Николаев Николай Николаевич : другие произведения.

Скипетр жертвы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Следователь, расставляющий капкан для убийцы, постепенно обнаруживает, что сам в капкане. Здесь нет особо острого сюжета. Реальное расследование реального дела.


   Николай Николаев
  
   ЖЕРТВЫ И ИХ ВЛАСТЕЛИНЫ
  
   Скипетр жертвы.
  
   Небольшой уральский городок Гусиноозерск напоминал издали сказочный остров. Окруженный со всех сторон глубокими и чистыми озерами, он, казалось бы, вполне подходил для того, чтобы населявший его народ смог исполнить здесь все свои чаяния и мечты.
   Только вот сказочность свою он терял при ближайшем рассмотрении. Огненные черепицы уютных домиков превращались в ржавые листы железа, не совсем добротно прикрывающие крыши уже отживших свой век неопрятных домов. Зеленые кущи -- в разрозненные, с жидкой кроной пыльные тополя. И даже золотые, поблескивающие под солнцем луковицы церкви -- в латаные--перелатаные купола, едва покрытые облезлой желтой краской.
   Пожалуй, церковь, стоявшая в центре города, была главным его украшением и гордостью, если не считать окружавшие город озера.
   Кого-то из приезжих больше привлекала возможность хорошенько повеселиться на природе, взяв все от скромного уральского лета.
   Другие же устремлялись в церковь в поисках душевного утешения. Но и те, и другие, пользуясь случаем, посещали местное кладбище, укрытое в небольшом, уцелевшем на окраине городка лесу.
   Шли туда по той простой причине, что городской музей обладал очень бедной коллекцией художественного чугунного литья - продукта местного народного промысла.
   В отличие же от музея на кладбище всё - надгробные памятники и плиты, скамейки и чугунные решетки - говорило о том, что этот городок славился художественным чугунным литьем, и что когда-то жили в нем исконные мастера.
   Кладбище располагалось на возвышенности. И местные жители называли кладбище просто - "гора".
   "Один только у нас путь, - говорили они. - На гору". Или: "Правду нам только на горе остается искать". И всем было ясно, что речь идет о кладбище.
   ***
   28 апреля 1997 года в 13 часов 35 минут, сразу после обеда, Матвей Бумажников, следователь Гусиноозерской городской прокуратуры, зашел в центральный универмаг города.
   Он уже несколько дней заходил сюда в обеденный перерыв и прицеливался к немецкому плащу из синей непромокаемой ткани. Ему, аккурат, такой плащ был нужен. Сегодня он решился его примерить. Но, как он и предполагал, плащ на нём сидел мешковато. Если и можно было закрыть глаза на то, что полы его чуть ли не доходили до башмаков, то с длиной рукавов, почти скрывавших вытянутые пальцы, мириться было никак нельзя.
   Продавщица, молоденькая девчонка, поглядывала на него сначала издали. А затем, видя, как мается покупатель, разглядывая себя в зеркало, подошла и по-хозяйски стала разглаживать складки на плаще, поправлять пояс.
   - Берите. Прямо как на Вас сшито,- сказала она после некоторого раздумья, угадав тайную надежду Матвея, что все-таки он хорош в этом плаще.
   И Матвей сдался. Одним махом к плащу он купил еще шляпу и кашне. Раньше он ни разу в жизни не покупал себе шляпу. Но уж если менять свой облик - так менять его кардинально. Так решил Матвей.
   На работу он вернулся уже совсем другим человеком, держа в руке сверток со своей старой, уже изрядно потертой кожаной курткой.
   Бросив сверток в своем кабинете, он первым делом зашел в приемную прокурора, чтобы поинтересоваться у секретаря, нет ли для него почты. Ему очень нравилась эта молодая женщина. Стройная, смешливая шатенка, весьма аккуратно исполняющая обязанности заведующей канцелярией и, видимо, превосходная домохозяйка и мать. Обычно, в конце рабочего дня, ее муж, забрав дочку из детского сада, заходил и за ней. Он оценивающе поглядывая на снующих по прокуратуре Матвея и прокурора, ждал, пока его жена соберется. Домой они возвращались уже всем дружным семейством.
   Увидев Бумажникова, чрезвычайно серьезно и солидно вошедшего в приемную в новом плаще и в шляпе, Людмила Александровна всплеснула руками и разулыбалась.
   - Матвей Николаевич! Вам не идет эта шляпа! - она подошла к смущенному от такой встречи Бумажникову и стала поправлять на его голове шляпу. - Нет, - сказала она затем решительно. - Вашему типу лица больше подойдет, скорее, берет, но никак не шляпа.
   И уже не в силах скрывать свою улыбку, прыснула со смеху.
   Расстроенный Матвей, забрав у секретаря какие-то бумажки, направился к себе. Меланхолично погрузившись в свои думы, он едва не столкнулся в дверях с прокурором Маракуниным, который был постарше Бумажникова лет на десять, но выглядел довольно молодцевато. Благодаря своей густой кудрявой шевелюре, он скорее подходил к роли разбитного опера, нежели к солидной должности прокурора.
   Впрочем, его внушительная комплекция сглаживала впечатление от его несколько легкомысленной шевелюры.
   Кинув быстрый взгляд на следователя, с высоты своего почти двухметрового роста, Маракунин, поправляя и без того повязанный безукоризненно галстук, проследовал в свой кабинет, бросив на ходу: - Зайди ко мне, Матвей Николаевич.
   ***
   Томясь в ожидании, когда Маракунин закончит разговор по телефону, Матвей, усевшись за приставной столик, перекладывал свои бумаги из папки в папку. Он не знал, с какого дела прокурор начнет, как он ожидал, нелицеприятный разговор. Ему так и не удалось вытащить на допрос главного инженера машиностроительного завода по делу о несчастном случае на производстве. Не увез он в областной центр и материалы на психиатрическую экспертизу по убийству Исламовым своего отчима - не было автомашины. Вылёживалась в сейфе целая кипа недооформленных материалов по самоубийцам. Одним словом, было о чем поговорить.
   Обо всех этих и других неувязках по уголовным делам у него уже был серьезный разговор с прокурором.
   Однако сейчас Маракунин, положив телефонную трубку и покосившись на разложенные следователем бумаги, начал с другого.
   - Я только что из милиции. Там готовится к выезду оперативная группа. Буквально, тридцать-сорок минут тому назад обнаружили труп на улице Игната Петелина. Труп, судя по-всему, криминальный.
   Прокурор с выражением досады на лице повернул голову к окну и продолжил:
   - Думаю, что совсем скоро машина с оперативной группой и судебномедицинским экспертом прибудет за тобой. Так что, Матвей Николаевич, вперед, за работу.
   Маракунин, умолкнув, опустил голову в свои бумаги. И когда Матвей уже был у выхода, как бы нехотя произнес:
   - И посерьезнее, пожалуйста, посерьезнее проведи осмотр. Тщательно и скрупулезно. А то ты любишь по верхушкам скакать.
   ***
   Убийство было совершено в одном из домов частного сектора, занимавшего еще немалую часть городка. На улице, названной в честь одного из местных мастеров-литейщиков, Игната Петелина.
   Старожилы говорят, что в семидесятых годах 19-го века приезжал в Гусиноозерск управитель Уральских горных заводов вместе с управляющими Билимбаевского и Златоустовского заводов. Проходя по цехам завода, залюбовались работой одного из мастеров - Игната Петелина.
   - А сможешь ты отлить из чугуна вот такого жука? - поинтересовался один из управляющих и показал висевший у него на часовой цепочке брелок - золотой жук-скарабей в натуральную величину.
   Целый день посвятил мастер работе над чугунным жуком. От управляющего посыльный не один раз прибегал справляться о результатах работы. Мастер не поднимал головы от заказа. Полностью ушел в работу. И вот в конце дня, когда гости засобирались уезжать, Игнат предъявил им вместе с золотым оригиналом и своего чугунного жука. Он был на такой же цепочке, только чугунной. И еще петелинский чугунный жук отличался от золотого тем, что золотой жук был цельный, а у петелинского, чугунного, лапки и голова шевелились, когда начинаешь крутить потаенное колесико. Удивлению господ не было предела. Изделие вошло в прейскурант завода и в дальнейшем мастеру Петелину поручались одни из самых сложных заказов, поступавших даже из императорского двора. Его поделки разошлись по всей стране и пользовались большим успехом на самых знаменитых ярмарках. Ни одному из потомков знаменитого мастера, а фамилия Петелиных в этом маленьком городке была одна из самых распространенных, приблизиться в творческом успехе к своему знаменитому предку уже не удалось. Да и память о своем знаменитом родственнике у многих уже просто стерлась. Кто-то считал, что улица названа в честь красного партизана, замученного белогвардейцами. Кто-то полагал, что Игнат Петелин - герой Великой Отечественной войны, сражавшийся в составе Уральского танкового добровольческого корпуса. А кому-то уличная табличка с этой фамилией совершенно ни о чем не говорила.
   Хозяин злосчастного дома, где разыгралась трагедия, хорошо знал, кто такой Игнат Петелин.
   ***
   Матвей, прибыв на место, продолжал ощущать в душе неприятный осадок от встречи с прокурором. Тяжко вздохнув, он дал задание участковому и оперуполномоченному провести поквартирный обход по прилегающим улицам с целью установления возможных свидетелей и очевидцев преступления.
   Вместе с криминалистом и судебно-медицинским экспертом приступил к осмотру места происшествия-неказистого домика, обшитого почерневшими от ветхости досками.
   Дом ничем не напоминал человеческое жильё. Составленный из некрашеных досок пол, горы грязных бутылок из-под спиртного, часть которых была явно с помойки, какой-то металлический хлам, обломки инструментов, которые также были собраны, видимо, на всякий случай. Полное отсутствие какой-либо мебели. Исключение составляла лишь убогая панцирная кровать в углу. Здесь все говорило о том, что это, по крайней мере, временное прибежище. Но никак не жилое помещение.
   Низко висящая в комнате лампочка, покрытая заметным слоем пыли, служила единственным источником света для обитателя этого дома, так как имеющееся окно было грубо заколочено снаружи досками.
   В ходе осмотра пришлось выбить эти доски, так как пробивающиеся в щели между досками желтые струи солнца лишь золотили поднятую участниками осмотра пыль, оставляя углы этой берлоги в густом мраке.
   Со слов участкового инспектора Матвей уже знал, что потерпевшим является Захаров Павел Сергеевич, 49 лет от роду, нигде не работавший. Два раза в этом году доставлялся в медицинский вытрезвитель. Не судимый. Был одиноким человеком. От соседей жалоб на него не поступало.
   Захаров лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Рядом с головой на подушке валялась спортивная черного цвета шапочка из тонкой шерсти.
   Матвей согнал со спины погибшего рыжую кошку, безуспешно пытавшуюся согреть хозяина, и приступил к осмотру одежды.
   Брюки, пиджак, туфли на ногах - все было испачкано уже подсохшей кровью. Судебномедицинский эксперт Корольков, постоянно ухмылявшийся молодой мужчина, осмотрел труп, дал предварительное заключение: множественные закрытые переломы ребер, закрытая черепно-мозговая травма, переломы костей носа. Смерть наступила за 24-30 часов до начала осмотра.
   - Обратите внимание, Матвей Николаевич, - заметил, улыбаясь Корольков, - на подошвах обуви потерпевшего кровь.
   Матвей уже обратил на это внимание. Было понятно, что Захаров умер от полученных ранений не сразу. Он какое-то время жил и даже ходил.
   - Вскрытие покажет, - продолжил свое наблюдение судебный медик, - мог ли он сам потоптаться по своей крови.
   Матвей уже при беглом осмотре места происшествия понял - ничего, что сразу бы указывало на убийцу - пока нет. Предстояла рутинная и довольно грязная работа.
   Он внимательно, все еще надеясь, что дело перейдет в разряд легкораскрываемых, осмотрел косяки дверей, подоконники. Криминалист старательно обработал специальным порошком эти поверхности и выявил несколько хороших отпечатков пальцев.
   Обследовав дом, Матвей приступил к осмотру прилегающей территории.
   - А вот вам и орудие убийства! - сообщил глазастый Корольков, осматривавший вместе со следователем двор дома. Он осторожно, чтобы не испортить возможные отпечатки пальцев, поднял валявшийся у поленницы какой-то металлический предмет. Им оказалась чугунная отливка - что-то вроде трости. Возможно, фрагмент какого-то декоративного ограждения.
   Матвей при ближайшем рассмотрении обнаружил на этой трости следы бурого вещества, возможно крови. Находку он передал криминалисту, попросив тщательно упаковать вещественное доказательство.
   "Уже что-то", - подумал он, довольный ходом поиска. Следственная практика составляла почти треть его жизненного опыта. А прожил Матвей ни много - ни мало, тридцать лет. Он давно уже понял, что есть дела раскрываемые, а есть и глухие. В последнем случае - хоть в лепешку расшибись, но дело не раскроешь. Во всяком случае - при существующей технико-криминалистической оснащенности следствия. Прокурор Маракунин, возможно, был в свое время неплохим следователем. Однако все дела, которые он раскрыл, мог раскрыть любой добросовестный следователь, не имея при этом семи пядей во лбу. Он мог бы сегодня поставить Маракунина на место. Прокурор он довольно слабенький. Вместо того чтобы организовать работу прокуратуры по всем направлениям прокурорского надзора, Маракунин, по сути дела, отстранился от надзора за милицией, за исполнением законодательства в сфере охраны интересов несовершеннолетних, не интересовался судебными решениями и состоянием следствия и дознания. Он лишь оставил себе общий надзор, позволявший ему постоянно находиться в разъездах, решать какие-то одному ему ведомые дела. То он рыбу с местных озер добывает для областного начальства, то какую-то скульптурку чугунного литья ищет для коллекционера из областной прокуратуры. Да, можно было бы, конечно, прокурора поставить на место.
   Но Матвею просто не хотелось серьезно заводиться по, в общем-то, справедливому замечанию Маракунина. Действительно, он как подчиненный сам давал прокурору повод для предъявления претензий.
   "Мне надо обратить внимание на одну свою черту - подумал Матвей, довольный, что кое-что по делу уже есть. - Я тяжеловат на подъем. Мелькнет в голове мысль о необходимости проведения какого-то действия - пестую ее в сознании, нахожу причину, чтобы отложить действие, а потом забываю. Опасное качество". Матвей достал еще целую пачку сигарет, аккуратно потянул за красную полоску, распечатав сигареты. Закурил. "В то же время - Матвей с удовольствием затянулся, сделав первый за этот день глоток дыма, - бросаться сразу за выполнение - то же глупо. Бестолковая суета какая-то получится. На бумагу, наверное, надо первоначально излагать такие мысли и потом не забывать включать эти действия в план. Еще ошибка: план составляю наспех, нечетко. Поэтому, в действительности, работаю не по плану. То, что намечено по плану - не выполняю. План надо очень четко и продуманно составлять, так, чтобы каждый пункт строго выполнялся".
   Матвей остановил свой взгляд на уцелевшем в тени глухого забора островке снега. Кругом деревья распускают листья, а тут, в тени, еще зима.
   К исходу первого часа осмотра Матвей уже определился - дело это, скорее всего, он раскроет.
   Осмотрев тщательно место происшествия, он имел: пустой флакон из-под одеколона "Ермак", коричневые ворсинки - явно не кошки - с одежды потерпевшего, фрагмент вдавленного следа обуви на жирном черноземе в прилегающем к дому огороде. У поленницы имелась дорожка кровавых следов в виде брызг.
   Все обнаруженные следы, а также другую мелочь, которая в дальнейшем, возможно, будет иметь отношение к делу, следователь с помощью криминалиста изъял, соблюдая все необходимые меры предосторожности.
   Хлопнула калитка. Подошел, сверкая начищенными до блеска сапогами, участковый Дадаев. Следом за ним семенила еще крепкая старушка, строго поглядывавшая на собравшихся в доме мужчин.
   Чувствуя к себе неприязнь следователя, Дадаев, опустив взгляд на свои густые, черные, по - чапаевски лихие усы, представил свою спутницу:
   - Акулова Надежда Ивановна.
   - Кто Вы? Соседка? Родственница? - спросил ее следователь, старательно не замечая Дадаева.
   - Я жила с Захаровым, - неожиданно совсем несмело пробормотала старушка. - Когда-то. А в последнее время просто заходила к нему. Проведать. Здоровье у него уж очень плохое стало. Это я позвонила в милицию и сообщила обо всем. Сегодня после обеда зашла к нему - а он мертвый.
   - Когда Вы его видели в последний раз?
   - Сегодня у нас что? Двадцать восьмое апреля? Значит, видела его в последний раз двадцать седьмого. Когда он мне открыл дверь, я увидела, что он избит. На лице у него была кровь. Видно было, что чувствовал он себя плохо. Я спросила: "Кто тебя?" Он ответил: "Сосед" и махнул рукой, как - будто не желая разговаривать больше на эту тему. Когда я вызвалась сходить в милицию, он мне сказал, чтобы я не вмешивалась в это дело. Так же не велел вызывать скорую помощь. Я подмела у него пол и ушла.
   - Сегодня Вы заметили у него дополнительные повреждения? - допытывался Матвей, почувствовав нестыковку этих показаний с предварительным заключением эксперта. И еще эта кровь на подошвах обуви потерпевшего. Всё-таки, вряд ли мог разгуливать по квартире человек с имевшимися у него травмами.
   Акулова покосилась на мертвого Захарова и неуверенно произнесла:
   - Не знаю. Вроде бы на лице и прибавился синячок. Не знаю, врать не буду.
   - Ну, а какие-нибудь изменения в обстановке квартиры не отметили?
   - Нет. Вот только ключи исчезли. Вроде бы, я оставляла на столике связку ключей от дома. Они всегда на видном месте лежали. Сейчас я их не вижу.
   Следователь повернулся к оперуполномоченному Беспалову:
   - Дима, ключи никто не брал?
   - Нет, - хмуро ответил опер. Ему уже порядком надоела, как ему казалось, толкотня на одном месте. - В одежде убитого также ничего нет.
   - А еще что-нибудь заметили? - продолжал допытываться у Акуловой следователь.
   - Крышка погреба на кухне была открыта. Я закрыла ее.
   Матвей подошел к крышке подполья и приподнял ее.
   - Ого!- удивился он.- Метра три глубина будет.
   Хозяин квартиры использовал подполье явно не по назначению. Лестница стояла в куче различного мусора, хлама. Захаров не утруждал себя походами на помойку. Вываливал все сюда.
   - Если бы Захаров упал в эту яму, то смог бы он выбраться с полученными ранениями? - Матвей повернулся к Королькову.
   - Может быть, - уклончиво ответил судебный медик. - После вскрытия трупа все станет ясно.
   - Ну, что у нас с соседями? - обратился затем Матвей к Дадаеву.
   - Дом номер семьдесят два. Хозяин Воронцов Алексей. Двадцать семь лет. Живет с женой и пятилетним сыном. Судим за кражу и угон машины, - Дадаев повел усами и, убедившись, что с ними все в порядке, продолжал: - Дом номер шестьдесят восемь. Костюков Семен. Сорок восемь лет. Живет с женой. Пенсионер по инвалидности и, пожалуй, единственный человек, общавшийся с пострадавшим.
   Участковый поправил козырек своей форменной фуражки и без того безукоризненно ровно надвинутой на глаза.
   Матвей понял причину своей неприязни к нему. Дадаев работал всегда ровно, четко, планомерно зарабатывая очередную звездочку на погоны. Именно этой холодной расчетливости в достижении конкретной, практической цели, пусть она будет и не такой высокой - а всего лишь одоление очередной служебной ступеньки, ему, Матвею, всегда и не хватало. Да, прокурор, конечно, во многом прав в своих критических выпадах против него.
   "Ну ладно, ладно,- остановил себя Матвей, доставая из пачки очередную сигарету. - Если я еще буду себя самого постоянно шпынять... Надо все-таки не забывать поддерживать себя психологически. Каждый видит со своей колокольни и у каждого свой интерес. Прокурору важны лишь показатели. Он и не видит, насколько я профессионален и какими путями иду в раскрытии преступления. Он раскрывал дело своими методами. Я - своими. Несмотря на общую методику в расследовании убийства, всё-таки, сколько следователей - столько и подходов к делу".
   Оставив понятых в доме, следователь вместе с оперуполномоченным вышел во двор. Матвей решил докурить сигарету в спокойной обстановке.
   "Во многом прокурор, конечно же, прав. Он действительно скачет по верхушкам. Когда у тебя в производстве с десяток уголовных дел, которые надо закончить в срок, да куча материалов по самоубийствам, которые также требуют тщательной проверки, поневоле следствие будет поверхностным. Но следователь он все же неплохой. Дело свое знает. И уж осмотр места происшествия он проводит как положено. Если другое следственное действие - допрос, очную ставку, предъявление обвинения - можно переделать, то некачественные первоначальные следственные действия, особенно недобросовестно проведенный осмотр места происшествия, означают заведомо загубленное дело. Запутанные следы, не увиденные и не изъятые вещественные доказательства, как правило, уходят навсегда и безвозвратно".
   - Ну что ж, - сказал Матвей, бросив сигарету и наполняясь решимостью раскрыть это убийство во что бы то ни стало. - Начнем с Воронцова. Он у нас судимый.
   Вместе с участковым и оперуполномоченным они отправились проверять соседей.
   Воронцов занимал половину дома N72. В другой половине дома жила его бабка - Кириллова Галина. Дома потерпевшего Захарова и Воронцова стояли рядом. Их отделял забор с наполовину выдранными штакетинами. Матвей заметил, что вдавленный след на земле, обнаруженный в огороде Воронцова, обращен в сторону дома Захарова. Видно было, что в этом месте через забор перелезали не один раз. Верхушки штакетин обломаны. Надо понимать, для удобства перелезания. Со стороны дома Захарова к забору подкатан березовый чурбан. Кто-то использовал его в качестве вспомогательного средства.
   На дверях воронцовского дома висел замок. Кириллова, суетясь и беспрестанно охая, сообщила им, что внук уже с неделю не живет здесь. Уехал то ли к родственникам жены, то ли к своей матери в Екатеринбург.
   Матвею показалось подозрительным поведение Кирилловой. Уж очень она суетилась.
   - Ну что, бабка, скрываешь его, наверное?- грубовато спросил у Кирилловой. - За что Лешка Захарова-то убил?
   Матвей жестом попросил капитана погодить.
   - Не знаю. Ничего я не знаю, - заволновалась Кириллова. - Он взрослый уже. Пусть сам отвечает за свои поступки.
   Матвей направил участкового за представителем общественности.
   Когда взломали замок на двери и прошли в квартиру, то сразу бросились в глаза следы недавнего пиршества на кухне. В пепельнице высилась гора окурков. Но в целом в квартире была чистота и порядок.
   Осматривая вещи из гардероба Воронцова, Матвей обратил внимание на группу бурых пятен на правой штанине брюк - видимо, это была кровь. Просунув руку в карман телогрейки, он извлек оттуда связку ключей.
   - Они. Они самые, - обрадовалась подошедшая Акулова. Она внимательно следила за действиями следователя. Взяв в руки ключи, она пояснила: - Вот ключ от замка на входной двери. Этот - от замка на двери в прихожую, а этот - бесполезный, замка его уже давно нет. Я сама все замки покупала.
   Следователь и оперуполномоченный переглянулись. Беспалов пригрозил вертящейся неподалеку Кирилловой:
   - Ты что, бабка, врешь! - "Неделю как уехал!" Смотри у меня! - он вперил свой свирепый взгляд прямо в лицо старой женщины.
   - Не знаю. Ничего не знаю! - отрезала Кириллова. - Я живу своей жизнью. Они - своей. Друг к другу почти не заходили. Раньше слышала музыку отсюда. А вот уже неделю, как тишина. Поэтому я и решила, что они уехали.
   Матвей понял, что ничего нового сейчас он для себя уже не получит.
   "И всё-таки, - подумал он,- как это неприятно, что справедливый приговор мне выносит человек, которого я не уважаю. Который в принципе не достоин уважения. "Скачешь по верхушкам". И ведь как метко сказал!". Матвей мысленно сопоставил себя с Маракуниным. "Да, Маракунин цепкий, хваткий. Его можно назвать умным человеком. Нет, скорее, не умным, а хитрым, знающим, что ему нужно в этой жизни и видящим конкретные пути достижения своей цели. Хотя цели-то эти - власть в конечном итоге и только. Ну, а ведь я-то! Действительно скачу по верхушкам!" Матвей вспомнил упреки Кудина, зонального прокурора из прокуратуры области, куда он отвозил на утверждение недавнее дело областной подсудности. "Сроки! Сроки! - воскликнул тогда Кудин, недовольно переворачивая последнюю страницу в томе уголовного дела.- Вы съели все возможные сроки, отпущенные Вам для расследования дела. И, несмотря на растянутость следствия, убийцу вы не дожали, не раскололи полностью. Прочитав дело, я остаюсь в сомнении - а он ли убийца? Может быть, действительно, убийца - посторонний дядя?"
   "Я не добиваю до конца дело",- подумал Матвей. - Вот в чем моя беда. Я берусь сразу за все и ничего до конца не довожу. Рассеиваю свои силы. Надо уметь видеть самое главное на настоящий момент. И бить, бить в эту одну точку. Я просто иной раз боюсь, а хотя надо сказать прямо, ленюсь долго концентрировать усилие мысли. Я не ощущаю необходимость работать над каким-то вопросом до конца, пока вопрос полностью не исчерпан - только верхушки и верхушки".
   Матвей вздохнул. Не видя больше необходимости в своем присутствии здесь, он дал задание криминалисту на поиск отпечатков пальцев и вскоре уехал в прокуратуру.
   ***
   Прокуратура города Гусиноозерска занимала одну из квартир на первом этаже в старинном двухэтажном здании из добротного красного кирпича, расположенном напротив церкви. Когда-то, еще в середине 19-го века, в этом доме жил управляющий Гусиноозерского литейного завода. Дела у него шли неважно. На заводе пробовали отливать из чугуна мелкие бытовые вещи - какую-то посуду, ступочки, пестики, вальки. Но рабочие, в основном бывшие местные крестьяне и рыбаки, с трудом осваивали новый промысел. Возможно, завод и совсем бы захирел, пока не направил хозяин Демидов в Гусиноозерск нового управляющего - бывшего оружейного мастера из Тулы Трофима Архипова. По просьбе нового управляющего на Гусиноозерский литейный завод были выписаны мастеровые из Тулы, Ижевска, Кушвы. А затем уже, когда сформировалась своя школа художественного чугунного литья, формовщики, модельщики, рисовальщики, скульпторы стали готовиться здесь же. А точнее, в том здании, где в последние годы разместилась городская прокуратура. После того, как из дома съехал нерадивый управляющий, там была размещена школа для мастеровых. Это уж в последующие годы, когда литейный завод стал чахнуть, в здании размещались то типография местной газеты, то магазин, а в последние годы - жилые квартиры. Одну из таких квартир и заняла городская прокуратура.
   Вернувшись в свой рабочий кабинет, Матвей вынес постановление о розыске Воронцова и на этом свой рабочий день закончил.
   "Сомнений нет, - думал он, направляясь к автостанции, - Убийство совершил Воронцов. Пострадавший сам сказал Акуловой, что его избил сосед. Ближайшие соседи - Воронцов и Костюков. Соседи через дорогу - пожилые, запуганные женщины. Они вообще вне подозрений. Костюков? Инвалид. Живет с женой. Ведет замкнутый образ жизни. Не пьет, не дебоширит. Ничего ни от кого ему не надо. Лишь бы его не трогали. Захарова же все характеризуют как безобидного, тихого человека. Он не стал бы завязывать сам какую-то ссору или драку"
   "Кровь на штанине, ключи в телогрейке, внезапное исчезновение, да еще отрицательная характеристика личности Воронцова - его судимость, тунеядство, семейные скандалы, выпивки-все это о чем-то говорит", - продолжал свои размышления Матвей, уже трясясь в стареньком автобусе, направлявшемся от автостанции на Молебку, дальний и конечный пункт маршрута.
   "Хотя в то же время участковый заверяет, что ему трудно поверить в то, что Воронцов способен на убийство. При всех своих минусах Воронцов - мягкий по характеру, спокойный, хорошо ладит с участковым. Трудности в работе были из-за того, что у него дорожная инспекция изъяла водительские документы".
   Матвей задумчиво глядел из окна автобуса на проплывающие мимо одноэтажные, сложенные из аккуратно обточенных камней или кирпича домики. Многие здания были ещё явно дореволюционной постройки. Архитектура центральной части городка не была нарушена в ходе последующего строительства. В основном новостройки располагались на окраинах. К чести властей города, никто не проявлял поспешности при сносе старинных строений. Хотя и восстанавливать нуждавшиеся в реконструкции здания так же никто не торопился. Поэтому ни у одного Матвея при виде этих старинных улиц рождалась ассоциация с улицами горемычной Помпеи, откопанной из пепла любознательными потомками. О том, что это, все-таки, современный городок, говорили уличные растяжки да стены, щедро расцвеченные многочисленными агитационными листовками, призывающими отдать свой голос самому достойному кандидату в мэры - действующему мэру города Кравченко.
   Но вот автобус миновал исторический центр, и побежали аккуратно крашеные частные деревянные домики, перестраиваемые каждым новым поколением на свой лад.
   "А Воронцов и не убивал Захарова. Побил его, не рассчитав при этом своих сил, - удачной, как ему показалось, догадкой заключил Матвей цепь своих размышлений. - Все просто. И, пожалуй, я это дело раскрою. Всё не так уж плохо. Мне просто всегда не хватало цепкости. Поменьше сомнений. Профессия следователя всё-таки предполагает напор и еще раз напор. Мне надо переломить себя. Встряхнуться, чтобы не выслушивать маракуниных и говорить себе при этом - а ведь они правы!"
   Пустой у церкви автобус постепенно заполнялся и ближе к магазину "У Ивана" он уже не тянул, а, видимо, катился по инерции под уклон, тяжело, грозя завалиться на бок, преодолевая поворот.
   Продавец винного магазина Иван, давший неофициальное название своему магазину, наверное, был самым популярным человеком в городке. Достаточно было сказать: "Сегодня у Ивана сухарь", как сразу становилось ясно, что в магазине сегодня торгуют только сухим вином и делать там нечего. Надо искать другие торговые точки с настоящим, более крепким напитком. Но местная власть народ не обижала. Мэр города отлично был осведомлен, что не вино было в почете у местного населения. Поэтому, чего-чего, а водки для людей всегда в этом городе хватало.
   Иван фигурировал во многих бывальщинах и местных анекдотах. Какой-то лихой деятель укусил здесь за палец милиционера, пытавшегося навести порядок в пьяной, обезумевшей от спиртного, толпе мужиков. У кого-то здесь кто-то отобрал бутылку водки, дав повод для развития целой цепи сложных и долговременных взаимоотношений немалой части населения города.
   "И все же с задержанием и допросом Воронцова надо поспешить. Что он скажет?", - думал Матвей, глядя, как почти половина автобуса повалила к выходу на остановке у винного магазина.
   Матвею не терпелось выйти из этого, как обычно бывает на первоначальной стадии расследования убийства, психологически напряженного аврального состояния, вызванного неопределенностью ситуации.
   ***
   На следующее утро Матвей, открыв сейф и окинув взглядом его содержимое, со щемящей душу тоской понял, что грядет гроза. Бог с ними, с самоубийцами. Тощие материалы по ним еще немного потерпят. Но вот выглядывавший из - под свежих материалов скромный томик уголовного дела по убийству Селянина уже числится в статистических отчетах как успешно законченное им и переданное в суд. В действительности же обвинительное заключение по нему он еще не написал, дело прокурору для утверждения не передал. И похоже, холодок пробрал Матвея, срок содержания убийцы под стражей уже истек.
   Матвей поспешно выдернул злосчастное дело из кипы бумаг и судорожно перелистывая страницы, нашел нужный документ. Нет. Слава Богу! Срок содержания под стражей еще не истек. Но все равно, быть грозе!
   "И всё-таки,- подумал Матвей, решив закурить, -почему у меня постоянно какие-то проблемы? Не с одним, так с другим делом?"
   Сделав долгожданную затяжку, он успокоился и стал прохаживаться по кабинету из угла в угол, погрузившись в свои мысли. " Можно так вработаться, так освоить навыки своей профессии, что день будет мелькать как миг. Работать будешь автоматически. Сознание твое не будет терзаться текущими проблемами. Какая-то часть сознания по накатанной колее будет двигать огромную телегу работы, другая же часть, более значительная, которая будет всё больше и больше освобождаться, позволит тебе выполнять работу не аврально, лишь бы - как бы, а творчески, идти новыми дорогами. Да и вообще, позволит приподняться над этими буднями и направить энергию души для работы над тайнами Духа. Да, это я, пожалуй, запишу", - Матвей понял, что именно этой догадки ему не хватало, чтобы прийти к какому-то компромиссу между докучливыми служебными обязанностями и так необходимым ему состоянием душевного равновесия. Сделав несколько размашистых и трудночитаемых каракулей на странице настольного календаря, он снова заходил по кабинету. "Получается своеобразный парадокс: чтобы избежать многочисленных треволнений жизни, которые так терзают душу, не давая сосредоточиться на чем-то подлинно важном, надо полностью погрузиться в эти суетные волнения и постараться не захлебнуться в них, а выплыть, оторваться и воспарить над ними и таким образом преодолеть этот житейский океан".
   Размышления Матвея были прерваны несмелым стуком в дверь.
   Вошедший был высоким, плотного телосложения, молодым человеком. Впечатление о некоторой его суровости, вызванное широкими скулами и тяжелым подбородком, скрадывалось легкомысленно растрепанным рыжим стожком на голове. Он робко поздоровался и представился: "Воронцов".
   - Я слышал, - начал он, сжимая в руках свою спортивную вязаную шапочку, меня подозревают в убийстве Захарова и ищут.
   Матвей, внимательно вглядываясь в лицо Воронцова, предложил ему присесть. Он ничего не сказал Воронцову. Он ждал, всем своим видом подчеркивая важность появления его у следователя. Конечно же, эта преувеличенная скромность и униженное теребление в руках головного убора, Матвею говорили не о смиренности вошедшего, а лишь о его определенной выучке и опыте нахождения в местах лишения свободы под лагерным начальством.
   - Я не убивал Захарова, - произнес тихо, но твердо Воронцов, взглянув прямо в глаза следователю.
   - А кто ж тогда? - с деланным удивлением произнес Матвей.
   - Не знаю, - снова опустил глаза Воронцов. - Двадцать шестого апреля я вернулся из магазина домой в двадцать часов. Пошел за водой на колонку. Краем глаза видел, что со двора Захарова вышел какой-то незнакомый мне мужчина, который торопливо ушел к автобусной остановке. Когда я проходил с ведрами обратно, то услышал стоны, доносившиеся со двора Захарова. Я зашел во двор и увидел Захарова, пытавшегося подняться с земли. Он был весь в крови. Я помог ему войти в дом. Вот тогда-то я, видимо, испачкался его кровью.
   Матвей цепко, в упор смотрел в лицо Воронцову. Отдавая должное большой достоверности его версии, он мгновенно оценил все имеющиеся у следствия улики против Воронцова. Их не было. Воронцов избрал самый лучший в его положении способ защиты.
   Может быть, действительно, здесь замешан какой-то таинственный убийца, незаметно и неизвестно откуда появившийся и также таинственно исчезнувший? Какие-то темные дела, счеты. А после совершенного злодеяния где-то отсиживается, следит за каждым шагом следователя?
   Вот так убийства и остаются нераскрытыми - в погоне за призрачными тенями. А убийца-то, вот он. Свой, доморощенный. Сидит перед следователем и делает слабые попытки ускользнуть от ответственности. Напился, подрался... Откуда здесь взяться невиданным страстям!
   Матвей продолжал внимательно слушать Воронцова. Однако при этом он делал вид, что смотрит в окно. Стал перебирать какие-то бумаги в столе. Очень кстати заглянула в поисках сигареты помощник прокурора Дементьева, ветеран прокуратуры. Матвей перекинулся с ней несколькими ничего не значащими фразами. Потом снова повернулся к примолкнувшему Воронцову и подбодрил его: - Продолжай, продолжай.
   У него в голове уже созрел план дальнейшего допроса. Выслушав свободный рассказ Воронцова, он спрятал кое-какие бумаги в сейф, закрыл его на ключ, показывая всем своим видом, что, наконец - то, готов уделить внимание Воронцову.
   Посмотрев ему в глаза, Матвей произнес:
   - Что-то я тебя, Алексей не понял. Или не расслышал. Так ты не убивал, вроде? Так, что-ли, получается?
   - Да. Я не убивал Захарова и к его убийству никакого отношения не имею.
   - Ну и занесло тебя, Алексей, - посочувствовал Матвей Воронцову. - Ну, я понимаю, если какое-нибудь таинственное, загадочное убийство. Преступник неизвестен и вообще ничего не ясно, а следствие наугад примеряет на всех роль обвиняемого. Но здесь ведь не то. Не тот случай, когда ты можешь рассчитывать списать свое преступление на чужого дядю.
   - Ну не брать же мне на себя чужое дело, -возмутился Воронцов.
   - А тебя к этому никто и не принуждает. И вообще, я с тобой разговариваю пока как с человеком, а не как с убийцей, бегающим от следствия. Я понимаю, из-за чего все произошло. Почему ты именно так поступил, а не иначе. Пока ты бегал, я собрал все, какие можно было собрать в этом случае, документы: твои характеристики и справки с места жительства. Побеседовал с твоими соседями и твоей матерью. Я знаю о тебе много. Ты и не представляешь, как много на сегодняшний день я о тебе знаю. Наверное, больше, чем о себе самом. Во всяком случае, я знаю, что просто так на человека руку ты не поднимешь. Ведь человек не букашка какая-то. Взял и придавил. Для того, чтобы это случилось, надо много, очень много факторов. Да чтобы они еще в определенном сочетании совпали. Ну, как у тебя, например.
   Воронцов, склонив голову, внимательно слушал следователя, перебирая шапку в руках.
   Матвей продолжал:
   - Первая твоя судимость - это, конечно, чистой воды мальчишеская глупость. Как следствие твоей безнадзорности. Матери одной с пацаном трудно было сладить, что и говорить. Наверное, тебе тогда можно было просто дать хорошей березовой каши, чтобы впредь неповадно было так бездумно с чужими вещами обращаться.
   Матвей задумчиво посмотрел в окно и преувеличенно внимательно проследил взглядом улетевшего с церковного купола грача: - Да и заявительнице, Семеновой, не надо было, наверное, сразу в суд бежать с заявлением на пацана.
   Воронцов с досадой махнул рукой, вспоминая прошлое:
   - Из-за ее сына все произошло. Она побоялась, что я на него плохо повлияю. И вот таким способом решила избавиться от меня.
   Матвей достал из сейфа толстый том какого-то, не имеющего к расследуемому факту отношения старого приостановленного дела. Полистал его, как будто разыскивая какой-то документ.
   - Вот смотри, - остановился он, вспоминая недавнюю краткую встречу с бывшей учительницей Воронцова и откровенно его обманывая, - характеристика на тебя из школы. Старательно учился. Был послушным, тихим. Рос без отца. Тяжело, конечно, было твоей матери одной с тобой. Охотно выполнял разовые поручения, - следователь оторвался от бумажки. Встретившись с учительницей, он так и ограничился устной беседой и надлежащим образом оформленную характеристику получить из школы не успел. - А как Валентина Степановна, твой классный руководитель, расстроилась, когда я сообщил ей о случившемся. "Такой хороший парень был", - говорит. Так она жалела, что ты под суд мальчишкой попал. И вот снова. Такая, видно, судьба.
   Воронцов потупился. Матвей замолчал.
   - Не просто, не просто все, Алексей, - вздохнул он, подвигая Воронцову чистый лист бумаги и ручку. - Ты напиши здесь все, как произошло. Честно. Правдиво.
   Матвей встал из-за стола и вышел из кабинета, оставив Воронцова одного. "Кажется, все-таки, это он убийца, - подумал Матвей, довольный ходом следствия. - И все-таки, я верно определяю свои слабые стороны,- вернулся он к своим размышлениям, прохаживаясь в коридоре перед дверью своего кабинета,- Я верно намечаю пути их преодоления, и как будто бы стараюсь их придерживаться. Но годы идут, а я ничуть не продвинулся вперед. Так и остаюсь, скажем прямо, начинающим следователем. Так и не могу найти свое лицо. Что же мне мешает? Чего не хватает? - Матвей достал сигарету, закурил. - Какая-то рыхлость в действиях. Нет жесткости, злости в достижении результата, настоящей целеустремленности".
   И тут Матвея осенила догадка: "Да я же не хочу по - настоящему результата! Поэтому, как я ни стараюсь, я действую как будто в ограниченной сфере, нахожусь в каком-то коконе, не в силах вылупиться, расколоть скорлупу и выпрямиться во весь свой рост. Вот это, пожалуй, главное".
   В прокуратуру торопливо вошла, стуча каблучками, Галина Клементьева, следователь милиции. Даже милицейскую форму она умудрилась так подобрать для своей стройной фигурки, что Матвею трудно было даже и представить, что какая-то другая одежда могла лучше подчеркнуть все ее женские прелести. Судя по томику уголовного дела в ее руках - идет к прокурору за санкцией на арест или обыск, либо дело закончила и несет его на утверждение. Увидев Матвея, она лучезарно ему улыбнулась и приветливо поздоровалась. И не сбавляя темпа, прошла в приемную. В райотделе и в прокуратуре все знали, что она любовница прокурора. Ее муж, дежурный капитан Клементьев Павел, говорят, даже подрался на этой почве с прокурором. Но потом развелся с женой и как-то быстро успокоился и нашел себе новую жену - паспортистку Светлану, у которой уже был пятилетний сынишка от первого брака.
   "Женщина. А ведь ради женщины, той, самой лучшей и самой прекрасной, встреча с которой еще впереди, я и уехал из своего дома, я поступил в институт, осваивал профессию, чтобы быть на высоте, когда встречу ее. Вот что мной двигало, когда мне было 17 лет". Матвей грустно улыбнулся. Гормоны, игравшие в молодой крови определили его профессию и, в общем-то, его судьбу, установив ему жизненную программу на десятилетия вперед. Память услужливо подсунула неприятную мысль о том, что его запутанные отношения с Ниной Токмаковой требуют скорейшего разрешения. Он старательно прятал эту мысль куда-то далеко в уголок своего сознания, прикрываясь рабочими делами. Но понимание, что в их отношениях он должен поставить жирную точку, тяжелой необходимостью, мрачной тенью, постоянно следовало за ним. Матвей вернулся в кабинет.
   Выбросив в форточку окурок, он взял у Воронцова лист, который уже был исписан с одной стороны и углубился в чтение. Воронцов писал, что он не совершал убийства Захарова, а только помог потерпевшему пройти в дом.
   - Вот что, Алексей, - уже несколько раздраженно обратился Матвей к Воронцову, - ты, конечно, волен давать какие угодно показания. И я все исправно запишу. Любое твое вранье. Уж такая моя обязанность. Можешь вообще не давать показания. Конституция тебе это позволяет. Но и разъяснить тебе все - тоже моя обязанность, а не корысть какая-то. Я скажу тебе один раз и к этому уже больше не вернусь. И кусай тогда свой локоть. А это - ой как не удобно!
   Матвей перевел дух. Он был не столько раздражен, сколько озабочен возможным осложнением дела. Раздражение было только напускным и предназначалось для Воронцова.
   - Я тебе сейчас не буду выкладывать все доказательства, но скажу, что потерпевший Захаров успел назвать тебя одной гражданке. Ты ведь догадываешься, о ком идет речь?
   - Да знаю! - с досадой поморщился Воронцов. -Акулова, пьянчужка эта.
   - Ну, Акулова - не Акулова, а факт такой есть,- успокоился Матвей. - Поэтому-то я и отдал распоряжение милиции немедленно тебя разыскать и доставить - сам знаешь куда. Ведь ты судимый. А вопрос с клеткой для судимых решается довольно просто.
   - Да знаю, - нехотя ответил Воронцов. - Закроют в подвал, и сиди на одной капусте.
   - Так вот, Алексей, - Матвей повысил голос и продолжал уже строго, даже жестко, - я с тобой трачу здесь время, вместо того, чтобы принять к тебе более решительные меры только потому, что жаль мне тебя, извини, дурака. Ведь опять ты по своей дурости вляпался на новый срок. Знаю, что никакого расчета, корысти у тебя не было. Дурость одна только. Да и потерпевший своим поведением, надо сказать, похвалы не заслуживает. Не так ли, Алексей?
   - Да, - признался Воронцов. Лицо его просветлело. Какая у меня корысть. Сам всегда потерпевшему давал то хлеб, то суп. Пиджак свой старый вот как-то отдал. У него же ничего не было.
   У Матвея рассеялись всякие сомнения в виновности Воронцова. Преступление совершил он. Не хватает только самой малости, чтобы добиться от него признания.
   - Кровь, говоришь, на твоей одежде от того, что помогал Захарову? А я эту кровь в расчет и не принимал. А вот ключи... - Матвей сделал многозначительную паузу.
   - Как у тебя ключи в кармане оказались? - он сделал на ключах особый акцент, как будто это был самый главный козырь. Хотя он знал, что Воронцову ничего не стоит сказать, что ключи он положил в свой карман, когда уходил от Захарова, машинально.
   Воронцов замялся, не зная, что сказать. И, наконец, ответил:
   - Не знаю, как они оказались в кармане. Не помню.
   - Ну, вот видишь, - укорил его следователь. - Я же вижу, что ты парень хороший. На убийство не пойдешь. Но подраться, я вижу, ты можешь. Конечно, ты не станешь бить порядочного, ни в чем не повинного человека. Я это понимаю. Но вот по делу у меня пока получается, что ты избил ни в чем не повинного человека, а тот после этого и умер. И мне надо тебя арестовывать за убийство. А убийства-то, может быть, никакого и нет. Так, наподдавал хорошенько за что-то. А тот возьми и умри. А если потерпевший в какой-то мере виноват, то и статья Уголовного Кодекса уже будет другая. По которой я тебя могу и не арестовывать. И я ведь чувствую, что это так. Но ты молчишь. Не хочешь мне, и главным образом себе, помочь.
   И уже видя, как колеблется Воронцов, Матвей надавил:
   - Вообщем, давай, Алексей, говори, из-за чего ссора у вас получилась? Что Захаров-то натворил?
   - Да дрова он у меня воровал, - решился, наконец, Воронцов. - Я двадцать шестого апреля, вечером, зашел к Захарову, чтобы разобраться насчет дров. А он пьяный. Я ему показываю на свои дрова в его поленнице - их же сразу видно - и говорю, что это мои дрова. А он схватил палку и ударил меня по колену. Я вскипел, не выдержал, ударил его несколько раз кулаком по лицу. Он и упал. Я помог ему добраться до кровати. Вот и все.
   Этого было маловато. Но Матвей понимал, что главное за что-то зацепиться, а там будет достаточно средств и времени для того, чтобы вытянуть из него оставшуюся информацию. Теперь Воронцов от него не уйдет.
   - Ну, вот и все, - подтвердил он. - Больше я от тебя ничего не требую. История-то выеденного яйца не стоит.
   Матвей тут же составил постановление о привлечении Воронцова в качестве обвиняемого и ознакомил его с постановлением.
   - Убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного неправомерным поведением потерпевшего, - подытожил следователь. - Наказание тебе будет не строгим.
   Подписав протокол, Воронцов робко поинтересовался:
   - Сейчас в камеру, Матвей Николаевич? Вещи я с собой взял.
   Матвей задержал на нем свой взгляд и через минуту произнес:
   - Я тебя отпускаю. На подписку о невыезде. Иди и не подведи меня.
   В такие мгновения он как никогда чувствовал удовлетворение от своей работы.
   ***
   Последующие два часа у Матвея были выбиты из его планомерной работы выездом на место обнаружения трупа семнадцатилетнего паренька. Но там все было ясно. Самоубийство. Детдомовский мальчишка, только что устроившийся учеником литейщика застрелился в аллее городского сквера из самодельного пистолета, пустив себе пулю в сердце. В комнате общежития, куда поселился этот паренек, Матвей обнаружил записную книжку со стихами несчастного юноши, размышлениями о бренности жизни и безысходности. Передав новый материал на регистрацию секретарю, Матвей, с тяжелым сердцем поспешил к судебно-медицинскому эксперту. Корольков должен был уже подготовить свое заключение о причинах смерти Захарова.
   Матвей каждый раз, когда предполагал встретиться с Корольковым, настраивал себя на необходимость как-то реагировать на его специфические шуточки. Он давно уже обратил внимание, общаясь с судебными медиками, что все-таки специфика работы, необходимость постоянно работать с трупами, накладывает особенный отпечаток на этих людей. Все они производили на него впечатление людей немного странных, если не сумасшедших.
   - А, безымянные служители власти! - приветствовал весело Корольков зашедшего в секционную следователя. - Заходи, заходи, Матвей Николаевич. Я уже заканчиваю Портнягина, - он кивнул на лежавший на столе обугленный труп рабочего Портнягина. Матвей выезжал на это происшествие на машиностроительном заводе и принимал участие в извлечении из вагранки этого бедолаги. Тот залез в остывающую печь, чтобы собрать предназначавши -еся к сожжению бесплатные талоны на молоко и обеды. Работяга не успел вылезти, отравился газами. А жар остывающих углей сработал не хуже печи гриль.
   Корольков, ловко и аккуратно стянув с рук резиновые перчатки, закурил папиросу. Предложил беломорину и Матвею, зная, что Матвей частенько пытается бросить курить и поэтому иногда бывает без курева. Но Матвей отказался. Окинув беглым взглядом секционную, он вспомнил очередную шутку Королькова, когда они вместе тряслись в милицейском УАЗике в пути на место происшествия. Тогда Корольков на полном серьезе доказывал Матвею, что он потомок знаменитого заводчика Демидова. А, следовательно, имеет право претендовать на многие заводские здания в городе Гусинозерске. В том числе и на здание морга, в котором раньше располагалась покрасочная, где маляры покрывали своей знаменитой черной краской отлитые из чугуна скульптуры.
   "Открою свой частный морг, - мечтал Корольков. - Увеличу количество секционных помещений, расширю штат сотрудников и пошло-поехало!"
   - Что у нас с Захаровым? - поинтересовался Матвей, оборвав увиденные в своем представлении бесчисленные, переходящие из одной в другую анфилады секционного помещения.
   - А что? - Корольков с преувеличенным удовольствием затянулся папиросой и затем пояснил: - Обычная картина для продолжительного избиения: многочисленные ушибы лица, переломы ребер, носа. Смертельной явилась травма головы - перелом основания черепа. Подтверждается версия о причинении этой травмы той штуковиной, которую ты в своем постановлении обозвал металлическим пестиком, - Корольков усмехнулся. - Биологи тоже закончили свою работу, передали мне для тебя свое заключение. Кажется, волос или ворсинка какого-то животного обнаружилась на одежде потерпевшего. Работать тебе есть над чем, подытожил эксперт, остановив свой взгляд на заглянувшем в секционную двенадцатилетнем сыне медрегистратора.
   Указывая пальцем на пузырящуюся пену на губах покойного Портнягина, мальчик испуганно воскликнул:
   - Ой, что это, что это?
   Корольков, смеясь, объяснил ему это явление. Мальчишка с отвращением сплюнул и вышел из секционной.
   - Ну что? Пойдем, выдам тебе документы, - предложил эксперт, видя нетерпение следователя, все это время безуспешно пытавшегося обойти взглядом несчастного подростка-самоубийцу, дожидавшегося своей очереди на каталке в углу секционной. Корольков сунул недокуренную папиросу в обугленный рот лежавшего на столе бедолаги Портнягина и направился к выходу. Уже в дверях Корольков, оглянувшись на дымившуюся папиросу, рассмеялся, чрезвычайно довольный своей шутке.
   ***
   В целом Матвей был удовлетворен ходом дела. Он понимал, что теперь-то, когда он зацепился за Воронцова, дело не повиснет нераскрытым. Поздно вечером, после работы, он купил в буфете железнодорожной станции - там был богатый своим разнообразием табачный киоск - на пробу кубинскую сигару.
   Заварив кофе, он, не спеша, с удовольствием раскурил сигару. Это была его первая в жизни сигара. Его поздний приход остался незамеченным соседкой по квартире, и Матвей был рад этому. Пожилая женщина, занимавшая вторую в их коммунальной двухкомнатной квартире комнату, нередко выговаривала Матвею за его привычку курить в квартире. Поэтому Матвей старался не попадаться ей на глаза. Он давно хотел попробовать, что это такое - кубинская сигара. После третьей затяжки он почувствовал, что табак овладел им. Он погасил в комнате свет и стоя у раскрытого окна, просто глядел с высоты своего последнего, пятого этажа, на высившуюся среди темных одноэтажных строений белую громадину церкви, на ровную гладь раскинувшегося до горизонта озера, которому, чтобы добраться до Матвея, не хватило каких-то двух улиц. Солоноватый привкус скрученных табачных листьев удачно сочетался с ароматом начинавших свое цветение яблонь и ночной влагой, поднимающейся с проснувшихся после зимней спячки озер, вкрадчиво вползающих в его темную комнату сквозь раскрытое окно.
   В какой-то момент Матвей вдруг почувствовал, как неожиданно, озарив пробуждением и дав кратковременный миг душевного успокоения, с него спала пелена этой бестолковой суеты. Суеты вокруг трупа Захарова, который и при жизни-то мало чем отличался от мертвеца, вокруг этого жалкого убийцы Воронцова. Прокурора, мечтающего, наверное, стать генеральным прокурором и более аморального, чем Воронцов. Да еще это позорное его, Матвея, уклонение от серьезного, окончательного разговора с Ниной, необходимость которого влачилась за ним вроде бы незаметным, но довольно тяжелым душевным грузом.
   Матвей понимал, что эта радость избавления от тесной и кривой маски, которую жизнь заставляет его примерять каждый день, снова и снова - мимолетна.
   Но он не знал, как возможно обойтись без этой маски, обязанность носить которую налагает на него общество. Кем он еще может быть, как не следователем? И почему такие, как прокурор Маракунин могут его в чем-то упрекнуть? И почему, самое главное, он готов согласиться с этим Маракуниным? Согласиться в том, что он плох. Согласиться в том, что он несостоятелен? И ведь он прав, прав. Я несостоятелен как следователь. Я чувствую это. Самое главное, потому, что я и не хочу быть следователем. Но ведь я не хочу кем-то быть вообще. Я сам не знаю, что я хочу. Пожалуй, лучше сказать так". И он снова с досадой вспомнил Токмакову Нину.
   Как-то, еще в начале апреля, возвращаясь домой через заводской сквер, он залюбовался идущей по соседней тропинке молодой женщиной. Она легкой и в то же время уверенной походкой направлялась от заводской проходной к центральной площади, придерживая рукой небольшую сумочку, висевшую у нее на плече. Роскошные черные, до плеч локоны, коротенькая легкая белая курточка и в меру тесная в талии юбка до колен, ничуть не скрывали ни ее стройных ног, ни ее сексуальности. Матвей, залюбовавшись ее походкой, невольно последовал в том же направлении, перейдя на ту же дорожку.
   Женщина лукаво несколько раз искоса посмотрела на него, а затем остановилась и, разулыбавшись, стала поджидать Матвея. " Не иначе, как за маньяка меня приняла",- заволновался Матвей и стал безуспешно подыскивать взглядом какую-нибудь боковую дорожку, чтобы скрыться. Так он приблизился к женщине.
   - Матвей! Ты ли это? Здравствуй! Как я рада тебя видеть! - воскликнула женщина, схватив Матвея за руки и прижавшись к нему, подставила ему свою щеку для поцелуя. Матвея, как молния озарила. Это же Нинка Токмакова!
   Нину он знал с детства. Она была на два года младше его и жила с ним в одном поселке на соседней улице. Все их семейство было чужим в поселке и странным.
   Валера, Нинкин отец, высокий, худощавый брюнет, держался особняком от остальных поселковых мужиков. Был явным чудаком и немного сумасшедшим. Как и всех здесь, в целинном поселке, судьба занесла его сюда в погоне за лучшей долей в конце пятидесятых годов. Однако в отличие от других: механизаторов, скотников, пастухов, он нигде не работал, держал на удивление другим жителям свору породистых пуделей. Продавал щенков где-то в городе, выезжая туда время от времени на своей единственной в поселке "Волге". Этому, правда, никто не завидовал. Всем было известно, что Валера постоянно враждовал и дрался со своей женой, такой же высокой и худощавой чудачкой Валентиной, которая, впрочем, мужу ни в чем не давала спуску. Валера нередко ходил в синяках, а мужики со смехом пересказывали, как Валентина босая гоняла Валеру по улице, колотя его по спине своими туфлями. А за ними вдогонку с веселым лаем неслась целая свора молодых пуделят, выпущенных мстительной Валентиной из псарни. Она единственная в поселке разгуливала по улице в брюках и на высоких каблуках, невзирая на деревенскую грязь, да еще в рыжем нелепом парике. Она нигде не работала, числилась домохозяйкой. Правда, никакого хозяйства у них не было. Ни кур, ни другой домашней живности. И у них единственной в поселке семье, двор не был огорожен и, поскольку дом стоял на окраине поселка, то продолжался прямо в казахскую степь. Не было у них и никаких дворовых построек, кроме псарни. Несмотря на это, а может быть, как раз и поэтому, Нинка выросла в очень хозяйственную и расчетливую женщину. Она была очень красивой и надменной девочкой. Правда, когда Нина была еще совсем маленькой, в пятилетнем возрасте, она качалась на качелях в соседнем дворе и налетела на приблизившуюся к качелям корову. Рогом ей поранило щеку. На всю жизнь у нее остался небольшой шрам на правой щеке. Лицо он ей, в общем-то, не портил, но создавалось впечатление, что она постоянно усмехается. Матвей знал, что Нина окончила в Челябинске какой-то институт и, получив специальность экономиста, работала где-то в области. Знал, что у нее есть муж, дети.
   Они долго в тот вечер стояли на дорожке и оживленно, воодушевленные очевидной взаимной симпатией, говорили. В какой-то момент Матвей заметил, что Нина начинает ежиться под достаточно свежим ветерком и в то же время явно не желает прерывать их разговор; испытывая некоторые колебания, он пригласил ее к себе домой.
   - И это что? Вы хотите мне сказать, что здесь живет старший следователь городской прокуратуры? - она замерла на пороге комнаты, картинно подбоченясь, как модель на подиуме, не выпуская из рук сумочку и куртку.
   - А что? Кровать есть, что еще надо? - произнес Матвей без всякой задней мысли, обводя взглядом свою пустынную, лишенную какого-либо барахла, комнату.
   - А что? Что еще надо? - повторила она за Матвеем, цинично улыбаясь.- Ты считаешь, что если мы дружим с тобой с детства, то меня можно вести в такую берлогу?
   Матвей молчал, подавленный ее напором, не находя, что сказать, оставаясь под впечатлением еще недавних таких радостных эмоций от их встречи.
   - Вот что, Мотя, - так его называла только мать в детстве, да приятели, радовавшиеся, что он обижается на это. Нина взяла его под руку и уже ласково и многообещающе добавила: - Идем-ка ко мне. Я гляжу, тут у тебя и чаю-то попить не из чего.
   Матвей не заставил себя долго уговаривать. Аромат дорогих духов и тепло ее плеча опьянили его.
   На следующее утро он едва успел заскочить к себе перед работой, чтобы побриться да захватить взятые на дом рабочие бумаги.
   Еще задолго до окончания рабочего дня Нина позвонила ему на работу.
   - Пойдешь домой, купи по дороге хлеба,-распорядилась она. - Да захвати из своей берлоги бритву, чтобы не бегать, как сегодня.
   Чувствуя, как он замялся, она добавила:
   - Надеюсь, Мотя, ты не испортишь всё своей безалаберностью.
   "А чего я собственно боюсь", - подумал тогда Матвей, положив трубку.
   И уже в новом качестве, облаченный в подаренный Нинкой домашний халат, он утопал в мягком кресле. Дети, две маленькие девочки, тихо занимались своими делами в соседней комнате.
   Перед ним на катающемся столике - приготовленные хозяйкой разносолы. Уж готовить - то Нина, готовила, мастерски! Что тут говорить. Матвей, уплетая горячую пиццу и, уставившись в огромный экран плазменного телевизора, ждал, когда закончится этот медовый месяц.
   Работая начальником экономического отдела машиностроительного завода, Нина зарабатывала очень прилично. В отличие от своего мужа Михаила. Тот работал на автопредприятии слесарем. Когда-то водил Камаз, но за пьянки его перевели на более спокойную работу, где Михаил окончательно дал волю своей слабости, денег домой не приносил. Наоборот, норовил что-нибудь утащить на пропой. Долго терпеть Нинка это не стала. В один прекрасный день она скидала в спортивную сумку какое-то Мишкино барахло и выкинула сумку на лестничную площадку, а затем взашей вытолкала следом и мужа. И это несмотря на их двух дочек!
   "Ну вот, наконец-то!" - подумал Матвей с облегчением, когда Нина попросила его соорудить на лоджии незамысловатую полочку, на которую можно будет выставить на летний период горшочки с цветами. В Нинкиной четырехкомнатной квартире мужику, на взгляд Матвея, делать уже было нечего. Все подогнано, все на своем месте. Дорогие двери не скрипят, пластиковые окна простоят лет сто, наверное, не нуждаясь в догляде. Импортная сантехника, однозначно, переживет Матвея.
   - Да, руки у тебя растут не из того места! - не скрывая своего огорчения, констатировала Нина, когда Матвей, распиливая доску, подпилил и пластиковый подоконник на лоджии. И видя, как искренне огорчился и Матвей, она потрепала своими ухоженными пальцами его прическу, успокаивая: - Ну, ладно, ладно, не обижайся. Я не говорила бы так, если бы не знала, что ты силен в другом.
   Так и не в силах скрыть свою досаду, она собрала уже подогнанные Матвеем доски и снесла их на помойку.
   - Каждый, все-таки, должен заниматься своим делом, - пояснила она обиженному Матвею.- Слесарь слесарить, а следователь - раскрывать преступление.
   В один из апрельских вечеров, наводя порядок на теперь уже его столе, в выделенной ему под рабочий кабинет комнате, она натолкнулась на его литературные опусы.
   - Ты, я смотрю, Мотя, поэт у нас, - произнесла она задумчиво. И добавила: - Это конечно, лучше, чем водку глушить. Но ты не обижайся, стихи твои - жалкий лепет.
   Матвей совершенно не был готов обсуждать свои литературные опыты. Стихами он уже давно не увлекался, а свою папку с бумагами достал, чтобы определиться - либо он сейчас приступает к подготовке исследования - в виде отдельного, серьезного трактата - о самоубийцах. Материал он уже собрал довольно приличный. Либо закончит научную статью по психологии проведения отдельных следственных действий, которую он уже давно начал, но не мог никак закончить. Не зная, куда деваться от такой прямой критики, Матвей с напускным равнодушием, вертя в руках какую-то газетку, расположился на диване.
   - Все, сколько - нибудь значительные литераторы, успевали проявить свое дарование еще в детстве. Тебе 30 лет, Мотя, и тебе это не дано. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше будет для тебя и твоих близких.
   Нина отложила в стороны бумаги и присев на диван рядом с Матвеем, доверчиво положила на плечо ему свою голову, нежно поглаживая своими пальцами его ладонь. Матвею ничего не оставалось, как забыть свою обиду и, обняв Нину, прижать ее к себе.
   - Похождения вашего Маракунина и его пьянки стали в городе уже притчей во языцех. Не думаю, что он долго продержится здесь. И кого ставить здесь прокурором? Неужто, эту вашу бабушку Дементьеву? Или направлять сюда кого-то пришлого, который навряд ли чем-то будет лучше тебя? Зато потребует для себя новую квартиру. Ты работаешь и не видишь, что ты через пять минут уже прокурор. Соберись, выложись на все сто, отбрось все лишнее и не распыляйся. Не упускай свой шанс чего-то добиться в этой жизни.
   И совсем уж ласково и тихо добавила: - Я же, с детьми, доверилась тебе и рассчитываю на твою состоятельность.
   Но вскоре он ушел от нее. Просто, возвращаясь с работы, не дошел до ее дома, а вернулся в свою, как говорила Нина, берлогу, купив по дороге новую бритву и зубную щетку.
   Матвей заходил по довольно просторной для холостяка комнате. "Я живу, как живется. Надеясь на то, что все само прояснится. Хотя..." Матвей подошел к столу и сделал несколько глотков из большой фарфоровой кружки густого, уже остывшего кофе, снова раскурил сигару. И продолжил мерить шагами свое пустынное помещение. От стены к кровати, от кровати к столу... "Хотя... Никак нельзя сказать, что у меня нет своей идеологии. Она как раз есть! И, пожалуй, квинтэссенция ее в том, что в мире все преходяще и мало что есть, ради чего можно было бы отдать свою душу".
   Мрак уже покрывал весь город. Только непонятно откуда взявшийся "УАЗик" на какие-то мгновения разорвал эту тишину. Отчаянно ревя своим изношенным движком, он развернулся, выхватив снопом света черные окна домов, застывшие деревья и, скользнув белой полосой по стене над головой Матвея, торопливо куда-то сгинул, сверкнув на прощанье отраженным светом на луковицах церкви.
   Закашлявшись, Матвей затушил скуренную наполовину сигару и спрятал ее в прикроватную тумбочку. Угнетенный никотином мозг не позволил ему быстро отключиться.
   Перед тем, как заснуть, он долго ворочался, сожалея, что день прошел впустую. Его уже не радовала перспектива ближайшего завершения дела по убийству Захарова. Он знал, что не успеет он еще закончить это дело, как появятся новые, аналогичные дела. Другой Воронцов допивает сейчас свою бутылку водки и пойдет резать своего Захарова. И не он, так другой следователь будет бегать, чтобы упрятать убийцу в тюрьму на несколько лет. Дурная бесконечность.
   Вскоре он окунулся в мир сумбурных и тревожных снов.
   Всю ночь, во сне Матвей таскал трупы. Один за другим, из машины в морг, из машины - в морг. Холодные и еще теплые. Старики и дети. Мужчины и женщины. У одного из них, недавнем самоубийце, мальчишке - детдомовце, вдруг открылись глаза, и он в упор посмотрел Матвею в лицо. Матвей вздрогнул и очнулся ото сна. Заворочавшись, чтобы стряхнуть с себя неприятное оцепенение от тревожного сна, он поцеловал крестик на своей шее. Однако успокоения не наступило. Он понял, что сейчас его душевной силы не хватает, чтобы поднять свою веру и подняться вместе с ней над этой жизнью, над своими тревогами и страхами. Немного подумав и безуспешно поборовшись с искушением, он открыл дверцу тумбочки и достал оттуда початую бутылку молдавского коньяка. Сделав пару хороших глотков "Квинта", поставил ее обратно. Через несколько минут он почувствовал успокоение и, наконец, заснул.
   ***
   Воронцов подвел следователя. Спустя две недели после их встречи Воронцов затеял драку с Шиховым Валерием, прапорщиком войсковой части. Угрожал ему ножом. И был арестован сотрудниками милиции за хулиганство с использованием ножа.
   А еще через день жена потерпевшего по этому новому делу - Шихова Полина, явившись в кабинет следователя, заявила Матвею:
   - Воронцов не убивал Захарова.
   Смущенно потупившись, Шихова рассказала, что до недавнего возвращения ее мужа из школы прапорщиков, воспользовавшись ссорой Воронцова со своей женой и ее отсутствием, она сожительствовала с Воронцовым. Как-то вечером к ней домой пришел знакомый Воронцова, Пастухов Женька.
   - Женька сам завел этот разговор, - вспоминала Шихова. - Он сказал Алексею: "Это ведь я Захарову нос проломил и голову. Но ты, Алексей, бери все на себя. Тебе по этой статье дадут не много. А если я пойду по делу - то срок получу большой. Ведь из-за моих прошлых судимостей по тяжким статьям суд признает меня особо опасным рецидивистом. А с тобой мы потом сочтемся".
   - Алексей тогда согласился, - продолжала взволнованно молодая женщина. - Пастухов его убедил. Но вскоре, после ухода Пастухова и последовавшего за этим разговора между нами, одумался и написал на имя начальника уголовного розыска анонимное письмо, в котором расписывал подлинную роль Пастухова в этом деле. Алексей передал это письмо мне и просил отнести в милицию. Но затем передумал и разорвал письмо.
   Матвей пристально вглядывался в лицо Шиховой, пытаясь понять, что ею движет. Стремление выгородить своего любовника? Способна ли эта женщина оклеветать кого-то ради спасения любимого человека? Риторический вопрос.
   Полина, подняв голову, бросила быстрый взгляд на следователя и снова потупилась, поправив плавным движением руки косынку на шее.
   "Да, такая, пожалуй, готова на все", - озадаченно подумал Матвей.
   "Вот эта непродуманная до конца ситуация с Воронцовым - еще одно доказательство того, что я не последователен, не додумываю до конца мысль, не довожу до логического разрешения проблему. Зачем, спрашивается, надо было Воронцову вместо заключения под стражу избирать подписку о невыезде?"
   Отпустив Шихову, он раскрыл окно, впустив в кабинет весеннюю свежесть и, раскурив сигарету, стал кружить по кабинету. "И всё-таки, надо быть свободным от давления внешних неудач, - сказал он себе. - Душа может и не знать никаких поражений. Она может быть всегда на высоте и каждое мгновение одерживать победу. Победу противостояния внешнему давлению, победу противопоставления этому давлению силы своего Духа".
   Он сел за стол и быстро набросал на чистом листе бумаги: "Отчаяние", "Надежда", "Вера". Это заглавия трех глав его будущего трактата о самоубийцах. Имевшийся уже у него материал был скорее в виде конспектов чужих исследований. Но теперь у него, кажется, начинала формироваться своя концепция этой проблемы. Затем он на втором листе стал делать подсчеты. В Гусиноозерске проживает тридцать тысяч человек. Если в месяц четверо из них кончают свою жизнь самоубийством, Матвей задумался, подсчитывая в уме количество выездов за последний год на трупы самоубийц, то за год добровольно уходят из жизни сорок восемь человек. Эти цифры, пожалуй, послужат для серьезных выводов. Особенно, если собрать статистику по всей стране.
   Матвей освободил от каких-то бумаг папочку и спрятал в нее листы из будущего трактата, с намерением подобрать серьезную статистику по количеству самоубийств в целом по России.
   ***
   Пастухов Женька явился к следователю быстро. Матвей и не ожидал увидеть его так скоро. Правда, он пошел на маленькую уловку, добиваясь этой встречи. Он с нарочитой бесхитростностью попросил его младшего брата, Пастухова Сашку, направить Женьку в прокуратуру: "Дело заканчиваю, а без его показаний никак сделать это вовремя не удастся. Так что чисто формально я обязан его допросить".
   И Пастухов Женька, к этому времени исчезнувший из города, явился к нему.
   - Воронцов тебя сдал, - объявил ему Матвей. Он решил сыграть на противоречивости интересов Пастухова и Воронцова в этом деле. Что называется, столкнуть их лбами.
   - Да ну, - усмехнулся Женька. - Меня не в чем сдавать. И потом, мало ли что Воронцов теперь наговорит. Ему же выкручиваться надо. Как-то выгораживать себя. Срок-то немалый светит. А мы с ним не ладим. Вот и валит он теперь все на меня. Дело известное.
   Сгорбившись на стуле, он покусывал заусеницы на пальцах так сосредоточенно, как будто для него в настоящую минуту не было дела важнее этого. При этом Женька сумел придать своему лицу такое открытое и даже доверчивое выражение, что начинающий следователь легко купился бы на такую уловку, позабыв, что имеет дело с рецидивистом. Хитрый Женька к следователю обращался уважительно, с почтением. Называл его по имени-отчеству, а не "гражданин" или "командир", как делали иные молодые, начинающие воры. Его манера держаться забавляла Матвея и даже располагала его к подозреваемому.
   - Прошу Вас, Матвей Николаевич, - с болью в глазах обратился он к следователю. - Разберитесь, пожалуйста, в этой запутанной истории. Не валите все на меня. Я знаю, это легко сделать. Меня судья даже слушать не будет - ведь я дважды судим. Но я тоже человек. У меня жена в положении, со вторым ребенком. Мне же кормить их надо, воспитывать. А с моим туберкулезом и моей больной печенью - любой срок на зоне будет означать смертный приговор.
   Матвей уже знал, что у подруги Пастухова, с которой тот сошелся месяца два назад, не было беременности - в деле об этом уже имелась справка. А ее ребенок от первого брака даже не подозревал о существовании нового папки, так как находился в другом городе на воспитании у своей бабушки.
   Матвей не перебивал Пастухова. Ему было интересно, каких высот патетики достигнет его речь. Слушая Женьку, он старался угадать, как тот жил эти дни, как проводил время.
   Он уже был в доме у родителей Пастухова, осмотрел комнату, где еще недавно, до того, как уйти на нелегальное положение, жил Женька с новоявленной женой.
   Магнитофон с набором немудреных кассет, флакон одеколона, на стене портреты какого-то культуриста с безобразно накаченными мышцами, рисунок неизвестного художника, изображающего вождя Жириновского, произносящего пламенную речь, коллекция красочных пустых сигаретных пачек, колода старинных карт и невесть откуда взявшийся второй том "Записок Пиквикского клуба" Ч.Диккенса, свалившегося с полок еще в советские времена, да так и оставшегося лежать на столе, покрывшись пылью. Висевший на стене барельеф Сталина, отлитый из чугуна - довольно расхожий, но не вошедший официально в прейскурант местного машиностроительного завода продукт творчества пробующих себя молодых литейщиков, свидетельствовал скорее о кратковременном рабочем опыте Женьки, нежели о его политических пристрастиях.
   Немудреная жизнь, в общем - то, сельского паренька, повидавшего и узнавшего мир через окна воспитательно-трудовой колонии для "малолеток".
   Предложив Пастухову немного подумать, Матвей вызвал дежурного по отделению милиции, чтобы отвести арестованного в камеру. Он решил арестовать Женьку.
   Не слушая мольбы Пастухова не сажать его, Матвей составил постановление об аресте и дал расписаться в нем задержанному.
   "Вот так и надо работать, - подумал он удовлетворенно, поднимаясь наверх из подвального помещения камеры временного содержания отделения милиции. - Необходимо работать на пределе своих возможностей. И при этом ни в коем случае нельзя засорять свой мозг посторонними вещами. Необходимо думать только о деле. В принципе эта работа не настолько сложна, чтобы с ней не справился человек со средними умственными способностями. Надо только не забывать, что для успеха требуется: первое - работоспособность, второе - целеустремленность, конечно же - организованность. Ну и само собой - твердость". Уже на улице, покинув здание милиции, Матвей закурил и еще раз с удовлетворением подумал: "И всё-таки я справлюсь с этим делом".
   Ночью Матвею приснился сон: рукояткой пистолета он бьет врага по голове. Ударил один раз - видимо слабовато - враг только наклонил голову. Тогда Матвей нанес ему еще один удар, стараясь кончить дело быстрее. А затем еще и еще, острым ребром рукоятки по стриженой макушке. Человек никак не валился. А только все старался увильнуть от удара. Но, похоже было, что Матвей вот-вот добьется успеха. Человек уже шатался, и череп его был уже готов проломиться от ударов.
   Но в какой-то момент Матвей вдруг понял, что это голова не кого-нибудь, а родного брата Славки, с его двумя завитушками на мальчишеской макушке. Матвей даже почувствовал родной запах его волос.
   Но почему-то это его не остановило. И он довел дело до конца.
   Наутро он со смутным беспокойством записал сон, напряженно вспоминая ускользающие из памяти детали.
   ***
   Рабочее утро для него началось с визита гостей. В кабинет, широко распахнув двери, вошла помощник прокурора Мария Васильевна Дементьева. Следом за ней в кабинет задумчиво, как бы мечтая о чем-то своем, вплыла девушка лет двадцати. Она держала руки в карманах своей вельветовой курточки и хмурила тонкие брови.
   Матвей недолюбливал Дементьеву. Она работала в прокуратуре тридцать лет и собиралась уже на пенсию.
   Невысокая, полная женщина с хорошо поставленным, зычным голосом. Она так ярко вырисовывала губной помадой губы на своем смуглом лице, что в сочетании с густым и высоким париком на ее голове создавалось впечатление - перед вами не сдающаяся под гнетом лет казачка, решившая пощеголять в папахе своего задержавшегося на сборах казака. Матвей не любил ее склонность к категорическим и безапелляционным суждениям о жизни. При этом она нередко попадала пальцем в небо. Впрочем, юристом она была грамотным.
   - Вот веду к тебе соседку свою. Девка давно следователем мечтает стать. В юридическую академию не прошла по конкурсу - окончила школу милиции. Да вот вакансии следователя пока нет в отделе. Криминалистом временно приняли. Я ей и говорю - коли следователем хочешь стать - пообщайся с Матвеем Бумажниковым, пока он работает. Послушай его наставления. Чему ее научат их, милицейские, следователи? Анисимова-то вот-вот выгонят за пьянку.
   - Привет, - девушка махнула Матвею ручкой как закадычному другу.
   - Ну, я тебе оставляю Иринку, а ты мне дай сигарету. И я вас покидаю. Пообщайтесь сами.
   Дементьева взяла у Матвея сигарету и ушла курить в свой кабинет.
   Как только дверь за ней закрылась, Матвей освободил от свертков стул для девушки и вернулся на свое место.
   - Вы очень кстати, Ирина, - сказал он новоявленному криминалисту, включая в розетку кофейник. - Я как раз хотел к вам в отдел идти. У меня куча экспертиз там по последнему убийству.
   - Вот они, - вздохнула девушка, выкладывая на стол свернутый в трубочку пакет с документами.
   Матвей, озадаченно расправив слегка помятые документы, углубился в их чтение. Однако, спохватившись, поднял голову: - Так ты следователем хочешь работать? И что же тебя привлекает в этой работе?
   - Романтика, наверное, - улыбнулась Ирина. -Насмотрелась фильмов, начиталась детективов.
   - К сожалению, - вздохнул Матвей, - все мы из таких, примерно, соображений и оказываемся на всю жизнь со своим, порой опостылевшим делом.
   Матвей замолчал. Он с досадой прислушивался к эху своей менторской речи.
   Ирина задумчиво размешивала ложечкой кофе.
   - А оно потом, как арба, катящаяся с горки - со скрипом, но катится, - речь потекла сама, помимо воли Матвея. - Только смотри, чтобы самому под нее не попасть.
   Матвей раскрыл, было, рот, чтобы продолжить в том же духе, но что-то мелькнуло в глубине глаз смирно сидевшей собеседницы, и он умолк.
   - Я хотела бы на примере вот этого Вашего дела начать вживание свое в следственную практику. Пока меня на должность следователя не назначили, - помогла Ирина.
   - Ну что ж, - обрадовался Матвей. - Вот тебе дело. Изучай. А заодно опись документов составишь.
   Он смотрел на девушку и думал, как она далека от него. Она мечтает стать следователем. А ему жаль тратить свою жизнь на то, чтобы стать следователем, либо первоклассным специалистом в чем-то еще. "Мне этого мало, - подумал Матвей, даже с каким-то удовлетворением. - Мне надо что-то новое, совершенно неведомое. Я хочу постигать глубину жизни. Вот моя суть. При таком положении дел мне, конечно, никогда не стать настоящим следователем. Следователь не может позволить себе роскошь отвлечься от текущих дел и просто подумать о Жизни. И надо признать, что на данный момент я никто. Я не осознаю себя следователем, хотя работаю по этой специальности. При такой ситуации я до самой смерти останусь никем. Парадокс - для того, чтобы быть кем-то, необходимо стать ограниченной в чем-то личностью. Надо научиться воспринимать свой мозг, свою умственную работу, как работу машины. Конкретной машины. Есть миксер, есть пылесос, есть мясорубка и есть следователь. Мозг следователя должен работать ровно, без рывков и резких переключений, на хорошем топливе, без каких-либо вредных примесей в виде каких-то посторонних, не связанных со службой мыслей. Как стать хозяином самого себя? Как овладеть и обуздать такую стихию, как собственная персона?"
   ***
   После обеда, не успел Матвей вставить ключ в замочную скважину своего кабинета, как Людмила Александровна, выглянув из приемной, сообщила ему сочувственно, почти шепотом: - К шефу. Петр Семенович уже давно Вас спрашивает.
   Матвей научился угадывать по тому, как приглашает его к начальству секретарь, к какому готовиться разговору. Поэтому внутренне приготовился к неприятной встрече.
   - Что у Вас с делом? - хмуро встретил его Маракунин, не вставая из-за стола. - Вы прямо избегаете меня. Застопорилось, что-ли?
   - Почему застопорилось, - усаживаясь к приставному столику, возразил Матвей. - Идет полным ходом. Есть обвиняемые. С доказательствами все в порядке.
   - У тебя всегда так, - поморщился прокурор, снова перейдя на "ты". - Все в порядке, все в норме. А как в суд направлять - выясняется, что ничего у тебя нет, - Маракунин помрачнел еще больше.
   - Не пойму в чем дело, Матвей Николаевич? - после непродолжительной паузы произнес прокурор, не поднимая глаз от стола. - Не пьешь, левыми делами не занимаешься. А результатов никаких нет. Где дела? Где раскрываемость?
   - Ну, Вы же знаете, Петр Семенович, что дело делу рознь, - возразил Матвей, с удовлетворением отметив, как в его душе начинает закипать то праведное раздражение и бойцовская злость, которые может быть, и позволят ему сейчас поставить прокурора на место. - Бывает, что и по объективным причинам не удается раскрыть преступление.
   - Да я не о том, - поморщился Маракунин. - Ты же не глупый мужик, Матвей Николаевич. И следствие ты знаешь. Начинающим следователем тебя не назовешь. Но тебе ведь уже тридцать лет, а ты все проснуться не можешь. Ну не нравится тебе следствие - уходи! В юрисконсульты, в управдомы ли. - Маракунин нехотя зачем-то заглянул под стол. - Ну почему тебя подгонять всегда приходиться? Почему о ходе следствия узнаю от третьих лиц? Где твои доклады? Живой ли ты хоть сам - должен же я об этом как-то знать? - Маракунин отвернулся к окну.
   Наступила тягостная пауза. Матвей молчал, холодно и расчетливо ожидая следующей фразы прокурора и чувствуя, как ответная агрессивность быстро заполняет все уголки его души и вот-вот прорвется наружу каким-нибудь резким словом.
   - Ну ладно, - смягчился прокурор, - давай договоримся по-мужски: завязнешь с этим делом - уходишь из прокуратуры. И меня и себя не будешь мучить. Ну а направишь дело в суд - ты меня знаешь - за мной не пропадет.
   Матвей не стал спорить и, поднявшись из-за стола, направился к выходу из кабинета. На днях ему попалось на глаза разгромное обобщение, пришедшее из областной прокуратуры. Работа прокурора по всем позициям прокурорского надзора была подвергнута острой критике. Так что - у всех свои недостатки. И что тут спорить.
   - Ты просто пойми, - уже вслед ему пожаловался Маракунин, - областная прокуратура на меня давит из-за низкой раскрываемости убийств. Так я до пенсии не доживу.
   ***
   Работа не шла. Матвей потонул в синих клубах табачного дыма и в своих мрачных размышлениях, заполнивших его служебную келью. Ему всегда нравилось сидеть в этом тихом, с выходящими во двор окнами кабинетике. Если позволяли обстоятельства - не дергали оперативники, не заходили по повесткам свидетели, он, отодвинув в сторону служебные бумаги, наслаждался люфтом во времени. Наверное, в прошлой жизни он был индейцем. Сидел где-нибудь у водопада под деревом и курил трубку, глядя на несущиеся с ревом в бездну потоки воды. Дни уходили за днями, годы за годами, а он сидел, курил трубку и смотрел на водопад, отдаваясь, нет, не мысли, а чувству, захватывающему дух ощущению странности жизни. "Вот этого-то нам и не хватает, - думал Матвей. - Почему-то мы всегда спешим побыстрее вылиться в какую-то мысль. В любую, лишь бы она обозначила как-то наше существование. И, как правило, эти мысли ходят по одному и тому же кругу. Забота о поддержании собственного "Я". Но мы забываем сконцентрировать свою душу именно на ощущении жизни. Не на мысли, а на ощущении. Только тогда мы начнем понимать, насколько жизнь странная штука".
   Матвей заварил густой кофе и, давая ему настояться, заходил по кабинету, затем посмотрел на часы. Дальше так сидеть нельзя. Сделав несколько глотков крепкого и ароматного кофе, он понял: им все-таки, еще в большей степени руководит страх. Страх осознать никчемность своей жизни. Страх узнать о своей ничтожности. И надо отдать должное, основания для этих опасений есть. К своим тридцати годам он - результат бессистемных влечений, удовлетворения поверхностных интересов, следования немудрой воли. И как следствие - незрелая душа, отсутствие сильного желания чего-то вообще. В его прошлом нет серьезной ни умственной, ни душевной работы, результатам которой можно было бы доверять. Были только обыденные желания, слабости и неясные стремления. В этом надо честно себе признаться. И надо, в конце концов, определяться - что он хочет от этой жизни. Пора уж. Больше чем пора.
   Он уже увольнялся из прокуратуры. Проработав несколько лет следователем в Читинской области, взвесив все за и против, он написал заявление об увольнении.
   - Тебя, Матвей Николаевич, никак нельзя назвать человеком действия,- смеясь, говорил тогда сосед по номеру в местной гостинице Белов Саша. Он так же, как и Матвей, работал следователем. Только в милиции. Его семья оставалась в Чите, в ожидании квартиры, а он, глава семейства, чередовал свою следственную практику с охотой на ондатру.
   - Это мой тесть - браконьер приохотил меня, - смеялся Саша. - Я на него дело уголовное вел по браконьерству, - доверительно делился он с Матвеем. - Как-то раз, вижу - сидит он у моего кабинета с красивой девчонкой, своей дочкой. Я на дочке женился, дело уголовное в отношении тестя, разумеется, прекратил. Ружье ему вернул. И на следующую охоту он меня взял с собой.
   Как-то, полеживая в обеденный перерыв на своей кровати, покуривая свою дежурную послеобеденную сигарету, Саша лукаво поглядывал, как Матвей, сидя в своем углу тайно что-то вдохновенно писал, пробовал сочинить рассказ.
   - А ты знаешь, я ведь посмотрел твои записи, - вдруг огорошил он Матвея. - Ты извини, конечно, что я так бесцеремонно в твою тумбочку залез. Я ведь тоже, - Саша задумчиво пустил вверх замысловатое колечко дыма, - в одно время увлекался литературой. Помню, в школу милиции сочинение на вступительных экзаменах написал исключительно в стихотворной форме. Экзаменаторы были сражены наповал. Но потом, правда, как-то отошел от литературы.
   Белов повернулся к Матвею:
   - Знаешь, что тебе не хватает?
   - Чего же? - Матвей выжидательно посмотрел на Белова.
   - Дела. Тебе не хватает дела. Вот ты сидишь в своей прокуратуре и маешься от скуки. Дисквалифици -руешься как следователь. Я же - просто завален делами. Одному мне просто нереально с ними справиться.
   По мере развития этой темы Белов распалялся все
   больше и больше. Он даже привстал с кровати. - Вот почему бы тебе не помочь мне их раскидать?
   От такого предложения Матвей поскучнел. Сколько он здесь живет - собеседника, с которым можно было бы поговорить по душам - он так и не встретил. Белов любой начатый разговор сводил к тому, что он, Матвей, деградирует здесь без следственной практики и в качестве спасения предлагал попахать на его поле. В конце концов, Матвей стал просто избегать его.
   Зато Матвей покорил Черную, стремительную горную речку, студеную и коварную. Матвей едва не утонул, переправляясь через нее в самом опасном месте. Поднялся он и на труднодоступную гору Яблоневую. Но этого было мало, чтобы чувствовать какое-то удовлетворение. Он понимал, что человек должен самореализоваться, найти себя в каком-то деле. Здесь же он, действительно, только сидит в служебном кабинете, числясь на должности следователя, и без конца пускает синий сигаретный дым в потолок.
   И вот Матвей решился. Он написал заявление об увольнении, сел в поезд Чита-Челябинск и отправился на родной Урал.
   Безработным он, правда, пробыл только неделю, пока находился в поезде. Немного он проработал в прокуратуре. И специалистом - то не успел стать. Но одно он успел почувствовать - принадлежность к определенной системе. Он ощущал себя причастным к общему, непростому, но справедливому и необходимому делу. Красное служебное удостоверение наглядно доказывало его значимость и состоятельность.
   Валяясь тогда на вагонной полке, он как никогда остро почувствовал, что он никто.
   Когда поезд, закончив свой долгий путь, устало приткнулся к монументальному Челябинскому вокзалу, Матвей соскочил с полки, отряхнулся от вагонной пыли и пошел в отдел кадров Челябинской прокуратуры с твердым намерением послужить обществу на многотрудной прокурорской ниве.
   Довольно быстро, после небольшой проверки, его назначили следователем в Гусиноозерскую прокуратуру, где он и работал до последнего времени.
   Воспоминания о неудачном начале своей карьеры заставили Матвея встряхнуться. Он решил прямо сейчас, не откладывая дело в долгий ящик, найти Шихову и передопросить ее как следует. Возможно, она не договаривает что-то. С этими намерениями, схватив кожаную папку с протоколами, он покинул свой прокуренный кабинет.
   ***
   По делу, казалось бы, все было ясно. Оставалась маленькая неувязка. Драка произошла двадцать шестого апреля. Двадцать седьмого Захаров был еще жив, ходил по дому, разговаривал с сожительницей. Двадцать восьмого она обнаружила его уже мертвым. Судебно-медицинский эксперт дает заключение, что с имевшимися телесными повреждениями Захаров никак не мог передвигаться. Тем более жить столь продолжительное время после получения этих повреждений. Шихова твердо стояла на своих показаниях, пытаясь выгородить Воронцова. Что-то здесь явно не так. Матвею оставалось предположить: телесные повреждения были причинены Захарову в разное время.
   Воронцов и Пастухов вечером двадцать шестого избили Захарова, причинили ему не смертельные ранения, а двадцать седьмого, после того, как Акулова ушла, они пришли к Захарову во второй раз и добили его.
   Воронцов и Пастухов категорически отрицали факт повторного избиения. Матвей пожалел, что поторопился раскрыть им эту неувязку в деле. Пастухов сразу же уцепился за нее.
   - Ищите убийцу, Матвей Николаевич,- призывал он Матвея.- Я не скрываю, что был вместе с Воронцовым и дал пару раз Захарову по шее из-за солидарности с товарищем, да еще и за "козла". Еще мало дал. Вы же знаете, что на зоне за такое оскорбление вообще убивать положено.
   "Резонно",- думал Матвей, не зная, как дальше вести допрос обвиняемых. И он пустил допрос по наезженной колее давления на психику. Главное, считал он, выдерживать жесткий тон допроса, не выдавая своей безоружности. Повторять упорно старую схему: сознаешься - будет хорошо, не сознаешься - плохо. Ничего, что при этом следователь выглядит немного глуповато. Такие как Пастухов - смышленые, не по одному разу столкнувшиеся с правосудием, должны понимать, что глупость, ограниченность, помноженные на власть и силу - для них самое страшное. Это-то как раз и ломает человека. Интеллигентный, умный следователь всегда вселяет надежду на понимание и если не на прощение, то на снисхождение, во всяком случае.
   ***
   Ирина Токарева, можно сказать, прописалась в кабинете Матвея. Захватив какие-нибудь уже готовые экспертизы, она приходила в прокуратуру и усаживалась за изучение уголовного дела.
   Она аккуратно и скрупулезно систематизировала все имевшиеся материалы по делу, сгруппировала доказательства.
   - Матвей Николаевич, а что Вы собираетесь делать с ворсинкой морского котика, обнаруженной на одежде Захарова, - спросила она следователя, оторвавшись от бумаг.
   Матвей некоторое мгновение смотрел на девушку молча. Он уже привык к тому, что она тихо и смирно, найдя себе дело по душе, изучала документы, приводила в порядок бумаги. А затем так же тихо уходила, оставляя после себя тонкий волнующий аромат духов.
   Улыбнувшись, он сказал: - То, что ты видишь среди изъятых на месте происшествия вещественных доказательств - это, в общем-то, моя прихоть. Я мог бы не изымать эту ворсинку морского котика. А изъял бы, к примеру, зуб крокодила. Или осколок метеорита. Ты знаешь, сколько барахла всегда находится на месте преступления. Если бы на момент осмотра у меня зародилось подозрение, что потерпевшего насмерть покусал крокодил или убил влетевший в открытую форточку метеорит, я бы изъял тогда эти предметы. А ты думала бы, что с ними сейчас делать.
   Но поскольку во время осмотра я не определился с конкретной версией, то наизымал всякой ерунды, какая попалась под руку. Эту ворсинку потерпевший мог подцепить где угодно. В автобусе, в магазине, например. Мало ли ездит пассажиров с шапками из морского котика на голове. Просто знакомый потерпевшего, счастливый обладатель шкуры этого животного, когда-нибудь, может быть, забредал к нему.
   Одним словом, это только кажется, что выискиваешь какую то улику и после этого рождается версия. В действительности - есть версия в голове - находится и улика соответствующая.
   Матвей замолчал. Он вдруг понял, что его "достает", что делает работу следователя порой невыносимой. Мелочи. Да, эти мелочи. Куча их, грязных и ненужных. Каждую из них надо не просто подержать и отбросить, а включить в уголовный процесс -соответствующим образом обговорить её появление в деле. Не менее щепетильно, по миновании надобности, объяснить её исключение.
   Он дал поручение оперуполномоченному Беспалову установить, продавались ли в городской торговой сети головные уборы, одежда из морского котика. Если такие изделия продавались, были широко распространены, то ценность этой возможной улики сходила на нет.
   ***
   Вечером после работы Матвей купил на рынке у автостанции трубку. Недорогую. Из вишневого дерева. Для пробы годилась. Табак продавался в буфете автостанции. Кубинский, в голубой упаковке.
   После этого Матвей поспешил домой. Наскоро поужинав, он заварил кофе и набил табаком трубку.
   Он чувствовал, что подошел к какому-то рубежу. Всю вторую половину дня из головы не выходила Ирина с ее словами: "Да. Чувствуется - вы прирожденный следователь". В ее голосе, взгляде и даже позе - она доверчиво подалась в его сторону, произнося эту незамысловатую похвалу - ощущалось такое глубокое понимание его и сочувствие, что он просто смешался тогда, не зная, что ответить.
   Матвей сел у раскрытого окна и раскурил трубку. Не спеша, как настоящий индеец, он выкурил ее. Затем, медленно выколачивая из нее пепел, он понял: вся его беда в том, что у него нет цели. Если приоритеты определены - то и думать нечего. Действуй согласно им. "А моя ошибка в том, что не иду ни по тому и ни по этому пути. А ведь в следствии, да и, пожалуй, во всем, если не выкладываешься полностью - то считай, что делаешь эту работу на корзину. Это все равно, что иностранный язык учить от случая к случаю, бессистемно - время на это тратишь и усилия, а результат - никакой".
   Несколько месяцев тому назад в Челябинске он слушал на следственном семинаре выступление семидесяти- летней женщины, судебного медика. Получилось так, что она всю жизнь посвятила созданию прибора, с помощью которого можно довольно точно устанавливать давность образования у погибших людей трупных пятен. Спору нет, прибор необходимый. Даже очень нужный. С его помощью можно довольно точно определять час наступления смерти, а значит, и время совершения убийства. Но чтобы этому посвящать всю свою жизнь? Изобретательница с горящими глазами страстно рассказывала аудитории историю своего изобретения. Да, итогом ее жизни явился трупометр, с помощью которого многие следователи выведут на чистую воду многих убийц. А итогом его жизни, скорее всего, явится не очень удачная карьера провинциального следователя, ничем не завершившиеся жалкие опыты в живописи и литературе, неудачные занятия музыкой, да так и не оконченные исследования в области судебной психологии.
   Матвей нервно, переполняемый какой-то решимостью, походил по комнате. Затем взял лист бумаги и стал быстро писать. Он понял, что ему мешало. Как ни странно, но мешала его мысль, что он должен совершить в жизни что-то значительное, что-то такое, что переменит жизнь в лучшую сторону. Мешала его настроенность и вера, что человек рожден для решения исключительно только какой-то своей, уникальной, задачи, но никак не для утилитарного построения служебной карьеры. Такие мысли уводили его в никуда. Они отбирали у него стимул в его повседневной следственной работе, и он начинал забывать, что у него не было лучшего инструмента сделать из себя что-то значительное, кроме его повседневной следственной работы. И, кроме того, такой настрой позволял угнездится в нем, следователе, другому человеку - какому-то рыхлому, ни к чему по-настоящему не стремящемуся и готовому оправдать и простить всех.
   Конечно, приятно сознавать себя человеком, ставящим себя выше каких-нибудь кастовых, цеховых предрассудков и ограничений. Но это верный путь остаться никем. Он должен убить в себе этого человека, не позволив больше завладеть своим сознанием. Теперь он - только следователь.
   Вот он, вечно неуверенный размазня, который и шляпу-то себе толком купить не может. Получай. Матвей мысленно расстрелял его прямо в затылок. Все - теперь по утрам гимнастика и пробежка. И дело. Только дело. Он всё-таки поставит прокурора на место.
   ***
   На следующий день Дадаев принес ему новость. Марат Иргалеев, дружок Воронцова, признался ему, что двадцать седьмого апреля он с Воронцовым, Пастуховым Женькой и младшим его братом Пастуховым Сашкой пили вино в доме у Воронцова. А затем Воронцов и Пастухов Женька еще раз избили пришедшего к ним Захарова и оттащили потом его обратно домой.
   Матвей решил начать допрос с Иргалеева, но тот почему-то от всего отказался, подтвердив жившую в душе Матвея догадку, что участковый ради очередной звездочки, возможно, "купил" это признание у Иргалеева за прощение какого-то, ведомого одному участковому преступления. Такая практика среди оперов, участковых Матвею была известна.
   Пастухов Сашка, молодой, еще не искушенный паренек, вселил надежду в Матвея. Такой должен рассказать правду.
   Однако в ходе допроса Сашка был на удивление неподдающимся. Он стоял на одном. Да, двадцать седьмого апреля пили у Воронцова. Но никто: ни Воронцов, ни Пастухов Женька Захарова не трогали.
   У Матвея мелькнула мысль, что Пастухов Сашка, а может быть, и Иргалеев также принимали участие в избиении Захарова.
   - Пойми, - убеждал он Сашку. - Мне все по делу известно. И тебе незачем выгораживать брата. Он уже обо всем все рассказал. И ты должен понять, что ему будет лучше, если ты все расскажешь и ничего не утаишь.
   - Но ведь я действительно не видел никакой драки и вообще не видел в тот вечер Захарова.
   Матвей был убежден, что еще немного настойчивости и Сашка признается.
   - Не может этого быть, Александр. Мне известно - это уже установлено: Захаров был у Воронцова. Избил его Воронцов и твой брат, Женька. Или ты был сильно пьян, что ничего не помнишь?
   Даже такое обстоятельство Матвея, в общем-то, устраивало.
   - Да не с чего, Матвей Николаевич. У нас было-то всего несколько бутылок сухого вина на всю компанию. А ведь с нами были Зайцева Катя и Смоленцева Рита.
   - Ну, я не знаю, - рассердился Матвей, разводя руками. - Может быть, ты куда-то выходил из дома? И, может быть, Пастухов Женька или Воронцов отлучались? Думай, Саша, думай, прежде чем говорить. Ты хочешь сделать для брата лучше - я тебя понимаю. Но смотри, не сделай хуже. Я тебе еще раз повторяю: Женя рассказал все. И для него будет лучше, если ты подтвердишь это. Ты парень взрослый. Восемнадцать лет. Так что взвешивай свои слова. - Матвей понимал, что если сейчас Сашка не сломится, то он, следователь, отступит, признает его правоту.
   Но пока не подавать виду, что ты в чем-то сомневаешься. Надо подчеркивать свою полную уверенность, что все так и было, как говоришь. Тогда у любого обладателя информации закрадется сомнение в том, что он единственный монополист знания в этом кабинете. А когда появится убежденность, что это действительно так, то единственно сдерживающим моментом будет ложно понятое понятие чести. Человеку неприятно "закладывать" другого, тем более брата.
   Поэтому Матвей, как мог, убеждал Пастухова в том, что для его брата будет лучше рассказать правду. В конце концов, Сашка дрогнул.
   - Ну, пишите, что Захаров был у Воронцова. И была драка. Если брат так говорил.
   Матвею с трудом пришлось вытягивать у Сашки подробности. Когда пришел? Где была драка? Кто наносил удары? Сколько раз? Что потом сделал с Захаровым?
   Сашка обо всем дал показания. Конечно, не без напоминания следователем о некоторых деталях происшествия. И у Матвея рассеялись всякие сомнения по этому делу.
   Да, пришел Захаров к Воронцову уже на следующий вечер после первого избиения. Решил потребовать "выкуп" за причиненную обиду. Проще говоря, захотелось выпить. Решил воспользоваться случаем. Пастухов Женька, как самый горячий, первый ударил Захарова. Воронцов тоже приложил руку. Но больше усердствовал Пастухов. Старался пинать ногами, а затем вдвоем оттащили бесчувственного Захарова обратно к нему в дом и бросили на кровать. Помирать. Вот и вся история.
   ***
   После этого Иргалеев запирался недолго. Матвей ознакомил его с показаниями Сашки Пастухова. Успокоил на счет Пастухова - старшего: можешь не переживать за "предательство", тот сам уже все рассказал. И Марат дал такие же показания, что и Сашка. Матвею больше ничего и не надо было. Дело можно было направлять в суд. Чувствовал ли он удовлетворение от окончания дела? Трудно было назвать это чувством удовлетворения. Скорее, он испытывал облегчение. Да еще удивление. В таких случаях Матвей удивлялся, что дело сделано. Он всегда причислял себя к категории тех людей, которые не способны завершить начатое, доводить дело до конца. Следствие же, с его суровой необходимостью каждый месяц направлять в суд какое-нибудь законченное дело, позволяло ему причислять себя к категории людей дела. Худо-бедно, он нашел главную причину происшествия, правильно расставил акценты, обосновал свои выводы, и аккуратно подшитый - не хуже, чем в переплетной мастерской - направлял многостраничный том уголовного дела в суд.
   Если бы не опыт, Матвей еще мог бы предполагать, что бдительные судьи не пропустят дело дальше. Но он уже знал, что судьи, как и он, загружены сверх меры. И в большинстве случаев им не остается ничего, как только полагаться на выводы следствия.
   Поэтому Матвей, ставя точку в обвинительном заключении, понимал, что судьба обвиняемого уже предрешена.
   В конце рабочего дня, когда Матвей уже вчерне составил обвинительное заключение, зашла Ирина Токарева. Каждый раз при виде ее что-то заставляло Матвея пристально вглядываться в лицо девушки. Он никак не мог понять, чем вызвано ее постоянное спокойствие, не затуманенное кокетством. Если не говорить об ее уверенности в чем-то, то можно предположить, что она обладает знанием чего-то главного, универсального для ее жизни. Возможно, это следствие уверенности в своей женской состоятельности. И только? Что она еще может знать?
   - Матвей Николаевич, изучая изъятый Вами с места происшествия фотоальбом, я обратила внимание на одну интересную фотографию, - Ирина выложила на стол завернутую в целлофан пожелтевшую фотографию. - На ней молодой еще Захаров и Кравченко, нынешний мэр Гусиноозерска.
   - Ну и о чем это может говорить, кроме того, что когда-то их пути пересекались? - полюбопытствовал Матвей, заинтересованный логикой девушки.
   - Возможно, о том, что их пути пересекались до самого последнего времени. А был ли между ними какой -нибудь конфликт - не выяснялось. Хотя все версии должны проверяться.
   - Конечно. Проверяться должны все версии. Но не до бесконечности же. А наиболее вероятностные. Этот факт - давнишняя встреча Захарова с Кравченко, о чем вот эта фотографии и говорит - всего лишь один из сонма фактов, пережитых этим бедолагой. А сколько конфликтов им было пережито! Нам к этому даже и близко не приблизиться. Я, к примеру, самого близкого себе человека - самого себя - за всю свою жизнь не узнаю полностью. А ты говоришь, что можно раскопать чужую жизнь, пусть даже жизнь такого скромного человека, как Захаров, - Матвей усмехнулся. - И даже совсем не редкость, когда приведший к трагедии конфликт - не очень-то и характерен для погибшего. Можно даже говорить, что всякий конфликт, приведший к гибели человека - случаен для него.
   Ирина как-то грустно улыбнулась. Матвей даже заметил, с обидой, что улыбнулась несколько снисходительно.
   - Ну ладно, что там теперь обсуждать - дело закончено, - он бросил фотографию в ящик стола. - Давай-ка, лучше выпьем кофе.
   Ему было досадно, что он сам такой фактик, пусть и третьестепенный, но очень интересный, не заметил.
   "А ведь из нее получится хороший следователь, - подумал он. - Вот эта девчонка будет лучшим следователем, чем я".
   ***
   Вечером в комнату Матвея негромко постучали. Это была Зинаида Ивановна. Если не считать ее замечаний по поводу его бесконечного курения в квартире - на удивление ненавязчивая соседка. В то же время ее нельзя было назвать равнодушной. Как бы издалека она участливо наблюдала за жизнью своего соседа. Как-то она обратила внимание на крестик на его шее:
   - Так вы верующий, Матвей Николаевич? - воскликнула она обрадовано, пристально вглядываясь в него.
   - Матери уступил. По окончании школы заставила креститься. Не могла по - другому отпустить меня в город из дома. Но в церковь не хожу, не могу дорогу выбрать. - Он смутился, сознавая свою непоследовательность.
   - А и выбирать не надо, - успокоила его Зинаида Ивановна. - Они, дороги-то, все в церковь ведут. Дойдешь, коли прямо идти будешь.
   Сейчас Зинаида Ивановна зашла к нему в комнату, держа в вытянутой руке тарелку, прикрытую салфеткой.
   - Угощайтесь, Матвей Николаевич, - проковыляв, опираясь на самодельную, из лыжной палки, трость, к столу, она смущенно поставила на столешницу тарелку со свежеиспеченными пирожками. - С яблоками.
   Матвей, сконфуженный неожиданным угощением, поднялся с кровати и затушил сигарету.
   - Что Вы один да один? Все никак от работы отойти не можете? Плюньте на нее. Завели бы девушку какую-нибудь. Вон их сколько. Глаза разбегаются. Все другим бы голова была занята. Дело-то молодое. Пока еще, - пожилая женщина повела взглядом по комнате. Единственный стул был завален книжками.
   - Вы правы, Зинаида Ивановна, - Матвей переложил книги на пол, освобождая стул. - Я как раз обдумывал один вариант с девушкой.
   - Вот это другое дело, - рассмеялась Зинаида Ивановна. - А то Вы знаете, у меня дед, царствие ему небесное, Николай Алексеевич, тоже - только работа одна на уме была. Он ведь знатный мастер был на нашем заводе. Формовщик по художественному литью. Вот эта, кстати, - Зинаида Ивановна кивнула на стоявшую на подоконнике скульптуру - девушка с коромыслом - его работа.
   - Да вы что? - искренне удивился Матвей. Для него всегда эта скульптурка была дверью, или окном, в мир искусства, существующий где-то непостижимо далеко.
   - Да-да, - подтвердила Зинаида Ивановна, польщенная реакцией соседа. - Хотите, я покажу его работы?
   - Еще бы! - Матвей был приятно удивлен. Если бы позволяли средства, то он бы, пожалуй, стал коллекционировать образцы этого художественного литья. Но об этом приходилось только мечтать. В предвкушении открытия он поспешил за соседкой.
   Зинаида Ивановна неожиданно быстро для своей хромоты проследовала в свою комнату, довольно ловко взобралась на свой стул и достала с шифоньера пухлый, в зеленом бархате, фотоальбом.
   - Вот здесь все его работы, - кряхтя, старушка бережно положила альбом на стол. - Вся его жизнь.
   Зинаида Ивановна заметно разволновалась. Нацепив на нос очки, она стала аккуратно переворачивать альбомные листы.
   - А вот он, Николай Алексеевич, собственной персоной, - она протянула Матвею фотографию. - Он мне таким вот запомнился.
   Матвей с интересом взял в руки старую фотографию. На ней был изображен седобородый дед. Если бы не затаенная лукавая усмешка и слегка косящий взгляд - можно было бы сказать - патриарх. Но обладатель такой роскошной бороды, видимо, при жизни совсем не претендовал на такое звание. Его простоте никак не пошла бы напускная величавость. И, наверное, он знал об этом. Ясные глаза его позволяли строить такие догадки.
   Зинаида Ивановна протянула Матвею еще несколько стареньких фотографий, на которых был ее дед. Польщенная вниманием соседа, пожилая женщина оживилась. У нее на щеках даже появился какой-то румянец, а платок на голове немного сбился на бок.
   - Вы знаете, - на ее лице блуждала легкая улыбка,-он такой настырный был во всем. И талантливый. Можно сказать, самородок. Детство у него было тяжелое. Родители вырастили шестерых детей. А время, сами знаете, какое тяжелое было - революция, гражданская война, разруха. Родители никакой грамоты дать ему не смогли. Так он сам всему научился. И книги читал потом на старости лет запоем. Одна у меня осталась.
   Женщина снова полезла на стул и достала с шифоньера толстый потрепанный том. Это был "Таинственный остров" Жюль Верна.
   - И за всю свою долгую жизнь, - она взглянула на Матвея, - он не выкурил ни одной папиросы. Спиртное не пил, не ругался. Самое ругательное слово у него было - "кикимора".
   Старушка передала в руки Матвея альбом, и тот бережно стал переворачивать ветхие листы с фотографиями.
   - За всю свою жизнь, - продолжала Зинаида Ивановна, - Николай Алексеевич сносил, можете себе представить, только один костюм и одну пару сапог. Прожил в одном доме, в котором родились его родители, и в котором родился он сам, а затем и его дети. Ничего лишнего от жизни ему было не нужно. Такой вот непритязательный был человек. Зато вот полюбуйтесь, - в ее голосе скользнули нотки гордости, - какому искусству оказался причастным.
   Матвей перебирал фотографии, на которых были изображены давно знакомые ему скульптуры. Тут были композиции с животными, фигурки людей, шкатулки.
   - Да, - прокомментировал он увиденное. - Дело свое Ваш дедушка знал.
   - Знал и гордился. И любил, - подтвердила Зинаида Ивановна. - Он так умел отлить вещь, что никакие шовчики не были заметны. А плохо отлитую скульптуру он даже никому не показывал. Выбрасывал. И не жалел времени на изготовление новой. Зато потом что получалось! Не придерешься. Художник, одним словом. До восьмидесяти лет ходил на работу. Так и помер, по пути на работу.
   - А где же у Вас эти скульптуры. Что-то ни одной не видел у Вас в комнате, - удивился Матвей.
   - Да,- махнула рукой Зинаида Ивановна, - все в музей отдала, где сама и работаю сейчас. Сижу себе на стульчике в зале да всем этим и любуюсь.
   - Постойте, а эту фотографию я уже видел. - Матвей пристально всматривался в групповой снимок. Это была та самая фотография, на которой были изображены молодые Захаров и Кравченко. Матвей был удивлен.
   Зинаида Ивановна взяла у него из рук фотографию с изображением нескольких молодых людей - фэзэушников и вздохнула. - Это ученики Николая Алексеевича. Он некоторое время преподавал в ФЗУ. Вот этот - Пашка Захаров, - она показала на паренька в стоптанных сапожищах, - а этот, - ткнула пальцем в его соседа, - мэр Кравченко. Тогда он был просто Буратино. - Зинаида Ивановна рассмеялась. - Прозвище у него такое было. Из-за его длинного носа. Тогда Захаров и Кравченко были закадычными друзьями. Вместе училище закончили, работали формовщиками. И у того и другого неплохие работы были. Только Захаров после нескольких удачных вещей ничего путного больше не сделал, водочкой больше стал увлекаться. А у Кравченко даже на главной площади композиция стоит. Только ненадолго таланта, видать, хватило. Пошел в администраторы. Да оно и лучше. Вон какой пост сейчас занимает! Шутка ли сказать - мэр города! - Зинаида Ивановна замолчала. - От Захарова я еще что-то и ожидала, но никак не от Буратино. Ну а жизнь видишь, как распоряжается. Непредсказуемо.
   Захватив сигареты, Матвей вышел погулять по вечернему городу. Прогулки по городу для него были основным развлечением.
   Закуривая сигарету, он вдохнул вместе с дымом щемящий душу после долгой зимы тонкий аромат зацветающих яблонь.
   Он снова вспомнил Ирину Токареву. Да, ведь, действительно, из нее, надо прямо сказать, соплюшки, получится следователь. В отношение же себя он может сделать вывод, что ему не хватает для того, чтобы стать профессионалом, собранности. Можно сказать, что не хватает ответственности, чего-то еще. Но если говорить прямо, то не хватает таланта к этой деятельности. А почему бы не взять глубже? - Матвей осторожно, чтобы не обжечь губы, сосредоточенно и зло втянул в себя остатки сигаретного дыма и отбросил в сторону рассыпающийся искрами огонек использованной сигареты. - А почему бы не взять глубже, и сказать прямо - не хватает жизненной состоятельности?
   Фонтан на площади перед административным зданием машиностроительного завода был у него любимой отправной точкой в его прогулках по городу. Надо сказать, этот фонтан являлся примечательным памятником. В центре всей композиции, на постаменте, высился земной шар - чугунная сфера с вычеканенными материками. По всей окружности бассейна на одинаковом расстоянии от шара возвышались отлитые в чугуне скульптурные изображения знаков зодиака.
   Когда-то, еще в "застойные" времена, фонтан действовал. Сейчас керамические плитки, покрывавшие дно фонтана, потрескались, повыбились. А растущие там молоденькие клены обещали лет через пять спрятать все это сооружение под своими кронами.
   Свежий ветерок постепенно вытеснил из груди Матвея тяжесть сигаретного дыма, и он усмехнулся. "Было бы слишком все просто, если бы можно было так легко делать окончательную оценку своей состоятельности. Необходимо постоянно доказывать всем, и в первую очередь себе самому, свою жизненную состоятельность".
   В этот вечер Матвей не стал обходить все свои любимые памятники, а сразу направился к главной городской площади. Не так давно здесь на постаменте высился отлитый в чугуне вождь мирового пролетариата Ленин. Но вот пришли новые времена - потребовались новые памятники.
   К чести горожан, скульптура Ленина избежала неблагодарной участи многих своих копий из не столь прочного материала на площадях других городов. Здесь же ни у кого из местных жителей не поднялась рука, чтобы разрушить творение своих отцов и дедов. Да и привыкли горожане ценить свои произведения и по праву гордились ими. Скульптура Ленина перекочевала в музей фигурного литья, а пьедестал был разрушен. На его месте возвели десятиметровый, величественный и помпезный столп, украшенный чугунными барельефами по истории становления Российской государственности. Увенчивался он грандиозным двуглавым орлом, хищно раскинувшим в разные стороны свои чугунные головы. Этот "петушок на палочке", как окрестили памятник горожане, стал, наряду с церковью и озерами, еще одной достопримечательностью города.
   Автором именно этой скульптуры и был нынешний мэр города, в прошлом начальник цеха художественного литья Кравченко, в простонародье - Буратино.
   ***
   Не прошло и месяца, как Матвей направил дело в суд. В самый раз было разгребать завалы по старым делам, до которых не доходили руки из-за этого убийства. Но Матвей сидел в своем кабинете и в полной бездеятельности курил. Наступившее затишье позволило ему вновь ощутить, насколько сильно он утрачивает свое "Я", когда погружается в кипучую следственную деятельность. "Да,- говорил себе Матвей, - надо признать, что внешние события одолевают меня, и я постепенно, погружаясь по воле жестокой необходимости в них, начинаю постепенно утрачивать способность объять своей мыслью весь мир. Занятый какими-то конкретными делами, я смутно чувствую, что основной мир, на обдумывание которого мне не хватает времени, начинает давить на меня своей непонятностью, а я сам как-то стремительно начинаю мельчать. Я должен на каждый день иметь свое объяснение мироздания. Пусть оно будет каждый день другим - так и должно, наверное, быть. Но главное, чтобы оно было. Объяснение мироздания. Нет, лучше будет сказать - свой Символ Веры. Иначе мне никогда не добиться твердости духа, не осознать свою силу".
   Матвей заходил по кабинетику из угла в угол. "Надо менять что-то в корне. Мне надо менять себя, вот в чем дело. Я призываю себя не думать о чем-то возвышенном, не думать о Жизни, а стать Хорошим Специалистом, то есть человеком гораздо более ограниченным. Но возможно ли это? Это невозможно. Как невозможно утаить в мешке шило. Но опять же, как я могу почувствовать себя Человеком, как я могу распрямиться, если я не ограничу себя с не совсем понятного и необъятного уровня вселенских масштабов Человека, который закладывается каждому из нас при рождении, до ограниченного Первоклассного Специалиста, так чтобы прокуроры маракунины не кололи постоянно в глаза"? В кабинете у Матвея от сигаретного дыма уже не видно было стен, но он продолжал курить. Он как будто чего-то ждал.
   Раздавшийся телефонный звонок разрешил его ожидание. Звонил судья Костанецкий.
   Матвей знал его еще по совместной учебе в институте. Игорь Костанецкий был на курс младше его. Суровая борода Игоря если и могла ввести кого-то в заблуждение, но только не Матвея. Он знал Костанецкого как удивительно мягкого и покладистого человека. Как-то, когда у них в институте был период завязывающейся дружбы, они вместе обедали в институтской столовой. Тогда Матвей, на правах старшего товарища, хлопая снисходительно Игоря по плечу, вынес ему приговор: "С твоим мягким характером в правоохранительных органах работать нельзя. Юрисконсульт - вот кем я тебя вижу". "Да, да, конечно", - согласился тогда Игорь, вертя в руках ложку, не решаясь приступить к супу, пока старший товарищ не закончит столь ответственную речь. Тогда у Костанецкого не было даже намека на усы и бороду.
   - Матвей Николаевич, - после короткого приветствия начал Костанецкий. - Приступил к твоему делу об убийстве Захарова. Подсудимые жаждут видеть тебя в судебном заседании. Говорят, ты там бил, пытал их, выколачивал нужные показания.
   - Ну, передай им, что я их рожи больше видеть не могу.
   - К тому же и я хочу тебя увидеть. Не заходишь, не звонишь.
   - Когда надо быть?
   - Позвони, когда будешь готов. Сегодня после обеда или завтра утром.
   Матвей был крайне раздосадован этим звонком. Ему уже приходилось выступать на суде по своим делам в роли свидетеля. Как правило, в судебном процессе возникает необходимость в допросе следователя, если требуется устранить сомнения в законности получения им того или иного доказательства по уголовному делу. Это очень неприятная процедура для следователя. В этом случае он уже не обвинитель. Переполненный зал недоброжелателей. Половина - родственники обвиняемого, считающие, что следователь проявил необъективность, предъявил более строгое, чем требовалось обвинение. Другая половина - родственники потерпевшего, наоборот, считающие, что следователь отнесся к обвиняемому слишком либерально.
   Матвей уже догадывался, в чем дело. Иргалеев и Сашка Пастухов отказались от своих правдивых показаний в самом начале судебного заседания. Предвидя такой поворот, он еще в ходе следствия специально передопросил их, записав ход допроса на видеокамеру.
   Матвей не стал тянуть с явкой в судебное заседание. После обеда он уже был в суде. Бегло окинув взглядом заполненный зал, он не разглядел лиц Иргалеева и Сашки Пастухова. В клетке, свесив руки за железные прутья, сидели подсудимые. Пастухов Женька и Воронцов. Вид у них был доброжелательный и никак не агрессивный. Было видно, что они с большим интересом и нетерпением ждут допроса следователя. У Пастухова в руках была замусоленная школьная тетрадка, с выписками из уголовного дела.
   - Расскажите, - сухо предложил судья Матвею, - каким образом Вы получили показания от свидетелей Иргалеева и Пастухова. На прошлом судебном заседании ими было сделано заявление о том, что Вы их обманули, сказав, что обвиняемый Пастухов, якобы, во всем признался, все рассказал. Требовали от них дать именно такие показания, из которых было бы видно, что Воронцов и Пастухов причиняли Захарову телесные повреждения два дня - двадцать шестого и двадцать седьмого апреля.
   Матвей почувствовал, как горячая волна прилила к его лицу. Он очень хорошо знал, как сильно он умеет краснеть. Но он постарался взять себя в руки.
   - Нет, это не так, - ответил он как можно спокойнее. - Я предлагал этим свидетелям рассказать только правду. При этом я объяснил им, что дача правдивых показаний облегчит участь обвиняемых.
   Потом последовали вопросы адвокатов, самих обвиняемых. Матвей отметил про себя, насколько резонными эти вопросы показались всем присутствующим. Эти вопросы загоняли его в угол, уличали в необъективном сборе материалов по делу. Матвей надел маску хладнокровного, честного служаки, говорил общими фразами о доказанности вины обвиняемых.
   "Главное, - подбадривал он себя, - уверенный тон и невозмутимость. Пусть мой ответ никого не удовлетворит, лишь бы не предстать в роли разоблаченного. Не признаваться же в зале суда, что существуют некоторые следственные уловки и хитрости! Таких как Иргалеев и Пастухов надо либо подвергать физическим пыткам, либо запутывать и, что там говорить, обманывать, либо довольствоваться той чушью, которую они несут, чтобы защитить своих дружков и себя, превращаясь, таким образом, из следователя в их личного писаря. Уговаривать их, взывать к их сознательности, которой у них нет - полнейшая глупость". За свою практику Матвей пришел к выводу, что в силу специфики уголовного процесса, если следовать букве уголовно-процессуального кодекса, который одинаково, в равной степени защищает своих граждан, как совершивших преступление, так и от них пострадавших, потерпевшие оказываются в конечном итоге в более ущемленном положении. Быть трупом - куда уж более ущемленнее! Поэтому сама жизнь придаёт следствию обвинительный уклон.
   Матвей давно понял, что в его деятельности без маски не обойтись. Маска помогала ему, заставляла людей бояться его, давать показания. А также принимала все удары извне. Поначалу, когда он только начинал свою карьеру, вся его деятельность была для него одним сплошным стрессом. Когда же он понял, что люди видят в нем не Матвея Николаевича Бумажникова, а мундир, должностное лицо, прокуратуру, он стал спокойнее. Он знал, что даже ничего не значащему, непродуманному, а то и глупому вопросу сидящий перед ним робеющий перед силой официальной власти человек придает особое значение, находит в нем и мудрость, и скрытую подоплеку.
   Даже его молчание было красноречивым и действовало. Это работала вывеска солидного учреждения, его кресло. Человек же с самостоятельным мнением, независимый, если и заметит какие-то нестыковки, недочеты, то все равно, как правило, отнесет это на счет всех следователей, всех работников прокуратуры.
   Матвей понимал, что только единицы способны видеть в нем, в следователе - индивидуальность. Различать в нем его личное и профессиональное. А таких бояться нечего. Их единицы. Часто преимущество их неоспоримо, так что и быть в их глазах униженным - не так и страшно. Такие люди все видят и поймут.
   Следующим после Матвея к трибуне для дачи показаний вышел Костюков, сосед Захарова. На суде он был несколько иным, нежели на следствии. Матвей запомнил его хитрым, вертким мужиком, не лишенным бахвальства и самодовольства. Следователя он удивил с первых минут знакомства. Начиная несколько подобострастно, Костюков, набирая постепенно самоуверенность, пустился тогда в рассуждения о профессии следователя.
   Матвей слушал его тогда с интересом, не перебивал. Костюков перечислял, какими, по его мнению, качествами должен обладать следователь.
   - Мне самому пришлось столкнуться с этой стороной жизни,- признался он.- Судим в очередную компанию по борьбе с хищениями за, якобы, кражу государственного имущества. Всего-то дробленки мешок привез своим свиньям. Зато пришлось мне посидеть за эту дробленочку! Не один годик. Всякого натерпелся, все повидал. И знаю, каково работать следователем. Тут, брат, глаз нужен. Все замечать, все видеть и делать свои выводы. И к человеку подход надо уметь найти. А у нас кто работает следователем? Вот тебе сколько лет? Не больше тридцати. Ну и что ты успел увидеть в жизни? Армия, институт... А по настоящему жизни-то и не видел, а значит, и человека понять не сможешь. Ты не обижайся, конечно. Это я вообще о вас, молодых.
   Матвей и не думал тогда обижаться. В таких случаях он всегда замирал, боясь вспугнуть человека. Радовался, что скорлупа разбита и человек представал во всей красе.
   - Вот я смог бы работать следователем,- заключил Костюков. - Глаз у меня наметанный. Я сразу вижу, что почём. С первого взгляда могу сказать, чего человек стоит... Ну, если ближе к делу, то обратил я внимание на одного мужика, который выходил из дома Захарова. Во что он был одет? В сумерках всё было. Приличное демисезонное пальто. Нет, это был не Воронцов. Того я знаю. О Пастухове ничего не могу сказать. Но это был уже не молодой мужчина. Он сел в "Победу" и укатил.
   Матвей понял тогда, что это был не Пастухов и не Воронцов. Но он знал от родственников Захарова, что тот, помимо прочего, промышлял на жизнь и собиранием бутылок. Даже на машине к нему кто-то приезжал и забирал собранную им посуду. Видимо, расплачивались с ним на месте по сходной цене. Матвей понимал, что этот костюковский мужик на "Победе" в этой истории не играет никакой роли. Появление его на страницах уголовного дела - только запутывание следствия. Поэтому Матвей эти слова Костюкова о мужике с машиной не занес в протокол допроса. И вот теперь, на суде, Костюков снова вспоминает об этом.
   - Говорил Вам свидетель Костюков о появлении во дворе дома Захарова вечером двадцать седьмого апреля незнакомого мужчины? - обратился судья к Матвею.
   Матвей, чувствуя затылком взгляды полсотни людей, постарался сохранить спокойствие. Выдержав паузу, он произнес неуверенно:
   - Точно не могу сказать. Но, видимо, не говорил, коли я не записал ничего подобного. Я помню, меня интересовал вопрос - появлялся ли кто-нибудь во дворе Захарова.
   - Точнее.
   - Нет. Не говорил.
   После этих слов Матвея поблагодарили, и он вышел из зала судебного заседания.
   Матвей решил не дожидаться приговора. Выходя из здания суда, он обратил внимание на стоявшую у подъезда "Победу". Автомашина мэра. Личная. Он знал о пристрастии Кравченко к этой раритетной машине. Отреставрированная "Победа" так сияла своим никелем, а новая кожа и красное дерево в салоне так вызывающе подчеркивали своё торжество, что новые "Мерседесы" и "Лексусы" на улицах городка воспринимались рядом с ней, как дешевая безвкусица.
   "Вот Ирина Токарева узнала бы о костюковской "Победе" - запытала бы Кравченко", - улыбнулся Бумажников, возвращаясь к себе на работу.
   ***
   В этот вечер он решил задержаться у себя в кабинете. Занимаясь делом об убийстве Захарова, он порядком запустил работу по другим уголовным делам.
   Вызов в суд, костюковские показания крепко пошатнули его душевное равновесие. Почему-то теперь и ему не казались такими уж бесспорными доказательства вины Воронцова и Пастухова. Версия с таинственным мужиком и "Победой" прозвучала на суде убедительно. Сам он, как откинул эту версию в начале следствия в связи с появлением Воронцова, в дальнейшем даже не вспоминал о ней. Былая убежденность в виновности Воронцова и Пастухова стала меркнуть.
   "Да ладно, даст им Костанецкий по паре-тройке лет и только. Аккурат, за их бесчинства. Много не будет", - успокаивал себя Матвей. "В крайнем случае, вернёт дело на дополнительное расследование".
   Раздумья следователя были прерваны шумом неожиданно распахнувшейся двери. Возникший на пороге Маракунин, помолчав некоторое время, вперил свой взгляд в стену поверх головы следователя. Наконец он произнес как-то скомкано:
   - Матвей Николаевич, зайди ко мне.
   "Да он пьян!" - догадался Матвей.
   Закрыв сейф с уголовными делами, он прошел следом за прокурором в его кабинет.
   - А, Матвей Николаевич! - приветствовали Матвея, как только он переступил порог кабинета. Положив телефонную трубку, из-за стола с прокурорского кресла поднялся мэр города Кравченко. Широко улыбаясь, он крепко пожал следователю руку. - Вы сегодня герой дня. Хорошо в суде держались.
   - Присаживайся, Матвей Николаевич, - деловито предложил Маракунин Бумажникову, доставая из-за занавески с подоконника початую бутылку армянского коньяка и блюдце с нарезанным лимоном. - Сегодня можно расслабиться. Костанецкий звонил. Всё нормально. Он в совещательной комнате. Завтра по делу приговор будет оглашать. Воронцову десять лет даст, а Пастухову - двенадцать.
   Маракунин разлил коньяк по рюмкам.
   - Ну, давай. - Он взмахнул рюмкой, предлагая всем присоединиться к нему.
   После того, как все в полной тишине выпили, Маракунин, протягивая руку за долькой лимона, произнёс:
   - Ухожу я, Матвей Николаевич.
   Насладившись произведенным на подчиненного эффектом, он пояснил: - Прокурором Зеленогорска.
   - Поздравляю, - Матвей привстал с места, пожимая Маракунину руку. Это было значительное повышение. Зелёногорск был крупным, с районным делением, городом. Руководитель прокуратуры такого города вполне мог в дальнейшем претендовать на должность заместителя прокурора области.
   - Спасибо, - коротко поблагодарил Маракунин Матвея. Он, похоже, уже внутренне перестраивался под новую должность.
   - Самое время, Матвей Николаевич, принимать Вам эстафету от шефа, - улыбнулся Кравченко, аккуратно расправляясь с лимоном.
   Глянув искоса на Кравченко, Маракунин произнес:
   - Я об этом и хотел сказать. Завтра я еду к прокурору области. Пиши заявление, что согласен перейти на должность прокурора Гусиноозерска. Кому, как не тебе законность здесь обеспечивать.
   Матвей был ошеломлён таким неожиданным известием.
   Уже выходя из кабинета, он непроизвольно задержался взглядом на лежавшей на сейфе у выхода шапке Кравченко. Шапка была из меха котика, морского животного.
   ***
   Ночью Матвею приснился сон, как он убил цыгана Яновича. Почему именно Яновича - понять не мог. Никаких неприязненных чувств к Яновичу и вообще к местным цыганам он не питал. Наоборот, Янович ему даже был симпатичен. Тихий цыган, придавленный заботами о своем многочисленном семействе. Ни в чем криминальном замечен не был. Держал лошадей, корову, сам косил сено. Он со своим семейством появился в Гусиноозерске откуда-то с Западной Украины. Как-то пару месяцев назад он у старика Яновича проводил обыск. Поступил сигнал, что его сын, разыскиваемый за стрельбу из ружья в каких-то цыганских междоусобных разборках, появился дома. Тогда в частном доме, в котором жили Яновичи, поднялся невообразимый гвалт. Из-под одеял, разбросанных прямо на полу повылезали, как тараканы из щелей, разновозрастные детишки. Они облепили причитающую мать и дружно вторили ей, озорно поблёскивая глазёнками.
   Тогда Янович всё пытался отвести Матвея в сторону.
   - Послушай, уважаемый следователь, тебе старый Янович обещал, что сам приведёт к тебе своего сына? Значит сделает. Вот этими руками, - он воздел к небу свои ладони, - сам приведу к тебе своего паршивца.
   А когда всё-таки оперативники выволокли молодого Яновича - Сашку, из-под кучи тряпья на чердаке, старый Янович, горестно опустив усы, суетливо кружил вокруг увозимого милиционерами сына. Но как только Матвей захотел у него что-то выяснить, старик Янович куда-то внезапно исчез.
   Тогда Матвей сильно разозлился на него. Он всё хотел вызвать Яновича к себе и поглядеть, как тот будет выкручиваться за свой обман. Но потом, погрязнув в текущих делах, забыл о Яновиче.
   Так вот, этой ночью ему необходимо было срочно принять в отношении цыгана решение. Времени на раздумье не было. Янович сидел в пустом "Пазике", съехавшем с автотрассы к кромке леса и беспокойно вертел головой по сторонам. Видимо, надеялся на что-то. Матвей стоял у раскрытых дверей автобуса и торопливо докуривал сигарету. В чём была спешка - он понять не мог. Но надо было торопиться. Когда за пригорком появилась какая-то машина, у Яновича возбуждённо заблестели глаза. Он лихорадочно переводил свой молящий взгляд то на Матвея, то на приближающуюся машину. Поняв, что больше тянуть нельзя, Матвей бросил сигарету в сторону и быстро поднялся в автобус. Янович весь сжался, усы его обреченно повисли. Матвей, нервно оглядываясь на уже оказавшуюся совсем близко автомашину, приставил ствол пистолета к виску зажмурившегося Яновича и выстрелил. Когда из остановившейся машины в автобус поднялись люди, Янович уже лежал, спрятанный под скамейки и только конвульсивно подёргивался.
   Как всегда, на утро, после такого сюжетного сна, Матвей, как пловец, неподвижно зависший над морской пучиной, также зависал над недавним сном, успевая вбирать в себя отдельные детали пережитого из ускользнувшего в небытие мира. Чтобы потом задуматься - с чего бы это всё?
   ***
   Вышагивая торопливо на работу, Матвей лихорадочно прокручивал в голове всё дело по убийству Захарова.
   "Надо предупредить Костанецкого. Пусть возвращает дело на дополнительное расследование. Теперь-то уж я разберусь и с этим морским котиком и с "Победой", - успокаивал он себя.
   Судья был несказанно удивлён звонку следователя.
   - Что это ты вдруг? Обычно следователь пытается убедить судью в правоте своих выводов. А ты, наоборот, свою собственную позицию решил изменить.
   - Понимаешь, Игорь, не мой это режим, так быстро - за месяц такое дело в суд направлять. Поспешил я, откровенно признаюсь. Не продумал. Выводы мои сырые.
   - Да осудим мы их. Не волнуйся. Есть за что зацепиться. Ну, дам им поменьше срок. Жаловаться, думаю, не будут. Ведь накуролесили тоже, будь здоров.
   - Нет, нет, - нетерпеливо прервал его Матвей. - Ты всего не знаешь. Я тебе при встрече всё объясню.
   - Ну, подходи, поговорим, - озадаченно произнёс Костанецкий.
   ***
   - Ты что? Заболел? - Маракунин едва сдерживал своё возмущение, не отрывая взгляда от определения суда о возвращении дела на дополнительное расследование. - Мне сейчас по телефону судья рассказал о твоей позиции. - Прокурор оторвал от бумаг своё рассерженное лицо. - Что за бред ты ему там нёс! Какого чёрта тебе это нужно? Всё же есть по делу!
   Маракунин внимательно посмотрел на Матвея: - Может быть, ты тут что-то сфальсифицировал?
   - Я увлёкся одной версией, - пояснил Матвей, испытывая смешанные чувства. - Сейчас же вижу, что есть совершенно другая, не менее правдоподобная версия.
   - Это какая же? - недовольно поинтересовался Маракунин, вперив исподлобья свой взгляд в следователя.
   - Мне кажется, что в этом деле замешан Кравченко.
   И Матвей без всякого вдохновения поведал прокурору свою версию.
   - Ты точно заболел, - задумчиво констатировал Маракунин. - Да, хотя, я тебя уже давно раскусил. Сделал дело, не думая, тяп-ляп и закинул его в суд. А сейчас догоняешь.
   Маракунин помолчал и добавил: - Ну не мог ты подождать, пока меня назначат в Зеленогорск, а ты станешь прокурором. Сейчас же такой шум поднимется - не устоять ни тебе, ни мне.
   После некоторого раздумья он, наконец, произнёс:
   - Мы вот что сделаем. Я сам поговорю с Кравченко об этих твоих неожиданно так всплывших нюансах. Выполним определение суда чисто формально. Копать не будем. Это ни к чему не приведёт, кроме как к большим неприятностям для нас с тобой.
   - Стоило ли тогда огород городить с возвращением дела, - возразил Матвей.
   - Так я тебе об этом и толкую, - медленно с расстановкой произнёс прокурор, внимательно глядя на следователя. - Не стоило. Ты что, не знаешь, какие у Кравченко связи? Кого только он не одарил, - Маракунин обвёл рукой окружавшие его скульптуры, - такими вот подарками. Сколько он рыбы и раков с наших озёр отправил в область. Не к одному праздничному столу. А сколько больших начальников здесь отдыхало! Ты ведь даже не представляешь, какие он здесь на озёрах отгрохал базы отдыха специально для дорогих гостей!
   И совсем понуро Маракунин добавил:
   - Ты не обижайся, но, судя по всему, ты ещё не догадываешься, какая ты букашка по сравнению с ним.
   - Вы что, хотите сказать, что я совсем никудышный следователь и у меня недостаточно опыта одолеть такое дело? - с нескрываемой обидой спросил Матвей.
   - При чём тут опыт, - с досадой произнёс Маракунин. - Ты грамотный юрист и следователь неплохой. Но пойми, у каждого свой уровень. Не обижайся, но твой уровень - Воронцов и Пастухов. Их ты одолеешь. Но не Кравченко с его связями.
   - Это только Ваше мнение, - возразил рассерженно Матвей. - Мне лучше знать о своём уровне.
   - Да ты хоть чёрта лысого знай! - не выдержал Маракунин. - Ты же спишь на ходу! Какой твой уровень? Тебе тридцать лет и тебе, я вижу, ничего не надо. У тебя ни дома, ни семьи, ни положения. Ты и сам не знаешь, чего ты хочешь в жизни. Ты - никто! - Маракунин с силой хлопнул о столешницу томом уголовного дела.
   ***
   Ночью, во сне, Матвею почему-то необходимо было завладеть чужой форменной одеждой. Для этого он решил убить какого-то охранника, стоявшего на своем посту. Матвей нанес ему удар ножом в область сердца. Охранник упал, истекая кровью. Но никак не умирал. Он попросил у Матвея водку. Матвей протянул ему распечатанную бутылку водки и охранник, лежа на земле, прямо из горлышка сделал несколько глотков. Матвей подождал пока наступит анестезирующее действие спиртного и добил охранника, нанеся ему еще удар ножом в сердце.
   Встрепенувшись, Матвей проснулся. "Это все моя работа!" - успокаивал он себя, и, чтобы побыстрее успокоиться, он отпил из оставшейся в тумбочке бутылки коньяка. Успокоившись, и почувствовав, как легко у него стало на душе, Матвей подумал, что нельзя упускать момент и стоит поработать над своим трактатом о самоубийстве. Он включил свет, оделся, закурил. Коньяк все-таки был палёный. Горожане говорили - "мэрский коньяк", "мэрская водка". Это был семейный бизнес мэра. В город это спиртное поставлял брат мэра, еще один ничего и никого не боявшийся Кравченко.
   И тут его вдруг, совсем неожиданно, осенило. Он хлопнул ладонью себя по лбу: "Эх, осел ты, Матвей, осел! - как же это он сразу не догадался! Матвей пошел в прихожую, натянул куртку. Затем вернулся в комнату и прямо из горлышка сделал несколько глотков "Квинта".
   "Вот почему Нинка уже две недели подряд не дает о себе знать! Она навела мосты к прокурору! Да и тот, ходок известный, вряд ли пропустит такую тетку. Это он неспроста в недавнем разговоре как-то по - особому подчеркнул: " Ни положения, говорит, у тебя нет. Ни семьи!" Ни семьи! Это он, конечно же, Нинку имел в виду!"
   Матвей вышел на лестничную площадку, но затем вернулся в комнату и вытащил из-под матраца пистолет "ПМ" и засунул его за поясной ремень. Во-первых, у него не было сейфа, поэтому оружие он никогда без присмотра не оставлял. Во-вторых, всякое может быть. Если сейчас Маракунин у нее... Он не спустит это ему, как Клементьев!
   Он пешком направился в сторону хлебопекарни, в районе которой жила Нинка. Пожалуй, самое время поставить точку в их взаимоотношениях.
   В последнюю их встречу, он сам пришел к ней. Встретив его в прихожей, она, поцеловав его, воскликнула: " Э, да ты пьян!" Нина была в фартуке, с кухонным ножом в руке. Она вернулась на кухню. Похоже было, что она не простила ему его уход.
   - Я от одного алкаша-мужа только избавилась и сейчас мне второй норовит сесть на шею! Что за мужики нынче пошли! Взять хотя бы вашу прокуратуру. Вроде бы солидное учреждение. Но один бабник и алкоголик, и второй - она выразительно глянула на него - норовит все в рюмку заглянуть, да еще и няньку ждет. И затем добавила уже мягче: - Ну, чего ты мнешься в прихожей? Или проходи или уходи. Делай что-то одно.
   Матвей тогда молча ушел. Он не обиделся, а скорее обрадовался.
   - Ну и дура, - говорил он, вышагивая домой, радуясь, что в их взаимоотношениях наступила полная определенность. Он и у себя в поселке никогда не стремился к дружбе с ней. Сначала он определил не по - детски рассудительно, что она слишком хороша для него. Затем, встав взрослее и узнав ее получше, он понял, что ей не хватает, несмотря на ее красоту и ум, главного. У нее не было сердца. Это он определил точно. Она была такой же надменной, как и ее родители и слишком расчетливой.
   До Нинкиного дома он не дошел. Свежий ветерок, с ароматом только что испеченного хлеба, отрезвили его. "Зачем искать черную кошку в темной комнате, особенно когда ее там нет?" - подумал он устало и вернулся домой.
   ***
   С Кравченко Матвей встретился в служебном кабинете мэра.
   - Чем могу помочь? - радушно приветствовал Кравченко следователя, усаживая его за журнальный столик в углу своего просторного кабинета. Отдав распоряжение миленькой секретарше насчёт кофе, Кравченко расположился напротив Матвея в мягком, удобном кресле.
   - Дело вот в чём, Юрий Денисович, - начал Матвей, понимая, что ему не избежать сложной и острой конфронтации с мэром, - мне необходимо выяснить о Ваших взаимоотношениях с потерпевшим Захаровым. Были ли у Вас с ним конфликты? Когда виделись с ним в последний раз?
   Кравченко раскатисто и жизнерадостно, совсем не к месту, расхохотался, откинувшись на спинку кресла и хлопнул себя ладонью по колену:
   - Ну, Вы, Матвей Николаевич, точно заподозрили меня в убийстве!
   - Пока нет, - хмуро ответил Матвей. - Я допрошу Вас в качестве свидетеля, выясню интересующие меня вопросы.
   - Допросите? - недоверчиво произнёс Кравченко и добавил, поднимаясь с кресла, - ну уж нет. Кофейку я с Вами, Матвей Николаевич, отопью, пожалуй. Но беседовать с Вами о каких-то трупах... Нет уж, увольте.
   - Но ведь Вы знали Захарова?
   - Ну что значит знал? - Кравченко стал вышагивать по своему кабинету. - Кто в таком маленьком городке хоть что-то не слышал о другом? За свою жизнь нет - нет, да и соприкоснёшься с чьей-то судьбой. Тем более что я всегда занимал руководящие и значимые для города должности.
   Кравченко улыбнулся.
   - Даже вот возьмем Вас - без году неделя, как Вы у нас следователь, а я про Вас могу многое рассказать.
   - Вот и давайте поговорим о Захарове, - предложил Матвей.
   - Да что о нём говорить, - нехотя начал Кравченко, продолжая расхаживать по кабинету. - Да, я его знал с детства. Вместе учились в ФЗУ, начинали работать в цехе художественного литья. Захаров в своё время был неплохим формовщиком. - Кравченко повернулся к Матвею. - Знаете, известная скульптура "Ведьма на помеле" - его работа. Много и других работ. - Кравченко искоса глянул на протянувшийся вдоль стены застеклённый стенд с множеством образцов художественного литья из чугуна и продолжил. - Но потом спился, забичевал. Превратился в ничтожество. Никаких отношений я с ним не поддерживал много лет. Когда услышал, что эти подонки - Воронцов и Пастухов, убили его, был удивлён, оказывается, он ещё был на этом свете. Честно говоря, для меня он давно уже умер.
   Поравнявшись со своим мэрским креслом, Кравченко уселся на своё привычное место и, положив ладони на стол, завершил свою речь долгим вздохом:
   - Вот такие дела.
   Встретив его нетерпеливый взгляд, Матвей произнёс:
   - Вот это мы сейчас и запишем, зафиксируем в протоколе.
   - Ни в коем случае, - улыбнулся мэр и протянул протестующе вперёд ладонь.
   ***
   Всё, что с ним случилось потом - было как обухом топора по голове. Матвей не мог понять, что происходит. Первым его желанием, когда за ним захлопнулась дверь камеры, было желание колотить руками и ногами по железной двери. Но блеск множества любопытных глаз, вперившихся в него из полумрака камеры сдержал приступ ярости. Не зная, что делать, он продолжал стоять у двери, вглядываясь в полумрак, оглушённый тяжёлым духом тесной камеры.
   Кто-то в камере не выдержал и рассмеялся.
   - Заходи, заходи, гостем будешь, - весело сказал ему сидевший у стены на нарах молодой парень. Потная кожа его обнажённого торса поблёскивала сквозь густой сигаретный дым, как при лунном свете. Спрятанная над входом тусклая лампочка едва-едва позволяла увидеть, что в камере, размером в два вагонных купе, как в среднеазиатской чайхане - от стены до стены, на две трети площади всей камеры, были устроены нары. Только перед входом в камеру была свободная площадка. На нарах уместилось человек восемь. Все они были обнажены по пояс. Кто-то был даже в одних трусах. Так невыносимо душно и жарко было в камере.
   - Приветствую всех, - спохватился Матвей и присел на освобождённый ему край нар, ослабляя узел галстука на шее. В камере снова раздался смех.
   - Да не тушуйся ты, мужик. Раздевайся до трусов. Жарко ведь, - послышался откуда-то совет.
   - Можешь и трусы снять, - хмыкнул кто-то в углу.
   Матвей не знал, что делать. Стоять ли, сидеть или ложиться. Он был совершенно выбит из обычной, нормальной системы координат и чувствовал себя как в каком-то зазеркалье.
   - Откуда тебя, мужик, загребли? Прямо из офиса? - поинтересовался сидевший рядом с ним в одних трусах парень с одутловатой физиономией и кривым носом.
   - Да, почти что, - потерянно подтвердил Матвей.
   - Ну, давай, давай, располагайся. Обживайся, - предложил кто-то из полумрака.
   Матвей не нашёл ничего лучшего, как вытянуться на нарах, подложив под голову свой кулак, вперив тревожный взгляд в мерцавшую над входом лампочку.
   - Ты что, украл чего? - не унимался одутловатый.
   - Да что-то вроде этого, - пробормотал Матвей.
   - Курить есть?
   Матвей достал из кармана пачку "ЛМ" и предложил всем желающим. Закурил и сам. "Знают ли они, что я следователь? - сверлило у него в мозгу. - Как скоро его выдернут отсюда? Оставят ли на ночь? Матвей вдруг понял, что вся его прежняя благополучная жизнь была сном, чем-то нереальным. И вот сейчас с его жизни сдёрнута какая-то завеса. Краем своего сознания он всегда понимал, что настоящая жизнь скрыта от него. Хотя, казалось, по роду своей деятельности он всегда касался самых тёмных её сторон.
   Лязг отворяемых дверей прервал его горькие размышления. В камеру втолкнули подростка. Паренёк лет шестнадцати затравленным волчонком таращил в полутьму свои глаза. Видимо ослеп после ярко освещённого коридора изолятора.
   "Тут, видимо, совсем беспредел, - подумал обеспокоено Матвей. - И подростка сюда же".
   - Что, мамку обокрал? - снова учинил допрос одутловатый.
   - Нет, - ухмыльнулся парнишка. - Убил.
   - Вот те на, - удивился одутловатый. - Что делается-то на белом свете!
   - Ну-ка, Бабан, допроси-ка мальчонку поподробнее, - велели одутловатому из полумрака.
   Бабан придвинулся к мальчишке поближе и обнял его, усаживая на нары.
   - Чаю хочешь? - поинтересовался он у него заботливо.
   - Да не отказался бы. В горле пересохло. Менты полдня продержали в стакане без еды и питья, - пожаловался мальчишка.
   - Звери. - Посочувствовал мальчишке Бабан. - Сейчас, мы организуем чаёк.
   Он достал откуда-то тряпку и разодрал её на полоски. Затем у нар, прямо на бетонном полу, разжёг из полученной лапши небольшой костерок.
   - Сейчас сварганим чифирчик, - приговаривал он, весело поглядывая на паренька. - Тебя как зовут-то?
   - Мишка.
   - Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и рублёв, - пропел пошлым голосом Бабан. Он обнял мальчишку за плечи и неслышно стал его расспрашивать.
   - Ну, чего там, Бабан! - вскоре нетерпеливо окликнули его.
   - Нормалёк. Миша-то у нас славно поработал. И мамку, и тятьку, обоих замочил.
   В камере раздался смех.
   - Родителей-то надо уважать, пацан, - как только стих смех, назидательно сказал кто-то.
   - Да козлы они, - обиженно объяснил Мишка.
   - Козлы, козлы. Все козлы, - согласно поддакнул Бабан. А затем, повернувшись к самому говорливому, произнёс: - Ну что, Колесо? Двигайся поближе. Бери кружку. Отдыхать будем. Миша тут заждался уже.
   С нар поднялся худой мужик лет сорока с обнажённым хлипким торсом. Его сутулая спина была и впрямь, как колесо. Он взял кружку и пристроился рядом с Бабаном.
   - А этот, Бухгалтер, - он кивнул в сторону Матвея, - тоже, наверное, хочет?
   - Хочет - хочет. Хочет, но молчит, - весело пропел Бабан. - Бухгалтер подождёт своей очереди. Он, поди, и кружку дома забыл.
   Попив чифир, Бабан деловито завесил тряпкой зарешёченную лампочку и в камере совсем стало темно.
   Матвей повернулся набок. Вот у него и кликуха уже есть. Это же надо - "Бухгалтер!" Ладно, что еще так. О том, чтобы заснуть, не было и речи. Он вспомнил, как в юности, когда ему частенько приходилось драться со сверстниками, к нему иногда приходила вдруг всепоглощающая решимость. Она полностью вытесняла страх и зажигала его так, что некоторые сверстники благоразумно предпочитали уклониться от схватки. А эта решимость, как ни странно, делала его удивительно хладнокровным, а движения в драке - чёткими и точными.
   На полу камеры у нар раздался сдавленный Мишкин крик, сменившийся какой-то вознёй и сопеньем. Матвей встал со своего места и, подойдя к двери камеры, стал с силой колотить ногой в дверь.
   - Вот сука! - крикнул кто-то.
   - Кто это?
   - Бухгалтер. Вмочи ему.
   В двери распахнулось окошечко.
   - Ну, кто здесь напрашивается? - раздался сонный, грубый голос постового.
   - Открой! Срочно надо, - попросил Матвей.
   - Чего тебе надо? - злобно спросил постовой, выругавшись. - Сейчас ты у меня получишь! - он загремел засовами, открывая тяжёлую дверь.
   - Надо поговорить, - коротко сказал ему Матвей, как только дверь приоткрылась.
   Постовой схватил мясистой пятернёй Матвея за галстук и буквально выдернул из камеры, тут же захлопнув дверь. Ткнув Матвея резиновой дубинкой в живот, он показал ему пальцем в сторону следственного кабинета. - Двигай.
   - Надо поговорить, - упреждая расправу, повторил Матвей, как только они оказались в следственном кабинете. Милиционер ему был незнаком. Видимо, из вновь принятых.
   - Ну, говори, - грозно предложил постовой, поигрывая дубинкой.
   - Ты можешь оказаться крайним. Я следователь, а меня закрыли в общую камеру.
   - А у меня в бумагах о том, что ты следователь, ничего не говорится, - равнодушно произнёс милиционер.
   - Такого не может быть. Прочитай постановление об аресте.
   Постовой поднял личное дело арестованного Бумажникова и, глянув в документы, сказал: - Здесь просто говорится, что такой-то такой, являясь должностным лицом, получил тогда-то и тогда от такого-то взятку. Без упоминания должности. Каких-то других документов о необходимости содержать тебя обособленно - нет.
   - Ты что? Ты, видимо, только начинаешь работать, и не знаешь тут всего. Случись что - а это обязательно произойдёт - тебя в первую очередь накажут. Не углядел, скажут. Спал. Ты подстрахуйся - убери меня из общей камеры.
   Милиционер широко зевнул:
   - Ладно. Сегодня у меня настроение хорошее. Поживи в камере у административно арестованных.
   - Мальчишку обязательно убери оттуда. Они его сейчас там придушат.
   - Ладно, ладно. Разберусь. Давай двигай.
   ***
   В новой камере Матвей прожил десять суток. Когда его вызвали к следователю, он вышел буквально распираемый гневом, с горящими глазами. Кулаки у него так и чесались. Костюм его превратился в вонючую, засаленную тряпку. Жёсткая рыжая щетина торчала на щеках разрозненными кустиками в разные стороны. Волосы на голове превратились в какую-то жидкую грязную поросль. Тело нестерпимо чесалось. Ни мыла, ни зубной щётки. Правая кисть перевязана несвежим носовым платком. После того, как прошли первые трое суток и его предполагаемое освобождение не состоялось, Матвей в порыве ярости с такой силой ударил кулаком в стену камеры, что разбил себе кисть. Сейчас рана на руке у него воспалилась, кисть покраснела и опухла.
   Когда постовой завёл его в следственный кабинет, там сидел в ожидании Матвея следователь. Предпенсионного возраста седоватый мужчина в очках сосредоточенно и вдумчиво раскладывал на столе бумаги.
   Гнев и ярость у Матвея сменились робкой надеждой, что сейчас всё прояснится и этот, судя по виду, неглупый человек разберётся в сложившейся ситуации.
   - Я следователь по особо важным делам областной прокуратуры Полютин Евгений Егорович, - представился он Матвею. - Присаживайтесь, - следователь кивнул на привинченный в углу кабинета табурет. - Вы, наверное, догадывайтесь о цели моего визита?
   - Догадываюсь, - с нарастающим волнением произнёс Матвей. Он, конечно, знал, что по истечении десяти суток ему должны были предъявить обвинение, либо изменить меру пресечения, отпустив его на свободу.
   - Я хочу предъявить Вам обвинение в получении взятки. Мера пресечения - заключение под стражу - Вам уже избрана.
   - А у Вас имеются доказательства для предъявления такого обвинения? - сдавленным голосом спросил Матвей. Он ещё надеялся, что следователь просто берёт его на испуг.
   - Уж, наверное, имеются, - сухо ответил следователь, слегка приподняв и опустив на столе стопку бумаг. - Это Вы здесь отдыхали, а нам пришлось изрядно поработать, разбирая Ваши художества.
   - Про какие такие художества Вы говорите? - Матвей начал кипятиться.
   - На имя мэра вашего городка поступило заявление небезызвестной Вам Шиховой, у которой Вы вымогали взятку, обещая уладить дело с Воронцовым. Вы научили её оговорить Пастухова. Не получив требуемую сумму, Вы направили дело в суд. Когда же она всё-таки принесла Вам одну тысячу американских долларов, вы сделали всё, чтобы дело вернулось обратно к Вам. Понятно, чтобы отработать полученный Вами гонорар. Заметьте, не было денежек - Вы топили Воронцова и Пастухова. Из кожи вон лезли. Деньги появились - Вы с такой же активностью толкаете состав в обратном направлении. Воистину - у кого деньги, тот и заказывает музыку.
   - Что за чушь! - Матвей не мог поверить, что следователь, о котором он слышал, как о серьёзном человеке, мог с такой убеждённостью нести эту околесицу.
   - Вот за эту чушь Вам и придётся не один год париться, - усмехнулся Полютин.
   - Ну а Вы? Чью музыку отрабатываете Вы? - зло поинтересовался Матвей.
   - Я не продажный в отличие от некоторых, - гордо заявил следователь. - И я приложу все усилия, чтобы вывести Вас на чистую воду.
   Матвей остро пожалел, что стул, на котором он сидел, привинчен к полу. Он медленно обвёл взглядом кабинет. Ничего такого, чем можно было бы врезать по башке этому тупому недоумку. Голо. Пусто. Разве что по очкам садануть кулаком этому идиоту. Не так хоть обидно будет срок отбывать.
   - Вы постановление-то прочитайте, прочитайте, - следователь протянул Матвею постановление о привлечении в качестве обвиняемого. - И не забудьте расписаться.
   - Вы что же, серьёзно хотите меня упечь в тюрьму? - спросил Матвей у Полютина.
   - Вы опозорили прокуратуру, бросили тень на других следователей и получите по заслугам.
   - Ну а то, что меня могут оговорить, вы не допускаете?
   - Я работаю следователем восемнадцать лет и научился отличать ложь от правды. И потом, очень, очень много нюансов имеется в пользу того, что вы человек случайный в нашей системе.
   - Да пошёл ты... - не выдержал Матвей, швырнув постановление в сторону следователя и вышел из кабинета.
   Всю вторую половину дня он провёл, в наказание за строптивость, в стакане - закрываемой на дверь нише в стене, где можно было находиться только стоя.
   Прошёл ещё месяц, прежде чем Шихова написала другое заявление - о том, что она оговорила Матвея. Помогли Ирина Токарева и помощник прокурора Дементьева.
   ***
   По освобождении из следственного изолятора Матвей на свою прежнюю должность назначен не был. Место было уже занято. Ему предложили поработать старшим следователем в прокуратуре Читинской области. Матвей отказался. Уж очень далеко новое место работы. Да и ничто не связывало его уже с тем краем. Поэтому, когда его соседка, Зинаида Ивановна, сообщила ему о том, что у них у музее есть вакансия по должности заместителя директора, он посчитал необходимым предложить свои услуги директору.
   К работе приступил сразу же. Однако, решая административные и хозяйственные вопросы музея, Матвей не мог забыть дело об убийстве Захарова. Как ни старался. Горечь незаслуженного наказания - отсидки в следственном изоляторе - усиливалась от сознания того, что виновник всего этого, Кравченко, как ни в чём не бывало, продолжает успешное строительство своей карьеры.
   Местная пресса захлёбывалась, превознося его успехи на развёртывающихся выборах в мэры.
   Матвей не мог спокойно допустить, чтобы убийца оставался на свободе. А то, что именно Кравченко совершил убийство Захарова - у него теперь сомнений не оставалось. Костюков видел автомашину "Победу" на месте происшествия. Такая машина в городе на ходу только одна - у Кравченко. На орудии преступления обнаружена ворсинка от шапки из морского животного - котика. Именно такая была у Кравченко - из морского котика. Известно, что Кравченко ранее имел довольно тесные контакты с Захаровым. Почему-то это обстоятельство Кравченко старается умалить, скрыть.
   Всего этого, конечно, маловато. Но если ещё учесть прыть Кравченко по устранению его, Матвея - арестовали, даже глазом не успел моргнуть - поневоле призадумаешься.
   Матвей отправился в прокуратуру. Маракунина уже не было. Он прокурорствовал в Зеленогорске. Новый прокурор, по сообщению Людмилы Александровны, был на совещании в администрации города. Следователь Шашкин, молодой парень, назначенный вместо Матвея, горячо приветствовал Матвея, выйдя к нему навстречу из-за своего заваленного бумагами стола.
   - Дело на Воронцова мы уже в суд направили, - сообщил он сочувственно Матвею.
   - Очень жаль, - огорчился Матвей.
   - Я знаю, у Вас есть другая версия, - сказал Шашкин. - Мы с прокурором долго ломали голову, как выйти из создавшегося положения. Решили, что лучше всё-таки дело направить в суд. Не будет висеть тёмное убийство. Возможно, Воронцов и Пастухов и не добивали Захарова, но тяжкое телесное повреждение они ему всё-таки причинили. Соответственно тяжести совершенного преступления прокурор в суде и попросит им наказание. Ну, а виноват ли в чём Кравченко - этого никогда не узнать. Каких-то объективных данных практически нет. Работать с ним в условиях следственного изолятора мы не имеем возможности. Так что, вот так всё обстоит, - вздыхая, развел руками Шашкин.
   Матвей отдал должное здравому рассуждению молодого следователя. "Видимо, судьба всё и ставит на свои места, - думал он, понуро уходя из прокуратуры. - Я накуролесил, а им приходится выкручиваться". Чувствовал себя Матвей прескверно.
   К Ирине он заходить не стал. Уж очень ему не хотелось предстать перед ней в роли побеждённого, раздавленного человека.
   ***
   Работы в музее у Матвея было немного. И он с интересом изучал историю выставленных экспонатов. Работа с архивом музея доставляла ему удовольствие. Матвей по своей природе был исследователем. В отличие от своей прежней работы, здесь над ним не висела необходимость завершить свой поиск в жёстко установленный срок. Он мог сколь угодно вести своё исследование в понравившемся ему направлении, не скованный многочисленными процессуальными ограничениями, какие имелись в уголовном процессе.
   При этом рамки этого следствия позволяли ему ставить более глобальные вопросы, нежели вопросы о том, кто кого зарезал "по пьянке".
   Роясь в подвале архива, рассматривая пожелтевшие снимки, Матвей постепенно остановился на одном вопросе. Все эти мастера, чьи творения выставлены здесь в музее, эти малограмотные бородачи дореволюционной эпохи - а в основном почему-то эта эпоха оказалась более плодотворной на появление в большом количестве шедевров художественного литья, несмотря на свой невысокий, казалось бы, уровень культуры, буквально горели в своём творчестве. Работа шла постоянно. И на заводе, и дома, уже во внеурочное время. И хотя тема, даваемая мастерам для воплощения в чугуне, была явно им чужда - различные греческие богини, бюсты полководцев и поэтов, вычурные беседки и шкатулки - отблеск искусства непостижимым образом изменял их грубоватые лица.
   Вглядываясь в разрозненные портреты, групповые снимки, Матвей не мог не обратить внимание на то, что у всех этих мастеров был если не гордый, то свободный взгляд творца, человека, оторвавшегося от служения суетным и низменным целям.
   Как-то, перебирая папки с историями каждого экспоната, Матвей увидел довольно старенькую папочку, посвящённую несостоявшейся скульптуре в честь императора Александра Первого. Скульптура по непонятным причинам оказалась не отлитой в своё время. Она очень сильно напоминала нынешний, высившийся на главной площади памятник с двуглавым орлом.
   Углубясь в изучение неожиданной находки, Матвей вдруг понял, какой важный документ он нашёл. Как гласило имевшееся в папке свидетельство, идея несостоявшегося памятника была трансформирована никем иным, как скульптором Захаровым в памятник, посвящённый зарождению искусства художественного литья на Урале.
   Памятник, как две капли воды похожий на творение Кравченко - "Петушок на палочке". В сознании Матвея стало проклёвываться что-то вроде озарения. Боясь поверить своей догадке, он встретился на следующий день с бывшей сожительницей Захарова Акуловой.
   Пожилая женщина, узнав о цели его визита охотно и неожиданно бойко стала сыпать на Матвея информацию. Да ещё какую!
   - Кравченко? Да, конечно. Он продолжал общаться с Захаровым до последнего времени. У них был очень острый конфликт. Из-за памятника на главной площади города.
   Заметив, какое впечатление производят её слова на Матвея, Акулова и сама разволновалась. Сидя за кухонным столом с добела истёртой клеёнчатой скатертью, она беспрестанно вертела головой в разные стороны, как бы ища и призывая свидетелей своим словам.
   - Он же, Кравченко-то, ведь украл у Захарова все бумажки по этому памятнику. Долго они лежали у Захарова. А как-то, года два тому назад, Кравченко и забрал их. Приехал на своей "Победе" и забрал. Павел сказывал, большие деньжищи ему Кравченко за памятник должен был. А отделался только тем, что бутылку водки выставил. Совсем совести нет у человека! Ишь! Властелин какой выискался! - Акулова решительно затянула двумя руками и так крепко завязанный платок под подбородком, как бы ставя сердито восклицательный знак после своего высказывания. - Паша говорил, что он это дело так не оставит и сдерет с Кравченко то, что ему положено. Гонорар, что-ли. Не одна, наверное, должна быть тыща рублей-то!
   - Ну и чем всё закончилось? - поинтересовался Матвей.
   - Чем, чем! - метнула Акулова взглядом молнию в собеседника. - Сами видите чем! Незадолго до своей смерти Захаров мне жаловался на Кравченко. Говорил, что если Кравченко с ним не рассчитается, то он сорвёт ему выборы в мэры. Ездил даже туда, к нему на работу. Но ни до чего не договорились. Собирался ещё с ним встретиться. Да вот, видишь, не успел, - Акулова тяжко вздохнула. И неожиданно заключила:
   - Так вот он и натравил, наверное, Воронцова и Пастухова на Захарова. Напоил их сначала хорошенько. И натравил. Чтобы отвязаться от Павла.
   Матвей записал весь свой разговор с Акуловой на диктофон - Ирина специально для этой цели позаимствовала хороший цифровой диктофон из криминалистического отдела. Запись он решил передать следователю.
   ***
   Систематизировав собранные доказательства, Матвей понял, что их недостаточно, чтобы убедить следователя возбудить уголовное дело и предъявить Кравченко обвинение в убийстве.
   Подумав несколько дней над сложившейся ситуацией, Матвей пришел к мысли, что не ему дано наказать Кравченко за Зло. Когда придет время, нет, точнее, когда кончится у Кравченко его время, ему ещё предъявится очень строгий счет.
   Придя к такому выводу, Матвей постарался забыть о Кравченко и о своей прошлой жизни. Сидя в полуподвальном помещении музея, он полностью погрузился в изучение архивов музея. Только здесь он почувствовал, что в его душе проснулся, наконец, дремавший ранее Исследователь. Матвей полностью был захвачен идеей написать книгу о мастерах художественного чугунного литья. Эти мастеровые люди, горевшие в своем творчестве и казалось, канувшие в Лету забвения, оживали в его душе. И он собирал из пожелтевших листов архивных документов все новые и новые сведения об их жизни, сбывшейся и несбывшейся мечте, их бедах и неудачах и надежде, что жили они не напрасно, не разменявшись на ничтожные, преходящие ценности, и сумели не убить в своей душе то горчичное зернышко, которое и должно было прорости в Человека.
   ***
   Вся комната у Матвея была заложена выписками из архивных материалов. На столе, единственном стуле, на подоконнике и полу лежали сгруппированные по темам бумаги. Большая часть материалов была посвящена конкретным людям - литейщикам, формовщикам, художникам, скульпторам и другим мастерам. Немало было сведений об истории края, других уральских заводов.
   И, тем не менее, материала было мало. Много фактов. Но нет главного. Эта тема Матвею была интересна только одним - что же двигало этими мастерами? Да, на поверхности, конечно же, лежал материальный мотив - им, как и во все времена, необходимо было кормить семью. Но если смотреть глубже, к этому делу прибились определенные люди, склонные именно к этой деятельности. Склонные, и любящие Красоту. "Вот! Пожалуй, надо идти именно в этом направлении". Матвей, окинув взглядом комнату, закурил и стал прохаживаться по сформировавшейся среди бумаг на полу, от его постоянного хождения взад-перед, тропинке.
   "Тяга к Красоте. И даже можно сказать - к Тайне". Сознание того, что он нащупал верное направление окрылило Матвея. "Надо погодить с бумагами. Спешка тут ни к чему. Надо продумать основную концепцию - Тайна. Что она значит? Вот о чем мне надо подумать". Матвей затушил сигарету. Немного подумал и подошел к тумбочке. Там еще оставалось полбутылки "Квинта". Он сделал несколько глотков прямо из горлышка. Через минуту закурил. "И что же? Это я сейчас буду пытаться разгадать, что за тайна лежит в основе жизни человека?" - усмехнулся он своим мыслям.
   - Нет, нет,- произнес он затем вслух: - Смешного тут мало. В том то и дело, что мы ленимся думать. Мы отдаемся деланию каких-то дел и делишек. Заполняем ими свою жизнь и забываем о самом главном. Забываем подумать о жизни вообще.
   Он снова стал ходить по комнате, время от времени прикладываясь к коньяку и закуривая сигарету. "И пожалуй, пожалуй, здесь главное даже не мысль, - Матвей прислушался к себе. - Здесь главное не мысль. В нас есть что-то другое кроме мысли. Есть другой инструмент познания Истины, который надо искать в таком понятии как Чувство. Ощущение? Интуиция? Сердце? Что-то такое, что, как пуповина, соединяет нас с Вечностью, с Богом?"
   Матвей допил коньяк и, почувствовав, что опьянел, лег спать.
   Проснулся он среди ночи и понял, что заснуть больше не сможет. Сигареты закончились. Открыв тумбочку, он достал небольшую коробку из-под конфет "Птичье молоко". Там у него хранились деньги, которые он накопил, чтобы помочь брату отремонтировать дом у себя в деревне. Немного подумав, он взял пятисотку и направился в ближайший торговый ларек за сигаретами. Запасшись куревом, а также двумя бутылками мэрского коньяка, которым торговали повсеместно и круглосуточно, он вернулся в квартиру.
   "Надо добить ситуацию", - подумал он, раскупорив бутылку коньяка. Он приложился к ней, сделав несколько глотков, закурил.
  
   Книга, которую он хотел написать, относилась, вообщем - то, к тому же ряду, что и его предшествующая, следственная деятельность. И та, и другая деятельность, преследуя разные цели, направлены, тем не менее, на одно - на выражение себя, своего "Я". Но он-то, Матвей это понял окончательно, стремится-то как раз уйти от своего "Я". Матвей задумался. "Уйти от своего "Я" к чему? К Вечности? Пожалуй. Уйти от этого глупого здравого смысла, преследующего мелкие, утилитарные цели, ради которых и рождаться - то не стоило и прикоснуться к Вечной Тайне".
   "Нам всегда не хватает сосредоточенности. Сосредоточенности на одной мысли, на одном чувстве. Мы просто боимся этой сосредоточенности. Она нас просто пугает". Он снова заходил по комнате.
   " А между тем, нам всегда как раз и не хватает самой малости. Не хватает чего-то, чтобы перешагнуть определенный рубеж, чтобы выскочить из этой круговерти, из этой дурной бесконечности". Сдвинув разложенные на столе в аккуратные стопки исписанные листы бумаги в одну кучу, он нашел лист бумаги, наименее исписанный и взяв ручку, задумался. Затем он еще выпил коньяк и понял, что сейчас что-то писать бессмысленно. Мысли в голове сменялись с пугающей быстротой и было бы глупо мешать им, зацепившись за одно какое-то слово.
   На утро он не пошел на работу в музей.
   За ночь он понял, в чем его, да и не только его беда. В трусости. В малодушии. И, наверное, в безверии. Да, человек утилитарен. За кусок хлеба он будет послушно, как пес, ходить на какую-то службу, смысл которой ему, по большому счету, не ясен. И тем самым преступно будет сохранять этот давно отживший свое, мир. А ведь мир потому и не меняется, что мы трусливо за него цепляемся. И прячем, как страусы в песок, свои головы в него. "И самое главное",- подумал он, - мы преступно не верим в себя, мы не верим в Бога, в конце концов".
   Он снова сходил в киоск. А затем еще и еще раз. Засыпал, просыпался. И снова ходил за спиртным и куревом. Что-то пытался писать. Но больше думал. Он ходил по комнате и думал. Пытался думать. Но, глядя на бутылку мэрского коньяка, он видел только мэра, довольно потирающего свои руки.
   Как это ни странно, но на его пути к Вечности стоял Кравченко.
   ***
   Поломав голову, он решил нанести визит к мэру. Матвей тщательно подготовился к встрече. Снял с имевшихся документов ксерокопии, подготовил к работе диктофон.
   Кравченко встретил его настороженно. По всему было видно - ему не терпелось выяснить, в чём цель визита Матвея.
   - Юрий Денисович, интересные бумаги попали мне в руки, - начал Матвей, выкладывая перед собой на столе папку из музея.
   - Ну и что это за бумаги? - настороженно поинтересовался Кравченко, нацелившись своим длинным носом на принесенную Матвеем папку.
   - Некрасиво получается. Вот эти бумаги, - Матвей кивнул на стол, - уличают Вас в плагиате.
   - Ну, давайте, давайте их сюда! - Кравченко протянул нетерпеливо вперед руку. - Прямо уж плагиат. О чём Вы говорите?
   Углубившись в чтение переданных Матвеем документов, Кравченко призадумался. Затем пристально посмотрел на Матвея.
   - Ну и что дальше? Вас-то что потянуло обратить на это внимание?
   - Я решил опубликовать в газете небольшую заметку, исторический экскурс по поводу городской достопримечательности - придуманного Захаровым памятника. Разработка Захарова оказалась Вами украдена. Как, впрочем, и многие другие его художественные открытия.
   Помолчав мгновение, Кравченко вздохнул.
   - Делать Вам, как я посмотрю, нечего, Матвей Николаевич. - Он отодвинул бумаги на край стола. - Я понимаю - Вы обижены на то, что я дал ход ложному заявлению Шиховой. Пострадали. Но ведь это и компенсировать можно.
   Кравченко снова помолчал и добавил:
   - Пора ставить точку в этой истории! - он выжидательно посмотрел на Матвея.
   - Сомневаюсь,- покачал отрицательно Матвей головой. - Вы ещё не понимаете, что имеющиеся в уголовном деле данные в совокупности с этими вскрывшимися обстоятельствами говорят о том, что это вы добили Захарова. Он Вас шантажировал накануне выборов, и Вы предполагали от него избавиться. Проанализируйте доказательства сами. - И Матвей выложил перед Кравченко вторую папку - с экспертизой по меху морского котика, с показаниями Акуловой и Костюкова.
   - И это ещё не всё, - Матвей был воодушевлён смятением Кравченко. - На месте преступления обнаружены отпечатки пальцев, которые не принадлежат ни Воронцову, ни Пастухову, ни другим фигурирующим в деле лицам. Отпечатки на орудии преступления. Я убеждён, стоит только идентифицировать их с Вашими пальчиками и вообще никаких неясностей по делу не остаётся.
   После долгой паузы Кравченко тяжко вздохнул, встал из-за стола, прошелся по кабинету, задумчиво потирая пальцами подбородок. Вернувшись к столу, сел.
   Затем произнёс тихо, но спокойно:
   - Вообще-то, Матвей Николаевич, я думал, что следователь Вы - никакой. Не видел я у Вас ни стремления в карьерном росте, ни желания проявить себя как-то в жизни города. Вот и прокурор ваш говорил - нет у Вас профессиональной ответственности.
   Затем он снова встал и подошел к стоявшему между окном и его рабочим столом бару.
   - Скажу прямо, - Кравченко открыл бар, достал бутылку французского коньяка и пару рюмок. - Я причислял Вас к таким людям, каким был наш покойный Захаров. Эти люди, едва родившись, уже считают себя жертвами. Кого, чего - не знают. Жертвы - и всё. Обстоятельств, происков коллег, соседей. Всё не по ним, всё их не устраивает. Ни правители, ни страна, ни сама возможность жить. И сами не знают, чего они хотят в этой жизни. Одним словом, люди без царя в голове.
   Выверенным движением он аккуратно наполнил рюмки.
   - Теперь я вижу, - он посмотрел на Матвея, - Вы не жертва, Вы не сдаетесь. Вы, все-таки стремитесь сделать свое дело. Двигаетесь, правда, в ошибочном направлении. Вот увидели во мне злодея какого-то. Да, действительно, приходил ко мне Захаров незадолго до своей смерти, шумел что-то по поводу памятника, над которым мы вместе работали. Не скрою, почему-то вздрогнул я, чего-то засуетился, стал успокаивать, увещевать Захарова. А он еще больше разошелся. Ушел, хлопнув дверью.
   Кравченко поставил рюмку с коньяком перед Матвеем, а свою тут же выпил.
   Через минуту продолжил.
   - Да, я был у него. Правильно говорит Костюков. Был вскоре после того, как Воронцов и Пастухов отметелили так жестоко Захарова. А приехал я для того, чтобы передать Захарову деньги за этот несчастный памятник. Всё-таки, с долей его труда он был сооружён. Что тут говорить.
   Захаров встретил меня крайне агрессивно. Схватил со стола нож и стал им размахивать перед моим носом. Я подозреваю, что у него началась белая горячка. Взгляд у него был какой-то безумный. Запился совсем. Да тут ещё это избиение. Я думаю, что в тот момент он любого бы так встретил. Мне как-то удалось удачно оттолкнуть его от себя. А в следующий момент, когда он снова на меня набросился, я, понимая, что тут уже не до шуток, схватил стоявшую в углу, как мне сначала показалось, кочергу. В действительности это была бракованная отливка фрагмента нашего памятника - самодержавный скипетр. Зачем ему дома нужен был этот скипетр - не пойму. Уж точно, наверное, в качестве кочерги использовал.
   Я нанёс им удар куда пришлось. Попал Захарову прямо в голову. Как видите - очень удачно. Захаров вскоре - да сразу же - умер. Я поначалу ещё надеялся, что он опомнится, придёт в себя. Но когда увидел, что он начал холодеть, да ещё когда рукой потрогал его голову - понял, что ему конец. Я перетащил его с пола на кровать - волоком. Затем быстро ушёл. Я посчитал, что защищал свою жизнь, оборонялся. Сообщать об этом вам накануне своих выборов - значит, себя наказывать. Без всяких поправок на смягчающие обстоятельства. Кому они нужны накануне выборов! Это означало конец карьере. При этом Воронцов и Пастухов не получили бы больше того, что они заслужили. Костанецкий у нас судья гуманный.
   Помолчав, Кравченко заключил:
   - Вот и вся история, Матвей Николаевич, - он улыбнулся. - И о ней уже всем, кому надо, известно. Вот только Вы до сегодняшнего дня полной картины не знали. Теперь знаете.
   Кравченко еще больше повеселел и снова налил себе коньяк. Покосившись на нетронутую Матвеем рюмку, одним глотком выпил свою.
   - Помешать мне одержать победу на выборах Вы, Матвей Николаевич, не сможете. В нашей единственной городской газете свои открытия напечатать Вам не удастся. Газета ведь орган мэрии. Дело в отношении меня в любом случае будет прекращено в связи с тем, что я действовал в порядке самообороны. Мэром я останусь - выбирать больше некого. Людей только зря можете взбудоражить этой ерундой. А им и так неспокойно живется. Так не лучше ли нам остаться друзьями. Забудьте всё! - Кравченко доброжелательно улыбнулся. Затем продолжил:
   - Я вам все это здесь говорил, потому что уверен - мы станем друзьями и соратниками. Работы в городе - непочатый край!
   - Нет, - отказался Матвей от сделанного предложения. Он собрал со стола все свои бумаги и, уложив их в спортивную сумку, сказал: - Я передам их в городскую прокуратуру.
   Всё так и получилось, как и предполагал Кравченко. Действия его были признаны следователем правомерными - он действовал в порядке самообороны. В связи с этим возбуждённое по настоянию Матвея уголовное дело в отношении Кравченко вскоре было прекращено. Воронцов и Пастухов были осуждены за причинение Захарову тяжких телесных повреждений.
   Единственно, что не удалось Кравченко, на что не хватило его власти, так это помешать Матвею закончить его труд по материалам местного краеведческого музея - книгу о мастерах литейщиках.
  
   (Аннотация):
  
   "Скипетр жертвы" - одно из произведений, входящих в цикл, под названием "Жертвы и их властелины".
   Создавая свое произведение, автор отклонился от классических канонов детектива. Используя тот же механизм раскручивания повествования - поиск в ходе расследования убийства, автор ведет героя не сколько к разгадке преступления, сколько к раскрытию своего подлинного лица.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   131
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"