили учителя. Вместе мы можем вспомнить многое.
- Мой учитель разные слова говорил, - сказала Ленка. - Пока не сдох. Я уже давно всё забыла.
- Всё ты забыть не могла, - твёрдо проговорил Карик. - Давайте я расскажу, что помню сам. В восемь лет мы должны были начать учить математику...
- Что учить? - перебил я.
- Математику, - терпеливо повторил Карик. - Это то, что идёт после арифметики. Дальше, в девять - историю, и ещё что-то наподобие, про то, как бывает с людьми. Что в десять - не помню, и в одиннадцать тоже.
- Я, кажется, помню, - задумчиво протянула Ксана. - В десять лет мы должны были начать учить крибанетику. Или кирбанетику, ну, то, что заставляло работать нянек, уборщиков и вообще весь дом.
- Точно, - обрадовался Карик. - Кибернетику. Но это всё неважно. А важно вот что - мой учитель обещал, что в четырнадцать каждый из нас будет знать, как управлять домом. И это нам будет нужно к тридцати пяти - тогда, когда дом где-то окажется.
2. Ленка
По утрам я выполняю обязанности. Днём тоже. И вечером. Нет, ну, умора, я даже толком не понимаю, что такое обязанности, но всё равно выполняю. Утром моя обязанность - измарать стену в едальне - послюнить огрызок рисовалки и намалевать на стене палку. Карик за этим следит, однажды я забыла намалевать, и он меня выругал - сказал, что я безответственная нерва... невра... тьфу, забыла, невростенная, вот, и вообще дура. Я потом проревела полдня в бумажне, пока не пришёл Артюшка и не сказал, что Карик просит за дуру прощения, хотя он так сердит из-за этой палки, что даже устроил Ксане настоящий разнос, когда та за меня вступилась.
- Наше будущее зависит от этих палок, - гнусавя и выпятив указательный палец, принялся пародировать Карика Артюшка. - Палки - наша с вами обязанность и часть распорядка. Без палок мы бы давно уже сдохли, а с ними, как видите, живём. Каждая палка - наш шаг вперёд к самопо... самозна... самозва... самопозва... проклятье, забыл. В общем, к чему-то очень хорошему шаг. И непременно вперёд.
Я прыснула, и мы с Атрюшкой отправились в едальню.
Едальня - это одна из комнат в доме. Кроме неё есть ещё пять - две спальни, бездельня, бумажня и мусорка. Мыльню, где висит душ и стоят штуковины для всяких дел, мы за комнату не считаем.
Кроме палок у меня ещё две обязанности, как и у каждого из нас. Читать и рассказывать. Рассказывать ещё куда ни шло, а вот читать я ненавижу. Артюша тоже не любит, хотя и делает вид, что ему нравится. Зато Ксане я завидую - она однажды сказала, что читать для неё уже не обязанность, а удовольствие, и обещала, что когда-нибудь и для меня станет. Хорошенькое удовольствие - буквы разбирать, у меня от них в башке настоящая каша. Карик сказал, что будет подбирать мне книжки полегче, пока не привыкну. И, конечно, соврал, ничего лёгкого в том, что он подбирает, нет. А та, с которой сейчас мучаюсь, вообще кошмар, хотя и картинки красивые. Про дрянного мальчишку, которому в глаз что-то попало, он замёрз и стал совсем противным. И про глупую девчонку, которая стала его искать потому, что он ей брат. Будь у меня такой брат, ни за что искать бы не стала. Надо, кстати, спросить у Карика, что такое брат, тогда, может, понятней станет. В общем, эта девчонка, Герда, где только не побывала, пока искала, и несколько раз чуть не сдохла. Скорее бы уж нашла, что ли, а то сил нет читать про всю эту тягомотину.
Вечером, перед тем, как рассказывать, Карик иногда пересчитывает палки. С таким умным видом, будто он прохесор из той книжки, с которой я до этой Герды мучилась. Сегодня Карик насчитал девяносто две палки и, напустив на себя важности, сказал, что прошло уже три месяца с того дня, как мы начали новую жизнь, и это, мол, хорошо.
- Да чего хорошего-то!? - не выдержала я. Не могу смотреть, как он бубнит себе под нос, пока считает. - Сколько можно их пересчитывать? Мне палки уже по ночам снятся, тошно мне от них, глядеть на них не могу. Нет, ну скажи мне, нам всем скажи, что мы здесь делаем? Зачем? Для чего я ставлю на стене проклятые палки? Для чего читаю дурацкие книжки, от которых никакого толку? У Герды есть брат Кай, - меня понесло, я уже почти кричала. - У глупой сопливой Герды есть брат Кай, дурак и задавака. Он пропал, этот поганец, и она его ищет. - Теперь я уже орала, размазывая слёзы по щекам. - Кому он нужен, этот Кай, кому вообще нужна эта история, когда мы все здесь скоро сдохнем!? Сдохнем, сдохнем же, как вы этого не понимаете, сдооооооооохнем!
Я замолчала. Мне хотелось сдохнуть прямо сейчас. Я ненавидела. Ненавидела всё. Этот дом. Эту едальню. Кашу, безвкусную, от которой давишься, когда пихаешь в себя. Приторные, липкие сухофрукты, не лезущий в горло хлеб. Этих двоих мальчишек и девчонку, неизвестно как и почему оказавшихся здесь со мной. В этом доме, будь он проклят, будь оно всё проклято. Мне страшно, мне смертельно страшно. Я сны кошмарные вижу. Я тону в них, каждую ночь тону. Меня засасывает. Затягивает в огромную кучу сухофруктов, они давят меня, липнут, лезут мне в рот, дом смеётся, ухмыляется, подхихикивает. Я кричу, ору, я воплю по ночам от ужаса.
- Успокоилась? - тихо спросил Карик, когда я, выдохшись, опустилась на прилепленный к полу стул. - Значит, так, завтра ты свободна. Утром начертишь на стене палку и можешь идти играться в свои куклы. А сегодня будь добра, соблюдай распорядок, тебе понятно? Так, давай, Ксана, рассказывай.
Пока я, утирая сопли и слёзы, приходила в себя, Ксана рассказала, о чем несуразная книжонка, которую она сегодня читала. Одно название чего стоит - "Попа лярная меди цинская эн цик лопедия", попробуйте выговорить. Ксана прочитала пока на букву "А", и то не всё, а сейчас увлечённо рассказывала о жуткой болезни с не менее ужасным названием "аборт". Я ничего не поняла кроме того, что этот аборт убивает детей, и мне опять стало страшно. Потом Артюшка сказал, что хватит, иначе его стошнит, но Карик велел ему заткнуться, а сам аж руки потирать от удовольствия начал - так ему этот аборт по душе пришёлся.
- Умница, - сказал Карик, когда Ксана, наконец, замолчала. - Я, кажется, начинаю кое-что понимать. Давай, Артём, твоя очередь.
Тогда Артюшка принялся рассказывать совсем ужасные вещи. Как много людей убивают друг друга за просто так, и это занятие у них зовётся войной. Особенно не понравились мне те, которые начинали всю эту войну и назывались короли. Я подумала, что Снежная Королева, укравшая у Герды дурачка Кая, наверняка девчонка этих королей и живёт с ними в одном доме.
Ну, а под конец Карик нам выдал. Такое сказал, что даже спокойная Ксанка опешила и едва не подавилась кашей. А сказал он, что начал читать книгу с названием ро-бо-то-те, дальше не выговорить, и в той книге, мол, написано, что наши учителя были, оказывается, не люди. А железяки, которые называются роботами. И что роботы вовсе не сдохли, когда произошла катастрофа, а попросту сломались. А раз так, то, значит, можно их починить.
А вечером в душе я едва не сдохла со страха. Но испугалась на этот раз не за себя. Ксана... Она мне такое сказала. А потом и показала. Ксана!.. Я не знаю, как без неё буду. Это ужасно, это просто кошмарно, я хотела бежать сказать Карику, но она запретила.
Ксана скоро сдохнет. Она уже два дня это скрывала. И вела себя, как ни в чём не бывало, я бы на её месте уже давно голосила об этом на весь дом. В общем, из неё течёт кровь. Нет, не течёт, хлещет. Много крови, гораздо больше, чем было у меня, когда я порезала палец. Кровь не остановить, она течёт изнутри, марля, которую Ксана отыскала в мусорке, не помогает.
Что же я теперь буду делать?.. Что я буду делать без Ксаны... Что я бу...
3. Карик
Ночью я проснулся от крика. Я вскочил на койке и принялся озираться. Кричал Артём. Орал пронзительным голосом что-то невразумительное, я ошалело вслушивался, потом спрыгнул, наконец, с койки, добрался до Артюшкиной кровати и затряс его за плечо. Крик оборвался. В тусклом свете с потолка, который никогда не гаснет и потому сводит нас с ума по ночам, я смотрел на Артёма. Он, распахнув глаза и закусив губу, уставился на меня остекленевшими от страха глазами.
- Ты кричал, - объяснил я. - Орал во сне. Приснилось что-нибудь?
- Лена, - сказал он. - Мне приснилась Лена. Она...
- Большое дело, - облегчённо вздохнул я и присел на край его койки. - Ленка приснилась. Она мне тоже скоро сниться начнёт, до того надоела своим вечным нытьём.
- Ты не понимаешь, - едва шевеля губами, прошептал Артём. - Она мне не просто приснилась. Она... Мы...
- Что она? Что вы?
- Карик, - Артюшка рывком поднялся и сел на койке рядом, глядя на меня исподлобья. - Мне приснилась Ленка. Голая. Я видел её будто наяву. А потом я... Мы с ней...
- Да что вы с ней!? - рассердился я. - Толком скажи, хватит уже мямлить, я спать хочу, в конце концов.
Артюха смолчал, и я, так и не узнав, что он делал во сне с Ленкой, плюнул и отправился досыпать.
На следующее утро закончился хлеб.
- Как же это, а? Ребята, как же мы? - растерянно озиралась Ленка. - Артёмчик, Карик, миленькие, что же теперь будет!?
Я пожал плечами.
- Ничего не будет, - сказал. - Мы станем жить без хлеба. До тех пор, пока не закончатся каша и сушёные фрукты. Тогда мы больше не станем жить. Если...
- Что если? - бросилась ко мне Ленка. - Что, Карик, что если!?
- Если ты не перестанешь валять дурака, - сказал я жёстко, - и будешь делать то, что тебе говорят. Это ко всем относится, - обвёл я взглядом ребят. - И ко мне в первую очередь.
- Да что мне говорят? Что? - привычно запсиховала Ленка и, как обычно, перешла на крик. - Читать дурацкие книжки? Про гадкого утёнка, про мёртвую царевну, про котов в сапогах? Зачем, ну зачем нужна вся эта муть! Ты думаешь, я дура, да? Нет, скажи, думаешь?
Я поднялся на ноги. Мне надоело, смертельно надоело, просто осточертело с ней церемониться.
- Да, - сказал я. - Думаю, что ты - дура. Набитая сопливая дура. Проку от тебя никакого, ноль. Ты знать ничего не желаешь, кроме того, что тебе, видите ли, страшно. Что ты не хочешь подыхать. А мы, думаешь, хотим!? Я хочу? Ну! Отвечай! Я хочу сдохнуть? А они, они хотят?
Ленка так и осталась стоять с открытым ртом. Пятое колесо в телеге, пришла мне на ум фраза из недавно прочитанной Артёмкой книжки про очередную войну. Вот она кто - пятое колесо в нашей телеге. Которое нам подсунули вместо так необходимого четвёртого. Неизвестно кто подсунул, неизвестно зачем.
Я опустился на стул и закрыл глаза. Бессмысленно, подумал я. Всё, что мы делаем, бессмысленно. Уже почти год, как я заставляю ребят читать и сам читаю, словно оголтелый. И что толку? Да, мы много узнали. Мы узнали, откуда берутся дети. Уразумели, что у каждого ребёнка должны быть мать и отец. Но тогда почему их нет ни у кого из нас? Где моя мама? Женщина, которой положено обо мне заботиться. Где Ленкина мама? Ксанина, Артюшкина?.. Почему нас бросили здесь, в этом проклятом доме. Кто мы друг другу? Братья и сёстры? Тогда мы должны быть похожи друг на друга, а мы все совершенно разные. Может быть...
- Слышишь, Карик, - прервал мои сумбурные мысли Артём. - Ты больше никогда не будешь говорить то, что сказал сегодня. Ты понял меня? Никогда!
Я открыл глаза. Артюша стоял рядом с Ленкой, обнимая её за плечи, а та, как всегда, ревела, правда, на этот раз беззвучно. Я вскинулся было, чтобы сказать Артёмке, куда он может идти, защитник хренов, но внезапно осёкся.
- Прости, Лен, - я встал и, подойдя к ним, обнял обоих, быстро прижал к себе и отпустил. - Это не ты, это я безмозглый дурак. Давай я тебе объясню ещё раз. В книжках написано всё. Вообще всё, это мне учитель ещё говорил, я прекрасно помню. Надо только найти это, понимаешь? Прочитать, усвоить, а потом применять. У нас нет другого выхода, только этот. Мы или найдём в книгах объяснение тому, что с нами происходит, или сдохнем. Да, конечно, мы можем сдохнуть, даже если найдём. Но мы должны хотя бы попытаться. Обязаны. И вот что я вам скажу... Впрочем, Ксюша, скажи лучше ты.
- Карик прав, - Ксана подошла к Ленке, мягко отстранила Артёма и принялась гладить спутанные светлые Ленкины волосы. - Мы уже очень много знаем, Лен. Может быть, нам осталось всего чуть-чуть. Мусорка забита железной рухлядью. Помнишь, как мы стаскивали туда всё, что валялось в доме после катастрофы? Только это не рухлядь на самом деле. Это механизмы, автоматы, понимаешь? Они сломались. Мы уже близко, Лен. Поверь, осталось ещё чуть-чуть, немного, может быть, совсем ничего. И завтра мы починим первый автомат. Который, может быть, принесёт нам еду. Или хотя бы сделает здесь уборку. А возможно, и не принесёт, и не сделает, зато поможет починить второй. Мы уже знаем, что заставляет автоматы двигаться. Это энергия, роботы питаются энергией. Осталось только понять, как и откуда её добыть. Но в книгах это есть, надо только найти, понимаешь?
- Бумажня забита книгами, - всхлипывая, запричитала Ленка. - Там их тысячи, в бумажне, как их можно все прочитать?
- Во-первых, не бумажня, - сказал я. - Комната, в которой книги, называется библиотекой. Кстати, бездельня на самом деле - гостиная, а едальня - столовая, или, если угодно, кафетерий. Во-вторых, не обязательно читать все книги. Надо просто найти нужные. Вот этим, Лен, ты с завтрашнего дня и займёшься. Нет, не с завтрашнего, а с сегодняшнего. Ты отправишься в библиотеку прямо сейчас. Обязанности читательницы я с тебя снимаю, ты права, толку от твоего чтива немного. Так вот, с этой самой минуты назначаю тебя библиотекарем. У тебя очень мало времени. У нас всех мало. И ты своё время потратишь на то, что разберёшь книжные завалы. И отберёшь те книги, которые мы будем читать. Никакой беллетристики. Электротехника. Электроника. Кибернетическая механика. Прикладная математика. И компьютерное программирование. Да, мы совершенно ничего не понимаем в этих науках, я попросту зазубрил их названия. Но будем понимать, клянусь мамой. Той, которой у меня нет.
4. Ксана
Я часто думаю о том, как отношусь к Ленке. Моя единственная подруга, может быть, даже сестра. Запоем нянькающаяся с куклами, пока мы втроём читаем и учимся, и то, и другое тоже запоем. Ленка и сама-то похожа на куклу, особенно на одну, которую она называет Мэри. Вырыла эту Мэри в мусорке из кучи хлама и радовалась так, словно клад с сокровищами раскопала. Если не считать того, что у Мэри не хватает правой руки, то она - копия Ленка. У обеих огромные синие глаза, да и выражение этих глаз почти одинаковое - глуповатое. У обеих густые длиннющие светлые волосы. Совсем, кстати, не похожие на мои, пегие и редкие. У обеих пухлые, сердечком, губы. Как-то утром в едальне я пошутила, что Ленка скоро превратится в свою Мэри, если будет продолжать с ней возиться. Сказала, что у нее уже выросли выпуклости, совсем как у Мэри выше пояса, только намного крупнее. И еще чуть-чуть - они не поместятся в майку, а то и разорвут её. А сама подумала, что у меня-то этой пакости, к счастью, нет. Ленка тогда как раз жаловалась Карику, что устала перетаскивать с места на место книги, и ныла, что надо бы выделить Артюшку ей в помощь, а то она, дескать, не справляется, и вообще тяжко ей. А про выпуклости услышала и вдруг замолчала, да как уставится на меня. Молчит и смотрит, не мигая. Я почувствовала себя неуютно, словно глупость сморозила, хотя ничего глупого, вроде бы, не сказала. А тут ещё Артюша раскраснелся весь и давай мямлить что-то невпопад, а сам на Ленкины выпуклости так и косится. Тогда Карик сказал, что хватит, мол, болтать ерунду, а надо соблюдать распорядок. Иначе сдохнем, и те, кто с выпуклостями, и те, кто без. И отправил меня читать медицинскую энциклопедию, в которой я основательно застряла на букве "Г".
Перед сном я специально посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что во мне нет ничего от Ленкиных кукол. Зеркало у нас одно, висит на стене в бездельне, его туда Артюшка по Ленкиной просьбе лентой примотал. Я к нему и не подхожу почти, так, раз в день-два, может быть, загляну. А Ленка все время вертится. И чего она там высматривает? Однажды раскопала в мусорке рваную тряпку, синюю и в цветочек. Обмотала вокруг себя, завязала сбоку узлом и давай вертеться. Ну, вылитая Мэри, на той тоже рваная тряпка, и тоже в цветочек, только розовая.
В общем, поглядела я в зеркало, ничего нового в себе не нашла и собралась было идти спать, но тут явилась Ленка с Мэри своей подмышкой и давай кривляться да строить зеркалу рожи.
- Делать тебе нечего, - сказала я, раздражённая Ленкиным мельтешением, - ну, что ты всё время здесь вертишься, налюбоваться, что ли, на себя не можешь?
Она тогда кривляться перестала и вновь уставилась на меня, как утром в столовой. А потом взяла и сказала:
- Хватит уже завидовать. Я что, виновата, что ты уродилась дурнушкой?
- Кем уродилась!? - ахнула я. - Ты что, Леночка...
- Дурнушкой, поняла, дурнушкой! - заорала вдруг на меня Ленка. - Гадким утёнком, как в сказке. Только ты не превратишься в белую красивую птицу, хоть всю жизнь будешь мне завидовать, пока не сдохнешь. Хоть всю жизнь будешь читать свои дурацкие умные книжки. Ты так и останешься плоской, корявой уродиной.
Тогда я заплакала. Заревела навзрыд. До этого я никогда не позволяла себе реветь, вообще никогда, плаксой у нас была только Ленка. Прибежал Артюшка, за ним Карик, мне что-то говорили, по-моему, утешительное, а я ревела, и ревела, и не могла остановиться. А когда, наконец, отревела, и в голове у меня прояснилось, я внезапно всё поняла. Это просто пришло ко мне, пришло ниоткуда. Я - некрасивая. Неказистая. Я корявая. Я - жуткое, отвратительное страшилище.
После этой истории мы не разговаривали с Ленкой целых десять дней. Я приходила в спальню, ложилась и молча отворачивалась к стене. Утром вставала и отправлялась в библиотеку, даже в столовую не ходила. Карик приносил мне сдобренную сухофруктами кашу и глядел виновато. Я читала, читала и читала, пока не закончила всю энциклопедию вплоть до болезни с нехорошим названием "ящур". А вслед за энциклопедией взялась за анатомический атлас.
Я узнала много вещей. Очень много. Я узнала, что Ленкины выпуклости, те, которых нет у меня - не пакость, а женская грудь. Я узнала, что кровотечения, от которых я мучаюсь и которые недавно начались и у Ленки, называются месячными и означают, что мы готовы к зачатию. Я узнала, как оно происходит, это зачатие. Я поняла, почему у Карика и Артёма ниже пояса начинает вдруг выпирать, когда они глядят на Ленку. И с горечью поняла, почему ничего не выпирает, когда они глядят на меня.
Наконец, после долгого перерыва я появилась в столовой, села на своё место, оглядела всех и принялась рассказывать. Я говорила долго, очень долго. Я рассказала им, откуда мы взялись. Рассказала, кто такие на самом деле мать и отец, и что они делают для того, чтобы у матери появился ребёнок. Рассказала, что у нас не может быть общих родителей - хотя бы потому, что мы родились в один день, все четверо, пускай и забыли, в какой. Пока были живы учителя, мы праздновали наш день рождения, один на всех, а потом, естественно, перестали. И ещё я рассказала, сколько нам лет.
- Плюс минус год. Как это называется, Карик, кажется, погрешность? Так вот, с погрешностью в один год наше физическое развитие соответствует возрасту пятнадцати лет. Мы можем считать сегодняшний день вторым днём рождения и дальше вести отсчёт от него. И ещё - то, что с нами, а вернее, с вами, - я усмехнулась, - сейчас происходит, называется половым созреванием. В этот период некоторые люди начинают вступать в половые контакты. А некоторые - нет, - я опять усмехнулась. - Тем, кто желает вступить в половой контакт с единственным пригодным для этого объектом, - я вскользь посмотрела на Ленку и усмехнулась в третий раз, - рекомендую предварительно проконсультироваться с врачом. А за неимением такового - со мной.
- Ксюша, - сказал Карик, прервав завершившее мою речь затяжное молчание. - Никто пока никуда вступать не собирается. Это раз. Спасибо тебе. Это два. А в-третьих, скажи мне вот что. У нас всех были матери, так? И отцы. Ну, допустим, отцы не столь важны, но матери... Они ведь произвели нас на свет, не так ли? И бросили. Заперли в этом доме, а сами исчезли. До семилетнего возраста нас воспитывали и учили механические создания - роботы. Потом произошла катастрофа, на дом что-то упало или, наоборот, сам дом упал или врезался во что-то, и учителя сдохли. Почему же не вернулись наши матери? Почему нас не забрали, ведь матерям положено заботиться о детях, я это точно знаю, так написано во всех книгах.
- Понимаешь, Карик, - сказала я задумчиво, - у меня есть версия. Сумасшедшая. Но ведь то, что с нами здесь происходит, уже сумасшествие, само по себе. Так вот, мне кажется, что над нами поставили эксперимент. Нас поместили сюда, на языке медицины наш дом назывался бы изолятором. И наблюдают за нами - выживем мы или сдохнем. Я читала, что такие эксперименты ставят на животных. На мышах, на крысах, самые сложные - на обезьянах. А на людях - нет, это запрещено. Поэтому я пришла к выводу, что эксперимент над нами - тайный. И те, которые его поставили, никогда не позволят нам выжить, иначе тайна окажется разглашённой. Поэтому речь, мальчики-девочки, всего лишь об одном - о том, как долго мы ещё протянем.
5. Артём
Сегодня я сделал открытие. Карик так и сказал - открытие. Как ни странно, сделал я его благодаря Ленке. А может быть, наоборот - вопреки Ленке, зависит от того, как посмотреть. Разбирая последние завалы в бумажне, чёрт, никак не привыкну говорить "библиотека", она наткнулась на толстенную книгу, и на книгу-то вовсе не похожую. Вместо обложки у неё были лишь два листа плотной бумаги, а страницы между ними оказались не скреплены.
Ленка собиралась уже отнести эту недоделанную книгу в мусорку, но в последний момент передумала и решила сначала показать мне.
Название было дурацкое, глупее не придумаешь - "Положение о космической экспедиции к планете ЕН-2016-14". Из всех слов я распознал лишь "положение", но куда и что положили, не понял. Я принялся лениво перелистывать страницы и выборочно просматривать текст. Легче не стало. Слова, которыми текст был насыщен, казались полной галиматьёй. Я раздражённо продирался сквозь парсеки, маршевые двигатели, отражатели и прочую ахинею, и уже собирался было от этой ахинеи избавиться, когда внезапно прочёл такое, что едва не остолбенел.
На странице под номером сто восемнадцать я наткнулся на список имён. Имена стояли друг под другом и были пронумерованы. Всего их оказалось одиннадцать, ровно столько, сколько нас было в доме до катастрофы. И под номером девять стояло имя Артём Суровцев. Моё имя.
Я ворвался в бездельню, тьфу, чёрт, в гостиную, волоча за собой за руку ошалевшую от такого обращения Ленку. Карик с Ксаной как раз обсуждали что-то чрезвычайно научное и, забыв захлопнуть рты, уставились на меня, схватившего Ленку в охапку и принявшегося отплясывать с ней дикий танец вокруг вделанного в пол металлического стола.
- Артём, что случилось!? - пришёл, наконец, в себя Карик.
Вместо ответа я с размаху бросил книгу на стол так, что листы разлетелись и потом пришлось долго их собирать.
Следующие три недели мы были заняты изучением книги, которая, по словам Карика, на самом деле называлась папкой с отчётами. Даже Ленка забросила своих кукол и жадно ловила каждое слово Карика, зачитывающего содержание папки вслух, и Ксаны, комментирующей прочитанное и то и дело заглядывающей то в астрономический справочник, то в толковый словарь.
Под конец мы знали о себе всё. У нас не было родителей, ни у кого не было. Мы родились в инкубаторах, зачатые искусственно, из донорских детородных клеток. Родились на сто восемьдесят второй день полёта. Наш дом оказался космическим кораблём. Который летел к неизведанной планете в отдалённой от Земли звёздной системе. С расчётом, что должен достигнуть её через тридцать пять лет после старта. Так, чтобы мы были в расцвете зрелости на момент прибытия, провели пять лет в исследовательской работе и успели вернуться на Землю, не умерев от старости.
- Мы не знаем, почему произошла катастрофа, - сказал Карик после того, как папка была, наконец, освоена полностью. - Но это и неважно. А важно то, что мы продолжаем лететь. Хотя и на потерявшем функциональность корабле. Попросту говоря, на неуправляемом железном корыте. И важно то, что мы оказались, - Карик ткнул пальцем в схему на одном из папочных листов, - изолированными в герметичном отсеке. И ещё важно, что из отсека есть выход, - Карик кивком показал на крытый металлом проём в стене бездельни, который мы называли дверью и к которому опасались даже приближаться, потому что те, кто вышел в эту дверь, назад не вернулись. - И, наконец, важно то, что на корабле есть генератор. Вот здесь. И аварийный генератор, который сейчас работает и худо-бедно поддерживает нам жизнь. И есть гидропонная оранжерея и при ней кибернетический повар, и они пока ещё функциональны, хотя производят всего лишь два наименования. И есть рефрижераторы, есть кинозалы, есть компьютерные комнаты, есть склад. Сколько же тут всего есть! Надо только добраться.
- И ещё, - сказала Ксана. - Те, кто вышел из двери сразу после катастрофы, давайте, кстати, называть эту дверь шлюзом, возможно, не сдохли. А сидят запертые, как мы, только в других отсеках.
- Они сдохли, - сурово сказал Карик. - Погибли. Наверняка. Нечего тут. Жилой отсек только этот, наш, остальные для житья не приспособлены. Так вот, у нас две задачи. Первая - выбраться отсюда и достичь хотя бы склада. И вторая - не сдохнуть при этом.
6. Ленка
Жалко мне её, Ксанку. Вот ведь как бывает - вчера ещё в рот ей заглядывала и завидовала тому, как складно она говорить умеет. А сегодня... Не нравится она мальчикам, я такие вещи теперь хорошо вижу. Ни Карику, ни Артюше. Им я нравлюсь. Сегодня я забыла запереть мыльню, когда залезла под душ, и тут Карик вошёл, да так и остолбенел на пороге, будто страшилище Горгону увидел из той книжки, которую меня заставлял читать. На мне только полотенце и было, вокруг бёдер завязанное. Ну и глазища у Карика сделались. Интересно, у Артюшки стали бы такие же, окажись он сейчас здесь... Карик принялся лепетать что-то, извиняться невнятно, никогда не слышала, чтобы он слова так коверкал.
Я рассмеялась, вытолкала Карика из мыльни и сказала, чтобы в следующий раз стучал, прежде чем вваливаться. Он даже поправлять меня не стал, чтобы называла мыльню ванной комнатой, хотя обычно сам не свой, когда говоришь неправильно.
Тем же вечером я лениво укладывала Мэри спать и думала о том, как пялился на меня Карик. И вдруг поняла, что мне нравится, как он смотрел. Потом поглядела на Мэри и поняла, что та мне надоела. Я повертела Мэри в руках и внезапно ни с того ни с сего запустила ей в стену.
- Сдурела!? - спросила Ксана сердито.
Тогда я показала ей язык и, выкатив глаза, стала изображать остолбеневшего Карика на пороге мыльни. Ксана молча смотрела, потом покрутила у виска пальцем и принялась устраиваться спать. Мне спать не хотелось, и я отправилась проверить, что делают мальчики. В бездельне я нашла Артюшку, который сказал, что я сногсшибательная, и объяснил, что это означает "очень красивая". Мы принялись болтать о всякой ерунде, и я не заметила, как оказалась рядом с Артюшкой, и вдруг увидела его глаза прямо напротив моих. У меня внезапно отчаянно заколотилось сердце, сама не знаю с чего. А потом Артюшка вдруг притянул меня к себе и прижался своими губами к моим. И я почувствовала... Я почувствовала, что у меня закружилась голова, и стало вдруг тепло в низу живота, и... Мне показалось, что я поплыла. Нет, не я, дом поплыл вокруг меня, стены закачались и отодвинулись, и я схватилась за Артюшку изо всех сил, чтобы не упасть, и он задышал жарко и вдруг, ни с того, ни с сего принялся стаскивать с меня майку. И мне захотелось избавиться от этой майки, мне казалось сейчас очень важным, чтобы её не было, я стала помогать ему, руки не слушались, проклятая майка будто прилипла ко мне.
В этот момент в бездельне появился Карик и сходу принялся орать. Нас с Артюшкой друг от друга отбросило, и я схватилась за край стола, чтобы не свалиться, потому что дом продолжал плыть, а стены качаться, хотя теперь уже не так быстро. Я не слышала, что Карик сказал Артёму, вернее, слышала, но до меня не дошло - слова тоже плыли вместе с домом и стенами и проплывали мимо меня. Я только поняла, что слова были обидными, очень обидными, и Артюшка, ласковый, улыбчивый Артюшка вдруг, оттолкнувшись от пола, прыгнул к Карику и с размаху ударил его сжатым кулаком по лицу.
Они стали драться. Я заорала от ужаса и хотела броситься к ним, но не смогла двинуться с места, я будто приросла к полу. На мой крик прибежала из спальни растрёпанная Ксана и, на секунду замешкавшись на пороге, кинулась разнимать, а я так и стояла как врытая на месте и с ужасом думала о том, что мне хорошо и приятно. Приятно потому, что дрались из-за меня.
Потом Карик ушёл, с грохотом хлопнув за собой дверью, а Ксана принялась кричать на Артюшку, и тот, виновато потупившись, терпел. Затем Ксана обернулась ко мне.
- Что, рада? - спросила она издевательски. - Довольна? Ты хоть понимаешь, что ты наделала, дрянь!?
Мне стало обидно, потому что вовсе ничего такого я не наделала - виновата я, что ли, если кому-то приспичило из-за меня подраться. Так я Ксанке и сказала, и ещё добавила, что из-за неё-то точно никто здесь драться не станет.
Следующие несколько дней прошли, словно мы разучились говорить, все четверо. Молча встречались в едальне, молча и торопливо расправлялись с осточертевшей всем кашей и молча расходились каждый к своим книжкам. И так продолжалось до тех пор, пока однажды Карик не сказал, что если мы будем продолжать в том же духе, то наверняка сдохнем, причём в самое ближайшее время. И ещё он сказал, что распорядок меняется. С сегодняшнего дня, мол, все наши усилия будут направлены не на то, чтобы учиться, а на то, чтобы выйти из жилого отсека наружу. Потому что или мы отсюда выйдем, или сдохнем, третьего не дано - так и сказал. Потом поднялся с места и, бормоча что-то себе под нос, заходил вокруг стола, а мы втроём сидели, молча уставившись на него, и ждали, что будет дальше.
Только сейчас я обратила внимание на то, как сильно Карик изменился. Стал высоким, плечистым, редкие короткие и колючие волосы разрисовали щёки и подбородок. Я перевела взгляд на Артюшку, он тоже изменился, но меньше. Над верхней губой у него пробился лёгкий светлый пушок, плечи немного раздались, но в остальном он остался прежним - ласковые добрые глаза смотрели так же дружелюбно и доверчиво, длинные русые волосы так же падали в беспорядке на лоб, доставая до широких, вразлёт, бровей. Он красивый, просто красивый, поняла я. А Карик - мужественный, пришло откуда-то подходящее слово. Я закусила губу. Мне они нравились, оба. Но не так, как раньше, мне они.... Как мужчины, внезапно дошло до меня. Мне они оба нравились как мужчины. И Артём нравился больше.
Следующие дни мы только и занимались тем, что готовились к выходу. Вернее, они втроём занимались. Ксана и Карик перебрасывались мудрёными словами. Артюша изредка встревал, а я молча сидела, смотрела на них поочерёдно, и мне было страшно. Очень страшно, я цепенела от ужаса. Я знала, попросту знала неведомо откуда, что выйти отсюда означает сдохнуть. Так я им и сказала, и Ксанка сразу набросилась на меня с упрёками, что я паникёрша.
- Лена правду говорит, - внезапно прервал Ксану Карик. - Выйти отсюда с большой вероятностью означает именно сдохнуть. Мы не знаем, что там, снаружи. Возможно, разгерметизированные отсеки. Возможно, утечка. А возможно, попросту завалы, заклиненные двери, искорёженное оборудование, так что будет не пробиться. Но идти надо, идти надо непременно. Добраться до склада и запустить сменных роботов. Хотя бы одного рабочего робота. Всего-то километр идти, а... В общем, я так решаю - я пойду. Один. Вам идти ни к чему.
- Один ты не пойдёшь, - закричал на Карика Артём. - Понятно? Мы пойдём вдвоём, девочки пусть остаются. Один ты никуда не пойдёшь!
- Пойду, - сказал Карик. - Ты останешься здесь. Потому что... Понимаешь, исследовательская программа рассчитана на одиннадцать человек. Ровно столько нас было до катастрофы. Возможно, удастся обойтись чуть меньшим количеством. У нас впереди почти двадцать лет. И первые пять из них вполне пригодны на то, чтобы довести количество членов экипажа до нужного. Тебе понятно?
- Ты что же, имеешь в виду?.. - раскрыл рот от неожиданности Артём.
- Ага. Именно это. Что смотришь? - обернулся Карик ко мне. - Тебя это напрямую касается. И тебя, - он окинул взглядом Ксану, которая мгновенно стала пунцовой. - И чтобы без предрассудков! - Карик грохнул кулаком по столу. - Послезавтра я ухожу.
7. Артём
Я вышел из спальни через час после того, как Карик заснул. Тихо притворил за собой дверь и отправился к шлюзу. Содрал ленту с открывателя. Лентой его замотал Карик, тогда, после катастрофы, когда стало ясно, что семеро детей, вышедших в эту дверь, уже не вернутся. Я помедлил секунду и поднёс к плоской чёрной коробке открывателя ладонь. Зажёгся слабый красный цвет, помигал и сменился на зелёный.
Я стоял и заворожено смотрел, как ползёт вверх массивная металлическая дверь. И когда её нижний обрез поравнялся с моей головой, выдохнул, чуть пригнулся и шагнул в проём. Я ожидал, что увижу за дверью коридор, тот, по которому проходит первый участок пути. Я запомнил маршрут - просидел над схемой всю предыдущую ночь, пока не заучил её наизусть. Первый коридор, обозначенный на схеме знаком Q-прим. Однако коридора за дверью не оказалось. Вместо него была вторая дверь, такая же, как первая, и такая же плоская чёрная коробка с правой стороны, только не замотанная. Я шагнул к ней и поднёс ладонь. Та дверь, что осталась за спиной, стала опускаться, и, едва её нижний обрез коснулся пола, начала подниматься та, что передо мной.
Я закрыл глаза и с минуту постоял так. Можно было ещё вернуться, тогда завтра этим путём отправится Карик. Никто даже не узнает, что я струсил в последний момент, стоит только вновь замотать лентой открыватель.
Я стиснул зубы и шагнул вперёд, в коридор. Дверь за моей спиной поехала вниз. Я встряхнулся, сбрасывая оцепенение, и сделал первый шаг по направлению к цели. За ним второй. Через минуту я уже почти бежал.
Я знал, на что обрекаю Карика. На то, что не смог бы вынести сам, окажись я на его месте. На вечные угрызения совести. Конечно, лишь в том случае, если я сдохну. Ненавижу это слово, не знаю, почему с детства мы говорим о смерти именно так. Если я погибну... Только кто сказал, что я должен погибнуть. Девять лет уже прошло, все те опасности, о которых говорил Карик, вполне возможно, исчезли. Коридор передо мной пуст, сейчас я доберусь до поворота, и будет другой. Вот он, поворот, и ничего со мной не случилось. И не случится.
В том месте, где Q-прим поворачивал и переходил в R-прим, я увидел скелет. Он лежал на полу, приткнувшись в правой стене. В пяти метрах от скелета поперёк коридора распростёрся второй.
Меня передёрнуло, затем прошибло холодным потом. Я замер на месте. Это был знак. Знак беды, понял я отчётливо. Я стоял рядом с останками двоих родившихся со мной в один день детей и не мог сдвинуться с места.
- Замолчи, сволочь, - сказал я своему второму "я". - Заткнись, трусливая паскуда, гадина.
Я перепрыгнул через человеческий костяк и заспешил дальше.
8. Карик, Ксана, Ленка, Артём
- Давайте, что ли, девочки, - Карик разлил по пластиковым стаканчикам слегка забродивший виноградный сок. - Спасибо, ты можешь идти, - сказал он роботу-официанту. - Скажи там, на кухне, что можно начинать готовить десерт. Тебе нельзя ещё, - обернулся Карик к маленькому Артёму, тянущему ручонки к пластиковой стопке с импровизированным вином. - Вот когда станешь большой как... Как...
Артём возмущённо захныкал. Ксана улыбнулась и, подхватив сына, усадила его на колени.
- Папу надо слушать, - назидательно сказала она. - А не реветь попусту. Папа хотел сказать, что вина детям нельзя. А можно будет, когда вырастешь и станешь большой, как сам папа.
- Я не это хотел сказать, - хмуро обронил Карик.
- Мы знаем, - Ленка поднялась со своего места, обогнула стол и села рядом с Кариком. Она была уже на седьмом месяце и поэтому передвигалась без обычных лёгкости и изящества. - Мне, в общем-то, тоже нельзя, да и Ксюше, наверное, не стоит. Мы лишь пригубим, ладно? Давайте, за него! За его память.
Карик опрокинул в себя содержимое стопки. Ровно два года назад их осталось трое. Артём умер через три месяца после того, как добрался до склада и сумел запустить первого ремонтника. Лучевая болезнь - кибернетический доктор, над запуском которого лихорадочно бились дни и ночи напролёт остальные трое, встал в строй слишком поздно и поэтому не успел.
- Иди к тёте Лене, - Ленка протянула руки к малышу. - Ксюшка, не жадничай, давай его сюда, с моим, небось, будешь нянькаться напропалую.
Ксана вновь улыбнулась и протянула не прекращающего хныкать Артёма Ленке. Материнство изменило её, и однажды Ленка сказала, что Ксану, особенно когда та улыбается, можно запросто считать хорошенькой.
- Бывают же на свете вкусные вещи, - Карик отхватил ножом ломоть от толстого, исходящего соком куска буженины, протянул Ленке. - Ну да, знаю, искусственное, - сказал он. - А по мне так лучше всякого настоящего, тем более, что настоящее никто из нас не пробовал да и вряд ли когда попробует.
- Почему вряд ли? - немедленно возмутилась Ксана. - Вот доведём до максимальной выработки ферму, потом разберёмся в эмбрионном сейфе и, как знать...
- Что-то пока никак разобраться не можем, - проворчал Карик. - Эй, Роб! - крикнул он. - Иди сюда!
В дверях немедленно возникла неуклюжая приземистая фигура старшего по науке.
- Что по сейфу? - хмуро спросил робота Карик.
- Работаем, хозяин, - научник переступил с ноги на ногу. - Ребята стараются. С вероятностью семнадцать целых восемьсот тридцать...
- Понятно, свободен, - Карик вскинул ладонь. - С вероятностью, без вероятности, - передразнил он робота. - Стараются. Старатели хреновы. Ладно, что будем делать вечером, девочки?
- Посмотрим кино, а? Карик, ну пожалуйста, - кокетливо протянула Ленка. - Мы давно собирались. Что-нибудь начала двадцать первого века. С Томом Хэнксом, а? Про космических монстров.
- Спать потом будешь плохо, - начал Карик и осёкся, а затем покраснел. Он так и не привык к тому, что проводит ночи с двумя женщинами поочерёдно. Несмотря на все уговоры, что в их положении это необходимо да и попросту естественно, Карик смущался и краснел каждый раз даже от малейшего намёка на интимную жизнь членов экипажа.
- Я тоже хотела бы кино, - поддержала Ленку Ксана. - Про монстров - так про монстров. И вообще, надо больше отдыхать. А учиться меньше. Хватит уже с нас этой учёбы, всему всё равно не выучимся.
- Ладно, - Карик поднялся. - Побудьте-ка пока без меня. Пойду, прошвырнусь до генераторной, надо посмотреть, чего там копаются эти железные бездельники.
- Защитный костюм не забудь, - строго велела Ксана.
- Да зачем? Позавчера же запускали контрольную бригаду - уровень радиации после очистки намного ниже критического. Повсеместно.
- Ты наденешь костюм, Карик, - безапелляционно сказала Ленка. - И никаких возражений, тебе понятно? Ну, пожалуйста, - добавила она, - ради меня. Ради нас.
- Хорошо, как скажешь, - Карик покорно кивнул и направился к выходу.
- Знаешь, Ксана, о чём я частенько думаю? - протянула Ленка, меланхолически глядя удаляющемуся Карику в спину.
- О чём же?
- Нам надо быть очень внимательными и деликатными с ним. Понимаешь, ведь он один всё это сделал. Если бы не он, нас уже никого давно не было бы в живых. Я думаю, что то, что он для нас сделал, называется подвигом. Только подвиг Карика - тихий и совсем не геройский. Героем стал Артём, а по сути...
- А по сути, - прервала Ксана, - ты как назовёшь своего первенца?
- Что за вопрос? Разумеется, в честь отца - Кариком. Артём у нас уже есть.
- Кариком, - улыбнулась Ксана. - Это не его имя.
- Чёрт!- ахнула Ленка. - Действительно же. Я совершенно забыла. Да и ты хороша. Идиотки, не знать имени мужчины, с которым спишь.
- Ну, не знаешь, положим, ты одна. А я сразу заглянула в список членов экипажа, ещё тогда, когда Артём принёс из библиотеки "Положение об экспедиции". Карика на самом деле зовут Виктор. Виктор - значит победитель, Лен. Мы с тобой - подруги победителя. И наши дети - они тоже станут победителями. Непременно станут.
Годовалый Артём подтвердил слова матери жизнерадостным пронзительным воплем.