- Эй, дед! - крикнул он копавшемуся в навозе у курятника парню лет сорока, длиннорукому и тощему, - тьфу ты, Ванька, лопата нужна? Всё не привыкну, что деда нет. Хорошая лопата, не треснутая.

Лопата и впрямь была неплоха: тяжелая, прямая, как путь воина, с мощной, истёртой до блеска берёзовой ручкой.

Помрачневший Иван поставил на землю ржавое ведро, смахнул со лба пот, и пробурчал:

- Да не особо, есть у меня лопаты.

- Это ж не лопата, чем ты роешь! Хрень с ручкой - возмутился Серега, и подумав, - дай десятку!

- Нету денег сейчас. Совсем нет. За свет не плочено.

- Да хрен с тобой! - надулся Серега, - а мне она зачем? Я ничего не сажу. Вот, нашел в овраге, думал, нальешь хотя бы... Так бери. Не нужна она мне, - мужичок прислонил лопату к бочке.

Когда Сергей вышел за ограду, Иван плюнул под куст и, не долго думая, забросил лопату за сарай. Это начинало надоедать, и, лишь стемнело, хозяин ветхого дома и девяти старых кур замотал лопату рваными мешками из-под отрубей и утопил в речке, за железным дырявым мостиком, связывающим деревню Стрижи с Той стороной, где жили дачники.

Растаскивая навоз по грядкам, Ванька порядком наломался, но от середины ночи, как взошла над сараем бледная, уставшая луна, сон стал беспокойным. Тот сон, что возвращался. Как рассвет, как грачи весной, как лопата. Да и сон ли то был?

"Шарк" - вонзалась лопата в слежавшуюся за зиму подсохшую грядку, - "шарк". Вонзай глубоко, и набрасывай, набрасывай, чтобы выше грядка была, как дед учил. "Шарк" - покатилась под ноги половинка картофелины.

- Муза, покровительница поэтов! Десять буков!

- Полигимния. "Шарк, шарк!" - расставались с жизнью осоловевшие от солнца черви.

Речное судно, пристань, плавучий ресторан! Много буков! - донеслось из будки. Будка была одна, совсем ветхая, крытая битым шифером, укрытая от зноя за кустами смородины. Да и жильцов-то всего двое: Иван да Антон Степаныч, дед. Так Ванька звал старика, хотя не был ему родней. Просто сосед. Жили вместе. А где дедова родня, и вовсе никто не знал. Приезжала как-то племянница из Москвы лет десять назад. Носом повертела, посмотрела покосившийся дом, да исчезла. Может, давно в Америке? Модная такая столичная тетка на большом серебристом джипе. Она его на Той стороне оставила и каблук на мосту сломала. Больше о ней Иван ничего не знал.

- Дебаркадер!

Да и Ванька семьи не завел. Какая семья на пенсию по инвалидности?! Дуры все в Африке. А здесь в Стрижах, полудурки, и две старухи Мартемьяновы, богу прилежные. Бывает, на ту сторону ходят, и автобусом в церковь ездят. А зимой дома молятся и коз на задворке держат. Тем и живут.

- Взрослая стадия насекомого! - хрипло крикнул дед.

- Да хрен его знает? Жучок?

- Не подходит! Думай, ты у нас Вассерман.

Иван очистил лопату от налипшей грязи и пнул картофелину к дорожке.

- Вспомнил! Имаго!

"Шарк" - лопата вонзилась в грядку, срубая остов дремучего сорняка. Иван злился на этого Вассермана, и на то, что дед каждый день три часа отсиживает зад в будке. Заберет у москвичей газет, и разгадывает. Сам работать не может, и другим мешает. Но зато Ванька все слова знал, что в кроссоврдах есть. Даже больше чем в Википедии! По ночам ему снились эукариоты, аурипигмент и Вейерштрасс в болотных сапогах.

Привык Ванька к деду, и не злился бы, но тут приспичило, а в кусты не хотелось, да и бумага вся в будке.

- Дед, много ещё слов-то?

- Штук семь. Математическая модель восприятия информации мозгом!

- Ёкарный бабай! Даже не знаю.

- Первая Пэ!

- А, перцептрон! - "Шарк" - жирный пласт развалился надвое, обнажая белые зубы камешков.

Слова приходили на ум сами, сыпались с небес, как рябина на снег, когда на куст налетает шайка клестов. С тех пор, как в девяностых Ванька наступил на провод, оно и пошло. На левую ногу западать стал, и крепко на голову. Закружится вдруг - и брык с копыт. И слова вдруг все запоминать стал, и атомный вес иридия, и дату заключения Версальского мира, и котировки эс-энд-пи, которые по телевизору показывают. Котировки особенно досаждали, а совсем без телевизора скучно.

- Монашеская одежда из грубой ткани!

- Балахон!

- Не подходит!

- Вретище!

- Не. Вторая эль!

- Вот черт, - подумал Иван, и надолго замолк. Чем больше хотелось в кусты, тем ожесточенней лопата вонзалась в землю.

- Думай, ты у нас Вассерман!

Прошло десять минут.

- Эй, дед, уснул что-ли? - ответа не последовало.

"И правда уснул."- подумал Иван. Зайдя сзади будки, он со всей дури плашмя долбанул лопатой по рассохшимся доскам, чтобы дед проснулся.

Изнутри раздался вскрик, треск и вновь всё стихло. Через пять минут, отчаявшись, Иван рванул на себя дверцу. Дед провалился, и среди сломанных трухлявых досок по грудь сидел в неглубокой яме. Выпученные серые глаза страдальца пялились сквозь Ивана, а изо рта текла смешанная с кровью слюна. Посиневшие пальцы старика зажали сорванный со стены выключатель, за которым тянулся провод. Верно, падая, старик рефлекторно схватился за него.

"Хорошо, что насрали немного" - подумал Иван, внезапно поняв причину молчания старика. Ударом лопаты он перерубил провод, но было поздно. Свет он провел год назад, по просьбе деда. Как ночью без света решать кроссворды?

Часа через два добрались санитары, оставив уазик на той стороне. Даже помогли вытащить тело, и переложить на чистую траву. А ближе к вечеру подтянулась милиция. Опросив, и заполнив бумажки, они отстали от Ивана, оставив его наедине с покойным.

Иван кое-как отмыл деду ноги из лейки, напялил на него чистые штаны и рубаху, и до полуночи звонил в Москву дедовой племяннице, но никто не ответил. Денег в спальне покойного нашлось всего-то пятьсот рублей, и от затеи везти на кладбище пришлось отказаться.

Выкопав поутру метровой глубины яму в дальнем углу, в тени вишни, Иван, завернул деда в старое одеяло и старательно засыпал землей. "Надо будет, заберут" - решил он.

Но и на следующий день он никуда не дозвонился, и послезавтра. Обычно на такие дела сбегаются бабки, да как на грех, старухи Мартемьяновы в те дни в городе гостили, а Серега что? Сереге пофиг. Помог закопать, помянули немного деда, а больше никто и не пришел. Не дачников же с Той стороны просить?

Хотел было Иван крест поставить, а потом вспомнил, что дед коммунистом был, и вырезал ему звездочку из кровельной жести. К столбушку её прибил и дату написал, чтоб не забыть. А лопату за помойку выкинул, в болото. С неё всё и началось, будь неладна.

На третий день её узбеки-строители с Той стороны принесли. Настырные, черти, продали за двадцать рублей, и отвязались.

Потом ещё один алкаш из лесу принёс, вроде дачи сторожит, а так черт его знает.

Теперь ещё Серёга. Иван как-то под Троицу за бабками в церковь увязался. Поп молодой, румяный весь из себя.

Иван дождался его, и пристал, рассказал по-быстрому. На исповедь записываться надо, поститься, ещё что-то, а он так пристал, когда поп уезжать собрался.

Вроде не исповедь, а совета хотел спросить, чтоб страх в башку не лез. Так поучительно ему поп говорит:

- Твоя вина не в том, иди с миром. Это родни вина. А лопата, получается, крест твой! Вот и неси его, трудись, и водку поменьше пей.

И всё одно, легче от его слов не стало. Тот сон, нет-нет, да и приснится. Недели три минуло, как Иван лопату утопил, и тут вдруг шум на Той стороне, где мостки и купальня устроена.

Машин полно, джипы чёрные, две скорых, милиция с мигалками, страшное дело! Мужик-то из дачников, дом у них на взгорке двухэтажный, каменный, депутат вроде или областной начальник, точно в Стрижах не знали, поутру купаться в тёплую водичку прыгнул. А там лопата!

Это ведь такая дрянь: совок у неё тяжелый, на дне стоит, а ручка плавает, вверх торчит, да под водой не видно! Мужик как прыгнул, так и насадился на неё весь. И захлебнулся сразу, недолго мучался.

"Вот дурак, не догадался! - думал Иван, глядя с берега на суету, - течением её, что-ли, туда затащило?"

Чья лопата, искать не стали. Мало ли где дураки лопаты бросают? Милиция её увезла, и с тех пор плохие сны Ивану не снятся.