29. ВСЕ ПРЕКРАСНО

     Потом они уехали. Оставили их не захороненными и без прощальных слов. В какой-то степени это потрясло его больше, чем само убийство. Роджер вместе с преподобным не раз присутствовал у смертного ложа или на месте несчастного случая; он утешал скорбящих, стоял рядом, когда дух покойника отлетал, а старый священник произносил слова милосердия. Это делается всегда, когда кто-то умирает; вы обращаетесь к богу и, по крайней мере, признаете факт смерти.

     И все же … как можно стоять над телом убитого вами человека и смотреть богу в лицо?

     Он не мог сидеть. Усталость заполнила его, как мокрый песок, но он не мог сидеть.

     Он стоял, держа в руке кочергу, и смотрел на потухающие в очаге угли. Припорошенные по краям пеплом с приглушенным жаром внутри, они были совершенны, как черный шелк. Прикоснись к ним, и пламя взовьется лишь для того, чтобы сразу же умереть без топлива. Подбрасывать дрова так поздно ночью – пустая трата.

     Он положил кочергу и стал ходить от стены к стене, как усталая пчела в бутылке, которая все еще продолжала гудеть.

     Но этот вопрос совсем не беспокоил Джейми Фрейзера. Фрейзер перестал думать о бандитах, как только они были мертвы. Все его мысли занимала Клэр, и это было понятно.

     Он вывел ее в утреннем свете на поляну, залитый кровью Адам и израненная Ева, познавшие добро и зло. Потом он завернул ее в плед, взял на руки и ушел к своей лошади.

     Мужчины в молчании последовали за ним, ведя за собой лошадей бандитов. Через час, когда солнце пригрело им спины, Фрейзер повернул лошадь к спуску и привел их к реке. Там он спешился, снял Клэр и исчез вместе с ней среди деревьев.

     Мужчины обменялись озадаченными взглядами, но промолчали. Старый Арч Баг спрыгнул с мула и спокойно произнес:

     - Ну, она хочет вымыться, не так ли?

     В группе раздались понимающие вздохи, и напряжение сразу же исчезло. Люди занялись обычными делами; они спешились, стали прохаживаться, проверять подпруги, кто-то отхаркивался, кто-то пошел отлить. Постепенно они стали общаться друг с другом, испытывая желание высказаться и ища успокоение в обычных вещах.

     Роджер поймал взгляд Иэна, но был не в состоянии разговаривать. Иэн повернулся, обнял Фергюса за плечи, потом оттолкнул с грубоватой шуткой насчет его вони. Француз улыбнулся ему в ответ и поднял темный крюк в знак приветствия.

     Кенни Линдсей и Арч Баг набивали свои трубки из одного кисета и выглядели умиротворенными. Том Кристи подошел к ним, бледный как приведение, но тоже с трубкой в руке, и Роджер не в первый раз отметил ценность курения в социальном аспекте.

     Арч увидел его, бесцельно стоящего возле своей лошади, и подошел поговорить. Голос старика звучал спокойно, и Роджер что-то отвечал ему, хотя понятия не имел, о чем тот говорил. Однако сам факт разговора позволил ему начать дышать, хотя дрожь все еще пробегала волнами по его телу.

     Внезапно мужчина замолчал и кивнул, указывая Роджеру за его плечо.

     - Иди, парень. Ты нужен ему.

     Роджер оглянулся и увидел Джейми, который стоял на дальнем конце поляны, прислонившись к дереву и задумчиво склонив голову. Он подал какой-то знак Арчу? Потом Джейми поднял голову и осмотрелся, встретившись глазами с Роджером. Да, в нем нуждались, и Роджер оказался рядом с ним, даже не заметив, как пересек поляну.

     Джейми схватил его руку и крепко сжал, он ответил таким же пожатием.

     - На одно слово, зять, - произнес Джейми и признался. – Мне не стоило говорить об этом сейчас, но может быть подходящего случая не будет, и ждать нет времени.

     Его голос был спокоен, но не так как у Арча. В нем звучала надломленность; услышав этот тон, Роджер снова ощутил колючую веревку на своей шее и откашлялся.

     - Говорите.

     Джейми глубоко вздохнул и повел плечами, словно рубашка была слишком тесна.

     - Я о ребенке. Неправильно спрашивать тебя, но я должен. Будешь ли ты чувствовать к ребенку то же самое, если точно будешь знать, что он не твой?

     - Что? – Роджер растерянно моргнул, не понимая смысла вопроса. – Ребе … вы имеете в виду Джема?

     Джейми кивнул, не сводя с него пристального взгляда.

     - Ну, я … даже не знаю, что сказать, - произнес Роджер, спрашивая себя, к чему Джейми завел этот разговор. Почему? И почему именно сейчас?

     - Подумай.

     Он думал, удивляясь «какого черта». Очевидно, это отразилось на его лице, потому что Джейми кивнул головой, признавая, что должен объясниться.

     - Я знаю … это скорее всего не случится. Но это возможно. Она может быть беременной после этой ночи, понимаешь?

     Он понял, словно кулак ударил его под дых. Прежде чем он отдышался, чтобы заговорить, Фрейзер продолжил.

     - День или два, быть может, чтобы я… - он отвел взгляд, и краснота проступила на его разрисованном полосами лице. – Могут быть сомнения, да? Как у вас. Но … - он сглотнул, и это «но» красноречиво повисло в воздухе.

     Джейми непроизвольно взглянул в сторону, и Роджер последовал за ним взглядом. Там за экраном из кустов и красноватых лиан на дальнем краю заводи стояла на коленях обнаженная Клэр и рассматривала в воде свое отражение. Кровь зашумела в ушах Роджера, и он торопливо отвел глаза, но изображение уже запечатлелось в его голове.

     Она не походила на человека – первое, о чем подумал он. Все ее тело было покрыто темными синяками, лицо не узнаваемо. Она выглядела как нечто незнакомое и дикое, экзотическое существо из лесного омута. Кроме внешнего вида его поразила ее отрешенность и в выражении, и в действиях. Создавалось ощущение, что она неподвижна, как бывает неподвижным дерево, хотя его ветви колышет ветер.

     Он снова взглянул на нее, не в силах не смотреть. Она наклонилась над водой, рассматривая свое лицо. Одной рукой она убирала от лица мокрые спутанные волосы, с бесстрастным вниманием изучая его разбитые черты.

     Она осторожно тыкала пальцами там и тут, открыла и закрыла рот, ощупывая контур своего лица. Проверяя, подумал он, выбитые зубы и сломанные кости. Она закрыла глаза и провела по линии бровей, носа, челюсти и губ уверенной, как у художника, рукой. Потом она ухватилась за свой нос и решительно дернула его.

     Роджер невольно поежился, когда кровь и слезы побежали по ее лицу, при этом она не произвела ни звука. Его желудок свернулся маленьким болезненным узлом и подступил к горлу к шраму от веревки.

     Она села на пятки, отрывисто дыша и прижимая ладони к середине лица.

     Внезапно он осознал, что она обнажена, а он на нее уставился. Сильно покраснев, он рывком отвернулся и исподтишка посмотрел в сторону Джейми, надеясь, что тот ничего не заметил. Фрейзер не заметил, он исчез.

     Роджер суматошно огляделся вокруг и увидел тестя. Его облегчение от того, что Фрейзер не заметил его разглядывание, сразу же утонуло во всплеске адреналина, когда он увидел, что тот делал.

     Он стоял над телом, лежащим на земле.

     Фрейзер быстро обежал взглядом своих людей, и Роджер почти ощутил усилие, с которым тот подавлял свои чувства. Потом синие глаза Фрейзера сосредоточились на мужчине у его ног, и Роджер увидел, как он очень медленно потянул воздух.

     Лайонел Браун.

     Совершенно не осознавая, Роджер двинулся через поляну и встал справа от Джейми, также сосредоточив внимание на распластанном на земле теле.

     Глаза Брауна были закрыты, но он не спал. Его разбитое лицо с багровыми пятнами лихорадки распухло, но выражение подавленной паники было хорошо заметно. И вполне обоснованной паники, насколько Роджер мог видеть.

     Единственный выживший после ночного происшествия, Браун был жив только потому, что Арч Баг остановил молодого Иэна Мюррея в секунде от того, чтобы разбить тому голову томагавком. Не от того, что испытывал колебания перед убийством больного человека, а из голого прагматизма.

     - У твоего дяди будут вопросы, - сказал Арч, глядя на Брауна с прищуром. – Пусть он поживет, пока не ответит на вопросы.

     Иэн ничего не сказал, только выдернул свою руку из хватки Арча Бага, развернулся и исчез в лесу, словно дым.

     Лицо Джейми было менее выразительно, чем у пленника. Исходя из выражения его лица, Роджер ничего не мог сказать о мыслях тестя, но вряд ли это было нужно. Хотя Фрейзер был неподвижен, как камень, тем не менее, казалось, что тело его медленно и угрожающе пульсирует.

     - Как ты думаешь, друг, - обратился он к Арчу, который стоял у дальнего конца носилок. – Сможет ли он путешествовать дальше, или поездка его убьет.

     Баг наклонился, бесстрастно разглядывая распростертого Брауна.

     - Думаю, он выживет. Лицо у него красное, а не белое, и он не спит. Вы хотите взять его с нами или допросите сейчас?

     На мгновение маска спала, и Роджер, который наблюдал за лицом Джейми, ясно увидел в его глазах, что тот хотел бы сделать. Если бы Лайонел Браун тоже увидел, то вскочил бы с носилок и побежал, несмотря на сломанную ногу. Но глаза у того оставались закрытыми, а поскольку Джейми и старый Арч говорили по-гэльски, то он оставался в неведении насчет их намерений.

     Не ответив на вопрос Бага, Джейми встал на колени и положил руку Брауну на грудь. Роджер видел, как бешено бился пульс на шее последнего, а дыхание было быстрым и поверхностным. И все же мужчина продолжал держать глаза закрытыми, хотя глазные яблоки под веками судорожно двигались.

     Джейми оставался неподвижным длительное время, а для Брауна оно должно было показаться вечностью. Потом он издал тихий шум, который мог быть презрительным смешком или звуком омерзения, и поднялся.

     - Мы возьмем его. Смотри, чтобы он оставался живым, - сказал он по-английски. – Пока.

     Браун продолжал изображать опоссума весь путь к Риджу, несмотря на кровожадные высказывания окружающих в его адрес. Роджер помог отвязать его от носилок в конце поездки. Одежда и покрывающие тряпки мужчины были мокры от пота, а миазмы страха были практически ощутимы.

     Клэр, нахмурившись, сделала движение к больному, но была остановлена Джейми, который положил свою ладонь на ее руку. Роджер не слышал, что он ей сказал, но она кивнула головой и ушла вместе с ним в большой дом. Через некоторое время появилась необычно молчаливая миссис Баг и взяла заботу о Лайонеле Брауне на себя.

     Мурдина Баг не обладала выдержкой Фрейзера или старого Бага; ее мысли хорошо читались по бледным поджатым губам и сурово сведенным бровям, но Лайонел Браун с открытыми глазами выпил воды из ее рук и смотрел на нее, словно она несла для него спасение. Однако Роджер подумал, что она скорее прибьет его, как одного из тараканов, с которыми воевала на кухне. Но поскольку Джейми хотел сохранить его живым, он таковым оставался.

     Пока.

     Звук у дверей вернул Роджера в настоящее. Брианна!

     Нет. Когда он открыл двери, то услышал лишь шум ветвей и стук желудей. Он посмотрел вдоль темной дорожки в надежде увидеть ее, но там никого не было. Конечно, сказал он себе, Клэр нуждается в ней.

     Он тоже.

     Он подавил эту мысль, но продолжал стоять возле двери, выглядывая наружу, и ветер свистел в его ушах. Она ушла в большой дом, как только он приехал и сказал, что ее мать спасена. Он не успел сказать больше, она тут же поняла, что произошло – на его одежде была кровь – и осталась только на то время, за которое могла убедиться, что эта кровь не принадлежала ему.

     Он тщательно закрыл дверь, чтобы сквозняк не застудил Джемми. Он испытывал настоятельную потребность обнять мальчика, и несмотря на извечное родительское опасение разбудить ребенка, достал его из кроватки и обнял.

     Джем, тяжелый и расслабленный в его руках, зашевелился, поднял голову и моргнул голубыми глазами, тусклыми ото сна.

     - Все хорошо, - прошептал Роджер, погладив его по спине. – Папа здесь.

     Джем вздохнул, как проколотая шина, и уронил тяжелую, как пушечное ядро, голову на плечо Роджера. На мгновение показалось, что ребенок собрался поднять ее, но потом сунул палец в рот и обмяк, приняв удивительное, словно бескостное, состояние, характерное для спящих детей. Его плоть, казалось, уютно растворилась в плоти Роджера; доверие такое полное, словно ему не нужно было сохранять границы своего тела. Папа позаботится об этом.

     Роджер прикрыл глаза, удерживая слезы, и прижался губами к теплым волосам сына.

     Свет огня образовывал темные и красные пятна под его веками, и, глядя на них, он смог сдержаться. Не имеет значения, что он там видел. Сейчас важно только доверие спящего ребенка и эхо его сказанных шепотом слов.

     Было ли это воспоминанием? А может лишь его желанием. О том, что он однажды проснулся, чтобы тут же уснуть в сильных руках, слыша «Папа здесь».

     Он делал медленные вздохи, подстраивая их под ритм дыхания Джема и успокаиваясь сам. Ему казалось очень важным не заплакать, хотя его никто не видел.

     В лесу Джейми вопросительно взглянул на него, когда они отходили от носилок Брауна.

     - Надеюсь, ты понимаешь, что я думаю не о себе? – спросил он тихим голосом. Его взгляд был направлен на кусты, за которыми скрылась Клэр; глаза немного прищурены, словно ему было больно смотреть, но не смотреть он не мог.

     - Ради нее, - произнес он так тихо, что Роджер едва услышал. – Будет ей легче … сомневаться, чем …? Как ты думаешь? Если это произойдет?

     Роджер глубоко вдохнул запах волос сына и понадеялся, что сказал правильные слова тогда среди деревьев.

     - Я не знаю, - сказал он. - Но если у вас … если есть малейшей сомнение, сделайте это.

     Если Джейми расположен последовать его совету, Бри скоро будет дома.

     - Я в порядке, - твердо сказала я. – Все прекрасно.

     Бри прищурилась, глядя на меня.

     - Уверена? - спросила она. – Ты выглядишь так, словно тебя переехал локомотив или даже два.

     - Да, – ответила я и осторожно потрогала потрескавшуюся губу. – Ну, да. Помимо этого …

     - Ты голодна? Садись, мама, я сделаю тебе чай. Потом может быть легкий ужин?

     Я не была голодна, не хотела чая и особенно не хотела садиться, только не после целого дня, проведенного в седле. Брианна уже доставала чайник с полки, и я не могла найти слов, чтобы остановить ее. Казалось, что я внезапно забыла все слова. Я беспомощно обернулась к Джейми.

     Он каким-то образом угадал мои чувства, хотя вряд ли смог что-нибудь прочитать по моему лицу, учитывая его теперешнее состояние. Он выступил вперед и, забрав чайник из ее рук, что-то тихо ей сказал. Она, нахмурившись, посмотрела на него, потом на меня. Затем выражение ее немного изменилось, и она подошла ко мне, внимательно разглядывая мое лицо.

     - Помыться? – мягко спросила она. – Шампунь?

     - О, да, - произнесла я с благодарным облегчением. – Пожалуйста.

     И все-таки мне пришлось сесть и позволить ей обтереть мои руки и ноги и вымыть мои волосы в тазике с теплой водой, нагретой на очаге. Она делала это, не торопясь, мурлыча себе под нос, и я начала расслабляться от успокаивающих движений ее длинных сильных пальцев.

     Я спала – только от сильного изнеможения – часть пути, прислонившись к груди Джейми. Но на спине лошади отдохнуть невозможно, и теперь я клевала носом, отстраненно глядя, как вода в тазике становилась грязной, наполняясь красными облаками, песком и обломками листьев.

     Я надела чистую рубашку; ощутить прохладу и гладкость ношенной материи было настоящим восторгом.

     Брианна продолжала мурлыкать. Это … «Человек с тамбурином»^[1], подумала я. Одна из тех милых и глупых песен шести …

     1968.

     Я ахнула; руки Бри на мгновение замерли.

     - Мама? Все хорошо? Я что-то задела …?

     - Нет! Нет, я в порядке, - ответила я, глядя на завихрения крови и грязи и глубоко дыша. – Все прекрасно. Просто … задремала.

     Она фыркнула, но отпустила меня и отошла взять кувшин с водой, а я осталась сидеть, схватившись за край стола, и пыталась не дрожать.

     «Ты не боишься мужчин. Тебе следует их бояться.» Эти ироничные слова возникли в моей памяти вместе с силуэтом головы молодого человека с львиной гривой, очерченной светом костра. Я не могла ясно вспомнить его лицо, но я, конечно же, могла узнать это гриву?

     Тогда Джейми взял меня за руку и повел от дерева к поляне. Костер был разворошен во время драки, и среди тел виднелись почерневшие камни и пятна опаленной и придавленной травы. Он медленно водил меня от тела к телу. Наконец, он остановился и тихо сказал:

     - Ты видишь, что они все мертвы?

     Я видела и понимала, почему он их показывал. Чтобы я не боялась, что они вернуться, не боялась их мести. Но я не подумала пересчитать их. Или присмотреться к их лицам. Даже если бы я знала, сколько их было … Меня снова передернуло, и Бри, что-то приговаривая, накинула мне на плечи теплое полотенце, но я не слышала, занятая своими мыслями.

     Был ли Доннер среди мертвых? Или он послушался меня, когда я сказала, что если у него есть голова, он должен бежать? Он показался мне весьма умным молодым человеком.

     Хотя он поступил со мной, как трус.

     Теплая вода залила мне уши, заглушив голоса Джейми и Брианны. Я уловила слово или два, но когда я распрямилась с водой, стекающей по шее, и полотенцем на голове Бри с неохотой шла к своему плащу, который висел на колышке возле двери.

     - Ты уверена, что ты в порядке? – встревоженное выражение вернулось на ее лицо, но на этот раз я смогла найти слова, чтобы успокоить ее.

     - Спасибо, дорогая, ты очень мне помогла, - уверила я ее совершенно искренне. – Единственное, что я хочу, это спать, - добавила я менее искренне.

     Я все еще была страшно усталой, но теперь полностью проснувшейся. Что я хотела … ну, я сама точно не знала, чего хотела, но полное отсутствие сочувствующих людей входило в список моих желаний. Кроме того, я мельком видела Роджера, покрытого кровью, белого и пошатывающегося от изнеможения. Не я одна стала жертвой последних событий.

     - Иди домой, девочка, - мягко произнес Джейми. Он снял с колышка плащ и набросил ей на плечи. – Покорми своего мужчину. Возьми его в свою постель и помолись за него. Я позабочусь о твоей матери.

     Бри посмотрела на нас синими тревожными глазами, но я изобразила на лице, как надеюсь, уверенное выражение – это причинило лицу не слабую боль – и после некоторого колебания она обняла меня, ласково поцеловала в лоб и ушла.

     Джейми закрыл дверь и стоял, прислонившись к ней спиной, держа руки сзади. Я привыкла к его бесстрастному лицу, когда он скрывал свои мысли, будучи встревоженным или рассерженным. Но сейчас он ничего не скрывал, и выражение его лица меня сильно обеспокоило.

     - Тебе не стоит волноваться обо мне, - сказала я, как можно, более успокаивающим тоном. – Я не травмирована или что-то в этом роде.

     - Мне не стоит? – спросил он сдержанно. – Вероятно, нет, если бы я знал, что ты имеешь в виду.

     - О, - я осторожно промокнула лицо и шею полотенцем. – Ну, это значит … что я не сильно ранена или потрясена. Это по-гречески. От слова «травма», я имею в виду.

     - О, да? И ты … не потрясена? По твоим словам.

     Он сузил глаза, рассматривая меня с критическим вниманием, которое он использовал, когда обдумывал покупку дорогих породистых лошадей.

     - Я в порядке, - ответила я, немного отступая. – Просто … я в порядке. Лишь немного … в шоке.

     Он шагнул ко мне, я быстро отступила назад, запоздало осознав, что прижимаю полотенце к груди, как щит. Я заставила себя опустить его и почувствовала, как выступившая из ранок кровь неприятно защипала кожу лица и шеи.

     Он стоял совершенно неподвижно, все с тем же прищуром разглядывая меня. Потом он опустил глаза, уставившись на пол между нами. Он постоял некоторое время, словно задумавшись, потом согнул свои большие руки. Раз, два. Очень медленно. И я будто снова услышала треск, когда шейные позвонки Арвина Ходжпайла отделялись друг от друга.

     Удивленный Джейми резко поднял голову, и я поняла, что стою с другой стороны кресла, прижав полотенце ко рту. Мои локти разгибались с трудом, словно заржавевшие шарниры, но я смогла убрать полотенце от лица. Мои губы были такими же застывшими, но я заговорила.

     - Я немного потрясена, да, - очень четко произнесла я. – Со мной все будет в порядке. Не волнуйся. Я не хочу, чтобы ты волновался.

     Контроль в его глазах внезапно дрогнул, подобно оконному стеклу под ударом камня в момент перед тем, как разлететься, и он закрыл их. Потом сглотнул и снова открыл.

     - Клэр, - сказал он тихо и мягко, и в глазах его ясно отразились острые зазубренные осколки. – Я проходил через изнасилование. И ты говоришь, чтобы я о тебе не беспокоился?

     - О, черт побери! – я швырнула полотенце на пол и тут же пожалела об этом. В своей рубашке я чувствовала себя обнаженной, но больше всего меня ужаснули мурашки на коже от внезапного возбуждения, и мне пришлось хлопнуть ладонью по бедру, чтобы усмирить его.

     - Черт, черт, черт! Я не хочу, чтобы ты даже думал об этом. Я не хочу! – хотя с самого начала я знала, что это произойдет

     Я вцепилась в спинку кресла обеими руками и пыталась смотреть ему в глаза, испытывая сильное желание броситься на эти сверкающие осколки и защитить его от них.

     - Послушай, - сказала я, стараясь чтобы голос не дрожал. – Я не хочу … Я не хочу заставлять тебя вспоминать то, что лучше оставить забытым.

     Уголок его рта дернулся.

     - Господи, - произнес он с некоторым удивлением. – Ты думаешь, я забыл все это?

     - Может быть, нет, - признала я, глядя на него глазами, полными слез. – Но … о, Джейми, я так хотела, чтобы ты забыл!

     Он протянул руку и очень осторожно коснулся кончиком указательного пальца моей ладони на спинке кресла.

     - Не бери в голову, - сказал он мягко и убрал палец. – Сейчас это не имеет значения. Может быть, ты немного отдохнешь, сассенах? Или покушаешь?

     - Нет. Я не хочу … нет.

     В действительности я просто не могла решить, чего хочу. Точнее, мне не хотелось ничего. Кроме того, чтобы сбросить с себя кожу и сбежать, но это было невозможно. Я сделала несколько глубоких вздохов, надеясь успокоиться и вернуть прекрасное состояние полного изнеможения.

     Стоит ли спрашивать о Доннере? И что спрашивать? Ты, случайно, не убивал мужчину с длинными спутанными волосами? До некоторой степени они все были похожи. Доннер был – или все еще является – индейцем, но кто мог заметить это в темноте, в горячке боя?

     - Как … как Роджер? – спросила я, не найдя ничего другого для разговора. – А Иэн? Фергюс?

     Он выглядел немного удивленным, словно забыл про их существование.

     - Они? Парни в порядке. Никто не пострадал. Мы были удачливы.

     Он поколебался, потом сделал осторожный шаг в мою сторону, внимательно глядя мне в лицо. Я не вскрикнула и не дернулась, и он сделал еще шаг и еще, пока не подошел так близко, что я почувствовала тепло его тела. Уже не испуганная, а просто замерзшая в своей мокрой рубашке, я немного расслабилась и качнулась к нему. Напряженность в его плечах слегка ослабла.

     Он очень нежно коснулся моего лица. Кровь пульсировала прямо под кожей, делая ее очень чувствительной, и я с трудом подавила желание уклониться от его прикосновения. Он заметил это и убрал руку, но оставил ее в миллиметрах от моей кожи, так что я могла ощущать тепло его ладони.

     - Это заживет? – спросил он, проводя кончиком пальца вдоль рассеченной левой брови, вниз по распухшей щеке к царапине на челюсти, где сапог Харли Бобла лишь на немного промахнулся, иначе удар мог бы сломать мне шею.

     - Конечно, заживет. Ты сам знаешь; в сражениях тебе приходилось видеть раны пострашнее, - я хотела уверенно улыбнуться, но, не желая, чтобы губа снова треснула, лишь надула приоткрытые губы, как золотая рыбка, чем заставила его невольно улыбнуться.

     - Да, я знаю, - он быстро кивнул головой, но выражение тревожного беспокойства на лице осталось. – Просто … О, Боже, mo nighean donn^[2] - тихо произнес он. – О, Христос, твое прекрасное лицо.

     - Ты не можешь смотреть на него? – спросила я и отвернулась, чувствуя острый укол боли от этой мысли, но пытаясь убедить себя, что это неважно. Оно заживет, в конце концов.

     Его пальцы взяли мой подбородок нежно, но уверенно и подняли лицо, чтобы я смотрела в его глаза. Сжав рот, он медленно скользил взглядом по моему избитому лицу. В свете свечи его глаза были мягкими и темными, в уголках губ лежали горькие складки.

     - Нет, - произнес он, - я не могу смотреть. Твой вид разрывает мое сердце и наполняет меня такой яростью, что хочется кого-нибудь убить, или я взорвусь. Но ради Бога, который сотворил тебя, сассенах, я не могу лечь с тобой и не смотреть в лицо.

     - Лечь со мной? – спросило я тупо. – Что … ты имеешь в виду?

     Его рука упала, но он, не мигая, продолжал смотреть на меня.

     - Ну … да.

     Не распухни так сильно моя челюсть, она бы отвалилась от сильного удивления.

     - А-а … почему?

     - Почему? – повторил он и опустил взгляд, поведя плечами, как всегда когда испытывал смущение или неудобство. – Ну … это … необходимо.

     На меня напало совершенно неуместное желание рассмеяться.

     - Необходимо? Ты полагаешь, это так же, как быть сброшенной с лошади? Я должна сразу же забраться на нее?

     Он вздернул голову и сердито посмотрел на меня.

     - Нет, - произнес он сквозь зубы, потом сглотнул тяжело и сильно, очевидно беря под контроль свои чувства.

     - Ты … ты сильно повреждена?

     Я уставилась на него заплывшими глазами.

     - Это какая-то шутка? О, - выдохнула я, наконец, сообразив, о чем он говорит. Я почувствовала, как жар бросился мне в лицо, и синяки запульсировали.

     Я глубоко вздохнула, чтобы говорить спокойно.

     - Меня избили до состояния кровавой отбивной, Джейми, меня оскорбляли отвратительными способами. Но только один … один, который действительно … Он … он не был груб, - я сглотнула, но комок в горле не исчез. Слезы затуманили свет, и я не могла видеть его лицо. Я отвернулась и моргнула.

     - Нет! – сказала я громче, чем намеревалась. – Я … не повреждена.

     Он что-то произнес по-гэльски себе под нос, коротко и яростно, и оттолкнулся от стола. Стул с грохотом упал на пол, и он пнул его. Потом он пинал его снова и снова, ударяя по нему с такой силой, что щепки разлетались в разные стороны.

     Я стояла неподвижно, потрясенная и онемевшая, чтобы чувствовать что-нибудь. Мне не нужно было говорить ему, мелькнула смутная мысль. Но он же знал. Он спросил, когда нашел меня: «Как много?», а потом приказал: «Убить их всех».

     Но с другой стороны … знать – это одно, а когда тебе рассказывают в подробностях – другое. Я с виноватой печалью смотрела, как он откинул ногой остатки стула и бросился к окну. Оно было закрыто ставнями, но он остался стоять возле него, сгорбившись и вцепившись в подоконник.

     Я не знала, плакал ли он.

     Ветер усилился, неожиданный шквал налетел с запада. Ставни задребезжали; в приглушенном на ночь очаге взметнулись облачка пепла от влетевшего в дымоход ветра. Потом порыв ветра стих, и не было ни звука, только негромкий треск угольков в камине.

     - Мне жаль, - наконец, произнесла я слабым голосом.

     Джейми резко развернулся и кинул на меня гневный взгляд. Щеки его были мокрые.

     - Не смей извиняться! – проревел он. – Я не вынесу этого, слышишь? – он сделал гигантский шаг к столу и стукнул по нему кулаком со всей силы. Солонка подпрыгнула и свалилась на пол. – Не извиняйся!

     Я рефлекторно зажмурила глаза, потом заставила себя открыть их.

     - Хорошо, - сказала я, снова чувствуя себя страшно усталой и подавляя желание расплакаться. – Я не буду.

     Наступило напряженное молчание. Я могла слышать, как падали сорванные ветром каштаны в роще за домом. Один, другой и еще, настоящий дождь из каштанов, падающих с приглушенным стуком. Джейми судорожно потянул воздух и вытер лицо рукавом.

     Я положила локти на стол и упала на них головой. Она казалась такой тяжелой, что я больше не могла держать ее.

     - Необходимо, - произнесла я более или менее спокойно в поверхность стола. – Что значит «необходимо»?

     - Ты не подумала, что можешь забеременеть? – он уже взял себя под контроль и говорил спокойно, словно спрашивал, намеревалась ли я подать бекон к утренней каше.

     Я пораженно взглянула на него.

     - Я не беременна, - но мои руки инстинктивно легли на живот.

     - Я не беременна, - повторила я громче. – Я не могу.

     Хотя могла, теоретически. Шанс был совсем небольшой, но он существовал. Обычно я использовала какие-то методы контрацепции, чтобы не рисковать, но …

     - Я не беременна, - сказала я. – Я знаю.

     Он просто смотрел на меня, приподняв брови. Я не могла узнать так скоро. Скоро … Если это случилось, и если будет несколько мужчин … сказать точно будет невозможно. Дар сомнения, вот что он предлагал мне – и себе.

     Сильная дрожь родилась у меня в животе и охватила все тело, заставив кожу покрыться пупырышками.

     «Марта», - прошептал мужчина, вжимая мое тело в слой опавших листьев.

     - Черт, черт побери, - тихо выругалась я и прижала руки к поверхности стола, пытаясь думать.

     «Марта». И его несвежий запах, тяжелое давление его голых бедер с колючими волосками …

     - Нет! – мои бедра и ягодицы сжались от отвращения так резко, что я приподнялась на дюйм или больше на скамье.

     - Ты можешь … - упрямо начал Джейми.

     - Нет, - также упрямо повторила я. – Но даже если … Ты не можешь, Джейми.

     Он взглянул на меня, и я уловила искорку страха в его глазах. Вот этого, потрясенно осознала я, он и боялся. Среди всего прочего.

     - То есть, мы не можем, - быстро поправилась я. – Я практически уверена, что не беременна … но я совсем не уверена, что не подцепила какую-нибудь отвратительную болячку. – Об этой возможности я не думала до данного момента, и теперь гусиная кожа снова вернулась. Беременность маловероятна, гонорея и сифилис – нет.

     - Мы не можем, пока я не приму курс пенициллина.

     Говоря это, я уже поднималась со скамьи.

     - Ты куда? – удивился он.

     - В хирургическую.

     В коридоре было темно, в хирургическом кабинете огонь не горел, но это не остановило меня. Я распахнула дверцу шкафа и принялась быстро рыться в нем. Через мое плечо упал свет, освещая ряд поблескивающих бутылок. Это Джейми зажег лучину и пришел следом за мной.

     - Ради бога, что ты делаешь, сассенах?

     - Пенициллин, - ответила я, хватая одну из бутылочек и кожаный мешочек, в котором держала шприцы из змеиных зубов.

     - Сейчас?

     - Да, черт побери, сейчас! Зажги свечу, пожалуйста.

     Он зажег; ее свет, поколебавшись некоторое время, вырос в теплый желтый шар, мерцая на кожаных трубках самодельных шприцов. К счастью, пенициллинового раствора было достаточно. Жидкость в бутылочке была розового цвета; пенициллиновые колонии этой партии были выращены на прокисшем вине.

     - Ты уверена, это поможет? – спросил Джейми из тени.

     - Нет, - ответила я, поджав губы. – Но это единственное, что у меня есть.

     Мысль о спирохетах, с каждой секундой размножающихся в моей крови, заставила мои руки трястись. Я подавила страх, что пенициллин может быть испорчен. Он творил чудеса с большинством инфекций, и нет причин …

     - Давай, сассенах, я сделаю, - Джейми твердо взял шприц из моих трясущихся скользких рук и наполнил его.

     - Давай, сначала мне, - сказал он, отдавая шприц.

     - Что … тебе? Но тебе не нужно … я имею в виду, ты ненавидишь уколы, - закончила я слабо.

     Он фыркнул и нахмурил брови.

     - Послушай, сассенах. Если я намереваюсь бороться со своими страхами и твоими тоже, я не должен бояться какого-то булавочного укола, да? Сделай это! – Он наклонился, опершись локтем о стойку, и поднял один край килта, оголив мускулистую ягодицу.

     Я не знала, смеяться мне или плакать. Я могла бы поспорить с ним, но взглянув на него, стоящего с голым задом, и непоколебимого, как Черная гора^[3], осознала бесполезность спора. Он принял решение, и нам придется жить с последствиями его выбора.

     Совершенно внезапно ощутив спокойствие, я подняла шприц и легонько сжала его, выдавливая пузырьки воздуха.

     - Смести свой вес, - сказала я, сильно толкнув его. – Расслабь эту сторону. Не хватало еще сломать шприц.

     Он с шипением потянул воздух; игла была толстой, и в вине было достаточно много спирта, чтобы вызвать острую боль, как я обнаружила позже, когда через минуту сделала себе укол.

     - Ох! Оу! О, Иисус Рузвельт Христос! – воскликнула я, вытаскивая иглу из своего бедра. – Христос, как больно!

     Джейми, потирая свой зад, криво мне ухмыльнулся.

     - Ну, да. Остальное не будет хуже, чем это, я надеюсь.

     Остальное. Я внезапно почувствовала себе опустошенной, голова моя закружилась, словно я не ела неделю.

     - Ты … ты уверен? – спросила я, убирая шприц.

     - Нет, - ответил он, - не уверен. – Он вздохнул, в неверном свете свечи его лицо казалось сомневающимся. – Но я собираюсь попытаться. Я должен.

     Я разгладила ткань рубашки на уколотом бедре, глядя на него. Он уже сбросил маску; сомнение, гнев и страх теперь ясно отражались в его чертах. Впервые, подумала я, мои собственные чувства трудно прочитать по моему лицу, покрытому синяками и ушибами.

     Что-то мягкое с тихим мяуканьем прошлось по моей ноге, и я глянула вниз. Адсо принес мне мертвую полевку, без сомнения, в знак симпатии. Улыбка стала проявляться на моих губах, и их защипало, потом я поглядела на Джейми и широко улыбнулась, отчего губы треснули, оставив во рту привкус теплой крови.

     - Ну … ты кончал всегда, когда мне было нужно, и я думаю, что и на этот раз ты поступишь также.

     Мгновение он выглядел совершенно непонимающим, не уловив моей хилой шутки. Потом он понял, и кровь бросилась ему в лицо. Его губы дернулись раз и два то ли от шока, то ли от смеха.

     Я подумала, что он отвернулся, чтобы скрыть лицо, но как оказалось, он достал из буфета бутылку моего лучшего муската. Прижал ее к телу локтем одной руки, вторую протянул ко мне.

     - Да, - сказал он, беря мою руку. – Но если ты думаешь, что мы сделаем это на трезвую голову, то ты ошибешься, сассенах.

     Порыв ветра из открытой двери выдернул Роджера из тяжелого сна. Он уснул на скамье, спустив ноги на пол; Джемми, тяжелый и теплый, прижимался к его груди.

     Он только дезориентировано моргнул, когда Бринна взяла малыша из его рук.

     - Дождь на улице? – спросил он, уловив запах влаги и озона от ее плаща. Он сел и, чтобы проснуться, потер рукой лицо, ощущая щетину четырехдневной бороды.

     - Нет, только собирается, - она уложила Джемми назад в кроватку, укрыла его и повесила плащ на колышек, прежде чем подойти к нему. Она пахла ночью, и ее руки были холодными на его щеках. Обхватив ее руками, он со вздохом прислонился к ней.

     Он был бы счастлив остаться так навсегда или, по крайней мере, на ближайшие час или два. Она погладила его голову и отошла, чтобы зажечь свечу от очага.

     - Ты должно быть голоден? Мне что-нибудь приготовить?

     - Нет, то есть … да. Пожалуйста.

     Когда сонливость исчезла, он ощутил, что страшно голоден. После привала у ручья они ехали без остановок; Джейми торопился попасть домой. Он не мог вспомнить, когда ел в последний раз, но до последней минуты голода не чувствовал.

     Он с жадностью набросился на хлеб с маслом и джемом и был так поглощен едой, что, только проглотив последний сладкий кусок, спросил:

     - Как твоя мать?

     - Прекрасно, - ответила она, в совершенстве подражая английскому говору Клэр. – Просто прекрасно. – Она состроила ему гримасу, и он тихо хохотнул, инстинктивно кинув взгляд на кроватку.

     - Точно?

     Бри приподняла брови.

     - А ты как думаешь?

     - Нет, - грустно признал он. – Но я не думаю, что она скажет тебе об этом. Она не хочет, чтобы ты беспокоилась.

     Она довольно грубо фыркнула в ответ на его замечание и отвернулась, приподняв свои длинные волосы от шеи.

     - Расшнуруешь меня?

     - Ты фыркаешь, как твой отец, только более высоко. Практиковалась?

     Он встал и, распустив шнурки, снял корсет, потом импульсивно запустил руки под ее рубашку и положил ладони на теплый изгиб ее бедер.

     - Каждый день. А ты? – она прислонилась к нему, и его ладони тут же поднялись вверх, обхватив ее груди.

     - Нет, - признался он. – Больно.

     Это была идея Клэр, чтобы он каждый день пытался петь то слишком высоко, то слишком низко, чтобы разработать связки и, возможно, вернуть первоначальное звучание его голоса.

     - Трус, - сказала она, но ее голос был почти также мягок, как ее волосы, касающиеся его щеки.

     - Да, - согласился он таким же мягким тоном. Было больно, но не физическая боль останавливала его. Воспоминание о своем голосе, легком и сильном, живущее в его костях, делало невозможным слушать неуклюжие звуки: хрипы и взвизги, рождающиеся в его горле. Словно свинья, пожирающая ворону, подумал он уничижительно.

     - Это они трусы, - произнесла Бри тихо, но со сталью в голосе. Она напряглась. – Ее лицо … ее бедное лицо! Как они могли? Как кто-то может сотворить такое?

     Роджер внезапно вспомнил обнаженную Клэр у запруды, молчаливую, как камень, и кровь на ее груди из вправленного носа. Он отшатнулся, отдернув руки.

     - Что? – удивилась Брианна. – В чем дело?

     - Ничего, - он вытащил руки из-под ее рубашки и отступил назад. – Я, э-э … есть у нас немного молока?

     Она с удивлением взглянула на него, но вышла под навес позади дома и принесла кувшин с молоком. И пока он с жадностью пил, она не сводила с него внимательного кошачьего взгляда все время, пока переодевалась в ночную рубашку.

     Потом она села на кровать и принялась расчесывать волосы, собираясь заплести их на ночь. Он подошел, взял гребень и без слов приподнял рукой ее волосы, убирая их от ее лица.

     - Ты прекрасна, - прошептал он, и слезы снова навернулись ему на глаза.

     - Ты тоже, - она опустила руки на его плечи и медленно надавила вниз, заставив его встать на колени. Она пытливо смотрела в его глаза, и он старался не опускать их. Потом она улыбнулась и развязала шнурок на его волосах.

     Волосы упали на его плечи темной пыльной волной, пахнущей дымом, несвежим потом и лошадьми. Он запротестовал, когда она забрала гребень, но она проигнорировала его и, заставив склонить голову над ее коленями, стала выбирать из волос сосновые иголки и песчинки и медленно распутывать колтуны. Его голова клонилась все ниже, пока он не прижался лбом к ее коленям, вдыхая ее запах.

     Он напоминал средневековую картину, грешник на коленях, склонивший голову в исповеди и раскаянии. Пресвитериане не становятся на колени во время исповеди, католики - да, подумал он. В темноте, как сейчас, и в анонимности.

     - Ты не спросила меня, что произошло, - наконец, прошептал он. – Твой отец рассказа тебе?

     Он услышал ее вздох, но голос был спокоен, когда она ответила.

     - Нет.

     Она больше ничего не сказала, и в комнате установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом гребня по волосам и усиливающимся ветром снаружи.

     Каково это будет для Джейми, внезапно подумал Роджер. Он действительно сделает это? Попытается … Он отбросил мысль и вспомнил Клэр, выходящую на рассвете на поляну с лицом, словно распухшая маска. В себе, но далекая, как удаленная планета, отправляющаяся по своей орбите в глубокий космос. Когда она снова появится в виду? Наклоняясь, чтобы по настоянию Джейми прикоснуться к мертвецам и увидеть воочию цену своей чести.

     Нет, это не возможность ее беременности, внезапно подумал он. Это страх, нет, не то. Это страх Джейми, что он потеряет ее, что она уйдет, погрузившись в темное пустынное пространство, и оставит его, если он не сможет как-то привязать ее к себе. Но, Христос, это такой риск … с женщиной, испытавшей шок и насилие, как он рискнет?

     А как он сможет не рисковать?

     Брианна положила гребень, но не убирала руку, поглаживая. Он тоже знал этот страх, помнил пропасть, что однажды пролегла между ними, и сколько потребовалось смелости, чтобы преодолеть ее. Обоим.

     Возможно, он был трусом, но не таким.

     - Брианна, - произнес он, чувствуя комок в горле под шрамом от веревки. Она поняла его нужду в ней и поглядела на него, когда он поднял голову. Он схватил ее руку, прижался к ней щекой и потерся.

     - Брианна, - сказал он снова.

     - Что? Что? – спросила она тихо, чтобы не разбудить ребенка, но голос был настойчив.

     - Брианна, ты меня выслушаешь?

     - Ты знаешь, что да. Что? – ее тело было так близко, и ему так сильно захотелось найти в нем утешение, что он был готов уложить ее на половик перед очагом и зарыться головой между ее грудей. Но не сейчас.

     - Просто … послушай меня, и потом, ради бога, скажи, что я был прав.

     Скажи, что все еще любишь меня, имел он в виду, но не мог сказать.

     - Ты не должен говорить мне ничего, - прошептала она. Ее глаза, темные и нежные, были полны прощения, еще не заслуженного. И каким-то образом за ними он увидел другие глаза, полные нетрезвого изумления, которое превратилось в страх, когда он поднял руку для убийственного удара.

     - Я должен, - произнес он негромко. – Погаси свечу, хорошо?

     Нет, не в кухне, до сих пор наполненной эмоциональным потрясением, и не в хирургической с острыми воспоминаниями. Джейми колебался, потом, приподняв одну бровь, показал головой в сторону лестницы. Я кивнула и последовала за ним в спальню.

     Она казалась и знакомой, и незнакомой одновременно, как бывает с каким-либо местом, когда отсутствуешь некоторое время. Вероятно, из-за моего сломанного носа, но в ней странно пахло – или мне только показалось – холодным затхлым воздухом, хотя в спальне было вымыто, и пыль вытерта. Джейми потыкал кочергой огонь; на деревянных стенах заплясали всполохи света, наполнив пустоту комнаты запахами дыма и смолы.

     Мы оба старались не глядеть в сторону кровати. Он зажег подсвечник на умывальнике, потом поставил два стула возле окна и открыл ставни в беспокойную ночь. Поставил на широкий подоконник две оловянные кружки и бутылку, которые принес с собой.

     Я стояла в дверном проеме, наблюдая за его приготовлениями, чувствуя себя довольно необычно.

     Меня раздирали совершенно противоречивые чувства. С одной стороны, он казался мне совершенно незнакомым человеком. Я даже не могла представить, не то что бы вспомнить, каково это непринужденно прикасаться к нему. Его тело больше не было привычным продолжением моего, но чем-то чуждым, неприкасаемым.

     В то же самое время неожиданные волны похоти, ужасающие меня, прокатывались по моему телу. Это происходило весь день. Это не было медленное горение привычного желания, и не внезапная вспышка страсти. И даже не периодически возникающий бессознательный инстинкт нужды в мужской особи, целиком принадлежащий телу. Это было нечто устрашающее.

     Он наклонился, чтоб подложить дров в очаг, и я почти пошатнулась от того, что кровь отлила от головы. Свет сиял на волосках его рук, темные провалы на его лице …

     Это жадное обезличенное чувство телесного голода, которое овладело мной, но мне не принадлежало, ввергало меня в ужас. И именно оно заставляло меня бояться его прикосновений, не отчуждение.

     - Ты в порядке, сассенах? – он уловил боковым взглядом выражение на моем лице и, нахмурившись, шагнул ко мне. Я подняла руку, останавливая его.

     - Прекрасно, - сказала я, задыхаясь, на подгибающихся ногах подошла к окну и, сев на стул, взяла одну из кружек. – Хм … за нас.

     Он приподнял брови, но подошел и сел напротив.

     - За нас, - сказал он негромко и прикоснулся своей кружкой к моей. Вино пахло густо и сладко.

     Пальцы на моих руках, ногах и кончик носа были холодными. Через минуту я, возможно, буду задыхаться от жары, потеть и краснеть, но сейчас я дрожала от холодного влажного ветерка, влетающего в окно.

     Аромат вина был достаточно сильный, чтобы пробиться сквозь поврежденные мембраны моего носа, а его прекрасный вкус приносил утешение нервам и желудку. Я быстро выпила первую кружку и тут же налила вторую, изо всех сил стремясь построить стену забвения между мной и реальностью.

     Джейми пил более медленно, но также налил себе вторую кружку. Кедровый сундук для одеял нагрелся и наполнил комнату своим знакомым запахом. Джейми глядел на меня время от времени, но не говорил ни слова. Молчание не было совсем неловким, но напряженным.

     Мне нужно что-нибудь сказать, подумала я. Но что? Я потягивала вино и рылась в своей голове.

     Наконец, я протянула руку и медленно коснулась его носа там, где белела тонкая полоска давно излеченного перелома.

     - Ты знаешь, - сказала я, - что ты никогда не рассказывал мне, как сломал нос? Кто вправлял его?

     - Ах, это. Никто, - он улыбнулся и немого смущенно коснулся своего носа. - Просто повезло, что перелом был аккуратный, мне тогда было не до него.

     - Понятно, Ты сказал … - я прервалась, внезапно вспомнив, что он сказал. Когда я нашла его снова в печатной лавке в Эдинбурге, я спросила, когда он его сломал. Он ответил: «Через три минуты после того, как в последний раз видел тебя, сассенах». Значит, накануне Каллодена, на том каменистом холме, под кругом из стоячих камней.

     - Мне жаль, - произнесла я слабым голосом. – Ты, вероятно, не хочешь вспоминать об этом.

     Он схватил мою руку, глядя на меня.

     - Ты можешь спрашивать обо всем, - сказал он. Он говорил тихо, но глаза смотрели твердо. – Обо всем. Все, что произошло со мной. Если хочешь, если это тебе поможет, я проживу все заново.

     - О, Джейми, - тихо произнесла я. – Нет, мне нет нужды знать. Мне достаточно того, что ты пережил это. Что ты теперь в порядке. Но … - я заколебалась. – Мне рассказать тебе?

     Что со мной сделали, имела я в виду, и он это понял. Он отвел взгляд, хотя продолжал держать мою ладонь обоими руками, покачивая ее и поглаживая мои разбитые суставы.

     - Тебе нужно?

     - Я думаю, да. Когда-нибудь. Но не сейчас, если ты … не хочешь, - я сглотнула, - сейчас.

     - Не сейчас, - прошептал он, - не сейчас.

     Я забрала свою руку и залпом выпила остаток вина, крепкого и горячего с прикусом кожуры винограда. Меня перестало бросать в жар и холод, теперь я чувствовала только тепло и была страшно рада этому.

     - Твой нос, - напомнила я, наливая еще вина. – Расскажи мне, пожалуйста.

     Он слегка пожал плечами.

     - Ладно. Два английских солдата осматривали холмы. Я думаю, они не ожидали найти кого-нибудь; их мушкеты не были заряжены, иначе я был бы мертв.

     Он говорил совершенно спокойно, но небольшая дрожь пробежала по моему телу, и совсем не от холода.

     - Они увидели меня, а потом один заметил тебя высоко на холме. Он крикнул и побежал за тобой, так что мне пришлось броситься на него. Меня не заботило, что случится со мной, если ты будешь в безопасности, потому я без раздумий воткнул в него дирк. Однако лезвие наткнулось на коробку с патронами и застряло в ней… - он криво усмехнулся. – Пока я вытаскивал кинжал, его товарищ подбежал и ударил меня прикладом мушкета в лицо.

     Его рука непроизвольно сжалась, словно на рукоятке кинжала.

     Я прищурилась, очень хорошо представляя его ощущения. Мой нос болезненно запульсировал. Я шмыгнула, осторожно потрогала его ладонью и налила еще вина.

     - Как ты сбежал?

     - Я вырвал у него мушкет и забил их до смерти.

     Он говорил спокойно, почти без выражения, но был странный оттенок в его голосе, от которого у меня в желудке что-то неприятно шевельнулось. Воспоминание о каплях крови, мерцающих на волосках его рук в утреннем свете, было еще свежо. Слишком свежо, и этот оттенок – что это, удовлетворение? – в его голосе.

     Внезапно я почувствовала себя слишком беспокойной, чтобы сидеть. Всего лишь момент назад я была такой усталой, что казалось, кости в моем теле расплавились, а теперь я нуждалась в движении. Я встала, опершись на подоконник. Гроза приближалась, ветер усиливался, развевая мои волосы, вдалеке блистали молнии.

     - Я сожалею, сассенах, - произнес Джейми с беспокойством. – Мне не стоило тебе говорить. Тебя это расстроило?

     - Расстроило? Нет, нет, не это.

     Я говорила немного раздражено. Зачем, ради бога, я спросила про его нос? Почему сейчас, когда я спокойно прожила в незнании несколько лет?

     - Тогда что тебя беспокоит? - спросил он мирным тоном.

     По правде говоря, меня расстроило то, что вино сделало хорошую работу, почти заставив меня забыть, а теперь я все испортила. Все воспоминания о прошлой ночи ожили в моей голове яркие, как фильмы Техниколор^[4], от одного простого заявления «Я вырвал у него мушкет и забил их до смерти». И оставшееся невысказанным «Я убиваю за нее».

     К горлу подкатила тошнота. Я, не чувствуя его вкуса, быстро глотнула вина, чтобы унять рвотный позыв, и, неясно услышав вопрос Джейми о том, что меня беспокоит, повернулась и уставилась на него.

     - Что меня беспокоит?! Какое глупое слово! Что бесит меня до сумасшествия, так это то, что я могла быть кем или чем угодно, даже просто удобным теплым местом. Боже, для них я была просто дыркой!

     Я ударила кулаком по подоконнику, рассердившись на бессильный удар, развернулась и швырнула кружку в стену.

     - С Черным Джеком Рэндаллом было не так, не правда ли? – потребовала я ответа. – Он тебя знал. Он видел тебя, когда использовал. Ему было не все равно, кто это был … он хотел тебя.

     - Боже, ты думаешь, мне было легче от этого? – выпалил он, глядя на меня широко открытыми глазами.

     Я молчала некоторое время, тяжело дыша и чувствуя головокружение.

     - Нет, - я упала на стул и закрыла глаза, чтобы не видеть кружащейся вокруг меня комнаты. – Нет, я так не думаю. Джек Рэндалл был маньяк и первостатейный извращенец, а эти … эти … - я махнула рукой, подыскивая слово, - они были просто … мужчины.

     Я произнесла последнее слово с ненавистью, очевидной даже для себя.

     - Мужчины? - сказал Джейми со странной интонацией в голосе.

     - Мужчины, - повторила я и, открыв глаза, взглянула на него. Глаза мои горели, наверное, они светились красным, как у опоссума в свете факела.

     - Я пережила проклятую мировую войну, - сказала я низким голосом. – Я потеряла ребенка. Я потеряла двух мужей. Я умирала от голода вместе с армией, была бита, ранена, предана, заключена в тюрьму, подвержена насилию, и я, черт побери, выжила!

     Мой голос звучал все пронзительнее, но я ничего не могла с этим поделать.

     - И что, мне теперь пребывать в отчаянии от того, что эти жалкие подобия мужчин совали мне между ног свои грязные маленькие отростки? – я встала и, ухватившись за край умывальника, перевернула его, отправив на пол все, что на нем было: тазик, кувшин, свечу, которая тут же погасла.

     - Нет, я не стану, - сказала я уже спокойнее.

     - Грязные маленькие отростки? – ошеломленно переспросил он.

     - Не твой, - ответила я. – Твой я вполне обожаю, - потом села и заплакала.

     Его руки медленно и нежно обняли меня. Я не дернулась и не отстранилась, и он прижал мою голову к себе, приглаживая мои влажные спутанные волосы.

     - Христос, ты маленькая храбрая женщина, - прошептал он.

     - Нет, - сказала я, закрывая глаза. – Нет, я не храбрая, - схватила его руку и прижала к своим губам.

     Я провела своими разбитыми губами по его пальцам. Их костяшки тоже были разбиты, я лизнула его плоть, ощущая вкус мыла и пыли, и серебряный привкус от ран и царапин, произведенных осколками сломанных костей и зубов. Нажала пальцами на вены на его руке, упругие под его кожей, нащупала твердые линии костей под ними. Я ощущала биение крови в его венах, и желала одного – нырнуть в этот поток, раствориться в нем и найти убежище за толстыми стенками его сердца. Но я не могла.

     Я провела выше под рукавом, исследуя и заново привыкая к его телу, дошла до подмышки и погладила там волосы, удивившись их мягкости и шелковистости.

     - Ты знаешь, - заметила я, - ты не поверишь, но я никогда не дотрагивалась до тебя здесь.

     - Да, думаю, никогда, - ответил он с нервным смешком. – Я бы запомнил. Ох! – пупырышки разбежались по его коже, и я прижалась головой к его груди.

     - Хуже всего то, - сказала я, уткнувшись в его рубашку, - что я знала их. Каждого. И не забуду. И буду чувствовать себя виноватой в их смерти.

     - Нет, - сказал он тихо, но твердо. – Они мертвы из-за меня, сассенах. И из-за своей собственной злобности. Если здесь есть вина, то она на них. Или на мне.

     - Не только на тебе, - сказала я, все еще не открывая глаз. В темноте было спокойнее. Я слышала свой голос, далекий, но ясный, и откуда-то пришли слова. – Ты кровь от моей крови, кость от моей кости. Ты так сказал. Что делаешь ты, ложится также на меня.

     - Тогда пусть твоя молитва спасет меня, - прошептал он.

     Он поднял меня на ноги и прижал к себе, словно портной, который собирает длинное шелковое полотно складку за складкой, пронес через комнату и нежно положил на кровать.

     Он намеревался быть нежным. Очень нежным. Тщательно планировал каждый шаг весь длинный путь домой. Она разбита, он должен быть осторожным, аккуратным, склеивая осколки.

     А потом он обнаружил, что она совсем не хочет нежности и ухаживания, а только прямоту, краткость и силу. Если она разбита, она порежет его своими острыми краями, отчаянная, как пьяница с разбитой бутылкой.

     Мгновение, два он боролся, пытаясь держать ее и нежно целовать, но она, извиваясь в его руках, словно угорь, оказалась сверху и стала тереться и кусать его.

     Он думал расслабить ее, их обоих, вином; он знал, какой раскованной она становится, когда выпьет. Однако он просто не понимал, что она сдерживала в себе, мрачно подумал он, пытаясь удержать ее, не причиняя боли.

     Он, как никто другой, должен был знать. Не страх, не печаль, не боль, но ярость.

     Она вцепилась в его спину; он почувствовал царапанье ее обломанных ногтей и отстраненно подумал, что это хорошо. Она борется. Это была его последняя осознанная мысль, потом собственное безумие охватило его. Ярость и желание забурлили в крови, словно гром над черной горой, туча, которая спрятала все от него и его от всего, и он остался один в незнакомой темноте.

     Он схватил ее шею или чью-то другую? Ощущение маленьких выпирающих костей и пронзительные крики убиваемых им кроликов. Он поднялся, как ураган, задыхаясь от грязи и потоков крови.

     Гнев бурлил в его яйцах, и он вонзился в нее. Пусть его молнии сверкают и вытравят все следы захватчика в ее чреве, и если это сожжет их обоих до костей и пепла, то так тому и быть.

     Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на ней, вдавливая ее в постель. Дыхание со всхлипыванием вырывалась из его горла, а руки с такой силой сжимали ее запястья, что он чувствовал кости, как палочки, готовые сломаться под его хваткой.

     Он потерял себя, не был уверен, где кончается его тело, запаниковал, что не сможет собраться с мыслями. Внезапно он почувствовал холодную каплю на своем плече, и разбитые осколки его сущности тут же слились, как капли ртути, оставив его дрожащим и ужаснувшимся.

     Он все еще находился в ней. Ему хотелось сорваться, как испуганному перепелу, но он смог сдержаться и, медленно двигаясь, ослабил пальцы один за другим из мертвой хватки на ее руках, мягко приподнял свое тело, хотя это было сродни попытке поднять луну и планеты. Он почти ожидал увидеть на простыне ее раздавленное и безжизненное тело. Но арки ее ребер упали и поднялись, успокаивая его.

     Другая капля упала на его шею, и он изумленно сгорбил плечи. Уловив его движение, она взглянула на него, и он с потрясением встретил ее взгляд. Она тоже ощущала это, потрясение двух незнакомцев, обнаруживших себя голыми в одной постели.

     - Крыша протекает, - прошептала она. – Черепица промокла.

     - О, - он даже не понял, что идет дождь. Хотя в комнате было темно, и по крыше барабанили капли воды. Этот звук, казалось, был в его крови, словно бой бодрана в ночи, стук сердца в лесу.

     Он передернулся и за неимением другого решения поцеловал ее в лоб. Ее руки внезапно поднялись и с силой потянули его вниз на себя. Он тоже схватил ее, прижав ее к себе так сильно, что почувствовал, как она коротко выдохнула, но не смог отпустить. Он смутно вспомнил, как Брианна рассказывала ему о гигантских небесных светилах, кружащихся в пространстве под действием удивительной силы, которая называется гравитацией. Прямо сейчас он хорошо понял про эту силу, столь великую, что она могла удерживать без всякой опоры немыслимо огромные тела в пространстве без воздуха или столкнуть их в сокрушающем взрыве.

     Он наставил ей синяки. На запястьях, где он держал ее, были темно-красные пятна. Завтра они потемнеют. Отметки других мужчин цвели черным и пурпурным, синим и желтым, ужасные лепестки на ее белой коже.

     Его бедра и ягодицы были напряжены, охватившая их судорога заставила его стонать и извиваться, пытаясь избавиться от нее. Его кожа, как и ее, была влажной, и они с медленной неохотой отлипли друг от друга.

     Глаза опухшие с синяками под ними, цвета дикого меда в дюйме от него.

     - Как ты себя чувствуешь? – мягко спросила она.

     - Ужасно, - ответил совершенно честно. Голос его хрипел, словно он долго кричал, боже, может, так оно и было. Ее губы снова были в крови, на подбородке красные пятна, у него во рту металлический привкус.

     Он прочистил горло и хотел отвести взгляд от нее, но не смог. Вместо этого провел большим пальцем по ее подбородку, неловко стирая кровь.

     - Как ты? – спросил он, и слова оцарапали его горло. – Как ты себя чувствуешь?

     Она немного подалась назад от его прикосновения, но не отвела глаз. У него было такое ощущение, что она глядит мимо него, сквозь него, но затем взгляд ее сфокусировался, и она прямо взглянула на него впервые, как он привез ее домой.

     - Безопасно, - прошептала она и закрыла глаза, глубоко вздохнула, и тело ее тут же расслабилось, став тяжелым и неподвижным, как у умирающего зайца.

     Он держал ее, обняв обеими руками, словно спасал от утопления, но чувствовал, что она все равно тонула. Ему хотелось позвать ее, попросить, чтобы она не уходила, не оставляла его одного. Она погрузилась в глубины сна, и он стремился последовать за ней, страстно желая, чтобы она излечилась, боясь, что она сбежит. Он наклонил голову, зарывшись в ее волосы и в ее запах.

     Ветер стукнул открытой ставней, в темноте ухнула сова, и ей ответила другая.

     Потом он заплакал, беззвучно, напрягая мускулы, чтобы не трястись и не разбудить ее. Он плакал до ощущения пустоты и рванного дыхания. Потом он в истощение лежал на подушке, мокрой от его слез, за границей усталости и сна, даже не помня, что это такое – спать. Его единственным утешением был маленький, такой хрупкий вес, который тепло лежал на его груди и дышал.

     Потом ее руки поднялись и легли на него; слезы на его лице застыли, как молчаливый снег, который покрыл угли и кровь и вдохнул в мир успокоение.