Гибельные вещи

Золотой берег являл собой маленький и тихий приморский городок, который волнения во все времена обходили стороной. А времен он знал великое множество, поскольку имел удивительно богатую историю. В огне и звоне мечей сменялись эпохи, приходили и уходили целые народы, государства пожирали друг друга, а Золотой берег все смотрел на море, бесстрастно и неотрывно.

В конце девятнадцатого века город словно открыли заново, превратив рыбацкое поселение в курорт. Прежнее его название трогать не стали, просто перевели на русский. В такой преемственности не нарушилось течение времен, и в городке все дышало давними обычаями и стариной.

Летний сезон в этом году не задался. Две недели солнца и безветрия в мае, неделя спокойного моря в июне, все остальное время Золотой берег поливали непривычно буйные ливни, а небо с редкими прояснениями закрывала тяжелая облачность. По таким подлостям со стороны природы принято лупить наотмашь избитым штампом: даже старожилы, мол, не помнят ничего подобного.

Туристов было катастрофически мало, от чего курортное местечко сильно страдало, возлагая трепетные надежды на бархатный сезон. Будто кто-то верил, что туристов нарочно удерживали, поймав в сеть, и вот в сентябре она не выдержит напора, лопнет, освободив изголодавшийся до моря народ.

Леша Горин, по прозвищу Глазастый, пребывал в приятном оцепенении. Сидя на берегу, он любовался тем, как на желтый песок накатывали неспешные волны, волны рисовали что-то замысловатое, а следующие за ними поверх выписывали новые узоры. Наблюдать за этими бесконечными переменами Глазастому нравилось, однако он встрепенулся, нарочно выводя себя из состояния блаженного покоя и напоминая, что все, чем он любуется, бездушно и неразумно, а безмятежно лишь потому, что мертво.

Леша напомнил себе, что и в этом нет счастья, и стоит ему уйти с пляжа, как он вновь погрузится в скучную и бестолковую суету. В свои тринадцать Глазастый отлично знал, что счастья вообще нет, никогда не было. А что было? Только глупая и наивная вера, пустопорожняя дурь и нелепые выдумки.

Как и многие, он тоже раньше верил в опасное вранье про счастье, даже ждал с замиранием сердца, пока сама жизнь не макнула его в дерьмо, дав понюхать и попробовать на вкус сокровенные тайны бытия. И Леша раз и навсегда разочаровался в ожиданиях. Тогда он смотрел на мир двумя глазами, большущими темно-синими глазами ребенка. Сейчас в левом прочно обосновалось уныние ветхого деда, а правый глаз Леше Горину удалили еще в прошлой жизни.

- Мы идем в поход, сыночек, - однажды сказала мама.

- В поход?! - изумился мальчишка, не поверив собственным ушам, вскочил и стал носиться по дому с оглушительными криками: - В поход! Ура-а! Мы идем в поход!

Он задевал бутылки, валявшиеся на полу тут и там, но не обращал на это никакого внимания - привычная ведь картина. Водка, вино, пиво. У родителей Леши сами напитки никогда не задерживались, а пустая тара прописывалась в грязной и изрядно захламленной квартирке едва ли не навсегда.

Незадолго до того какой-то сверстник во дворе описывал Леше свой выезд на природу вместе с родителями: костер, дети и взрослые на равных, игры, море, солнце и вкусный шашлык в веселой компании. Лешка мечтал о подобном же, о смехе и веселье. Как-то легко поверил, что его мама и папа наконец одумались, вспомнили о нем.

Поход на самом деле оказался попойкой на природе. В точности такие же случались и раньше, просто мальчишка в силу возраста их не особо помнил.

- Иди сюда, тварь! - хрипло орал отец, гоняя мать по кустам на виду у гоготавших и подначивавших собутыльников.

- Отстань! - верещала мать не своим голосом, голосом страшной ведьмы. - Это он ко мне лез! Я ни при чем!

Семейства дружных, любящих друг друга людей, обосновавшиеся на пляже по соседству, отводили глаза и перебирались на другие места, только бы не видеть и не слышать. Леше никто не пришел на помощь, когда он кинулся разнимать родителей и напоролся глазом на сухую ветку. Он кричал от боли и еще громче от страха, однако до его беды никому не было дела, даже родителям.

Тетка рассказывала Леше, что глаз хоть и воспалился, его еще можно было спасти, если бы вовремя обратились в больницу. Родители же занимались собой и выпивкой, мирились, вновь ссорились, дрались, злились на плачущего сына и наказывали его за якобы капризы. А потом лечить было слишком поздно.

***

Нахлынувшие воспоминания выжимали слезы похлеще яркого солнца, от них давило в груди, сбивая дыхание, и Леша был рад, когда его вернул в реальность подзатыльник Плиты, сидевшего рядом. Главарь подростковой банды отхлебнул из банки пиво, кивнул в сторону:

- Видишь мужика?

- Он же Глазастый. Ему надо вплотную подойти, чтоб увидеть, - заржал Мопс.

Плита цыкнул, и Мопс, замявшись, предпочел не развивать тему, казавшуюся ему невероятно смешной. Он продолжил тискать свою девчонку, из-за фамилии Бочкарева прозванную Бочкой. Та игриво пыталась изображать похоть и постанывала. Впрочем, у нее выходили отнюдь не киношные стоны, а поскуливание щенка, которого в конец заели блохи.

- Вижу, - ответил Глазастый. - И чё с ним?

- Смотайся к нему, пощупай лопатник, - велел Плита.

- Опасно, - ответил Леша. - Он же сразу просечет, кто и где ему по карманам прошелся.

- Ты чё такое начал? - вмешался Моряк, не столько обеспокоенный попытками перечить Плите, сколько расстроенный тем, что допил свое пиво, а денег на новое не ожидалось.

- Стремно так делать, Плита, - обратился к последней инстанции Леша. - Спалюсь.

Все знали, что будет так, как решит Плита, и потому замерли в ожидании ответа. Главарь банды посмотрел на Лешу долгим неприятным взглядом, полным презрения, и смачно харкнул через голову Глазастого.

- Ты тупой? - спросил Плита, раздувая ноздри. - Если тупой, то повторю помедленнее. Про-о-осто пощу-у-упай. Если есть что брать, то мы с пацанами отработаем как обычно.

- Давай, живо, - поддакнул Моряк, больно хлопнув Лешу по спине.

Глазастый нехотя поднялся и отхватил пинок от Гриши под одобрительные смешки Плиты и его подруги Ланы.

Банда издалека не заметила, что шедший по пляжу мужчина был каждому более-менее знаком. Теперь и не заметит, поскольку сразу после ухода Глазастого компания спряталась, чтобы лишний раз не отсвечивать. Навстречу Леше в распахнутом пальто степенно шагал, поглядывая в сторону моря, старик. Он подставлял лицо прохладному ветру, тревожившему его густую шевелюру, совершенно белую, будто молоко утреннего тумана.

Старик жил уединенно, ни с кем не водил знакомств и все, что о нем было известно в городке, строилось исключительно на догадках. Приезжий. Пенсионер. Наверное, когда-то деньги водились, но сейчас он в них ограничен, если купил разваливавшийся особняк и толком не смог его отремонтировать. Его видели с мольбертом? Значит, художник, хотя вряд ли кто-то из местных жителей интересовался картинами старика.

Побледневший мальчишка хотел отказаться от задумки, не понравившейся ему с самого начала, но, коротко обсудив с собой возможные последствия, стиснул зубы и пошел к художнику. Плита поблизости. Спрятался, конечно, но наблюдает, ждет результата. Стоит Глазастому отступить, и не жди от Плиты ничего хорошего.

Леша славился своими шустрыми руками и чувствительными пальчиками. Мастерство карманника, столь сложное умение, не открывалось даже, а как-то пришло, само заявило, словно подстраивая мальчишку под себя. Когда до цели оставалось метров двадцать-тридцать, Глазастый упер взгляд в песок и, сорвавшись с места, побежал, налетел на старика и быстро, со знанием дела ощупал карманы пальто. Портмоне он почувствовал сразу, и еле сдержался, чтобы не выбить его в ладонь привычным легким движением.

- Мальчик, ты что, не видишь куда несешься? - укорил художник и охнул, увидев пустую глазницу Леши.

Но и мелкий карманник растерялся, да так, что шагу не мог сделать, оторопело держался за края пальто и смотрел в светлое лицо старика, не находя в нем ничего действительно светлого. Сердце Глазастого сжалось от жути, колени подкосились, и внутри художника он безошибочно разглядел бездну мрака. Ту, что мерещится в пустом колодце, где обитает черная, сжавшаяся до поры до времени гигантская змея, имеющая возможность выбраться на поверхность в любую секунду, просто ожидающая подходящего случая и подходящей жертвы.

Пока Леша Горин мчался по серпантину лестницы, ведущей на набережную, ужас играл на его нервах, будто на струнах, цепляя их кривыми желтыми когтями вместе с мясом и грозя вскоре порвать. Еще приходя в себя, мальчишка торопился предупредить беспризорников, но не успел. Может, и к лучшему, ведь что он мог сказать? А если бы поделился, не увиденным даже, а только почудившимся, то без сомнения подвергся бы насмешкам, издевкам и тычкам больше обычного. Последнее дело банды не выгорело, и теперь каждый только тем и занимался, что искал, на ком бы сорвать злость.

Да, за Глазастым следили, и, видимо, Плита что-то угадал по реакции карманника, нашарившего в пальто художника ценное. Двое быстро догнали старика со спины. Подсечкой Плита опрокинул пожилого мужчину, и пока тот падал на землю, Моряк, не обремененный интеллектом обладатель увесистых кулаков, коронным ударом вырубил художника. Тут же оба бросились бежать, пряча лица и ни на что не отвлекаясь. Сейчас в работу должен был включиться Гриша.

Удостоверившись, что к пострадавшему никто не спешит на помощь, к пожилому человеку вразвалочку подошел худой прыщавый парень. Он присел рядом, словно справляясь о самочувствии, и между делом вынул толстое портмоне из кармана стариковского пальто. Предварительно осмотревшись по сторонам, Гриша встал и неспешно удалился.

***

Неделю назад подфартило. Глубокой ночью да в безлюдном переулке банда повстречала двоих приезжих, набравшихся в местных барах до такой степени, что между собой пьянчуги общались бессмысленными наборами согласных. Ночь, никаких свидетелей, и вряд ли туристы хоть что-то из случившегося с ними вспомнят в дальнейшем. Потому беспризорники действовали решительно и вполне открыто, отказавшись от привычной схемы. С туристов взяли кучу банковских карт и шесть тысяч с мелочью живыми деньгами.

Разобраться с кредитками самостоятельно не получилось, несколько банкомат проглотил. Вот тогда рядом с подростками и возник говорливый Самсон. Никто не помнил, откуда он явился, точнее, никто не хотел напоминать остальным, что кучерявого мошенника Самсона привел в компанию сам Плита, доверившись ему, словно давнему и хорошему знакомому.

Тот наобещал все, что от него ждали, и от щедрот добавил прямо-таки фантастическое. Он трещал без умолку, рассказывая о своих связях в банках, в среде хакеров и в правоохранительных органах, забрал кредитки, намереваясь срочно сделать электронные переводы и обналичить деньги. Шесть тысяч он у Плиты тоже забрал, дескать, знающие и умеющие люди в долг не работают. Встреча с Самсоном должна была состояться через день. Не стоит и говорить, что банда более не видела мошенника и не имела ни малейшего представления, где того следует искать.

Леша Горин добрался до ротонды в углу парка последним, и Плита встретил его, гневно швырнув точно в лицо пухлое портмоне старика. Из кармашков с шелестом вылетели блокнотные листки: ровные и вырванные наспех, сложенные пополам и вчетверо. Глазастый без слов понял, что денег в лопатнике художника не оказалось. Вообще.

- Я же не рентген, - Леша испуганно взглянул на Плиту. - Откуда бы я знал, что там внутри?

Плита свирепо скалился и бил Глазастого. Бил аккуратно, чтобы не увечить, не оставлять на лице четких следов. Сидя сверху, не позволяя подняться и пошевелиться, он хлестал его по щекам тыльной стороной ладони, страшно сдавливал коленями ребра. Плита вымещал накопившийся в нем гнев за прежние неудачи. Крутившийся рядом Мопс давал советы, чем немало распалял главаря. В какой-то мере Глазастому повезло, поскольку Гриша и Бочка удерживали туповатого Моряка, не видевшего различий между избиением и поучениями. Наверняка тот мог с одного удара отправить Лешу на тот свет.

Наконец Плита остыл, гнев схлынул, поток ругательств сошел на нет. Он всегда отходил постепенно, но на этот раз что-то было не так. Плита явно над чем-то крепко призадумался. Не слезая с Глазастого, он потянулся за ближайшим блокнотным листком, пробежал взглядом по тексту и выборочно прочел:

- Пепельница бронзовая "Медведь", 1938 год, Нюрнберг, Германия. Тысяча евро, торг. Настоящей цены, истории и особенностей предмета владелец не знает, - подхватив еще парочку бумажек, Плита продолжил: - Перьевая ручка, принадлежала писателю К. Год изготовления неизвестен, Ильинское, Ивановская область. Цена не определена. Владелец об особенностях предмета догадывается. Картина-медальон "Жена негоцианта", Рига. Автор не известен. Ориентировочно вторая половина восемнадцатого века. Владелец знает историю предмета, но не знает настоящей цены и особенностей.

Когда Плита замолчал, напряженно размышляя, Мопс авторитетно заявил:

- Тупая херня какая-то.

- Тупая херня здесь - это ты, Мопс, - хмуро рыкнул Плита и приказал: - Соберите все бумажки, пока не разлетелись.

Лана заинтересованно подскочила к Плите, приобняла приятеля:

- Коля, чего?

Тот отодвинул ее от себя, словно своим присутствием девушка мешала ему, и принялся рассуждать вслух, ни к кому пока не обращаясь:

- Какой-то, мать его, дедан, а такие интересы?! Его считают чокнутым художником, потому что кто-то сболтнул, и понеслась. А на самом деле о нем ничего не известно, потому что нахер он никому не упал. Кто он? Так, пенсионер. Никто и не парился ни разу, на что дед живет, на что особняк свой содержит. А тут вон чё получается. Он у нас нехилый такой коллекционер. Антиквариатом занимается. Собирает его да еще и за такое бабло. Тысяча евриков за бронзовую хренотень. И если он этой долбаной пепельницей интересуется, значит, деньги есть, ну, или что-то ценное на обмен. Офигеть, тысяча евриков! - на лице Плиты нарисовалась некрасивая щербатая улыбка. - Так, братва. Похозяйничаем в доме художника. Гриша, ты рви когти, живо найди деда и проконтролируй. Если он будет возвращаться домой, то успей нас предупредить. Всем все понятно?

Напротив особняка, в котором жил и работал престарелый художник, серой шеренгой выстроилась банда Плиты. Фигуры на фоне густого кустарника угадывались скверно, к тому же подростки прятались в тени деревьев.

Сколько раз вместе и порознь, случайно и специально, члены банды с абсолютным равнодушием проходили мимо, не обращая внимания на каменный двухэтажный дом старого отшельника, вместе с тем зная, кому особняк принадлежит. Никогда прежде они не видели дом таким особенным, так сильно похожим на пиратский сундук с сокровищами.

Одному Леше Горину особняк внушал страшные опасения, чудился мордой какой-то твари, готовящейся не принять гостей, а наброситься на них, метнувшись через улицу хищной бестией. Располагавшиеся полукругом темные окна мансарды здорово походили на черные глаза паука с белыми пятнышками отраженного света. Две колонны у лестницы казались Леше ниточками высыхающей слюны, а широкая двустворчатая дверь, отделанная рейками черного и серого цветов, представлялась мальчишке пастью с гнилыми зубами.

Он безоговорочно решил для себя, что внутрь дома не сунется ни при каких обстоятельствах. Да он что угодно готов был сделать, что угодно придумать, лишь бы не лезть в этот жуткий особняк. А ведь Глазастый это здание никогда раньше жутким не считал.

Бандиты приподняли пыльное подвальное оконце и бесшумно нырнули в полутьму, словно растворились там. Потаенные шепотки не удалились, но стали тише, смазались и немного погодя совсем пропали, проглоченные толстыми каменными стенами. Закрыв за Ланой окно, Глазастый выскочил из палисада и стремглав кинулся прочь.

Позже, когда придет в себя, он выдумает, как объясниться с остальными. Он покорно примет от Плиты хоть тысячу ударов, или пусть его изобьет Моряк до потери сознания. Это лучше, чем лезть в дом художника. Почему, Глазастый не знал.

***

Они поднялись из подвала, быстро убедились, что в доме никого нет, и торопливо пустились в путешествие. Было тихо и спокойно, словно дом боялся спугнуть гостей. Как-то мирно все это выглядело, будто милые дети явились на склад антиквара - тематическая экскурсия такая.

Планировка дома была мудреной: невероятное число кабинетов, спален, узких каморок, проходных комнат и кажущиеся бесконечными коридоры. Полы повсеместно устилали ковры. Скучать никому не пришлось, только успевай от увиденных богатств рот ладонью прикрывать. Первое, что бросилось в глаза каждому, - включенный повсюду свет.

- Шикарно живет хозяин, - прокомментировал Плита. - Не экономит.

- Дворец, - ахнула Лана в просторной гостиной, разглядывая удивительные сокровища, во множестве наполнявшие хоромы. - Настоящий дворец.

Да, это был не обыкновенный дом, не особняк, убранство которого и планировку себе беспризорники худо-бедно представляли, но и дворцом называть его не стоило. Лавка безумного старьевщика.

- Так, - оживил мелких бандитов их главарь. - Хватит пялиться. Ищем деньги и что из ценного.

- Да здесь, типа, всё ценное, - недоуменно вскинул брови Моряк, ковыряя ногтем вычурную золоченую раму картины.

- Ищем то, что можно продать, но деньги, рыжьё и камушки в первую очередь.

Похоже, неравнодушен был хозяин к зеркалам, что висели в каждом помещении и не по одному. Огромные, просто большие и маленькие, простые и фигурные, прозрачные, как хрусталь, и мутные, как осенние лужи, с бесподобными оправами и без таковых. Много было картин. В основном старинные, на которых слои краски пошли трещинами, а основа - буграми. Были они разных размеров, разных направлений, одни четкие и понятные, другие - невразумительные, похожие на иллюстрации снов, привидевшихся в болезненном состоянии.

Бочка застыла, изучая картину, на которой был изображен сидящим в резном кресле необычайно красивый мужчина с кубком в правой руке и каким-то свитком в левой. Мопс хмыкнул, не оценив увлечение Бочки высоким искусством, и отправился исследовать прочие комнаты.

Книг в доме было просто море, и они лежали где придется, потому что отведенных для них шкафов и полок явно не хватало. За исключением Моряка, ни к одной из книг подростки внимания не проявили. Он приметил толстый фолиант в изящном переплете из блестящей кожи. Даже у него книга вызывала уважение одним лишь видом, в основном потому, что та имела на обложке вполне серьезный замок. Моряк справедливо рассудил, что если заперто, то что-то скрыто, а если скрыто, значит, имеет ценность. В том замке он и ковырялся, точно так, как Лана неподалеку возилась со шкатулкой: деревянной, с металлическими вставками. Не ясно, что ее привлекло в простеньком, без изысков предмете. Возможно, руководствовалась тем же принципом, что Моряк: закрытое обязательно следует открыть.

Без пояснений Плита выхватил шкатулку из рук девушки, потряс ее и вернул, неодобрительно буркнув:

- Пустая.

Он пошел в смежную комнату, метко сплюнув в камин, в дверях походя шлепнул бронзовую рысь по короткой морде.

- Нет. Не пустая, - уверенно сказала себе Лана и продолжила крутить шкатулку в руках, упорно пытаясь найти потайную кнопку.

***

Седые волосы старика были взъерошены и растрепаны, одежда помята, в мелкий ворс пальто забился песок. Вид у него был бледный, нездоровый и удрученный.

Гриша отыскал художника у аптеки и, зная, что за углом расположен опорный пункт полиции, некоторое время взволнованно ожидал, куда же двинется объект слежки. Тот свернул, но не к аптеке или опорному пункту, а на аллею. Перед тем, как сесть на скамейку, он достал из кармана брюк какую-то жестянку.

Как Гриша ни всматривался, он не мог понять, что такое поблескивало в руках старика. Только когда художник с трудом открыл жестянку и, предварительно оглядевшись, вынул папиросу, Гриша узнал в блестящем предмете дешевый портсигар.

Отвлекшись на Глазастого, выросшего рядом, Гриша не видел, как пожилой мужчина сунул в рот мятый мундштук. Придерживая дрожащим пальцем противоположный конец папиросы, чтобы не просыпалась высохшая за многие десятилетия табачная стружка, старик сделал глубокий вдох. Ветви стоявшего напротив тополя скрипнули, застонали, листва зашумела, и вовсе не от порыва ветра. Чуть разгладились морщины, всклокоченные волосы сами собой легли ровно, унялась боль, истомившая все тело, и к старику вернулась трезвость мысли.

- Ты как тут? Что, уже? - накинулся с вопросами Гриша.

- Я не полез, - ответил Глазастый. - Плохо мне стало. Короче, тошнит сильно, и перед глазами все плывет.

Леша приготовился добавить еще несколько известных ему симптомов сотрясения мозга, но этого не понадобилось, поскольку Гриша с гнусной улыбочкой заявил:

- Походу, нефигово тебя Плита отмудохал.

Даже не обернувшись на старика, обретшего благочинный образ, он отрешенно смотрел на Глазастого. Во взгляде Гриши читались и легкие сомнения, и нежелание упустить отличную возможность попасть в чужой дом, где наверняка найдется что урвать лично для себя.

- Ты в курсе, что мне Плита велел? - спросил он Глазастого.

- Палить старика и предупредить остальных, если он домой пойдет.

- Да. Короче, теперь ты следи, а я к дому. Понял?

- Понял, - кивнул Леша.

С хищно горящими глазами нескладный прыщавый парень побежал, и вскоре исчез, будто и не было его. Леша Горин остался следить за художником, пока тот не поднялся решительно и не пошагал в сторону площади. Короткими перебежками по аллее Глазастый последовал за стариком и спрятался, прижавшись к необхватному тополю, напротив которого и сидел художник.

Что-то склизкое и тягучее капнуло точно на макушку, от чего Лешу машинально передернуло. Он вытер волосы, глянул на ладонь и скривился. На пальцы налипла серая с черными вкраплениями слизь, распространявшая дурной запах - отвратительный тошнотворный запах болезни. Глазастый задрал голову.

Тополь, считанные минуты назад казавшийся крепким гигантом, утрачивал несокрушимость и красоту: ветви обвисали, листья быстро высыхали и скручивались, оплетаемые невесть откуда взявшейся паутиной, а по стволу широкими потоками, как несколько медлительных змей, струилась та самая слизь.

- О, Горин! Стоять, - кто-то крепко схватил Глазастого за плечо, потянул на дорожку. - Неделю уже с тобой пообщаться мечтаю. Хочешь сказать, тетка тебе не передавала, что участковый заходил?

Художник миновал аллею и, выйдя к площади, повернул в сторону дома.

***

Плита побывал везде, в каждом закутке, обследовал каждый уголок особняка и теперь изводил себя злобой. Денег он не нашел, как не нашел и драгоценностей. Попадались славные вещи, за которые у барыг можно было выручить немало, однако любая из этих цацек выдала бы Плиту с потрохами. Очень уж приметные вещицы. Нагрянут к скупщикам менты с рейдом, пошерстят по закромам, а барыги долго упорствовать не станут и во имя спасения собственных шкур вломят Плиту вместе с братвой.

Плита глухо зарычал от злости, пинком открыл дверь в кабинет хозяина - единственная комната во всем доме, не наводившая на мысли о музее. Плюхнувшись в кресло за письменным столом, он заметил перекидной календарь на массивной подставке с углублениями для чернильницы и ручек. На листке с сегодняшней датой прочел: 12 часов 32 минуты, пляж Восточный, карманник, портмоне.

- Твою мать, как это? - прошипел Плита, вскакивая, как ужаленный.

Он остолбенел, потому что прямо на его глазах текст на календарном листке дополнялся словами: окно, ковер, рысь.

Лана не поняла, куда нажала и нажимала ли вообще, однако шкатулка со щелчком откинула крышку, и по гостиной полетела звенящая мелодия. Девушка отдавала себе отчет, что музыка раздавалась не из шкатулки, впрочем, даже не нахмурилась.

- Пусто, - с досадой прокомментировал Мопс, как-то брезгливо покосился на Бочку, продолжавшую завороженно изучать картину.

Он огляделся в гостиной, где все было им перерыто, вспомнил о спальнях на втором этаже и двинулся к лестнице, раздраженно предполагая, что и там ничего не отыщет.

"Как это, пусто? - недоумевала Лана, любуясь золотой цепочкой, лежавшей на дне шкатулки. - Вот же".

Музыка у нее в голове стала громче, ярче и насыщеннее, кто-то светло и вдохновенно пел. Цепочка складывалась из толстых сегментов, крепившихся друг к другу тончайшими, еле заметными золотыми нитями. В шкатулке не хватало света, но украшение, великолепное и неповторимое, сияло само. Оно требовало, чтобы Лана поскорее надела его.

Рассматривая картину с мужчиной в высоком резном кресле, Бочка ничему не удивлялась. Теперь человек, изображенный на полотне, в правой руке держал кувшин и наполнял опустевший кубок вином. Из левой он ни на секунду не выпускал свиток. Девушка откуда-то знала, что мужчина испанец, он носит имя Хоакин Ансельмо Пинеда, ему далеко за семьдесят, хотя на вид не дашь больше сорока лет.

- Ты очень-очень красивый, - шептала Бочка тихо, а в зале древнего замка, где в кресле, как на троне, восседал Пинеда, ее слова распространялись многократно усиленными эхом.

"Меня питает любовь, - смущенно отвечал Пинеда. - Но пусть я достаточно повидал в мире дивной красоты, твою красоту, прелестная незнакомка, мне не с чем сравнить. Позволь узнать твое имя".

- Бочк... Маша... эм-м, Мария.

"О-о, какое имя!" - восторженно воскликнул Пинеда.

- Ты так молодо выглядишь.

"Старинный секрет, давшийся мне. Это любовь. Она дарит долгую и счастливую жизнь, которой не препятствуют никакие хвори и горести".

- И в чем этот секрет? - не унималась Бочка, не сводя глаз с лица испанца.

"В этом свитке, - Пинеда потряс свернутым пергаментом и потупил взор. - Ты должна извинить меня. Открыть секрет так сразу... прости, я не могу".

- А что, типа, нужно, чтобы открыл?

Испанец поднял голову, его глаза сверкнули темными пламенем, и он ответил:

"Нужна любовь. Только твоя любовь и нужна".

На коротком диванчике в соседней комнате лежал Моряк. Невидящие глаза его превратились в белые бельма, и силы навсегда покинули некогда могучее, а теперь медленно высыхающее тело. Он все-таки победил замок на старинном фолианте, но стоило открыть книгу, увидеть чистые листы, как книга победила его и в одно мгновение вычерпала человеческий разум без остатка, насыщаясь историей жизни, пусть и столь скудной, насыщаясь самой жизнью Моряка.

Около лестницы Мопс столкнулся с Гришей. Тот попал в дом художника через подвальное окно, и только что поднялся на первый этаж. После того, как Гриша рассказал, на кого оставил слежку и зачем прибежал, Мопс мотнул головой в сторону гостиной:

- Да тут голяк.

- Да? И где остальные?

- Шарятся где-то.

Грише все в особняке было непривычно, и он быстро отстал от приятеля, наконец-то добравшегося до своей цели. Спальня как спальня. Заправленная кровать с подушками, две тумбочки, громоздкий платяной шкаф, стеллаж с осточертевшими книгами и...

На верхней полочке, удрученно склонив голову набок, сидела марионетка - самодельная кукла, смешной львенок с огненно-рыжей гривой, черной пластмассовой пуговицей вместо носа и длинным языком из куска красной материи. Без усилий Мопс узнал в игрушке ту, что целую вечность назад ему сшила мама. Парень улыбнулся:

- Привет, дружище.

Львенок поднял голову и ответил радостно:

"Привет, Жора. Я думал, ты про меня совсем забыл".

- Нет-нет, не забыл, что ты! - дрогнувшим голосом заверил Мопс.

Он снял марионетку с полки и бережно прижал к груди. По щекам побежали слезы, а львенок поднял поролоновую лапку и промокнул их, сказав:

"Ты плачешь, как в тот вечер. Не плачь, Жорик. Мы ведь оба знаем, какой ты сильный".

- Да, сильный, - согласился Мопс, вспомнил ножницы в своих руках, как в тот самый вечер, который имел в виду львенок, и зарыдал навзрыд.

***

Разговор с участковым получился предельно коротким. Что-что, а свои права как малолетнего Леша Горин знал на твердую пятерку и не стеснялся несколько раз жаловаться на таких вот деятелей, хватающих на улице и отрывающих от важных дел.

- Хотите пообщаться - вызывайте официально, с повесткой через тетку, - деловито сказал Глазастый, тайком наблюдая за удаляющимся стариком, от бессилия сжимая и разжимая кулаки. - Вы-то уж должны знать, кто мой законный представитель.

- Да без проблем, - пытался хорохориться участковый, хотя уверенности в его голосе не слушалось.

- Тогда отпустите рукав и топайте к моей тетке, - твердо ответил Глазастый.

Леша вырвался, помчался что было духу и догнал старика, когда тот уже вошел в дом и запер за собой дверь. Напрочь забыв о прежних страхах, мальчишка перемахнул через забор, пригибаясь, добрался до подвального окна и скользнул в темноту.

Мопс сидел на кровати в обнимку с марионеткой, шептавшей ему в самое ухо и шепотком своим выуживая из памяти старое несчастье. Жоре Калиниченко было семь лет, когда он лишился обоих родителей разом. Ни для кого это не стало неожиданностью - все предельно ясно и было очевидно задолго до происшествия.

Отец Жорика - псих и наркоман с телом, покрытым татуировками и незаживающими язвами, - вынес из дома все, что мог, распродав ради дозы даже детскую одежонку. Мать мальчика славилась как рукодельница и кое-как содержала семью за счет заказов на шитье.

Ссора произошла, когда отец попытался продать швейную машинку. Скандал перерос в драку между взрослыми, а Жорик забился в угол, крепко сжимая ножницы в тоненьких ручках. Он знал, что отец, от наркоты превратившийся в ходячую мумию, ни за что не выйдет победителем, и тогда может переключиться на сына.

На полу чего только не валялось, включая и любимую игрушку мальчика -львенка на ниточках. Именно о марионетку запнулась мама. Она падала беззвучно, неспешно и попала затылком на выставленные вперед ножницы. Хруст. То ли всхлип, то ли последнее слово. И много-много густой яркой крови.

"Ты не должен себя винить, Жорик", - успокаивал львенок.

Отца трясло. Он поднял жену, положил на пол в середине комнаты, а потом в полном безумии кинулся на Жору, отвешивая одну пощечину за другой. И снова раздался хруст. Отец мальчика согнулся, сжался, со стонами и рывками он хватал воздух ртом, обхватив пальцами ножницы, которые Жора воткнул ему прямо в сердце.

"И в этом ты тоже не виноват, - настаивал львенок. - Папа убил маму и затем убил себя. А ты ни в чем не виноват. Ты жертва. Ты - несчастный маленький мальчик. Пусть все так и думают".

- Да, - с готовностью согласился Мопс, лицо которого заливали слезы.

- Мопс, ты чё? - спросил Гриша, в недоумении пялясь из коридора на приятеля, зачем-то прижимавшего к себе грязную ветошь, вероятно, некогда бывшую тряпичной игрушкой.

"Он все знает. Он подслушал, - шепнула марионетка. - Жора, он не должен никому рассказать".

Слезы высохли моментально. Гриша хотел было что-то еще спросить, но подскочивший Мопс не дал шанса. Что-то мелькнуло в воздухе со свистом. Спица? Проволока? Откуда? Из внутренностей выпотрошенной игрушки, из ее остова, проволочного каркаса.

Спица вошла Грише в шею, и другой ее конец пронзил Мопсу ладонь. Гриша захрипел. В глазах потемнело, но тут же сердце заколотилось бешено, переполняя тело жаром и яростной силой, требуя защищаться. Он схватил первое, что подвернулось, дважды ударил обезумевшего Мопса в висок. Оба упали. Какое-то время Жора Калиниченко конвульсивно метался на полу, бился об стену и сучил ногами. Он умер первым, а вот Гриша умирал тихо. Жизнь уходила из него толчками, вместе с кровью, выбрасываемой из вены.

Бочка безуспешно выпытывала у испанца секрет его молодости, но Пинеда не торопился с ответом. Он больше не был для девушки мужчиной, запечатленным на картине. Она воспринимала его живым и все больше верила, что стоит ей осмелиться, и она легко шагнет в зал, к красавцу, сможет сесть к нему на колени, обнять и поцеловать в пухлые губы, зовущие к нежности.

Пинеда держал всякие признания при себе, говоря, что открыться он сможет, только если убедится в любви Марии.

- Я люблю, - сдавленно сказала девушка, не сводя глаз с испанца. - Я тебя люблю. Всем сердцем.

И когда она внушила себе, что слова ее несут чистую правду, Хоакин Ансельмо Пинеда улыбнулся жуткой улыбкой мертвеца, отпустил один конец свитка, и тот развернулся. В центре пергамента плясали начертанные кругом знаки магического письма. Внутри круга проступал портрет Марии - один в один, с той же прической, с прядями красного и лилового цветов, с тем же глупым выражением на лице.

- Пью твою любовь, милая Мария, - рассмеялся испанец, поднимая кубок, и добавил: - И твою жизнь, любимая.

Хитростью он добился своего, как поступал неоднократно. Где-то там, во тьме веков или в иных мирах тот, кто представал в образе испанца Пинеды, насыщался, выпивая жизнь влюбленной в него и обманутой дурочки.

С порога старик понял, что в доме чужие, и явились они не с добрыми намерениями. О непрошеных визитерах перекидной календарь предупредить не успел. Он увидел Лану, стоявшую у зеркала неподалеку от входа в гостиную.

- Не смей! - крикнул он, когда девушка, довольно улыбаясь, ловко защелкнула замочек цепочки у себя на шее.

Старик бросился к ней, зная, что произойдет, останься украшение на Лане еще хоть немного. Зная, что и не украшение это вовсе, а одна из сотен гибельных вещей, собираемых им по всему свету. Девушку спасти он не успел, потому что сзади на него накинулся Глазастый, повалил на пол, обхватив ноги, и заголосил:

- Валим отсюда! Дед вернулся!

Леша Горин рассчитывал предупредить Лану и увидеть, как она срывается с места, бежит к выходу, но ничего подобного не случилось. Девушка кружилась и пританцовывала, не сводя глаз с отражения в зеркале. Она выпала из этого мира, подчинившись дьявольскому украшению, чуть заметно шевелившемуся и от того похожему на ядовито-желтую многоножку. И затем произошло то, что вогнало Глазастого в оторопь, заблокировавшую способность и двигаться, и кричать, и здраво реагировать.

Чудовищная многоножка на шее Ланы распалась на сегменты, которые принялись буравить кожу насквозь, вгрызаться и проедать себе дорогу вглубь тела. Лана не чувствовала ни боли от множества ран, ни крови, струящейся по коже и одежде, Девушка вертелась, блаженствуя и веселясь, пока грудь ее не вздулась. Под одеждой заметалось что-то крупное.

Улыбка тотчас стерлась с лица Ланы, ее сменила гримаса крайнего ужаса. Ребра сломались с жутким звуком, острыми краями разорвав топик. Поверхность зеркала с дрожью тихой заводи приняла ударивший в нее поток крови и перемолотой плоти. Красные линии, похожие на толстые сосуды, пульсировали на амальгаме зеркала, потянулись к золоченой раме.

Плита находился в коридоре второго этажа и, услышав предупреждение Глазастого, решил не спускаться вниз, не рисковать. Он развернулся и направился к ближайшему окну, чтобы выпрыгнуть в палисад и поскорее улизнуть. Зацепившись руками за карниз, он повис, чтобы оценить расстояние до земли и сгруппироваться, и только тогда заметил, что висит в кромешной темноте, какой не могло быть на улице. Пальцы разжались, и Плита отправился в немыслимо долгий полет, прерванный в конце концов вспышкой яркого света и резкой болью в сломанных лодыжках, в лопнувших от удара внутренностях.

Он лежал на ковре в гостиной, вопил, катался и вспоминал три слова, проявившиеся на календарном листочке: окно, ковер и рысь. Плита пытался ползти и сразу уперся в нависшую над ним фигуру.

Леша Горин с ужасом наблюдал, как неправдоподобно огромная бронзовая рысь важно прошествовала через всю гостиную и мягко перепрыгнула через смрадный труп старухи с нелепыми разноцветными прядями на голове. Животное остановилось около Плиты, только что свалившегося откуда-то сверху, помедлила, а потом одним махом откусила ему лицо.

***

В кабинете художника Глазастый сидел почти по-ученически: с прямой спиной, ладонями на коленях и поднятым подбородком. Он не мог пошевелиться, словно был обездвижен смирительной рубашкой и крепко-накрепко привязан к стулу невидимыми ремнями. Разум его был чист, и мальчишка в деталях осознавал происходившее вокруг, но не контролировал ни тело, ни голос.

Старик с кистями в руках покачивался на высоком табурете перед мольбертом, оценивая начатый портрет, добавляя штрихи. Леша Горин всегда видел только левую половину его лица.

- Мой учитель говаривал, что я буду всю жизнь рисовать афиши для сельского кинотеатра, - сказал художник. - Он ругал мои работы, но не с точки зрения отсутствия таланта как такового. Он утверждал, что я не вижу истинных цветов и потому не способен чувствовать краски. Напрасно учитель так часто упоминал именно краски. Я был слишком юн и многое воспринимал буквально. Нет, я не верил в магию, в потусторонние силы, тем не менее в какой-то момент убедил самого себя, что мне необходимы другие краски, особенные, которые могут даровать недостающую часть таланта. Поиски выдались довольно долгими, и они все же привели меня к цели. А еще они открыли мне истину о существовании гибельных вещей. Каждому человеку на жизненном пути такие вещи попадаются, гибельные. Ими заполнен мир, нужно уметь их различать в ряду прочих. Я узнал о них и о том, какую опасность они несут. Впрочем, эти знания не остановили меня от использования красок. Краски принесли известность моим творениям, но отняли несравнимо более ценное: семью, детей, друзей. Некоторые из моих полотен стоят внушительных сумм. Ходят слухи, что даже мое имя стоит денег. Вот только сам я - никто. Пустое место. Дно высохшего колодца, заброшенного, никому не нужного. Дно, которое никогда не тревожат лучи солнца. Как-то на выставке пристал ко мне некий искусствовед и принялся мне рассказывать обо мне же. Весь вечер ходил, наступая на пятки, и порой нес откровенную вздор. Когда же я не вытерпел и открылся ему, он от меня убежал, явно решив, что имеет дело с умалишенным. Но свой выбор я сделал. Поворачивать назад поздно. Да и не отпустят краски просто так. Я, видишь ли, слишком труслив, чтобы покончить с собой, как это делали прежние художники, владевшие красками. И тогда я решил придать своему существованию хоть какой-то смысл, какую-то значимость. Защита непосвященных от гибельных вещей, это ли не смысл? И я начал собирать опасные вещицы повсюду, запирать под замок, прятать от случайных людей. Мой дом, кстати, тоже одна из гибельных вещей. Дом удерживает их и оберегает меня. Вот, по сути, и все, о чем ты пока должен знать. Какого цвета у тебя глаза, Алексей?

Старик пристально взглянул на мальчишку, и тот почувствовал, как неведомая сила, сжимавшая горло, ослабла, предоставив возможность ответить.

- Темно-синий, - сказал Леша и презлобно добавил: - Если вы не заметили, у меня только один глаз.

Желчь в ответе мальчика художник заметил, но не отреагировал. Он придвинул к себе деревянный короб, где в строгом порядке лежали тюбики и баночки с красками, обнаружил необходимые и нанес на палитру.

- Они могут многое, эти мои краски.

Кисть, подчиняясь уверенным и точным движениям старика, оставила след на холсте. Еще один след, еще и еще. Все отчетливее вырисовывался портрет Леши Горина. Кольнуло в правом глазу, и мальчишка вскрикнул. Кольнуло снова, будто иглой, потом опять. Но Леша уже не кричал. Дух перехватило от изумления, от острого и внезапного осознания, что он видит мир двумя глазами.

Пока Леша отходил от потрясения, старик продолжал:

- Да, краски многое отнимают, ко многому обязывают, но они и даруют. Добавлю лишь, что я уже стар и давно болен, а сегодня, благодаря тебе и твоей банде, лишился последнего средства, дававшего мне отсрочку. Не буду загадывать, сколько мне осталось коптить небо, хватит ли времени, чтобы... - художник проглотил конец фразы, перевел дыхание и закончил: - Гибельным вещам скоро понадобится новый хранитель, Алексей.

Сказав это, он поднялся, подошел вплотную к мальчишке и уставился на него долгим испытующим взглядом. Глаза в глаза. Как если бы старик читал что-то в душе, копался в прошлом, изучал Лешу до последней мелочи. В мальчике есть зерно - малюсенькое, с гнильцой, потерявшееся в шелухе, но есть. Мальчика можно обучить. Ему можно довериться.

Старик холодно улыбнулся, кивнул своим мыслям и произнес:

- Миру нужен собиратель гибельных вещей и их хранитель. Я предлагаю эту трудную роль тебе. Ты можешь уйти. Неволить я не стану. Впрочем, провожать тебя до выхода через дом, скопивший сотни гибельных вещей, я тоже не буду. Каким же будет твой выбор?