Низовцев Юрий Михайлович : другие произведения.

Почему надежда не оставляет нас?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кажется, все понимают, что такое надежда, но, тем не менее, ее многогранность и неоднозначность мыслители различных исторических эпох так и не смогли свести к чему-то основательно определенному, указывая на те или иные ее свойства и придавая надежде чрезмерно негативное или позитивное значение. Попытаемся определить феномен надежды, сопоставив ее со страхом, воображением, свободой и интересом.
  
  Что самое общее для всех? - Надежда, ибо если у кого более ничего нет, то она есть.
  Фалес
  
  Надежда - это сон наяву.
  Аристотель
  
  Надежда - это стремление души убедить себя в том, что желаемое сбудется.
  Рене Декарт
  
  Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться.
  Иоганн Гете
  
  
  
  Ключевые слова: сознание, неудовлетворенность, надежда, возможность, интересное, свобода, страх, отчаяние, воздаяние, потребность, желание, действие.
  
  Оглавление
  
  Введение.
  1. Исторический экскурс.
  2, Выявление источника и смысла феномена надежды.
  3. Страх и надежда как две стороны одной медали.
  4. Надежда как провозвестник свободы через воображение.
  5. Надежда как неразвитая форма интересного.
  6. Надежда на вечную жизнь сознания в живом.
  
  Введение
  
  Позитивный смысл надежды во все исторические эпохи проистекает из того соображения, что нельзя надеяться на худшее, хотя оно тоже возможно, но за него отвечает не надежда, а феномен страха.
  Однако противоречивость надежды состоит в том, что, предполагая благое будущее, она может ориентироваться только на прошлые знания, то есть всего лишь на их экстраполяцию в будущее, которое может не соответствовать этим знаниям, и данный фактор большей частью приводит к крушению надежд на благо, разрушая человеческую жизнь. Поэтому, по возможности, каждый человек должен пытаться переводить надежду в цель, для достижения которой он уже сможет не просто желать в ожидании, а выработать план действий с применением, по крайней мере, известных ему способов, способствующих достижению цели. К сожалению, большинство людей малоактивны и предпочитают ждать манны небесной, ориентируясь только на надежду, и получая чаще всего разочарование, да и то - в лучшем случае.
  Собственно говоря, объективная причина недееспособности надежды - это почти полное отсутствие информации, которая может помочь перевести образ желаемого в реальность.
  Негативизм надежды так же состоит в ее слабости, поскольку надеющийся на кого-то или на что-то человек не имеет уверенности в осуществлении надежды из-за отсутствия знаний о сути событий, и может только предполагать ход событий, в связи с чем вероятность осуществления искомого, не слишком высока, и она зависит большей частью от опыта надеющегося, то есть надежда в своем настоящем ищет опору в прошлом, предполагая желанное будущее, но при этом совершается чисто объективно масса ошибок и глупостей, которые существенно замедляют процесс развития.
  Вместе с тем сравнительно краткая жизнь человека, в которой он мало чего успевает сделать, потому что не улавливает ход времени вследствие медленного развития самосознания и, стало быть, адекватного массового усвоения информации, поступающей в результате его же собственной деятельности, дает ему в начале пути всего лишь надежду на благополучное будущее, а в конце жизненного пути также оставляет человеку не более чем надежду на жизнь после смерти.
  Получается, что надежда едва ли не главный феномен в жизни человека, несмотря на свою эфемерность. Это несомненно указывает на мимолетность и малозначимость человеческой жизни, как таковой, перенося центр рассмотрения реалий с человека на его сознание, поскольку остается только надежда на то, что, хотя бы оно не пропадает бесследно.
  То есть и тут сохраняется лишь бездоказательная надежда, но всё же именно она способна ободрить или, по крайней мере, утешить человека в его отнюдь не бесконечной жизни.
  Но сначала обратимся к идеям некоторых мыслителей по поводу надежды за несколько последних тысячелетий.
  
  1. Исторический экскурс.
  
  В своих "Диалогах" (Филеб) знаменитый философ древней Эллады Платон утверждает, что надежда есть ожидание блага, которое для разумных людей достижимо, а для неразумных (дурных) несбыточно.
  Вместе с тем Платон считает, что надежда не зависит от человека, полагая ее привязку к нему довольно сомнительной (Тимей): "...Они (божественные существа) приладили к нему еще один, смертный вид души, вложив в него опасные и зависящие от необходимости состояния: ...удовольствие, страдание, дерзость и боязнь, гнев и надежду, которая не в меру легко внемлет обольщениям" [1. Платон. Собрание сочинений в 4 тт. Т. 3. М. Мысль,1994].
  Действительно, разумный человек не станет надеяться на невероятное, сказочное, глупое, но, тем не менее, вероятностный, неопределенный характер надежды предполагает в любом случае сомнительность надежды, поскольку пассивное выжидание может привести к чему угодно, если не действовать, а действовать, согласно Платону, тут невозможно, так как не имеется способов достижения желаемого. Очевидно, это и имел в виду Платон, утверждая, что надежда не зависит от человека. Тут же Платон подметил негативное свойство надежды, сказывающегося в ее частой неверности и обмане.
  Указав совершенно справедливо на некоторые свойства надежды, Платон, тем не менее, не прояснил, откуда, собственно, надежда взялась, поскольку ссылка на богов указывает именно на это, и не дал четкого определения надежде, так как ожидать благ можно не только надеясь, но и подставляя руки под их поток, что случается не так уж редко.
  Не менее знаменитый философ античности Аристотель полагал, что надежда - это сон наяву [2. Книга V, 1].
  С этим утверждением трудно спорить, поскольку надежда всего лишь образ, а не реальный объект.
  Однако вместе с тем надежда появляется не произвольно, как какой-то сон, а выдвигается человеком как перспектива на сей момент - в виде желаемого, но пока недостижимого, и тем не менее возможного, что само по себе делает ее "указующим перстом" для человека, позволяя ему не останавливаться на достигнутом, а заглядывать в будущее, которое благодаря надежде становится возможным в предпочтительном варианте, что настраивает индивида на оптимистичный лад.
  То есть, Аристотель, подобно Платону, отметил лишь одну из негативных характеристик надежды.
  Стоики сопоставляли надежду со страхом и ничего особенно приятного ни в том, ни в другом не видели. В частности, Сенека в своих письмах к Луцилию утверждал следующее: "Как одна цепь связывает стража и пленного, так страх и надежда, столь несхожие между собой, приходят заодно: вслед за надеждой появляется страх. Я не удивляюсь этому: ведь оба они присущи душе неуверенной, тревожимой ожиданием будущего. А главная причина надежды и страха - наше неумение приноравливаться к настоящему, и привычка засылать наши помыслы далеко вперед. Звери бегут только при виде опасностей, а убежав от них, больше не испытывают страха. Нас же мучит и будущее, и прошедшее..." [3. Письмо V].
  Реалисты-стоики предпочли проигнорировать позитивное значение надежды для человека в жизни, склоняясь больше к мужеству, стойкости и терпению, хотя, конечно, человек всё же не зверь, и в трудную минуту надежда может его ободрить, но зато стоики в лице Сенеки совершенно справедливо указали на особенность и важность настоящего, поскольку в быстротекущей реальности прошедшее уже не вернешь, а будущее еще отсутствует, да и оно, вопреки всем расчетам, может обернуться в настоящем отнюдь не желанным, вопреки всем надеждам.
  Стоики, предпочитая мужество надежде, имели в виду слабость и неверность надежды, которая, в частности, не способна повлиять на смертельный исход некоторых болезней близких людей, а последняя надежда на посмертную жизнь на самом деле недостоверна, так как с того света никто не возвращался. Поэтому, что же кроме стойкости может удержать от падения в пропасть отчаяния из-за собственной беспомощности.
  Таким образом, стоики, так же как Платон и Аристотель, отметили негативный характер надежды, с тем отличием, что они акцентировали свое внимание не на ней, а на мужестве и терпении.
  Если стоики в своих определениях надежды оперируют ею в рамках реального мира, обозначая тем самым, что всё для живого человека кончается с его смертью, то христианство в своем понимании о том, что возможности познания кончаются за порогом смерти, наоборот, выводит надежду за пределы действительности в потустороннее, предполагая спасение в нем как последнюю надежду, которая вместе с тем всегда утешит в любых тяготах реальности, определяя надежду в лице Филарета в "Православном катехизисе" как: "успокоение сердца в Боге с уверенностью, что Он непрестанно заботится о нашем спасении и дарует нам обещанное блаженство" [4].
  Вместе с тем христианство указывает, что надежда в жизни есть проявление участия в ней Бога, способствующего стремлению человека к идеальному, то есть к справедливости, любви, добру, свободе, становясь уже не сомнительным ожиданием и обманом, а добродетелью.
  В частности, русский религиозный философ А. С. Хомяков указывает на веру и надежду как на святые дары: "В символе веры заключается исповедание учения церковного, но, чтобы было ведомо, что и надежда церкви от ее учения нераздельна, исповедуется также и надежда ее: ибо говорится "чаем", а не просто веруем, что будет" [5].
  С другой стороны, христианство не отличаясь фатализмом, не считает, что в мире господствует предопределенность, и поэтому оно не могло не признать надежду в качестве обладания "будущим благом", которое тем самым достигается [6].
  Кроме того, надежда, как предполагает христианство в его утверждении идеального, способствует очищению, исправлению и покаянию.
  В протестантизме надежда на земное благополучие в упорном труде соответствует следующая сентенция Христа: "Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю". (Евангелие от Матфея. Гл. 5 п. 5). А Лютер, в частности, заявил, что раз Бог создал человека для стремления к духовному и для реализации этой цели наградил человека теми или иными способностями и талантами, то единственным реальным способом для проявления этого божеского дара может быть только труд [7].
  Надеяться на решение своих проблем с помощью Бога свойственно не только христианству.
  Но, если христиане надеются на освобождение от страданий земной жизни после смерти, то иудеи верят, что "Бога надо искать не по ту сторону творения, а в самом творении" [8, с. 343].
  Поэтому евреи, в отличие от христиан, надеются в своем ожидании на приход мессии, который "...освободит их от чужеземного владычества, отомстит всем врагам, воцарится над евреями и поработит им все народы земли, причем даст им чисто сказочное благополучие: велит морю выбрасывать жемчуг и все свои сокровища, оденет народ свой в багряницу, украшенную драгоценными камнями, и будет питать его манною еще более сладкою, чем та, которая посылалась им в пустыне" [там же, с. 115].
  Ислам как авраамическая религия так же возлагает свои надежды на помощь Бога и награду от него после смерти, но, в дополнение к этому довольно прагматично полагает, что надежда может оказать помощь больному человеку, впавшему в уныние, не как лекарство, а как средство вывода его из ступора в свете возможного исцеления [9].
  Следует также отметить, что в развитие христианских идей относительно надежды появились соображения весьма разнородного толка.
  В частности, французский религиозный философ Габриель Марсель полагает, что надежда раскрывает глубины души, сопротивляясь воле и познанию, сугубому прагматизму до степени утверждения живой длительности, афористично выражая это соображение в словах: "...надежда для души - то же, что дыхание для тела" и "быть" для души значит "быть в пути" [10, с. 198-211].
  Согласно Марселю, надежда настолько сильно сопротивляется воле и познанию, что сосредоточивается только на себе.
  Этот тезис Марселя означает непонимание им сущности души и надежды, которая есть лишь одно из свойств души, и она способствует душе стремиться к изменениям: с надежды эти изменения виртуально начинаются, основанием чего является ее неудовлетворенность имеющимся, а затем уже - с постановкой целей - душа человека с помощью воли стремится к познанию сущего, к истине, преодолевая все возможные трудности в бытии. Иначе ее пребывание в бытии не имеет смысла, тем более что именно она строит это бытие, используя в частности, надежду как часто неверного, но всё же поводыря в своих ожиданиях.
  В отличие от Марселя немецкий философ Эрнст Блох в работе "Принцип надежды" выражает идею о том, что надежда связана не с верой в Бога, а с устремленностью к справедливому будущему, опираясь в этом отношении не только на иудаизм, но и смыкаясь с марксизмом [11. Bloch E Das Prinzip Hoffnung. Bd. 1-3. B., 1954-59].
  Однако подобные позитивные надежды не оправдались вследствие утопизма наступления мировой гармонии, причем реализация идей Маркса потерпела на практике крах в достижении всего лишь социалистической "гармонии".
  Немецкий религиозный философ Юрген Мольтман пытался объединить в надежде социальные и религиозные воззрения, поскольку, как он считал, надежда не только усиливает веру, но и ведет человека к новым свершениям, а непрерывно продолжающийся процесс творения есть триумф христианских идеалов и спасение мира и человека: "Историческое будущее без небес не может быть преддверием надежды и мотивацией какого-либо исторического движения. "Трансценденция без трансцендентности", как ее предлагает Блох, превращает вечность в неопределенную бесконечность, а стремление к завершенности превращает просто в безостановочное движение" [12, с. 180].
  И далее: "Эсхатология означает не просто спасение души, личное спасение из злого мира, одно лишь утешение обеспокоенной совести, но также и осуществление правомочной надежды последнего времени, гуманизацию человека, социализацию человечества, достижение гармонии всего творения. Творческое следование Христу в любви эсхатологически стало возможным благодаря перспективе христианской надежды на будущее Божьего царства и человека [13, с. 240-241].
  Подобная аргументация Мольтмана сводит надежду к воскресению Христа и общему воскресению верующих в него, то есть на внешние причины, что само по себе нонсенс. Не менее вздорно и его утверждение о приходе Божьего царства и человека. Интересно, что человек будет делать там в сплошной благости и гармонии, к чему стремиться, если всё уже есть и ничего не надо больше.
  Таким образом, авраамические религии и их последователи придают чрезмерное значение позитивности надежды.
  Если для животных предтеча надежды - ожидание выгодного момента для нападения или защиты, действительно, носит позитивный характер, так как редко их обманывает, то надежда человека, "испорченная" в его самосознании сомнениями, сожалениями, опорой на теории и гипотезы, не выдерживающие никакой критики, дурными привычками, бессмысленным упрямством, лицемерием, стремлением поддаваться фальшивым лозунгам и обещаниям радостного и счастливого завтра, следованием ложным авторитетам и т. п., большей частью не может не обманывать не только отдельного человека, но и целые народы.
  Примеров тут масса. Только Гитлер, человеконенавистнические секты, Карл Маркс, масоны и прочие маловразумительные сообщества, претендующие на руководство миром, чего стоят.
  Пастыри христиан, евреев и мусульман слишком рассчитывают на "надежду", объединяя ее, в сущности, с верой в грядущее спасение неизвестно где и неизвестно кем, то есть в иллюзию, не проанализировав ее сущность и истоки, но всё же отмечая ее позитивную роль в обычной жизни.
  Индуизм полагает, что ничего случайного в мире не происходит.
  Это означает, что надежда человека сводится лишь к угадыванию чего-то, заведомо запланированного опять же кем-то неизвестным, что лишает ее собственной основы, которая состоит в свободном творчестве. Все "надежды" последователей индуизма сводятся по сути к стремлению продвинуться выше по кастовым ступеням и слиться с Абсолютом. Что касается реинкарнации, то в силу представления индуизмом этого процесса цикличным, ничего нового в нем происходить не может [14].
  Иначе говоря, благо для индуиста связывается с верой, а не с надеждой, и если надежда всё же имеет отношение к познанию, то чистая вера сводится к тому или иному заблуждению, поскольку про потустороннее никому ничего не известно. Индуист не боится смерти потому, что не надеется, а твердо верит в свои перерождения. Отсутствие творческого начала в индуизме на практике привело целую страну к застою на много сотен лет, и даже в настоящее быстротекущее время она очень медленно выходит из спячки.
  То есть фактическая подмена надежды верой показала на примере целого многочисленного народа реальную роль надежды как творческого инструмента в развитии сознания, культуры и технологий, которого этот народ лишился.
  Буддизм так же относится к феномену надежды весьма скептически: "Надежда, по мнению Будды, - просто иной лик желанья. А желанье -тот еще козел". Падмасамбхава о надежде высказывается так: "Освободившись от надежды, страха и всех сомнений, упражняйся, предоставляя преходящим переживаниям естественно возникать и естественно освобождаться. Тогда все переживания будут способствовать продвижению по пути".
  По-видимому, буддизм, полагая в страхе угрозу, а в надежде - обман неразумного желания, обращается к вере в перерождения с тем, чтобы избежать плохой кармы, а не к надежде на получение заслуг [15].
  Придание надежде только негативного оттенка так же сказалось на отставании в развитии народов, которые следуют этому религиозному направлению.
  Французский мыслитель - философ и математик - Рене Декарт в своих воззрениях на надежду, сопоставляя ее со страхом, дает им следующие определения: "Надежда - это стремление души убедить себя в том, что желаемое сбудется. Страх же есть склонность души, убеждающая ее в том, что желание не сбудется" [16].
  Ниже проблема надежды и страха будет рассмотрена более подробно, а здесь о них можно кратко сказать следующее.
  В это определении надежды и страха Декарт указывает только на отдельные стороны этих феноменов.
  На самом деле страх есть предупреждение об угрозе, а надежда - перспектива, позволяющая оценить возможности выхода за пределы угрозы, если таковая имеется, или же перспектива получения лучшего, то есть надежда может быть откликом на предупреждение, о чем свидетельствует страх, а может быть и ожиданием более приятного, чем в настоящий момент.
  Таким образом, если соотносить страх с надеждой, то страх является своего рода детонатором в создании для существа ситуации, выгодной, как минимум, для выживания, а надежда позволяет переводить предупреждения, даваемые страхом, в образы, которые при их дальнейшем развитии трансформируются в объекты, способствующие ликвидации угрозы.
  Более общее определение надежды состоит в следующем: надежда - это потребность через желание того, что явно более интересно или необходимо наличного, и этот образ пока недоступного объекта или явления, если удастся трансформировать его в реальных объект, способен, как полагает индивид, изменить его жизнь, однако способов этой трансформации на сей момент не обнаруживается и приходится выжидать.
  Немецкий философ Иммануил Кант не слишком далеко отошел от воззрений христианства на надежду в отношении добродетели. Он полагает, что совершенное осуществление добродетели и соответствующего ей счастья невозможны для человека в жизни - на это человеку можно только надеяться, то есть Кант, по существу, считает иллюзией надежду в соотнесении с высшей добродетелью и счастьем и поэтому основание надежды переносит на бытие Бога и бессмертие души.
  Однако, что касается надежды в жизни, то, в отличие от христианства, для которого надежда в жизни есть проявление участия в ней Бога, способствующего стремлению человека к идеальному: к справедливости, любви, добру, свободе, то надежда в жизни человека, согласно Канту, несет негативный оттенок, поскольку отстраняется от выработанных моральных установок, которые Кант возвел в моральный закон: "На что я мог надеяться, если я делаю то, что мне надлежит делать?" [17, с. 662].
  Таким образом, Кант по отношению к надежде проявил двойственность, отметив ее позитивный смысл в религиозном контексте, и разрушительный характер - в жизненных реалиях, связанных с моралью, не прояснив истоки надежды и не дав ей определения.
  Немецкий мыслитель и литератор Фридрих Ницше, подобно античным философам, так же сугубо негативно относится к надежде: "...Для того он (Зевс) дал человеку надежду: она на деле худшее из зол, ведь продлевает она муку людскую" [18, с.281].
  В подобном взгляде на надежду как обман Ницше следует Платону, уточнив его тезис о неверности надежды тем, что полагает ее неумышленным обманом, который только "продлевает она муку людскую", отметив тем самым одно из свойств надежды, но не лав ей определения.
  Такое отношение к феномену надежды не могло не привести Ницше к пессимизму, который выразился, в сущности, в том, что человечество, если и придет к чему-то в развитии, то это будет сверхчеловек в виде полу-животного, судя по тем характеристика, которые дал ему Ницше.
  Французский философ и литератор Альбер Камю так же пытался прояснить смысл феномена надежды в мире, который, как он считал, абсурден по отношению к человеку, не завися от его воли [19, с. 152-180]. Человек не способен в своей короткой жизни познать смысл мироздания.
  Мир не оправдывает возлагавшихся на него надежд, так как дух и мир не способны соединиться [там же, с. 60, 71]: "...жизнь, если она питает надежду, это неисправимо порочная жизнь" [20. С. 147]. Надежда не что иное, как иллюзия, поскольку "абсурд противоположен надежде" [19, с. 54].
  В частности, Камю выводит абсурдность мира из неспособности человеческого мышления постигнуть реальность, передав тем самым пальму первенства ощущениям. Разум человека, по мнению Камю, может только описывать реальность: "Только исповедующие иронию философы способны создавать захватывающие произведения" [там же, с. 131, 136, 157]. Это - единственно, на что способен человек в мире, который, как и сам человек, рано или поздно исчезнет вместе со всем, что сотворило человечество. Поэтому надо жить не без пользы для себя, не отказываясь от плодов ощущений, сохраняя стойкость и разум в испытаниях абсурдного мира, не имеющего будущего, а значит, и надежды вследствие отсутствия непрерывного существования - спасение в таком мире невозможно [там же, с. 153].
  Отказывая надежде в реальном мире, Камю так же считает иллюзорной надежду на загробное существование человека, которая к тому же превращает саму жизнь человека в иллюзию ожидания жизни после смерти, а это означает, по мнению Камю, что человек должен искать удовлетворение в настоящем. Тогда человек перестанет искать утешения в бесплодных надеждах на убежище на том свете и обретет свободу в действиях [там же, с. 151].
  Альбер Камю, по существу, в своих построениях относительно неверности надежды следует стоикам, которые полагали, что в мире, наполненном невежеством, пороками, бедами и катастрофами, следует игнорировать подобную действительность, придавая ей тот смысл, который в настоящий момент требуется, перенося мужественно его воздействие, о чем, например, Сенека говорил так: "Пока мы суетливо бродим без проводника, прислушиваясь к шумихе вздорных криков, манящих нас к разным соблазнам, жизнь проходит даром среди заблуждений, а она коротка даже в том случае, если мы день и ночь будем заботиться о своем духовном развитии... Главнейшая наша задача должна заключаться в том, чтобы мы не следовали, подобно скоту, за вожаками стада, чтобы мы шли не туда, куда идут другие, а туда, куда повелевает долг... Никто не заблуждается во вред себе, но всякий бывает причиною и виновником чужого заблуждения... жизнь - счастлива, если она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек постоянно обладает здравым умом; затем, если дух его мужественен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким обстоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабом... Вместо удовольствий, вместо ничтожных, мимолетных и не только мерзких, но и вредных наслаждений, наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие, соединенное с кротостью" [21, с. 47-74].
  Но, в отличие от стоического отвержения удовольствий, Камю предпочитает взгляды на них Эпикура, который полагал, что свободное времяпровождение зависит прежде всего от ощущений, поскольку в них дается жизнь, а также устраняясь от ложных мнений, которые несет надежда [там же].
  Таким образом, Камю, в сущности, следуя стоикам и Эпикуру, отстраняется от внешнего мира. А ведь он как раз и дан для развития личности, а значит и ее сознания в преодолении трудностей, бед и собственных пороков. То есть Камю, возможно, не сознавая сам, проповедует равнодушие и тем самым застой в развитии как индивидуального сознания человека, так и единого сознания, которое и представляет жизнь, делая тело и всё, что с ним связано, не более чем своим необходимым орудием.
  Любое развитие немыслимо без проектной деятельности, переход к которой невозможен без надежды на осуществление задуманного, пусть даже и маловероятного. Именно то, что поначалу кажутся невыполнимым часто дает самый интересный и эффективный результат. Но дело не в результате - надежда - это всегда проблеск во тьме, и он не всегда обманывает даже после смерти, так как незнание потустороннего не означает полного прекращения всего после смерти тела, которая есть лишь уход от него сознания.
  Немецкий философ и социолог Эрих Фромм придает надежде сугубо позитивную ценность в рамках текущей реальности - "когда для этого настанет момент" [22], то есть только в настоящем, полагая, то она есть ожидание в этом настоящем.
  Он характеризует надежду так: "Надежда парадоксальна. Это не пассивное ожидание и не форсирование событий, которые не могут произойти в реальности. Она подобна затаившемуся тигру, который прыгает лишь тогда, когда для этого настал момент. Это не усталый реформизм и не псевдорадикальный авантюризм. Надеяться - значит в каждый момент быть готовым к тому, что еще не родилось, и при этом не отчаиваться, если этого не произойдет при нашей жизни. Нет смысла возлагать надежду на то, что уже существует, или на то, чего не может быть. Люди, утратившие надежду, успокаиваются, пребывая либо комфорте, либо в отчаянии, те же, у кого надежда сильна, видят и заботливо взращивают все признаки новой жизни, они готовы в любой момент помочь рождению того, что готово появиться на свет" [там же].
  То есть Фромм, в отличие от некоторых своих предшественников (см. выше), не отождествляет надежду с иллюзией, полагая, что надежда требует добиваться целей.
  На самом деле это далеко не так, поскольку надежды в основном иллюзорны именно потому, что вероятность их достижения невелика из-за отсутствия видимых средств достижения желанного объекта, а недоступность способов достижения желанного не делает их целью, а всего лишь составляет образ желанного, который, конечно, влечет к себе, но потребность в нем лишь виртуальна и часто сменяется другими надеждами, которые кажутся более перспективными.
  Поэтому сведение надежды к "рациональной вере", или "видению настоящего, чреватого будущим" которое проникает в суть явлений [там же], есть чистая фантазия Фромма, поскольку даже интуиция составляет лишь контур искомой сути, а не саму суть.
  Таким образом, Эрих Фромм, который в своем позитивистском настрое проповедует положительное значение надежды не как иллюзии именно в настоящем, гиперболизирует позитивный аспект надежды, поскольку, как он считает, она есть "видение настоящего, чреватого будущим", причем это "знание" реальности состоит в умении проникать в суть событий (рациональная вера).
  Тут просматривается явная односторонность Фромма в его видении феномена надежды.
  Практика показывает неверность надежд, как, впрочем, и любых желаний, и их переменчивость, которые большей частью не оправдываются в том же настоящем, можно сказать, ежедневно, что означает, как правило, их недостижимость именно из-за недостаточного знания обстановки, всего лишь появления у человека обычного "хотения" чего-то.
  Этим самым опровергается основная идея Фромма, состоящая в таинственном "умении" надежды усматривать суть событий. На самом деле сам глагол "надеяться" означает сугубо вероятностный характер этого "видения сути", так как даже в настоящем события так переплетаются и накладываются друг на друга, что разобраться в них обычному человеку довольно трудно, и он может только предполагать, куда жизнь повернется, поскольку часто не знает, что случится в следующее мгновенье.
  Что касается достижения целей, которые Фромм смешивает с надеждами, то отнюдь не надежда лежит в основе постановки целей. Этой основой является неудовлетворенность сознания человека существующим, которая сначала заставляет его желать иного для собственного потребления в течение более-менее продолжительного ожидания, которое большей частью кончается ничем, но иногда - после некоторой паузы для "собирания" мыслей - человек изыскивает средства для удовлетворения собственного желания, которое только в этом случае превращается в цель, и к ней уже можно стремиться найденными способами.
  Так что это желание в ожидании при незнании как быть и что делать для его удовлетворения и называется надеждой, посредством которой желание обретает в виде образа соответствующий объект, но он, как "виноград для лисы", пока недостижим.
  Вместе с тем объектом надежды, может быть, вопреки утверждению Фромма, не только настоящее, но и прошлое, и будущее, однако, как правило, надежды связаны с будущим потому, что на это их провоцирует неудовлетворенность сознания человека, которому хочется лучшего, чем у него имеется: меньше угроз и опасностей, больше вкусной еды, разнообразных удовольствий, приятных новостей, более комфортного жилья, интересной и хорошо оплачиваемой работы, настоящей любви и искреннего уважения к себе, большей внешней свободы для удовлетворения своих желаний, что требует и больших денег, а также, по возможности, большего простора для творчества.
  И от подобной неудовлетворенности сознания человеку никуда не уйти. Она и есть исходная точка всех потребностей любого живого существа, в том числе и человека, и эти потребности в виде образов проявляются в сознании человека как надежды, которые потом уже могут превратиться в цели, если к ним приложатся средства достижения искомых объектов.
  Если же, как полагает Фромм, объекты надежды находятся только в текущей реальности, то тем самым, в частности, он автоматически уходит от проблемы смерти, которую в силу незнания последействия этого феномена, не спасает "состояние бытия", но спасает надежда на жизнь после смерти, которая ничем не оправдана, но надежда и не должна оправдывать себя и всё остальное. В конце концов, и иллюзорные надежды не только негативны, но и имеют свойство утешать, раз ничего больше не имеется.
  Сторонник релятивистского прагматизма американский философ Ричард Рорти рассматривает феномен надежды с точки зрения соответствия его пользе, полагая, что если человек находится внутри объекта, например, в рамках общественных отношений - в социуме, то он прежде всего имеет дело с текстами, разговором. Познание мира ограничено его положением и нахождением к определенном контексте истории, поэтому он не способен понять истинную природу реальности, а также не может "заглянуть" и во вне, да всё это ему и не нужно, поскольку, обращаясь к прошлому, он может создавать образы будущего в форме социальных надежд, трансформируя желания в ожидания лучшего, которые не могут быть определенными окончательно из-за фактора случайных изменений, но, тем не менее, ведут к творческому поиску нового, внушающего оптимизм и содействуя стремлению к бесконфликтному существованию.
  То есть Рорти полагает, что люди всегда могут договориться благодаря некоей общности социальных надежд: "Ту работу, которую предполагалось делать доказательствами общей природы человека, должны совершать в особенности романы и этнография, которые делают чувствительными к боли тех, кто не говорит на нашем языке. Солидарность должна быть сконструирована из маленьких кусочков, она не ждет того, чтобы ее нашли в форме пра-языка, который мы все сразу признаем, как только его услышим" [23. Part 2, chapter 4].
  Подобный "базарный" подход Рорти к феномену надежды граничит с абсурдом, поскольку он сделал надежду главным фактором улучшения состояния общества на ненадежном основании конформизма.
  Во-первых, надежда - всего лишь ожидание чего-то более благоприятного, ничего не гарантирующее, причем чаще всего приводящее к очередной глупости или даже катастрофе потому, что не имеет под собой твердой основы, которую Рорти еще более ограничивает только литературой и разговорами, отрицая поиск истины, как фактора, влияющего на наиболее действенный подход к изменению реальности на экспериментальной и доказательной, а не "разговорной" базе. О каком улучшении ситуации в обществе, а тем более о социальной гармонии в этом случае можно говорить?
  Во-вторых, прогресс основывается не на "голой" надежде, а на переводе ее в цель, которая потому является оной, что уже просматриваются реальные способы и пути ее достижения, вследствие чего вероятность достижения цели существенно повышается, тогда как только одна надежда ввергает социум в сферу действия случайности, сводя его к стадному существованию.
  В-третьих, гармония в социуме недостижима, несмотря на все надежды на нее, в силу двойственной природы человека, "дикое" (природное, или сугубо эгоцентричное) сознание которого никогда смирится с призывами культурного самосознания к равенству и братству, разрушая любые попытки приведения общества к гармонии, что само по себе, то есть в борьбе обеих форм сознания, обеспечивает изменение самого сознания.
  Надежда на самом деле есть одно из орудий продвижения к новому, не позволяя человеку успокоиться на достигнутом наряду со страхом, интересом, воображением, свободой на основе неудовлетворенности сознания собой и своим окружением.
  
  2, Выявление источника и смысла феномена надежды.
  
  До сих пор феномен надежды в значительной степени не исследован, по всей вероятности, потому что кажется очевидным сам по себе, хотя при ближайшем рассмотрении в этом явлении обнаруживаются самые разные и часто противоречивые стороны.
  Кроме того, о надежде говорят только в применении ее к человеку, не удосужившись обрести понимание того, что в каждом человеке существуют и взаимодействуют между собой древнейшее природное сознание и существующее только у человека самосознание, базирующееся в основном на культуре поведения, а не на следовании только природным законам.
  В человеке проявляются особенности природного сознания, которое есть та единственная форма сознания, которая присуща животным. Поэтому некоторые характерные черты природного сознания становятся основой высшего сознания (самосознания) человека. Иначе говоря, если у животных они проявляются в инстинктивно-рефлекторной форме, то человек может пользоваться ими совершенно сознательно, но, конечно в усовершенствованной форме.
  Поэтому имеет смысл сначала посмотреть, есть ли у животных или даже у земноводных особенность сознания, напоминающая надежду человека.
  Для этого прежде всего следует отметить тот факт, что любая надежда изначально есть ожидание чего-то или кого-то.
  А само по себе ожидание характеризует любое живое существо, которому непременно требуется пауза перед совершением любого действия, поскольку к действию необходимо ментально и физически подготовиться, будь то прыжок или решение задачи.
  Таким образом, становится понятным, что ожидание, или пауза перед действием не продукт только опыта, а она заложена в генетической программе любого живого существа, а опыт лишь детализирует ожидание для живого существа.
  В частности, хищник выжидает удобный момент для нападения, антилопы сбиваются в стаю, помещая в ее середину свое потомство, ожидая каждый миг нападения, а такая продвинутая и сообразительная тварь, как домашняя собака, выжидает у порога хозяйской подачки в виде кусочка повкуснее. И эта "надежда" собаки иногда оправдывается.
  Удивительно, но это собачье поведение сильно напоминает манеры отдельных людей, например, нищих на паперти, так же ждущих подачки непонятно за что.
  То есть опыт и генетическая программа, например, животных основываются на использовании случайностей, которые систематизируются путем реализации системы проб и ошибок для повышения эффективности подготовки к последующему действию в соответствующей паузе.
  Вообще говоря, случайность, более тяготея к хаосу, не способна быть надежной опорой структурному порядку, нарушая его всё время. Поэтому, давая непрерывные изменения живой среде, она же способствует столь же непрерывному разрушению складывающегося порядка, заставляя живые существа полностью подчиняться себе, особенно не размышляя, основой чего является рефлекторно-инстинктивный механизм действия - один и тот же для всех живых существ, что бы с ними не происходило.
  Однако мирозданию требуется как разрушение, так и более-менее успешное созидание, которое может удовлетворить сознание, придав стимул его развитию удалением от бессмысленности существования только на уровне потребления ощущений.
  Таким образом, в мироздании наиболее преуспевает в отношении приобретения смыслов в соединении их с ощущениями только то, что может сообразить, как эффективнее разрушить или создать, чему способствуют отнюдь не случайные процедуры и не какой-то порядок, непременным условием которого является стабильность, а только креативность и самодеятельность, всегда приводящие к сравнительно быстрому достижению ожидаемого или неожиданного результата, вред, пользу или даже невеликий смысл которого может понять только существо с этими свойствами, то есть сознающее себя существо.
  Поэтому наиболее эффективно созидать и разрушать, кроме субъекта, обладающего как сознанием на уровне ощущений, так и самосознанием, никто и ничто не способно, что означает невозможность как единому сознанию, так и индивидуальному сознанию обойтись без него в качестве наиболее эффективного орудия собственного развития и потребления жизненных коллизий.
  Получается, что, с одной стороны, для человека, который вместе с тем и животное, феномен ожидания в качестве инстинктивной подготовки к действию заложен в его природном сознании, а с другой стороны, осознанное ожидание для человека есть не что иное, как желание получить тот или иной подарок от жизни за труды и жизненные тяготы, и это ожидание подарка в виде того или иного образа, то есть надежды на его обретение в реальности, не может не проявляться в его самосознании, раз оно сначала представляет человеку ту или иную возможность, которая в дальнейшем может превратиться в действительность, если человек окажется способным спланировать свои действия целевым образом, то есть рассчитывая на определенный результат за счет применения неких способов его достижения.
  Тем самым, в отличие от животного, человек, благодаря имеющемуся у него самосознанию, оказывается способным на целевой порядок действий, несмотря на изначально спонтанный характер желаний и ожиданий, поскольку точных знаний для этих ожиданий не имеется.
  Однако, раз изначально в проявлении у человека надежды заложена случайность в форме спонтанного ожидания лучшего или более приятного - без точного знания предстоящего и путей его достижения, то человек способен обрести в своем сознании лишь образ желанного, который обещает что-то полезное или необходимое, но пока это желанное недоступно в силу своей внеплановости и не полной определенности, однако оно возможно в достижении, если в ожидании не сидеть сложа руки, а пытаться конкретизировать пока зыбкий образ желанного для того, чтобы понять, что следует предпринять для перевода ожидания в действие, либо, натолкнувшись на иной случай, обратиться к другой надежде, которая может показаться более перспективной.
  Таким образом, инстинктивное ожидание угрозы или подготовка нападения, характерные для природного сознания, в человеке сочетаются с более или менее смиренным желанием обретения некоего конкретного воздаяния с соответствующим удовлетворением за труд и страдания в обозримое время, но, желательно, быстрее.
  Поскольку обе эти формы сознания взаимодействуют между собой, как правило, при доминировании одной из них, то предметом надежды может быть как грубое желание тех или иных телесных услад, пока еще недоступных, так и желание творческих успехов, то есть в большей или меньшей степени соответственно грубо физическое или ментально-культурное.
  Вот это осознанное ожидание получения от жизни не только тягот, но и чего-то наиболее интересного или полезного, либо необходимого можно квалифицировать в качестве в той или иной мере обоснованной надежды не в загробном мире, а еще при жизни.
  Однако, как и всё прочее, та или и иная жизненная возможность способна выродиться в свою противоположность в осознанных поступках человека, которые часто замешаны на ошибочных постулатах и непродуманных действиях.
  В этом отношении надежда есть фантом, когда человек надеется, как он считает, на лучшее совершенно безосновательно или на авось.
  Например, он начинает воровать, надеясь разбогатеть, но, статистика гласит, что почти все воры, кроме, конечно, представителей властной элиты, попадают рано или поздно в тюрьму.
  Тем не менее, даже безосновательная надежда имеет то позитивное свойство, что добавляет оптимизма при совершении в общем-то неразумных поступков, одним из которых, в частности, является борьба за справедливость с вооруженными до зубов властными структурами. Эта борьба будоражит общество, не давая ему застыть и сгнить в стагнации, хотя справедливость, которая на самом деле для каждого своя, достигнута быть не может, а революционеры погибают или становятся ретроградами.
  Сама по себе надежда отражает ту особенность самосознания, неудовлетворенность которого не способна сразу преобразоваться в цель, поскольку спланировать свои действия первоначально идеально точно человеку не удается никогда. Дело в том, что объем информации редко является достаточным и на всякое действие может быть сильное и неожиданное противодействие, а разобраться в хитросплетениях событий чаще всего удается лишь применением разрубания "гордиева узла" или, например, типичной для китайцев политикой выжидания, когда всё встанет на свои места, и можно будет оттеснить или уничтожить противников, ослабленных в сражениях между собой.
  Поэтому надежда есть необходимое промежуточное звено между неудовлетворенностью самосознания и целью. В этом звене неудовлетворенность обретает смысл и форму потребности в некоторой паузе между действиями путем создания образ потребности, но не имея подходов к ней.
  Надежда является личным достоянием самосознания, а не ослабленным видом веры, обретение которой означает перенесение уверенности в себе, в частности, на уверенные действия некоего постороннего всесильного и всезнающего верховного существа, тогда как надежда есть уверенность в том, что еще при жизни собственными силами можно обрести некие желанные плоды, а не только болезни и беды. Вопрос лишь в том, насколько обоснованы эти надежды.
  Достаточная определенность этих желанных плодов отличает надежду от фантазий и мечтаний, которые, как правило, далеки от реалий жизни, и наиболее характерным примером этаких фантазий является маниловщина (см. "Мертвые души" Н. В. Гоголя).
  А примером вполне определенной надежды могут быть соображения молодого Владимира Ульянова, известного в дальнейшем как Ленин.
  Поначалу он просто надеялся сделать всех остальных людей, по крайней мере, довольными жизнью в мире без эксплуатации человека человеком, не ведая конкретных путей достижения подобного результата.
  Но со временем он нашел в марксизме, как ему казалось, действенные методы достижения гармонии в обществе путем уничтожения всякого рода эксплуатации трудящихся, а заодно и эксплуататоров. Этим самым он преобразовал свою надежду на всемирную гармонию уже в цель.
  Правда, эта цель не была достигнута как из-за негодности средств, так и вследствие ее утопичности, что, в свою очередь, демонстрирует проблематичность любой цели, если ее сближать с желанием, в котором кажущееся разумным, достижимым и даже необходимым, может быть обычным фантомом.
  Отсюда видно, что надежда и цель стоят рядом, но в надежде не наблюдается способов достижения желанного и состоит она всего лишь в ожидании его, а цель предполагает использование тех или иных методов, которые позволяют организовать стремление к установленной потребности, что, тем не менее, не гарантирует достижение цели.
  То есть надежда может перейти в цель, если найдутся адекватные способы достижения желанного или необходимого. И наоборот, если способы достижения цели оказываются недейственными, то она или теряется, либо превращается в бесплодную надежду, которая, тем не менее, может еще долго морочить голову, потому что желания, даже глупые, неистребимы.
  Таким образом, никакие надежды не оправдываются без преобразования их в цели, то есть сами по себе надежды не панацея вызова счастливого будущего - они не создает непосредственно благоприятные обстоятельства, но дают перспективу, иногда, правда, ложную, но в любом случае надежда может утешить, либо ободрить, что часто является спасительным.
  Тем не менее, слабость надежды заключается в том, что она не решает поступающие проблемы и не способна сама по себе ответить на текущие вызовы, поскольку надежда - это, как правило, желание получения воздаяния в грядущем за тяготы жизни, а не решение текущих проблем.
  Помимо прочего, зыбкость надежды на успех подчеркивается, например, и тем, что даже наличие такой солидной базы как определенные способности или таланты отнюдь не гарантирует успеха в жизни, под которым, как правило, понимают приобретение известности, богатства, славы, власти и т. п., без достаточного образования, адекватного выявления соответствующих способностям сфер деятельности, сильной воли, связей с сильными мира сего и удачного стечения обстоятельств.
  Поскольку ожидание-пауза заложена в генной программе каждого живого существа, то и ее осознанная форма - надежда - никуда и никогда при жизни исчезнуть не может, и даже умирая, каждый человек, включая атеиста, если, конечно, он не последний болван или ненормальный, рассчитывает на пока неизвестную ему жизнь в будущем.
  В частности, основатель космонавтики К. Э. Циолковский, надеялся, что составляющие его тело атомы, в соответствии с теорией вероятности, могут собраться в ту же комбинацию через некое число лет, хотя и невообразимое, которые пролетят для него незаметно вне времени, и он снова возникнет через мириады лет в каком-то бытии, как ни в чем ни бывало.
  Каждая религиозная конфессия заманивает в свое лоно индивидов именно внушением им надежды на будущую жизнь, и этого соблазна многим избежать не удается.
  Правда, бывает, ложные надежды приводят в отчаяние, но продолжающаяся жизнь с ее возможностями и не всегда с безрадостными событиями снова вызывает надежду на лучшее, и так о самой смерти.
  В противном случае, - если надежды исчезают, то исчезают и перспективы: человек сначала становится равнодушным ко всему, выпадая тем самым из социума как его инициативная единица, а затем его жизнь завершается либо тихой смертью, либо психическим расстройством, превращая его в живого мертвеца, поскольку его самосознание уже потеряло стимул для развития, а остающееся у него животное (природное) сознание не способно в одночасье превратить человека снова в благополучное животное, да и сам он остатками самосознания не желает этого превращения.
  Надежда отличается от многих феноменов сознания человека своей неоднозначностью.
  С одной стороны, для каждого человека надежда - это смиренное и довольно зыбкое желание в форме вынужденного ожидания всего лишь возможного из туманного будущего, но предпочтительно при жизни, более или менее конкретного заслуженного воздаяния за труды и страдания, утешающее или ободряющее человека независимо от того, сбываются его ожидания или нет.
  С другой стороны, надежда в одной своей крайности есть попытка найти реальный выход из ситуации в настоящем, кажущейся безвыходной, для того чтобы не впасть в апатию или отчаяние.
  В противоположность этой крайности, надежда может быть не более чем иллюзией, основанной на события прошлого, но, тем не менее, польза ее состоит в том, что она уводит человека от отчаяния при ситуации, с которой он не может справиться, и человек "обманываться рад".
  Надежда остается самым последним свойством сознания умирающего, который попрощавшись со своей жизнью, всё же надеется на ее продолжение в неизвестном ему виде и после смерти тела.
  Надежда подобна интересу, определение содержания которого в его достижении означает переход к иному интересному, то есть, как и для интересного, одна надежда сменяется другой, кажущейся более перспективной, но, в отличие от интересного, без достижения предыдущей.
  Можно сказать, что надежда - это луч света из прошлого через скользящее, неверное и противоречивое настоящее к будущему, освещающий пока недоступное желаемое.
  Надежда, являясь по существу желанием, а не относясь в полной мере к знанию, не может быть точно просчитана, вследствие чего она не способна быть надежной опорой и гарантией получения желанного, но она, тем не менее, остается единственной, когда всё остальное превращается в ничто, и именно поэтому она так и названа в русской транскрипции.
  Не вполне разумная надежда, так как она большей частью есть "подобранный" случай, а не точный расчет, всё же позволяет нам барахтаться в море событий вместо того, чтобы утонуть в нем.
  Надежда - это обуженная свобода, - но всё же свобода, - связанная с неудовлетворенностью сознания собой, содействующая поиску лучшего, но не обладающая знанием методов изменения реальности для достижения желаемого, созданного в воображении. Теряя надежду, человек теряет свободу, то есть самостоятельность сознания, превращаясь в живого мертвеца - зомби, с которым можно делать всё, что угодно.
  Обобщая, можно сказать, что надежда заключается в попытке осознанного конструирования и удержания в собственном сознании образа предмета или события, приход которого из будущего в настоящее наиболее желателен, на базе неудовлетворенности реалиями настоящего, для того чтобы уйти от наличной обыденности или чего-то неприятного к пока еще отсутствующему интересному или прекрасному, либо просто необходимому.
  Однако, желанный и уже как-то определившийся образ не способен сам по себе преобразоваться в достижимую цель, поскольку индивид пока не видит способов превращения его в реальный объект для себя, или же в сложившихся условиях это превращение просто невозможно, - например, самолет теряет управление и приходится уповать только в какую-то жизнь за гробом.
  Поэтому надежда - это, по сути, вынужденное состояние неослабевающего ожидания - своего рода засада - уже определенного в виде более-менее отчетливого образа желаемого интересного или прекрасного, либо хотя бы необходимого, в котором проявляется потребность сознания без знания путей его достижения.
  В отдельных случаях, например, ради выживания, это состояние исходит в основном от природного сознания, а в обычном быту надежда, приходящая от самосознания, наполненного не только позитивом, но и предубеждениями, невежеством и всяким вздором, может размениваться на безосновательные ожидания министерского поста или богатой невесты, которые исходят от подобной глупости самосознания.
  Тем не менее, надежда, хотя и лишенная знания и воли, что не позволяет человеку активизировать свои действия, кладет начало уходу от опостылевшего и неверного настоящего к лучшему будущему, и тем самым через нее реализуется прогресс личности в развитии ее сознания, не позволяя ей утонуть в равнодушии или отчаянии.
  Таким образом, надежда - это не цель, не вызов, не прогноз, не вера, не мечта, не создание благоприятных условий для себя, не какое-то продуманное действие, а потребность через желание того, что явно более интересно или необходимо наличного, и этот образ пока недоступного объекта или явления, если удастся трансформировать его в достигаемую цель, способен, как полагает индивид, изменить его жизнь, однако способов этой трансформации на сей момент не обнаруживается и приходится выжидать.
  Следовательно, если способы добраться до желанного или необходимого удается изыскать, то надежда становится целью, к которой уже можно стремиться известными, окольными, экспериментальным или неизведанными путями, например, с помощью интуиции. Последнее выражается в творческой активности.
  Резюмируя, отметим, что надежда для самосознания каждого человека занимает отдельную нишу, способствуя проявлению потребности в том интересном, которое пока недостижимо, но возможно, пролагая тем самым мост между будущим и настоящим.
  Поэтому роль надежды сводится не к организации стремления к интересному, а к созданию перспективы, точнее, образа этого интересного или необходимого, а также к ободрению или утешению человека в создавшейся вынужденной паузе между действиями, который осознает, что интересное и прекрасное существует и может быть достигнуто, не давая человеку впасть в апатию или отчаяние даже перед смертью, поскольку обещает интересное и за гробом, расширяя его свободу за пределы жизни. Именно это свойство позволяет, в частности, христианству признать надежду одной из добродетелей, наряду с верой, милосердием и любовью.
  С ростом самосознания и, тем самым, увеличения самодостаточности цивилизации все более слабеет действие природных факторов, из чего следует, что они действительно проявляются в качестве необходимых внешних, но никак не фундаментальных для человеческого сознания.
  Следовательно, интенсивное развитие сообществ живых существ, - до этого бывшее едва заметным, и основной вклад в которое вносили мутации (случайные изменения в геноме), - начинается только с появлением в них самосознания с его отходом в значительной степени от случайности.
  Но самосознание не способно стать самодовлеющим для человека, так как все условия для существования в виде живого обеспечивает природное сознание.
  Поэтому самосознание вынуждено взаимодействовать с природным сознанием в человеке и это взаимодействие выражается, как правило, в их непрестанном противодействии друг другу, поскольку они большей частью имеют противоположные устремления, - последнее отвечает за выживание организма в окружающей среде, а первое - за общественно-культурное развитие индивида.
  Так что в каждом человеке, постоянно конкурируют в сфере желаний: ожидание наилучшей еды, комфорта, приятной самки (самца), доминирования в собственном окружении, приходящее от природного сознания, и надежда на жизнь без особых забот и бедствий в успешном продвижении по ступеням жизни, познания, любви и счастья как свойство самосознания.
  Обе эти ипостаси сознания чаще всего противоборствуют, но в критические моменты, например, в борьбе за выживание, они объединяются, и человек забывает про всё остальное, стараясь в течение той или иной паузы отыскать выход из ситуации, грозящей смертью, а в безобидной ситуации он может задуматься о карьере, выгодной женитьбе, славе, творческой удаче, домике в Каннах и т. п.
  
  3. Страх и надежда как две стороны одной медали.
  
  Обычно надежду противопоставляют страху, так как надежда в сложных обстоятельствах вселяет оптимизм, а страх, напротив, пророчит угрозу, болезнь или гибель.
  Отчасти, это, конечно справедливо, но, в сущности, надежда и страх - это стороны одной и той же медали, поскольку страх есть предупреждение, а надежда - перспектива, позволяющая оценить возможности выхода за пределы угрозы.
  Действительно, множество предметов или ситуаций, вызывающих, либо рождающих страх, таких как ненависть соперника, болезни, смерть, устранить, заменить или избежать невозможно, но можно несколько отстраниться от них, хотя сама угроза, предвестником которой является страх, никуда не пропадает.
  Именно надежда позволяет отстраниться от подобных предметов или ситуаций, оставляя, как минимум, утешение.
  Страх как ощущение для всех живых существ в действительности представляет собой реакцию на реальную надвигающуюся угрозу привычному существованию, выражаясь первоначально в появлении настороженности, а затем тревоги, которая для теплокровных существ при превращении опасности в реальное нападение трансформируется сначала в страх, а затем в сильнейший испуг (ужас), создавая соответствующий выброс адреналина в кровь, что придает, например, антилопам максимально высокую скорость спасения от хищника, а хищнику - агрессивность в нападении на добычу или ярость в сражении с соперником, работая тем самым на инстинктивно-гормональном уровне.
  Таким образом, страх является своего рода детонатором в создании для существа ситуации, выгодной для выживания, то есть статуса сохранения поступающих в организм ощущений, без которых, - а это чувствует каждое существо вплоть до амебы, - наступает пустота, о которой знают животные, так как для них она случается во сне или при обмороке.
  И в этом отношении ни одно живое существо не способно стать бесстрашным, так же как оно не может исключить из своей жизни боль, которая свидетельствует о степени поражения того или иного органа.
  Страх свидетельствует о нежелании любого существа терять ощущения, значительная часть которых является заведомо приятной, и это нежелание утверждает жизнь, хотя ни одно живое существо, кроме человека не осознает свое существование, то есть не понимает, что оно находится в текущем времени, завершающимся смертью.
  Отсюда вытекает разница в характере страха для животных и человека.
  Животный страх совпадает с характером страха в природной (животной) части сознания человека, который так же, как и сознание любого примата реагирует на реальную опасность, но страх, проявляющийся в той части сознания, которая дает человеку осознание себя в окружающей среде, делая его уже не только простой динамической составляющей этой среды, но и отчасти ее хозяином и сознательным преобразователем для собственной выгоды, носит иной характер, непосредственно определяющийся отношениями в социуме, в основе которых в свою очередь лежит соотношение природного (животного) и самосознающего компонентов сознания человека, поскольку самосознание присуще только человеку и его сообществам, и оно должно влиять некоторым образом на природную часть сознания и наоборот, тем более что они действуют в мозгу человека совместно, и в этом отношении неразделимы.
  Поэтому для самосознания, раз благодаря ему человек способен представлять, проектировать и фантазировать, могут возникать и воображаемые опасности, и страх, связанный с существованием человека не в дикой среде, а в социуме, носит иной характер по сравнению с природным страхом.
  Самосознание придает человеку и его сообществам свойство трансформировать определенный хаос, точнее, господство случайности, являющееся причиной медлительности развития фауны и флоры, в ускоренное развитие, которое вызывается уже более упорядоченной, то есть целенаправленной политикой приобретения как человеком, так и его сообществами выгоды в своем существовании.
  Надежда, в качестве одного из самых важных компонентов самосознания, позволяет переводить предупреждения, даваемые страхом, особенно в социуме в образы, которые при их дальнейшем развитии могут трансформируются в объекты, устраняющие угрозы.
  Например, боязнь нового в сочетании со слабостью сознания, как это ни парадоксально, позволяет вовлечь обывателя в движение к неизвестному, если оно обещает ему еще больший комфорт и устойчивость, хотя бы и обманно. Без этого народные волнения были бы невозможны, как и, собственно, сам прогресс.
  Таким образом, страх есть предупреждение об угрозе, а надежда - перспектива, позволяющая оценить возможности выхода за пределы угрозы, если таковая имеется, или же - перспектива получения лучшего, то есть надежда может быть откликом на предупреждение, о чем свидетельствует страх, а может быть и ожиданием более приятного и, стало быть, желанного, чем то, что есть.
  
  4. Надежда как провозвестник свободы через воображение.
  
  Свобода для человека возникает не в бездействии, а в постановке целей, разработке путей их достижения и в переходе к действию согласно выработанному плану, но любая цель возникает сначала как возможность, и если эта возможность сулит лучшее или иное необходимое, то эта возможность проявляется первоначально в виде образа желанного предмета или явления, на достижение которого человек надеется в дальнейшем, поскольку пока не видит путей подхода к искомому.
  Такого рода конкретизированная в образе желанного возможность, или надежда, предоставляет человеку перспективу освобождения от опостылевшего настоящего путем дальнейшего преобразования надежд в цели, которые позволяют поменять эфемерную свободу надежды на свободу в реализации целей, что делает человека всё более и более независимым от среды и дает ему возможность расширять свою активность на всё большее число сфер.
  Образный характер надежды, которая концентрируется в основном на воображении искомой потребности, выполняет роль первоначального отражения в сознании (мозгу) сведений от органов чувств, совмещающиеся с данными из памяти в образы предполагаемого будущего.
  То есть человек благодаря информации, воспринимаемой им как возможность изменения ситуации к благоприятной для себя, зависящую от уровня его сообразительности, формирует образ желанного или необходимого, как он считает, объекта для улучшения жизни, создавая для себя перспективу будущего, что может существенно повлиять на эффективность его действий по изменению себя и собственного окружения.
  Образность надежды также создает базу для проявления креативного мышления, поскольку креативность состоит в отборе необычных образов, которые вместе с тем могут при некоторой доработке решить поставленную задачу, чего при недостатке данных не могут дать аналитические методы исследований.
  Необычные образы отражают поначалу нечто неустойчивое, непредвиденное, незнакомое, что создает положение беспомощности. Однако их можно попытаться перевести в устойчивое и эффективное сочетание в русле новых правил, связывающих то, что ранее полагалось несоединимым, которые открывают новый масштаб и направленность уже не образов, а конкретных решений, где свою роль должно сыграть соображение. Тут сами образы могут подсказать выход к вполне адекватному новому решению, что часто связывают с интуицией.
  Таким образом, надежда является одной из основ самосознания человека, делая возможным креативности у человека вследствие отхода его от адаптивного существования к сознательному преобразованию среды для своих целей, наиболее эффективными способами которого могут быть только творческие, позволяющие решать текущие и наступающие проблемы по-новому, а также с меньшей затратой сил и большей выгодой.
  Наибольший вклад в творческий процесс изменения реальности и самого человека, а значит, и его сознания. вносит именно воображение, с которым непосредственно связана надежда, так как позволяет подойти к новому и неизведанному в его наиболее простой и понятной форме без сложных формул и запутанной аналитики.
  Именно надежда, невозможная без воображения, способна представить будущее не в виде "плотной" реальности (бытие), а в виде "тонкой" материи - виртуальной реальности - в ряде образов, которые основаны на знании уже протекших событий.
  Если представить свободу как состояние неудовлетворенности сознания собой, претворяющееся в выработку способов собственного изменения путем воздействия на наличное бытие с учетом его противодействия, то основой этой неудовлетворенности сознания, его стремлений к новому являются непрекращающиеся информационные потоки, пронизывающие всё существо человека, которые он может интерпретировать, обладая самосознанием, различными способами, в меру своего понимания. Тем самым каждый человек неизбежно совершает все время колебания от привычки к разрушению порядка, освобождению от него. Установив одно и приобщившись к нему, он рано или поздно начинает тяготиться им и решается изменить его, как бы ни сопротивлялась этому его внешняя консервативная натура.
  В результате появления нового возникают дополнительные связи, расширяется познавательное окружение, что означает непрерывное прирастание информационных потоков, к которым вынужден применяться каждый человек.
  Иначе говоря, свобода есть постоянное стремление к освобождению от одного ради созидания другого, не обязательно лучшего, но иного, и как раз надежда предоставляет человеку такую возможность, рисуя ему образ желанного, который, если он реализуется в дальнейшем через цель, сменяется иным образом, задавая ход развитию в своей образной перспективе будущего.
  Если условия существования не позволяют человеку полностью господствовать над обстоятельствами, то никто и ничто не мешает ему стремиться к этому, чему не в малой мере способствует надежда: приближение к идеалу есть тоже, в определенном смысле, обретение большей свободы.
  Тем не менее, надежда, проявление которой исходит от неудовлетворенности самосознания человека собой и своим окружением, хоть и является одним из проявлений свободы, не обладает знанием способов изменения реальности для достижения желаемого, в чем состоит ее ограниченность по сравнению с более продвинутым проявлением свободы - целью.
  То есть надежда - это свобода, лимитированная незнанием способов достижения желанного.
  
  5. Надежда как неразвитая форма интересного.
  
  Любопытно также сопоставить надежду с интересом и интересным, поскольку между ними есть много общего и, главное, надежда и интерес реализуются через желание, хотя за желанием всегда стоит неудовлетворенность человека собой и окружающим в его попытке обрести лучшее или хотя бы спастись.
  То есть за надеждой, как и за интересом всегда стоит неудовлетворенность нынешним, а интересное есть продукт интереса.
  Накапливающаяся неудовлетворенность собой в окружающем каждодневном однообразии, рано или поздно толкает человеческое сознание к поиску отличного от существующего, что обычно обозначается термином "интересное" (необычное, провоцирующее, таинственное, невероятное, пугающее, волнующее, возмущающее, удивляющее, одним словом - нечто иное) как в простом, ежедневном обиходе, так и сложных отношениях между людьми, а также в технике и искусстве.
  Поэтому заинтересовать человека может, что угодно, лишь бы оно отличалось новизной для него самого, а крайним выражением интересанта является зевака с открытым ртом.
  В интересном ищется удовлетворение, но никогда не находится окончательно потому, что, остановившись на одном, можно потерять остальное, чего нельзя допустить, иначе не получить нового удовлетворения в ином интересном, да и само открытое интересное не способно принести полного удовлетворения в силу несовпадения его с первоначальным образом влекущего к себе.
  Таким образом, интерес вызывается неудовлетворенностью человека собой в возможности объять необъятное, следствием чего является "выхватывание" из этого бесконечного перечня желаемой формы интересного, чтобы "угнездиться" со временем в ней, но найденное интересное либо не дается во всей полноте, как танец с чужой женой не переводит ее в твою, либо ускользает за горизонт, как закатное солнце в пучину моря, либо превращается после минутного удовольствия в пепел, как дорогая кубинская сигара, либо делает предмет мечты - любимую девушку - склочной домохозяйкой, либо принимает форму столь желанной власти, оказывающейся обычным скотством, либо берет в плен шелестом купюр, на которые, оказывается, невозможно купить действительно самое дорогое и ценное, либо заставляет сокрушать всё вокруг ради цветущего завтра, которое всё никак не приходит.
  Иными словами, интерес не привлекает окончательно к чему-то или к кому-то, так как открытое интересное не совпадает полностью с первоначальным образом из-за его смутности, переменчивости и неустойчивости, не давая ощущения получения истинно желанного в силу ограниченности и обманчивости найденного.
  Заметим также, что понятие интереса в переводе с латыни (interest) означает "иметь значение, участвовать".
  Это сопоставление интереса и надежды указывает, что надежда подобна интересу в том отношении, что постижение одного интересного означает переход к иному интересному, которое еще неизвестно и поэтому может быть более привлекательным.
  Так и надежда на кого-то или на что-то при внимательном рассмотрении желанного может перейти на другой объект, кажущийся более перспективным. Именно так девушки пытаются найти себе мужа.
  Однако отличие надежды от интереса состоит в том, что, если интерес к определенному объекту пропадает вследствие его достижения, привыкания к нему и его понимания, подобно тому, как жена теряет свою привлекательность для мужа по сравнению с еще незнакомыми дамами, то предмет надежды остается для человека пока явно недостижимым, и его детальное рассмотрение и использование невозможно, так как он имеет лишь образную и довольно зыбкую форму.
  В противном случае, надежда превращалась бы в цель, достижение которой можно спланировать так или иначе с высокой вероятностью теми или иными средствами. Поэтому надеющемуся часто приходится выбирать наугад, "в какую сторону бежать", если, конечно, этот выбор есть. Кроме того, одна надежда может сменяться другой - вроде бы более перспективной, а может и оставаться таковой всю человеческую жизнь.
  Надежда, тем не менее, схожа с интересом в том, что для рассмотрения выбирается не абы какой объект, а кажущийся новым, наиболее полезным, приятным, необычным и не способным доставить огорчения, то есть кажущимся более интересным.
  Но, увы, если интерес состоит в реальном привлечении человеком к себе необычного, нового, то есть более интересного по сравнению с тем, что имеется, и человек часто не испытывает проблем с достижением интересного через какое-то время теми или другими способами, которое превращается на это время в цель, то надежда ограничивается всего лишь упованием в вынужденном ожидании шанса на выход из ситуации или на ее прояснение.
  Подробнее об интересе и интересном сказано в моей статье "Почему и за счет чего проявляются интерес и интересное?" [24. Часть 1, ј4].
  Таким образом, надежда не более чем способствует проявлению потребности в том интересном или необходимом, которая пока недостижима, но возможна, пролагая тем самым мост между будущим и настоящим.
  Надежда не может организовывать стремление к интересующему человека объекту, она - всего лишь желание его, но надежда способна ободрить или утешить человека в создавшейся паузе между действиями, который осознает, что интересное и прекрасное существует и, в принципе, может быть достигнуто, не давая тем самым человеку впасть в апатию или отчаяние даже перед смертью, поскольку обещает интересное и за гробом.
  
  6. Надежда на вечную жизнь сознания в живом.
  
  Позитивный смысл надежды, кажется, можно подвергнуть сомнению, поскольку часто надежда обманывает, и можно оказаться у разбитого корыта, если довериться ей.
  Например, понадеявшись на возврат взятого кредита, но потеряв работу, можно прийти в отчаяние из-за кажущейся безысходности ситуации. Однако помогает выйти из подобной ситуации не что иное, как та же надежда, поскольку всегда есть надежда найти работу в другом городе или даже в другой стране и постепенно вернуть долг.
  Иначе говоря, надежда, конечно, может обмануть при не слишком сильной сообразительности индивида, но она способна и ободрить его, предоставив новые возможности, которые всегда имеются.
  Возьмем для примера самый крайний случай.
  Человек умирает следствие от смертельного ранения. На что же он может надеяться? Представляется, что кроме отчаяния и ужаса он не способен ничего испытывать?
  Однако, как у боли есть порог, так и ужас исчезает, если он вспоминает, что жизнь тела контролируется не им, а сознанием, которое ранее называли душой, а сознание неистребимо, поскольку предназначением бытия, в котором все мы находимся, является развитие сознания как в индивидуальном его выражении, так и в едином. Именно образ вечного сознания всегда будет утешать любого человека в конце его жизненного пути.
  В отношении этого крайнего случая, тем более что любой человек не вечен, имеется смысл вкратце изложить один из возможных способов взаимодействия бытия и потустороннего, представив это потустороннее в виде вероятностной модели следующего типа.
  Исходя из аналогии действий любого живого существа с телеприемником, а также пользуясь информационной моделью мироздания с голографической "прокладкой" между бытием и вневременной бесконечностью, изложенной в работе "Новое - парадоксальное - представление картины мироздания" [24. Часть 2, ј4], можно также методом исключения попытаться выяснить, что "происходит" с сознанием после распада его физического тела-носителя.
  Поскольку только живые существа могут, принимая и обрабатывая импульсные пакеты информации, формировать из пассивного как часть себя, так и пространство, и движущиеся объекты во времени, постольку сознание после гибели тела-носителя лишается этой возможности, выпадая тем самым из текущего времени.
  Являясь частицей голографической проекции бесконечности вне времени, "отключенной" со своей стороны при жизни тела-носителя от нее, точнее, имея только одностороннюю связь с единым сознанием голографической проекции со стороны последней, каждое индивидуальное сознание функционирует посредством тела по соответствующей программе практически автоматически под контролем единого сознания, кроме человека, который благодаря самосознанию, обладает максимальной степенью свободы в своих поступках. Лишаясь тела, каждое индивидуальное сознание "воссоединяется" с голограммой, точнее, оказывается в рамках голограммы и частью, и целым голографической проекции вневременной бесконечности.
  В этой частице (индивидуальном сознании), представляющей собой как бы застывший и вместе с тем пульсирующий сверхвысокочастотный сгусток бесконечной информации, сохраняется запись только что прошедшей жизни, присоединяясь к бесконечному ряду всех прошлых жизней в том или ином изменении. Тем не менее, вследствие отсутствия текущего времени в голограмме последовательность бесконечного ряда прошлых жизней теряется, но остаются наработанные изменения, которые индивидуальное сознание в рамках голограммы может, в нашем понимании, обозревать, но не более того, так как в бесконечности вне времени нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, как и нет возможности действовать.
  Отсутствие возможности в "неподвижности" бесконечной голограммы воспринимать и перерабатывать информацию, вынуждает каждое индивидуальное сознание в голограмме снова приступить к поиску новых изменения, кроме наработанных, а их можно обрести только во времени, то есть в бытии, забыв о прежних жизнях в нем для нового развития (потребления информации) в живом.
  Связь между голографической проекцией вневременной бесконечности и бытием с конечными объектами во времени подобна соотношению яйца и курицы, которые друг без друга проявляться не способны: одна дает программу, другая - возможность развиваться на ее основе в ходе текущих событий, происходящих с конечными существами, то есть во времени.
  Собственно, жизнь обнаруживается только при объединении сознания с определенным органическим материалом. В этом альянсе осуществляется связь зародыша (белкового носителя программы) с голограммой, представителем которой является каждое индивидуальное сознание.
  Голограмма также обеспечивает функционирование информационного "моста" между вневременной бесконечностью и каждым индивидуальным сознанием в запрограммированной органике. При этом тело с имеющимися в нем сенсорами и центром обработки информации является основой для процесса отбора и обработки поступающий сведений по этому информационному каналу.
  Так что, если даже собрать идеально клетку с геномом, то она никогда не оживет без вхождения в нее сознания, которое есть не что иное, как частица единого сознания голограммы, никогда не теряющая связи с ней, а значит и с вневременной бесконечностью, создавая соответствующий информационный "мост", без которого никакой жизни быть не может.
  Вместе с тем, если каждое индивидуальное сознание есть и самостоятельная частица единого сознания голограммы, и вся голограмма со всеми ее ресурсами, то тело является носителем сознания для проявления этих ресурсов в формируемом каждым живым существом времени.
  В результате, каждое индивидуальное сознание с помощью единого сознания находит соответствующую его уровню развития и искомым изменениям программу в том или ином зародыше, и начинает жизнь сначала в поисках обновленного себя с разной долей успеха, но непременными находками, которые так или иначе обнаруживаются на бесконечном пути сознания.
  Таким образом сознание не путешествует после гибели тела по каким-то закоулкам потустороннего "мира", что невозможно, так как там отсутствует текущее время, формирование которого начинается с органов чувств.
  Поэтому каждое индивидуальное сознание любого существа вынуждено возвращаться в зародыш новой жизни, находя опять себя в ней обновленным в ином теле, но без памяти о прошлой жизни.
  Это беспамятное возвращение не равноценно прибытию из небытия, поскольку, голограмма (потустороннее) - отнюдь не небытие (смерть) в чистом виде, а сверхвысокочастотное образование с неким подобием времени в виде разрывов бесконечности, в котором, правда, отсутствуют события.
  Воссоединившись с ней каждое индивидуальное сознание получает возможность доступа к любой из прошедших жизней и доступ ко всем тайнам бытия только для человеческого сознания, которые оно способно постигнуть на собственном уровне. При этом сознание человека может оценить свои достижения в прошедших жизнях, и соответственно выбрать нечто новое для будущей жизни, вполне осознанно "поместив" себя в ее начало на той или иной обитаемой планете, в требуемой стадии текущей реальности. Это может быть стадия как до возникновения цивилизации, так и любой из веков цивилизации.
  Свое решение о дальнейшем продвижении в бытии каждое индивидуальное сознание человека принимает в пограничном состоянии перехода от жизни к смерти на основании блока информации, сосредоточенной в голографической проекции вневременной бесконечности, доступной для его понимания.
  Это пограничное состояние представляет собой процесс постепенного разъединения сознания с телом, которое теряет способность функционировать в нормальном режиме формирования собственного времени не сразу. В этом состоянии сознание человека еще не покинуло тело окончательно, но уже стало воссоединяться с голограммой, получив тем самым непосредственной связь с ней со своей стороны и соответствующий доступ к базам данных голограммы.
  Другими словами, это пограничное состояние между жизнью и смертью, длится недолго, но его времени, хотя бы и одной секунды - пока тело еще живо - вполне хватает для сознания, чтобы, воспользовавшись ресурсами голограммы, к которым у него уже появился доступ: ознакомиться с информацией из баз данных голограммы, которую оно распознает для решения текущих задач, и составляет соответственно программу следующего жизненного цикла для продолжения собственного развития в качестве живого.
  Как только наступает смерть тела, то есть его окончательный распад, сознание оказывается в текущей реальности, как будто оно эту реальность не покидало, но в новом теле, точнее, его зародыше, поскольку на этом индивидуальном сознании лежит обязанность не только собственного развития, но и развития единого сознания, а также удержания мироздания в стабильном состоянии вечного изменения, а всё это обеспечивают не что иное, как события, которые могут случиться с сознанием только во времени, или в бытии, которые и называется событиями и бытием от выражения "быть в делах".
  То есть индивидуальное сознание не "задерживается" в голограмме, хотя и является ее частицей. потому что оно всегда "присутствует" в ней, мало того, оно и есть не только частица голограммы, но и само единое сознание голограммы, но проявиться это сознание может только во времени, или в живом. Поэтому сознание после смерти организма тут же оказывается в новом теле для новой жизни.
  Подобная модель существования в мироздании живого или же иные модели, предлагаемые различными религиозными конфессиями, предоставляют самую последнюю надежду человеку, и это, в любом случае, не может его не утешить, но не более того.
  
  Библиография
  
  1. Платон. Собрание сочинений в 4 тт. Т. 3. М. Мысль,1994.
  2. Диоген Лаэртский. Жизнь, учения и изречения знаменитых философов.
  3. Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М., Издательство Наука. 1977.
  4. Филарет (Дроздов). Пространный Православный Катехизис Православной Кафолической Восточной Церкви [Электронный ресурс]: режим доступа: http: //krotov.info/libr-min/drozdovi.html
  5. Хомяков А. С. Церковь одна. [Электронный ресурс]: Режим доступа: http: philosophy.ru / hom / church.htm
  6. Фома Аквинский. Сумма теологии. О взаимной упорядоченности страстей. Часть 2, вопрос 25, р. 4.
  7. Сирота А. Закономерности в немецкой истории. Партнер (Дортмунд), No6 (105) maranat.de (2006).
  8. Дрейн Д. Путеводитель по Ветхому Завету. М., 2008.
  9. Ресурс доступа: http: //www.islamnaneve.com/
  10. Визгин В. П. Философия надежды Габриэля Марселя. // Опыт конкретной философии. М., 2004, с. 198-211.
  11. Bloch E. Das Prinzip Hoffnung. Bd. 1-3. B., 1954-59.
  12. Jurgen Moltmann. God in creation/ A New Theology of Creation and the Spirit of God. San Francisco: Harper and Row. 1985.
  13. Герман Гартфельд. "Глава 25. Юрген Мольтман". Немецкое богословие Нового Времени.
  14. Альбедиль М. Ф. Индуизм. СПб. Петербургское востоковедение. 2001. ISBN 5-85803-160-9
  15. Spiro, Melford E. Buddism and society, a great tradition and its Burmese vicissitudes. 2nd, expanded. Berkeley. University of California Press, 1982. ISBN 0520046714. ISBN 9780520046719
  16. Декарт Р. Об отчаянии. О надежде. О страхе. Избранные произведения Декарта. М., 1950.
  17. Кант И. Критика чистого разума. Соч. в 6-ти тт. Том 3. М., Изд. "Мысль". 1965.
  18. Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое. Сочинения в двух томах. Т. 1. Издательство "Мысль". М., 1990.
  19. Camus A. Le Mythe de Sisyphe. Gallimard. Paris. 1942.
  20. Camus A. La Peste. Gallimard. Paris. 1947.
  21. Древнеримские мыслители. Свидетельства. Тексты. Фрагменты. Киев. 1958.
  22. Фромм Э. Революция надежды. Навстречу гуманизированной технологии. Москва. АСТ. 2006. ISBN 5-17-037372-4 Erich Fromm. The Revolution of Hope, toward a humanized technology (1968). ISBN 5-9713-2297-4
  23. Richard Rorty. Contingency, Irony and Solidarity. Cambridge University Press. 1989.
  24. Низовцев Ю.М. Всё наоборот. Ответы на каверзные вопросы об интересном (сборник). 2018. [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.litres.ru
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"