Вторые сутки дождь и дождь. Никакого просвета. Яша уже старался не смотреть, как косые напористые струи выбивали на бетонной площадке у постового грибка свою монотонную чечётку. Осточертело. А куда ещё смотреть в такую пакостную погоду, кроме прилегающего к его посту небольшого пространства? На небе тоже полная безнадёга. Ни малейшей светлой щёлочки. Нависшие тучи неумолимым поршнем давят и давят в своём вечном двигателе, обрушивая на беззащитные земные силуэты несметные запасы воды.
Под постовым грибком два часа этаким оловянным солдатиком не выстоишь: ноги-то не казённые, надо же как-то двигаться. Обратившись к этой конструктивной мысли, Яша сразу же внёс уточнение: двигаться не 'как-то', а грамотно. Он ведь не какой-то прохожий, случайно оказавшийся здесь, а часовой. Охраняет склад боеприпасов - шлакоблочное приземистое здание, основная часть которого скрыта под землёй. Но что бы ни охранял, как сказано в уставе, выполняет боевую задачу. Так что хватит жаться под грибком - а ну пошли!
Снова двинуть себя под дождь, когда можно от него как-то укрыться, ещё какой напряг! А что делать? Служба есть служба. Надо обходить склад по периметру вдоль бетонного забора с внешней стороны. Как обходить? В этом-то вся штука. На инструктаже, что проводил командир роты, - никаких подробностей. 'Обходя охраняемый объект, проявлять повышенную бдительность' - только и всего.
Насчёт бдительности, да ещё повышенной - чего тут много говорить! Но есть ведь ещё и тактика. Как же военному человеку без неё! Пришлось вырабатывать её самому: здравый смысл подсказывал. Главное тут - ни в коем случае не вышагивать вдоль объекта' равномерно. Если на него уже нацелился вор, диверсант или как там его называть, словом, супостат, то по этой равномерности быстренько вычислит, когда часовой повернётся к нему спиной и сколько времени будет в этом положении. Последствия предсказать нетрудно.
Значит, так... Не доходя до угла забора, резко сворачивает вправо и обходит угол метрах в двадцати. Тогда никаких неожиданностей. А если у того единственного дерева, что приткнулось к забору (и почему его не спилили?), какое-то шевеление или какие-то непонятные звуки, и он - глаза и уши туда, а в это время сзади... Ага, ещё вариант. Супостатов-то может быть и двое и трое и даже больше. Если склад не взрывать, а похищать, скажем, ящики с патронами для 'калашей', нужны и рабочие руки и машина. А ей где выжидать? Не на той ли ближайшей улочке в сотне метров отсюда? Так что часовой-тактик, не пропусти и звуки мотора. А дождь для него, пусть по-прежнему назойливо-агрессивный, теперь всего лишь одна из составляющих увлекательной игры. Проводят же в высоких штабах оперативные игры, то почему бы не проводить игры тактические именно здесь, где и должна выполняться боевая задача? Разработчик и исполнитель - всего лишь один человек - российский солдат рядовой Яков Давидович Арончик. Это ж какая экономия средств!
До призыва в армию его влекла романтика службы в боевых частях: десантных, танковых или, скажем, в артиллерии. А попал в самую что ни на есть прозаичную армейскую структуру: роту аэродромного обслуживания. Тут тебе ни маршей, ни тактических учений с боевой стрельбой, а тихий муравьиный труд, большей частью ручной. То прибывшие ящики с боеприпасами разгрузить, то забетонировать тот или иной участок, а зимой вечная морока - ликвидация снежных заносов. И опять же - караульная служба: чуть ли не 'через день на ремень'.
Но он уже дал себе команду: не хнычь! Делай добросовестно, что тебе поручено. А романтика...
Искать ее не надо. Она же рядом. Ну, например, сегодня... Устраивать в дождь ловушки для супостатов - разве это не романтично?
Вышагивая вдоль забора, сменял ситуации, побуждая себя принимать соответствующие решения. Эта игра пришпорила время, и оно, стряхнув с себя затяжную занудливость, побежало куда резвее.
Признайся он начальнику караула, что будучи часовым занимался игрой, пусть себе и тактической, ого, какое внушение получил бы! Устав запрещает хоть чем-то отвлекаться на посту. Но разве он отвлекался - спал, ел, с кем-то разговаривал по мобильнику? Несмотря на дождь, сосредоточился на выполнении боевой задачи. И пока он на этом посту, никаким супостатам тут делать нечего.
Всё у него продумано, просчитано: сколько шагов туда, сколько сюда, где немного постоять, прислушиваясь, приглядываясь, где автомат снять с плеча в готовности к немедленному действию.
Но мысли... Их не запрограммируешь. Эти непредсказуемые прыгуны уже скакнули к больной для него теме - к другим, не абстрактным, а вполне конкретнм супостатам. Казарменным. А кто они для него, если день за днём отравляют ему жизнь?
Их четверо, а верховодит в этом квартете ефрейтор Иващенко. Рослый, статный, рыжеватые усики с залихватскими дужками по краям. Взгляд уверенный, с немалой дозой превосходства. Хорошо играет на гитаре. Ротный запевала. Гимнаст. На фоне этого красавца невысокий, худощавый Яша - всего лишь 'так себе'.
По устоявшимся казарменным понятиям, солдаты второго года службы - Иващенко и его компания - 'деды', а он, вчерашний призывник - 'салага' со всеми вытекающими последствиями.
'Последствия' ощутил в один из первых же дней пребывания в казарме. Перед отбоем к нему подошёл Иващенко.
- С тебя - должок: пятьсот рублей.
Яша с недоумением:
- Какой 'должок'? Я ни у кого ничего не занимал.
Иващенко презрительно:
- Салага - он и есть салага. (Надвинулся всем корпусом ). Слушай ты, непонятливый! Эти деньги - за учёбу. Целый год будем тебя учить, как надо Родину любить. (Усмехнулся). А то ведь что получается... Вы, евреи, живёте в России, едите её хлеб и вообще берёте от неё по полной, а сами при первом удобном случае готовы слинять в свой Израиль, Америку или ещё куда-нибудь, где похолявнее.
- Да нет у меня денег! Я в олигархах не числюсь. (Демонстративно сел на тумбочку у кровати).
- Встать, салага, когда с тобой говорят старшие!
Яша продолжал сидеть. Иващенко сдернул его с табуретки.
- Как-кой гордый! А теперь слушай сюда, жидовскя харя... Даю тебе еще неделю и ставлю на счетчик. Заплатишь уже не пятьсот рублей, а шестьсот. И не вздумай жаловаться начальству. Доказать ничего не докажешь, а жизнь мы тебе устроим ту еще! Понял?
- Так точно! - голосом бравого служаки подтвердил свою понятливость Яша. - Только впредь прошу руки ко мне не прикладывать и жидовской харей не обзывать: могу и обидеться. А за обидой не исключаю действие. Ты понял меня?
В глазах Иващенко - легкая растерянось. Но быстро ее пригасил.
- Ха, он еще грозит обидеться! А если наша обида сильнее? За нею тоже кое-что последует. Повторяю: ты поставлен на счетчик.
Для Яши тот диалог имел продолжение в беседе с командиром взвода старшим лейтенантом Ткачевым. После некоторых колебаний к нему все-таки подошел. Рассказал о домогательствах Иващенко и унижении им национального достоинства.
Взводный: - Передай ему: срочно ко мне!
И вот она, очная ставка.
Иващенко изобразил возмущение.
- Да врет он, товарищ старший лейтенант! Денег я у него не вымогал, а просто попросил взаймы: надо было матери срочно помочь. И жидовской харей не обзывал. Это Арончик все выдумал, чтобы мне насолить. Я ему несколько раз делал замечания по поводу его разгильдяйства: он в строй опаздывал, был дневальным - полы вымыл кое-как... Могу привести свидетелей. Мы, старослужащие, должны же учить молодняк уму-разуму! Ему бы спасибо сказать, а он на меня зло затаил, а теперь сводит счеты...
Ткачев переводил взгляд с одного на другого, подчеркивая свои колебания: кому верить?
- Ну вот что... Разбираться в ваших дрязгах мне просто некогда. А вы, рядовой Арончик, к замечаниям ваших старших товарищей все-таки прислушивайтесь. Прослужите годик, наберетесь армейского опыта, и сами будете молодых учить. Все, свободны!
После того разговора Яша напряженно думал: к кому еще обращаться за помощью? К заместителю командира роты по воспитательной работе?
Вспомнил, как при их первом знакомстве тот сказал:
- Какая-то странная у вас фамилия... Такую никогда не слышал.
- Теперь будете слышать, - ответил Яша. - А в фамилии - ничего странного. Обыкновенная еврейская.
- Принимаю к сведению. Знаю, что фамилию не выбирают. А вообще-то евреи - народ странноватый, я бы сказал, с хитрецой.(Улыбнулся). Вы не обижайтесь, я ведь тут ничего плохого не вижу.
Замповосу (так эту должность стали называть в роте) быть антисемитом не положено. И он добавил сахарку:
- У евреев немало хорошего. Не по наслышке говорю: среди моих друзей есть и евреи. А насчет хитрости... Разная она бывает...
Яше бы благоразумно промолчать: зачем углубляться в эту вечную философскую тему? Однако не промолчал.
- Не знаю, товарищ старший лейтенант, какую хитрость вы имеете в виду. Мне перед вами или кем-либо хитрить нечего: какой есть, такой есть.
- Вот и докажите, рядовой Арончик, что вы - хороший солдат,- перешел замповос на официальный тон. - А пока я слышал от ваших сослуживцев-старослужащих, что есть у вас элементы разгильдяйства. Мой вам дружеский совет: изживайте их.
Разве с таким советом поспоришь?
- Буду стараться, - вполне искренне пообещал Яша.
Вроде бы весьма миролюбивый разговор. Но слова замповоса 'слышал от ваших сослуживцев-старослужащих...' насторожили. Очень похоже, что Иващенко и компания уже готовят для себя алиби: дескать, ратуют за уставной порядок, а этот Арончик...
Вот вам и хитрость: ловко придумали, создавая ему репутацию разгильдяя. Нет, к замповосу с жалобой на них не пойдет. Едва ли тот станет вникать в детали. А к кому идти? Кто поддержит в этой ситуации? И у кого попросить совета, как ему поступить? Написать родителям? Были б они какими-то влиятельными, а то ведь скромные работяги: отец - учитель физики в школе, мать - бухгалтер на птицефабрике. Впрочем, дело даже вовсе не в их социальном положении. Кем бы ни были, волновать их не будет. Письма домой в сибирский городок Канск писал довольно бодрые. То и дело в них мелькала одна и та же короткая фраза: 'Жив, здоров, настроение боевое'. А что еще родителям надо?
Насчет боевого настроения не лукавил. Сейчас оно, действительно, было боевым. Вызов агрессивной четверки принял и теперь обдумывал, чем ответит.
Прошла неделя. Карманы ефрейтора Иващенко и его подельников за счет рядового Арончика не пополнились. Памятливый Иващенко (дал неделю на 'погашение должка') не замедлил с санкциями.
Утро, команда 'подъем!' Яша привычно вскочил, стал одеваться. Сунул ногу в ботинок. Что такое? В ботинке хлюпнуло. И оттуда - запах мочи. В другом - то же самое. Та-ак, понятно... Побежал в умывальню. Простирнул носки, промыл ботинки. Надел их на босые ноги. На построение, конечно же, опоздал. Старшина тут же с 'приветом':
- ... Два наряда вне очереди!
Довольная ухмылка Иващенко: теперь все убедились, какой разгильдяй этот Арончик?
Такой вот экскурс в невеселую историю своих отношений с казарменными 'дедами' сделал Яша, пока вышагивал вдоль охраняемого им объекта. А дождь перестал, но эта перемена уже не очень-то трогала. Ну, престал и перестал: должен же когда-нибудь кончиться! А когда и чем кончится его травля? Какое еще злонамеренное паскудство ждет его завтра или когда там устроят эти злыдни? Надо что-то делать.
Но что? Сколько ни думал, к конкретному решению так и не пришел. Ладно, успокоил себя: что-нибудь придумает.
Возвращение с поста в караулку - вожделенная передышка от однообразия постового вышагивания. Тем более, что это последняя смена. Впереди два часа уже вольного бодрствования, а затем два часа сна. А дальше - смена караула. Протер от сырости автомат, сдал разводящему магазин с патронами, и можно книжку почитать, и письмо написать, а то и просто посудачить с сослуживцами.
Судачить пока не с кем. Приятелями еще не обзавелся, хотя и делал попытки с кем-нибудь сблизиться. Подходил к одному, другому - таким же первогодкам, сначала заводил разговор о том, о сем, а потом о наболевшем. Спрашивал: не прижимают ли 'деды'? Ответ был один и тот же: прижимают, точнее, вымогают деньги.
С одним из них разговор получился весьма примечательный.
- Так чего мы втягиваем головы в плечи? - напирал Яша. - Почему отпор не даем?
- А что тут сделаешь? - услышал он горестное. - Этот Иващенко с начальством - вась-вась. Об уставном порядке печется. Напоказ, конечно. Спортивную честь полка защищает. Грамоту от генерала получил. И что, думаешь, поверят тебе, а не ему? (Вздохнул). Плетью обуха не перешибешь. Такие порядки тут. Не мы их придумали, не нам их и ломать. Себе дороже...
- И ты 'дедам' уже повиновался? Кстати, сколько они с тебя потребовали?
- Четыреста рублей. Такса у них такая. (А с меня запросили пятьсот, а теперь и 'штрафом' грозятся, - сравнил Яша. Мысленно усмехнулся: это что же, наценка за мое еврейство?).
- Ты заплатил?
- А куда денешься? Жаловаться начальству? Но наше начальство, как я убедился, не очень-то вникает в эту проблему. Для него внешний порядок в казарме куда важнее...
- Ну и как, оставили тебя 'деды' в покое после твоей дани?
- Пока не трогают.
- А ты уверен, что это 'пока' не нарушится?
В ответ - пожатие плечами.
Словом, разговор куда как грустный. Яша понял: с солидарностью первогодков здесь явный дефицит.
... В караульном помещении - и вернувшаяся с постов четверка Иващенко. Сразу же заметил: уж очень цепко метят его недобрыми взглядами. Чего задумали? Но это же не какая-то темная подворотня, а караульное помещение - образец уставного порядка. О чем бы они не думали, ему сейчас не до них. И он направился в туалет.
Не успел открыть дверцу кабины - кто-то сзади схватил его за руки, заломив за спину. И сразу полная темнота: на голову что-то наброшено (потом догадался: куртка). Ее края туго перехватили поясницу. Теперь он в полной беспомощности. Страх парализующим взглядом удава сверлил волю. Что, что они задумали?! Рванулся из этой темницы.
Тщетно. Держали крепко.
- Ну что, жидяра, платить будешь или к тебе применять воспитательные меры? У нас кое-какие заготовки уже есть.
Тон издевательски насмешливый.
Стиснул зубы.
- Чего молчишь? Так да или нет?
- Нет, гады!
- Тогда начинаем воспитание...
С него спустили штаны. Удар ногой по ягодицам. Еще один, еще... После очередного пинка он упал. Теперь по обнаженной плоти терли подошвами ботинок...
Вся экзекуция длилась меньше минуты, но за свои девятнадцать лет унижение в такой концентрации испытал впервые.
С его головы наконец сняли куртку.
- Ну как массаж? - изголялся Иващенко. - Прочувствовал? Учти: массировали бесплатно. А поскольку ты и глупый, и упрямый, воспитание будет продолжено. И еще... - поднял наставительно указательный палец. - Жаловаться не советую. Да и кто тебе поверит? 'Следы побоев' мы не оставили, никаких повреждений твоих органов - ни внешних, ни внутренних - не сделали. А теперь иди, куда шел. Прошу! - и распахнул дверцу кабины...
Жажда возмездия, как раскаленный газ в сосуде. Каким бы прочным сосуд не был, если его бесконечно наполнять, в конце концов лопнет и тогда взрыв. Выйдя из туалета, решение Яша принял. Оно появилось не скоропалительным чувством. Вызревало еще до этой расправы в мучительных раздумьях.
Откуда такие как Иващенко и его кодла? Ведь учились в нормальной российской школе, и как ему, им тоже задавали учить наизусть отрывки из классиков, где и мысли и чувства побуждают только к высокому. Так как оно происходит расчеловечивание, по каким своим скрытым канонам?
Похожие вопросы задавал и отец после поездки в Беларусь на свою родину в Смолевичи. В сентябре 41-го там были расстреляны евреи этого местечка. Расстреливали не эсэсовцы, не убийцы - профессионалы из зондеркоманды, а полицаи - земляки своих жертв. Перед расстрелом приказывали раздеться догола, по двадцать человек подводили к краю карьера. Грудных малюток вырывали из рук матерей и живыми швыряли вниз... Экономили патроны.
После 'акции' копались в вещах расстрелянных: искали золото и вообще что-то ценное.
В том карьере погибли дед отца - Яшин прадед - с женой и двумя внуками: одному было двенадцать лет, другому - шесть...
Яша пытался представить их последние секунды, но его воображение не выдержало. Может, было еще ужаснее, чем ему виделось.
Мысли перекинулись к ненавистной ему четверке.
Не раз уже слышал о фантастической машине времени. А если в самом деле она бы действовала? Крутануть ее в 41-й год с этой четверкой в те же Смолевичи и посмотреть, где бы она тогда оказалась. Сомнений уже никаких: конечно же, среди полицаев-расстрельщиков. И Яшу охватила такая ненависть, что усилием воли пришлось ее временно пригасить. Нервное бурление сейчас ни к чему. На первом плане должен быть точный расчет.
Итак, с автоматом без проблем. Оружие на виду, - в пирамиде, точнее, в стандартной стеночке с гнездами для стволов. А вот магазины с патронами - уже в комнате начальника караула в небольшом шкафу возле его стола. Как туда подобраться?
Дверь этой комнаты обычно полуоткрыта: начальник караула - их взводный Ткачев- держал под контролем бодрствовавших караульных. Сейчас он спит, дверь закрыта.
Та-ак... Плавно нажал на ручку двери. Чуть скрипнула. На несколько секунд замер. Тишина. Спящая голова Ткачева повернута к окну. Тоже неплохо. Рука уже на дверце шкафа. Не заперт! Везет тебе, Яша...
Магазин в ладони. Сразу же сунул его за пазуху. Так же осторожно вышел.
С автоматом уже проще: тут нечего таиться. Вытащил из пирамиды, положил на стол. Сейчас как старательный солдат, разобрав его, будет хорошенько протирать.
- Чего не спишь, Арончик? - поинтересовался, возвращаясь из туалета, сосед по лежаку.
- После такого дождя оружие требует тщательной чистки, - продемонстрировал свою солдатскую старательность Яша.
Через несколько минут автомат был в полной готовности. Осмотрелся. На трудягу с автоматом уже не обращают внимания. Неспешно прошел к спальной комнате. Никто его не окликнул.
Лежаки двухярусные. Иващенко с дружками - в дальнем нижнем углу уже спят. А его место над ними. Туда и положил автомат с примкнутым магазином, прикрыв его одеялом.
Включил свет. Растолкал четверку и тихо, чтобы не будить остальных:
- Па-а-дъем!
Сонные, недоуменные взгляды.
- Что, что такое?!
- Сейчас узнаете...
Выхватил из под одеяла автомат. Передернул затворую раму.
- Сейчас буду вас убивать. Сначала вас, а потом себя. С кого начнем?
Повел стволом вдоль ненавистных ему лиц...
Его мир стремительно сузился до размеров этой комнаты, точнее, ее нижнего угла, где забарахтались эти четверо, и указательного пальца на спусковом крючке. И уже никаких мыслей о последствиях, никаких других чувств, кроме одного: обжигающей ненависти. Мощный аккумулятор для нее - та омерзительная картинка с 'масасажем'.
Сейчас он рассчитается с ними за все, за все. Сейчас...
На их лицах - ужас.
Иващенко бухнулся на колени.
Не стреляй!!!
Столько было отчаяния в этом вопле, что Яша опустил ствол. На коленях - уже и дружки Иващенко.
Проснулись и остальные караульные, с недоумением взирая на Арончика с автоматом и коленопреклоненных.
А он молча застыл, словно охотник после первого выстрела: делать ли второй или довольствоваться тем, что есть?
Сколько секунд простоял столь нелепым изваянием в этой комнате, никогда не знавшей подобных страстей, кто считал? Но зато на всю его жизнь войдет эта немая сцена с резюме - приговором:
- Ладно, живите. Может, еще людьми станете.
Круто повернулся и пошел к выходу.
Но занавес не закрылся. Навстречу - встревожнный начальник караула.
- Что тут у вас происходит?!
- Уже произошло, товарищ старший лейтенант.
Офицер ринулся к лежакам...
Информация о ЧП дальше караульного помещения не пошла. Тут постарался Ткачев. Нацелился в академию, и вот такое... А раскрутка ЧП - удар по его карьере. Видимо, убедился: дело серьезное, надо принимать решитеьные меры. Потому, как понял Яша, и
стал разбираться в случившемся основательно.
Надо отдать ему должное: теперь уже не отмахивался от многих деталей, а вникал в них как въедливый следователь. Были продолжительне беседы с участниками несостоявшейся драмы и по отдельности, и со всеми вместе.
Иващенко и его дружки, к удивлению Яши, не оправдывались, на многие вопросы старшего лейтенанта отвечали лаконичным и вполне искренним: 'Было'.
Яша долго не мог взять в толк: откуда такой перелом? Столь быстро перевоспитались? Неужто так повлияли те секунды в спальном помещении?
В конце концов пришел к выводу: а что? Когда судьба ставит на грань жизни и смерти, это вполне возможно.
А через пару дней после бесед со взводным перед ним возник Иващенко.
- Давай пройдемся немножко. Разговор к тебе есть...
Во взгляде его уже ничего надменного, но Яша не спешил наводить мосты.
- Пришел объявить что-то новое по поводу дальнейшего моего воспитания с денежным уклоном?
- Никакого уклона больше не будет. Кончился уклон. Пойдем теперь по ровной дороге.
- Ну-ну, посмотрим...
- А тут и смотреть нечего: все и без того ясно. Какими же я и мои дружки были мудаками!
- Не мудаками, а подлецами, - уточнил Яша.
- Вообще-то да,- согласился Иващенко. - А теперь скажи, только честно: ты тогда готов был стрелять?
Яша остановился, посмотрел в сторону идущего на посадку самолета. Представил, в каком напряжении пилот. Хотя работа и привычная, но сейчас для него самые трудные секунды без права на какую-либо ошибку. И в памяти ожили слова песни из знаменитого кинофильма:
Не думай о секундах свысока.
Наступит время - сам поймешь наверное:
Свистят они, как пули у виска,
Мгновения, мгновения, мгновения...
Да ведь это и про тот случай! Тогда в спальном помещении они, эти мгновения, властно подступив к нему, потребовали: ну, решай!
- Скажу без утайки: скорее всего стрелял бы. Почему? Как тебе объяснить?.. Понимаешь, есть такое понятие - достоинство. Вы же меня здесь загнали в угол. Я не спектакль разыгрывал. Знал, на что шел... Знал, что в этом случае и для меня последние секунды. Но ты упал на колени, а это все перевернуло. Не мог я после этого стрелять.
- Да-а, ситуация... - задумчиво отозвался Иващенко. - Понимаю, как тебе непросто было тогда решать. Между прочим накануне я письмо получил от своей девушки. Сразу же после дембеля задумали свадьбу. Представляешь, если бы вместо моего ответного письма пришла бы из части похоронка...
- Пришла бы и на меня.
Помолчали.
- Ну так давай сделаем выводы: как надо жить не только в казарме, но и вообще на этой земле, - подытожил Яша. - Чтобы выстрелов поменьше, а уважения к людям, к их достоинству, побольше. Ты согласен со мной?
Иващенко молча взял Яшину ладонь и, стиснув, задержал в своей.