Намечался дождь. Стылый октябрьский ветер с завываниями гонял мусор по мостовой, злобно впиваясь в лицо и силясь оторвать кусок от трепыхающегося плаща. Ночь окончательно поглотила остатки заката, и щупальца темноты расползлись по лабиринту кривых улочек, вдоль низкорослых уродцев-зданий. Мне было хорошо, ведь я жив. Пусть и на одну ночь, но это жизнь, а не блеклое существование в пустоте, в ожидании очередного зова. Хотя за последнюю сотню лет и эта радость выпадала нечасто. Древний Изад теряет свое могущество, и лишь немощные последователи еще шепчутся по углам, испуганно отводя взгляд невесть от чего, мелькнувшего в тенях. Неясные отражения в зеркалах и шепот забытых могил.
***
Неоновая вывеска бара приглашающе подмигивала, я толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел. Вслед за мной ворвался ветер - влажный, как свежая кровь. Морская соль и водоросли. В лицо ударил затхлый запах кабака: перегар, потные тела и тушеная капуста. Полупустые столики, в углу подремывал какой-то пьянчужка, и несколько гориллоподобных амбалов расположились возле двери наверх. Сторожевые псы хозяина, обезьяны на побегушках у свиньи. Возле барной стойки теснились несколько высоких стульев, один занят. Она. Сидит вполоборота. Лет двадцать-двадцать пять на вид. Пшеничные кудри и точеный носик. Я подошел и тяжело вскарабкался рядом. Молча дал знак бармену и тот плеснул вполовину стакана коричневого пойла. Также молча выпил, покатав обжигающую жидкость во рту, чувствуя, как огненные муравьи впиваются в язык и нёбо, скатываются вниз раскаленным потоком. Закрыл глаза, наслаждаясь ощущениями - пойло с каждым разом становится все лучше и лучше.
- Привет, красавчик, - низкий грудной голос вывел из задумчивости, - не угостишь ли девушку выпивкой?
Я открыл глаза и кивнул бармену. Время летит, но некоторые вещи не меняются. Девушка приветливо смотрела на меня, словно ожидая чего-то. Впрочем, почему словно...
- Как тебя зовут, красавчик? - опять проворковала она, томно окидывая взглядом.
Я вздохнул. Вопросы, вопросы. Глупые и ненужные. Но дело есть дело, и приходится соблюдать условности.
- Можешь называть меня По. А тебя?
- По? - в ее голосе явно сквозило удивление, - Ты что, азиат какой-то?
Я поморщился.
- Нет. Это сокращенное имя. Так как тебя зовут? - спросил опять, хотя ответ и не требовался.
- Джессика, - она кокетливо надула губки, - не хочешь развлечься ночью?
Я внутренне усмехнулся.
-Хочу. Кстати, я искал именно тебя.
- Меня? - она удивилась довольно искренне, - А почему именно меня?
- Мне нужно задать тебе вопрос. Как умирают гадины, красотка?
Джессика недоумевающе уставилась на меня.
- У меня для тебя подарок, - я нежно взял ее руку и положил "подарок" ей на ладонь.
Она опустила взгляд и ее перекосило. На розовой ладошке лежал человеческий глаз, обмотанный тонкой ниточкой нерва, слепо уставившись в никуда огромным зрачком. Джессика зыркнула на амбалов возле двери и явно собиралась закричать, но я быстро щелкнул длинным ногтем по ее губам и красавица безвольно застыла.
- Тсссс, - прошептал я, - не надо шуметь. Это утомляет.
- Кто ты? - с трудом просипела она.
- Я уже называл свое имя. Но это не важно. Важно другое... - я полуприкрыл глаза и начал монотонно рассказывать, - ...мальчишка умирал долго и трудно. Ведь его палачи были мастерами и никуда не спешили. Они перебили ему руки и ноги, отрезали язык и вбили ребра в легкие. Он лежал на холодной земле, скребя переломанными пальцами, выхаркивал легкие в мучительном кашле, молил о смерти, но та не спешила. А палачам стало скучно, и они захотели развлечься. Один из них, самый умелый, взял увесистую дубинку и ударил мальчишку по затылку. Он был настоящим мастером, этот безымянный палач, глаза мальчишки выскочили из орбит и повисли на тонких ниточках нервов...
- Замолчи, - сип красавицы теперь походил на угрожающее шипение змеи, - я тут не при чем. Это все гадалка, эта старая стерва предала его. Предала их.
- Гадалка, - задумчиво протянул я, - гадалка...
***
- Как умирают ведьмы, старуха? - я смотрел в ее блеклые, старческие глаза и видел только безграничную злобу.
Она была не гадалкой, эта неопрятная морщинистая старуха, столетний сморчок, непонятно как задержавшийся на этом свете. Ведьма. Настоящая неподдельная ведьма. Не чета былым, но и не дешевая фиглярка и шарлатанка последнего века. Впрочем, чем может угрожать ведьма мне, обитающему в пустоте и ожившему лишь на ночь для спасения и мести.
- Что тебе нужно, темный посланник, - старуха узнала меня, - я не вызывала, не может быть у тебя власти надо мной.
- Мне не нужна власть над тобой, - чуть усмехнулся я, - ведь настоящее имя мальчишки - Дигори Изад. Потомок древнейшей крови колдунов, отказавшийся от своего наследства ради одной милой мордашки и густых каштановых локонов до пояса. Но даже таким он был страшен для тебя. Он был сильнее и светлее чем ты, старая стерва. Ты не могла выносить рядом с собой настоящего Изада. Ты приняла мальчишку, но лишь на время, пока не подвернется подходящий случай избавиться от него. И когда время пришло - ты нашептала. Тому, кто услышит и не простит.
- Даже если и так, то причем здесь ты? - голос карги наждаком резал по мозгам, - мальчишка отказался. Убирайся, мерзость!
- Его палачи были очень умелыми. Но глупыми. Им было некуда спешить, и они убивали его долго. На старом забытом кладбище. Где шепот древних могил тонет в тенях надгробий. А мальчишка все не умирал, и они решили сжечь его напоследок, еще живого. И, уже корчась в огне, он воззвал и потребовал. И был услышан. Так что цена назначена, ведьма. Спасти одну жизнь - забрать три. И ты - первая.
Старуха побледнела, схватила со стола странный амулет и направила на меня:
- Изыди, мерзость, - ее визгливый голос стал еще противней, - именем...
Но я не дал ей закончить. Протянул левую руку и смял амулет в ладони. Правая крепко охватила морщинистую шею, и длинный ноготь мизинца легко вошел между позвонками, парализовав каргу ниже шеи. Подхватил обмякшее тело и бросил в кресло.
- Итак, ведьма. Назови мне второе имя. Кому нашептала ты? Назови мне имя и умрешь как должно, - я легко коснулся ее горла, - говори.
- Джессика, - еле слышно прошептала она, - эта дрянь...
Запах бензина приятно щекотал ноздри.
- Как умирают ведьмы, старуха? - я смотрел в ее блеклые, старческие глаза и видел только безграничную злобу, - Их сжигают на кострах.
***
- Гадалка, - задумчиво протянул я, - гадалка уже ничего не скажет. Ибо была первая и умерла как должно.
Я снова сделал знак бармену, показав на себя и Джессику. Потом перевел взгляд на девушку:
- Ты любила его? - вгляделся в глаза, в которых можно утонуть, и ответил сам себе - Нет. Для тебя он был просто шансом. Шансом вырваться из грязи, в которой ты сейчас барахтаешься, уйти от свиньи, которой ты принадлежишь. Вырваться и уйти. Но он не оправдал ожиданий. Потому что влюбился не в тебя. Влюбился как щенок, до розовых соплей и радужных пони. Но она принадлежала другому. Той же мерзкой и злобной свинье. Ты не смогла простить. И настучала, с подачи гадалки. А потом мальчишка умирал. Где она?
- Не знаю, - она отвела глаза, - это знает только он, Кровавый Боров.
- Кровавый Боров. Третий. Кто он и где он?
- Наверху, - она незаметно указала глазами на амбалов возле двери, - а кто он такой - никто не знает. Поговаривают, что вообще не человек. Или что продал душу.
- Интересно, но не суть. Так скажи мне, зачем?
- Что зачем? Он посмел предать меня! Меня! И ушел к этой шалаве...
- Ясно, замолкни, - мой ноготь опять щелкнул по ее губам, - и ты нанесла удар. Подло, исподтишка. Приговор вынесен. Ты - вторая. А теперь пей.
Я слушал предсмертный булькающий хрип и видел, как ее пальцы судорожно пытаются разорвать горло в безнадежной попытке вдохнуть.
- Как умирают гадины, красотка? - я смотрел в ее глаза, уже начавшие вылезать из орбит, и видел только безграничное отчаяние, - Захлебнувшись собственным ядом.
***
Первым был бармен, наконец осознавший скудным умишком, что происходит что-то не то.
- Ты что наделал, мудила? - его рука нырнула под стойку, и на меня уставилось двойное дуло обреза.
Я вбил обрез ему в морду. И тогда они навалились всем скопом. Они были очень умелыми, эти обезьяны. Я ощущал их удары, впитывал их злобу, наслаждался болью. Мои кости давно бы были переломаны, если бы умели ломаться. Я закрыл глаза и не сопротивлялся - незачем. Так было быстрее. Наконец они устали или им надоело меня пинать. Я почувствовал, как меня подхватили и поволокли куда-то наверх. Бросили на стул.
- Вот он, босс, - пророкотало где-то сверху, - этот пидор отравил Джессику.
Я открыл глаза. Большая комната, обставленная с аляповатой роскошью. Полумрак. Вонь немытого тела. Две гориллы у меня по бокам. А передо мной, на стуле-троне, сидел он. Кровавый Боров. Он был огромен и толст. Заплывшие жиром свинячьи глазки глупо уставились на меня. Тройной подбородок покоился на необъятной груди. Короткие, жирные пальцы сжимали кусок чего-то мясного. Весь стол уставлен едой и бутылками. Свинья жрала и чавкала, чавкала и снова жрала. Я молчал. Наконец, Боров вытер руки и его заляпанный жиром рот раскрылся:
- Ты кто такой, мудила?
Вопросы, вопросы. Глупые и ненужные.
- Ты не достоин знать, - я смотрел в его поросячьи глазки и не видел ничего, - Как умирают свиньи, свинья?
- Чего? - жирный рот недоуменно раскрылся, а взгляд стал еще глупее.
- Мальчишку звали Дигори Изад, - монотонно продолжил я, - потомок древнейшей крови, отказавшийся от своего наследства ради одной милой мордашки и густых каштановых локонов до пояса. Но она принадлежала тебе. Ты так считал. Потому и умирал мальчишка. Долго и мучительно. Изрезанный, искалеченный и сожженный он успел потребовать и был услышан. Договор подписан и цена назначена. Три жизни за одну. И ты - третий. Скажи мне, свинья, где она и умрешь как должно.
Боров слушал, не перебивая, все так же глупо таращась на меня. И тут он расхохотался. Злобно и ехидно. Мне не понравился этот смех. Я протянул руки вырубить амбалов , но они вдруг расплылись и потекли туманом меж пальцев. Потек стол, и стул-трон, и аляповатая обстановка комнаты. Остались лишь каменные стены и пол, я и Боров. Он был все так же безобразно толст, но глазки уже не выглядели глупо. Со скоростью, невероятной для его размеров, Боров оказался рядом. Удар был чудовищным. Я впечатался в стену, в теле что-то хрустнуло, чего быть не могло, серая муть расплескалась перед глазами. Я встряхнул головой, зрение прояснилось, передо мной, потрясая кулаками, плясала и кривлялась, огромная туша.
- Мальчишку звали Дигори Изад, - издевательский голос Борова ворвался в уши, - и он умирал долго и трудно. Щенок, осмелившийся бросить вызов мне. И подох, как собака.
Туша опять подскочила ко мне и ударила. И еще раз, и еще, и еще... я бы уже давно свалился, но каждый удар подбрасывал меня вверх, поднимал на ноги. Голос меж тем не умолкал:
- Цена назначена, приговор произнесен, одна жизнь - за три, три за одну, я - третий, и нет спасения...
Наконец Боров перестал бить¸ и я тихо сполз ему под ноги. Он нагнулся, плюнул мне в лицо, потом продолжил:
- Это щенок где-то там, в тебе, мерзость. Так пусть слышит - не будет третьего. И спасения не будет. Я разрежу вас на кусочки и продержу у себя до утра. Ты отправишься обратно в пустоту, мерзость, душа этого щенка будет вечно выть среди старых надгробий, а его шлюшку будут насиловать снова и снова, и снова, и снова. Ведь я - тоже Изад!
Туша уплыла куда-то в сторону, я скосил глаза и увидел, как Боров подошел к столу, опять появившемуся в комнате, и взял здоровенное мачете. Ну, Дигори, - это конец? Что ты будешь делать теперь?
И мальчишка внутри меня взвыл. Боль переломанных костей, ярость огня, пожирающего плоть и страдания тела, несколько часов молившего о смерти были в этом вопле. Он начал сжигать свою душу и сила его безумия выплеснулась, разливаясь по телу раскаленными струями. Меня подбросило, как на пружине, я вцепился в жирную руку, уже занесенную для удара, и сломал ее. Подхватил мачете, выпавшее из ослабевших пальцев Борова, и воткнул ему в пузо.
Комната опять приобрела давешние очертания. Вернулась аляповатая роскошь и стол, заваленный едой и бутылками, трон-стул и недвижимые тела двух амбалов. А возле моих ног колыхалась туша Борова, жалкая и скулящая. Жирные окровавленные пальцы елозили по рукояти мачете, силясь вырвать его из тела. Пинком ноги я отбросил их в сторону, взялся сам и повел лезвие вверх к груди, вспарывая эту свинью, наполняя комнату вонью крови и дерьма.
- Как умирают свиньи, свинья? - я смотрел в поросячьи глазки и видел лишь безграничный страх, - Под ножом мясника.
***
Полутемная комната с подслеповатым оконцем, ведро в углу и тощий матрас, на котором лежала она, безвольная и изломанная. Мордашка, когда-то бывшая милой, синяя и опухшая от побоев, заплывшие глаза. Густые каштановые локоны, залитые засохшей уже кровью. Я подошел и присел рядом, прямо на пол.
- Кто ты? - ее губы шевелились с трудом.
Вопросы, вопросы. Глупые и ненужные. Но она имела право знать.
- Мальчишку звали Дигори Изад, - начал я, - и он любил. Любил так сильно, что отдал душу, чтобы спасти тебя. Глупый, желторотый щенок. Спасти одну жизнь - отдать три и собственную душу. Я - посылка. Посылка Изада. Для тебя.
- Не надо. Отпусти его.
- Поздно. Цена уплачена. Приговор исполнен. Мне осталось только одно.
Я опустил руку ей на лоб и жизненная сила троих, умерших от нашей руки, начала перетекать в девушку. Залечивая раны, наполняя энергий и волей к жизни, стирая воспоминания последних дней, воспоминания обо мне и мальчишке.
- Забудь и спи. Для тебя наступит утро.
***
Я стоял у открытого окна и вдыхал запах соли и водорослей. Дождь прошел. Небо серело на востоке. Скоро рассвет проглотит остатки ночи и зальет лабиринты кривых улочек, расплескавшись среди кирпичных уродцев-зданий. Лишь стылый октябрьский ветер все также будет гонять мусор по мостовой, злобно впиваясь в лица прохожих. Время идет, но некоторые вещи не меняются. Через несколько минут я уйду обратно, дожидаться очередного зова.
Я закрыл ставни и вгляделся в отражения в оконном стекле. Я смотрел в свои собственные глаза, силясь различить хоть что-то, но видел лишь пустоту. Ты сгорел, мальчик, как и многие до тебя, сгорел без остатка, отдал душу, чтобы присоединиться к тому, о чем я знаю не понаслышке. Три жизни за одну. Но, такие как ты, платят наивысшую цену. Сжечь душу, что бы спасти жизни. Только так - и никак иначе. Иначе - только бесконечный шепот среди старых надгробий и забытых могил. Я всегда хотел спросить у тебя, и у всех, кто сгорел до тебя - стоило ли? Ведь пустоту не зря называют пустотой. Это окончательная смерть и небытие, без надежды и без возврата. Стоила ли твоя душа одной спасенной жизни и мести троим убийцам? Кем ты чувствовал себя, мальчишка, сгорая в огне собственного безумия - спасителем или палачом?
Как умирают спасители, мальчик? - Точно так же, как и палачи.