Снег начал таять. Меня волновали противоположные чувства: радость от того, что наступает весна, и в мир приходит тепло, и тревога от того, что тает барьер холода, который ограждал нас, пусть и временно, от внешнего мира.
Джейми не отказался от своего намерения. Он потратил вечер, чтобы, тщательно подбирая слова, составить письмо Милфорду Лайону. Он готов, написал он, рассмотреть вопрос Лайона о продаже своего товара - то есть незаконного виски - и рад сообщить, что имеет на данный момент достаточное его количество. Однако он беспокоится о сохранности товара во время доставки - не исключена возможность его перехвата таможенниками или грабежа в пути - и желал бы иметь гарантию, что доставкой будет заниматься джентльмен, известный своей способностью в таких делах - другими словами контрабандист, которому известно все побережье сверху донизу.
Он написал, что получил уверения от своего друга мистера Пристли из Эдентона (который о Джейми и не слышал) и от мистера Сэмюеля Корнелла, с которым имел честь быть в военном совете губернатора, что некий Стивен Боннет как нельзя лучше подходит для такого рода дел. Если бы мистер Лаойн устроил ему встречу с мистером Боннетом, чтобы Джейми мог составить свое мнение и убедиться в надежности предприятия, то ...
- Ты думаешь, он сделает это? - спросила я.
- Если он знает Стивена Боннета и сможет найти его, то, да, сделает, - Джейми прижал кабошон перстня к воску, запечатывая письмо. - Пристли и Корнелл - это имена, способные творить чудеса.
- А если он действительно найдет Боннета ...
- Тогда я поеду и встречусь с ним, - он убрал кольцо с затвердевшего воска, оставив на нем гладкую выемку, окруженную маленькими земляничными листьями герба Фрейзеров. Листья означали постоянство. В некоторые моменты мне казалось, что это лишь другое слово для обозначения упрямства.
Письмо было отправлено с Фергюсом, и я попыталась забыть о нем. Все еще длилась зима, и при удаче судно Боннета могло попасть в шторм и затонуть, избавив нас от больших неприятностей.
Однако мысль о нем постоянно присутствовала в тайном уголке моего ума, и потому, когда я вернулась после приема родов и обнаружила пачку писем в кабинете Джейми, мое сердце подпрыгнуло к самому горлу.
Слава Богу, я не нашла среди них письма от Милфорда Лайона. Но даже если бы оно пришло, оно в тот же момент было бы забыто, потому что среди корреспонденции находился конверт с именем Джейми, написанным твердым почерком его сестры.
Я едва подавила желание тут же вскрыть его и, если в нем были несправедливые упреки, бросить письмо в огонь, пока Джейми не увидел его. Однако воспитание возобладало, и я смогла сдержать себя до тех пор, пока Джейми не прибыл из Салема, залепленный грязью с головы до ног по причине раскисших дорог. Узнав о письме, он торопливо сполоснул руки и лицо водой и вошел в кабинет, тщательно закрыв за собой дверь, прежде чем сломать печать.
На его лице не отражалось никаких эмоций, но я видела, что он глубоко вздохнул, как бы готовясь к худшему. Я тихо подошла к нему и положила руку на плечо в молчаливой поддержке.
Взяв перо и написав это слово, я сидела и смотрела на него, пока свеча не сгорела на целый дюйм, а в голове так и не появилось ни одной мысли, что я могу тебе сказать. Однако продолжать сидеть, ничего не делая - бесполезная трата воска, но с другой стороны, если я погашу свечу и пойду спать, то лист бумаги будет испорчен. Значит, я должна продолжить.
Я могла бы упрекать и ругать тебя. Таким образом я заполнила бы часть листа теми словами, которые, по словам моего мужа, были самыми грязными и отвратительными ругательствами, которые он когда-либо слышал в своей жизни. Не пропадать же им зря, в свое время я приложила много усилий, придумывая их. Однако думаю, что мне не хватит бумаги, чтобы записать их все.
И еще я думаю, что не хочу бранить и обвинять тебя, поскольку ты можешь воспринять это как справедливое наказание и потому решишь, что искупил свою вину, и совесть твоя успокоится. Это было бы слишком легкое наказание; мне хочется, чтобы вина терзала твою душу, как потеря сына терзает мою.
Несмотря на это, я хотела бы простить тебя, и хотя в настоящее время это кажется мне весьма сомнительным, может быть со временем, эта мысль станет для меня более приемлемой".
Брови Джейми поднялись чуть ли не до волос, но он продолжал читать дальше.
"Однако сейчас я взяла перо с определенной целью. Тебе будет интересно, что подвигло меня на это действие.
Я ездила проведать Мэгги в прошлой понедельник; у нее родилась малышка, так что ты в очередной раз стал дядей. Это красивая девочка; ее назвали Анжеликой. Я полагаю, что имя глупое, но она очень миленькая и родилась с пятном в виде земляничного листа на груди, что является хорошей приметой. Я отправилась домой вечером; по дорогое мой мул наступил ногой в кротовую нору и упал. В результате мы с ним оба охромели, и я не могла ни ехать на нем, не идти пешком.
Это произошло на Олдернской дороге, как раз через холм от Барлиггана. Обычно я не ищу общества Лаогеры МакКензи (она вернула себе прежнее имя, а я дала всем понять, что не желаю, чтобы она использовала имя Фрейзеров, так как не имеет на него прав), но это было единственное место, где я могла получить еду и убежище, ибо надвигалась ночь, и собирался дождь.
Расседлав мула, я оставила его щипать траву возле дороги, а сама похромала добывать еду и кров для себя.
Я подошла к дому со стороны огорода и натолкнулась на беседку, которую ты построил. Теперь она вся увита плющом, так что я ничего не видела, но поняла, что в ней находятся люди, так как слышала голоса.
Начался дождь, не очень сильный, но, вероятно, из-за стука капель, они не услышали, как я кричала. Я подошла ближе, еле передвигаясь, поскольку ушиблась, падая с мула, и моя правая лодыжка болела, и только хотела позвать снова, как услышала из беседки звуки самого непристойного hochmagandy".
- Hochmagandy? - я вопросительно посмотрела на Джейми.
- Блуд, - ответил он кратко.
- О, - сказала я и пододвинулась, чтобы заглянуть ему через плечо.
"Я тихо стояла и думала, что делать. По голосу я узнала в женщине Лаогеру, которая пустилась во все тяжкие, но я понятия не имела, кто был ее партнером. Моя лодыжка сильно распухла, и я не могла уйти, так что мне пришлось слушать все это непотребство.
Если бы это был человек из наших, я знала бы об этом, но я не слышала, чтобы она кого-нибудь привечала, хотя некоторые пробовали за ней ухаживать. В конце концов, у нее есть Барлигган, и она живет как лэрд на деньги, которые ты ей присылаешь.
Я была вне себя от гнева и еще больше потрясена, когда поняла его причину. Я была в ярости из-за тебя, как бы это ни было глупо в данных обстоятельствах. Однако, обнаружив в себе такие эмоции, я должна была неохотно признать, что не все мои чувства к тебе умерли".
Здесь текст прерывался; возможно, Дженни отвлеклась по каким-то домашним делам. Письмо продолжалось с новой датой на следующей странице.
"18 сентября 1771.
Я иногда вижу во сне молодого Иэна ..."
- Что? - воскликнула я. - При чем тут молодой Иэн, кто был с Лаогерой?
- Хотел бы я знать, - пробормотал Джейми. Кончики его ушей побагровели от прилива крови, но он не оторвал глаз от страницы.
"Я иногда вижу во сне молодого Иэна. Обычно я вижу его здесь в Лаллиброхе среди повседневной жизни, но иногда мне сниться его жизнь среди дикарей. Если он все еще жив. Я пытаюсь убедить себя, что сердце поведало бы мне, если бы это было не так.
Я опять возвращаюсь к тому слову, с которого начала - "брат". Ты мой брат, также как молодой Иэн - мой сын; вы оба моя плоть и кровь. Если потеря Иэна тревожит мои сны, то потеря тебя не дает мне покоя днем, Джейми".
Он на мгновение перестал читать и сглотнул, потом продолжил спокойным голосом.
"Я занималась бумажными делами все утро, споря сама с собой, закончить ли письмо к тебе или бросить его в огонь. Но теперь все счета приведены в порядок, письма написаны всем, кого я могла вспомнить; облака ушли, и солнце светит в окно сквозь шпалеры роз, посаженных матерью.
Очень часто в моей жизни мне казалось, что мама говорит со мной. Но теперь я и так знаю, что она могла сказать мне, поэтому я не брошу это письмо в огонь.
Ты помнишь, не так ли, когда я разбила кувшин со сливками, запустив его в тебя, потому что ты меня разозлил? Я знаю, ты помнишь этот случай, потому что рассказывал о нем Клэр. Ты взял вину на себя, но отец узнал правду и наказал нас обоих.
Сейчас я бабушка уже десять раз, и мои волосы стали седыми, и тем не менее мои щеки горят от стыда и желудок сжимается в кулак, когда я вспоминаю, как отец поставил нас на колени возле скамейки.
Ты орал и визжал, как щенок, когда он порол тебя, а я едва могла дышать и не смела посмотреть на тебя. Потом настала моя очередь, но я была так переполнена эмоциями, что не чувствовала ударов. Без сомнения, читая эти строки, ты с негодованием заявляешь, что отец просто пожалел меня, потому что я была девочкой. Может быть, это так или нет, но я скажу, что Иэн очень мягок со своими дочерями".
Джейми в этом месте фыркнул.
- Да, ты угадала, - пробормотал он, потер нос пальцем и возобновил чтение, постукивая пальцами по столу.
"Но потом отец сказал, что ты получишь еще одну порку за ложь, потому что правда есть правда. Мне хотелось вскочить и убежать далеко-далеко, но он приказал мне остаться. Он сказал, что если ты заплатишь за мою трусость, он полагает, что будет справедливо, если я разделю эту плату.
Ты знаешь, что ты не издал ни звука во второй раз? Я надеюсь, ты не чувствовал удары на своей заднице, потому что я чувствовала их все до одного.
В тот день я поклялась, что никогда снова не буду трусихой.
И теперь я понимаю, что было трусостью с моей стороны обвинять тебя из-за молодого Иэна. Я всегда знала, что означает любить мужчину, будь он мужем, братом или сыном. Опасное дело - вот что это такое.
Мужчины идут, куда нужно, и делают то, что необходимо, и не дело женщин просить их остаться или упрекать их за то, что они такие, какие есть, или за то, что они не вернулись.
Я знала это, когда провожала Иэна во Францию с березовым крестиком и локоном моих волос, завязанных в узел любви, молясь, чтобы он вернулся ко мне душой и телом. Я знала это, когда дала тебе четки и отправила в Леох, надеясь, что ты не забудешь ни меня, ни Лаллиброх. Я знала это, когда молодой Джейми плавал к Тюленьему острову, когда Майкл сел на корабль и уплыл в Париж, и я должна была это знать, когда маленький Иэн отправился с тобой.
Но я была благословенна в этой жизни; мои мужчины всегда возвращались ко мне. Возможно, немного покалеченные, немного побитые временем, хромые, израненные, но они возвращались. И я привыкла к этому, считая, что так и должно быть, но я была не права.
Я видела очень много вдов после Восстания. Я не могу сказать, почему я решила, что меня не коснутся их страдания, что я не потеряю никого из моих родных, кроме моей крошки Кейтлин. Потеряв ее, я стала больше бояться за Иэна, поскольку понимала, что он последний ребенок, которого я могу родить.
Я думала о нем, как о своем малыше, а мне следовало видеть в нем мужчину. И я знаю хорошо, что независимо от того, мог ли ты остановить его или нет, ты не сделал бы этого, потому что ты тоже один из этих проклятых существ.
Теперь я дописала этот лист, и считаю расточительством использовать еще один.
Мама всегда любила тебя, Джейми, и когда она умирала, она позвала меня к себе и приказала заботиться о тебе. Как если бы я могла перестать.
Твоя любящая сестра,
Джанет Флора Арабелла Фрейзер Мюррей".
Джейми мгновение держал письмо, потом очень тихо положил его на стол. Он сидел, склонив голову и уткнувшись лбом в ладони, чтобы я не могла видеть его лица. Его пальцы двигались в его волосах, когда он медленно качал головой назад и вперед. Я могла слышать его дыхание, время от времени прерываемое легкими всхлипами.
Наконец, он опустил руки и взглянул на меня. Он сильно раскраснелся, в глазах стояли слезы, а на лице в удивительной гамме смешались смущение, ярость и смех, при этом смех преобладал.
- О, Боже, - произнес он. Он фыркнул и вытер слезы ладонью. - О, Христос. Как, черт побери, она делает это?
- Что? - я вытянула чистый носовой платок из лифа и подала ему.
- Заставляет меня чувствовать так, словно мне восемь лет, - сказал он грустно. - И идиотом, к тому же.
Он высморкался и нежно погладил сплющенные лепестки роз, выпавшие из письма.
Я была взволнована посланием Дженни и знала, что на сердце Джейми стало гораздо легче после ее письма. В то же время меня страшно заинтересовал инцидент, который она начала описывать в начале письма, и я знала, что Джейми был заинтересован еще больше, хотя тщательно скрывал это.
Примерно через неделю пришло письмо от его шурина; в нем содержались обычные новости о Лаллиброхе и Брох Мордхе и ни слова о приключении Дженни в Балриггане.
- Ты мог бы спросить у кого-нибудь из них, - тактично предложила я, взгромоздясь на забор, откуда наблюдала, как он готовился кастрировать поросят, - у Иэна или Дженни?
- Я не могу, - твердо ответил Джейми. - В конце концов, это не мое дело. Даже если эта женщина когда-то была моей женой, теперь она мне чужая. Если она хочет взять себе любовника, то это, конечно, ее дело, - он нажал ногой на меха, раздувая огонь, в котором калилась железка для прижигания, и вытащил из-за пояса нож для кастрации. - Какой конец предпочитаешь, сассенах?
Это был выбор между большой вероятностью быть укушенной, зажимая зубы поросенка, или вымазаться в дерьме, работая с его задней частью. И хотя Джейми был гораздо сильнее меня и, конечно, мог кастрировать поросенка без труда, надо было учесть, что я обладала профессиональными навыками. Поэтому мой выбор был продиктован практическими соображениями; к тому же я подготовилась к нему, надев плотный холстяной фартук, деревянные башмаки и рванную экс-рубашку Фергюса, которую после кастрации ждал огонь.
- Ты держишь, я кастрирую, - я соскользнула с забора и взяла нож.
Потом последовал короткая, но шумная интерлюдия, после которой поросята отправились утешаться едой из кухонных отходов, выставив задницы, обильно смазанные смесью смолы и скипидара для предотвращения инфекции.
- Послушай, - спросила я, убедившись, что они практически успокоились, - если бы ты был поросенком, ты отказался бы от еды, сохранив свои яйца, или отказался бы от яиц ради роскошных помоев?
Эти пятеро поросят содержались в загоне, и их кормили остатками пищи для получения нежного мяса, тогда как другие свиньи обычно выгонялись в лес, где они должны были сами себя кормить.
Джейми покачал головой.
- Думаю, они не могут скучать по тому, что никогда не имели, - ответил он. - И, в конце концов, их кормят, - он оперся на забор некоторое время наблюдая, как поросята весело крутили завитыми хвостами, очевидно, забыв о своих ранах.
- Кроме того, - добавил он цинично, - пара яиц может доставить человеку больше горя, чем радости, хотя я мало встречал мужчин, которые согласились бы лишиться их, ради чего бы то ни было.
- Ну, полагаю, священники посчитал бы их излишним бременем, - я оттянула испачканную рубашку от тела и осторожно сняла через голову. - Фу, ничто не пахнет хуже экскрементов свиньи, ничто.
- Даже трюм работорговца или разлагающийся труп? - спросил он, смеясь. - Гниющие раны? Козел?
- Дерьмо свиньи, - ответила я твердо. - На, держи.
Джейми взял рубашку и порвал ее на куски, оставив чистые для хозяйственных нужд, а остатки выбросив в огонь.
- В общем-то был один, некто Нарсес(1). Говорят, он был великим полководцем, несмотря на то, что был евнухом.
- Возможно, ум мужчины работает лучше, когда его не отвлекают, - предположила я, смеясь.
Джейми коротко, но весело фыркнул в ответ. Он нагреб грязи на горячий пепел костра; я забрала железку для прижигания и горшок со смолой, и мы пошли домой, разговаривая о других вещах.
Однако в голове у меня засело его замечание о том, что пара яиц может доставить человеку больше горя, чем радости. Он сказал это вообще? Или здесь подразумевалось что-то личное?
Во всем, что он рассказывал о своем коротком браке с Лаогерой МакКензи - как бы мало он не говорил, по нашему молчаливому согласию - не было ни малейшего намека на то, что он испытывал к ней физическое влечение. Он женился на ней из-за одиночества и чувства долга, желая обрести якорь в пустоте, которой стала его жизнь после возвращения из Англии. Или так он говорил мне.
Я верила этому. Он был человеком чести и долга, и я понимала, каким было его одиночество, потому что сама испытала его. С другой стороны, я знала его тело, как свое собственное. Если оно обладало большими способностями терпеть всяческие лишения, оно также могло испытывать огромное наслаждение от плотских удовольствий. Джейми мог быть аскетом по необходимости, но никак из-за причин естественного характера.
Большую часть времени я благополучно забывала о том, что он разделял постель с Лаогерой - хотя и короткое время и, как он говорил, неудовлетворительно. Но я не забывала, что она была и продолжала быть весьма привлекательной женщиной.
И от этого, мне хотелось бы, чтобы Дженни Мюррей нашла другую причину, чтобы поменять свое отношение к брату.
Джейми был молчалив и сосредоточен весь оставшийся день, хотя постарался быть общительным, когда Фергюс и Марсали вместе с детьми пришли на ужин. Он учил играть Германа в шашки, пока Фергюс вспоминал для Роджера слова баллады, которую он слышал в парижских переулках. Женщины возле очага шили детские распашонки, вязали пинетки и, очевидно, в связи с беременностью Марсали и помолвкой Лиззи, развлекались, рассказывая ужасные истории о беременности и родах.
- Малыш лежал поперек и был размером с шестимесячного поросенка ...
- Ха, у Германа голова была с пушечное ядро, и повитуха говорила, что он лежал лицом к мой спине ...
- У Джемми была большая голова, но главной проблемой были плечи ...
- ... le bourse ... кошелек леди ...
- Ага, ее способ зарабатывать на жизнь. И когда клиент сует пальцы в ее кошелек ...
- Нет, ты не должен ходить, сейчас мой ход. И я иду сюда ...
- Merde(2)!
- Герман! - завопила Марсали, впившись взглядом в своего отпрыска, который, выпятив нижнюю губу, хмуро смотрел на доску.
- Не расстраивайся, парень. Теперь твой ход, и ты можешь сходить вот так, так и так ...
- "Avez-vous ête la selle aujourd'hui?" - спрашивает он шлюху ...
- Был ли у вас сегодня стул? - Фергюс рассмеялся; кончик его длинного носа порозовел от смеха. - Это только один перевод, конечно.
Роджер приподнял бровь, с полуулыбкой глядя на него.
- Да?
- Это выражение, которой используют французские врачи, - вставила я, видя его непонимание. - Проще говоря, это означает: вы сегодня испражнялись?
- Эта леди, вероятно, была une specialiste(3), - весело пояснил Фернюс. - Я когда-то знал такую ...
- Фергюс! - лицо Марсали стало розовым, хотя она была скорее смущена, чем рассержена.
- Понятно, - пробормотал Роджер со все еще приподнятыми бровями, а я задалась вопросом, как можно было положить на музыку такие непристойности.
- Comment sont vos selles, grandpere?(4) - весело спросил Герман, очевидно услышав разговор.
- Свободно и легко, - уверил его дедушка. - Ешь овсянку каждое утро и у тебя никогда не будет геморроя
- Па!
- Но это правда, - запротестовал Джейми.
Покрасневшая Брианна негромко фыркнула, и Джемми у нее на коленях зашевелился.
- Le petit rouge(5) ест овсянку, - заметил Герман, кинув хмурый взгляд на Джемми, который с довольным видом сосал материнскую грудь. - Он срал ею.
- Герман! - закричали обе женщины в унисон.
- Но это правда, - заявил он, в совершенстве имитируя дедушку. Он с гордым видом повернулся спиной к женщинам и принялся строить башню из шашек.
- Он, кажется, не собирается бросать титьку, - заметила Марсали, кивнув головой на Джемми. - Так же было с Германом, но у него не был выбора, так же как и у малышки Джоан, - она грустно посмотрела на свой огромный живот с третьим ребенком.
Я уловила мгновенный обмен взглядами между Роджером и Брианной, сопровождаемый улыбкой Моны Лизы, появившейся на лице Брианны. Она устроилась удобнее и погладила голову Джемми. "Наслаждайся, пока есть возможность, милый", - сказали ее действия более красноречиво, чем слова.
Я почувствовала, что мои брови приподнимаются, и поглядела на Джейми. Он тоже видел эту небольшую сцену и ответил мне мужским эквивалентом улыбки Брианны, прежде чем вернуться к шашкам.
- Мне нравится овсянка, - застенчиво вставила Лиззи, делая робкую попытку изменить предмет разговора. - Особенно с медом и молоком.
- А, - сказал Фергюс, которому напомнили о его первоначальном занятии. Он повернулся к Роджеру, подняв палец. - Ульи. Припев, понимаешь, куда летят les abeilles(6).
- Да, да, - миссис Баг вернула беседу к прежней теме, когда он остановился, чтобы вдохнуть воздух. - Овсянка с медом - лучшее средство для живота, хотя иногда даже она не помогает. Я знала человека, который не мог сходить по-большому целый месяц.
- Да? А он пробовал шарики из воска в гусином жиру? Или отвар из виноградный листьев? - немедленно откликнулся Фергюс. Француз до мозга костей, он был великим знатоком очистительных и слабительных средств и свечей.
- Все, - уверила его миссис Баг. - Овсянка, сушеные яблоки, вино с желчью вола, вода, которую он пил в новолуние в середине ночи ... ничего ему не помогало. Бедный человек весь посерел лицом. Это были нервные судороги; его кишки просто завязались узлами, как ...
- Он взорвался? - заинтересованно спросил Герман.
Миссис Баг коротко задрожала от смеха.
- Нет, малец. Хотя он был близок к этому.
- Что же тогда ему помогло? - спросил Джейми.
- Она, наконец, заявила, что выходит замуж за меня, а не за кого-то другого, - мистер Баг, который дремал в углу на протяжении всего вечера, встал и потянулся, потом положил руку на плечо жены, нежно улыбнувшись ей. - Это стало большим облегчением.
Спать мы легли поздно после веселого вечера, который закончился балладой о проститутке, исполненной Фергюсом на французском языке под всеобщие аплодисменты. Джейми и Герман отбивали такт ладонями по столу.
Джейми лежал, заложив руки за голову, и время от времени хихикал, вспоминая строки песни. Было довольно холодно, и стекла запотели от нашего дыхания, но он был абсолютно голый. Я расчесывала волосы перед сном и восхищалась этим зрелищем.
Он оправился от укуса змеи, но был худее, чем обычно. От того изящные арки его ключиц были хорошо видны, и длинные мускулы рук четко выделялись под кожей. На груди, где ворот рубашки был обычно открыт, кожа имела бронзовый оттенок, но нежная кожа на внутренней стороне его рук была молочно-белой с синеватым узором вен. Тени смягчали резкие черты его лица, и свет мерцал в волосах, окрашивая их в свет корицы и янтаря там, где они лежали на его плечах, и делая их темно-рыжими и красно-золотыми на обнаженном теле.
- Свет свечи подходит тебе, сассенах, - произнес он, улыбаясь, и я увидела, что он наблюдает за мной синими, как безграничный океан, глазами.
- Я только что думала то же самое о тебе - сказала я, откладывая щетку. Мои волосы, чистые и блестящие, пушистым облаком падали на плечи. Они пахли ноготками и подсолнечником, и моя кожа - тоже. Купание и мытье головы зимой было не самым простым делом, но я не намеревалась ложиться спать, благоухая поросячьим дерьмом.
- Пусть горит, - остановил он меня, когда я наклонилась, чтобы задуть свечу, и обхватил мое запястье рукой.
- Ложись в кровать и позволь мне посмотреть на тебя. Мне нравится, как огоньки играют в твоих глазах, словно виски, которое вылили на хаггис и подожгли.
- Как поэтично, - пробормотала я, но не возражала, когда он, уложив меня, развязал ленту моей рубашки и спустил ее с плеч. Комнатный воздух был холоден, и мои соски сжались, наморщив кожу вокруг них, но его грудь была восхитительно горяча, когда он прижал меня к себе, вздохнув от удовольствия.
- Полагаю, песня Фергюса вдохновила меня, - произнес он, обхватывая мою грудь и с восхищением взвешивая ее в своей ладони. - Боже, у тебя такие прекрасные груди. Ты помнишь куплет, где он пел, что у леди были такие большие сиськи, что мужчина мог зарыться в них по самые уши? Твои груди, конечно, не такие большие, но ты можешь спрятать в них мой ...
- Не думаю, чтобы они должны быть такими огромными для этого, - заверила я его. - Поднимись выше. Если их сжать, то они держат довольно хорошо. Видишь?
- О, - выдохнул он с глубоким удовольствием. - Ты права. Это выглядит так красиво, по крайней мере, отсюда.
- И отсюда тоже выглядит интересно, - согласилась я, пытаясь не рассмеяться и не косить глаза. - Кто из нас будет двигаться?
- Пока я. Я не сильно натираю, сассенах? - забеспокоился он.
- Нет, совсем немного. Хотя подожди ... - я протянула руку, вслепую шаря на столе возле кровати, взяла баночку с миндальным кремом и погрузила в нее палец.
- Да, так гораздо лучше, - сказала я. - Не так ли?
- О. О. Да.
- И там был один куплет, помнишь? - задумчиво произнесла я, проводя скользким от крема пальцем по его ягодице. - О том, что проститутка делала с церковным певчим.
- О, Христос!
- Да, именно так он и кричал, если верить песне.
Намного позже уже в темной комнате я проснулась от того, что снова почувствовала на себе его руки. Все еще находясь в приятной дремоте, я лежала, не шевелясь, позволяя ему делать все, что он захочет.
Мой ум был не совсем привязан к реальности, и потому только через некоторое время я начала медленно осознавать какую-то неправильность. Мне понадобилось еще больше времени, чтобы сосредоточиться и вынырнуть из глубины сна на поверхность. Я открыла глаза и моргнула, прогоняя сон.
Он навис надо мной; на его лице, полуосвещенном тусклым жаром от очага, застыло хмурое выражение, глаза были закрыты, и дыхание вылетало толчками сквозь полуоткрытые губы. Его движения были почти механическими, и я с удивлением подумала, неужели он делал это во сне.
Тонкая пленка пота мерцала на его скулах, на переносице длинного прямого носа, на плоскостях и выпуклостях его голого тела.
Он поглаживал меня странными монотонными движениями, как человек, занятый однообразной работой. Прикосновения были очень интимными, но какими-то безличными; я даже подумала, что с таким же успехом на моем месте мог быть кто-то другой, или что-то другое.
Потом он откинул с меня одеяло и, все еще не открывая глаз и сильно нахмурив брови, навалился, бесцеремонно раздвигая мои ноги. Это было так не похоже на него, что я инстинктивно свела их и попыталась отодвинуться, но его руки зажали мои плечи, его колено раздвинуло мои бедра, и он жестко вошел в меня.
Я протестующее вскрикнула, и его глаза резко открылись. Он уставился на меня расфокусированным взглядом, потом в его глазах вспыхнуло понимание, и он замер.
- Черт побери, за кого ты меня принимаешь? - произнесла я разъяренно.
Он рывком скатился с меня и слетел с кровати, оставив одеяла свисать до пола. Схватив свою одежду с колышка, он в два шага достиг двери и исчез, захлопнув ее за собой.
Я в полном замешательстве села в кровати. Подтянув одеяла, я обмоталась ими, чувствуя себя ошеломленной и сердитой. Мне же не во сне это приснилось?
Нет. А вот он спал или почти спал, и он считал, что я была проклятой Лаогерой! Ни что иное не могло объяснить того, как он трогал меня - с чувством болезненного нетерпения, окрашенного гневом. Он никогда в жизни не трогал меня так.
Я снова легла, но уснуть было совершенно невозможно. Я лежала несколько минут, уставившись на темные балки, потом решительно поднялась и оделась.
Двор стыл холодом под высокой и яркой луной. Я вышла, тихо закрыв за собой кухонную дверь, и вслушалась, кутаясь в плащ. Ничего не двигалось, лишь ветер вздыхал в соснах. Однако на некотором расстоянии слышался слабый повторяющийся звук, и я пошла на него.
Двери сенника были открыты.
Я прислонилась к косяку и сложила руки, наблюдая, как он топал туда и сюда, перекладывая сено, пытаясь восстановить самообладание. У меня все еще пульсировало в висках, но я уже стала успокаиваться.
Проблема заключалась в том, что я все понимала, и даже очень хорошо. Я почти не сталкивалась с женщинами Фрэнка - он был очень осторожен. Но время от времени я ловила обмен взглядами на факультетских вечеринках, и меня затапливала черная ярость, которая сменялась удивлением - от чего это происходит.
Однако ревность не имеет никакого отношения к логике.
Лаогера МакКензи находилась на расстоянии четырех тысяч миль, и, вероятно, никто из нас ее больше не увидит. Фрэнк был еще дальше, и совершенно точно, что никто из нас не встретится с ним по эту сторону могилы.
Нет, ревность не подчиняется логике.
Я замерзла, но продолжала стоять на месте. Он знал, что я здесь; я это видела по тому, как он старательно не поднимал головы от своей работы. Он вспотел, несмотря на холод; тонкая рубашка прилипла к его телу, образовав темное пятно на спине. Наконец, он воткнул вилы в охапку сена и сел на скамью, сделанную из половины бревна. Он обхватил голову руками, яростно теребя волосы.
Потом он взглянул на меня со смесью тревоги и невольного смеха.
- Я не понимаю.
- Что? - я подошла и села рядом с ним, подогнув под себя ноги. Я могла чувствовать на его коже запах пота и миндального крема и едва уловимый запах прошедшего желания.
Он искоса взглянул на меня и хмуро ответил:
- Все, сассенах.
- Неужели, так плохо? - я осторожно провела рукой по его спине.
Он сделал глубокий вдох и выдохнул через вытянутые губы.
- Когда мне было двадцать три года, я не мог понять, как вид женщины мог превратить мои кости в воду, и в то же время заставить чувствовать себя так, словно я мог руками гнуть подковы. Когда мне было двадцать пять, я не понимал, как я мог обожать женщину и в тоже время испытывать желание взять ее силой.
- Женщину? - спросила я и получила желанный ответ - короткую улыбку и взгляд, который проник в мое сердце.
- Одну женщину, - сказал он и взял мою руку, которую я положила ему на колено, крепко держа ее, словно боялся, что я выдерну. - Тольку одну, - повторил он хриплым голосом.
В сеннике было тихо, только доски потрескивали от холода. Я подвинулась к нему. Совсем немного. Лунный свет втекал через открытые двери, неярко мерцая на сложенном сене.
- И вот, - сказал он, сжимая мои пальцы сильнее, - что я не могу понять теперь. Я люблю тебя, nighean donn. Я влюбился в тебя с самого первого взгляда, и буду любить до скончания времен. И пока ты рядом со мной, я счастлив в этом мире.
Прилив теплоты прошел по моему телу, но прежде чем я смогла ответить, он продолжил, посмотрев на меня с таким интенсивным выражением непонимания, что это казалось почти смешным.
- И при всем этом, Клэр, почему, по имя Христа и всех его святых, почему мне хочется сесть на корабль и плыть в Шотландию, чтобы найти мужчину, которого я вообще не знаю, и убить его за то, что он трахает женщину, которая для меня никто, и в комнате с которой я не смогу находиться больше трех минут.
Он ударил свободной кулаком по бревну, которое завибрировало под моими ягодицами.
- Я не понимаю!
Я подавила желание сказать: "Ты думаешь, я понимаю?" Вместо этого я некоторое время сидела неподвижно, потом слегка погладила его суставы большим пальцем. Это была не ласка, просто успокоительный жест, и он это понял.
Он глубоко вздохнул, сжал мою руку и встал.
- Я дурак, - сказал он.
Я сидела молча, но он, казалось, ждал моего подтверждения, и я любезно кивнула.
- Ну, возможно, - сказала я. - Но ты же не едешь в Шотландию, не так ли?
Вместо ответа он стал ходить взад и вперед, сердито пиная комки сухой грязи, и те взрывались, как маленькие бомбочки. Конечно, он не рассматривал всерьез ... он не мог. Я с трудом держала рот закрытым и терпеливо ждала, пока он не подошел и не встал предо мной.
- Хорошо, - начал он тоном человека, декларирующего принципы. - Я не знаю, почему меня так раздражает то, что Лаогера может искать любви другого мужчины ... нет, неправда. Я знаю очень хорошо почему. И это не ревность. Или ... ревность, но это не главное, - он стрельнул в меня взглядом, словно ожидая, что я буду оспаривать это утверждение, но я не открыла рта. Он сильно выдохнул через нос и уставился вниз.
- Ну, тогда, если быть честным, - он на мгновении сжал губы. - Почему? - выпалил он, взглянув на меня. - Что есть такого в нем?
- В ком? В мужчине, с которым она ...?
- Она ненавидела это, ненавидела постель! - прервал он меня. - Возможно, я льщу себе, или ты льстишь мне ... - он кинул на меня взгляд, который должен был выражать твердость, но выразил только замешательство. - Я ... я ...?
Я не была уверена, что он хочет услышать: "Да!" или "Нет!", и ответила улыбкой, которая выразила и то, и другое.
- Ладно, - произнес он неохотно. - Я не считал, что это было из-за меня. В конце концов, пока мы не поженились, я нравился Лаогере.
Должно быть, я тихо фыркнула, потому что он посмотрел на меня, но я покачала головой, отказываясь что-нибудь объяснять.
- Я думал, что она вообще не любит мужчин, или только сам акт. И если это так ...ну ... Это не так уж и плохо, если это не моя вина. Хотя я чувствовал, что должен был как-то это исправить, - он замолчал, хмуря брови, потом продолжил со вздохом. - Но, возможно, я был не прав. Возможно, это из-за меня. И эта мысль раздражает меня до чертиков.
У меня не было никакой идеи, что ответить ему, но я должна была что-нибудь сказать.
- Я думаю, это было из-за нее, - сказала я твердо. - Не из-за тебя. Хотя я могу быть пристрастной, ведь она пыталась убить меня.
- Что? - он развернулся с удивленным видом.
- Ты не знал? О, - я попыталась вспомнить, рассказывала ли я ему о том случае. По-видимому, нет. Сначала было некогда и не казалось важным; я не ожидала, что встречусь с ней когда-либо еще. А позже ... это действительно стало неважно. Я коротко рассказала ему о том, как Лаогера обманом отправила меня к Джейлис Дункан в Крейнсмуир в тот день, когда ее собирались арестовать за колдовство, в надежде, что меня арестуют вместе с ней. Что и случилось на самом деле.
- Злобная сучка! - выругался он, скорее удивленно, чем как-то еще. - Нет, я ничего не знал ... Христос, сассенах, ты же думаешь, что я женился бы на женщине, которая сделала с тобой такое!
- Ну, тогда ей было только шестнадцать, - ответила я, найдя в себе силы быть толерантной, - Возможно, она не предполагала, что суд приговорит нас, как ведьм, к сожжению. Может быть, она считала, что если меня объявят ведьмой, ты потеряешь ко мне интерес.
Открытие ее махинаций отвлекло внимание Джейми, что было хорошо.
Его единственным ответом на мое заступничество стало короткое фырканье. Он некоторое время шагал туда-сюда, шурша соломой. Он был бос, но, казалось, холод не беспокоил его.
Наконец, он остановился, глубоко вздохнул и нагнулся, упершись рукой в бревно и положив голову на мое плечо.
- Я сожалею, - прошептал он.
Я обхватила его руками и сильно притянула к себе, держа его так, пока он снова не вздохнул, и напряжение в его плечах не ослабло. Я отпустила его, и он выпрямился, протянув мне руку, чтобы помочь подняться.
Мы закрыли дверь сенника и пошли назад в тишине, взявшись за руки.
- Клэр? - внезапно произнес он с несколько застенчивым видом.
- Да?
- Это не в свое оправдание ... просто мне интересно ... ты когда-нибудь думала ... о Фрэнке? Когда мы ... - он остановился и откашлялся. - Возможно, в некоторые моменты тень англичанина лежала на моем лице?
И что же я могла ответить? Я не могла солгать, но как я могла сказать правду таким образом, чтобы он понял, и чтобы это не причинило ему боль.
Я глубоко вдохнула и выдохнула, наблюдая за струйками тумана.
- Я не хочу заниматься любовью с призраком, - наконец, твердо произнесла я. - И думаю, ты тоже. Но иногда у призрака могут быть другие идеи.
Он произвел небольшой шум, в котором преобладал смешок.
- Да, - сказал он, - они могут. Интересно, спать с англичанином Лаогере понравилось бы больше, чем со мной.
- Будет ей поделом, если понравится, - ответила я. - Но если тебе нравится спать со мной, предлагаю вернуться в постель. Чертовски холодно на улице.
(1)Нарсес, полководец и влиятельный придворный Восточной Римской империи армянского происхождения, при императоре Юстиниане I.