Я все сжег, Джулио. И твое кресло тоже. Поэтому, хватит плакать. Да, я все сжег, но посмотри, какая ночь! Какой насыщенный красный. Смотри, как огонь нежно соскабливает краску с балкона, этого гнилого долбанного балкона, смотри, как он сплевывает пепел и как летят опаловые перья, брызжут искры из пламенной пасти. Посмотри на этот глубокий бархат неба. Приложи к нему палец. Видишь, луна уместится на его кончике. Вытри свои сопли, здесь уже не так холодно. Ты скорбишь? Тебе страшно? Почему твоя рука как мокрица, ослабь хватку, ты сломаешь мне пальцы, или разобьешь Фитца... Помнишь, мы смотрели "Леона"? Я хотел, чтобы ты увидел тот эпизод на лестнице. Еще тогда, когда ты боялся смотреть со мной в одну сторону. Мы сидели на разных концах дивана, и на последних минутах ты наконец-то расплакался, прямо как сейчас. И вот, ты взял с собой горшок с полудохлым цветком, но не взял ни одной картины. Поэтому тебе не стать настоящим художником, Джулио. Искусству ты предпочтешь убогую жизнь. Но не расстраивайся так - почти никому не удается сделать правильный выбор.
2
Ты помнишь, как мы познакомились, Джулио? Там, на лестнице. Ты сидел прямо на ступеньках, скинув кеды и просунув ноги между прутьями перил. Под задницей пакет из магазина. Рядом полупустая бутылка колы. Весь мокрый насквозь, как щенок, выловленный из канала Шпрее.
Второй день шел ливень. Весь подъезд пропах речной гнильцой, сверху постоянно капало тебе на волосы, за шиворот, но ты этого не замечал. Я сказал: "Здравствуй". Ты не услышал. Подался вперед, прижался лбом к чугунной ковке и смачно сплюнул куда-то на дно лестничных пролетов. Я мог бы тихо покурить там, за твоей спиной, а потом вернуться домой. Но вот, ты почуял запах табака и оглянулся, выудив из уха наушник. Лилово-сизая гематома чуть ниже скулы, корочка запекшейся крови в уголке губ, россыпь мелких царапин. От тебя так и разило проблемностью, домашними побоями, побегами, ночевками на Карл-Маркс штрассе. Я тоже хотел от тебя сбежать. Я не нуждался в проблемах. Но ты успел спросить, есть ли у меня сигареты. Я не стал говорить про возраст и смиренно протянул пачку, словно милостыню. Твоя зажигалка отсырела, ты тщетно чиркал по ней пальцем и мне пришлось тебе помочь. Я спросил, где ты живешь. "Целендорф". Я не поверил. "Фридрихсхайн". - "Слишком размыто". "Везде, где есть карривурст". Ты сказал, что тебя зовут Джулио.
Джулио.
Я не собирался с тобой знакомиться, но зачем-то вытащил еще одну сигарету. Мы сидели в кромешной подъездной тишине, слушая, как изредка всхлипывает соседский телевизор за стеной. Все превратилось в помехи. Мои руки были в краске и я вдруг заметил, что оставил немного охры на твоей щеке, видимо, когда помогал подкурить. Уже тогда я поймал себя на мысли, что начал прикладывать твое имя к своей мебели, располагать его на старых бидермайеровских стульях с изумрудной спинкой, вживлять в орнамент обоев. Я думал: котят подкидывают под двери в картонных коробках. Младенцев - на порог монастырей. Кто знает, может быть всех Джулио оставляют на лестнице, в весеннюю беспросветную грозу, прислонив к решетке перил, чтобы их нашел кто-то вроде меня, совершенно непригодный для того, чтобы быть рядом и просто молчать.
3
Что делает гроб на моей кухне и почему на нем грязные чайные чашки? А что делает кухню кухней? До сегодняшнего дня я даже не знал, что у меня есть кухня, я даже не знал, что есть Джулио. Про гроб знал, я его рисовал. Он остался от прошлого хозяина. Нет, хозяина внутри нет. Возможно, нужно проверить. Нет, он не был гробовщиком, он был трубочистом. Видишь, здесь есть камин, значит, есть и труба. Иногда я разжигаю его, иногда - свечи, вот здесь, здесь, и здесь. Чтобы добиться рембрандтовского полумрака. В этих домах, Джулио, вообще сложно чего-нибудь добиться. Эти дома, как влажные застывшие глаза утопленника. Синюшные, холодные, в них хорошо бы смотрелись полотна Эль Греко, люди приходили бы сюда умирать, как старые кошки. Почему мой фартук весь вымазан в крови? Это не кровь, Джулио. Это краска. Вот, например, краплак. А этот багряный мазок - кадмий темный. Здесь разводы остались от киновари, или zinjifrah, ее называют "драконья кровь". Вот этот, - цвет подгнившего мяса, - капут мортуум. Знаешь, что означает "капут мортуум"? Нет, не "пиздец всему", но близко. "Капут мортуум" означает "мертвая голова". Говорят, раньше его изготавливали из измельченных высушенных мумий. Есть ещё кармин, стойкий красный. Его добывают из самок кошенильного червеца. Вымачивают в уксусе или сжигают при высокой температуре. Так что ты почти угадал насчет трупов. И вон там, на раковине, кстати, настоящий череп. Присмотрись, может быть, ты заметишь внутри кусочки налипших мозгов... Я шучу. Какой ты наивный. Это не "барахло", это реквизит. Все эти позолоченные кувшинчики, вазы, лампы, тубы, килики, напольные часы, чайные ложки, медяки, тимпаны, фарфор, тондо, тигели, ковры с арабесками и свалявшейся бахромой, скелеты, креон, дамаст, муар - все это мои сокровища. Я художник.
4
Тогда, под утро, я не обнаружил тебя в кресле, где ты уснул, сложившись, словно оригами. Не нашёл свою пачку сигарет. Запонки. Бумажник. Ты умудрился стянуть даже медяки. Я смотрел на мятый батик покрывала с пониманием и прозрачной тоской, так, смирившись, прощаются с ускользнувшим бродячим котом, пригретым на ночь, после которого остаётся только клок шерсти. У меня от тебя остался чайный осадок в стакане и такой же мутный осадок в душе. Я думал, что больше никогда тебя не увижу.
5
Когда снаружи идет дождь, дом превращается в колодец: сырость проступает сквозь старые стены к которым, моллюсками, липнут облезлые двери с помутневшим зрачком глазка и ржавой щелью почтового ящика. Приложи руку к камню, почувствуй, как он влажен и прохладен, как лоб покойника. Люди живут в таких домах словно каракатицы, перекатывающиеся по дну. Может быть, о таких Вергилий говорил: "Non ragioniamo di lor, ma guarda e passa". Взгляни - и мимо.
Я поднимался по лестнице, смахивая капли с зонта, когда снова заметил тебя на том же месте, но с новыми синяками. Прошла неделя (или две?), я уже забыл, что волосы у тебя цвета цыганского золота. Я спросил: "Почему ты сидишь здесь, Джулио?". Ты сказал, что нарисовал картину. Поднял с пола картонку и продемонстрировал мне. Белое на чёрном: откинутый в неприличном жесте средний палец. Я оценил размах творческой мысли и присмотрелся. "Что это, майонез?". - "Зубная паста. И крем для обуви, - ты зябко передернул плечами и кивнул на пакет рядом. - Я хотел вернуть одежду".
А затем добавил: "Можно я останусь сегодня?"
6
Вся моя одежда больше на три размера. Все мои полотенца похожи на жестких, засохших рептилий. Пепельницы переполнены. И повсюду: холсты, пятна краски, промасленные круги на скатерти, сползающие с каминной полки свечи. Я не задаю неудобных вопросов, пока снимаю грязную обувь и иду ставить чайник. Не хочу вслух вспоминать про бумажник и сигареты, но все-таки включаю Россини. Ты вздрагиваешь, ожидая чего угодно, но только не музыки.
- Что это?
- Увертюра из оперы. La gazza ladra. Сорока-воровка.
- Мне не нравится.
- Ещё бы.
Далее под обстрел идут холсты с обнаженкой, которые я не успел спрятать. Со всех сторон: груди, локти, распахнутые промежности натурщиц.
- А чего такая страшная?
- Это оммаж Эгону Шиле.
- Я тоже много странных слов знаю.
- Например?
- Например, мрачно у тебя здесь, как в логове педофила.
- Тебе больше по душе лестница?
Я замечаю, как ты неудобно скручиваешься в кресле, кусаешь заусенец, нервно озираешься по сторонам. Тебе уже почти привычно, но все ещё неловко, может быть, даже страшно. Я понятия не имею, что делать с маленькими потерянными Джулио. Из всех живых созданий у меня только монстера, которой, как и мне, по душе мрак и сырость. Тогда я спрашиваю: "Может быть, хочешь посмотреть фильм?".
7
Прошло несколько дней. Все, что ты знаешь об искусстве - Истсайдская выставка и муралы на стенах высоток. Для тебя искусство - слои налипших друг на друга афиш. Ты говоришь, что это просто, и я позволяю тебе попробовать самому. Спустя полчаса на палитре десять бурых пятен. "Почему-то всегда получается цвет дерьма". Может быть, у тебя талант дерьмописца? Но нет, это не дерьмо, Джулио. Все гораздо хуже. Это называется "грязь". Грязь получается, когда забываешь о правилах. Когда делаешь неправильный выбор.
8
Всегда держи шторы плотно закрытыми. Свет должен быть только здесь, здесь, и здесь. Холст должен светиться. На все остальное насрать. Никогда не используй чистый цвет. Зелёный, - это желтый кадмий и ультрамарин. Пурпурный, - это краплак, кобальт и белила. Начинай с гризали. Размывай границы. Сглаживай тени. Следи за перспективой. Руби головы.
9
Итак, говнописец Джулио, мы выяснили, что ты совершенно ни к чему не способен.
10
Знаешь, почему я никогда не прошу тебя позировать? В тебе мало натуры. Характера. Нарисуй пятно - и это будет Джулио. Плюнь на стену и размажь, и это тоже будешь ты. Ты как пунктир, как точка с запятой - не закончен. Я не знаю, что у тебя на уме. Может быть, я тебя боюсь? Боюсь заразиться твоей бездарностью. Ты как порочное добро, что с самым невинным лицом отрезает головы и давит змею на полотнах Караваджо. Может быть, мне стыдно, может быть, я хочу увидеть, как выглядит твоя злость, как ты меня возненавидишь и эта щенячья преданность погаснет в твоих глазах. Ты мне надоел, если бы ты знал, как надоел мне! С этими твоими: "да, всегда пожалуйста, я на все готов, я согласен, вот я, бейте, гладьте"... Что случилось? Ты даже сейчас молчишь, потому что думаешь, будто я не в духе. На самом деле, это так, а все потому что кто-то плохо промыл кисти, да, Джулио? Скажи, ты сделал это назло? Ради бога, скажи, что это было специально. Иначе я окончательно в тебе разочаруюсь!
11
Мне придется вернуть тебя, Джулио. Оказывается, ты не врал про Целендорф. Твой отчим, кажется, серьезный человек, но у него какие-то проблемы с зубами, я издалека заметил этот волчий оскал. Натянутый широкий рот, как у "Хромоножки" Хосе Рибера. Он улыбался, когда интересовался, как можно с тобой увидеться. Не знаю, что ты наделал, и чем заслужил такого отчима, но, бог видит, я не хотел говорить, что с тобой все в порядке. Я даже подумал, не положить ли тебя в гроб и сказать, что ты умер, но как я объясню то, что еще утром тебя видели в REWE, а потом в Монбижу, поедающим сэндвич и глазеющим на электрички. Он сообщил во что ты был одет: моя зеленая футболка, мои обрезанные джинсы. Перечислил состав твоего сэндвича. Само собой, он назвал и мой точный адрес, сказал даже этаж. Ткнул пальцем в единственное зашторенное окно. На нем был дорогой костюм. Ключи от машины болтались на пальце. Он играл ими, как будто выделывался перед подружкой. Чем дольше мы стояли и смотрели друг на друга, тем больше Риберы я в нем обнаруживал. Он как-то очень аккуратно сказал что-то банальное про "такой возраст" и "сложный характер", несколько раз назвал тебя "этот ребенок", упомянул и про полицейский участок (красноречиво при этом взглянув на меня), одним словом, зашел издалека, как первая бесшумная вспышка молнии на горизонте, которая может принести с собой шторм, а может пройти мимо. Он ни разу не назвал твоего имени, словно открещивался от всякого родства, но настойчиво желал тебя вернуть, и в какой-то момент костяшки его пальцев напряглись, а в районе подмышек проступили пятна пота. Я сделал вид, что понятия не имею, о чем он говорит. И по тому, как сползла улыбка с его лица, выпустив наружу ублюдка, я понял, что бури мне не пережить.
12
Ну вот, скажем, если бы тебя спросили, как ты хочешь умереть, что бы ты ответил, Джулио? Лично мне по душе участь Сарданапала. Только представь: мой роскошный дворец пал. Летят стрелы, брызжет яд, мои оргии окончены. Я приказываю все сжечь в ту же минуту. Вино льется мне под ноги, все, что я вижу, это золото. Я взираю небрежно со своего ложа на мечущихся в ужасе наложниц. Равнодушно наблюдаю за тем, как слуги убивают моего коня и уничтожают мое сокровище... Нет. Я бы не смог. Ты прав.
13
Я хочу тебя нарисовать, Джулио. Не надо делать такое лицо, я не могу понять, ты рад или ты в отчаянии. Не нужно раздеваться. Просто сядь и сиди спокойно. Да, у меня все в порядке. Это давление. Нет, руки не дрожат. Это у тебя глаза дрожат, смотри не расплачься. У тебя хорошее настроение? Ты разбиваешь мне сердце... Твой отчим опять приходил, ты знал? Мы обменялись любезностями. Он назвал меня педофилом, я посоветовал ему сходить к стоматологу. Он схватился за мастихин, потом за подсвечник, и из всей харибды вещей ему не посчастливилось выловить кочергу, а я знал, где лежит браунинг. Что? Где он сейчас? Кажется, где-то на кухне. Там нашлось для него подходящее место. Вот... Идеально. Именно такое выражение лица мне и было нужно. Замри. Нет, Джулио, это не кровь. Мы же уже проходили. Смотри... Краплак. Киноварь. Здесь, в этих разводах, что-то нейтральное, кажется, это rosso inglese, "английская красная". А вот эти яркие пятнышки? Кадмий красный, правильно. А теперь просто смотри на меня.
...
Я все сжег, Джулио. И твое кресло тоже. И гроб. Вытри свои сопли, здесь уже не так холодно. Ты скорбишь? Тебе страшно? Почему твоя рука как мокрица, ослабь хватку, ты сломаешь мне пальцы, или разобьешь Фитца... Помнишь, мы смотрели "Леона"? Я хотел, чтобы ты увидел тот эпизод на лестнице. Еще тогда, когда ты боялся смотреть со мной в одну сторону. Мы сидели на разных концах дивана, и на последних минутах ты наконец-то расплакался, прямо как сейчас. И вот теперь ты взял с собой горшок с полудохлым цветком, но не взял ни одной картины. Поэтому-то тебе и не стать настоящим художником, Джулио. Искусству ты предпочтешь убогую жизнь. Но не расстраивайся так - почти никому не удается сделать правильный выбор. Вспомни "Последний день Помпеи": пламя объяло горизонт, рушатся и падают ниц кариатиды древних храмов, молнии царапают единственную не затянувшуюся рану на небе. Люди с тициановскими лицами спасают подсвечники и вопят от ужаса. Им страшно, прямо как тебе сейчас. Они слишком держались за свои горшки и свою землю. Может быть, поэтому они умерли, но мы - нет. Видишь, как я спокоен. Я курю. Я улыбаюсь. Поэтому, хватит реветь, Джулио. Хватит рыдать, дурачок. Ты думаешь, что это трагедия, но это просто горит старая развалина. Твое прошлое. Дома горят на земле. Души грешников горят в аду, бездарностей - от стыда, художников - на холстах. Ars longa vita brevis. И раз уж ты никак не замолкаешь, я должен рассказать тебе кое-что о Фитце. Эта маленькая монстера тоже плачет, видишь, ее листья покрылись капельками. На самом деле, это от того, что она чувствует тепло. Так что Фитц не плачет, а потеет. Он как я - не выносит прямых солнечных лучей. И ещё: даже если ты лишишь его почвы, он все равно продолжит жить, его корни не нуждаются в земле, все, что ему нужно, это хозяин, в которого он вцепится мертвой хваткой, прямо как ты в мою руку. Не бойся, даже если ты ее отпустишь, ты никуда не денешься. Не взмоешь в воздух. Не засохнешь. Сколько времени прошло с тех пор, как ты прятался от меня под столом? Три месяца? Три месяца, за которые ты так ничему и не научился, кроме как хватать меня за руку. Видишь, я тоже не взял ни одной картины. Но я взял тебя. А теперь пойдём, купим тебе моцарткугелей, если магазины еще не закрыты.