Строевой плац, как раскалённая сковорода. Так казалось лейтенанту Гриневичу. Солнце, углядев возможность вдоволь продемонстртровать свои тепловые возможности, будто специально сосредоточило все лучи на этом асфальтовом четырехугольнике. И никуда от них не денешься. Хочешь - не хочешь, а шестой час занятий проводи именно здесь.
Солдаты выполняли команды вяло. Лейтенант, разумеется, понимал: эта проклятая жара может вымотать кого угодно. Но не мог позволить ни себе, ни солдатам расслабиться хотя бы на минуту. Жара, ну так что... Не ломать же из-за неё расписание!
- Делай ра-з... Делай два-а... Рядовой Гудыма! Плавнее, плавнее взмах руками. Они у вас дергаются, как на шарнирах.
В строю смешок. Лейтенант и сам еле сдерживает улыбку. Уж очень комично получается у Гудымы.
- Отставить смех! Рядовой Кравцов! Пять минут - потренировать Гудыму.
Николай Кравцов - лучший строевик взвода. Статный, плечистый, на зачётах по строевой подготовке - бальзам для проверяющих. Врождённая пластичность. Гриневич не раз отмечал про себя: вот ведь не участвовал в парадах, а как молодецки ходит строевым, с какой лихостью вскидывает руку к виску! Каждое движение не только выверено, - одухотворено.
Да, строевик, что надо.
Самолюбию Кравцова льстит, что взводный поручил заниматься с первогодком Гудымой не сержанту, а именно ему. Ну что ж, сейчас он покажет, что такое строевой шаг. Забыв про жару, несколько раз энергично прошёлся мимо смущённого Гудымы.
- Понял, как ходят дембильные солдаты? - И с ленцой снисходительно: - То-то же...
Понять-то Гудыма понял, но стоило ему самому пройти несколько метров, как Кравцов с досадой сплюнул:
- У тебя что, руки деревянные? Простая же вещь... Ты ритм слушай, ритм.
Маленький, можно сказать, тщедушный Гудыма окончательно сбился с ноги.
- Эх ты, горе-солдат! И как только тебе автомат доверили?
- Тебя не спросили! - озлился Гудыма.
- Сыно-о-к, дерзишь старшим.
К ним подошёл Гриневич.
- Ну что, есть сдвиги?
- Есть, товарищ лейтенант. - И кивнул на хмурого Гудыму: - Сдвиги по фазе.
Брови лейтенанта гневно сдвинулись .
- Вы что, Кравцов, себя суперменом считаете? Я вам, как человеку доверил, а вы... Будет ещё у нас с вами разговор.
- Когда, товарищ лейтенант? Послезавтра нам сыграют марш "Прощание славянки". Может, в письмах меня воспитывать будете?
Досадуя на себя за то, что поддался строевому обаянию Кравцова, лейтенант приказал обоим встать в строй.
Закончить занятие не успел. Прибежал посыльный: срочно в штаб!
У крыльца одноэтажного свежевыбеленного домика, где располагался штаб их сапёрного батальона, Гриневич остановился. Вытер носовым платком лицо. Из полевой сумки вытащил бархотку.
- Хватит прихорашиваться, аккуратист, - начальник штаба выглянул в приоткрытое окно, - давай без промедления ко мне.
Не дослушав доклад лейтенанта о прибытии, протянул тетрадный лист. - Читай...
В глаза сразу же бросилось подчеркнутое красным фломастером: "...обнаружены взрывоопасные предметы. Возможно, склад..." В левом углу наискось размашистая резолюция: "Лейтенанту Гриневичу: исполнить".
- Ты всё понял?
- Так точно.
- Выехать завтра утром. Водитель - твой кадр: Гудыма. С собой возьми ещё одного солдата, кто допущен к разминированию. В восемь утра получить взрывчатку и всё необходимое. Твоя задача: определить, действительно, ли там склад, а если так, то объём работы. По мере возможности взрывоопасные предметы уничтожить...
Майор говорил неторопливо, то и дело вытирая пот со лба. Говорил в общем-то хорошо известные лейтенанту истины. Гриневич терпеливо cлушал положенный в таких случаях инструктаж.
По настольному стеклу лениво ползла оса, и ему вдруг захотелось смахнуть ее. Однако сдержался и загадал про себя: если доползёт до перекидного календаря раньше, чем майор закончит свой инструктаж, то с выездом будет всё в порядке. Ну, давай же, родимая, нажми...
Оса, очевидно, не уловила его биотоков и неожиданно улетела в открытое окно. Проводил её разочарованным взглядом и снова уставился в лицо начштаба. Оно у майора в мельчайших крапинках. Андрей доподлинно знал: это не от оспы. От осколков мины - память о сплошном разминировании. Чудом тогда уцелел, хотя пришлось изрядно полежать в госпитале.
Да, боевой мужик. Только инструктирует чересчур уж подробно. Будто перед ним зелёный новичок. А он, лейтенант Гриневич, в минном деле не такой уж зелёный. Семь выездов по заявкам. Сорок два обезвреженных взрывоопасных предмета. Конечно, по сравнению с сотнями майора немного. Но всё же...
Майор вложил бумагу в папку.
- ... И последнее. Не торопись в действиях. Сначала обдумай, сверь с инструкцией. О той бомбе, что из речки вытащил, помнишь наш разговор?
- Как не помнить! - вздохнул Андрей.
С месяц назад выезжал по заявке. В ней значился снаряд, обнаруженный на пашне. Снаряд он вывез на пустырь и взорвал. Только собрался уезжать, - прибегают мальчишки. "Дядя, в речке возле старой мельницы вроде бомба..."
Взял у одного пацана маску, ласты, стал нырять. Действительно, похоже на авиабомбу. Зацепил веревку за стабилизатор, другой конец - к машине. Гудыма на первой передаче выдернул облепленный тиной цилиндр. Не ошиблись мальчишки: бомба. Весом килограммов сто. Кое-как погрузили в кузов. И вдруг из её корпуса шипение. Крикнул водителю: "В укрытие!" и сам побежал следом. Залегли за бугром. На машину и смотреть страшно: сейчас рванёт. Пролежали так с минуту, а, может, больше. Однако тишина.
Положение глупейшее. Приехали обезвреживать бомбу и сами же дали от неё стрекача. Андрею тогда казалось, что купальщики, которых он удалил метров на четыреста, видели их позор. Гудыме приказал оставаться на месте, а сам пошёл к бомбе. Влез в кузов. Опять знакомый звук: шипит, проклятая! Ещё раз внимательно осмотрел бомбу. На корпусе - еле заметная трещина. И тут до него дошло: ржавчина проела корпус, и туда попала вода. Под прямыми солнечными лучами началась химическая реакция. Упёрся в бомбу обеими руками, перевернул её трещиной вниз. Шипение прекратилось.
Начальнику штаба потом доложил всё, как было. Не утаил и про позорное бегство. Думал, майор снисходительно улыбнётся (с кем не бывает!), а в общем-то похвалит за то, что дело все-таки сделано.
Начштаба не улыбался.
- В том, что побежал с водителем от бомбы, никакого позора не вижу. Правильно сделали. Рисковать тоже по-умному надо. А вот за то, что взялся обезвреживать её, наказать тебя следует, Гриневич. Ты хотя и сапёр широкого профиля, но ещё не пиротехник. А к обезвреживанию авибомб по инструкции допускаются только пиротехники.
- Но ведь... - хотел было возразить Андрей, но увидев жёсткое выражение в глазах майора, осёкся.
- Хочешь сказать, что победителей не судят? В нашем деле судят. И ещё как судят! А в том конкретном случае тебе следовало бы обозначить место нахождения бомбы и предупредить об этом местные власти.
- Товарищ майор... - Лейтенанту хотелось высказать то, о чем в инструкциях не говорилось, но, выезжая по заявкам, он не мог об этом не думать. - Я понимаю: работать надо надёжно, риск свести к минимуму и всё такое... Однако ж без него тоже не обойтись. Не всегда же инструкция скажет: здесь рисковать можно, а здесь нельзя. По-моему, каждый из нас сам определяет для себя степень этого риска....
Майор как-то по-новому, с явным интересом посмотрел на лейтенанта. Не спеша, достал зажигалку, закурил. Сделал несколько шагов по кабинету.
- Рассуждаешь ты в общем-то верно. Уважать инструкцию, конечно, надо. В ней за каждую строку кровью плачено. Только есть ещё и такое понятие: саперная совесть. В служебные документы её не втиснешь. Параграфов не хватит. Вот и решай, как поступить... Ответственность чувствуй.
Такой тогда у них вышел разговор. И то, что начштаба сегодня напомнил о нём и столь подробно инструктировал, видимо, неспроста. В заявке не сказано, какие именно взрывоопасные предметы обнаружены в деревне, куда они должны выехать. Может, два снаряда, может, двадцать два, а, может, целый склад. Ладно, на месте разберёмся.
Гриневич расписался в книге инструктажей и, выйдя из штаба, стал думать: кого же взять с собой? Водитель - Гудыма, тут всё ясно. Почти все выезды на разминирование - с ним. По виду почти подросток, не прослужил и года, а работал надёжно. Не мандражил. Кого же взять второго? Лосика? Тоже толковый помощник. Ездил по заявкам ещё до того, как он принял взвод. Можно взять Тимченко..У того опыта, правда, поменьше, но на двух выездах показал себя неплохо. Так кто же ещё у него допущен к разминированию? Кравцов... Нет, отпадает. Послезавтра - проводы увольняемых в запас, и его бывший любимец среди них.
Бывший. Теперь-то Андрей признал: все-таки ошибся в нём. А полгода назад не мог налюбоваться. Строевик, гимнаст, расторопный, смышлённый - всё у него получалось удивительно ловко, как у каскадёра на киносъёмках. Кравцов лучше всех во взводе и стрелял, и плотничал, и взрывное дело освоил быстрее других. Лейтенант даже подумывал сделать его своим замкомвзвода, хотя тот и не оканчивал учебку. Правда, кое-что уже тогда не нравилось в этом парне. Мог довольно едко высмеять молодого солдата за какой-нибудь наивный вопрос. Коренной минчанин, он всячески давал понять, что эрудирован во многих вещах и многое в жизни успел повидать.
Из беседы с ним лейтенант знал: Кравцов окончил два курса института иностранных языков. Потом учёбу запустил: будущее поприще педагога или переводчика ему разонравилось. Институт бросил. Успел поработать на заводе, успешно освоив специальность токаря, пока не призвали в армию. Теперь же, на излёте горбачёвской "перестройки", решил после армии податься в охранники в какую-нибудь солидную фирму.
- Почему именно в охранники? - поинтересовался тогда лейтенант.
- Им бабки хорошие платят и не надо сушить мозги. А уж с пистолетом или что там у меня будет, как-нибудь управлюсь.
- Что ж, дело хозяйское, - не стал комментировать его выбор взводный.
Поначалу служил Кравцов усердно. Отличился на строительстве учебного корпуса. Как-то сказал лейтенанту, что если бы ему дали краткосрочный отпуск, мог бы привезти дефицитные тогда на стройке бесшумные дверные пружины. При этом многозначительно улыбнулся: "Использую старые связи".
Гриневич от дефицитного добра отказался. Кто его знает, каким путем намеревался Кравцов добыть его. А насчёт отпуска задумался. А почему бы и вправду не отпустить парня суток на десять? Безо всяких натяжек заслужил. То-то обрадуется мать. Он у неё, кажется, единственный сын. Напряг память. Да, единственный. Отец умер лет пятнадцать назад. Мать -кандидат наук, не то технических, не то биологических. Ежемесячно присылает сыну денежные переводы. Тайны здесь нет: почтовые извещения приходят в батальон. На что он тратит эти деньги?
Ну, скажем, покупает одеколон, всякую там галантерейную мелочь, в солдатское кафе ходит, в городское увольнение, где соблазнов хватает. Но всё равно великоваты переводы для солдата. Баловство получается. "Впрочем, чего это я чужие деньги считаю? Мало ли какие у человека планы? Может, костюм и хорошую обувь к дембелю хочет купить или ещё что-то...
Гриневич вспомнил училищные годы. Денежные переводы родители посылали ему ежемесячно. Из них тратил на себя не больше половины. Остальное откладывал на подарки отцу, матери, младшему братишке. Ему доставляло большое удовольствие, приехав в отпуск, извлечь из чемодана очередной подарок. "Это маме, это тебе, пап, а это Сережке..."
А как в этом отношении Кравцов? Хотел бы лейтенант представить его в домашней обстановке. Однако чего тут гадать? Служил Николай исправно. И Гриневич написал рапорт по команде.
Из отпуска Кравцов опоздал на двое суток. К отпускному билету подколол справку о гриппе с какой-то неразборчивой печатью.
- А где же справка о болезни за подписью райвоенкома? - спросил ротный.
- Так ведь заболел я вечером в субботу, - оправдывался Кравцов. - В военкомате - один дежурный. Чего ж, думаю, проблему из этого делать? За сутки-двое оклемаюсь. Вызвали врачиху. Она и дала справку.
Ротный недоверчиво посмотрел на упитанное, краснощёкое лицо солдата.
- Что-то крутишь ты, Кравцов. Пока иди, я с твоей справкой разберусь.
Но дальше ротной канцелярии эта сомнительная история не ушла. Начальник штаба был в отпуске, комбат - в командировке. Через пару дней Гриневич спросил у ротного:
- Что будем делать с Кравцовым?
Ротный махнул рукой:
- Ладно, поверим ему. Сам же ты говорил: парень старательный.
Однажды Гриневич, сменившись с наряда, зашёл в казарму. В полукружье солдат - Кравцов. Что-то им рассказывал, они смеялись.
- Что за беседа, если не секрет?
- Это, товарищ лейтенант, устные мемуары Кравцова. Как в отпуске раскрутку давал.
Автор "мемуаров" скромно опустил глаза.
- Какая там раскрутка... Сходил раза два на дискотеку, да с подругой в ресторан. Сами ж понимаете: в отпуске время - золото. Вот и старался его рационально использовать.
Гриневич заметил: "рационально", "нерационально" - любимые словечки Кравцова. У него и походка была чересчур уж рациональная - расслабленно-небрежная, словно экономил силы на марофонской дистанции. И только на строевом плацу перед строгим оком начальства преображался.
Перелом в службе наступил у него сразу же после отпуска. Не то, чтобы грубо нарушал дисциплину. Просто исчезло прежнее видимое рвение. На строительстве учебного корпуса уже работал с прохладцей. Настилая полы, прибил несколько неошкуренных досок. "Для быстроты" - объяснил потом. Крепил ручки к дверям - шурупы вбивал молотком.
- Ты чего халтуришь? - упрекнул его напарник,
- Ничего, сойдёт и так, - отмахнулся Кравцов. - Во второй раз в отпуск не пошлют.
Правда, на выездах по заявкам работал добросовестно. Да и как иначе, если дело опасное! Но скоро произошёл случай, изменивший и здесь его поведение. Вытаскивали сапёрной кошкой мину из заброшенного колодца. Она взорвалась в тридцати метрах от укрытия, из которого тянул её за верёвку Кравцов. Никто не пострадал, разве один из осколков вонзился в бруствер окопчика. Солдат судорожно сжимал конец верёвки, лицо его побелело.
Гриневич взял в руки ещё тёплый, зазубренный осколок, произнёс задумчиво:
- Да, брат, выходит, не всегда наши находки ведут себя тихо-мирно. Как видишь, иногда взрываются.
Дней через пять - новый выезд на разминирование. Лейтенант хотел было взять Кравцова, но тот пожаловался на сильную головную боль. Пришлось его заменить. Перед следующим выездом у Кравцова разболелся живот. Снова выехали без него. Симуляция? Утверждать такое на сто процентов взводный не мог. Солдат был в медпункте, там ему выписали какие-то таблетки. "И всё-таки похоже на то, - размышлял лейтенант, - что ездить по заявкам Кравцов больше не хочет. Возможно, повлиял тот случай с миной, а, может, просто посчитал для себя такие выезды "не рациональными". Впрочем, думай, не думай, а служить солдату осталось каких-нибудь двое суток. "Да, просмотрел я парня, - казнил он себя. - А теперь что ж... Кравцов - отрезанный ломоть".
Подходя к казарме и всё еще не мог окончательно решить, кто же с ним поедет вторым. Лосик? Тимченко? А, может, все-таки Кравцов? Два дня до увольнения в запас. Два дня. Ну и что? Почему кто-то другой должен рисковать за этого здоровущего, технически хорошо подготовленного "рационалиста"? В самом деле почему?
Но главное в его решении определяло даже не это. В глубине души ему хотелось за эти два дня хоть что-то изменить в солдате, хотя бы в малой степени наверстать то, что он, лейтенант Гриневич, упустил или не смог как его командир.
Кравцов выслушал распоряжение взводного с явной растерянностью.
- Вы же знаете, что послезавтра...
- Знаю, перебил его Гриневич. - Все, Кравцов, отставить разговоры. Сразу же после завтрака - на КПП.
* * *
В деревню прибыли в одиннадцать утра. В сельсовете их ждал участковый милиционер. Он встал на подножку грузовика.
- Вон, возле леса, бабкина хата...
Бабка Яня лет за восемьдесят, сухонькая, суетливая, зачастила на какой-то смеси польского и белорусского.
- Да погоди ты, бабка, не тараторь... - Участковый стал сообщать подробности. - Муж ее уже лет тридцать как умер. Детей завести так и не успели. Она приехала сюда из соседней вёски. Вёски там уже нет - люди поумирали, разъехались. Колхоз ей помогает. Усадьбу выделил, довоенную хату отремонтировал...
Вскоре лейтенант знал всё или почти всё, что связано было с их срочным вызовом. Полезла старая в подпол за молоком, видит - доска отстала. Хотела подправить - наткнулась на металл. Из земли торчал снаряд... Старожилы говорили, что в 44-м на этом месте стояла немецкая артиллерийская батарея.
Гриневич взял миноискатель и медленно пошёл вдоль хаты. Словно пылесосом, водил металлическим обручем по фундаменту, траве, возле куста смородины. Внезапно остановился, лицо стало напряжённым. Поправил дужку с наушниками, весь устремился в слух. Сделал несколько шагов и снова остановился. Носком сапога провёл черту.
- Гудыма, Кравцов! Взять лопаты!.. Вот предполагаемый центр. Копать по этому периметру. Максимум осторожности.
Сам спустился в погреб. Посветил фонариком. Ага, вот он, голубчик. Донной частью упёрся в доску. Хорошо, что не взрывателем. Очистил корпус от земли. Слегка расшатал его. Так, нормально... Извлечь снаряд особого труда не составило. Поднимался с ним по лестнице, неся его, как ребёнка.
Если бы тем снарядом дело и кончилось! Лейтенант понимал: извне на такую глубину снаряд никак не мог влететь. Значит, был оставлен в том месте. Склад? Скорее всего так. В голове вертелось слово, которого нет ни в одном словаре. Складоискатели - вот, кто они сейчас. Всего одна буква в слове, а как меняет смысл! "Найти клад" - тут романтика приключенческих книг, тут выбор: хочешь - ищи, хочешь - не ищи. "Найти склад" - это уже служба, их нелёгкая и опасная сапёрная работа.
Уложил снаряд на песчанную подушку в кузове грузовика и опять полез в погреб. Внимательно осмотрел его. Вроде бы ничего подозрительного. Осторожно разгрёб землю у стены, где был снаряд. А вот и ящик, вернее, то, что от него осталось. Вытащил доску, ещё две... Совсем гнилушки. На одной - следы металлического уголка. Где-то здесь должно быть и содержимое. Шурф, который он проделал, уже выходил за пределы фундамента. Лучше сюда пробиваться с улицы.
Посмотрим, что там накопали Кравцов с Гудымой.
Солдаты углубились в землю метра на полтора. Гудыма работал молча. Кравцов взял на себя роль руководителя, время от времени покрикивая на напарника.
- Легче, легче орудуй! Не картошку копаешь.
Подошёл лейтенант. Взял у Гудымы лопату, а его самого отправил к машине. Кравцов напустил на себя безразличное выражение и принялся выкидывать землю. Гриневич прежде чем надавить на штык лопаты, использовал его как щуп. Минут через десять вылез из ямы. Снял фуражку, китель, майку, аккуратно сложил. Дружески улыбнулся всё ещё насупленному Кравцову.
- Чего ж пропадать ультрафиолетовым лучам!
Кравцов тоже разделся. Подобрел лицом. Оценивающе задержал взгляд на обнаженном торсе взводного.
- Хотите, сейчас скажу, какими видами спорта занимались?
- Ну что ж, провидец, слушаю.
Кравцов стал загибать пальцы.
Борьба, штанга... Видны примеси гимнастики. Ну как, угадал?
- Почти. Шахматы - вот мой конёк. Правда, далеко на нём не ускакал. Всего лишь второй разряд.
- И всё же без тяжёлой атлетики наверняка не обошлось, - не сдавался Кравцов.
- Не обошлось, - усмехнулся лейтенант. - Особенно на таких работах, как у нас сейчас. Перекидаешь за день с десяток кубометров земли, снаряды на руках потаскаешь, - как тут не станешь атлетом! Ну что, - снова взялся за лопату, - будем и дальше развивать наши атлетические качества.
И Кравцову сразу стало со взводным как-то легко и надёжно, будто оба решили позагорать и размяться. И хотя в яме надолго замолчали, Кравцова уже не покидало это чувство душевной раскованности, когда удаётся самое трудное.
Снаряды появились в том месте, где и предполагал лейтенант. Ржавые, уложенные рядами, они напоминали шпроты в консервной банке.
- Вылезай, Коля, будешь принимать наше сокровище.
Никогда Гриневич не называл Кравцова по имени и на "ты". Этим неуставным доверительным обращением перешагнул какую-то невидимую грань, отделявшую его от подчинённого. Не то, чтобы между ними исчезла всякая субоординация. Но теперь опасность сблизила их настолько, что оба стали прежде всего соратниками. И понимали друг друга, что называется, с полуслова. Короткий жест, кивок, две-три фразы и опять работа, работа...
Пошёл дождь. Лейтенант разгребал лопатой уже глинистую жижу. Мешали корневища. Рубить их с маху опасно. Приходилось каждое обкапывать.
- Товарищ лейтенант, я вас подменю.
- Ничего, Коля, я еще тут поковыряюсь. Ты лучше одежду занеси в дом.
- Уже занёс. Товарищ лейтенант... Вы же замерзли. Давайте в самом деле подменю.
- Погоди. Тут вроде бы появилось кое-что интересное. - И он показал на черный кругляш, едва проступавший из-под земли. Опустился на корточки, разгреб руками вокруг него вязкие мокрые комья.
Присвистнул:
- Мина! Похоже, решили фашисты сюрприз приподнести. Вот что, Кравцов... - В голосе лейтенанта - уже командирские нотки. - Шагом марш к Гудыме! И чтоб я тебя здесь не видел, пока не позову. Ясно?
- Товарищ лейтенант...
- Я спрашиваю: ясно?
- Так точно, - нехотя ответил солдат и зашагал от ямы.
Гриневич окончательно очистил мину от земли. Однако поднимать не стал. Плавными движениями ощупал её донную часть. От нее уходила вниз проволока в плотной изоляции. Мда-а... Сработано капитально. На неизвлекаемость. Потянешь проволоку - и взрыв.
Что будем делать, лейтенант? В трудные моменты иногда обращался к себе в третьем лице. Будто он - проверяющий, а тот лейтенант, которого зовут Андрей Гриневич, держит перед ним экзамен. - Ну, давай думай. Учили же вас, курсантов, чему-то преподаватели.
Учить- то учили. И очень даже неплохо. Но разве за те часы, что были отведены по программе на изучение подрывного дела, все возможные ситуацции предусмотришь, разве создашь точную модель того, с чем он сейчас столкнулся? Для ловушек подобного рода инструкция предусмотрела единственное решение: взрывать на месте. Но тогда могут сдетонировать снаряды, оставшиеся в земле. Разнесёт бабкину хату. Хорошо ещё, что стоит она на отшибе. А то бы и другим домам не поздоровилось.
Представил, как старушка ждёт, когда же саперы закончат свою работу. И не только она - вся деревня ждёт. Как объяснить селянам суровую логику инструкции, как потом сказать, что иначе нельзя, что надо чем-то жертвовать, чем-то поступиться, чтобы выйти из этой непредвиденной ситуации?
Где же выход? Снова исследовал каждый сантиметр возле мины. Проволока натянута. Это хуже. А что, если перерезать? Конечно, риск. И немалый. Кто знает, что произойдет, шевельни ее чуть-чуть?
Да, деревня ждёт. И особенно бабка. Она и знать не знает о какой-то там проволоке, разных пружинах, шариках, стержнях - сложном механизме взрывателя. Лейтенант сейчас для неё вроде доктора, прибывшего к больному. Какой бы тяжёлой ни была болезнь, больной свято верит: вот сейчас откроет доктор свой саквояжик, достанет инструмент, таблетки, что-то сделает, что положено делать в таких случаях, и болезнь непременно пойдёт на убыль.
Так теперь смотрят на него. А он? Вместе с миной взорвёт дом и уедет. И никто его не посмеет упрекнуть. Разве что селяне повздыхают и всем миром будут думать, как побыстрее построить старушке новую хату.
Ну, лейтенант, решай!
И он решил. Но сначала выглянул из ямы и осмотрелся. Возле хаты в радиусе метров четыреста - никого: позаботился участковый. Взял ножницы...
Дождь кончился. Солнце на несколько секунд выглянуло из-за темно-синей занавески, но так и раздумало выходить. Небо ворчливо погромыхивало, словно сожалея, что исчерпало отпущенный ему лимит влаги.
Сапоги давно промокли, но он не чувствовал холода. Кончики ножниц стали продолжением его пальцев. Проволока уже между ними. Только бы не задеть её раньше времени, не шевельнуть, не дёрнуть!
Старался не думать о возможном взрыве. Преподававатель подрывного дела как-то сказал: "Оставьте страх за порогом работы. Бояться можно или до или после неё".
Бояться ему сейчас не положено. Соскочит страх со стопора - в самый ответственный момент могут дрогнуть пальцы, и тогда считай, нет уже сапёра...
Ровнее ножницы! Перед ним -- обыкновенная проволока, вот и всё. Короткое, точное движение, и она обрезана
Тишина. Всё так же куда-то плывут низкие, клочковатые тучи. И по-прежнему невозмутимо торчит в яме мина. Она кажется совсем безобидной и похожа на большую консервную банку. Но и сейчас извлекать ее вручную опасно.
Вытащил саперной кошкой. Вывинтил взрыватель...
Поздним вечером саперов пригласили в дом бригадира полеводческой бригады. Радушная хозяйка поставила на стол сало, маринованные грибы, огородную зелень, отварную картошку и прочую снедь. Над закусками возвышался графин с прозрачной жидкостью.
Лейтенант отодвинул рюмку, многозначительно посмотрел на солдат.
- Нам не положено.
Сидящий рядом с бригадиром старик, дед его жены, развёл руками.
- Оно, конечно, так. Служба. Я ведь сам всю войну рядом с сапёрами... В разведроте. Нам частенько сапёров придавали. Разминировать или, наоборот, мины в немецком тылу ставить. Серьёзный, скажу я вам, народ. Мы с ними жили душа в душу. - Налил себе из графина. - Вам нельзя, ну а мне наркомовскую норму можно. - Поднялся седой и грузный, откашлялся. - За вас, ребята. Чтоб работалось вам успешно. Чтоб каждый раз с такого вот задания целыми и невредимыми возвращались.
После второй рюмки лицо его еще больше покраснело, стал заметнее шрам на левой щеке.
- ... Это после войны досталось, в 46-м. Работал в поле на тракторе и наехал на мину. Два осколка в плечо, один - в лицо.
- Дедушке ещё повезло. Живой остался. А вот в соседней вёске... - Хозяйка всхлипнула. - Вот такие два хлопчика ( показала рукой) нашли снаряд. И молотком его... Божечка ты мой... И пахавать-то нечего было.
- Да-а, - помрачнел лицом бригадир. - Уж сколько с пацанами бесед проводилось! Сколько им про всякие такие случаи рассказывали!.. Нет, лезут, любопытничают. Вы часом стихи "Палата минёров" не читали?
- Это про войну? - спросил Гудыма.
- Про неё. Только не про фронт, а про то, как жалит война уже в мирное время. Про мальчишек, которые на минах да снарядах подорвались. И вот, значит, набралась их, бедолаг, целая палата. У кого ноги нет, у кого руки, кто без глаз остался... В больнице их минёрами называли. Прочитаешь эти стихи и такая ненависть к войне проклятой, хоть криком кричи. А вас, ребята, даже и не знаю, как благодарить. Я вам прямо скажу: спасители. Ведь от какой беды отвели, разве ж тут словами скажешь!
Ночевали у хлебосольных хозяев. Лейтенант дозвонился из сельсовета до части: задерживаемся, есть работа.
... Кравцов долго ворочался на раскладушке. Ещё с вечера был какой-то задумчивый, не похожий на прежнего самоуверенного "первого парня" во взводе. Встал спозаранку и ушёл к речке. Сел на камень. Там в позе роденовского мыслителя и увидел его Гриневич, выбежавший на зарядку.
Волнуется, - подумал взводный. - Сегодня в батальоне - торжественные проводы уволенных в запас. А Кравцов тут... А что, если отправить его сейчас? Нам с Гудымой работёнки еще хватит, а Кравцова можно и отпустить. Благо бригадир собирается на своем "фольксвагене" в город. Подбросит парня.
Предполагал, обрадует солдата таким предложением. Но Кравцов, выслушав, мотнул головой.
- Нет, товарищ лейтенант. Прошу оставить с вами до конца.
- А как же увольнение в запас?
- Подождёт увольнение. За день-два ничего со мной не случится.
Они задержались в деревне еще на сутки. Лейтенант обшарил миноискателем весь бабкин огород. Стараясь не помять огородную зелень, дотошно прослушивал каждый квадратный метр. Для верности тыкал щупом. Два снаряда обнаружил возле забора, третий - под старой грушей. Пришлось снова копать ямы...
Солдаты тем временем ремонтировали подпол. Углубили его, забетонировали пол (председатель выделил полмешка цемента), сделали полки для продуктов, провели электричество... Оглядев по-хозяйски творение их рук, Кравцов удовлетворенно подытожил:
- А что? Сработали по-сапёрному. Не подпол, а дот.
Бабка Яня поила их молоком и что-то шептала, вытирая глаза.
Снаряды и мину взорвали в глухом лесном овраге. Возвращаясь в батальон, Гриневич думал, что ещё вчера жил другими, "мирными" с точки зрения сегодняшнего дня заботами. Писал конспект к занятиям, проверял во взводе войсковое имущество, требовал от солдат на плацу "дать ногу", злился на Гудыму за неуклюжесть, на Кравцова за высокомерие. Сегодняшний день отодвинул всё это далеко, далеко.
... Гудыма вёл грузовик хотя и резвее, чем по дороге к оврагу, но мало-мальские выбоины по-прежнему по возможности объезжал или проходил по ним "на цыпочках". "Уже привычка", - отметил лейтенант. Поймал себя на мысли, что и сам все ещё никак не может отойти от пережитого. И позавидовал задремавшему Кравцову, который привалился к его плечу.
"Рационалист". Впрочем, теперь Гриневич вкладывал в это слово совсем другой, чисто рабочий смысл. Чего уж там, на этом выезде Кравцов проявил себя хорошо. И когда они в яме вкалывали, и когда укладывали в машину снаряды и мину. Память выхватила эпизод... Кравцов нёс снаряд и вдруг поскользнулся (чертов дождь!). Однако падая, ношу свою не выпустил. Гудыма бросился к нему, подхватил снаряд.
"Они молодцы у меня", - подумал лейтенант. И подосадовал: как мало в сущности знал этих ребят! Неторопливую обстоятельность Гудымы иногда принимал за нерасторопность, раздражался за его неуклюжесть на плацу. Зато здесь этот миниатюрный солдатик показал себя истинным рыцарем. С каким спокойным бесстрашием укладывал боеприпасы в кузов, а затем вёз их по ухабистому просёлку! Всем своим невозмутимым видом показывал: работа как работа, а его дело шофёрское.
... На крутом повороте Кравцова прижало к лейтенанту. Открыл глаза, виновато пробормотал:
Сон с Кравцова слетел напрочь. Он уже выбивал ладонями по коленям в такт песне, пока она не кончилась.
Лейтенант вздохнул:
- Жаль рано от нас ушёл...
- Вы о Высоцком?
- О нём... Я вот думаю: съездил бы он хотя бы разок с нами на разминирование, такие бы песни о сапёрах написал!
- А он уже написал. - Кравцов снова застучал ладонями по коленям. --
Пусть он связке одной
с тобой
Там поймёшь, кто такой...
(Последний хлопок, сильнее, чем предыдущие, -- с особым значением). Это ведь не только про альпинистов. Это и про сапёров. Разве вчера мы были не в одной связке?
Гриневич задумчиво:
- Верно подметил: связка у нас оказалась прочной. Знаешь, что больше всего ценю в людях? Надёжность. Она ведь в любой профессии ещё как нужна! А на нашей саперной работе, как в этой песне: сразу видно, кто есть кто. Не ошибся я в вас, ребята... -- Доверительно положил руку на плечо Кравцова. -- Так куда нацелился после дембеля? Всё-таки в охранники решил?
Кравцов ответил не сразу. Провёл ладонью по слегка запотевшему стеклу, словно стараясь разглядеть за ним свое будущее.
- Как вам сказать... До этого выезда думал - в охранники.
- А теперь передумал?
- Откровенно говоря, не знаю. Сомнения появились. Разные обстоятельства тому причиной. Этот выезд, например. Ехал сюда, думал одно, сейчас думаю другое. Скажу откровенно: и сам стал после этого выезда намного другим Бывает же так, товарищ лейтенант?
- Бывает.
Гриневич опустил боковое стекло, высунул локоть из кабины. Ветер разлохматил его рыжеватые волосы. В них сверкнула белая ниточка и опять пропала, будто сдутая ветром. Завтра он её увидит и удивится: откуда? А сегодня... Сегодня дорога. До батальона еще длинная, и можно много думать о разном, сверяя минувший день с тем, что прожито и что еще предстоит прожить.