История необычная, как и любая другая история, с чего-нибудь да начинается. История Александра Гусарова началась с увольнения. Наверняка, она могла бы начаться с чего-либо другого. Увольнение — достаточно избитый приём, он не требует особого напряжения мысли, мучительного выдумывания автором в меру достоверной и занимающей читателя с первых же строк причины, кардинальным образом меняющей накатанное течение жизни главного героя.
История могла бы начаться с чего-либо другого, однако началась она, как бы это не выглядело скучно, примитивно и банально, с увольнения. А началась она с увольнения потому, что Александр Гусаров, на свою беду, выражаясь языком казённых формулировок, работал в негосударственном секторе российской экономики. Проще говоря, на оптово-розничной базе, принадлежащей обществу с ограниченной ответственностью под звучным названием "Северная Горгона".
Гусаров был тихим и затюканным интеллигентом, скромно и незаметно трудившемся на персональном компьютере, подключённом к разветвленной внутрискладской локальной вычислительной сети. Он работал с базами данных: учитывал, сортировал, переносил, списывал, резервировал поступающие и хранящиеся на базе товары. Работа на складе Гусарову не нравилась, но альтернатива складу его не устраивала совсем.
По крайней мере, здесь, на складе, ему платили больше, чем могли бы платить, вернись он работать по основной специальности. А по своей основной специальности Гусаров был учителем истории. Ему с детства нравилась история как наука и не нравились школа, дети и преподавание. Ещё ему не нравилась директрисса, Морошкина Калерия Степановна, «Степанутая Калерия», стервозная, мелочная и мстительная особа, награждённая знаком «Заслуженный учитель Российской Федерации». Морошкина изводила подчинённых по всякому мало-мальски подходящему для её иезуитских забав поводу, либо вовсе без всякого повода, смотря по настроению.
Гусарову в этой бесконечной войне с характером и здравым смыслом доставалось поболе всех остальных. Как-то не заладились нормальные рабочие отношения между Гусаровым и директриссой. С самого начала, когда Гусаров переступил директорский кабинет, робко опустился на стул и протянул Калерии Степановне свои документы. Был он, видимо, настолько тих и жалок, что директрисса невзлюбила будущего коллегу с первого, брошенного на тощую фигуру историка, взгляда. Презрение, сожаление и превосходство читалось в том откровенно-оценивающем взгляде, что Гусарову, будь он в иной ситуации, ничего не оставалось бы, как забрать документы и удалиться, молча откланявшись. Однако, Гусаров продолжал сидеть на стуле, терпеливо ожидая вердикта высокого суда.
- Тэк-с, значит, выпускник, - пренебрежительно констатировала Калерия Степановна, - исторического факультета С-ского университета?
- С-ского, - подтвердил скромный Гусаров, обливаясь под рубашкой холодным потом. Бюрократы всех степеней и рангов неизменно вызывали у него учащённое сердцебиение и повышенное потоотделение.
- Молодой специалист, - произнесла Морошкина таким тоном, словно обвиняла Гусарова в инцесте, педофилии, гомосексуализме и извращённом самоудовлетворении разом.
- Молодой, - согласился Гусаров, изнывая от неопределённости.
- Хорошист? - спросила Морошкина, беря в руки диплом.
- Как вы считаете, Александр.., - Морошкина, отложив в сторону вкладыш, раскрыла синюю корочку диплома, - Александр... Дмитриевич, - нужна ли психология учителю в практической работе? Или ему достаточно знаний по своему, так сказать, основному предмету?
- Нужна, - сказал Гусаров, и, неожиданно для себя, уточнил, - В принципе...
Калерия Степановна выразительно хмыкнула и повела плечом.
- Оставьте документы, Александр Дмитриевич и подождите, пожалуйста, в коридоре. Мы вас берём. В принципе...
Выходя, Гусаров услышал, как директрисса сказала секретарше:
- Ну, этот у нас долго не задержится.
И не ошиблась. Гусаров проработал в школе учебный год и уволился по собственному желанию. Хотя мог бы остаться, и тем посрамить уверенную в своём даре предсказателя директриссу, но не остался, а написал заявление и гордо покинул школьные стены, классы и коридоры, провожаемый десятками пар глаз — торжествующими Калерии Степановны, и завистливыми учительскими. Завистливыми потому, что Гусарову, в отличие от них, удалось найти выгодное место, да ещё и с перспективой карьерного роста.
На самом деле, никто, никакими взглядами Гусарова не провожал: ни завистливыми, ни торжествующими, и никто никогда никакого мало-мальски реального карьерного роста ему не обещал. А что ему в действительности пообещали, и пообещали железно, так это зарплату в два раза выше той, что он получал в школе. Точнее, пообещал. Бес-искуситель, принявший облик знакомого, бывшего одноклассника. Одноклассники, в отличие от ментов и чекистов, бывают очень даже бывшими, если проявляются в роли беса-искусителя.
Школьный приятель, а в отдалённом детско-юношеском прошлом они с Гусаровым приятельствовали, возник на пути нежданно-негаданно. Выскочил, как чёртик из табакерки, и закружил, запутал, закидал, завалил Гусарова сугробами слов и междометий, широкими мазками нарисовал ошалевшему от открывающихся возможностей слушателю блистающие дали и радужные перспективы, в которых пребывал и которыми душевно укреплялся сам, благодаря личному напору и полезным знакомствам, своевременно завязанным и которыми, далями и перспективами, прямо-таки жаждал безвозмездно поделиться.
Бес-искуситель пригласил однокашника в ресторан и там, под смирновское столовое вино № 21 и холодные закуски взялся делиться накопленной мудростью.
Бес-искуситель говорил, барственно помавая вилкой с наколотым на изогнутые зубчики кусочком слабопросоленной семужины:
- Чудила ты, брат Гусаров. Ну кто нынче идёт работать в школу? Да и раньше не очень-то рвались в преподаватели. Разве что женщины. Много ты видел в школе мужиков учителей? Правильно. Не много.
Бес-искуситель, манерно отводя мизинец, глотал из гранёной стопочки водку, аппетитно закусывал сёмгой, подцеплял с тарелки следующий кусочек и выразительно поводил глазом, намекая.
Гусаров суетливо хватался за ледяной графинчик и подливал бесу-искусителю водочки. Бес-искуситель благодарно чмокал губами и поднимал стопочку, манерно оттопыривая мизинец.
- Да, да, верно, у нас в школе их было пятеро. Физрук, трудовик, учитель истории, - бес-искуситель погрозил Гусарову вилкой, - помню, помню, твой любимый предмет, между прочим, учитель по вождению автомобиля, или как он там назывался, географ и по-совместительству преподаватель НВП и учитель рисования. Но это было в махровые советские времена, в самый брежневский застой, в семидесятые. И потом, Гусарчик, вспомни, что с ними стало. Художник умотал в столицу, трудовик спился, а физкультурник перешёл тренером в ДЮСШ. Правда, заместо старой директорши прислали из области к нам на усиление мужика. Помнишь, Гусарчик, обязательную утреннюю зарядку под бодренькую музыку по общешкольному радио? Как выгоняли всех, от первоклашек до выпускников в коридоры и заставляли махать руками и ногами. А мы ведь тогда были уже десятиклассниками. А обязательную сменную обувь? И сам директор, каждое утро стоя на входе, проверял её наличие у старшеклассников, невзирая на лица?
Бес-искуситель ностальгически закатывал глаза и по его лицу было видно, как приятно ему вспоминать школьные годы чудесные, быстролетящие и невозвратные.
Гусаров всецело разделял настроение знакомого, однако вспоминалось ему и иное, не столь радостное и приятное. К примеру, вот что: однажды в классе, после уроков, остались он, юный Гусаров, четырнадцатилетний подросток и бес-искуситель, юноша на год старше, и так получилось, что начали они как бы бороться, но не по-настоящему, а понарошку, и незаметно увлеклись. Увлеклись настолько, что разнимать дерущихся пришлось классной руководительнице Марье Петровне. Привлечённая громкой вознёй, раздающейся за закрытыми дверями должного быть пустым кабинета, Марья Петровна узрела картину удручающего разгрома и вопиющего нарушения дисциплины.
Гусаров, в порванном пиджаке, с разбитым носом и фингалом под левым глазом, сидел, загнанный бесом-искусителем под парту, отбиваясь руками от ударов, наносимых ему обутыми в зимние сапожки крепкими, тренированными ногами беса-искусителя. Бес-искуситель целился Гусарову в лицо, и пинал со всей силы, на которую был способен. Если бы не учительница, он, скорее всего, забил бы Гусарова до смерти. Во всяком случае, сам Гусаров в таком исходе нисколечко не сомневался. Не сомневался ни тогда, ни сейчас, вспоминая, не ко времени, об этом огорчительном эпизоде из школьной жизни.
- Сколько ты в данный момент получаешь на руки? - спрашивал бес-искуситель.
- Чистыми семь восемьсот, - отвечал Гусаров.
- О! - назидательно восклицал знакомый. - С налоговыми вычетами. Семь восемьсот. У нас ты будешь получать вдвое больше. Четырнадцать, нет, пятнадцать тысяч. Работа, конечно, сидячая и лишённая разнообразия, зато спокойная. Компьютер, ты, надеюсь, знаешь?
- Видел, - позволил робко пошутить Гусаров.
- М-молодец, - одобрил свободолюбивый порыв Гусарова бес-искуситель, - я хотел сказать, разбираешься?
- Вполне, - успокоил беса-искусителя Гусаров.
- На уровне «в клавиши потыкал, открыл, закрыл, запустил», или..?
- Или, - утвердительно кивнул Гусаров. - Разметить диск, установить операционку, настроить, удалить, переустановить...
- А со складскими программами, или, скажем, с бухгалтерскими... Как?
- Думаю, соображу, по ходу...
- Походу, ты мне нравишься, Гусарчик, всё глубже и сильнее. Ну, так что? Договорились?
- Отвечать немедля? Буквально сейчас? Или есть время подумать?
- А чего тянуть, Гусарчик? Решать надо как в омут, с головой.
- С головой не получится, Антипов. Я, может быть, и хотел бы уволиться без лишних разговоров, но никто меня сразу не уволит. Особенно Морошкина.
- Морошкина? «Степанутая»? Она, что, у тебя начальник?
- Директор школы.
- Ты смотри, как поднялась. Дослужилась-таки до директора! Да, брат Гусаров, я тебе не завидую...
- Я тоже, - мрачно сказал Гусаров. - К тому же, до конца учебного года остаётся месяц...
- Месяц? - бес-искуситель изобразил на лице деловую задумчивость. - Пожалуй, месяц я это местечко для тебя, Гусарчик, продержу. По старой дружбе... которая не ржавеет. Заметь, брат, совершенно бескорыстно, от чистого сердца и по доброте душевной. Ежели ты, естественно, не откажешься... А ты, Гусарчик, я уверен, не откажешься...
- Да, - сказал Гусаров, наливая себе стопку до краёв, - ты прав, Антипов. Не откажусь.
И подумал про себя флегматично: «С чего бы этот аттракцион невиданной щедрости?»
Действительно, с чего бы? Чем можно было бы объяснить необъяснимое по сути участие в судьбе не слишком везучего в обустройстве маленького личного счастья бывшего соученика? Вспышкой человеколюбия? Актом раскаяния? Приступом благородства? Точно выверенным расчётом? - на что? на соучастие в махинациях? помощь в сокрытии улик? Похмельным синдромом? Прихотью? Навязчивым желанием алкоголика самооправдаться перед неподкупной совестью: я пью в компании, следовательно, я не законченный пропойца? Тайным желанием загладить то давнее избиение? А что там заглаживать? Да, было. Всё было и быльём поросло.
Вдобавок он, Гусаров, в том счастливом детстве, тоже не отличался особо примерным поведением. Однажды, помниться, он так приложил одного назойливого парнишку из соседнего двора, с такой силой швырнул его деревянный помост крыльца, сделав красивую подсечку и бросок через бедро (неожиданно для самого себя), что грохот падения, казалось, разнёсся по всей улице.
Мальчишка, попавший на гусаровский приём, сильно ударился головой о доски и очень долго не появлялся на улице, и Гусаров каждый раз с замиранием сердца проходил мимо соседского дома, украдкой косясь на окна квартиры, где жила жертва его нападения, и всё ждал, что разозлённые родители мальчишки придут к нему домой и затеют с его родителями грандиозный скандал. Потом Гусарова отведут в РОВД, где поставят на учёт в детскую комнату милиции, а если мальчишка умрёт, то отправят в спецшколу, или разом в детскую колонию. Как выяснилось позже, сосед уезжал в пионерский лагерь. Отдохнув и окрепнув за смену, он возвратился домой и успел до осени отомстить Гусарову за тот великолепно пропущенный приём.
Сосед подкараулил Гусарова в глухом тупичке между сараями, где обычно собирались мальчишки чтобы подымить подобранными «бычками». Он был с другом и вдвоём они знатно отдубасили Гусарова. Несмотря на унижение, Гусаров был доволен уже тем, что сосед оказался на удивление здоровым подростком. Помимо того, это неприятное происшествие самым серьезным образом повлияло на Сашин характер. Мальчик совсем перестал драться и начал много читать. Поэтому неудивительно, что к семнадцати годам он вырос в худого, застенчивого юношу, носящего очки в минус восемь диоптрий, мечтающего стать профессиональным учёным-археологом...
...Впрочем, Гусаров зря опасался. Бес-искуситель в точности исполнил обещанное и ничего не потребовал взамен. Он вообще не замечал Гусарова, и если им приходилось встречаться, всегда обращался к Гусарову подчёркнуто официально: на вы и по имени-отчеству. Знакомый был директором складского комплекса, соучредителем и младшим партнёром хозяина фирмы. Спустя несколько месяцев их дорожки решительно разошлись. Антипов рассорился со старшим партнёром, со скандалом разделил совместный бизнес и уехал в соседнюю область поднимать своё дело.
Новый начальник, пришедший на смену Антипову, затеял кадровую оптимизацию, в ходе которой были уволены все неугодные новому начальнику сотрудники. В основном это были заместители Антипова, начальники отделов, старшие менеджеры. Гусаров считал, что ему незачем волноваться, ведь он не числился ни в антиповских приближенных, ни в антиповских любимчиках. Насчёт последнего имелись некоторые сомнения, ведь, справедливости ради следовало признать, что работа досталась Гусарову по блату, но, во-первых, кто мог знать о ресторанных посиделках с низвергнутым властелином, и, во-вторых, не такая уж он значимая фигура, чтобы обращать на него внимание. Оказалось, что новая метла метёт по-новому со всем тщанием, старательно вычищая с подведомственной ей территории всех, сколько-нибудь подозрительных работников. Дошла очередь и до Гусарова.
Начальник был сух и неприветлив. Окинув колючим взглядом застывшего у стола подчинённого, он, брезгливо взяв за край бумажный лист, протянул его Гусарову со словами:
- Берите бумагу, ручки и пишите...
- Что? - спросил Гусаров.
- Я продиктую. Садитесь и пишите. Директору оптово-розничной базы ООО «Северная Горгона» товарищу... Фамилия, имя, отчество. Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию с... Какое сегодня число? Двадцать третье? Уволить меня с 23 мая сего года. Число, подпись. Написали? Давайте его сюда.
- Это... Это несправедливо, - сказал Гусаров, растерянно отодвигая лист. - Это незаконно. По трудовому кодексу, вы обязаны... За два месяца... и две недели отработки...
- Я вам ничего не обязан, - начальник, приподнявшись, забрал лист и начертал в углу размашистым почерком резолюцию: «Уволить в соответствии с законом согласно поданному заявлению». - Мало того, - он помахал листом, - уволились вы добровольно, без всякого давления и принуждения со стороны администрации...
- Отдайте, - глухо попросил Гусаров.
- Ч-е-е-го?! - ошалел от такой наглости начальник.
- Бумагу отдайте, - непоколебимо требовал Гусаров, бледнея от захлёстывающей душу храбрости.
- Тамара! - слабо позвал начальник, стуча пятернёй по коробке внутренней связи.
Гусаров вцепился в предплечье начальника, выдирая из судорожно сжатой ладони смятое заявление.
Начальник ожесточённо сопротивлялся. Одна рука его била по пульту, в то время как другая отбивала нападение вдруг взбесившегося сотрудника. Заявление было разорвано, меньшая часть оставалась у начальника, большая давно отброшена на пол. Гусарова перемкнуло, он выковыривал из кулака начальника застрявший обрывок, не замечая, что начальственный палец добрался и ткнулся, наконец, в нужную кнопку.
- Тамара, - визгливо возопил начальник, - срочно охрану ко мне в кабинет!
Дальнейшее Гусарову вспоминалось отчасти смазанными обрывками. Воспользовавшись тем, что начальник отвлёкся на Тамару, он сумел добыть спорный клочок заявления и, не останавливаясь, вознамерился было заехать начальнику по морде, для чего широко размахнулся правой, одновременно хватая левой начальника за галстук, чтобы подтянуть поближе... В следующее мгновение он оказывался прижат щекой к столешнице, с заломленными за спину руками. Начальник кричал, что этого он так не оставит и требовал от Тамары немедленно вызвать полицию. В кабинет заглядывали любопытные посетители, Тамара пыталась оттеснить их в приёмную. Затем его рывком приподнимали и выводили в приёмную, больно выкручивая руки в плечевых суставах... Бесцеремонно тащили вниз по служебной лестнице и выпроваживали пинком на улицу... Он проскакивал автоматически открывающиеся двери...
...Гусарова пробкой вышибло из вестибюля. Выскочив на площадку под длинный козырёк, он бойко развернулся и прокричал невидимому за толстыми тонированными стёклами входных дверей обидчику:
- Скотина! Я тебя, гнида, по судам затаскаю! Ты у меня за всё ответишь! С-с-самодур!
На бранных выражениях речь Гусарова отчётливо сбоила, он произносил их запинаясь, с каким-то отчаянно-восхищённым бесстрашием. Любому профану, равно как и не профану, враз становилось ясно, что ненормативная лексика Гусарову чужда и неприятна.
Двери бесшумно раскрылись, в проёме возник мордатый охранник. На поясе у него сиротливо болталась короткая резиновая дубинка. Гусаров благоразумно попятился.
- Чё те надо, огрызок? - лениво поинтересовался охранник.
- Вещи отдайте, - в ультимативном тоне потребовал Гусаров.
- Заходи, бери, - великодушно разрешил охранник.
- Само собой. Я пойду, а ты меня дубинкой...
- Зачем дубинкой? - обиделся охранник. - Дубинкой бить приказа не было.
- А какой был? - как бы невзначай спросил Гусаров.
- К начальству не пускать, - сказал охранник.
- То есть, я могу беспрепятственно войти?
- Войти можешь, - открыто глумился охранник, - выйти — как получится. И во взгляде его простодушно читалась незатейливая мысль: «попадёшься — не выпущу!»
- Ну, и чёрт с вами, - с каким-то бесшабашным облегчением выдохнул Гусаров, - берите, пользуйтесь... Уроды! Крутанулся на каблуках и тот же миг как-то обмяк, сгорбился, стал ниже ростом. Исчез нервный задор, выветрился адреналиновый кураж и мысль о лежащей в сейфе кадровички трудовой книжке внезапно отравила мозг смутными видениями грядущей катастрофы.
«Что со мной произошло? - печально размышлял Гусаров, бредя к автобусной остановке. - Так наброситься на человека...» Он вспомнил, с каким остервенением и ненавистью выдирал из начальственной лапы злосчастный клочок бумаги и ему стало нестерпимо стыдно, но вслед за накатившим валом раскаяния от содеянного перед его внутренним взором возникла перекошенная морда (иначе не назовёшь) директора, тройной подбородок, висящие брыли щек, пронизанные склеротическими прожилками капилляров, толстые губы, выкаченные глаза и угасшая было храбрость на краткий миг ярко полыхнула в его душе.
Жалко, не успел врезать этому козлу. Точнёхонько в потную мерзкую харю. Гусаров живо представил картину мести: его кулак, подобно выпущенной стреле, несётся вперёд, со свистом рассекая воздух, удар достигает цели, разлетаются осколки зубов, капли крови, губы разбиты вдрызг, обидчик теряет равновесие и всем своим жирным телом рушится на землю. Тяжёлый грохот сотрясает кабинет. Дребезжат хрустальные вазы в шкафу, в приёмной истерично визжит густо наштукатуренная секретушка. А он, Гусаров, пинком открыв двери, гордо выходит, раздвигая плечом оробевших охранников и сбежавшихся на шум офисных зевак...
Но пламя отваги гаснет окончательно. Гусаров лезет в карман за проездным, режется острым краем пластиковой карточки. Он выдёргивает руку, беспомощно дует на порез, стараясь унять кровотечение. Кровь не унимается и он обматывает палец носовым платком. Похоже, это та самая соломинка, что ломает хребет верблюду. Гусарову становится горько и одиноко. Он прислоняется к железному столбу остановочного павильона. Глаза набухают влагой. По щеке скатывается слеза. Гусаров тихо плачет. День начисто испорчен.
...Газета называлась «Из рук в руки». Гусаров хмуро осведомился: «Сколько?»
- Буду, - сказал Гусаров, вытряхивая из бумажника на ладонь монеты. Семьдесят... три... пять. Возьмите. Семьдесят пять. Ровно.
Киоскёрша неторопливо пересчитала деньги.
- Пожалуйста, ваша газета.
- Спасибо, - желчно ответствовал Гусаров.
- Не за что, - сказала вежливая киоскёрша и улыбнулась. Как показалось Гусарову, ободряюще. - Благодарю за покупку.
- Спасибо, - вымолвил он, устыдившись своего раздражительного тона. И добавил, потянувшись непроизвольно рукой к несуществующей шляпе:
- Счастливого вам дня.
- До свиданья, Александр Дмитриевич, - сказала киоскёрша, особо выделив интонацией знание его имени и отчества: «Александр Дмитриевич». Гусаров изумленно вздрогнул, но киоскёрша уже не смотрела на него. Отойдя от киоска, он решил, что ослышался.
Усевшись на скамейку, Гусаров принялся бездумно листать хрустящие страницы. «Из рук в руки» была отпечатана на отличной глянцевой бумаге, строгим чётким шрифтом, с яркими цветными картинками продаваемых вещей, фотографиями вилл, коттеджей, шале, бань, земельных участков и отдельно портретов (обязательно анфас) в рубрике «Желаю познакомиться». «Качественная полиграфия, - машинально отметил про себя Гусаров, - не свойственная для газеты объявлений. Бумага, если не ошибаюсь, финская. Да и печать, скорее всего, производилась за границами нашего богоспасаемого отечества».
Канцеляризмы он специально употреблял для того, чтобы подчеркнуть абсурдность чего-либо увиденного, услышанного или случившегося в родных пенатах (имея в виду Россию в целом). Раздел «Вакансии» пестрел манящими заголовками «Требуются!» Требовались разные: квалифицированные и неквалифицированные, ветераны и новички, специалисты и разнорабочие, до тридцати пяти и после сорока, трактористы, слесари, бульдозеристы вахтовым методом, флористы в международный Дом творчества, аниматоры на побережье Чёрного моря, токари, стропальщики, отделочницы в СМУ-412, маляры-штукатуры, электрики, сантехники, буровые мастера... Гусаров скользил взглядом по колонкам, отмечая в уме наиболее востребованные нанимателями профессии.
Судя по размещённым заявкам, работодатели более всего нуждались в крепких рабочих кадрах, имеющих навык и желание трудится на производстве, а не просиживать штаны в душных офисах за сплетнями и компьютерными мониторами. Интересующие Гусарова вакансии оговаривали непременным условием характеристику с прежнего места работы и потому отметались им с порога. Он пролистал почти всю газету, пока на предпоследней странице, в самом низу не обнаружил объявление, обрамлённое зеленой рамкой.
Объявление гласило: «Желающие неплохо заработать приглашаются на высокооплачиваемую сезонную работу (с августа по сентябрь месяцы) в сельской местности с предоставлением временного благоустроенного жилья и трёхразового питания. Образование значения не имеет. Возрастные ограничения: от 18 до 55 лет (связаны со спецификой деятельности). Медицинское освидетельствование за счёт приглашающей стороны. Зарплата пять тысяч рублей в день без вычета налогов и обязательных платежей (по результатам работы возможны выплаты бонусов и премий). Резюме и реноме не требуется (зачисление в штат по итогам собеседования). При заключении контракта соискателям выплачиваются подъёмные (безвозвратные) в размере ста тысяч рублей, из которых безусловно возмещаются работодателю расходы на приобретение служебного инвентаря, оплату питания и содержание жилых помещений, выделяемых организацией для проживания нанятых сотрудников. Обращаться по адресу: улица Октябрьской Революции, 12, строение 2, кабинет № 91».
Условия были нереально, неправдоподобно, фантастически привлекательными. «Аферисты, - категорично заключил Гусаров, прочитав текст в зелёной рамке, - разводят лохов на бабки. Либо преступники. Однозначно. Завлекают большими деньгами, а потом продают в рабство. Или режут на органы. Пять тысяч в сутки и сто тысяч подъёмных. Интересно, что надо делать за такие деньги? - Он инстинктивно подсчитал сумму месячного заработка. - Сто пятьдесят пять тысяч за тридцать один день. Плюс остаток от подъёмных. С остатком, спору нет, сложнее. Неизвестно, какую часть придётся отдать. Пусть это будет тысяч сорок. Ладно, шестьдесят. Всё равно, получить сорок тысяч сразу, на руки. В том случае, конечно, если тебя примут. Взять эти деньги, к примеру, и свалить. Пусть непорядочно, зато в высшей степени разумно. Чёрт его знает, чем они там промышляют. Надеюсь, искать меня не станут. Если только они не аферисты, и не преступники. Тогда будет плохо. Нет, тогда будет хреново, потому что плохо мне сейчас. И выхода я не вижу, вот ведь какая пакость...»
Гусаров свернул газету в трубочку, повертел головой, выбирая направление и неспешным шагом отправился на улицу Октябрьской Революции.
За скромной вывеской «строение 2» скрывалась башня высотного комплекса «Центр деловой активности». Точнее, правая башня, сорокаэтажная кукурузина из зеркального стекла и сверхпрочного бетона, соединённая с близняшкой тремя прозрачными тоннелями-переходами, отчего весь комплекс был прозван городскими остряками «лестницей в небо».
В левой части «центра» располагалась штаб-квартира заказчика небоскребов, некоей корпорации, связанной с добычей и транспортировкой полезных ископаемых, правая была отдана под бизнес-инкубатор.
Футуристический дизайн этой половины комплекса был явно испорчен множеством табличек, навешанных на стену, из-за чего фасад здания, на взгляд Гусарова, имел вид сугубо провинциальный, резко контрастировавший со всем этим зеркальным стеклобетонным великолепием.
Пройдя обширным безлюдным вестибюлем, обдуваемый прохладными кондиционированными потоками, он был остановлен у турникета сакраментальным вопросом охранника (куда в наше время без охранников?): «вы к кому?»
- По объявлению, - сказал Гусаров, разворачивая газету. Кабинет девяносто один.
- Второй этаж, - учтиво подсказал охранник. - Документики у вас при себе?
- Паспорт.
- Не откажите в любезности, - охранник открыл журнал посещений, - для отчетности. Записав данные, предупредительно сообщил, - Лифт на обслуживании, поднимайтесь по лестнице.
- Благодарю. А лестница где?
- Туда, - указал ручкой охранник.
В приёмной стены были окрашены светлой серой краской и горели лампы дневного света. Серьёзная девушка окинула Гусарова изучающим взором, сняла телефонную трубку и, выслушав ответ, вежливо просила обождать пять минут.
- Можете сесть на стул, - сказала девушка.
Неудобные офисные стулья были расставлены вдоль стены. Гусаров торопливо опустился, почти упал, на ближайшее к нему сиденье, вызвав у девушки едва заметную ироническую улыбку. Гусаров, к которому вернулось прежнее смятение и неуверенность, попытался придать своему внешнему облику выражение более мужественное. Его скромной фантазии хватило ровно на то, чтобы неестественным образом выпрямиться, крепко сцепить зубы и зверски выпятить подбородок.
Всё это, по тайному замыслу, должно было демонстрировать внутреннюю силу и независимость характера, а кроме того, волю и непреклонность. К сожалению, девушка не оценила артистические таланты визитёра, потому как была занята раскладыванием сложного пасьянса. В тишине сухо отстукивали секунды настенные часы. У Гусарова затекла поясница, но он продолжал стоически переносить устроенные им самим тяготы и лишения. Минутная стрелка сползла к половине двенадцатого. Мелодичный перезвон сигнала вызова оторвал девушку от пасьянса.
- Дарья Сергеевна, посетитель на месте?
- Ждёт, Игорь Владиславович.
- Приглашайте.
- Входите, - сказала секретарша тем особенным голосом, при звуках которого у гостя, помимо его желания, возникает стойкое убеждение в собственной никчёмности, - Игорь Владиславович вас примет.
Гусаров открыл дверь и вошёл. Кабинет Игоря Владиславовича был оформлен в той же аскетической манере: ничего лишнего. Жалюзи опущены, свет включен. Ряд стульев у стены. Отличий от приёмной не много, отсутствие цветов в пластиковых горшках, приставной столик, сифон с газированной водой и стакан, расписанный хризантемами, на подносе. Игорь Владиславович, мужчина лет тридцати-тридцати двух, одетый в белую рубашку с открытым воротником, бежевые брюки и кремовые летние туфли, поднялся навстречу посетителю.
- Берите стул, располагайтесь, - гостеприимно предложил он, убирая поднос со столика.
«И.В. Дубровин, координатор социально значимых проектов с правом набора персонала», - прочёл Гусаров текст, выгравированный на настольной информационной табличке.