Хорошо, хорошо, уговорили, так уж и быть. Поведаю я вам одну историю. Что? Вы думаете, что это очередная выдумка? Нет, нет, послушайте, не уходите! Ээх!...
А ты? Почему здесь сидишь? Все ведь ушли, что ж ты не идешь-то. Они все думают, что мои истории - луна в озере. Вроде луна, а, как не мучайся, ее ты оттудова не выудишь. Верят же старушечьим сплетням, а мне что-то нет. А ведь все факт. Факт! Ладно, сиди здесь, грейся на солнышке. А я хоть в таверну схожу, подкреплюсь. Не отпускаешь?! Ну ладно, тебе тогда и расскажу мою истор..., то есть факт, конечно. Ты ж не знаешь... Ах да, куда тебе. Жительствовал я раньше в одной деревеньке, а там-то все и произошло...
Жил в одном захолустном поселении человек. И звали его Либбра. Был он таким же работящим, таким же умным, таким же веселым, как и другие люди поселка, если не превосходил их всех и по степени трудолюбия, и по степени ума, и по степени беззаботности. По воскресеньям, когда все мужчины деревни ходили пьяными, хоть в рот им сапог горячий клади, Либбра тоже был навеселе. В общем, он почти не отличался от людей, с которыми жил в поселке с самого своего рождения.
Но была в Либбре одна особенность, так сказать, исключительность, не свойственная человеку. А был он примечателен тем, что, помимо двух рук, свободно болтавшихся на своих законных местах, у него имелась и третья. Маленькая такая, но с пальцами. Была она почти вдвое меньше тех двух - рабочих, как любил говаривать Либбра. Сей факт, однако, никак не мешал ему использовать эту руку как дополнительное и законное орудие труда. Конечно, староста поворчал немного насчет того, что за эту руку Либбре придется платить ежемесячно, потому что обычному человеку полагается лишь две руки, а, если есть третья, значит, она ему не принадлежит.
Староста любил делать все по законам, которых начитался когда-то в библиотеке столицы, но, когда Либбра спросил у того, куда же платить этот ежемесячный налог, староста ответить не смог. Он встал в тупик настолько, что, зайдя однажды вечером в свой небольшой домик, он не выходил оттуда пять дней. Жена его сказала, что тот заболел, но Либбра догадывался (ведь он был почти самым умным жителем деревни), что староста думает над вопросом, который он ему задал. И эта догадка оказалась верной.
Турци работал раньше при королевской библиотеке. Кем? Ну, сторожем, наверное, али уборщиком. Ну да ладно! И знал он очень много всяких вещей, о которых другие селяне даже не слышали. Вот ты, например, знаешь, что солнце-то на самом деле громадное? Думаешь, небось, что с твой кулачок? А вот он знал. Шельмец! Думал над вопросом староста пять дней. Когда кончился тот самый пятый день, он пошел в гости к Либбре, чтобы сообщить ему свое решение.
Дом Либбры больше походил на собачью конуру и находился на самом краю поселка. Рядом стоял с моей хибарой. Он был сколочен из гнилых досок лет десять назад его отцом. Годом позже отец уехал куда-то с человеком, носившим черную густую бороду, и двумя закованными в сталь высокими стражниками. Я и сейчас помню, как отец Либбры долго сопротивлялся, а мать, пытаясь вытащить мужа из железных рукавиц воинов, наткнулась на копье и умерла. С тех пор Либбра, а тогда ему было двенадцать лет, жил один в своей трухлявой конуре с проседавшей крышей.
Турци, не заметивший поначалу этой особенности крыши, больно стукнулся об нее головой и даже забыл на мгновение свой ответ, который готовил целых пять дней. Откуда ж я знаю про их встречу? Стыдно мне, конечно, но признаюсь. Подслушивал, братец. Разглядев в вечерней темноте, пауком влезающей в домик Либбры, самого хозяина, лениво лежавшего на куче темного тряпья, староста кашлянул и, убедившись в том, что Либбра внимательно слушает его, начал говорить:
- Я подумал над твоим вопросом. Конечно, ты не должен платить денег ни мне, ни другим селянам - твоя лишняя рука нам не принадлежит. Третья рука - не собственность подданных всего королевства, да и самого государя - ведь он не приклеивал тебе ее, правда? Не знаю, может быть, есть страны, где живут люди, управляющие нашими судьбами, но науке такие страны неизвестны. Если они где-то и есть, то только там! - и Турци указал на черное небо, усеянное мелкими звездами, словно зернами риса. - А поэтому ты должен платить свои деньги туда. Это по закону. Ты ведь хочешь жить по закону? Если нет, скажи сразу. Я не потерплю такого в своей деревне?
- А какой есть закон о том, что надо подчиняться законам...- начал было Либбра, но тут же одумался: опять староста пять дней не будет есть, не будет пить, а будет лишь думать; еще умрет от голода, старый ведь уже, и махнул рукой. - Ну ладно, пусть будет по-твоему. По закону. И что же мне делать?
- Ты должен каждый месяц, в день, когда ветры дуют на запад, встать на во-о-он тот, самый высокий холм и оттуда бросать свои бумажные деньги. Так ты и будешь отдавать свой долг за свою лишнюю руку! - староста невольно бросил взгляд на ту самую короткую руку - она передвигала на доске маленькие фигурки: Либбра любил играть в игры для троих игроков, в которых каждая его рука играла за одного. - Устанавливаю налог в одну корову или в две овцы. Выбирай.
- В две овцы! - не глядя на старосту, произнес Либбра, будучи полностью поглощенным своей игрой.
- Смотри, я буду следить за тобой! - предупредил Турци и, повернувшись к двери, сказал. - А если я когда-нибудь увижу, что в твоей игре победила короткая рука, ты должен будешь доплатить небу еще одну овцу. Рука не должна давать тебе развлечения! - и он вышел.
Вот такой налог назначил Либбре староста, но человек с тремя руками (ведь он был почти самым умным жителем поселка) никогда не выполнял этот наказ. Хотя в каждом месяце, почувствовав, что ветер дует на запад, он выходил на тот самый холм, но вместо денег, на которых были изображены животные, в руках его были обычные бумажные обертки от сладостей. Он бросал их и с благоговением смотрел на небо, чувствуя за спиной грозный взгляд Турци. А про это, как я узнал? Любопытный был я очень, братец. Все хотел я знать! А уж прослышав про договор Либбры и Турци, как я мог не следить за ними.
Так прошел год. И денег у Либбры не убавлялось. Он с каждым днем все богател и богател. Он работал гончаром в своей же маленькой мастерской. Его глиняные горшки и тарелки мигом раскупались местными женщинами. Как жена моя их любила! Укоряла меня за то, что я не гончар. Сказала однажды, что будь у Либбры две руки, за него бы пошла. Да изготовлял он свои кувшины тоже быстро. Третья рука помогала ему во всем. Если бы он не был ленивым, он стал бы, наверное, самым богатым жителем деревни. Дело было в том, что, поработав в первую неделю каждого месяца, Либбра следующие дни отдыхал, с удовольствием глядя на то, как за его кувшинами начинается настоящая охота, доходящая иногда и до драки. Все эти дни он ждал проходящий мимо поселка караван, чтобы прикупить что-нибудь у восточных торговцев. Лишь изредка ему надоедало лежать на своем тряпье, и он начинал делать маленькие тарелочки или блюдца. А когда караван подходил, восхищенные торговцы покупали у него изделия за огромные деньги. Вот если бы Либбра трудился во второй половине месяца, рассчитывая на покупки каравана...
В товарах каравана человеку с тремя руками приглянулось лишь одно - восточные сладости в бумажных свертках. И вкусно, и хрустит, а бумажки каждый месяц можно с холма выбрасывать. Вот это жизнь! Так он и думал, наверное.
И Либбра жил так. Прошло еще два года. Теперь он был уж точно самым богатым в поселке, поскольку положенная Турци еженедельная пенсия с королевского двора вдруг перестала приходить ему; имперский всадник, который выдавал ее, уже три месяца не появлялся. И староста, тут же разочаровавшийся во всех законах, по вечерам так сильно вздыхал, что я, хоть и жил на другом конце поселка, принимал эти вздохи за сильные порывы ветра. Вот уж точно, настоящий был вихрь!
Скоро Турци умер, а на следующий день в пыльной дали показался всадник со скромной пенсией для него. Все знали, что староста всегда поступал по законам; раскопали могилу, достали его мертвое тело и, положив тому в карман несколько бумажек, закопали обратно. Я, между прочим, тоже закапывал. И Либбра. Он мне тогда лопатой ногу отдавил. Вот, даже след остался. Смотри, если не веришь.
Теперь можно было обойтись и без свертков от сладостей, и Либбра больше ни разу не выходил на холм в те дни, когда ветер дул на запад.
Третья рука по-прежнему помогала ему. Он научился делать кувшины еще быстрее и теперь отдыхал гораздо больше прежнего. Каждый день он обязательно играл партию игры для трех игроков. Какая рука выигрывала, той он и ел восточные сладости, которые по-прежнему покупал у торговцев. Праздники Либбра проводил как обычно. На деревенских игрищах он зарабатывал денег больше, чем от продажи тарелок. Либбра выигрывал и в борьбе, незаметно для других используя третью руку. Он быстрее всех взбирался на скользкий столб, крепко держась за него короткой рукой, перебирая обеими рабочими, всегда выигрывал в карты, пряча лишние в своей третьей руке. Вскоре Либбра почти перестал работать. Денег у него было столько, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
Жители деревни невзлюбили человека с тремя руками. Да и мне, братец, он тоже перестал нравиться. Хороший раньше парень был, а потом испортился. Теперь все селяне называли его жадным лентяем, называли уродом за его лишнюю руку, хотя раньше они видели в нем веселого и доброго человека, раздающего маленьким детям вкусные сладости, и жалели сироту, которого не полюбила природа. Так вот!
А слухи об искусном гончаре достигли столицы. Все были удивлены тем фактом, что у человека было не две, а три руки. И человек в белой мантии с черной густой бородой тоже услышал об этом...
Нет, нет, не все еще рассказал. Продолжаю. Просто вспомнил опять тот вечер в деревне. Шум, гам, а в пыли лежит Либбра, беспомощный, жалкий, с тремя руками. Его связали и потащили к лошадям. Их было трое: человек в белой мантии и двое стражников с копьями. Те самые, что уводили из этой деревни его отца, который шел тогда по песчаной дороге, ковыляя двумя ногами, а другая - третья - болталась в воздухе.
Вот и все... Что ты сказал? Сегодня ветер дует на запад? Правда? А на том холме сегодня никого нет, уж я-то знаю...