Название: И снится небу снег (Я встретил ведьму-2).
Автор: Шолах.
Дальше будет многа вступительных букаф!
Благодарности:
1) И самое главное - Ману. Здоровьем клянусь, либст, если б не твой ментальный пинок - хрен бы дело сдвинулось. А после нашего краткого общения текст попер, как товарняк под горочку.
2) Annie Wolfsstern - за терпеливые и подробные ответы на шквал вопросов и помощь в сборе информации.
3) Кемеровской Сове - за то, что скинула мне 'Снег'
4) Незнакомой мне пока Черепахен - за то, что спела, и посадила мне в мозг эту наконец-то прорвавшую занозу. Ух!
5) И отдельное - Готушке Хакеру. За Поцелуй Лунного Света. Ибо это была еще одна заноза, и да, я Страшила Премудрый.
Предупреждение: Вероятнее всего, у людей, хорошо знающих/владеющих английским, от моего вольного перевода начнут кровоточить глаза. Прошу покорнейше меня извинить: мне очень было важно дать понять, что песня пелась на два голоса, а так - мой инглиш из вери бед. Из бед и огорчений.
Описание: два дня в снегу и две недели между.
- Привет!
- Привет! - В ее голосе я отчетливо слышу улыбку.
- Чем занимаешься?
(Насмешливая пауза)
- Я знаю, знаю, глупый вопрос, да, но... Слушай, я так хочу с тобой поговорить! Вот... о чем угодно!
- В следующий раз я расскажу тебе таблицу умножения. А в данный момент - я собираюсь пообедать. Или поужинать? В общем, потребить некоторое количество пищи.
Смеюсь.
- Уже решила, куда пойдешь?
- Больше тебе скажу - я уже в кафе. Думаю, что взять... - Судя по шороху, она прикрывает трубку ладонью, и говорит кому-то в сторону: 'Не помню, как называется это ваше блюдо... там пирог и макароны! Да, и еще сок яблочный, пожалуйста!'
(Пауза смешанных чувств - ?!??!!!!?!!!)
- Ты что, в Германии?!
- Я в Гамбурге, Счастливчик. Сижу в твоем любимом WattenbergAcht.
-Что?!! - Слава богу, другие дурные вопросы вроде 'Как?', 'Когда?' и 'Надолго ли?!' и еще десяток прочих мне удается удержать буквально на кончике языка. Да и не об этом я хотел ее спросить, и поэтому голос ее смеется в нагревшейся под моей ладонью телефонной трубке:
- Я не знаю, как долго они будут печь этот макаронный пирог, но если геолокация мне не врет, то от твоего дома до кафе минут 15 небыстрым шагом. У тебя есть все шансы разделить со мной десерт.
'Счастливчик', думаю я, лихорадочно одеваясь. Созвучное с моей фамилией английское слово 'Happy', повод для ее бесконечных беззлобных острот, которым она дает волю, лишь оставаясь наедине со мной. Повод для насмешливого прищура глаз, колкого блеска очков, и прикрытых по детской привычке ладонью губ. В детстве, когда ее молочные зубки начали выпадать, старший брат то и дело ее дразнил, и в минуты горячечных приливов любви к ней я иногда думаю, каких бы подзатыльников я надавал бы ее братцу, будь я тогда рядом...
Разница в возрасте между нами, - думаю я отстраненно, выскакивая на улицу и прикидывая расстояние и время, за которое я успею добежать до кафе, напрочь забыв про машину, - велика она или не очень? Официально - лет 15-20, фактически же... После встречи с нею друзья и коллеги - все как один начали твердить, что я помолодел. Зеркало подтверждало их слова. Что же касается ее, той, насмешливой и очкастой, ради которой я, как заполошный, мчусь вверх по Хаймфильд Штрассе - не знаю. Не спрашивал. Неинтересно. Да и выглядит она всегда по-разному, и, каждый раз встречаясь с ней, мне кажется, что это другая женщина. Но суть ее остается неизменной.
Моя сказка.
Мое чудо.
Моя ведьма.
Моя Шелль...
В январе температура в Гамбурге днем редко опускается до минуса, и, как правило, выпавший ночью снег к полудню превращается в неприятную кашу изо льда и воды, которую я интенсивно месил сейчас ботинками, не обращая внимания на возмущение редких прохожих. И вот уже передо мной оранжевый флажок Ваттенберг-Ахт, я врываюсь в кафе и предпринимаю юбилейную попытку найти ее глазами - сотую, кажется, или сто первую, знаю ведь, что все равно не...
- Хэйй-йо!
Пепельноволосая девушка в черной водолазке машет мне рукой. Чуть меньше секунды на внимательный, сканирующий взгляд и - счастье накрывает меня горячей волной, отзываясь дрожью в коленях: я плюхаюсь на стул рядом с ней, ее щека прижимается к моей куртке, а я могу уткнуться носом ей в волосы, вдохнуть глубоко ее запах: молочный, медовый, бог знает какой еще, да и какая вообще разница, если ее горячие губы приоткрываются мне навстречу, и мы целуемся - неприлично долгим и безудержно сладким для этого шумного кафе поцелуем...
- Как это тебя угораздило? - Спрашиваю я, когда голова перестает кружиться, и сердце немного успокаивается. - И... почему именно сейчас? Случилось что-нибудь?
- Зимние каникулы у меня случились, только и всего, - спокойно отвечает она, деликатно отхлебнув сок из высокого стакана, - а еще, буквально перед новым годом, некто стенал мне в Скайп о том, как ему тут плохо, скучно - ключевое слово! - и всяко ино страдательно.
- Когда это я стенал?!
- Ну не стенал, - уточняет безмятежно, - но ведь вполне мог бы, верно?
Верно. Мог бы. Только вот никогда я не решусь сказать ей, как сильно по ней скучаю, как невыносимо не находить ее там, где хотелось бы, и узнавать ее - а потом обознаваться! - в каждой третьей встречной девушке.
Я никогда ей этого не скажу. Слишком боюсь ей надоесть. Слишком недолги, редки и неожиданны ее визиты, но каждый раз - вовремя, и каждый раз - не больше и не меньше, чем это действительно необходимо.
Вопрос 'Надолго ли?' я все-таки задаю, и она утвердительно кивает головой - две недели. Новогодние праздники только отгремели, зимний Гамбург сер и скушен, но, когда она рядом, цвета проступают вокруг, как на сбрызнутой водой раскраске. Мир делается ярче, звонче... целее? Не знаю, не важно. Две недели - она здесь.
- Нормально долетела? - Мне все время хочется ее трогать. Трогать ее волосы, брать за руку, обнимать за плечи, стаскивать с нее эти дурацкие ненужные очки, а в идеале - прижать к себе, и не отпускать все время, что она собирается здесь пробыть. Но она почему-то улыбается скованно, обнимает меня - одной рукой, вторую прячет под длинной скатертью, а когда я пытаюсь обнять ее снова - деликатно упирает кулачок мне в грудь.
Досада и легкая обида царапают изнутри наждаком. Стараюсь не подавать вида, тем более в глазах ее замечаю весело скачущих бесенят: затевает, как пить дать - что-то затевает!
- Ты ведь первый раз в Гамбурге?
Кивает.
- Какие-то определенные планы есть у тебя?
Пожимает плечами.
- Болтаться по городу. Болтаться по твоему дому. Мешать тебе заниматься всякими важными делами.
- Прекрасный план, - улыбаюсь я, - мне уже сто лет, или даже больше никто не мешал заниматься важными делами... эй, что ты делаешь?
Удивление мое небеспричинно: воровато оглядываясь по сторонам, Шелль кромсает пирог вилкой на мелкие кусочки и отправляет эти кусочки куда-то в сторону ее правой руки, скрытой скатертью.
- Эээээммм... - неопределенно мычит моя ведьмочка, старательно, но не слишком смущенно отводя глаза. - Я не знала, как тебе сказать, что буду... ну... немножко не одна!
Округляю глаза и решительно откидываю скатерть под панический шепот 'Осторожнее!!! Вдруг увидят!'.
Из полукольца ее руки на меня таращится маленькая ушастая мордочка, выражающая явное неодобрение. Это что такое?!
- Это не что, а кто, - смущенно бурчит Шелль, натягивая скатерть обратно, - это Бантик. Вполне себе моя подруга.
- А кого-нибудь более антропоморфного ты не могла с собой привезти? Симпатичную подружку, например.
На секунду она теряет дар речи.
- Счастливчик, а ты не охр... оборз... ты с ума сошел?! Я тебе в следующий раз губкозакаточную машинку привезу!
- Ну, это же не я притащил с собой в гости кошку!
- А что такого-то? А то ты кошек не видел!
Из-под скатерти появляется крошечная лапка и утаскивает из тарелки Шелль еще один кусочек пирога.
- Да она же котенок еще! Зачем ты ее притащила?
- Потому что могла! - Огрызается Шелль (а из тарелки меж тем пропадает под скатерть еще кусочек). - И вовсе она не котенок! Ей четыре года!
- И давно она у тебя?
- А какая тебе разница?
Длинно вздыхаю. Шелль сердито насупливается и демонстративно отворачивается к окну. Снова приподнимаю скатерть, осторожно протягиваю к ушастой мордочке руку. Крохотная лапка в белых носочках цепляет коготками мой палец, клычки слегка прикусывают, и шершавый язычок тут же вылизывает место укуса. Удовлетворенное взмуркивание я скорее угадываю, чем слышу.
Снова вздыхаю.
- Надо купить лоток ей и антигистамин мне. Иначе к вечеру пятнами покроюсь.
- Не надо, - мрачно отвечает Шелль, допивая сок, - аллергии у тебя не будет, это я гарантирую. А лоток ей не нужен. Она прекрасно ходит в унитаз, еще и смывает за собой.
- А кофе не готовит?
- Нет, но могу попробовать научить!
Мы смотрим друг на друга и смеемся - тает возникший было между нами холод. Шелль кидает на стол несколько купюр и застегивает куртку - чуть выше середины. Я вижу, как из-под нее торчит крохотный дергающийся носик, ведьмочка же моя тем временем подхватывает свой чемодан и устремляется к выходу.
- Ну что? - Оглянувшись через плечо, уточняет она. - Не выгонишь нас?
Я перехватываю ее чемодан. Мы выходим на улицу, холодный и влажный воздух сладко охлаждает мое пылающее лицо. Смотрю на Шелль - она ждет ответа, чуть заметно улыбаясь. Обнимаю ее свободной рукой и решительно объявляю:
- Размечталась!...
Хаймфильд Штрассе - улица низких домов, как общих, так и частных. Тихая, немноголюдная, спокойная, летом - очень зеленая. Сейчас - теплая европейская зима, на улице ощутимый плюс, и мы храбро шлепаем прямо по лужам. Рокот колесиков чемодана периодически сменяется звонкими всплесками, но ни я, ни Шелль не обращаем на это никого внимания. Она знай себе топает, не глядя под ноги, крутя головой по сторонам и улыбаясь прохожим. Кошка ее вылезла из-под куртки и уселась ей на плечо, оглядываясь вокруг с царственным интересом - неожиданно кудрявая, но с короткой шерстью, цвета шоколадной стружки с черным перцем, с белым брюшком и аккуратными белыми носочками на всех четырех лапах. Я исподволь разглядываю их обеих, и помалкиваю, стараясь не мешать Шелль знакомиться с улицей, на которой живу.
Привычку своей девушки прикасаться ко всему, что она видит, я засек уже давно, и каждый раз мне забавно наблюдать за ней в новом месте, в новой обстановке. В магазинах, посещаемых ею впервые, она обычно закладывает руки за спину, и разглядывает товар, едва не утыкаясь в полки носом, но руки ее все равно невольно тянутся к понравившемуся предмету, тянутся и отдергиваются - словно обжегшись, тянутся и отдергиваются - словно обозначают предмет в пространстве... Она смущенно объясняла эту свою привычку неуклюжестью - дескать, боится что-нибудь задеть или уронить. Но здесь и сейчас - улица под мелким дождем, и ничто не мешает Шелль бережно касаться выщербленных кирпичей заборов, холодных прутьев оград частных домов, легонько хлопать ладонью по фонарным столбам и собирать в ладонь воду с веток деревьев. Отдается она этому занятию самозабвенно и прерывается весьма неохотно.
Сворачиваем на Герлахштрассе.
- Твой? - Шелль с интересом разглядывает дом, обнесенный низкой живой изгородью. - Надо же, интересный какой...
- Обычный, - пожимаю я плечами, распахивая перед ней калитку. Кошка ее срывается с плеча и уносится куда-то за дом, издавая звуки, отдаленно напоминающие тоненькое кряканье.
- Не потеряется она?
Шелль качает головой. Отпираю дверь, пропускаю ее вперед. Она вопросительно оборачивается, я киваю - осматривайся! Куртка летит на пол, ботинки со стуком сброшены, и она замирает на пороге гостиной, и я отчетливо понимаю распирающие ее чувства: хочется и потрогать все, и осмотреть все побыстрее! Я вешаю ее куртку, ставлю ботинки и тащу чемодан на второй этаж: эту комнату я обставлял в надежде, что она когда-нибудь все-таки выберется ко мне в гости. Она не заставляет себя долго ждать и появляется на пороге, с любопытством осматриваясь. Замирает перед окном и долго разглядывает улицу.
А я больше не могу так. Мне нужно точно убедиться, что она здесь, сейчас и со мной. Поэтому молча подхожу к ней и сгребаю в охапку - и неожиданно оказывается, что она как-то очень ладно и уютно заключается в моих объятиях, и ее затылок с торчащими во все стороны жесткими, как проволока, волосами, помещается в моей ладони. Глаза ее так близко - так опасно близко, что я уже готов утонуть в них без всплеска и без памяти, и очки ее так удачно куда-то подевались, а я так и не успел спросить ее, зачем вообще они ей нужны! И вся она словно растекается по мне, обволакивает целиком, но мне уже мало, так мало этого, ибо я хочу получить ее всю вот прямо сейчас, и какое счастье, что я не стал покупать ей двухэтажную кровать!..
- А ты дверь-то закрыл?
- Не помню... мог и не закрыть... а что?
- Ну воооооот... заходите, грабьте, выносите последний абажур...
- Может, сходишь и закроешь?
- А тебе для здешних воришек абажура жалко?
- Что за ерунду ты несешь?!
- Понятия не имею. Мне так... мне так хорошо, что хочется говорить какие-нибудь глупости, чтобы немножко разбавить эту идиллию...
Кажется, она права. Ибо голова ее, по всем канонам пошло-романтического жанра, покоится на моем плече, а пальцы вычерчивают на моей груди замысловатые вензеля. Я же в этом спектакле - утомленный герой-любовник, расслабленно курю, пуская струйки дыма в потолок. Хорошо хоть уголкообразного одеяла нет у нас, и валяемся мы нагишом поверх сбитого почти на пол пледа.
Шелль упирает кулачок мне в грудь, кладет на него подбородок и внимательно заглядывает мне в лицо. Гашу окурок в пепельнице, подтягиваю ее повыше: не пепельницу, разумеется - девушку. Он блаженно распластывается по мне, и удовлетворенно мычит.
- Это что сейчас было? - Легонько дергаю ее за прядь волос.
- Это было удовлетворенное 'Ыыыыыыыыы', - объясняет она, умащиваясь на мне поудобнее.
- Разбавляешь пафос?
- Угум...
Я сдержанно вздыхаю и жалобно прошу:
- А давай ты его лучше водичкой разбавишь? Пить хочется ужасно...
Она недовольно встает, каким-то невероятным рывком выдергивает из-под меня простыню, изящно в нее драпируется и уходит вниз, с величественной скорбью припечатав напоследок:
- Ты зануда, Счастливчик! Нет в тебе мук душевных и горенья творческого!
- Нету! - Cоглашаюсь я и с сожалением понимаю, что вставать и разыскивать джинсы все-таки придется. Ну и ладно, впереди еще вся ночь и две недели - почти вечность! - Во мне в данный момент только невероятная засуха...
- Так вон под дождь выйди, - ехидно предлагает моя ведьмочка уже из кухни, - и пей себе вволю. Кстати, что это у вас за зима такая - ни снежинки нигде? Безобразие.
Пожимаю плечами и ныряю в холодильник: жажда утолена, но желудок ненавязчиво напомнил, что ел я в последний раз кажется... кажется...
- Это что?! Мясо?! Дай!!
Шелль набрасывается на холодные жареные стейки, урча, как голодная кошка. Кстати, ее питомица появляется неизвестно откуда, вспрыгивает на стол и издает требовательное и громогласное 'НЯНЬ!!', от которого я едва не давлюсь куском мяса. Покуда я прокашливаюсь, Шелль торопливо режет часть своей порции на мелкие кусочки, сгребает в мисочку и придвигает кошке.
Некоторое время на кухне слышится только деликатное чавканье.
- И все-таки зима у вас неправильная зима, - снова констатирует Шелль, почесывая за ухом свою объевшуюся и зрительно увеличившуюся в пузике кошку. Обе они с некоторым сожалением провожают взглядами остатки стейков, которые я убираю в холодильник: и еще бы ели, да больше некуда.
- Это климат. - Отвечаю я, задумчиво встряхивая банку с кофе: хватит на две чашки или нет? - Это просто такой климат, и ничего ты с ним не поделаешь...
Она загадочно щурит глаза:
- Я бы не была столь категорично настроена...
- Опять что-то затеваешь? - И распахнутые ее в благородном негодовании глазищи ничуть меня не убеждают - слишком хорошо я ее знаю.
- Да, а что в том снеге-то хорошего? Зона у нас, в конце концов, не аграрная, за урожай не волнуемся, а так - насыплет по колено, и разгребай потом: не въехать, не выехать, а если еще и радикулит скрючит с лопатой в руках... - Я осекаюсь, ибо ощущаю за спиной МОЛЧАНИЕ. Очень плотное и выразительное молчание. Оборачиваюсь - Шелль и Бантик копии лица и морды друг друга. Очень неодобрительные копии.
- Эмммм... хм?
С грацией английской королевы моя ведьмочка встает со стула, и, едва ли не чеканя шаг, идет к лестнице. В дверях оборачивается, окидывает меня уничижительным взглядом и высокомерно объявляет, что я сапог и бурбон (я так и не понял, почему именно обувь и алкоголь), а про муки и горенье творческое она мне уже сказала, и теперь удаляется. Я вежливо изображаю лицом благоговейный трепет, но, признаться, приложил бы больше усилий, если бы на волочащейся за ней по полу простыне не ехала довольно жмурящаяся кошка.
- Ну и ладно! - Кричу я ей вслед. - Зато мне кофе больше достанется!
- Тиран и деспот! - Бескомпромиссно доносится сверху, дверь хлопает, а я с руганью чуть ли не скидываю с плиты турку: вроде бы только что засыпанный в кипяток кофе в одну секунду отрастил большую шапку пенки и ливанул через край.
- Вот зараза... - Ругаюсь негромко, и в тот же момент турка отрывается от деревянной ручки и звонко брякает на пол в миллиметре от моей ноги.
- Шелль!!!
Через несколько минут я подхожу было к лестнице, чтоб окликнуть свою ведьмочку и предложить ей примирительную чашку чая, но сверху доносится дребезг форточки и хлопанье крыльев. Усмехаюсь: полетела знакомиться с городом. Надо бы приготовить что-нибудь наутро: я точно знаю, что после таких полетов она всегда возвращается очень голодная. Сколько бы яств она ни могла сотворить прямо из воздуха, я все равно хочу приготовить что-нибудь для нее. Просто так. Потому что могу. И потому что люблю.
Слышу за спиной грустное 'Мя-кря-кря...'. Бантик сидит на верхней ступеньке, смотрит на меня печально и оглядывается на комнату хозяйки.
- Что, бросила? Не стала превращать в летающую кошку?
- Нянь!..
- Ладно, пойдем доедать стейки и думать, чем мы будем кормить нашу волшебницу утром.
Кошка кудрявым колобком скатывается по лестнице и бежит впереди меня на кухню.
Проснулись мы поздно. Шелль прилетела, как обычно, уже под утро, на приготовленный мною бефстроганов посмотрела, как на врага, и сразу после душа рухнула на кровать, заснув едва ли не в падении. Мне ничего не оставалось, кроме как утрамбовать сковороду в холодильник, и растянуться рядом с ней. Заснул быстро, сквозь сон чувствуя, как по голове неторопливо протопотала кошка.
Позднее утро встретило меня каким-то нереальным безмолвием. Тишину, которую я ощущал еще сквозь уютную дрему, можно было резать на куски, и в моменты сильных душевных волнений обкладываться ею, как ватой. Именно поэтому я не спешил ни вставать, ни курить. Лежал, слушая, как еле-еле слышно тикают часы Шелль где-то на столе да сопит и взмуркивает Бантик, свернувшаяся на хозяйкиной подушке. Других звуков в мире не было. Я лежал и вспоминал, как Шелль рассказывала мне, насколько приятно бывает просто лежать в такой тишине и смаковать ее, как горячее какао. Каков на вкус уют? Наверное, именно такой...
Ведьмочка моя завозилась рядом. Посопела. Вытянула руки, и, удостоверившись, что рядом именно я, с удовлетворенным вздохом вкатилась в мои объятия. Еще и рукой моей накрылась.
- Чего не спишь? - Пробубнила она приглушенно.
- От тишины проснулся, - честно признался я. Шелль подняла голову, и, сонно щурясь, уставилась в окно.
- Аааааа... ну да. Снег идет.
- Ах вот.. Стоп. Какой снег? В смысле снег?!
- Счастливчик, ну чего ты так напрягся? Снега не видел никогда?
Я подскочил в кровати и бросился к окну. Отдернул штору, едва не свернув карниз...
...Снег не шел.
Снег валил густыми тяжелыми хлопьями, и соседний дом было не разглядеть за мутной белой пеленой. Казалось, наверху кто-то распорол тюк с ватой, и теперь плотные ее комья в каком-то неспешном танце важно укладываются на землю - один к другому, укутывая мир холодной сонной периной.
- Как здорово... - Шелль поднырнула под мою руку и дернула створку форточки. В комнату ворвался холодный воздух, и тишина рассыпалась на сотню умиротворяющих звуков: скрип обуви по снегу где-то за углом, приглушенные расстоянием гудки чьей-то машины, да легкое 'Пх-хх!', с которым иная груда снега опадала с дерева.
- Умм! - Ведьмочка распахнула окно во всю ширь и с ногами вскочила на подоконник.
- Ты что делаешь?!
- Да ты посмотри только, какая красота! - И, выкрикнув это, спиной вперед она вылетела из окна - и ухнула вниз.
...У вас бывали моменты, когда время становится липким и тягучим, как клейстер, сердце превращается в ледяной тяжелый ком, а сам ты всем телом обращаешься в слух? Я искренне вам соболезную, если вам случилось такое познать. Ибо я замер, вцепившись сведенными судорогой пальцами в створку окна и ждал глухого удара о землю. Ждал. Ждал...
- Уииииии!!! - Будто подброшенная невидимым батутом, Шелль пронеслась мимо окна вверх и снова рухнула обратно. Что?!
- Аыыыыыы!!! - Новый прыжок, сопровождающийся изящным кувырком назад.
- Вууухууууу!! - Еще прыжок и двойное сальто.
Перестав понимать что либо вообще, я высунулся в окно едва ли не по пояс, пытаясь разглядеть, что происходит внизу. Снег залеплял лицо, но я все-таки увидел, что Шелль приземляется в огромный, невесть откуда взявшийся под окном сугроб, проваливаясь в него с головой, и резко вылетает оттуда, выброшенная неведомой силой. Где-то на шестом или восьмом прыжке, она, одарив меня задорным взглядом, и расставив руки в стороны, изящно спланировала прямо на крыльцо, откуда мне в лоб тут же прилетел увесистый снежок.
- Ненормальная! - Кое-как я захлопнул форточку, и, перескакивая через две ступеньки, ринулся вниз. Распахнул входную дверь: казалось, не чуя холода, ведьма моя счастливым щенком скакала босыми ногами по навалившим по щиколотку сугробам.
- Правда, здорово?! - Она обернулась и поскакала ко мне. - Люблю, когда снег выпадает там, где его долго не было.
- Немедленно иди сюда! - Рявкнул я, невесть как разглядев, что у нее уже зуб не попадает на зуб, а губы приятного голубоватого оттенка. Как ни странно, она послушно подошла ко мне, и я уже было приготовился отругать ее как следует, и тащить в горячий душ, и кутать в сто одеял, и выхаживать все две недели, если понадобится, но отвлекшись, упустил из виду некое смазанное движение...
...И через мгновение сидел по шейку в пушистом сугробе, с полным ртом снега!
Шелль мстительно хихикала, на всякий случай отскочив подальше.
- ...!!!!! - Картина с душем, одеялами, и прочими прелестями тяжелой простуды пронеслась перед моим внутренним взором уже с моим красочным участием, но... Снег не леденил кожу, а приятно ее холодил, и таял на ней - медленно-медленно. Ощущение это было ни на что не похоже, но оно было прекрасно.
Кое-как я выбрался из рыхлой, расползающейся под руками кучи, встал на ноги и запрокинул голову. Неба не было видно. Казалось, оно просто сыплется на нас мириадами ласково касающихся лица и щек прохладных пушинок.
Шелль неслышно подошла ко мне и молча обхватила руками за талию. Я обнял ее за плечи.
- Как ты это делаешь?
Она беззаботно сдула с носа снежную пушинку и лукаво мне улыбнулась. 'Какая тебе разница?' - Угадал я невысказанное, и так же молча с ней согласился. Ни-ка-кой.
Горестное 'Мяааааа!!' неожиданно раздалось с крыльца. Мы обернулись и дружно покатились со смеху: Бантик, решившая присоединиться к нашему променаду, провалилась в снег по самые ушки, и, стараясь добраться до нас, передвигалась неуклюжими прыжками - как неловкий пушистый кузнечик.
- Бантик! - Шелль со смехом подхватила свою питомицу на руки, и принялась отряхивать ее от налипшего снега. - Во как тебя угораздило-то!... Ну что, - обернулась она ко мне, - пойдем чай пить, что ли?
- Конечно, - кротко согласился я. Кажется, она успела о чем-то догадаться, но поздно, поздно: через секунду ведьмочка моя в обнимку со своей кошкой задыхалась от смеха, в попытках выбраться из того же сугроба, где недавно, простите, офигевал от происходящего я. Бантик в каком-то невероятно-акробатическом прыжке взвилась из сугроба вертикально вверх, и пробуксовав по воздуху несколько раз лапами, как в мультфильме, с возмущенным мявом унеслась в дом. От сотрясавшего ее хохота Шелль никак не могла выбраться из сугроба, а когда я протянул руку ей помочь - естественно, очутился рядом, сраженный ловкой подножкой. В результате воткнулся головой в сугроб, как мышкующая лиса.
Не знаю, что думали соседи и прохожие, видя скачущих за заснеженной изгородью по колено в снегу мужчину в трусах и футболке, и девушку в коротенькой пижаме. Мне, честно говоря, было глубоко на это наплевать. У меня была другая проблема: как попасть упругим снежком хохочущей и кривляющейся передо мной любимой ведьме хотя бы по спине, не словив при этом полновесным комом снега в лоб.
... Часа через полтора мы валялись на куче пледов перед ярко горящим камином. В эти полтора часа уложилась и битва снежками, и погоня за визжащей ведьмочкой вверх по лестнице в ванную, и баталия в душе, в ходе которой мы едва не выдернули его из стены, и бурное, горячее примирение там же, и распитие горячего липового чая с медом и малиновым вареньем, и поедание горы ароматных, золотистых и невесть откуда взявшихся оладьев. После оладьев мы оба решили, что лестницу на второй этаж нам не одолеть, а посему решено было самым восхитительно-разгильдяйским образом валяться на полу, слушая, как трещат в камине поленья. Голова моя покоилась на сгибе локтя Шелль, подушечками пальцев другой руки она едва ощутимо гладила мена по виску, а я тихо млел от этой какой-то очень интимной ласки, ощущая в себе сладкую опустошенность.
- Как себя чувствуешь? - Она подвинулась, прижимаясь теснее. Под ладонью моей оказалось гладкое прохладное колено, которое я немедленно прижал к себе покрепче: станется с нее сейчас куда-нибудь вскочить, а куда вскакивать, если все так замечательно!..
Оказалось, не все.
- Э-ээй! - Я ощутил легкий укус в плечо, и протестующее замычал, уже понимая, что ей пришла в голову очередная идея.
- Не спи! Сколько можно спать?
- Ну Шелль... Ну так хорошо лежим...
- ...уже полтора часа. Вставай, пошли гулять! Неужели тебе самому неинтересно посмотреть, что на улице происходит?
- Конец света там происходит, - ворчу я, уже понимая, что блаженному возлежанию пришел конец, - Содом, Гоморра, и прочий апокалипсис. А мы с тобой сейчас будем два всадника. А твоя кошка - третий. Осталось найти в компанию еще кого-то.
- Обойдемся и тремя, - хмыкает она, и, громко топая, взлетает по лестнице наверх, - зачем нам апокалипсис? Нам апокалипсис не нужен!
Безмолвно закатываю глаза и иду одеваться.
На улице действительно здорово. Снег переливался под светом фонарей всеми оттенками искристого блеска, деликатно скрипел под ногами и с легкими выдохами осыпался с машин, веток и кустов, по которым проводила ладонью Шелль. Обиженно мяукающую Бантик мы решили оставить дома, утешив парочкой оладьев, и теперь, рука об руку, неторопливо брели по наспех расчищенным дорожкам в сторону Терльвег. Снегопад почти закончился, редкие, мелкие снежинки медленно кружились тут и там, но уже было ясно, что госпожа Метелица взбила свою перину как следует, и, видимо, хорошенько устала. Прохожих попадалось чуть больше, чем обычно, все они тревожно качали головами, беспокойно оглядывались и шепотом обменивались последними новостями, и только детям все было нипочем: несмотря на поздний час, я разглядел несколько ребятишек, весело швырявшихся друг в друга снежками. Какой-то малыш с серьезной важностью уже спускал с высокого крыльца новенькие саночки.
Проходя мимо чьей-то машины, я краем уха уловил пару фраз из репортажа местной радиостанции, где говорилась, что подобный снегопад стал первым по такой необычайной силе за сто с лишним лет, и что за ночь на Гамбург просыпалась едва ли не суточная норма осадков: транспортные коллапсы, снегоуборочная техника едва справляется, но, на удивление, ни одной аварии - ни на дорогах, ни в жилых домах... Я покосился на Шелль. Она перехватила мой взгляд и укоризненно нахмурилась, вновь отвечая на невысказанное:
- Неужели ты думаешь, что я бы об этом не позаботилась?.. Ой! Это что там, пруд? Идем скорее!
Недлинная Терльштрассе нижним своим концом сбегала прямо в небольшой круглый водоем, у которого даже названия-то и не было: пруд и пруд, мелкий, невыразительный, не очень чистый. Тем не менее, в летнюю жару ребятня здесь плескалась, а по утрам обнаруживались старики с удочками на стойках, всем видом своим, казалось, отображавшие неторопливость и плавность течения здешней жизни.
Сейчас же пруд был покрыт неожиданно толстой коркой льда и аккуратно расчищен. Шелль подпрыгивала на месте от нетерпения:
- Покатаемся? Ну пожалуйста!
- А коньки?
- Вот! - И она уже протягивает мне пару отличных новеньких коньков.
- А переобуться?
- Вон! - Прямо у льда замечаю низенькую скамейку. Возражения кончились. Осталось только развести руками и смущенно признаться:
- Шелль, я не умею...
- Ойййй, нашел проблему! Давай, переобувайся и идем!
Последний раз на коньках я катался в далеком-предалеком детстве и воспоминания мои были совсем не радужные: коньки вспоминались по большей части задранными кверху, седалище - отшибленным, а смех приятелей - особенно в такие моменты обидным. Но, тем не менее, под чутким и уверенным руководством моей ведьмочки уже через несколько минут я довольно уверенно скользил от края до края прудика и через каких-то полчаса даже научился ловко разворачиваться. Шелль же порхала вокруг меня юрким стрижом, но умудрялась не давать мне ни упасть, ни запнуться.
- Эээээх, хотела бы я выступать на чемпионате по фигурному катанию! - Крикнула она, в очередной раз проносясь мимо. - Тройной тулуп, двойной тулуп, Плющенко закусывает локтями зависть, и, посыпая голову ледяной крошкой, уходит выращивать хризантемы...
- Вот это амбиции! - Восхищаюсь я, напряженно стараясь не завалиться набок: тело упорно не желало запоминать, как именно надо поворачивать. - Я бы до такого не додумался... А как же пластика, хореография?
- А что мне та хореография? - Хмыкает она и начинает кружиться на месте. - Ты мне музыку давай хорошую, чтоб под нее можно было катать без всякой хореографии!
- И какая же музыка тебе нужна? - Подъезжаю к лавочке. Шелль помогает мне присесть, и на секунду замирает на месте, задумавшись.
- Poets of the Fall, 'Moonlight Kissed'! - Выпаливает она, и делает ловкий пируэт. - Вот бы под нее бы... Вот так... и еще вот так....
Она начинает медленно скользить по льду. Лицо ее становится отрешенным, словно бы обращенным внутрь себя и озаряется каким-то теплым внутренним светом. А откуда-то с берега начинает звучать музыка...
I see shadow and light stroking the mist
And I hear voices take flight
And send out our wish
Оf peaceful dreams on a night
Moonlight kissed...
When! - Tendrils of smoke lash the street
And shamelessly court
Disguised honey sweet
To cater all sorts
And hushed tones all agree
And the world distorts
Wishing on a speck of dust
In this crazy ocean of fate
An echo of a memory
And maybe just a little too late...
Хаймфилд и этот маленький пруд лежат в ладонях безмолвного вечера, будто бы сказочный городок в детском снежном шаре, и центром его сейчас является парящая надо льдом сказочная снежная фея, словно прекрасная бабочка, живущая одним мгновением и этим завораживающим танцем. И - не знаю как! - я вдруг оказываюсь втянут в это волшебный, восхитительный, неправдоподобный танец, в котором воздуха не хватает - но и дышать не нужно, в котором ноги отрываются от земли - и воздух держит меня так же крепко, как и ее маленькие горячие ладони, и мы кружимся, кружимся в вихрящихся снежинках и обволакивающей нас мягким покрывалом музыке. А воздуха вдруг начинает не хватать все больше, и сердце колотится так бешено, и снова близко-близко я вижу ее глаза со зрачками, почти зарывающими всю радужку...
Fingers of blue on the snow
Reaching to touch
The warm light still aglow
Across the porch
We watch the scene die untold
Outside our window...
...И я не знаю, каким вдруг образом мы оказываемся на полу перед камином, и оказывается, что одежда уже сброшена, и я могу в полуобморочно-восторженом исступлении покрывать поцелуями каждый миллиметр ее кожи, ощущать под дрожащими ладонями ее изгибающееся в экстазе тело, ощущать впивающиеся в мои плечи пальцы, и этот умоляющий стон, похожий на крик раненой птицы - скорее, скорее! И я словно проваливаюсь в пропасть, чувствуя, как и моя кожа загорается от ее пыла, и вижу летящий вверх горячий снег, и пьянящая, раскаленная волна накрывает с головой, унося рассудок прочь, оставляя в ушах короткое эхо крика - чьего: ее или моего?...
For my words are the salt of lust
On that ivory skin
Difficult to hear at all through the everyday din
What is this if not some witchcraft?
Wrapped up widdershins
To lead us all astray
Hook in mouth on through
such webs of lies
Truth's a distant star
In our eyes moonlight kissed...
Через несколько минут - или часов? - мы лежим на полу перед почти погасшим камином, словно и впрямь выброшенные на берег огромной волной, сцепившись вялыми пальцами, бросаем друг на друга смущенно-счастливые взгляды, а в ушах постепенно утихает рокот: то ли прибоя, то ли нашего сердцебиения. Мне хочется сказать ей что-нибудь, что выразило бы все, происходящее внутри, и я придвигаюсь поближе к ней, и обнимаю, и утыкаюсь носом во влажные спутанные волосы, и даже губами пытаюсь шевельнуть, но могу только сипло выдохнуть: - Шелли...
Она поворачивается ко мне, и по сияющим ее глазам я понимаю, что больше я говорить ничего и не должен, и не должен был.
Некоторое время мы лежим, вслушиваясь в затихающий рокот прибоя, который нарушается настойчивым взмякиванием-вскрякиванием: заскучавшая Бантик топает по одеялу, и укладывается между нами, под рукой хозяйки переворачивается кверху брюшком, и начинает удовлетворенно мурчать, как маленький трансформатор.
- Где ты взяла-то ее? - Спрашиваю я первое, что приходит в голову.
- Да она сама мне на руки скакнула, - расслабленно отвечает Шелль, не переставая чесать свою питомицу, - иду, слышу кошачий ор все ближе и ближе. И вот неведомо от кого убегая, несется это вот чудо со всех лап и прыгает мне на руки. Так и пошли домой вместе.
- Чудеса... - Хмыкаю. Она лукаво косится на меня:
- И не говори...
Мне хочется сказать ей еще что-нибудь. Нет, пауза в нашем разговоре не тяжела, но мне хочется говорить с нею, рассказать, как здорово, что она здесь, какой умопомрачительно прекрасный был сегодня день, и как я счастлив, что тогда, почти год назад, я все-таки согласился на уговоры Вэнса и поехал с ними, иначе никогда бы не встретил ее.... Но вместо всего этого длинного нагромождения слов я неожиданно выпаливаю:
- Слушай... А давай запишем песню вместе?
- Что?! - От ее удивления Бантик вскакивает и возмущенно крякает.
- Серьезно! - Идея, еще секунду назад кажущаяся бредовой, неожиданно ярко начинает манить своей новизной. - У тебя же отличный голос, я слышал, как ты поешь! Помнишь, как вместе мы пели тогда, на берегу?..