Аннотация: Прошу просить за грамматические и пунктуационные ошибки. Я уже не помню, какой именно вариант сюда заливаю.
...Иногда я задумываюсь о том, сколько людей... сколько мужчин встречало ее в других мирах. И спешно отгоняю эту мысль прочь.
Не важно. Это все не важно.
Нет ничего более важного, чем дремлющая на моем плече черноволосая девушка, от которой пахнет кофе и ванилью. Нет ничего более пронзительного, чем маленькая ее ладонь, накрывающая, и сонно сжимающая мою руку. Нет музыки более приятной, чем еле слышное, сонное ее дыхание, щекочущее мне шею.
Нет в этом мире ничего более волшебного, чем она сама.
Туу-Тикки. Моя. Только моя. Никому тебя не отдам.
Я смутно помню период нашего знакомства. В то время я и себя-то ощущал весьма смутно. Смутно было все: дни, люди, время, погода, и я сам. Сколько это длилось, продолжалось, тянулось и распространялось - не могу сказать. Помню лишь усталые глаза Марка и его голос, доносящийся словно сквозь вату: "А не съездить ли тебе, дорогой, в отпуск?".
И я словно пришел в себя.
- Какой отпуск, Марк? Тут такое творится...
- Все "такое" почти закончилось, пока ты пребывал в своем анабиозе, - возразил мой друг, - да и что "такое" конкретно ты имеешь в виду? Твой сын проявляет себя наилучшим образом, в команду влился удачно. Развод? Ольга подписала все бумаги, ты теперь свободный человек. И кстати, - Марк наклонился ко мне и доверительным шепотом сообщил: - На твоем месте я бы не терялся. Если уж твоя... ммммм... проводит время с этим тренером по фитнесу...
- Художник, - скрипнул я зубами, - Вадим - художник, и ты прекрасно это знаешь.
- Да хоть погонщик оленей! - Рявкнул Марк, - Я к тому, чтоб ты не сидел сиднем в отеле, как ты обычно делал это последние полгода. Куда бы мы ни приехали!
- У меня со здоровьем проблемы были, ты же в курсе... - слабо отбивался я.
- То лапы ломит, то хвост отваливается, - закончил Марк. - В общем так. Как твой лучший друг, прописываю тебе две недели Берлина, прогулки по достопримечательностям, пиво и... новые впечатления.
Переупрямить Марка можно было, только заехав ему веслом по лбу. Именно поэтому холодным майским утром я топтался возле стойки регистрации аэропорта, уже в десятый, наверное, раз оглядываясь на почти налысо стриженую девушку, замотанную в ярко-красный шарф. Девушка шепотом и руганью пыталась приладить на место отскочившее колесико чемодана. Наконец, я не выдержал.
- Вам помочь?
Девушка подняла на меня блестящие глаза.
- Нет, благодарю, - отрезала она очень сухо, - я справлюсь сама.
Посыл был вполне однозначный, и все-таки что-то мешало мне отойти от нее.
- У меня есть карманные отвер...
Девушка подняла на меня взгляд, полный такой испепеляющей ярости, что я непроизвольно попятился, ощутив, как горячая волна коснулась моего лица. Кондиционер, что ли, включили, ошарашенно подумал. Утро было довольно прохладным, но что взгляд девушки мог обладать такой убийственной силой, мне и в голову не пришло. И все равно не могу отойти.
- Давайте я хотя бы подержу.
От следующего ее взгляда у меня едва не остановилось сердце. Я понял, что чувствовали древние храбрецы-греки, встретившись взглядом с Медузой Горгоной. Мне, во всяком случае, очень захотелось съежиться в комочек и накрыться чемоданом.
- У меня, - прошипела девушка, и я отчетливо увидел мелькнувший между зубов раздвоенный язык, - Все. Нормально. Я. Справлюсь. Сама. На каком языке мне это вам еще сказать?! Nie potrzebuję pomocy!!
Я закивал и попятился еще дальше, налетел на кого-то, от души стукнулся коленом о собственный чемодан, и едва не растянулся во весь рост, ойкнув и споткнувшись об него же. Надо же, меня узнали. Ох.
Тем временем схватка девушки с чемоданом продолжалась. Чемодан сопротивлялся, девушка шипела и ругалась, я страдал.
Прошло семь минут.
Мысленно перекрестившись, я сделал робкую пару шагов в ее сторону.
- Думаю, я все-таки смог бы... - сипло начал я. Не договорил.
Худенькая спина и затылок словно окаменели. Потом я не поверил своим глазам: она зубами вцепилась в правую руку и зажмурилась изо всех сил. Я обмер. Девушка же тем временем сфокусировала на мне взгляд, начала медленно подниматься и я как-то отстраненно и даже весело подумал: все. Допрыгался ты, приятель.
- Ну, какого черта вам от меня надо?!!! - Во весь голос закричала девушка, и из глаз ее хлынули, натурально хлынули, слезы. - Почему вы просто не можете оставить меня в покое?!! Что вы до меня докопались?!! Что вам надо?!! Что вам всем от меня надо?!
На этих словах голос ее предательски сорвался, а над нами с треском лопнула какая-то лампочка. Девушка резко дернулась, словно кто-то сзади рванул ее за шарф, метнула испуганный взгляд на лампочку, развернулась и побежала прочь, волоча за собой чемодан. У меня же резко потемнело в глазах, и я грузно осел на пол, хватая ртом воздух, и ощущая, как по вискам и шее течет пот.
Пришел в себя я только в туалете, плеская себе в лицо ледяную воду. И что это сейчас было?!
Я очень не любил не понимать. А сейчас, шагая на посадку, я от всей души не мог понять, какого черта я привязался к этой девчушке и не убрался восвояси после первого же посыла. Какого?! Ка-ко-го?!!
- Черт-те-что, - бормотал я, - протягивая свой билет стюардессе, - черт-те-что, - повторял я, почти бегом пересекая телетрап и протискиваясь в дверцу, - черт-те-что! - Чуть ли не в голос рявкнул я, обнаружив среди пассажиров и ярко-красный шарф, и почти налысо стриженую макушку. А так же темные круги под глазами, затравленный взгляд и прикушенную почти до крови губу. Сделав непроницаемое лицо, прохожу мимо. Слава богу, места у нас не рядом. Напротив. И между нами проход.
Я уселся на свое место, едва удержавшись, чтобы не изобразить эдакое презрительное "пфы". Потом опомнился. Что за детский сад, право слово. Кинул в ее сторону осторожный взгляд.
Она усаживала на иллюминатор какую-то фиолетовую игрушку. Причем делая это настолько вдумчиво и старательно, что я понял, что она и сама за мной наблюдает.
Раздражение мое тут же словно смыло волной. Я улыбнулся.
Девушка недоверчиво обернулась в мою сторону. Шмыгнула носом. Я заметил, что глаза ее все еще припухшие, а на щеках - дорожки от слез. Она стрельнула глазами по сторонам, и, уверившись, что моя улыбка предназначалась именно ей, неуверенно дернула уголком рта, и прошептала одними губами: "Извините".
Я кивнул и занялся ремнем безопасности.
Что любопытно, ни ко мне, ни к ней никто больше не подсел. Да и в самолете народу было немного. Видимо, сказывалась цена: рейс хоть и утренний, был не из дешевых. Все четыре часа я провел, то утыкаясь в книжку, то задремывая, откинувшись на сиденье. Девушка же, за которой я наблюдал украдкой, все время не отрывалась от иллюминатора, буквально распластавшись по нему. Я тогда еще подумал, что она, наверное, летит на самолете в первый раз... Странно. На вид ей было хорошо за двадцать, в этом возрасте полеты уже не то что приедаются, но становятся делом почти привычным... Задремала она на каких-то полчаса, да и то, была разбужена стюардом, разносившим обед.
В высадочной суматохе я потерял ее, и заметил только на выходе из аэропорта, на автобусной остановке. Девушка придирчиво изучала расписание, теплая куртка исчезла, уступив место черной футболке с короткими рукавами, однако шарф никуда не делся. Лохматая фиолетовая игрушка ютилась на ее плече, прижатая лямкой голубого рюкзака, чемодан, уже со всеми колесиками, понуро приютился возле босых ног хозяйки... Босых?!
Девушка перехватила мой ошарашенный взгляд.
- В каждый новый город надо вступать босиком, - как маленькому, объяснила мне она, - чтобы его услышать. Почувствовать, как он пульсирует под ногами. Ему же приятно...
Я недоверчиво хмыкнул, критически оглядывая заплеванную и замусоренную мостовую.
- Это не важно, - улыбнулась она, проследив мой взгляд, - это совершенно не важно.
В автобусе она широко и радостно улыбнулась водителю, смущенно пропихивая свой чемодан, уселась на сиденье и принялась вертеть головой по сторонам, улыбаясь каждому вновь вошедшему так, словно они были ее лучшими друзьями. Я заметил, что не ответивших на ее улыбку не было. Когда автобус тронулся, она жадно приникла к окну, словно пытаясь охватить взглядом все, что проплывало мимо: и дома, и деревья, и магазинчики, и развязки эстакады - все, все вбирала она в себя, лучась детским, ярким восторгом, от которого светилась и сама, и трогательно при этом шевелила губами, пытаясь прочитать рекламные вывески на остановках.
- А зовут-то тебя как? - С любопытством окликнул я ее, оторвав от очередной напряженной попытки прочесть вывеску соцрекламы на остановке.
- Шо...- она досадливо дернула головой, и сморщилась, будто надкусив неспелую хурму, - Туу-Тикки. Здесь меня зовут Туу-Тикки, - и солнечно улыбнулась.
И невозможно подумать, что какие-то четыре часа назад это же существо едва не убило меня взглядом за предложенную помощь.
Мы сошли возле одной и той же станции берлинской подземки. Вошли в один и тот же вагон. Легкие подозрения зародились во мне, когда мы вышли на одной станции, но, оглядев засыпанную песком и гравием дорожку, она хмыкнула и потащила свой чемодан вперед. Я едва удержался, чтоб не окликнуть ее. В самом деле, зачем? Какое мне до нее дело? В конце концов, у меня совершенно другие планы, и более длительное знакомство с неуравновешенными девушками в них не входит... Я лишь вздохнул, провожая взглядом ярко-красный шарф и подпрыгивающий на стыках тротуарных плит чемодан.
Девушка на ресепшен уже заканчивала оформлять мои документы, когда колокольчик над дверью звякнул.
- Как у вас здесь здорово... - произнес знакомый голос, - А это что за белой стеной вон там? Кладбище?
- Да, соседство не самое лучшее, но вы не волнуйтесь, - улыбнулась девушка, - это все суеверия!
- Однако для первого раза ты неплохо ориентируешься...
- Планшет с хорошим навигатором - великая вещь. Да и на память я не жалуюсь, почти все изучила перед приездом...
- Готово! - Девушка с респшен протянула нам документы. - Второй этаж, номер третий. А ваш - четвертый.
Предлагать ей дотащить чемодан я не стал - чутьем каким-то понял, что бесполезно. Однако замер рядом в нерешительности, пока она сражалась с замком своего номера.
- Ты ведь в первый раз в Берлине, так?
- Да, - она недоверчиво сощурила на меня глаза, - а что?
- Может...
- Нет, - она даже не дала мне договорить, - нет, спасибо. Я хочу побыть одна. Гулять одна. Ходить одна. Быть одна. Вы понимаете?
- Понимаю, - вздохнул я, и побрел в свой номер.
Я поскорее захлопнула дверь. Нет. Никаких знакомств. Никаких отношений. Ты сейчас не в том состоянии, девочка, чтобы приручаться к кому-то.
Привет.
Здесь меня зовут Туу-Тикки, и я только что из психлечебницы.
Я пью чудные цветные пилюльки, которые мне не помогают.
Я не собираюсь соблюдать предписания врача, потому что они мне не помогут.
И я не боюсь гулять босиком по городу, потому что я все еще ведьма.
Хотя бы и сорванная.
Хотя бы и нестабильная.
И левую мою руку уродуют жирные бело-розовые черви плохо заживших шрамов.
Я состригла свои воспоминания, когда угодила в клинику. И теперь, на первую колючую щетинку робко наращиваются новые. Из людей, действий и событий. И этого мужчины, рядом с которым в моей груди словно начинает вибрировать низким гулом толстая струна. Будто я - виолончель в его руках. А руки у него такие красивые...
Нет, нет, нет.
Берлин.
Как бы вам описать Берлин?
Само название этого города для меня как хруст свежевыпеченной корочки на зубах. Сидишь себе на набережной Шпрее, смотришь на проплывающие мимо экскурсионные пароходики, и запиваешь эту корочку молоком.
Или просто идешь. Никуда особенно не идешь - просто идешь. И вот до того тебе хорошо! У тебя над головой - небо, под ногами - теплая, пульсирующая мостовая, которую ты ласково трогаешь босыми ступнями, и вокруг тебя, незнакомый, абсолютно незнакомый, но такой приветливый, спокойный, яркий и милый город, и ты физически ощущаешь, как он рад тебе, и как ты рада ему. А торопиться совершенно некуда, и заблудиться совершенно нереально, потому что ты совершенно точно знаешь, что, покружив тебя по улочкам, показав тебе все самое интересное, таинственное, загадочное (точно так же, как однажды гуляя по Питеру босиком, я наткнулась на Улицу Лунных Кошек и на зайцесфинкса с человеческим лицом), он непременно выведет тебя к станции подземки или станции трамвая, с которой ты за рекордные сроки можешь добраться до своего отеля. А впереди - теплая, ласковая ночь, когда за спиной твоей распахнутся два огромных крыла, которые нужны тебе лишь для того, чтобы взлететь над городом... А там - ты растворишься в его воздухе, разлетишься на молекулы запахов, струящихся от нагретого за день асфальта, булыжной мостовой, черепичных крыш, дремлющих на клумбах цветов и сонно журчащих фонтанов. И снова, и как всегда, захочется заплакать от переполняющих тебя ощущений, прижать этот город теплой птахой к своей груди и унести его с собой в судорожно сжатых ладонях.
Я шла босиком по Берлину. Впереди был длинный день и длинная ночь.
Я шла, улыбаясь, подставляя лицо и руки горячим солнечным лучам. На плече моем дремал Шуршафчик. Мне было хорошо.
Оказавшись в номере, я первым делом начал судорожно зевать. Бессонная ночь, нервное утро и предшествующие им смутные дни все-таки хорошенько меня потрепали, поэтому я не стал насиловать организм, а приняв душ, просто повалился в кровать и вырубился моментально, чего со мной не случалось уже давно.
Спал я долго, и, можно сказать, с наслаждением. И проснулся в то дивное время, когда день медленно превращался в славный, теплый, ленивый вечер, в котором не надо никуда спешить, а которым можно лишь наслаждаться.
Неторопливостью. Тянущимся, как янтарная капля меда, временем. Минута за минутой.
И я отдался этому времени полностью. Позволил ему принять себя в свой ленивый круговорот. Не спеша, выйти из отеля. Не спеша поужинать в первой подвернувшейся кафешке. Не спеша брести по улицам, глядя, как медленно сгущаются сумерки, как зажигаются фонари, как гудом и звоном скользят мимо меня автомобили и трамваи. Мне хотелось вечно брести сквозь этот вечер, и я подумал, как все-таки был прав Марк, фактически вытолкав меня в этот отпуск. То, что он был мне так необходим, я понял только в этот длинный, тягучий, бесконечно сладкий момент, когда стоял на перекрестке Вихерштрассе и Шеренбергштрассе, глядя на двух оживленно беседующих фрау, явно наслаждающихся своим вечерним променадом. Они приветливо кивнули мне, я кивнул им и огляделся. Где-то здесь располагалось кафе Воланд, к которому я и направился.
Вход в кафе помещался в небольшой нише, и, подходя, я услышал доносящийся из этой ниши негромкий, но очень знакомый голос.
- Привет.
Туу-тикки сидела на ступенях ниши, о чем-то серьезно беседуя со своей лохматой фиолетовой игрушкой. Рядом с ней стояла бутылка пива, в пальцах дымилась сигарета.
- Привет, - казалось, она ничуть не удивилась моему появлению, - а знаете, кафе закрыто. На каникулы.
Я перевел взгляд на написанное мелом на доске объявление. Действительно, закрыто.
- Тогда что ты тут делаешь?
- Сижу, - она пожала плечами. - Просто сижу. Хорошо здесь. Уютно. Спокойно.
Я не мог с ней не согласиться и взглядом попросил разрешения присесть рядом. Шеренбергштрассе в этот вечер действительно была тиха, умиротворена, а крыльцо кафе как нельзя лучше подходило для неспешных посиделок с пивом и сигаретами. Я, хоть и не курил, никогда не возражал против запаха сигаретного дыма, тем более что Туу-Тикки курила какие-то весьма приятные папироски, пахнущие кофе и шоколадом.
Какое то время мы молчали. Десятки вопросов рвались с моего языка, да и она, судя по быстрым взглядам в мою сторону, что-то хотела мне сказать, но никак не могла найти нужных слов. Наконец, она сделала легкий вдох, и я внутренне напрягся.
- Только давайте не будем разговаривать! - Выпалила она, - Ладно? Мне... мне вообще не хочется говорить. Я согласна потерпеть ваше присутствие, только если вы не будете разговаривать.
Я медленно улыбнулся, чувствуя, как вечер принимает нас в свои объятия, обволакивает сладкой патокой, дышит на нас легким прохладным воздухом, запахом пыли, и сигаретным дымом. Я кивнул. Пересадил фиолетовую игрушку на свое колено. Зверек радостно выпучился на меня тремя синими глазами и голубым языком, приветливо взмахнул когтистыми лапками. Я принял из рук девушки бутылку пива и с наслаждением сделал глоток, чувствуя, как терпкая пряная горечь обволакивает горло и пощипывают язык пузырьки. Я вдохнул дым ее сигареты, вытянул ноги и прижался спиной к прохладной кирпичной стене.
Начал накрапывать мелкий дождь. Мы молчали. Нам было хорошо.
Разговорились мы только по дороге обратно в отель. Мы шли пешком, она по-прежнему шлепала босиком.
Я деликатно не стал расспрашивать ее ни о шрамах, уродующих руку, ни о том, что случилось в аэропорту.
Сердито, кратко и нехотя, она рассказала сама. Про клинику. Про таблетки. Про все остальное. Я, потрясенный, поспешил увести ее от этой темы, и она с радостью поддалась.
В этот вечер я много говорил, а она больше молчала, изредка переспрашивая.
В этот вечер мы больше молчали, чем говорили.
С нею было так потрясающе молчать. И я все чаще ловил себя на мысли: а каково это - взять ее за руку? Положить руку ей на плечо?
Когда мы добрались до отеля, она уже вовсю терла глаза и отчаянно зевала. Да я и сам чувствовал, что падаю с ног.
Мы распрощались у дверей своих номеров, пообещав пересечься за завтраком.
Я слышала, как захлопнулась дверь его номера. Сдернула с плеч рюкзак, уронила его на пол. Посадила Шуршафчика на стол. Зверек недовольно нахохлился. Да я и сама ощущала легкий дискомфорт. Обещала же себе.
Никогда.
Никого.
А и черт с ним! Почему нет-то, в конце концов!
Я - живая!
Я есть жизнь и желание!
Желание тепла, прикосновения, дыхания!
Да плевала я на все это!
Я вскочила босыми ногами на подоконник и распахнула окно.
Город ждал меня. Город нетерпеливо подмигивал мне огоньками фар, обволакивал светом фонарей, торопил звоном трамваев и подталкивал легкой вибрацией идущих подземлей вагонов метро. Город расстилался передо мной бескрайним морем. Негромко шумел. Дышал в лицо. И ждал.
Я зажмурилась от предвкушения и шагнула вперед...
А что было потом?
Две недели теплого Берлина, который ластился к нам, как сытый кот.
Когда мы пешком исходили его вдоль и поперек, наслаждаясь обществом друг друга.
Когда мы или прицельно шли к какой-либо достопримечательности, или просто брели наугад, отдыхая и задремывая прямо на траве в многочисленных парках, перекусывая сэндвичами в маленьких кафешках, прихлебывая пиво на набережных, возвращаясь в отель далеко заполночь, но неизменно встречаясь за завтраком. Мы не договаривались о встречах. Просто, спускаясь вниз, я обнаруживал ее за столиком, уплетающей за обе щеки очередной бутерброд.
Дивное было время. Время цветов и сказок.
Когда я ощущал, что ее присутствие меня совершенно не тяготит, а воспринимается так, словно она была здесь всю мою жизнь.
Когда рядом с ней я ощущал себя легким и невесомым, готовым упасть в это звонкое, знойное, бездонное синее небо и раствориться в нем.
Когда солнечный дождь обжигал нас своими каплями, и мы оба брели под ним босиком, ловя удивленные взгляды и не прекращая неспешной беседы. Когда Туу-Тикки вдруг остановилась, запрокинула голову, подставила каплям лицо и рассмеялась так, что я почувствовал, что счастье рвется из меня тугим воздушным шариком, и я вот-вот взорвусь, и я готов подхватить эту девушку на руки, зацеловать и пронести на руках через весь город. Через всю жизнь.
И вернувшись в номер, я смотрел на себя в зеркало, и удивлялся. Что происходит? И как происходит? И как оно вообще может происходить?
Я отмахивался от этих мыслей, как от назойливых мух. Но одна из мыслей становилась все настойчивее и зудела все ближе и ближе. Мысль о скором отъезде.
Я купалась в обществе этого мужчины, как в теплой воде прогретого до дна озера. Спокойствие. Именно то, что я ощущала, находясь рядом с ним. Умиротворение. Защищенность.
Он не пытался ни подкупать меня, ни заигрывать со мной. Он просто был.
Платил за мое кофе как само собой разумеющееся.
Рассказывал мне о городе.
Терпеливо ждал, пока я наплескаюсь в фонтанах или напрыгаюсь по лужам.
Он просто был рядом. И воспринимался как часть меня.
А по ночам у меня продолжался роман с городом. Я по-прежнему улетала каждую ночь, меряя босыми ногами раскаленные за день крыши, стоя на монументах Трептоф парка или свешивая ноги с Бранденбургских ворот. Засыпала в кронах парковых деревьев и на чужих балконах. И возвращалась в номер с чешуйками ржавчины на ногах и листьями в волосах. Город благодарил меня, окутывая легким утренним туманом и сбрызгивая росой. И, благодарная, я падала в постель, уже предвкушая, как через несколько часов встречу за завтраком другого мужчину, но, ничуть не ощущая себя изменницей.
А потом было лето
Мы прощались и знали
Мы с тобой одной крови
Мы небесных кровей
Твои драные джинсы
И монгольские скулы
Ты была моей тайной
Зазнобой моей...
Мы стояли на перроне и не могли отпустить друг друга взглядами. Обнимая друг друга сотнями невидимых рук, и я страшился первым отвести глаза, потому что тогда... всё? Всё?!
Туу-Тикки первой отвела взгляд, и принялась ковыряться в кармашке рюкзака, а я понимал, что нужно прощаться, но не мог совладать с голосом.
Она протянула мне сложенную вдвое бумажку.
- Тут мой телефон и адрес. Заходи, если что.
- И зайду, - голос вернулся ко мне, - наверное...
Хмыкнув, она покатила чемодан к входу в метро, а я стоял столбом, думая лишь об одном: я так и не взял ее за руку. Так и не взял.
Наверное, я стоял бы там еще долго, если бы не отыскавший меня Марк. Дежурно меня выругав ("Я тебе звоню-звоню! А ты трубку не берешь!"), он придирчиво оглядел меня, и, видимо, удовлетворившись результатом, потянул к выходу с вокзала, увлеченно о чем-то расспрашивая. Я отвечал невнятно и невпопад, но он, надеюсь, списал это на усталость от перелета...
Полетели дни. Май закончился, сменившись удушливым городским летом, оставившем на языке легкий привкус дыма. Осень опрокинула на город полную чашу дождя и ранние, хмурые сумерки. Ноябрь хлестнул метелью и гололедицей.
За все это время мысль о Туу-Тикки была словно маленькой свечой, островком спокойствия в вихре моих повседневных мыслей. Она не отдалялась, не забывалась. Она просто была. Просто, почти каждый вечер, укладываясь спать и гладя вспрыгнувшего на постель кота, я вспоминал. Коротко и неровно остриженный затылок. Прикушенную губу. Серьезные, внимательные, темные глаза.
Так продолжалось до тех пор, пока в один из дней меня едва ли не физически затошнило при мысли о том, что надо возвращаться домой. Дома хоть и ждал меня кот, но так же ждала и работа. Не отвеченные звонки и письма. Не просмотренные фото. Неотредактированные интервью. И я нащупал во внутреннем кармане пиджака бумажку с адресом, которую все это время носил с собой как талисман.
От долгого ношения бумажка уже почти рассыпалась на четыре части, да и света в машине было маловато, но я все-таки набрал номер слегка подрагивающими пальцами.
Гудок.
Второй.
Третий.
Боже, да за полгода она могла сто раз переехать, сменить номер и забыть обо мне напрочь!..
Четвертый.
Пятый.
Можно подумать, ей свет клином на мне сошелся!..
Шестой.
Седьмой.
Все. Пора вешать трубку. Она не ответит.
- Алло?...
И я чуть не умер от облегчения.
Она открыла дверь в небольшую, уставленную стеллажами с книгами, комнатку.
- Твоя будет. Обживайся.
Я кинул сумку на пол и огляделся. Горела небольшая лампа возле уютного, мягкого кресла, еще одна - возле компьютерного столика. Третья лампочка притулилась в изголовье кровати, и я, в трепетном предвкушении гурмана, подумал, как здорово будет сидеть в кресле с книжкой. Или валяться с книжкой на кровати. Перечитать все те книги, о которых она взахлеб рассказывала мне в Берлине, или привезти из дома свои.
Большой пушистый серый кот просочился в приоткрытую дверь, вспрыгнул на кровать, и суровым "Мяу?" вопросил, что я тут делаю. Я обескураживающе развел руками, и попытался погладить животное. Кот внимательно обнюхал мою руку, после чего милостиво позволил почесать себя за ухом.
Вернулась Туу-Тикки, неся с собой охапку каких-то игрушек.
- Это чтоб тебе не так скучно было, - возвестила она, усаживая возле ноута фиолетового зверька. - А это - чтоб спалось лучше, - и на книжную полку, приветливо скалясь, была усажена здоровенная кукла в полосатом красно-коричневом свитере и здоровенными когтями на правой руке.
Фредди.
Я от души поблагодарил хозяйку.
- Я так и подумала, что тебе понравится! - Чуть ли не захлопала она в ладоши. - У вас же возраст почти одинаковый, значит, вам будет, о чем поговорить!
Моя рука почти машинально дернулась отвесить ей дружеский подзатыльник, но девушка ловко увернулась и ускакала на кухню.
На кухне сытно пахло едой и уютом. Туу-Тикки помешивала доходящий суп, переворачивала жарящуюся картошку, заваривала чай с бергамотом, и молчала. В плеере негромко мурлыкала Милен Фармер, качались на люстре бумажные бабочки, серый кот пришел из комнаты, и, изучающе смерив меня неподвижным взглядом желтых глаз, вспрыгнул мне на колени и царственно улегся там в позе сфинкса. Я допил кофе, поставил кружку на стол, вытянул ноги на соседний табурет, прижался спиной к теплой стене, совершено парадоксально ощутив себя ДОМА. Именно там, где я должен был быть и хотел быть всегда.
Я не злоупотреблял ее гостеприимством.
Если я не мог приехать к ней, я звонил. Чтобы услышать ее голос. Чтобы понять, что есть на свете что-то еще кроме бесконечных гастролей, промозглых поездов, ругани с организаторами и расстройства по поводу украденных декораций. И я слышал, как меняется ее голос, когда она говорит со мной, и как меняется мой голос, когда я говорю с ней. Как вспыхивают ее глаза, и как улыбается она, открывая мне дверь.
Ее квартира была для меня чем-то вроде оазиса, куда можно добраться из последних сил и рухнуть в блаженном полуобморочном состоянии, зная, что ничего плохого с тобой больше не случится. Помню, где-то через полгода моих случайных наездов, я пришел к ней полумертвый от усталости. Просто закрыл входную дверь и фактически стек по ней, не имея сил ни поздороваться, ни раздеться. Туу-Тикки внимательно оглядела мою неподвижную тушку и ушла на кухню. Я же сидел, чувствуя только колотящееся в груди сердце, и думая, где найти силы, чтобы добраться до кровати.
Туу-Тикки вернулась с большой чашкой горячего, крепкого чая. Не говоря ни слова, опустилась рядом со мной на пол и принялась поить меня из чашки, как маленького...
А потом? А потом мы валялись на ее здоровенном диване. Смотрели кино или сериалы. Я, наконец-то, пересмотрел все сезоны "Дживса и Вустера" и "Эркюля Пуаро" с Дэвидом Суше. Не спеша, почитывал книги из ее библиотеки, открывая для себя русское юмористическое фэнтези, опять-таки, валяясь с книжкой не у себя, в комнате, а на ее диване, в то время как она упоенно сражалась с какими-нибудь монстрами в очередной онлайн стрелялке или же стремительно барабанила по клавиатуре, общаясь со своими многочисленными приятелями. С парочкой ее подруг я даже познакомился. Но знакомство ограничивалось вежливым кивком с моей стороны, после чего я уходил к себе в комнату, дабы не мешать.
Хотя с некоторых пор мне больше нравилось, когда мы оставались в ее квартире одни... И... и... и однажды, после совместного просмотра очередного фильма, у меня не осталось сил, чтобы дойти до своей комнаты. Я заснул на ее диване. И проснулся поздно ночью, спросонок не поняв, где это меня угораздило повалиться. А потом... понял.
Туу-тикки спала, прижавшись к моей спине, обняв рукой меня за талию и уткнувшись носом мне в шею. Добрых минут пятнадцать я просто лежал, с удивлением ощущая те самые бабочки в животе. Так вот, они, оказывается, бывают! Потом, осторожно, чтобы не разбудить, повернулся к ней лицом. Тихонько погладил по щеке. Она сонно мурлыкнула что-то и прижала к груди сжатые кулачки. Очень аккуратно я устроил ее голову на своем плече, накрыл нас пледом и осторожно, как птенца, прижал ее к себе. Не просыпаясь, она обняла меня за шею и прижалась щекой к моей груди.
- Туу-тикки, - сказал я ей утром, когда мы уже пили на кухне кофе, - знаешь, я, кажется, тебя люблю.
Она аккуратно поставила пустую чашку на стол, и уставилась на меня внимательными черными глазищами. Еще и губы трубочкой вытянула. Еще и подбородок на сцепленные ладони опустила.
Я затрепетал.
- Ты знаешь, - задумчиво произнесла она, отведя глаза от моего лица и созерцая узор на обоях, - я тебя, кажется, тоже люблю...
Собственно, с этого наши отношения не сильно изменились. Мы по прежнему много времени проводили в ее квартире, валяясь перед телевизором, читая, или зависая у компьютера. Но мы стали и выходить. Кино, театр, музеи, выставки - все то, что называлось светской жизнью, но, в сущности, ни к чему не обязывало.
Я приглашал ее на свою дачу. Они быстро подружились с моим котом, Морисом, и частенько устраивали догонялки по всему дому. Ее смех отражался от стен и звенел в подвесках люстры, Морис задорно мяукал, топот ног смешивался с фырканьем, старые полы и лестницы охали и скрипели, словно оживая в такие моменты, я притворно ворчал, едва не тая от горячей радости от того, что мой дом стал почти живым...
Естественно, нас замечали и узнавали. И вслед нам летел шлейф шепотков, сплетен и пересудов. Туу-тикки сносила это спокойно, с высоко поднятой головой и ледяным презрением. Мне же не было до этих сплетен никакого дела. До тех пор, пока на очередной репетиции Марк, непонятно щурясь, не спросил: "А не пора ли тебе познакомить нас со своей новой пассией?"
Помню, я тогда еще обрадовался.
Думал, познакомлю ее со своими лучшими друзьями. С Владом пообщается - в конце концов, они почти ровесники. Вольется в коллектив, и мы будем дружить семьями, и радуга взовьется выше неба... Старый кретин.
Мои лучшие друзья во главе с Великим Инквизитором, то есть, моим сыном, устроили ей форменный допрос в лучших традициях средневековья. Мне казалось, я воочию видел крючья, которыми они цеплялись за каждое движение ее лица, которыми норовили залезть ей в голову и в душу. Они не обошли вниманием ничего, что для меня не имело ровным счетом никакого значения - ни ее татуировки, ни шрамы, ни странный цвет волос (чуть-чуть отрастив, Туу-Тикки полюбила красить волосы в разные необычные цвета: от зеленого до сиреневого), ни то, что она нигде не работает (я как-то вскользь спросил ее об этом, она с усмешкой ответила, что является единственной племянницей очень богатого дядюшки), ни то, что она младше меня почти в два раза... Я не мог этому помешать - они меня не слушали. Кивали - да-да, что ты, мы же просто беседуем, и продолжали допрос. До тех пор, пока я не увидел, что она исцарапала себе пальцы почти до крови, что она едва дышит и вот-вот расплачется. Я молча встал из-за стола, сгреб ее в охапку, невзирая на слабое сопротивление и возмущенный гомон моих друзей, и отвез ее домой.
В машине она все-таки расплакалась. Горько, по-детски безысходно, навзрыд. Я видел, как безуспешно она скрипит зубами, и прикусывает пальцы, чтобы не плакать, и как ей это не удается. Меня трясло от беспомощности и больше всего хотелось вернуться и основательно набить своим "друзьям" морды. Тщательно. Каждому. Включая Влада.
Только оба мы почему-то знали, что это делу не поможет. И что впереди все будет только хуже.
Так оно и оказалось.
На следующем нашем прогоне, делегированный от всей остальной группы Марк заявил, что им категорически не нравится мое новое увлечение. Я кротко поинтересовался, почему. Марк пояснил в том смысле, что она слишком молода, слишком неумна, неподобающе (он так и сказал - неподобающе!) выглядит и производит впечатление жадной хабалки. Я едва не расхохотался ему в лицо, вспоминая, как свирепо Туу-Тикки отказывалась от моих подарков и как возмущалась (правда, не долго), когда я пытался заплатить за ее кофе. Хотя, с приездом в Москву она решительно пресекала все мои попытки заплатить за нее и расплачивалась сама. На вопрос "Почему?!" лишь воинственно вздергивала нос и сердито пыхтела, как маленький чайник.
Однако Марк не унимался. "Ты посмотри на ситуацию со стороны, - продолжал монотонно бубнить он, - сколько лет ей, и сколько тебе. Ладно, положим, ты хочешь так Ольге нос утереть, заведя себе "молоденькую" (здесь я едва сдержался, чтобы не зарядить ему в нос), но сколько она с тобой пробудет? Не выдержит. Сбежит".
Здесь, конечно, он ткнул в больное место. Я и сам не раз задавал себе этот вопрос: когда? Когда я надоем ей? Когда на мое место придет нормальный парень ее возраста, который будет рядом с ней постоянно, а не неделю в два месяца? Туу-тикки заметила мои метания. Расспросила. И с подкупающей честностью ответила, что гарантировать она мне ничего не может. Но обещает ничего не скрывать. В случае чего. А вообще на моем бы месте она бы просто наслаждалась моментом, не думая о чем-то там, в будущем... И, оказалось, следовать ее совету не так уж сложно.
Все эти измышления я кротко изложил Марку, не слушая его возражений. И присовокупил напоследок, что мне гарантированно плевать и на его мнение, и на мнение всех остальных.
- А группа? - Почти прорычал мой друг. - Ты в курсе, что из-за твоей подружки с нами уже отказались работать два концертных агентства?! Дескать, вокалист у вас уж больно ненадежный!
- Вокалисто облико морале, - процедил я, - значит, тот же Дибров для них норма, а я - нет?
- У Диброва это имидж! - Рявкнул Марк. - А у нас - репутация! Ты что, готов ею пожертвовать ради какой-то... свистушки?! Опомнись!
- Ради любимой девушки, Марк. Ради единственной в мире.
Марк бессильно обмяк.
- У тебя совсем крыша поехала из-за нее...
- Может и так. Вот только меня траектория ее езды вполне устраивает. И давай уже играть, - с этими словами я аккуратно отодвинул его с дороги, вошел в студию, и, кивнув пытливо смотрящим на меня остальным друзьям, взялся за гитару.
Я-то думал, они успокоились. Однако, пару недель спустя, открыв дверь квартиры Туу-Тикки, я обнаружил у нее в гостях своего сына. Влад возмущенно орал и брызгал слюной на тему моего морального разложения, выкачивания из меня денег и прочей подобной чуши. Моя девушка (как странно все-таки это звучит - моя. Девушка...) смотрела на него глазами величиной с царские пятаки, открывая и закрывая рот как вытащенная на берег рыбка. Без лишних экивоков я заломил Владу руку за спину, молча выволок его на лестничную площадку, молча вызвал лифт, молча его туда погрузил и нажал кнопку первого этажа, не слушая протестующие взревывания. Потом вернулся в квартиру.
Теперь вытаращенными глазами Туу-Тикки смотрела уже на меня.
- Что? - Досадливо рыкнул я, ожидая и заслуженных упреков, и вполне вероятных слез. Однако она всплеснула руками, и... разразилась таким гомерическим хохотом, что я не смог к ней не присоединиться. Прохохотавшись, она отправила меня переодеваться, а сама пошла ставить чайник и греть ужин, все еще рефлекторно подхихикивая. Вечер мы провели мирно, и об этом инциденте больше ни разу не вспоминали.
Я-то думал, на этом они успокоятся. Ничто, как говорится, не предвещало. Я расслабился настолько, что начал проводить у нее гораздо больше времени. Перевез к ней своего кота (Туу-Тикки пафосно заявила, что, дескать, все, это новый этап наших отношений), начал брать ее на более официальные выходы, вытаскивать на наши репетиции, брать с собой на наши нечастые общедружеские вылазки на природу. И слышать не слышал, если за спиной шептались, и видеть не видел косых взглядов. Да и она, казалось, напрягалась все меньше. Общалась спокойно, уверенно позировала перед многочисленными фотоаппаратами, остроумно отвечала на каверзные вопросы папарацци, оставаясь при этом собой: сочетая в своих нарядах и буйство красок, и элегантность, создавая какой-то особый, только ей присущий стиль. Кое-кто уже начал ее копировать, и я решил, что все складывается на редкость отлично, когда грянул гром.
В один из прекрасных дней, когда я приехал на съемки прямого эфира какой-то очередной из бесчисленных передач, Марк заявил, что нам надо серьезно поговорить. Я пожал плечами, не придал этому особого значения и с головой ушел в съемки, однако после эфира Марк затащил меня в гримерку где, в присутствии остальных, поставил перед душераздирающим фактом: либо я расстаюсь с Туу-Тикки, либо они все уходят из группы.
Это было настолько нелепо, что сперва я просто расхохотался. Потом, оглядев их каменные физиономии, я, мягко говоря, охренел. И вежливо поинтересовался, какого черта их так заботит моя личная жизнь. Все они вразнобой ответили, что:
1) Моя личная жизнь их очень даже касается, ибо я фронтмен и лицо группы;
2) Еще три концертных агентства отказались с нами работать;
3) Они устали отвечать на ехидные вопросы журналистов;
4) И какая-то еще ересь, основными словами в которой были "имидж" и "репутация".
Я выслушал все это, не веря своим ушам. Помолчал. Потом попросил себе немного времени и попытался объяснить им, ЧЕМ была для меня Туу-Тикки и ЧТО она значила для меня. И ЧЕГО они пытаются меня лишить.
- Слушай, я все понимаю, - не глядя мне в глаза, пробормотал Марк, после того как я закончил говорить. - Но и ты нас пойми. Над нами смеются. С нами не хотят связываться.
- Марк, это надо просто перетерпеть. Еще пару месяцев, и все о нас забудут, найдут новые сенсации...
- Может, и так, но извини, имидж будет подорван безнадежно. Уровень будет уже не тот, понимаешь? Мы не сможем ни выступать, ни гастролировать в тех же масштабах, что сейчас. Нам никто этого просто не даст. Выбирай. Или группа. Или она.
В тот вечер я долго сидел в машине перед ее домом. Безостановочно курил сигарету за сигаретой - впервые за много лет, я снова курил. И не мог найти в себе сил подойти к ее подъезду. Подняться на лифте. Открыть дверь.
Помню, как я, сцепив зубы, выбрался из машины. Дождь со снегом яростно хлестнул по лицу, ветер толкнул в грудь, словно отговаривая... возвращая... Но я упрямо дошел до ее квартиры и позвонил. Второй раз в жизни.
Она открыла дверь, недоуменно свела брови, приготовилась что-то спросить, но, увидев мое лицо, промолчала. Встала на пороге, кусая губы, и теребя подол футболки.
- Тикки, - выдавил я. Язык, казалось, весил тонну. Она подняла на меня глаза.
- Я.. Нам... - я судорожно искал слова и не находил, - Нам нужно расстаться.
Ничего умнее в тот момент я придумать не мог.
Она кивнула, глядя куда-то в сторону.
- Ладно.
- Ладно?!!! - Чего угодно я ожидал, только не этого равнодушного "Ладно". Слезы. Расспросы. Мольбы. Не могу сказать, что я был готов ко всему этому. Просто это было бы боле или менее ожидаемо. Но это короткое "ладно" чугунным серпом упало между нами, отрезая все пути к возвращению.
- Ладно, - повторила она, поднимая на меня пустые, равнодушные глаза. Я сглотнул сухим горлом.
- Мориса мне отдай, пожалуйста...
Она кивнула, и ушла за переноской. Я же стоял, прислонившись к двери, и чувствуя, как уплывает из-под ног пол. Меня ощутимо шатало и даже подташнивало, уж не знаю, как это выглядело со стороны.
Морис словно ощущал напряженность момента. Он не давался Туу-Тикки в руки, прятался под кровати и кресла, и жалобно мяукал, когда она запихивала его в переноску. Не поднимая головы, она протянула переноску мне. Я взялся за жесткие брезентовые ручки.
- Прощай...
- Прощай... - эхом откликнулась она, поднимая на меня взгляд.