Аннотация: Почему с одними людьми получается дружить всю жизнь,а с другими -нет?Как объяснить детям,что дружба важна?Как научить их отличать настоящих людей от мыльных пузырей?Непростая родительская задача...
ПОДРУГИ
Бессонница. Гомер. Тугие Паруса.
Я список кораблей прочёл до се-редины...
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне?..
О. Мандельштам
Наша жизнь пронизана нитями дружбы и вражды (к счастью, больше всё-таки друж-бы), любовью взаимной и не очень (к несчастью, чаще невзаимной). Эти нити укладыва-ются вдоль и поперёк, образуя коврики жизни. У каждого - свой, неповторимый. У Елены Андреевны, например, коврик дизайнерский. Так и положено: ведь она - дизайнер.
У дизайнера, вопреки общепринятому мнению, работа тяжёлая. Требуется одновре-менно иметь инженерный склад ума, эстетические взгляды, задатки психолога, уметь жёстко торговаться с продавцами стройматериалов и рабочими, мягко убеждать клиен-тов, словом, быть одновременно приземлённо-прагматичным дельцом и гламурно-возвышенным небожителем. Да, самое главное - нужно недюжинное здоровье и крепкие нервы. И уж, конечно, никакого склероза! Иначе как удержать в памяти все эти оттенки обоев в разных комнатах разных объектов, вазочки, унитазы и прочее? Впрочем, склероз можно тоже отнести к категории здоровья.
У её подруги, искусствоведа и экскурсовода Марии и тоже, по случайному совпадению, Андреевны, коврик жизни был другой. А из общего, кроме отчества, то, что они выросли в одной коммуналке. Забавно, но, как они считали сами, именно коммуналка помогла им опре-делиться с выбором профессии в жизни.
Коммуналка на три семьи находилась в старинном дореволюционном доме. В ней каж-дая комната была с изюминкой. На потолках сохранилась витиеватая лепнина вокруг люстр (хотя сами люстры были заменены на современные, лаконичные, но от этого не более красивые). В одной из комнат имелся уютный эркер. В другой - колонна, прорезанная неглубокими каннелюрами. Высокие потолки давали ощущение простора и обилия воздуха. В тёмных наплывах коридорного зеркала мерещились силуэты дам в старинных платьях, картины в резных багетах, парадные лестницы со скульптурами на входе. Даже запах несуществующих духов ощущался иногда. Ванная комната была с окном. Почему-то счита-лось, что преимущественным правом ею пользоваться обладало семейство Елены Андреев-ны по фамилии Квасниковы. Никто уж и не помнил - почему. Бабушка Леночки, Антонина Михайловна (впрочем, никому бы в голову не пришло звать её бабушкой или, хуже того, бабой Тоней), всегда ставила в ванной на окне букетик по сезону. Весной - сирень, в июне - пионы, к августу - флоксы, которые Леночка находила красивыми, но вонючими, осенью - астры, а зимой - хоть веточку какую-нибудь корявую. По происхождению Антонина Ми-хайловна была женщина простая, но таких безупречных манер и отменного вкуса, с таким достоинством, что больше всего напоминала скорее какую-нибудь леди из современного английского сериала, чем обитательницу коммуналки.
К несомненным богатствам квартиры следовало отнести французский дореволюцион-ный, можно сказать, раритетный унитаз, который прекрасно работал и был, если только уместно так говорить про унитазы, элегантен. Леночка считала, что "такой унитаз - сам по себе арт-объект". Не уцелело, тем самым нарушив гармонию пространства, только анфиладное расположение комнат. Проходные двери новые домовладельцы в начале совет-ского века, когда большую квартиру раздробили на несколько жилищ, попросту заложили кирпичом. Но всё равно двери угадывались даже под толстым слоем штукатурки и обоев.
Вопреки представлению о коммуналках как о месте склок, сплетен и взаимной непри-язни, обитатели квартиры Љ6 жили дружно. Возможно, потому, что родители были примерно одного возраста, и дети - тоже. Февральская Машенька была на полгода старше Леночки, августовской, дочери лета, которая, в свою очередь, была на полгода старше третьей их соседки, мартовской Евгении. Тогда, понятное дело, просто Женечки.
Родители дружили между собой. С одной стороны, у людей одного поколения жизнь идёт параллельно, уклад жизни и привычки формируются похожие. С другой стороны, выживать легче с взаимовыручкой. Детей легче растить, всегда можно соседям "подки-нуть", если на работе аврал или билеты в театр перепали. Дети росли на общих руках. Никому не казалось странным остаться на целый день с чужой тётей, есть у неё и порой даже спать. Однако разумную дистанцию все соблюдали, бестактности никто не допускал. Хоть и жили в одной квартире, но, отправляясь к соседям, всегда говорили, что "пошли в гости".
Леночка, нежась в ванне, любовалась букетом цветов на окне и маковкой церкви, стоя-щей на противоположной стороне улицы. Даже став взрослой женщиной, она сохранила представление об идеальном именно в виде ванной комнаты с окном и букетом на его под-оконнике. У Леночки был природный дар видеть и формировать прекрасное., как она счи-тала, образовавшийся благодаря красоте, которая окружала её в детстве. Любимая игра в детстве - переставлять мебель в кукольном домике. А до самих кукол ей дела не было.
Машенька, тоже романтическая особа, воображала в своей комнате с колонной, людей, что жили здесь в старину. В итоге стала не историком (такая профессия казалась ей скучной), а искусствоведом - проводником красоты. Работать по распределению попала в Третьяковскую галерею и считала это ещё одной удачей в своей жизни. В детстве она была субтильная, востроносенькая. Пришедший как-то в гости к отцу сослуживец восхи-тился, что девочка тихо и увлечённо играет сама, не то, что его сыновья: у тех всё кипе-ли драки, все вопросы решались криками.
- Да она у вас не Машка, а... Мышка какая-то!
Девочка повернула к взрослым лицо, блеснули её умные живые глаза.
- Мышка моя,- распахнул объятия умилённый отец. Кличка прилепилась. И только в 14 лет вдруг стало видно, что никакая она не мышка, а Маша, даже лучше б сказать Мария. Но для одноклассников и близких друзей она осталась Мышкой.
В детстве девочки-соседки пытались дружить втроём. Об этом мечтали их родители, вернее, так им было удобнее. Но у Жени характер был ревнивый, собственнический, она всё пыталась рассорить Машу с Леной между собой, наговаривала одной на другую. Первое время ей это удавалось, но потом Маруся и Лена, девочки неглупые, разобрались что к чему. Конечно, совсем с Женей не общаться, живя в одной квартире, они не могли, играли вместе, в школу ходили, но поправочку на Женин характер делали всегда. И хотя все во-круг считали их неразлучной троицей из квартиры номер шесть, на самом деле они были 2+1. Конечно, родителям было спокойнее, когда они знали, что девочки присмотрят друг за другом, напомнят про уроки, помогут, если надо, одёрнут, если что. Даже сам легко уло-вимый дух соревновательности был полезен, потому что побуждал каждую развиваться. В подробности же детских отношений родители не вдавались.
А потом коммуналку расселили, дом отреставрировали и отдали в качестве одного из корпусов близлежащему научному институту, ввели пропускную систему, так что Леноч-ка, имевшая сентиментальный порыв посетить квартиру своего детства, не смогла вой-ти дальше проходной. Вахтёрша, тётка злая, даже не стала слушать её робкие уговоры. Хотя прежних соседей расселили относительно недалеко друг от друга, видеться стали реже, зато созванивались регулярно. Родители по-прежнему вместе отмечали Новый год, ноябрьские и 8 марта. Первого мая первый раз в году непременно выезжали за город, к кому-нибудь на дачу, на шашлыки.
Девочки стали девушками, заневестились. Первой вышла замуж Женя и очень этим гордилась. Впрочем, и здесь она оказалась в своём репертуаре: долго намекала каждой из своих подруг, что именно её хотела бы видеть своей свидетельницей на свадьбе, но боится обидеть вторую. Всё надеялась, что они начнут соперничать за это право. Всё-таки сви-детельница - это же первая девушка... после самой невесты, разумеется, весь вечер на виду, в центре всеобщего внимания. Но к огромной Жениной досаде, к такой чести девочки отнеслись равнодушно, конкуренции у Маши с Леной не случилось. Женя, немного позлив-шись, что план её провалился, предложила стать своей свидетельницей приятельнице - товароведу. Всё-таки та сидела на дефиците и могла пригодиться со своими связями.
Леночка вышла замуж без лишней шумихи. Она вообще не очень приветствовала офи-циоз и не придавала значения юридическим формальностям. Расписались больше для роди-телей, чтобы не переживали. Свидетелем у неё была Маша, собственно говоря, это само собой разумелось. Заехали потом домой, расцеловались с взволнованными родителями, выпили шампанского, закусили традиционным "Оливье" и, помахав свадебным букетом из белых пионов, похожих на гигантские розы, уехали в Питер в свадебное путешествие. Родители продолжили пировать, сокрушаясь, что всё теперь не так. И лукавили... Потому что сами, например, Леночкины родители отмечали свадьбу в общежитии в обстановке глубокого подполья, потому что женатые студенты подлежали немедленному выселению, а своего жилья на тот момент не было.
Фамилию Леночка оставила девичью - Квасникова. Пытавшемуся, было, обижаться же-ниху объявила: "Сердце моё принадлежит тебе, Фильченко! Ведь это же важнее. А фамилия - семье. Детей всех запишем как Фильченко-Квасниковых. Заметь, не по алфавиту, а по главенствующему положению в семье". Жених, боготворивший свою Елену Прекрасную, с доводами согласился.
А вот Мышка долго не могла найти себе суженого. Ну, как долго? Уже минуло 25 лет. Родители в тайне от неё начали советоваться, как самим подыскать жениха для дочери. Внуков хотелось. Да и не дело это: в девках сидеть. В институте училась на искусствове-да - как в девичьем монастыре. На работу в Третьяковку пошла - тоже кругом одни жен-щины.
- Дочь, - подступалась к ней мать,- ты бы среди экскурсантов что ли кого себе при-глядела.
- Ма, они же приезжие все. У них на всю Москву три дня. Ты что предлагаешь, взять мужчину за руку и увлечь его за мраморную статую для более тесного знакомства?- Маша даже гладить бросила, застыла с утюгом, как та мраморная статуя. Или нет таких сю-жетов для мраморных статуй, как "Дева с утюгом"?
- Да нет, почему сразу за статую? - стушевалась мать.
- Мам, потому что если не сразу, то он уедет домой. Вот у меня сегодня группа была из посёлка Большая Ржакса. Это на Алтае где-то. Мне потом за ним как декабристке сле-довать прикажешь?- Она пропела известный гимн геологов "И снег, и ветер, и звёзд ноч-ной полёт. Меня моё сердце в тревожную даль зовёт".- Так, мам? В Большие Ржаксы? И как меня будут называть? Ржаксянка или ржаксяновка?
- Почему сразу в Ржаксы, - не давала себя сбить с толку мать, - можно подумать, мос-ковских групп в музее не бывает.
- Бывают, - соглашаясь, тряхнула головой Маша, - школьники, например. Приведу к тебе мужа-девятиклассника, а меня потом в тюрьму посадят за растление малолетних. Ты этого хочешь?
- Вечно споришь со мной, - укорила её в конце концов мать.- А я как лучше хочу. Доси-дишься до сорока. Думаешь, в сорок лет легче мужа будет найти? Женатые или сто раз разведённые. Из семьи же уводить не будешь? Зная тебя, нет. Мы, Панины, не таковские!
- Мамуль, - начала тут же подлизываться Маша, которая обид и ссор не терпела,- дело же не в том, что я привередница. Можно подумать, у меня очереди из претендентов сто-ят, а я всем отказываю. Ну, правда, не за кого выходить? Не за первого же встречного - поперечного! Мам, ты прости, но это уже просто себя не уважать...
Машенька, которой очень по душе была работа экскурсовода, неожиданно для всех по-ступила в аспирантуру. Ей нравилось учиться, познавать новое, казалось, что раздвига-ются какие-то границы её мира, размывается время, прошлое сближается с будущим. Но она никому не признавалась в возвышенности своих ощущений. Разве что Леночке - та понимала её, хотя бы потому, что сама летала душой. Остальным Машенька говорила, что раз мужа и семьи своей у неё всё равно нет, то нужно же куда-то девать своё время. И в этом была доля правды. Только маленькая.
***
В аспирантуре Машенька встретила свою большую любовь. Произошло это прозаично: на занятиях по подготовке к сдаче аспирантского минимума по английскому языку. Проще сказать, они были зачислены в одну группу, сидели рядом на полукруглых скамейках амфи-театра в аудитории кафедры иностранных языков Академии Наук, которая находилась между станциями метро Ленинский проспект и Академическая. После занятий вместе топали до метро - это выходило минут пятнадцать-двадцать, а если брести неспешно, то выходило и все полчаса. Во время этих прогулок он и пленил её окончательно. Андрей был иногородний, жил в аспирантском общежитии. Эрудированный, остроумный, он очаровал Машу почти сразу. Красивый,- как искусствовед, она оценивала это подкоркой. Хотя кра-сота в её шкале ценностей не занимала первого места, эстетская сущность своё брала. А ещё Андрей был дальним родственником одного Великого поэта. Так, седьмая вода на кисе-ле, но романтизма отношениям это прибавляло. Андрей прекрасно знал творчество своего знаменитого родственника, цитировал его. Да что уж там, нужно признаться: декламиро-вал он великолепно! Одним словом, им было о чём говорить и спорить. Маше хотелось по-мочь ему жить в этом чужом, в чём-то враждебном Андрею городе, хотелось защитить его от бытовых неурядиц, скрасить его общежитский быт. Хотелось подарить ему ту Москву, которую она так любила, ту Третьяковку, которую она так знала. Машенька при-глашала его к себе домой, мечтала накормить обедом или ужином, поухаживать за ним, но Андрей отнекивался. Ей казалось, стеснялся знакомиться с Машиными родителями. Маша и сама робела: вдруг скажут что-нибудь невпопад, начнут расспрашивать, а Андрей такой деликатный, такой ранимый. Она вообще всегда находила оправдание его поступкам. А вот к Леночке в гости его затащить удалось.
- Ну, как он тебе?- с сияющими глазами теребила она за рукав подругу, ожидая от неё таких же восторгов, которые испытывала сама.
- Ничего, приятный,- уклончиво отвечала Леночка. Он не то, чтобы категорически ей не понравился, но был какой-то... ускользающий. Хотя красивый, да.
В аспирантском общежитии, где Андрей уговорил соседа переночевать у друзей, их чувства пришли к логическому завершению. Иногда удавалось потом уехать вдвоём на дачу, иногда остаться у Машеньки, когда родители отбывали куда-то, но всё это было как-то наспех, с оглядкой, под угрозой быть "застуканными". Ворованное какое-то получалось счастье.
Родители бестактных вопросов не задавали - дочь взрослая, и страшно за неё, что глупостей наделает, с другой стороны, глаза у неё горят, сияет, похорошела. Может, и замуж выйдет? Хоть бы глазком на её кавалера взглянуть...
Но вышло всё иначе. Когда Маша узнала, что беременна, то не поверила. Ей почему-то казалось невероятным, что такое чудо всё-таки произошло именно с ней. К тому моменту Марии было уже 26 лет. Пора рожать - это ещё мягко сказано! В женской консультации её подозрения подтвердили, и это наполнило её счастьем. Она была горда, что их с Андреем любовь материализовалась в крошечного человечка, похожего одновременно и на него, и на неё. Лучше бы, конечно, на него, уж очень Андрей красив! Ей захотелось немедленно поде-литься с ним этой фантастической новостью, но что-то не пускало. Нет, она была, без-условно, уверена в его порядочности и любви, но что-то всё равно не пускало. И Маша легко договорилась сама с собой, что подождать - это такой её эгоистический поступок, чтобы насладиться и не расплескать такие яркие ощущения. Всё дело в ней самой - и точ-ка!
Но мать было не провести: она всё поняла, почувствовала, как женщина женщину. Од-нако дочь молчала. Наверное, не доверяет? И это было обидно и непонятно.
Объяснения с Андреем невозможно было откладывать бесконечно. И получилось оно не таким, как предполагала Маша. Как-то опять выдалась счастливая возможность заноче-вать у Андрея в его двухместной комнатке. Андрей откупорил бутылку вина к их просто-му ужину и удивился, когда Маша пить наотрез отказалась. Ела она избирательно, что было на неё непохоже, будто даже капризничая... Он занервничал, отложил вилку... Не-вольно напрашивалась мысль... И Маша её подтвердила. Мягко говоря, в восторг она Ан-дрея не привела.
- Ты что, не рад? - Маша чуть не плакала от огорчения.
- Ты пойми, родная, сейчас просто не время. У меня диссертация не готова, ты тоже в начале работы. Ни собственной квартиры, ни устойчивых заработков, жить нам негде, не на что,- он нервно измерял шагами комнатку из угла в угол.
- Мы можем жить у меня. Квартира же у нас двухкомнатная, моим родителям важно моё счастье и будущий внук,- убеждала любимого Маша.
- Да? А моё счастье? Жить примаком, иждивенцем? Как мужчина, буду ли я уважать себя после этого? Маша,- он мягко взял её за руку,- сейчас нужно от ребёнка избавиться. Через пару лет, когда встанем на ноги, поженимся и родим себе другого...
Она в гневе перебила его:
- Другого? Какого другого? Ты хочешь, чтобы я избавилась? Мы, Пановы, не таков-ские! - И она сказала то, чем потом гордилась:- Я свой выбор сделала, ты делай свой. С тобой или без тебя, я буду рожать. Ребёнка тебе никто не навязывает, но никто тебя его и не лишает. Захочешь увидеть - приходи.
"Сладкий" вечер не получился. Андрей предпринимал потом ещё несколько раз попытки склонить её к "простой операции", как он говорил. Маша была непреклонна, чем удивила Андрея, считавшего, что с её влюбленностью из неё, как из пластилина, можно лепить что угодно. "Дался ей этот ребёнок",- уныло думал он, а потом как-то потихонечку испа-рился из её жизни. Как ни странно, Маша довольно стоически перенесла расставание с Андреем. Счастье будущего материнства перекрыло в ней всё.
Предстояло ещё объясниться с родителями... И тут Маша смалодушничала: решила поговорить с отцом, чтобы он сам маме всё объявил, боялась женских сцен с неизбежными слезами, причитаниями, обвинениями в адрес Андрея. Это ей сейчас было ни к чему. И не под силу. Маша подкараулила отца на кухне, ночью, куда он тайком от матери, не жало-вавшей курения в доме, приходил, как школьник, подымить в форточку.
- Дочь, ты что?- чуть не свалился он с табуретки от неожиданности,- как привидение возникаешь!
- Пап, разговор есть. И вообще, бросай курить уже,- она чуть было не выпалила: "Внук у тебя скоро будет. Ему вредно."
Они сели за стол друг напротив друга. Помолчали. Она собиралась с духом. Он не то-ропил, понимал, что не в кино пришла отпрашиваться. Маша скупо рассказала ему обо всём и подытожила:
- Папа, ну, это же лучше, чем рожать от неизвестного попутчика по купе. По крайней мере, я знаю, что наследственность у ребёнка будет хорошая, способности - высокие. Это ребёнок любви. Да и пора мне уж, папа,- она улыбнулась как-то жалко, и у отца сердце за-хлестнуло от жалости, от нежности, от желания задушить того негодяя, который по-смел обидеть его девочку.
- Папа,- она тревожно заглянула ему в лицо, улыбнулась застенчиво, как в детстве,- надо маме всё сказать. Ты ей сам скажи, ладно? И пусть она не плачет.
- Да знает она,- нехотя признался отец.- Давно догадалась. Не знаю даже как?
Его лицо просияло внезапно:
- Молодец ты, дочка! Может, мальчик родится? Внук. Александр Панов. Звучит? Да-вай, дочка, мать будить. Шампанское пить будем!
Леночка одобрила Машино решение ещё и потому, что у неё, прожившей в счастливом браке уже почти четыре года, ребёнок никак не получался. Поэтому она (вполне резонно), считала, что такой шанс может вообще выпасть раз в жизни. И потом действительно, любовь была. Леночка на Машином месте поступила бы точно так же.
Всю оставшуюся беременность Маша пробыла в блаженстве. Все вокруг старались по-радовать её. Весь мир замкнулся на ощущениях в её животе, который рос и был похож на планету, случайно прислонившуюся к Маше отдохнуть. Аспирантура, само собой, была заброшена.
Даже новость о том, что Андрей спустя полгода женился на дочери профессора, науч-ного руководителя его диссертации, только слегка Машу "царапнула". Она к этому времени была уже в декретном отпуске, слухи до неё доходили отголосками. И слава Богу!
Дедушка мечтал о внуке Александре Панове, а родилась девочка. Назвали её Алексан-дрой, потому что так дедушка мечтал. И ещё потому, что Машенька очень любила фильм "Москва слезам не верит".
Леночка к своей беременности отнеслась как к чуду. Сходила к нескольким врачам, по-тому что отказывалась верить в своё счастье, даже справку у врачей просила, чтоб удо-стовериться наверняка. Врачи на неё смотрели, как на сумасшедшую, конечно. А вот но-сила плохо: токсикоз ранний и поздний, обмороки, отёки... Всё, что описано в медицинской энциклопедии - всё перебрали. А родила на удивление легко. Как сама потом смеялась: "В медицинской энциклопедии же написано, что роды - это естественный физиологический процесс, а я привыкла верить тому, что пишут в книгах!" Они мечтали с Машей, как ро-дится у неё дочь, и девочки будут дружить, продолжая эту нить жизни, как они сами, но родился мальчик. Назвали его Фёдор, по святцам, и удивились, потому что означает это имя "божий дар", что полностью совпадало с их собственным мнением по этому поводу.
А Женя родила немного раньше их обеих. Это был её тайный реванш: сама-то она была младше их обеих. Зато у неё была немецкая коляска, импортная бутылочка, а также упа-ковка неведомых народу итальянских памперсов. Можно сказать, Женя занималась про-светительской деятельностью, когда проводила мастер-класс по смене памперса! Но когда никто не видел, пользовалась традиционными марлевыми подгузниками, как все нормаль-ные люди.
А потом грянула перестройка, и перестроиться должно было не только государство, но и люди. Времена настали лихие, жизнь человеческая ничего не стоила, иногда казалось, что будущего просто нет. День прожит - и слава Богу! Кто-то потерялся в этих време-нах, погиб, кто-то, наоборот, совершил прорыв, дерзнул и добился того, чего никогда не достиг бы в советские, во многом счастливые времена. Женин муж, Анатолий, начал с мелкого бизнеса и мало-помалу разбогател, стал "новым русским". Все положенные атри-буты нового русского он явил Лене и Маше: малиновый пиджак, цепь в палец толщиной и крест, прямо скажем, для вчерашнего атеиста, сильно преувеличенных размеров, барсет-ку, а также великолепное чувство превосходства. Женя теперь иначе посматривала на мужа, держалась за него покрепче. Она, наконец, могла стать знатной дамой и значимой фигурой, и даже фамилию свою (чем ужасно смешила Машу с Леной) начала произносить с небольшой паузой, как бы на французский манер: Де Рюгина. А была простая русская жен-щина, мужняя жена Евгения Дерюгина, фамилия которой корнями из-под Рязани, где пол-деревни от века Рогожиных , а другая половина - Дерюгиных.
Ленин муж, Сергей, имел диплом архитектора. Умный, способный, трудолюбивый, он был на своём месте в их проектном институте, но для свободного плавания пороха ему не хватало. Конечно, Сергея с удовольствием приглашали на приработки, и это были непло-хие деньги, но от случая к случаю. Он вспомнил свои живописные навыки и начал расписы-вать матрёшек, которых перекупщики продавали на вернисаже в Измайлово иностранцам за валюту. Но, опять же, самому автору перепадали крохи. Нельзя сказать, что Серёжа был ленив, неинициативен или неизобретателен. Нет, нельзя! И делал он всё на совесть, как надо, но деньги к нему не шли. Вот не шли, и всё тут!
Совершенно неожиданно для всех, в том числе, и для самой себя, зарабатывать на се-мью начала Леночка. Народ, получив первые большие деньги, купил почему-то машины, а потом, опомнившись, квартиры. Случился квартирный бум, а вслед за ним и ремонтный. Сделалось модным продумать планировку, создать интерьер, и на сцене постперестроеч-ной жизни возник новый персонаж: дизайнер. Развелось их немеряно, как грибов после до-ждя. После каких-нибудь трехмесячных курсов они смело брались за дело и ваяли такое!.. Может быть, это было и круто, но жить совершенно невозможно. Леночку взяться за ремонт и планировку небольшой квартирки уговорила знакомая. Уговорила, потому что Елена страшно комплексовала, как же будет брать деньги за то, что делать ей самой безумно нравится. Результат хозяев восхитил, а их друзей вдохновил на аналогичные подвиги, и Леночку стали передавать из рук в руки, как драгоценность.
В интерьерах Леночка воплощала порывы своей души. Она осознавала эфемерность, сиюминутность момента и тосковала по неопределенному, колышущемуся прошлому... Работала Леночка только в классической манере, и интерьеры у неё выходили уютными, как бы возвращающими человеку его утерянное прошлое: старинное в них уживалось с современным комфортом. Леночка, работая над интерьером дома, как волшебница, не только строила его, но и одухотворяла, наполняла радостью и красотой. Люди понимали это каким-то тайным знанием и очень ценили. Попадались среди клиентов и такие, что капризничали, требовали особенного внимания, мотали нервы, но никогда от неё при этом не отказывались. Она же только терпеливо доводила такой объект до конца, но потом уже никогда этих людей не брала.
Очередь из клиентов всегда ожидала Леночку, иногда годами. Хотя это были люди очень обеспеченные, следовательно, с возможностью выбрать другого дизайнера, но хоте-ли именно её, потому что желали получить, наконец, воплощение своих тайных мечтаний об идеальном доме.
Леночка, прежде чем взяться за объект, долго общалась с клиентами, узнавала их при-страстия, уклад жизни, представления о комфорте, воспоминания о детстве. Её интере-совало, что клиентов раздражает, чего они боятся, от чего готовы отказаться. Иногда она задавала вопросы, приводящие их в замешательство: часто ли они обедают дома, что предпочитают есть. На самом деле от этого зависел размер столовой, количество стульев вокруг стола, вид духового шкафа. В итоге получался такой дом, что клиенты поражались: они мечтали именно о таком, но никогда не могли это сформулировать. А Леночка по кру-пицам собрала, по бусинам нанизала их желания, и получилось произведение искусства. Так что без всякой рекламы, Леночке безработица не грозила: её бережно передавали из рук в руки, робко просили взять самих близких друзей. И всё равно у Леночки была затаённая боязнь, что "клиенты кончатся".
С другой стороны, она испытывала большую неловкость, потому что люди ждали своей очереди, случалось, не по одному году. А она, человек крайне деликатный, не любила до-ставлять неудобства кому бы то ни было. Работала она просто на износ, смотреть страшно было. При этом шутила: "Мы так пашем, что на нас лошади оборачиваются"! Но получала огромное удовольствие, и была счастлива с любимым мужем, любимой работой, любимым сыном и любимой подругой. Переживала только из-за того, что Федя рос беспри-зорником. Родители работали, бабки-дедки тоже. "Вот у бабулечки Тонечки я была бы за него спокойна",- вздыхала она. Да вот беда заключалась в том, что бабушка давно уже поко-илась рядом со своим мужем в семейной оградке на кладбище. Впрочем, Леночка свято ве-рила, что бабушка, незримо присутствуя, помогает им во всех начинаниях.
Машеньке досталось воспитывать Сашу без отца. Она любила дочку до самозабвения, даже какой-то несколько болезненной любовью. Маша понимала, будучи даже идеальной матерью не сможет заменить девочке отца, потому что это - разное. Сама она росла в обожании отца. Маша знала, что для него всегда будет лучшей и прекраснейшей. Папа давал ей ощущение защиты, надёжности мира. А у Сашеньки всего этого не было, и Маше от этого дочь казалась уязвимой и хрупкой. Как ни странно, при этом претензий к Ан-дрею она не имела, считала, что всё по-честному: она сделала свой выбор, он - свой. Когда Леночка в сердцах сказала как-то про Андрея, что "он - большой души негодяй", Маша рас-строилась, потому что слабым его считала, может быть, малодушным, но не негодяем. Маша вспоминала иногда свою к нему большую любовь, потому что такой силы чувства ни к одному другому мужчине за прошедшие годы не испытала. А ещё была благодарна Андрею за такую чудесную дочь. И недоумение: как он мог сам себя лишить такого счастья? Но злобы или обиды в душе у неё не было. "Мы, Пановы, не таковские!"
Любящие бабушка и дедушка посвятили себя единственной внучке. При этом Сашенька росла на удивление самостоятельной: её практически первыми словами, любимыми до сих пор были "я сама". Как будто природа компенсировала недостающего родителя дополни-тельными жизненными энергиями. Маша оказалась права насчёт генетики: дочка училась отлично. Учёба давалась легко: память была хорошая, а, главное, желание дойти до сути во всём. Единственное огорчало бабушку - Сашенькина худоба. "Седьмая дочь матрёшки",- так она её называла.
Женя старалась дать своему сыну всё, что было в её возможностях: достать дефи-цитную тогда импортную одежду, найти лучших репетиторов, договориться о билетах в театр или абонементе на лекцию в музее, пристроить к хорошему тренеру в спортивную секцию. Она с упорством отвоёвывала сыну место под солнцем и считала себя за это пре-красной матерью. Сына они с Анатолием назвали Елисеем. Очень хотелось, чтобы имя было необычное, редкое, выделяющееся. Женино "французское" Де Рюгин с Елисеем звучало бы смешно, но во дворе, к счастью, в такие тонкости не вдавались, и Елька Дерюгин вме-сте со всеми лазил по деревьям и заборам, играл в вышибалы и прятки, драл штаны на футболе и катке. Имя его скорее поражало взрослых, которые часто переспрашивали: "Как, ты сказал, тебя зовут? Алексей?", на что Елька сухо цедил: "Елисей Анатольевич". У другого это прозвучало бы дерзко, но в Елькином исполнении - благородно и с достоин-ством. Ну, и особенно романтичные девочки млели, конечно... Как же, Королевич Елисей!
Сама Женя любимой работы не имела. Её тщеславие удовлетворено не было, а что-то сродни творческому порыву она испытывала только в такие моменты, когда удавалось раздобыть особенно дефицитную вещь. Тут Женька превосходила всех! Поэтому жизнен-ные энергии (огромные, кстати) направила на сына. Ведь если он станет знаменитым, Женьке обеспечены отблески Елисеевой славы и безбедная старость. У неё слава как-то обязательно связывалась с богатством. Надо сказать, Еличка не подводил: учился отлично, кружки и секции посещал с прекрасными результатами, со сверстниками ладил, верхово-дил во дворе, вести себя умел, на конкурсах и соревнованиях побеждал, девочек очаровывал.
Женя предвкушала радужную будущность, когда у Ельки грянул переходный возраст. К ужасу Евгении, он как-то резко отдалился от родителей. У него завелись свои интересы, и Елька довольно агрессивно отстаивал невмешательство в его личный мир. Тревожило то, что сын увлекся абстрактной живописью. Евгения с недоумением смотрела на это нагро-мождение мазков, линий и пятен, силясь понять, какое это имеет отношение к весне ду-ши. "Весна души" - так называлась картина. Наконец, она в отчаянии всплеснула руками: "Елисей, но это же не будет продаваться! На этом денег не заработаешь!"
То, что произошло потом, привело её в шок. Елька швырнул на пол книгу, которую в тот момент держал в руках, дико взглянул на мать и заорал: "Твоё невежество меня убива-ет! Ни о чём, кроме денег, и думать не можешь!" - Он схватил в прихожей куртку с вешал-ки и, громко хлопнув дверью, перепрыгивая в возбуждении через ступеньки, сломя голову вылетел из подъезда и помчался по улице, словно мать могла пуститься вслед за ним.
Евгения рыдала, муж её утешал.
- Разбаловала ты его. Всё для сына... Елинька то, Елинька сё... Драть его надо было!
- Так раньше не за что было, - оправдывалась Женя. - Может, его сглазили? Порчу навели? Он стал чужой!
Елька в это время ехал к Маше. То, что не получилось у бабушек-дедушек с дочерьми, совершенно неожиданно увенчалось успехом с внуками. Троица из двух пацанов и девочки прекрасно поладила между собой. То ли Саша вносила равновесие, как девочка, вынуждая Федю и Елика вести себя по-мужски, то ли просто так удачно сочетались они характера-ми, но у каждого была своя индивидуальность, и такие черты характера, которых не до-ставало другим.
В раннем возрасте они с бабушками живали друг у друга на даче, в течение года встре-чались на праздниках, а сейчас уже и сами организовывались с встречами и разговорами. Ельке в тот момент остро переживавшему поиск себя в искусстве, близка была Сашина мама, тётя Маша. К ней в Третьяковку он и ехал, зная, что она сегодня водит экскурсан-тов. Не в первый раз он подмешивался незаметно в группу и ходил с ней по знакомым за-лам, слушая Машу.
Когда Маша водила группу, она с таким увлечением рассказывала о художниках и кар-тинах, так уплывала в другие эпохи, так становилась прекрасна, что её слушатели подпа-дали под обаяние её увлечённости, как зачарованные, следовали за ней. Елисей смотрел на неё в эти моменты и мечтал запомнить каждую её черточку, каждый жест. Он был влюб-лён в неё первой хрупкой, обострённой любовью, мучаясь невозможностью взаимности, комплексом несоответствия своей грубой натуры с её духовной красотой.
Вместе с тем Маша прекрасно понимала его с полуслова, как никто другой, с ней было легко, интересно. Елька мчался, надеясь попасть на часть экскурсии, которая вернула бы ему душевное равновесие. А потом, он знал, у Маши будет окно между группами, и он наде-ялся поговорить с ней в это время. Группу он настиг у картины Репина "Иван Грозный и его сын Иван" и не мог не усмехнуться - эта участь ожидала его вечером.
Картину эту Елька не любил. Бессмысленный, безумный взгляд самодержца, прижи-мающего к груди голову убитого сына, кроткого царевича, к образе которого Репин вопло-тил идею добра и христианского всепрощения... Исторической правде это не соответ-ствует. Всем известно, что царевич умер только на третий день, а не сразу. К тому же нрава был он не менее "крутого", чем знаменитый папаша, едва ли уступал ему в жестоко-сти и самодурстве. Репин написал эту картину, впечатлённый зрелищем корриды - крова-вой и бессмысленной. Когда Третьяков приобрёл её, картину даже запрещали к показу. Выставленная, имела скандальную историю, в том числе и потому, что её изрезал иконо-писец Абрам Балашов, может быть, и умалишенный, как про него говорили, а может быть, просто религиозный человек, до глубины души оскорблённый этой кровавой темой. Сам Репин обвинил в случившемся художников, по его словам, "дурака Балашова" подкупили ху-дожники- авангардисты.
После Репин пытался реставрировать полотно, но потерпел полное фиаско. Сколько он ни старался, ему не удалось даже подобрать необходимые цвета. В конце концов, художник отчаялся, и картина была передана профессиональным реставраторам. Бывает и так!
Эту историю Елька знал из книг, а Маша рассказывала экскурсионную легенду про об-личение самодержавия. Он её слышал множество раз, и ему жальче всего было именно это-го иконописца Балашова. Но он был готов снова и снова слушать Машу, смотреть на то, как она балансирует между "здесь" - с экскурсантами, и "там" - в прошлом. Вот была бы она его матерью! Елька вздохнул. Нет, тогда он не смог бы любить её так, как любил: без-надёжно, остро и неопределённо.
Когда её слушатели из зыбкой колеблющейся массы вдруг опять обрели конкретность каждого лица, Маша сразу выхватила среди них Елькино, хмурое. "Опять с родителями поругался," - огорчилась она. Освободившаяся Маша повела Ельку пить чай в служебный буфет. Елька, стуча ложкой по чашке, энергично размешивал сахар - это было в нём не от невоспитанности, а от избытка жизненных сил. По той же причине он, например, с хру-стом разгрызал карамель, приводя этим в бешенство мать.
- Мещане они у меня, тёть Маш, - с горечью жаловался Елисей,- обыватели. Им только деньги и важны, в доме только слышно: "деньги-деньги-деньги"... Всё на деньги мерят. Уйду я от них. Они говорят, что любят меня, а как это может быть, чтобы человека любить, а дело всей его жизни не уважать?
- Ой, Елька,- вздохнула Маша, - в жизни и не то бывает!
Педагогично отвертелась! Она про себя подумала о любови, что мужчины умудряются любить в женщине красоту и совершенно не считаться с её душой, но ведь искренне уве-рены, что любят! Ругать Женьку при сыне, витиеватый характер которой прекрасно знала с детства, Маша считала себя не в праве, но в глубине души очень Ельке сочувство-вала.
Да, его родители единомышленниками ему не были и, она это знала, никогда не могли быть. Конечно, она могла часами разбирать с ним, например, пастозную манеру живописи Рембрандта, когда казалось, что портрет можно ухватить за нос. Но, в конце концов, в этом и заключается её образование искусствоведа. Слава богу, что кого-то интересует то, что выходит за рамки Третьяковки.
- У тебя, молодой человек, типичный конфликт поколений. Родители твои хотят для тебя сытой и спокойной жизни. Все родители для своих детей этого хотят, и я для Саши - тоже. И ещё пойми простую вещь, раз Женя - твоя мама, это не означает автоматиче-ски, что она должна разбираться в живописи и вообще разделять мир твоих увлечений. Например, мы любим разные блюда, правда? Но и во всём остальном также! Мама же от тебя не требует, чтобы ты разбирался в духах, раз она сама их обожает и не делает из этого драмы. Считай, что ты - новатор в своей семье, первопроходец. Это всегда трудно! Представляй себе, что семейная ситуация - репетиция в битве за свои убеждения в среде художников. Это будет намного сложнее,- убеждала она юношу, а со стороны казалось, что это мать беседует с сыном.
Елька юн, в решениях не мудр. Мальчишке его возраста это простительно. Он, кажет-ся, влюблён в неё, но она прекрасно представляла любовь в этом возрасте. Это любовь вообще, к какой-то прекрасной даме, воплощающей все черты женщин. Настоящую Машу он не видел, Машу - не в образе богини, а стирающую бельё, чистящую унитаз, разгляды-вающую свои к вечеру чудовищно опухшие ноги-столбики.
С Сашей Елька дружил хорошо. Лучше бы он в неё влюбился! Нет, эта первая любовь лопнула бы как перезрелый помидор, и ещё, чего доброго, перессорила бы все семейства. Пусть, если суждено, это произойдет позже. Большая любовь, конечно, а не перезрелый помидор.
Мышка обсуждала даже свою тревогу с Леночкой. Чувства Елькины она в расчёт не брала, а вот о его творческих исканиях пеклась. Как ему было хорошо в творческой среде! Искру Божью она в Ельке видела. Леночка предлагала собраться всем вместе и перегово-рить с Женей, выступить, так сказать, его адвокатами. Всё-таки они могли профессио-нально оценить его способности. Как-никак, Маша - искусствовед, а Леночка - дизайнер. Другое дело, что встреча с Женей, как всегда, энтузиазма не вызывала. Но коль скоро речь шла о душе и будущем человека, решили всё-таки вступить в переговоры.
- Знаешь, Мышка, я мечтаю вот о чём: взять всех детей и махнуть нам с тобой на да-чу ко мне. Я бы ковыряла свой новый заказ, там большой проект, ты бы свои новые мате-риалы готовила, книжки б умные читала, и дети вокруг нас... Все трое, включая твоего Ельку,- мечтательно сказала Леночка.
- Во-первых, он не мой, но, действительно, по духу близкий мне человек,- сурово возра-зила подруга.- Во-вторых, если мы будем предаваться всяческим мечтаниям, то кто го-товить будет? Скатерть-самобранка?
- Мы сами будем самобранки. Так когда, ты говоришь, у тебя заслуженный отпуск?
- Летом, конечно, наплыв туристов, но я в отпуск записывалась на август. И так на море хочется, так на море хочется!- призналась она.
- Ну и отлично! Получится у нас низкобюджетное счастье,-засмеялась довольная Ле-ночка.
Ей досталась от тётушки по наследству дача в крошечном посёлке на берегу крошечно-го моря. Ездить туда каждый год в силу разных причин не получалось. Фёдору без компа-нии было там скучно, а сверстников его по соседству не проживало, да и не было особо никакого соседства: дом стоял особняком. И Леночке одной было неудобно: если в проект погрузиться, то некогда по хозяйству возиться, а сына кормить нужно. В компании этот вопрос легко решался - Федя приобретал коллектив, а они с Машей легко могли разделить бремя хлопот. И ещё очень приятно было доставить Маше удовольствие побывать на море, а себе - удовольствие провести время с любимой подругой. Они как-то могли не утомлять друг друга, легко общались, также легко мечтали.
- Знаешь, давай с Женей встретимся. Предложим ей забрать Ельку на море, диплома-тично поговорим о нём, о его будущем, я могу сказать, что мы и сами едем на этюды,- вопросительно посмотрела на Мышку подруга.
Разговор прошёл намного легче, чем они боялись. Леночка нашла какие-то самые пра-вильные слова, которые убедили Женю и Анатолия. Она говорила, что это его юношеское увлечение, своего рода бунтарство, но живопись сама по себе - дело нужное. Допустим, в дальнейшем Елисей может поступать в архитектурный институт, при нынешнем буме строительства, сами понимаете, профессия востребованная. В мечтах Жени ощутимо запахло деньгами. В свою очередь, Леночка обещала провести разъяснительные беседы с мальчиком о будущей профессии. Ну, и заодно все вместе могут выйти на этюды.
Женю несколько уязвило и смутило, что её саму не пригласили в поездку к морю, но Анатолий неожиданно поддержал предложение подруг. Он не стал объяснять, но считал, что Женя излишне балует сына, и в чужих людях он немного обкатается, поймёт разницу между любовью близких и положением гостя.
Сам Елисей был предложению рад, немного удивлён, что родители его отпустили, он от них такого широкого жеста не ожидал. С одной стороны, хотел, с другой - побаивался бок о бок провести месяц рядом с обожаемой Машей. Надеялся восполнить редкое общение с Фёдором и Сашей. Ну и море... Кто ж будет против того, чтобы месяц провести у моря?
С мая по июль компания прожила с мечтами о море. Дорога прошла без приключений: до Анапы - самолётом, дальше - на машине и недолго - катером. Машу отчаянно тошнило от качки съеденными на пристани чебуреками, и она надеялась, что Ельку это немного "заземлит", а ему было жалко её, зелёную. Он не хотел конфузить тётю Марусю, поэтому старался не попадаться лишний раз на глаза, предоставив законное право ухаживать за ней её собственной дочери.
Серёжа приехал с ними на неделю. Отдохнуть ему не очень удалось, да он, собственно, приехал в первую очередь не за этим. Дом, открытый с зимы, таил в себе вечно непред-сказуемые неприятности: то не работало электричество, то не открывались разбухшие двери, то не работала плита... Проветривать от затхлого запаха помещения, вывешивать сыроватые одеяла на солнце, мыть окна и посуду, доставать на божий свет припрятанные на зиму вещички, вешать у входа на ветку колокольчик, чтобы он пел песенку ветра - всем этим занимались женщины и дети.
Через четыре дня, трудясь не покладая рук, дом и сад привели в порядок. Вечером в честь этой победы Маша с Леной испекли пиццу, которую ели на виноградных листьях, чтобы не мыть потом посуду, и запивали - взрослые вином, а дети - компотом. Серёжа шептал Маше, что можно бы и детям налить граммов по пятьдесят, но она в ответ шеп-тала, что это непедагогично.
Пицца пошла "на ура". А как, скажите, могло быть иначе, если весь день купались, а ужинать сели во дворе под навесом, который обвивали виноградные лозы с гроздьями ещё зелёных ягод, под южным быстро темнеющим небом, под яркими не по-московски звёзда-ми. Молодежь быстро разделалась с ужином и умчалась куда-то. Спасибо сказали и растая-ли в темноте. Взрослые остались втроём и смогли окончательно расслабиться.
- Наконец-то большие дела переделаны, - мечтательно потянулась Лена, - и я смогу завтра поваляться под орехом. У нас в саду растёт старое задичавшее ореховое дерево. Грецких орехов я отродясь на нём не видела, - обратилась она к Маше, - и местные давно уговаривают меня спилить его: у них ведь так - всё должно приносить пользу. Но я ни за что не соглашусь расстаться со своим грецким орехом. Мы выносим под него старую панцирную кровать, и знаешь, Маша, я ложусь на неё, смотрю в небо сквозь резные орехо-вые листья, и самые чудесные мысли посещают меня. Вот ради этих минут я так стрем-люсь сюда, и их вспоминаю потом всю долгую скверную зиму.
- Вот странно, - задумался Сергей, - мы в Москве как трамваи: всё ездим по одним и тем же рельсам, очень этим тяготимся, стремимся сюда, к морю, на окраину этого кро-шечного городка, а ведь здесь ещё более однообразная жизнь! А нам она кажется раем.
- Ну да... Мы же бываем здесь только летом. Я, знаете ли, благодарна судьбе за то, что не вижу, как уныло выглядит мой орех без листьев, сорванных ветром, мокрый, потеряв-ший свою величавость, под ропотом бесконечного осеннего дождя. У меня сохраняется иллюзия того, что есть райское местечко на Земле, - рассмеялась Леночка.
Взрослые люди, а таковыми они, безусловно, себя считали, редко приоткрывают заве-сы своей души даже перед близкими. Боятся быть смешными? Тем драгоценнее были ми-нуты откровенности, потому что свидетельствовали о доверии друг к другу. Многие ли могут этим похвастать?
- У вас, ребята, везде будет рай, - не без грусти откликнулась Маша. - Потому что вы вместе и любите друг друга. Сколько лет на вас смотрю и радуюсь: это даёт мне надежду, что если у вас есть любовь, то, быть может, будет и у меня. Серёж, скажи, как мужчина, шансы у меня есть?
Серёжа улыбнулся в ответ. Машка была почти член семьи, что-то вроде сводной сестрёнки. Был бы холостой друг - лучшей жены ему не пожелал бы!
- Ты, Маша, человек хороший, экскурсовод блистательный, мать чудесная, подруга... - не знаю даже, с чем сравнить. И жена из тебя бы получилась замечательная.
- Тогда почему? - вцепились в него с двух сторон подружки.
- Не знаю, - он пожал плечами. - Вы любите как-то по-другому. Вы любите целый день и каждую секунду, для вас это главное в жизни, а для мужчины любовь - это мгновения. Мы любим урывками между работой, хобби, мыслями о том, как прокормить семью и обу-строить вселенную. В общем, вы любите нас весь день напролёт, а мы - только урывками. Поэтому и возникают все проблемы непонимания, ревность, желание женщины всецело завладеть душой мужчины. А это невозможно.
- А Леночка? У вас же нет споров! - в Маше проснулся спорщик.
- Во-первых, споры у нас есть, но на другие, чаще непринципиальные темы. Во-вторых, Леночка как раз любит меня урывками, между новыми проектами и мыслями об устройстве вселенной!
За это Леночка попыталась хлопнуть его газетой по уху, а он, смеясь, загораживался от неё двумя руками.
- Так значит, я, по-твоему, больше похожа на мужчину? - негодовала она.
- На богиню, - хохотал Сергей, - а они ни на кого не похожи. Они сами по себе.
Они смеялись и как-то так отнимали друг у друга газету, что больше обнимались. Это была нежность перед скорым расставанием, они были ещё вместе, но уже скучали друг по другу. Всё это Маша понимала. Разговор её чем-то неуловимым огорчил: "А ведь и правда, мы хотим, чтобы мужчина принадлежал нам всецело, со всеми мыслями, чувствами, дви-жениями души, но вот я сама, например, не хотела бы быть никому полностью принадле-жащей. Как это так? Всё напоказ и ничего своего?"
Что-то ещё таилось в Серёжиных словах, какая-то тайна, которую женщины не мо-гут постичь в мужчинах, но Маша так устала от этого напоённого солнцем и морем юж-ного дня, от непривычно обильного ужина и терпкого вина, что тайна эта от неё ускольз-нула.
Через два дня Серёжа уехал, увозя какие-то южные фрукты для бабушек в гостинец. Дети не заметили этого события, они втроём жили какой-то своей жизнью, как в стек-лянном замке: их видно, а им ни до кого дела нет. Отволокли Серёжины коробки с фрукта-ми и чемодан на пристань и, всё так же погружённые в свои идеи, двинули к дому. Леночка, кажется, в своей комнате коротко всплакнула, она до сих пор не могла легко расставаться с мужем.
На следующий день ребята с утра собрались в бухту, на галечный пляж охотиться за сердоликовыми камешками. Идейным вдохновителем этого похода была Саша, которая тайно мечтала, что ей попадётся куриный бог (камешек с дыркой). Она специально при-везла из Москвы кожаный шнурок, чтобы носить подвеску как амулет. Что-то ей виделось в этом дикое, древнее, языческое, настоящее. Лена засела в доме, отговариваясь доработ-кой проекта, но, как подозревала Маша, догрустить и доплакать Серёжин отъезд, а Маша оказалась предоставлена самой себе. Однако это краткое уединение её не тяготило, скорее уж было непродолжительным подарком, ведь одно дело жить многолюдно зимой, когда все разъезжаются на день по своим работам-учёбам, а другое - летом, пусть даже и в соб-ственном доме, где те же персоны толкутся друг у друга на голове. В конце концов, самое время опробовать это самое разрекламированное райское койко-место под орехом. Маша захватила с собой легкомысленный женский детективчик, свою подушку (для пущей ком-фортности) и отправилась в сад. Панцирная сетка кровати провисла, что было видно невооружённым взглядом. Всё ж она верой и правдой послужила не одному заезду отдыха-ющих! Но ничего ещё так была, вполне выдерживала Машин несерьёзный вес. Всё оказа-лось так: и листья приветливо покачивались, и небо проглядывало сквозь них, казалось окном во вселенную. Но посреди торжества яркого летнего южного дня Марусе почему-то стало грустно. Полноценная ("зрелая", как называла её про себя Маша) Ленина семейная жизнь с одной стороны, юность неразлучной троицы - с другой, и сама Маша посередине. Словно из весны жизни сразу попала в осень и загоревала: "А лето? Моё лето когда проле-тело? Я его даже не заметила".
Пляжная жизнь в это время шла своим чередом. Саша увлечённо искала своего куриного бога, а он упорно не желал ей попадаться. Мальчишкам прискучило это рысканье среди камешков, они уже по сто раз искупались, успели даже проголодаться, потому что из дома уходили полусонные и завтракать отказались. Саша, чтобы они не путались под ногами, отправила их в посёлок перекусить. Мальчишки, поколебавшись, решили рыцарство своё умерить и Сашу в безопасном и людном месте оставить на часок одну. Федя предполагал, что они легко найдут в посёлке какую-то "едальню". Не потому придётся искать, что редко бывал в посёлке, а потому, что облик любого развивающегося курорта быстро меня-ется. Они двинули в путь, договорившись с Сашей, что вернутся из разведки через часок и принесут ей что-нибудь вкусненькое.
С точки зрения местного жителя, в курортной деревне, если не считать лета, жизнь - такая скука! Начиная с конца мая улицы заполняются отдыхающими, оживляются хозя-ева комнат, хаток, а теперь уже и отдельных коттеджей, сдающихся внаём. В кафе появ-ляются первые посетители, и с каждым следующим днём жизнь в деревне всё больше и больше начинает становиться похожей на бурлящую воронку. К июлю местные стонут, что от приезжих жизни нет, но это притворный ропот, потому что много приезжих означает много денег, а много денег - это обучение детей в институте для одних, новая машина для других, ленивая зима для третьих. Год на курорте имеет по сути только два времени года - зиму, когда нет отдыхающих, и лето, когда "их есть". Зимой все свои, местные, летом калейдоскоп лиц, а замуж выйти не за кого!
Так размышляла грустно Таисия. Назвали её в честь бабушки, и живёт она вроде в де-ревне, и имя её простонародное, деревенское, но самой Таисии оно совершенно не нрави-лось. Ей всё мерещилось, что вот она выходит в прекрасном платье, блещут на ней брил-лианты, все взоры обращаются на неё, невообразимую красавицу, и объявляют: "Таисия Костогрыз". И всё, по имени всем сразу всё понятно. И чей-то одинокий ехидный голос в тишине спрашивает: "Это из какой же деревни?" На этом хрустальный образ рассыпался. Странно, но фамилия Костогрыз Тайку не смущала: выйдет замуж и сменит, делов-то!
Последние годы стало модно на отдых выезжать к морям. Только, в зависимости от кармана, к разным: от Средиземного, Эгейского или Мёртвого до их, мелкого. На Тайкино, Азовское, в их деревню приезжал народ среднего достатка, попроще, попровинциальнее: толстые тётки и пузатые дядьки с выводками галдящих детей, стройные молоденькие женщины с мужьями, лозинки-девушки, стреляющие по сторонам глазами в поисках инте-ресного знакомства.
"Господи, - вздыхала Тайка, - неужели и я только рожу ребёнка и стану такой же ка-душкой? Нет, ни за что!" - содрогалась она. Тайка себя вообще взрослой не представляла, а, в общем, она и была в том самом шестнадцатилетнем возрасте, когда собственная сорока-летняя мама казалось ей глубокой старухой. Нет, глубокой старухой казалась всё-таки шестидесятилетняя бабушка, которая вставала в 5 часов утра, чтобы задать курам корм, просапать 2 сотки кукурузы на зимний корм тем же курам, собрать ведра два помидор и приступить к их немедленной засолке.
Мама, женщина рубенсовских форм, пресекала Тайкины мечты на корню: "Конечно, бу-дешь с возрастом как я. Мы тоже "были стройные девчата, стали бабы в три обхвата". Природа наша такая. На земле живём". Но Тайка знала, что природа бывает и другая. Она работала в школьные каникулы у дядьки в кафе официанткой. так что возможность при-глядеться к модам имела, ну, и юношеское любопытство удовлетворяла, конечно. Вот на днях обслуживала двух дамочек, возраст примерно как у её мамы - это она по морщинкам определила, по усталому взгляду и ещё неизвестно по совокупности каких примет, но обе стройные. Не такие тонкие, как девушки, конечно, но с талией, тонкими руками, хороши-ми упругими ногами, обе в красивых сарафанах, одна - в марлевом, другая - в сарафане из розового шитья, всё покрытое ажурными дырочками. Очень красиво. Не то, что мама в своём вечном синем ситцевом халате! И разговор вели интересный, про мужчин. Одна курила, пуская тонкие струйки дыма, и загадочно глядела на море, а вторая, с немного разочарованным жизнью видом, говорила ей:
- Из кого же выбирать, Танюша? Раньше мужчины были слегка пьяны и иссиня выбри-ты, а теперь слегка выбриты и досиня пьяны. Какая тут может быть романтика?
Тайка была очень впечатлена. Она дома пробовала тоже так сесть, сделать усталое лицо и сказать про мужчин, что выбирать не из кого... И в этой роли страшно себе понра-вилась. Выбирать и правда было не из кого, на весь посёлок обходились одной школой, и всех классов - по одному. Тайкиному ещё повезло - в первом классе два набрали. К выпускному опять остался один, но представительный - аж 28 человек, в предыдущие бывало и по 10-15. Всё ж многие предпочитали уйти в техникум, не всякая семья могла себе позволить вы-учить ребёнка в институте, да многим было высшее образование и не нужно.
Все в деревне находились в сильно запутанных семейных отношениях: приходились друг другу если не роднёй, то свидетелями на свадьбе, крёстными или друзьями детства, поэтому всю деревню Тайка знала поимённо, от детей до древних бабушек. Ну, и её, есте-ственно, тоже знали от рождения до каждой конопушки. Местные мальчишки в этой связи для Тайки никакого интереса не представляли, а приезжие представляли, но они так быстро приезжали-отъезжали, что она не успевала даже с ними знакомиться! И потом, Тайка же работала с утра до вечера с минимальными выходными. А как же! Лето - это сезон, а в сезон надо вкалывать. Тайка вкалывала себе на выпускное платье. В школе кра-ситься и украшения надевать не разрешали (к огорчению тех девушек, у которых они были), а на работу Тайка марафетилась, как подшучивал Юрка, её младший брат. Она тон-ко подводила глаза, рисовала контуром губы, потом покрывала их блеском, а ресницы не красила: они были у неё густые и тёмные сами по себе, хотя на море у всех обычно выго-ревшие бывают.
- В отца, - вздыхала мать. Она ещё помнила, как была влюблена до обморока, как отцов-ский шорох ресниц приводил её в восторг и смятение, а взгляд его ласкающих тёмно-серых глаз бросал в краску и непонятную истому.
Тайка оглядывала себя в зеркало оценивающе, пробовала сделать усталый взгляд, как у той отдыхающей, иногда получалось что-то похожее, но чаще - нет, потому что этот взгляд - результат жизненного опыта, не слишком радостного, но богатого.
- Тайка, ты на велосипеде на работу поедешь? - спросил братишка, который имел виды сегодня на их общий транспорт.
- Ещё не хватало! - фыркнула она.
- Она ж на работу, - не без ехидства вмешалась мать, - она же на каблуках идёт, фасон давит. А вечером приедет еле живая и будет ноги до потолка задирать, чтобы, значит, не болели. Нет сразу лодочки одеть! Лучше враскоряку вечером мучиться.
- Ну, мама! - взмолилась Тайка, которая не хотела этих разговоров, но не смела уйти посреди материной речи, хотя и боялась опоздать на работу.
- Что, мама? Что, мама? - передразнила её та.- Ноги одни на всю жизнь, других не бу-дет, а тебе ещё рожать, детей на руках до года носить, а то и до трёх. Вот Юрик до трёх лет с рук не слезал.
- Потому что балованный! - дерзко возразила Тайка.
- Ой, иди уже! - махнула рукой мать. Она ругалась больше для проформы, сама в этом возрасте до утра по деревне гуляла, а к пяти бежала на ферму, на утреннюю дойку. И как только сил на всё хватало? Она сама про себя удивилась, улыбнулась себе той, с косой до пояса, с тонкой талией, румяной девушке, и вернулась к домашним делам.
Тайка спешила по деревенской улице на работу. Ну, спешила - это она мысленно, на каблуках по обочине дороги не больно-то поспешишь. Голову держала гордо, представляла, как встречные думают про неё, и казалась себе очень взрослой. Её мечты были примерно следующие: вот закончит через год школу, покрасуется в своём (пока неопределённо) вы-пускном платье, поедет и поступит (пока неопределённо) в какой-то институт, будет там учиться легко (как в школе) и, может быть, даже лучше всех. Потом встретит свою любовь и выйдет замуж (тоже все неопределённо, но прекрасно и очень романтично).
Кафе, в котором Тайка служила у родного дядьки, в общепринятом смысле таковое не напоминало. К крошечному павильону кухни были выставлены с десяток столиков, их накрывал спасительной тенью навес. В ветреные дни навес трепетал и щёлкал об основа-ние, будто огромная птица гигантским клювом. Казалось, в любой момент сорвётся и улетит вместе со столиками, влекомый порывами ветра.
Первые посетители обычно появлялись ближе к обеду, потому что кафе с традицион-ным для любого курорта названием "Бриз" находилось на "туристской тропе" - по дороге на пляж (или с пляжа, смотря по времени суток). Соседствовали с "Бризом" такие же не-оригинальные "Чайка", "Волна", "Ветерок", "Муссон", "Буревестник", "Натали" и "Виола", с такими же недорогими полу-домашними борщами, котлетами и компотами из сливы соб-ственного сада.
Немного особняком стояла "Золотая рыбка", в которой отродясь не было рыбного ме-ню. Цены были примерно одинаковые, конкуренция отсутствовала, ибо отдыхающие лю-били за время своего недолгого отдыха отметиться в каждом заведении. Другое дело - ужин. Это тебе не просто завернуть в купальнике и шортах для перекуса! Это почти светская жизнь: сарафан, накрашенные губы, долгое сидение за кувшином местного вина, и (чем чёрт не шутит) возможность курортного знакомства.
До обеда Тайка с напарницей Соней были не очень нагружены. Расставляли неторопли-во салатники и специи, поправляли клеёнчатые скатёрки и заворачивали в салфетки сто-ловые приборы, чтобы потом на это времени не тратить. Тайка даже успевала почитать что-нибудь из тех книг, что задавали на лето по литературе. Девушка пыталась сосредо-точиться на ломаной строке Маяковского, когда в кафе завернули первые посетители, два парня немногим старше неё. Она отложила под прилавок книгу и двинулась в их сторону. "Наверное, пива захотят, а оно ещё не очень охладилось",- с досадой подумала Тайка, на ходу открывая блокнот. Память у неё была отличная, но, как учил её дядя, записанный заказ помогает в спорной с клиентом ситуации.
- Они там на солнце перегреются и не помнят через пять минут, что заказывали! А у тебя на этот счёт есть соответствующая запись. Ох, уж эти дети солнца!
Тайке самой с блокнотом проще было: не так стеснялась. Клиенты ведь её расспраши-вали и рассматривали, когда блюда выбирали. И не всегда же семейные приходили, часто холостые, а уж если к тому же и выпившие... Некоторые так смотрели и так заигрывали, что Тайке хотелось потом сразу побежать домой и отмыться до хруста. Но эти двое, вроде, были ничего.
- Девушка, нам бы позавтракать с другом. Что предложете?
- Ой, - растерялась она. - У нас сейчас только борщ и пиво. А котлеты ещё не готовы с картошкой. Это где-то через час.
- Девушка, а давайте что-нибудь сочиним! - начал уговаривать её парень.- А то мы умрём тут с голода до обеда. Разве вашему курорту такая реклама нужна?
Он балагурил и очень обаятельно при том улыбался. В разговор вступил его товарищ.
- Девушка, а имя у вас есть? Меня, например, Федя зовут, а вот его, - он указал паль-цем на друга, - Елисей. А вас?
Тайка секунду помедлила и с неохотой представилась:
Таська покосилась на него с недоверием. Шутит, что ли? Нет, вроде действительно восхищается.
- Таисья, а можно на кухне узнать, сделают ли нам по яичнице с помидорами? Это же просто. И хлеба нам ещё черного, а? - он вопросительно вглядывался в её лицо.
- Сейчас схожу, узнаю, - Тайка сунула блокнотик в карман и пошла к тёте Рае, повари-хе.
- А чего не сделать? Сделаю. И лука им обжарю туда, и перчика болгарского. Спроси только у дядьки, сколько денег с них брать, - проявила повариха нечастую для неё сговор-чивость.
- Будет вам яичница, - доложила она посетителям. - А пить что? Чай? Кофе?
- Чай у вас, небось, из пакетиков. Кофе - растворимый. Да ещё по жаре... А вот компо-та у вас, милая Таисья, не найдется? - опять улыбнулся Фёдор. Она кивнула. - Тогда неси-те сразу кувшин. И вот ещё что... Мы с другом у вас первый раз,- он незаметно подмигнул Ельке. - Что тут посмотреть можно?
- Ну что... - растерялась Тайка, - пляж, море... К нам все ради моря приезжают.
- А ещё чего? Ну, там раскопки какие-нибудь. Церкви старинные, - не унимался парень.
- Да нет, ничего такого нет у нас... - наморщила лоб она. - Вот только если на грязевое озерцо сходить. Оно за посёлком находится, километрах в пяти, над морем. Идти жарко,- сразу предупредила она.
- О... самое то! Маленькое путешествие. А название у вашего озерца есть? - расспра-шивал любопытный Фёдор.
- Есть,- Тайка смутилась, не засмеют ли? - Блевака называется.
Парни действительно захохотали, но решимости посетить озеро у них не пропало. Тайка принесла яичницу. При виде её у неё самой чуть слюнки не потекли. Красотища такая аппетитная! Подала на стол и чинно удалилась, снова вооружившись Маяковским, теперь уж больше для имиджа, и поглядывая на клиентов: не понадобится ли ещё что?
Елисей ей понравился больше. Серьёзнее потому что. "И имя у него такое...- она наморщила лоб, задумалась, - сказочное..." А Федька этот - дурносмех какой-то. Когда она подошла к ним со счётом, парни стали просить её отвести их на озеро. Выходной у Тайки всё равно был только через два дня, поэтому она договорилась, что ответ даст накануне, если они придут к ней обедать. "Битва за клиента!" - гордо подумала она про себя.
- Они к нам ещё обедать придут, - небрежно сообщила она дядьке, сдавая деньги.
А Соне похвасталась, что оба парня оставили ей номера своих мобильников.
Тайка ещё только-только отработала день и ещё даже не успела полностью насладить-ся своим небольшим приключеньицем, ещё даже не решила - идти ей на Блеваку или нет, а новость эта уже фантастическим образом стала известна многим. И, конечно, совсем не тем, кому бы хотелось. По дороге домой Тайку "перехватил" одноклассник Вовка по кличке Горын. Ничего зловещего в нем не было, огнём он не плевался, просто фамилию имел Го-рынов. Горын картинно притормозил перед Тайкой на мотоцикле, обдав её облаком тонкой пыли, отчего девушка зачихала, и заглушил мотор.
- Садись, Тайка, до дома подвезу.
Таська подумала: сразу сесть или покапризничать, но ноги и правда ломило, как пред-сказывала мать, поэтому она села сзади Вовки, обняла его за талию (что и было его тай-ным желанием). Перед домом Вовка ссадил её, но прощаться не спешил, что-то медлил, мялся. На крыльцо, привлечённый самым притягательным в мире для мальчишек тарах-тением мотоцикла, выскочил Юрка, но понял, что он тут явно лишний, и к Таське с Во-вкой не полез. Поздоровался издалека, рукой махнул и так и остался на крыльце стоять.
- Ты, Таисья, - начал по-взрослому Вовка, - я слышал, с приезжими на Блеваку собра-лась?
- Вот деревня! - вскинулась девушка. - Слухами полна. Я ещё никому согласия не давала. И вообще - это моё личное дело.- Она поджала губы, выражая неудовольствие, а сама косила глазом на Вовку. Интересно же! И так похоже на взрослую жизнь с любовью-ревностью.
- Дело твоё личное. А случится что - горе матери твоей будет!
- А что случится-то? - хмыкнула она.
- То. Будто сама не знаешь. Они приезжие - отдохнут и домой вернутся, а тебе здесь жить,- в его голосе появились угрожающие нотки, Тайке это не понравилось. В глубине души она понимала, что Вовка прав - ребят этих она впервые сегодня увидела, на вид вроде приличные, а так - кто их знает? Таська, девчонка благоразумная по природе, надменно вскинула голову и процедила надменно: "Сама разберусь. Не маленькая уже!" Взбешённый Горын дал по газам, окутал Тайку пылью и умчался.
Вечером Тайка долго не могла заснуть. Её мама любила свою деревню. Хотя как можно её любить? Каждый день похож на другой, никакого разнообразия. Она думала о парнях, они казались ей посланниками другого мира, не то, что Вовка: вихрастый, одет в свои вечные шорты, ещё ревновать вздумал! Но это она так, кокетничала. Вовкина ревность была ей очень даже приятна. Льстила.
Мать кормила на кухне отца. Поздний ужин - приятный: жара спала, хоть какой-то аппетит появляется. Она ждала того момента, когда он насытится, чтобы высказать мужу свои опасения. Раньше времени скажешь - получится скандал вместо обсуждения. Деревенское сарафанное радио уже донесло ей про планируемый поход на Блеваку. Отпу-стить Таську - страшно, не отпустить - глупо, взрослая уже, уйдёт без спроса, если бу-дешь возражать. Норовистая. "В отца",- вздохнула мать. Наконец ей показалось, что под-ходящий момент настал.
- Слышь, Андрюш,- робко начала она,- наша Таська собирается дачников на Блеваку ве-сти. Поход такой. А дачники с хутора, мальчишка Фёдор, Антонины Михайловны внук, и дружок его. Ну что, не пускать её что ли?
Муж отложил вилку, положил голову на согнутую в локте руку и улыбнулся. Выросли дети, и Таська невеста уже, и Федьку помнил в ползунках ещё.
- Да пусти ты её. Что мы, Квасниковых не знаем? Бабка строгая у них была, порядоч-ная, и Ленка такая же. Федька её не обидит, тем более, что в этом году у них ещё девчонка гостит какая-то, наверняка она тоже на озеро пойдёт. А, зная Ленку, ещё и она с детьми отправится. Главное, чтобы Вовка их потом в куски не порвал. Тоже ещё жених нашёлся,- усмехнулся отец,- вот его я больше побаиваюсь: умыкнёт на своем мотоцикле - и плакало наше высшее образование!
На следующий день Федя с Елькой отчасти разочаровали, отчасти успокоили Таисью явившись в кафе (опять на завтрак) с девчонкой. Таисья оценивающе скользнула по ней взглядом. Не рассматривала, конечно, нет. Она хоть и деревенская, а правила приличия прекрасно знает. Но ей , как всякой женщине, пусть даже юной, одного быстрого взгляда вполне хватило, чтобы составить представление о человеке. Симпатичная такая бело-брысая девчонка, не фифа. Сашенька и правда была преисполнена дружелюбия, любопыт-ства и желания поближе познакомиться с загорелой аборигенкой, ей хотелось впечатлений и женского общества. Мальчишки, как ни любила она их с детства сестринской бесполой любовью, всё-таки не то, а Тайка вызывала у неё помимо симпатии ещё и уважение: вот сверстница их, а уже работает, такая самостоятельная, серьёзная. Сашенька невольно вздохнула, и на девушку Таисья уже больше гораздо похожа, чем на мальчика. Её взгляд плавно скользнул вниз от собственного плеча к животу, задержаться взгляду было не на чем. Тайка, южанка с горячей кровью, ещё была узкая, как лозинка, но со всеми красивыми женскими выпуклостями. Век за веком в её возрасте уже были жёнами и матерями, и при-рода подготовила её к этому основному предназначению, которое в наше время с его лом-кой всей биологии человека, было отодвинуто на неопределенный срок.
На озеро договорились идти послезавтра, встретившись в центре посёлка возле быв-шего совхозного клуба, ныне превращённого в концертную площадку для сезонных гастро-лёров-халтурщиков. "Хутор Квасниковых", как они шутливо себя называли, с энтузиазмом отнёсся к предстоящему походу. Леночка удивлялась, что за столько летних сезонов, про-ведённых у моря с тётушкой, ничего про озеро не слышала.
- Может, оно для местных жителей имеет сакральный смысл?- предположила Леноч-ка.- Таким таинственным природным явлениям люди во все времена приписывали особен-ные силы. Так их и называли: "места силы".
- Вообще Таисья сказала, что местные туда ходят коленки больные лечить, ревматиз-мы всякие, подагры, и кожные ещё болезни.- Вклинилась в разговор Сашенька.
- Тем более,- продолжила Маша,- туристов наших вы сами знаете: они не церемонят-ся, изгадят всё, насвинячат и уедут. Арбуз съедят, а корки в озеро кинут, а озеро такое, оно как родник. Божий дар людям в облегчение, его в чистоте беречь надо, не растрачи-вать почем зря. Как это Тайка про него проболталась? Удивительно! Не иначе, как наши красавцы её очаровали,- улыбнулась она.
***
Компания, как и договаривалась, встретилась в центре. Все вместе быстро вышли по узкой, советских ещё времён (когда и машин-то в посёлке не ездило, только трактор на радость ребятишкам тарахтел пару раз на дню) асфальтовой дороге из посёлка. Цен-тральную улицу, самую длинную и, конечно, именуемую улицей Ленина, на самом деле мож-но было пройти из конца в конец за полчаса, минут за сорок. А потом, в том месте, где дорога круто повернула в сторону шоссе, провожаемая аллеей тополей, путники сошли на пыльную просёлочную дорожку поросшую островками выгоревшей, но неубиваемой травки. Тропка виляла, спускалась к одним овражкам, огибая другие, поднималась на холмики, но в целом неуклонно вела всё выше и выше над морем. Уже линия прибрежного пляжа смени-лась диким берегом. Сам склон стал отвесным, опасным.
Но, если не отвлекаться на всякие частности, то летний день был прекрасным: сол-нечный, яркий, он обещал быть жарким. Море, сегодня спокойное и поэтому синее, тихо плескалось в своей чаше. В степи вне поселка, на свободе, разгуливал лёгкий ветер, создавая чувство свободы, наполняя душу восторгом. Серовато-серебристые листья нечасто попа-давшихся одичавших оливковых деревьев, низкорослых, казались выбеленными солнцем. Такой вот романтический привет от живших здесь когда-то древних греков. Всё вместе это создавало неповторимый колорит юга, для маленького путешествия - самое оно!
Процессия пёстрой стайкой удалялась от посёлка. Мамы, немедленно раздевшиеся вне цивилизации до купальников, несли сумки через плечо с полотенцами. Парни, с рюкзаками поосновательнее, наполненными питьём и едой для полдника, отмахивались снятыми с себя футболками от налетевших на их разгорячённые тела насекомых. А, может быть, мушек больше всего манили пёстрые цветастые шорты, сами напоминавшие большие цве-точные кусты? Саша загребала тёплую пыль вьетнамками, она тоже была в купальнике, только вокруг бёдер обёрнуто парео. Одна Тайка, как это ни парадоксально, имела вид циви-лизованный, шла в сарафане в модных горохах, на плечах - кисейная косынка, и чувствова-ла себя прекрасно. Ветер играл подолом сарафана, плечи защищены от обгорания, южане же за загаром не гонятся. Мама заставляла взять с собой панаму, но Тайка её ещё в цен-тре сунула в свою соломенную сумку, украшенную большим тканевым цветком. Она сол-нечного удара отродясь не боялась, одно слово - местная!
Компания совершенно естественным образом разделилась на две группы: впереди ша-гала молодежь, Федька, нескладно подпрыгивая, бодро топал рядом с Тайкой, с другой сто-роны от неё Саша заглядывала ей в лицо снизу вверх, потому что была ниже ростом, Ели-сей тоже слушал местную девчонку, покусывал задумчиво сухую бодылку.
- Ребята, купаться ночью в море, в августе - фантастика! Должна постоять жаркая погода, вот как сейчас,- рассказывала им Тайка,- море должно быть спокойным, и тогда оно начинает светиться. Представляете?
- Светиться?- недоверчиво и в то же время заворожено переспросила Саша.
- Ну да,- тряхнула гривой Тайка,- ты плывёшь, а вокруг тебя звёздочки от каждого всплеска руки, и контур сияет, чувствуешь себя.... богиней!- она нашла нужное слово.- Вы обязательно, обязательно должны сходить искупаться ночью.
Маша с Леной на некотором отдалении шли сзади, в своём темпе, со своими разговора-ми.
- Мне очень досадно, что ты так и не была счастлива в любви,- сетовала Леночка.
- После Андрея-то?- уточнила Маша.- Почему? Влюблялась. Помнишь Олега? Красивый такой был. Я вот думаю, Лен, может, у меня генетически так заложено, деформация ка-кая-то? Я влюбляюсь непременно в ярких, красивых мужчин. Роман с Олегом был вспыш-кой - короткой, яркой. Мне кажется, Олегу важно было влюбить меня в себя, испытать торжество победителя, а потом меня и мои чувства нанизали, как бабочку, на булавку и пришпилили в коллекцию. Очередной трофей...
- Надо признать,- задумчиво отозвалась подруга, - трофей из тебя знатный: умная, красивая, интеллигентная, стильная... Слушай,- спохватилась вдруг Леночка,- что-то мы так от детей отстали. Давай-ка нагоним наш молодняк!
И мамочки, сопровождаемые клубами пыли, поднятой загребающими её тапочками-вьетнамками, с сумками, бьющими неудобно по бедру, похожие на двух верблюдиц, припу-стили вдогонку за ребятами.
До озера добрались где-то за час. Конечно, никто никого не дёргал, в шею не гнал, но солнце набирало силу, становилось всё жарче, казалось, что лёгкие обжигает горячий воз-дух. И вот, наконец, они добрались. Встали полукругом у озера и молча принялись его раз-глядывать. Природная воронка была заполнена густой, консистенции сметаны, белесова-то-серой жижей, которая пузырилась и булькала. Пузырь размером с небольшое яблоко появлялся, выпукло изгибался, рос, а потом рвался и опадал. Это завораживало, хотя и оставляло неясное ощущение опасности, как перед чем-то непонятным, загадочным. В жаркий день от озера веяло прохладой. Саше эта булькающая, пульсирующая грязь показа-лась похожей на серое гримасничающее лицо упыря в бородавках. Оно вздыхало и тоскова-ло.
- Ну что, давайте раздеваться!- с лёгким вздохом прервала молчание Тайка. Её тоже чем-то неуловимо смущала живая жижа.
- У нас обычно женщины отдельно от мужчин процедуру принимают. Озеро-то не-большое, чтоб хоть здесь не толкаться.
- Как же мы грязь потом смывать будем? До моря тут по крутому склону обрыва не спуститься.- Запоздало спохватилась Леночка.
- А и не надо,- спокойно отозвалась Тайка.- Тут в кустах небольшое сероводородное озерцо, в нём и обмоемся. Вонючее, конечно, но тоже, говорят, с какими-то целебными свойствами.
- Воистину, край чудес!- в который раз изумилась.
Женщины осторожно влезали в озеро. Жижа начала было неприятно засасывать их вниз, как трясина, но потом вытолкнула на поверхность. Температура жижи оказалась примерно такой, как температура тела, на жаре казалось, что озеро прохладное. Через пятнадцать минут женщин сменили мальчики. Грязь на солнце быстро подсохла, превра-тившись из белесой в темно-коричневую. Лена с Машей ставши похожими на мулаток-шоколадок, принялись гримасничать на радость детям. Саша воспользовалась моментом, фотографировала, повизгивая от удовольствия, что собирает "компромат" и что бабушка с дедом надивятся на их идеальную дочку. Она вообще страшно любила, когда мама была весёлая, не хмурила озабоченно брови.
В мутном, сероводородом воняющем озерце, воды едва хватило на то, чтобы размо-чить и кое-как смыть корку из подсохшей грязи. Потёки на теле придали всем вид бродяг. Лена с грустью оглядела светлый купальник, в трикотаж которого забились крупинки и вздохнула - купальник был безнадёжно испорчен. Под оливковым деревцем сели потрапез-ничать. Вот, вроде, ничего не делали - а проголодались. За едой разговор снова вернулся к ночному купанию, и всеобщим собранием было решено идти ночью купаться на море.
***
Наступления ночи ждали, как никогда, а ночь всё не наступала. Долго смеркалось, су-мерки оседали на верхушки деревьев, солнце - красное, обморочное, перегревшееся лицо закатывалось за горизонт, но южная ночь, синяя, бархатная, кромешная всё не наступала. В пляжной сумке у порога давно валялись приготовленные полотенца. Рядом стояли стол-биками два фонарика. Тайка пришла и успела попить вместе со всеми чай. Она имела такую городскую привычку (пить чай или кофе), в отличие от своей бабушки, например, которая обходилась весь год молочком от собственной коровы и компотом. "Зубы-то все целы и свои, собственные!"- гордо говорила она и щёлкала ногтем по действительно белоснежным и крепким зубам, но это уже другая история. После чая затеялись играть в домино "на интерес" - проигравший должен мыть посуду, кроме Тайки, само собой разумеется. И так все увлеклись, что азартно отыграли четыре кона и спохватились, что стучат костяш-ками домино по дубовой столешнице под светом настольной лампы, об которую бьются мотыльки, а за верандой - вожделенная темнота.
К морю шли, шумно переговариваясь, наталкиваясь друг на друга. Подрагивающий кружок света вырывал из темноты то ямку, то не к месту посреди дороги выросший куст сорняка. Зыбкий огонёк успевал переместиться дальше, прежде чем последние люди на ощупь двигались по переулку. Наконец процессия вышла к морю, все как-то разом замолча-ли. От остывшего песка потянуло прохладой, бухту, изогнутую подковой, украшал яркий фонарь маяка и разноцветные переливающиеся огоньки посёлков, расположенных вдали. Море чёрное, слабо плескалось у их ног, его перерезала тонкая лунная дорожка.
- Ну, и где светится?- неуверенно спросил Федор.
Тайка скинула халатик, повела плечами от вечернего прохладного воздуха и вошла в во-ду.
- Смотрите!- по голосу было слышно, что она улыбается.
Тайка поплыла по мелководью, а её руки, всплескивая, отбрасывали переливающиеся, сыплющиеся серебряными искрами брызги, повторяющие контуры её тела.
- Богиня...- ошеломлённо прошептал Елисей.
Это было последним аргументом, пересилившим Сашину нерешительность. Она рину-лась за Тайкой. На контрасте с вечерним прохладным воздухом, остывшим песком, вода оказалась тёплой, как парное молоко. Она приняла, окутала пришлецов. Хотелось купаться в ней вечно. Уж все четверо юнцов с восторгом плескали воду, любуясь радужными взлё-тами искр из-под рук, когда Леночка потянула Машу за рукав.
- Мышк, а Мышк, давай в сторону от них отойдем и голышом искупаемся. Я всю жизнь мечтала. Это, говорят, ужасно полезно. Давай, а?- заныла, как в детстве она.- Сейчас темно, никто не увидит.
Она дёргала подружку за рукав, а сама увлекала её в сторону. На Машу напало вдруг бесшабашное веселье.
- Смываемся потихоньку. Да не тяни так - рукав оборвёшь!
По кромке моря, загребая ногами воду, они прошли в сторону и когда решили, что рас-стояние уже достаточное, быстро разделись, положили на тапки полотенца, чтобы не намокали от сыреющего песка, быстро, словно за ними кто-то мог подглядывать, скинули купальники и побежали к обольстительному морю. Нагота придавала купанию ощущение первозданности, полного слияния с природой. Темнота скрывала тайну бытия, а мерцаю-щие всплески, звёздный контур тела дарил сходство с богами. Это оказалось действитель-но волшебно, особенно для таких творческих и романтических натур. Они плескались, позабыв обо всем на свете, однако, когда-то пора купание и завершить. Они выскочили на берег, моментально покрывшись мурашками, потому что вода была теплее остывающего воздуха. На берегу их ожидала неприятная неожиданность: одежды не было! Халатик и сарафанчик, полотенца и тапочки. Мышке уж очень было жаль оранжевых тапочек с тря-пичными цветочками.
- Упёрли нашу одежду,- горько вздохнула она.
- Да уж конечно!- скептически отозвалась Леночка.- Ты вспомни наши наряды! Мой прости-господи халатик и твой сарафанчик доисторический. В таком уже не хоронят, Мария! Шутники какие-то утащили, сидят сейчас на склоне и пялятся на нашу с тобой девичью красоту.
- Ой!- испугалась подружка и стала прикрывать одной ладошкой одно место, а другой-другое. Но если одно место еще можно было как-то прикрыть, то другое уж никак, и она снова полезла в воду.
- Ну по темноте мы ещё кое-как дойдем до улицы, а там под фонарями как пойдем? До-ма же, окна же,- причитала она горестно.
- Мария, сколько тебе лет? Пойдём в воде до детей. А они пусть нам одежду принесут какую-нибудь. Елька счастлив будет богиню свою увидеть в костюме Евы, пусть даже и в очертании радужных брызг!
- Ужас какой!- Содрогнулась богиня, представив эту картину, но предложение всё рав-но было дельным, и они побрели морем, по грудь в воде, то смеясь над своей пропажей, то костеря на чём свет стоит неизвестных хулиганов.
Они брели так уже минут с десять, когда Леночка углядела на берегу какую-то белею-щую в темноте кучку. Она проворно выбралась из воды и радостно захохотала:
- Машка, нашлась пропажа наша! Это нас течение в сторону отнесло. Мы вышли со-всем не там, где одёжки свои оставили!
Боже мой, с какой радостью они нацепили то, "в чём уже не хоронят".
Детей из воды пришлось выманивать, они никак не хотели вылезать и всё не могли наиграться в радужные искры. Но вот по темноте, ведомые неверным светом фонарика, то подталкивая друг друга, то натыкаясь на впереди идущих поднялись по склону и вышли под фонари, на дорогу, ведущую к дому.
У ворот, облокотившись на мотоцикл, стоял крепкий паренёк, из местных. Такой, не-много напружиненный, как отметила про себя Лена. Она молниеносно оценила ситуацию: сейчас наживут себе врага, парень-то явно ждет Тайку, а потом мальчишки её пойдут в посёлок за каким-нибудь сахаром, и дуэль продолжится уже без взрослых, на каких-нибудь задворках, хорошо изученных самими местными с легко предсказуемым счётом: два раз-битых носа и две залитые кровью футболки городских (в лучшем случае) против полного морального удовлетворения местных. Ситуацию нужно было срочно спасать, и Леночка пустила в ход всё своё обаяние.
- Здравствуй, это ты нас ждешь на железном коне? Ну и красавец он у тебя! Что у во-рот стоять? Заходи во двор и коня загоняй, не ровён час - уведут такого красавца!- рас-пахнула она калитку перед гостем. Парень смешался.
- Я вообще-то за Таисьей, мне её родители велели встретить, чтобы она по ночи одна не шастала,- он метнул на неё строгий взгляд.