90. СОРОК ШЕСТЬ БОБОВ В МОЮ ПОЛЬЗУ

     На рассвете Ричард Браун уехал. Остальные мужчины казались угрюмыми, но смирившимися, и под командованием приземистого мрачноватого парня по имени Оукс мы двинулись дальше на юг.

     Ночью что-то произошло. Напряжение Джейми, которое в нем чувствовалось с момента отбытия из Риджа, немного ослабло. Какую бы скованность в теле, болезненность и уныние я не испытывала, это изменение принесло мне немного утешения, хотя меня очень интересовало, чем же оно было вызвано. Было ли это то же самое, что заставило Ричарда Брауна отправиться по своим таинственным делам?

     Однако Джейми ничего не сказал, только спросил, как моя рука, которая распухла и онемела так, что я не могла согнуть пальцы. Он продолжал наблюдать за нашими спутниками, но ослабление напряжения чувствовалось и в них. Я начала меньше опасаться, что они могут потерять терпение и вздернут нас, несмотря на присутствие Тома Кристи.

     Словно в унисон с этой расслабленной атмосферой, внезапно распогодилось, что обрадовало всех еще больше. Было бы преувеличением сказать, что между нами возникло какое-то сближение, но без постоянной враждебности Ричарда Брауна, другие мужчины временами становились даже вежливыми. И как всегда бывает, скука и тяготы путешествия утомляли всех, так что мы, словно кучка мраморных шариков, катились по ухабистой дороге, иногда сталкиваясь и отскакивая друг от друга, пыльные, молчаливые и усталые до изнеможения к концу дня.

     Нейтральное состояние резко изменилось в Брунсвике. Уже за день или за два до этого Оукс стал чего-то с нетерпением ожидать, и я заметила, когда мы достигли первых домов маленькой полупустой деревушки, что он с облегчением выдохнул.

     Поэтому появление Ричарда Брауна, который поджидал нас в таверне в конце деревни, не явилось сюрпризом. Сюрпризом было то, что Оукс и еще два бандита после нескольких слов от Брауна схватили Джейми, выбив из его рук кружку с водой, и прижали к стене.

     Я уронила свою кружку и побежала к ним, но Ричард Браун вцепился в меня, как клещ, и потащил к лошадям.

     - Отпустите меня! Что вы делаете? Отпустите, кому говорю! – я пнула его и почти добралась ногтями до его глаз, но он схватил оба моих запястья и позвал одного из бандитов помочь ему. Вдвоем меня, кричащую изо всех сил, они забросили на коня перед другим мужчиной. Со стороны Джейми раздавались крики и шум. Несколько людей вышли из таверны, но ни один из них не собирался вмешиваться, учитывая большую группу вооруженных мужчин.

     Том Кристи протестующе кричал. Я видела, как он колотил по спине одного из бандитов, но все напрасно. Мужчина за моей спиной обхватил меня посредине так резко и сильно, что я потеряла остатки дыхания.

     Потом мы помчались по дороге. Брунсвик и Джейми исчезли в пыли.

     Мои неистовые протесты, требования и вопросы остались без ответа, кроме распоряжения замолчать, и меня еще крепче обхватили.

     Трясясь от гнева и страха, я все же затихла и увидела Тома Кристи, который все еще был с нами, выглядя потрясенным и встревоженным.

     - Том! – крикнула я. – Том, вернись назад! Не дай им убить его! Пожалуйста!

     Он удивленно поглядел на меня, приподнялся на стременах и оглянулся на Брунсвик, потом повернулся к Ричарду Брауну, что-то крича.

     Браун направил своего коня к Кристи и, наклонившись, что-то прокричал ему в ответ. Очевидно, объяснения. Видно было, что Кристи ситуация не нравилась, но после обмена несколькими словами, он сдался и откинулся назад. Развернув лошадь, он подъехал ко мне.

     - Они не убьют его и не причинят вреда, - сказал он, повышая голос, чтобы его было слышно за топотом копыт и звяканья поводьев. – Браун поклялся своей честью.

     - Ради бога, вы ему поверили?

     Он несколько смутился, снова посмотрел на Брауна, потом в сторону Брунсвика. Нерешительность проявилась на его лице, но потом он твердо сжал губы и покачал головой.

     - Все будет хорошо, - произнес он, но отвел глаза и, несмотря на мои призывы вернуться назад и остановить их, замедлился и отстал, так что я не могла его больше видеть.

     Мое сорванное от криков горло болело, также как и живот от синяков и страха. Скорость нашего движения замедлилась, и я сконцентрировалась на том, чтобы успокоить дыхание. Не стану говорить, пока мой голос не перестанет дрожать.

     - Куда вы меня везете? – наконец, спросила я, сидя напряженно в седле и едва терпя нежелательную близость мужчины позади меня.

     - В Нью-Берн, - с ноткой мрачного удовлетворения ответил он. – И, даст бог, мы, наконец, от тебя избавимся.

     Путешествие в Нью-Берн происходило в смешении разных чувств: страха, тревоги и дискомфорта. И хотя иногда я задумывалась, что меня ожидает, эти мысли заглушались беспокойством о Джейми.

     Очевидно, моей единственной надеждой узнать что-либо являлся Том Кристи, но он избегал меня, держа дистанцию, и это вызывало у меня тревогу. Он вышел из состояния апатии впервые после смерти Мальвы и уже не имел выражение унылого страдания, более того выглядел каким-то возбужденным. Я страшно боялась, что он знал или подозревал о смерти Джейми, но не собирался признаваться в этом.

     Все мужчины разделяли желание моего конвоира избавиться от меня, как можно скорее. Мы останавливались очень редко и лишь по настоятельной необходимости, чтобы дать лошадям отдохнуть. Мне предлагали еду, но я абсолютно не могла есть. К тому времени, когда мы добрались до Нью-Берна, я была совершенно истощена, как тяготами поездки, так и нехорошими предчувствиями.

     Большинство людей Брауна остались в таверне на окраине города. Браун и еще один мужчина, сопровождаемые молчаливым Томом Кристи, повезли меня по улице и доставили в дом с белеными кирпичными стенами. Дом, как с удовольствием сообщил мне Браун, принадлежал шерифу Толливеру, а также являлся городской тюрьмой.

     Шериф, красивый мрачноватый тип, рассматривал меня с любопытством, которое все больше смешивалось с отвращением, пока он слушал о преступлении, в котором меня обвиняли. Я не делала попыток отрицать или защищаться. Комната плыла перед моими глазами, и я прилагала все усилия, чтобы удержаться на ногах.

     Я едва слышала разговор между Брауном и шерифом. Но хотя бы перед тем, как меня ввели в дом, я внезапно увидела рядом с собой Кристи.

     - Миссис Фрейзер, - сказал он очень тихо. – Поверьте мне, он в порядке. Я не позволю, чтобы его смерть была на моей совести … и не ваша. – Он смотрел на меня прямо впервые за последние … дни, недели? И выражение его серых глаз было для меня и смущающим и странно утешающим одновременно.

     - Верьте богу, - прошептал он. – Он избавит праведников от всех опасностей. – И неожиданно крепко пожав мою руку, он ушел.

     Для восемнадцатого столетия тюрьма могла быть хуже; ее женская половина состояла из маленькой комнаты в задней части дома, которая, скорее всего, первоначально являлась кладовой. Стены камеры были грубо оштукатурены, хотя какой-то настроенный на побег узник отколол большой кусок штукатурки, чтобы обнаружить под ней решетку из планок, а за ней совершенно непроницаемую стену из обожженного кирпича, что я и увидела, когда передо мной открыли дверь.

     В комнате не было окон; на выступе возле двери горела масляная лампада, которая слабо освещала кусок кирпичной стены, но оставляла углы в пугающей темноте. Я не могла видеть отхожее ведро, но оно здесь было; его густой, едкий запах ужалил мой нос, и я автоматически стала дышать ртом, когда шериф втолкнул меня в комнату.

     Дверь за мной захлопнулась, и в замке проскрипел ключ.

     В тени скрывалась единственная узкая кровать, на которой под изношенным одеялом возвышался холм. Холм некоторое время оставался неподвижным, но, в конце концов, зашевелился и поднялся, превратившись в маленькую пухлую женщину без чепца, лохматую от сна, которая сидела и моргала, как соня.

     - Хрм, - произнесла она и, как ребенок, протерла глаза кулаками.

     - Извините, что побеспокоила вас, - вежливо сказала я. Я немного успокоилась, хотя все еще немного дрожала и задыхалась. Мне пришлось прижать ладони к двери, чтобы они не тряслись.

     - Не волнуйтесь, - ответила она и широко зевнула, как гиппопотам, показав ряд изношенных, но еще годных зубов. Моргая и причмокивая, она протянула руку вниз позади себя и достала очки, которые уверенно надела на нос.

     У нее были голубые глаза, широко открытые от любопытства, и к тому же сильно увеличенные линзами.

     - Как вас зовут? – спросила она.

     - Клэр Фрейзер, - ответила я, наблюдая за ней на случай, если она уже слышала о моем предполагаемом преступлении. Синяки на моей груди, оставленные камнями, все еще были видны над вырезом платья.

     - О? – она прищурилась, словно пытаясь разглядеть меня, но очевидно не смогла и с пожатием плеч оставила свою попытку. – Деньги есть?

     - Немного, - Джейми заставил меня взять почти все деньги, хотя и малые, которые у нас были. В моих карманах, привязанных к поясу, лежало небольшое количество монет, а две прокламационные банкноты^[1] были заткнуты за корсет.

     Женщина была значительно короче и пышнее меня с большими свисающими грудями и несколькими уютными валиками посредине тела, не обремененного корсетом. Одета она была в одну рубашку; платье и корсет свисали с гвоздя на стене. Она казалась безвредной, и я начала дышать более свободно, наконец, осознав, что в данный момент никаких агрессивных действий не ожидается.

     Узница спрыгнула с кровати, мягко стукнув ногами по полу, покрытому, как я поняла, слоем заплесневелой соломы.

     - Хорошо, тогда почему бы тебе не позвать старую метлу и не отправить ее за холландом^[2]? – радостно предложила она.

     - Кого?

     Не ответив, она подошла к двери и забарабанила в нее, крича:

     - Миссис Толливер! Миссис Толливер!

     Дверь открылась почти сразу же, и появилась высокая худая женщина, выглядевшая как рассерженный аист.

     - Право, миссис Фергюсон, - произнесла она, - вы самый ужасный человек. Я просто пришла засвидетельствовать свое почтение миссис Фрейзер. – Она с королевским достоинством повернулась спиной к миссис Фергюсон и наклонила голову едва ли на дюйм в мою сторону.

     - Миссис Фрейзер, я миссис Толливер.

     У меня была доля секунды, чтобы решить, как реагировать, и я выбрала благоразумный, хотя не совсем приятный, курс на благовоспитанное подчинение и поклонилась ей, словно она была жена губернатора.

     - Миссис Толливер, - пробормотала я, тщательно избегая встречаться с ее глазами. – Как мило с вашей стороны.

     Она напряглась, как птица, заметившая червяка среди травы, но сейчас я хорошо контролировала свое лицо, и она расслабилась, не увидев сарказма.

     - Добро пожаловать, - с прохладной вежливостью произнесла она. – Я должна позаботиться о вашем устройстве и ознакомить с нашими порядками. Кормить вас будут один раз в день, можете также заказывать еду за свой счет. Я буду приносить тазик с водой для умывания каждый день. Помои выносите сами. И …

     - О, оставь свои порядки, Мэйзи, - прервала ее миссис Фергюсон с фамильярностью давнего знакомства. – У нее есть деньги. Принеси нам бутылочку женевы^[3], а потом можешь рассказывать ей, что есть что.

     Узкое лицо миссис Толливер исказила гримаса недовольства, но взгляд ее ярких в свете лампы глаз метнулся в мою сторону. Я сделала неуверенный жест рукой в сторону моего кармана, и она втянула нижнюю губу, решая. Потом оглянулась назад и сделала быстрый шаг ко мне.

     - Шиллинг, - прошептала она, протягивая раскрытую ладонь. Я уронила туда монету, и она быстро исчезла под фартуком женщины.

     - Вы пропустили ужин, - заявила она своим нормальным осуждающим голосом, отступая назад. – Но поскольку вы только что прибыли, я пойду на уступку и принесу вам чего-нибудь.

     - Как мило с вашей стороны, - снова сказала я.

     Дверь за ней захлопнулась, отрезав нас от света и воздуха, и ключ повернулся в скважине.

     Этот звук вызвал во мне вспышку паники, которую я решительно подавила. Я чувствовала себя высохшей кожей, до самых глазных яблок набитой горючим топливом из страха, неопределенности и чувства потери. Достаточно искорки, чтобы все вспыхнуло и превратило меня в пепел, а этого ни я, ни Джейми не могли себе позволить.

     - Она пьет? – спросила я, поворачиваясь к своей сокамернице с показным спокойствием.

     - Вы знаете кого-нибудь, кто не пьет на халяву? – спросила миссис Фергюсон в ответ и почесала свой живот. – Фрейзер? Вы не та …?

     - Та, - ответила я довольно резко. – И я не хочу говорить об этом.

     Она приподняла брови, но согласно кивнула головой.

     - Как хотите. Играете в карты?

     - Лу или вист? – осторожно спросила я.

     - Умеете играть в брэг^[4]?

     - Нет.

     Джейми и Брианна иногда играли в него, но я никогда не удосуживалась узнать его правила.

     - Ничего страшного, я научу вас, - она вытащила из-под матраца колоду довольно помятых карт и, ловко распахнув их веером, с улыбкой помахала под носом.

     - Понятно, – произнесла я. – Вы здесь за мошенничество в картах?

     - Мошенничество? Я? Ничего подобного, - сказала она, совсем не обидевшись. – За подлог.

     К своему удивлению я рассмеялась. Миссис Фергюсон явилась хорошим отвлечением от моих страхов.

     - Как давно вы здесь? – спросила я.

     Она почесала голову, сообразила, что без чепца, и, повернувшись, вытащила его из смятой постели.

     - Где-то около месяца, - натянув помятый чепец, она кивнула на дверь за моей спиной. Развернувшись, я увидела, что она исчерчена дюжинами царапин; одни из них старые, почерневшие от грязи, другие свежие, сквозь которые было видно желтое дерево. Вид этих отметин заставил мой желудок снова сжаться, я сделала глубокий вдох и отвернулась от них.

     - У вас еще не было суда?

     Она покачала головой, и свет блеснул на стеклах очков.

     - Нет, слава богу. Я слышала от Мэйзи, что суды закрылись, все судьи сбежали. За последние два месяца никого не судили.

     Это были плохие новости. Очевидно, эта мысль отразилась на моем лице, потому что она с сочувствием похлопала меня по руке.

     - Я бы не торопилась, дорогая. Ни на твоем месте. Пока тебя не судили, то и повесить не могут. И хотя я встречала тех, кто говорил, что ожидание убивает, я никогда не видела, чтобы они от этого умерли. И я видела тех, кто умер на веревке; грязное это дело.

     Она говорила небрежно, но ее рука непроизвольно поднялась и коснулась ее белой шеи. Она сглотнула. Я сглотнула тоже, ощущая неприятное сжатие в горле.

     - Но я невиновна, - произнесла я и удивилась, как неуверенно это прозвучало.

     - Конечно, - твердо сказала она и сжала мою руку. – Держись этого, дорогая, и не позволяй им запугать себя и признаться даже в малейшей вещи!

     - Не позволю, - заверила я ее.

     - Похоже на днях сюда нагрянет толпа, - сказала она, кивая. – Вздернуть шерифа, если он их рссердит. Он не популярен здесь, этот Толливер.

     - Почему? Такой приятный мужчина.

     Я не знала, что чувствовать по поводу предполагаемого нападения толпы на дом. Повешение шерифа было бы хорошо, но учитывая враждебность людей в Солсбери и Хилсборо, я не была уверена, что они остановятся на шерифе. Линчевание разъяренной толпой – не лучшая альтернатива убийства по приговору суда, которое, похоже, мне грозило.

     Хотя полагаю, всегда есть возможность ускользнуть во время беспорядков.

     И куда я пойду, если сбегу?

     Не имея ответа на этот вопрос, я затолкала его вглубь моего сознания и обратила внимание на миссис Фергюсон, которая все еще держала карты.

     - Хорошо, - сказала я, - но без денег.

     - Конечно, нет, - успокоила она меня. – Но нужна какая-то ставка, чтобы было интересно. Может, будем играть на бобы? – Она положила карты и, покопавшись под подушкой, вытащила небольшой мешочек, из которого высыпала на ладонь кучку маленьких белых бобов.

     - Великолепно, - сказала я. – А когда закончим играть, мы их посадим и будем надеяться, что вырастет гигантский стебель, который проломит крышу, и мы сможем по нему сбежать.

     Она громко захихикала, и от этого мне стало легче.

     - Твои слова да богу в уши, дорогая! – сказала она. – Я сдаю первая, хорошо?

     Брэг оказался разновидностью покера. И хотя я прожила с карточным мошенником достаточно долго, чтобы сразу узнать в ней шулера, миссис Фергюсон играла честно … пока. Я выиграла сорок шесть бобов, когда явилась миссис Толливер.

     Она открыла дверь без всякого стука, держа трехногий табурет и кусок хлеба. Он оказался моим ужином и поводом прийти в камеру, так как она сунула его мне с громким «Это поможет вам продержаться до завтра, миссис Фрейзер!»

     - Спасибо, - вежливо произнесла я. Он был свежим, и похоже на него накапали жира от бекона вместо масла. Я без колебаний вцепилась в него зубами, поскольку практически отошла от шока и чувствовала сильный голод.

     Миссис Толливер, оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что горизонт чист, тихо закрыла дверь, поставила табурет и вытащила из кармана широкую бутылку синего стекла, наполненную какой-то прозрачной жидкостью.

     Она выдернула пробку, поднесла горлышко бутылки ко рту и принялась жадно пить; ее длинная тощая шея конвульсивно дергалась.

     Миссис Фергюсон ничего не сказала, но внимательно наблюдала за женщиной, поблескивая стеклами очков. Миссис Толливер опустила бутылку и мгновение глубоко дышала, потом резко сунула бутылку мне в руки и упала на табурет, тяжело дыша.

     Я отерла горлышко как можно незаметнее рукавом и сделала символический глоток. Это был джин, обильно приправленный ягодами можжевельника, чтобы скрыть его плохое качество, но очень крепкий.

     Миссис Фергюсон в свою очередь сделала щедрый глоток, и мы продолжили, передавая бутылку друг другу. Утолив первую жажду, миссис Толливер стала почти приветливой; ее ледяные манеры исчезли. Но я дождалась, пока бутылка не опустеет, чтобы задать насущные вопросы, крутящиеся в моей голове.

     - Миссис Толливер, люди, которые привезли меня сюда … вы случайно не слышали, говорили ли они что-нибудь о моем муже?

     Она приложила ко рту кулак, скрывая отрыжку.

     - Что говорили?

     - Где он находится? – уточнила я.

     - Я ничего не слышала, - сказала она. – Но думаю, они могли сказать Толли.

     Миссис Фергюсон подала ей бутылку – мы с ней сидели рядышком на кровати, поскольку сидеть больше было негде – и едва при этом не упала.

     - Может, ты спросишь его, Мэйзи? – сказала она.

     В остекленевших глазах миссис Толливер появилось тревожное выражение.

     - Ах, нет, - она покачала головой. – Он никогда не говорит мне о таких вещах. Это не мое дело.

     Я обменялась взглядами с миссис Фергюсон, и та незаметно покачала головой, предупреждая не настаивать.

     Мне было трудно оставить эту тему, но я понимала, что ничего поделать не могу. Я собрала остатки терпения, оценивая, на сколько бутылок джина хватит моих денег, и чего я могу достичь с их помощью.

     Ночью я лежала неподвижно, вдыхая влажный воздух с запахом гнили и мочи. Я также ощущала запах Сэйди Фергюсон, лежавшей рядом со мной: слабый запах застарелого пота, на который накладывался сильный аромат джина. Я пыталась уснуть, но когда я закрывала глаза, на меня накатывались волны клаустрофобии. Казалось, оштукатуренные стены смыкаются вокруг меня, и я вцеплялась ногтями в матрац, чтобы удержаться и не броситься колотить в двери. Я представляла себя колотящей в двери и кричащей изо всех сил, мои ногти, впивающиеся в дерево и сорванные до крови, но никто не слышит моих криков и никто не приходит.

     Я думала о возможном будущем. Миссис Фергюсон поведала мне еще больше о непопулярности шерифа в городе. Если на него нападет толпа, или если он потеряет присутствие духа и сбежит, шанс, что он или его жена вспомнят об узниках, очень мал.

     Толпа может обнаружить нас и убить в приступе безумия. Или не найти нас и сжечь дом вместе с нами. Кладовая была из кирпича, а примыкающая кухня - из дерева; сырое или нет, это место будет гореть как факел, не оставив ничего, кроме проклятых кирпичных стен.

     Я, несмотря на запах, глубоко вдохнула воздух, выдохнула и решительно закрыла глаза.

     «Довольно для каждого дня своей заботы.»^[5] Это было одно из любимых выражений Фрэнка, и по большому счету мудрое отношение к ситуации.

     Хотя во многом зависит от самого дня, подумала я.

     Да? Кому ты рассказываешь? Мысль была достаточно яркая, чтобы я могла ее слышать, или только вообразила. Однако в последнем случае я также вообразила тон сухого веселья, который был характерен для Фрэнка.

     Прекрасно, подумала я. Дойти до того, чтобы вести философские споры с призраком. День оказался хуже, чем я думала.

     Воображаемый он или нет, но эта мысль смогла отвлечь мое внимание от непрестанного беспокойства. Я почувствовала интерес или, возможно, искушение. Желание поговорить с ним, окунуться в разговор, даже если он односторонний ... и воображаемый.

     Нет, я не стану использовать тебя таким образом, подумала я немного грустно. Неправильно, что я думаю о тебе, когда мне нужно отвлечься, а не ради тебя самого.

     И ты никогда не думала обо мне ради меня самого? Возник передо мной вопрос. Я могла очень четко видеть лицо Фрэнка; черты лица немного искривлены иронией, одна черная бровь приподнята. Меня это немного удивило. Я так давно не думала о нем целенаправленно, что уже должна была забыть, как он выглядел, но не забыла.

     И это, пожалуй, есть мой ответ на твой вопрос, подумала я. Доброй ночи, Фрэнк.

     Я повернулась на бок лицом к двери. Сейчас я чувствовала себя спокойнее. Я могла видеть смутные очертание двери, и это ослабило ощущение, будто я похоронена заживо.

     Закрыла глаза, постаралась сконцентрироваться на процессах в моем теле. Мне часто помогало и давало успокоение, когда я прислушивалась к журчанию крови в моих сосудах, к приглушенному бульканью в моих органах, которые работали в спокойном режиме, не нуждаясь в моем сознательном участии. Словно сидишь в саду и слушаешь жужжание пчел в ульях …

     Я прервала эту мысль, чувствуя, как сердце дернулось, словно его ужалила пчела.

     Я пыталась думать о сердце, как органе тела, его толстых мягких камерах и тонких клапанах, но все, что я чувствовала, это боль. В моем сердце образовалась пустота.

     Джейми. Зияющая гулкая трещина, холодная и глубокая, как расселина ледника. Бри, Джемми, Роджер. И Мальва, как маленькая въевшаяся язва, которую не вылечить.

     До сих пор мне удавалось игнорировать шорох и тяжелое дыхание моей компаньонки. Но я не могла игнорировать руку, которая коснулась моей шеи, а затем скользнула ниже и легла на грудь, обхватив ее.

     Я задержала дыхание. Потом очень медленно выдохнула. Совершенно без моего намерения, моя грудь устроилась в ее ладони, и я почувствовала, как ее палец мягко прошелся по моему позвоночнику.

     Я понимала нужду в человеческом утешении и огромную жажду прикосновений. Я часто принимала их и дарила сама, как хрупкую сеть человечности, постоянно рвущуюся и постоянно обновляющуюся. Но в прикосновении Сэйди Фергюсон было больше, чем жажда тепла или компании.

     Я взяла ее руку и, отняв от своей груди, мягко сжала ее пальцы, а потом твердо убрала, положив на ее живот.

     - Нет, - сказала я негромко.

     Она помедлила, двинув бедрами так, что они, теплые и округлые, прижались к моим ягодицам, предлагая убежище и утешение.

     - Никто не узнает, - прошептала она, все еще надеясь. – Я могу помочь тебе забыть … немного. – Ее рука вкрадчиво гладила мое бедро.

     Если бы она могла, подумала я с усмешкой, то я бы поддалась искушению. Но этот способ был неприемлем.

     - Нет, - сказала я более твердо и перевернулась на спину, отодвинувшись так далеко, как могла, примерно на полтора дюйма. – Извини, но нет.

     Она молчала некоторое время, потом тяжело вздохнула.

     - Ладно. Может быть, позже.

     - Нет.

     Шумы на кухни затихли, и дом погрузился в тишину. Это не была тишина гор с шелестом ветвей, шепотом ветра и бесконечной бездной звездного неба. Это была тишина города, нарушаемая дымом и приглушенным светом очагов и свечей, наполненная мыслями, высвободившимися из уснувшего разума и бродящими в темноте.

     - Могу я тебя обнять? – спросила она грустно и погладила меня по щеке. – Только это.

     - Нет, - снова сказала я, но взяла ее руку, и так мы уснули, целомудренно держась за руки.

     Нас разбудили звуки, которые я сначала приняла за завывания в дымоходе, одна стена которого выходила в нашу каморку. Стоны стали громче, потом перешли в крик и внезапно прекратились.

     - Боже милостивый! – Сэйди Фергюсон села в кровати с выпученными глазами, шаря в поисках своих очков. – Что это было?

     - Женщина рожает, - ответила я, так как слышала такие звуки довольно часто. Стоны начались снова. – И скоро родит. - Я слезла с кровати и потрясла свои башмаки, выдворив из них небольшого таракана и пару мокриц.

     Мы сидели около часа, слушая то стоны, то крики попеременно.

     - Разве не должно уже закончиться? – нервно спросила Сэйди. – Разве ребенок уже не должен родиться?

     - Вероятно, - ответила я. – Некоторым детям требуется больше времени? – Я стояла возле двери, прижав ухо к двери, и пыталась понять, что происходит за ней. Женщина находилась на кухне, не более чем в десяти футах от меня. Временами я слышала приглушенный голос Мэйзи Толливер с нотками сомнения в нем. Но в основном слышались лишь периодические стоны и крики.

     Еще один час, и мои нервы стали сдавать. Сэйди лежала на кровати, накрыв голову подушкой в надежде заглушить звуки.

     Хватит, подумала я, и когда в очередной раз услышала голос миссис Толливер, принялась стучать в дверь ногами и громко кричать: «Миссис Толливер!»

     Она услышала меня. Спустя некоторое время ключ заскрипел в замке, и в каморку хлынули свет и воздух. Свет ослепил меня, я проморгалась и увидела возле очага женщину, стоящую на четвереньках лицом ко мне. Это была негритянка, мокрая от пота. Она подняла голову и завыла, как волк. Миссис Толливер подскочила, словно ее сзади ткнули булавкой.

     - Извините, - сказала я, проталкиваясь мимо нее. Она не сделала попытки остановить меня, и я почувствовала от нее сильный запах джина с можжевельником.

     Негритянка упала на локти, тяжело дыша. Ее неприкрытый зад торчал в воздухе, а живот, обтянутый мокрой рубашкой, свисал, словно спелая гуава.

     Я задала краткие вопросы в промежутке перед очередным воем и узнала, что это ее четвертый ребенок, и что она рожает с прошлой ночи, когда отошли воды. Мистер Толливер добавила, что женщина была рабыней и узницей. Об этом я могла догадаться сама по багровым рубцам на спине и ягодицах женщины.

     Помощи от миссис Толливер, покачивающейся с остекленевшими глазами, было мало, но она все-таки смогла обеспечить нас тряпками и тазом с водой. Я отерла лицо негритянки от пота. Миссис Фергюсон высунула голову, но быстро убралась, когда начался очередной приступ.

     Трудности возникли из-за тазового предлежания плода, и следующее четверть часа для всех стали очень трудными. Наконец, я смогла извлечь ребенка ногами вперед скользкого, неподвижного и самого фантастического бледно-синего цвета.

     - О, - разочарованно произнесла миссис Толливер, - он мертв.

     - Хорошо, - откликнулась мать глубоким хриплым голосом и закрыла глаза.

     - Ничего, черт побери, подобного, - заявила я и, перевернув его лицом вниз, похлопала по спинке. Никаких признаков жизни. Я поднесла застывшее восковое лицо к себе и, накрыв его нос и рот, собственным ртом, сильно пососала, потом отвернулась, чтобы выплюнуть слизь и жидкость. Потом я подула на него, остановилась, держа в руках его тело, обмякшее и скользкое, как свежая рыба, снова подула и увидела, как его глаза открылись, синие и темнее, чем его кожа.

     Он судорожно вздохнул, и я рассмеялась, ощутив, как неожиданные ручейки счастья зажурчали в внутри меня. Ужасная память о другом ребенке, искорка жизни которого ускользнула из моих рук, поблекла. Ребенок был в порядке и, казалось, светился жизнью, горел, как свеча, ровным ясным светом.

     - О! – воскликнула миссис Толливер и наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть, потом огромная улыбка расплылась на ее лице. – О, о!

     Ребенок принялся плакать. Я перерезала пуповину, завернула его в одну из тряпок и с некоторым опасением передала миссис Толливер, надеясь, что она не уронит его в очаг. Затем я повернулась к его матери, которая жадно пила воду из тазика.

     Она легла на спину и позволила мне ухаживать за ней, но не сказала ни слова, изредка бросая на ребенка злые взгляды.

     Я услышала приближающиеся шаги, и появился шериф, выглядевший удивленным.

     - О, Толли! – миссис Толливер, измазанная в родовой жидкости и воняющая джином, со счастливым видом повернулась к нему, протягивая ребенка. – Смотри, Толли, он живой!

     Шериф выглядел ошеломленным и нахмурил брови, когда посмотрел на свою жену, но затем за джином он уловил запах ее счастья. Он наклонился вперед и осторожно коснулся свертка, его суровое лицо смягчилось.

     - Это хорошо, Мэйзи, - сказал он. – Привет, маленький парень. – Тут он увидел меня. Я стояла на коленях возле очага и вытирала тряпкой разлитую жидкость.

     - Миссис Фрейзер помогла ребенку родиться, - бросилась объяснять миссис Толливер. – Он лежал криво, но она смогла вытащить его и заставила дышать. Мы думали, он мертв, такой неподвижный, а он живой! Правда, удивительно, Толли?

     - Удивительно, - согласился шериф без энтузиазма. Он сурово взглянул на меня, потом обратил свой взор на новоиспеченную мать, которая ответила ему угрюмым безразличием.

     Только тут я вспомнила, в чем я подозревалась, и неудивительно, что моя близость к новорожденному заставила его нервничать. Я была мокрой и грязной, а наша камера особенно душной. Тем не менее, чудо рождения все еще покалывало в синапсах, и я села на кровать, улыбаясь, с мокрой тряпкой в руке.

     Сзйди рассматривала меня с уважением, смешанным с легким отвращением.

     - Это самое грязное дело, которое я видела, сказала она. – Господи, это всегда так?

     - Более или менее. Ты никогда не видела, как рождается ребенок? – спросила я с любопытством. Она яростно затрясла головой и сделала пальцами рога, знак отвращения, от чего я рассмеялась, несмотря на головокружение.

     - Если бы я была не против близости с мужчиной, - заявила она, - мысль об этом меня бы разубедила.

     - Вот как? – сказала я, запоздало вспомнив ее ночные поползновения. Значит, это было не просто предложение утешения. – А что насчет мистера Фергюсона?

     Она искоса взглянула не меня.

     - Он был фермером и много старше меня. Умер от плеврита пять лет назад.

     И был полностью выдуманным, подумала я. Но у вдовы больше свободы, чем у девушки или жены, и если я когда-либо видела женщину, способную позаботиться о себе …

     Я не обращала внимания на звуки с кухни, но тут раздался сильный грохот и проклятия мистера Толливера. Ни миссис Толливер, ни ребенка не было слышно.

     - Забирают черную суку в ее камеру, - сказала Сэйди с враждебностью в голосе, и я взглянула на нее с удивлением.

     - Вы не знаете? – спросила она, увидев мое удивление. – Она убивала своих детей. Теперь они могут ее повесить, когда ребенок родился.

     - О, - произнесла я с немного огорошенным видом. – Нет, я не знала. – Шумы на кухне затихли, а я продолжала сидеть, уставившись на помойное ведро и все еще ощущая жизнь в моих руках.