Аннотация: В заголовок вынесена известная Пушкинская строка... Но так ли она однозначна? А если слово "правил" не существительное, а глагол?
1
Черт его знает, почему так: перед тем как сунуть плеер в карман, проводки складываешь как можно аккуратней, но ведь обязательно запутаются, словно какой домовенок - или лучше сказать карманенок - их там нарочно заплетал. Целую остановку Сергей провозился с наушниками. И пропустил самое главное. Оказывается, пока он распутывал узлы, его внимательно рассматривали. Но стоило сунуть 'бананы' в уши и освободить глаза, как она, та которая рассматривала, тут же уронила взгляд в конспект. Но Сергей ухватить движение успел. И ресницы подрагивающие тоже отметил. Верный признак, что глаза тянутся к заинтересовавшему объекту, но девичья скромность, которая еще иногда встречается в природе, не позволяет. Скромность это хорошо. А если она еще и борется с интересом... Теперь уже он стал рассматривать ее. Девушка была... такая. Ну, не современная, что ли. По-хорошему несовременная. Не отставшая от века, а как бы ему не принадлежащая. Лицо строгое, серьезное. Прическа гладкая и уж волос, конечно, не крашеный. Умеренная природная брюнетка. Как Синеглазка в сказке про Незнайку. Вот только заглянуть в глаза и проверить, точно ли синеглазка, пока не удавалось. Одета просто, но с пониманием. Наверное, это называется 'со вкусом'. Светлое легкое пальто, пестрый шарфик. И была она, кстати, в юбке. Не часто сейчас девчонку в юбке встретишь - все больше джинсы. Юбка была, конечно, не короткая - мини с таким лицом никак не гармонировало бы, - но коленки из-под нее выглядывают довольно явственно. Аккуратные такие коленочки, симпатичные.
Сергей воодушевился. На него девчонки не часто глаз клали слету. Внешность не яркая, прикид - бросовой, правда, не от недостатка вкуса или финансов, а по принципиальным соображением, но зато какое богатое внутреннее содержание! Плохо, что осознавать его незаурядность они начинали только через несколько дней знакомства. А ведь иногда так хочется любви с первого взгляда. Или хотя бы влюбленности. Романтики хочется. Чтобы вошел - и у какой-нибудь сердечко затрепетало. Но не у всех подряд, а именно у такой девушки. И пока не заняли рядом с ней место, Сергей выключил плеер и галантно спросил:
- Вы позволите? - Спросить надо было обязательно. Это как первый шаг, мол, не просто так сажусь, а исключительно рядом с вами.
Она пожала плечами в том смысле, что ей нет никакого дела ни до пустого места, ни до претендентов на него, поскольку оно и после этого останется для нее пустым. И даже не оторвалась от тетрадки. Понятно, она ведь его уже достаточно хорошо рассмотрела. Иначе хотя бы искоса взглянула, мол, что это за тип намерен к ней присоседиться. И это тоже правильно. Другого ответа и быть не могло, и не нужен был другой ответ. От нее. Потому что... Таких девушек нужно покорять и заинтересовывать. Иначе все упрощается до теории стакана воды и они сразу перестают быть такими.
- Неправда ли, замечательная погода? - Спросил Сергей, усевшись. С изысканной, даже светской интонацией спросил. Так начинались беседы благовоспитанных молодых людей с барышнями в начале прошлого века. Есть чудаки, которые считают эту фразу неестественной и для знакомства совершенно неподходящей. Вот, мол, тупость, начинать с банальности! Это, мол, девушку оттолкнет. Ерунда! Девушке, если ты ей приглянулся, все равно, с чего ты начнешь ее соблазнять. Она бы и сама рада сделать первый шаг к знакомству, но не у всякой на это хватит смелости. Да и не в стиле это барышни. А важно здесь другое, важно, как эта фраза будет сказана. Вымучено и дрожащим голосом или уверенно, с интонацией, которая свидетельствует, о том, что ты специально начал с нее, поскольку не боишься казаться банальным.
Она, конечно же, ничего не ответила. Но хорошо не ответила. Вежливо. Без тех мелких признаков, по которым сразу можно определить, что твое приставание ей неприятно. Видно было, что она навострила ушки.
- Я хочу вас обрадовать, - продолжил Сергей ободренный ее доброжелательным молчанием, - согласно статистическим данным, полученным в рамках разработанной мною научной методы, именно сегодня наступила весна.
Девушка наконец оторвалась от конспекта и взглянула на него. Наконец-то! Взгляд у нее был удивленный и очень серьезный. Так смотрят на человека, сморозившего глупость. Но что-то в нем было такое, что Серегу обожгло. Внутри у него дрогнуло и он на мгновение потерял самообладание, но только на мгновение. Для человека, готовящего себя к карьере журналиста, растеряться бесповоротно было бы недопустимо.
- Вы можете мне возразить, - продолжал напирать Сергей, быстро приходя в себя, - что теплая солнечная погода стоит уже третий день. Однако такое возражение будет не научным, а личностным и даже, может быть, волюнтаристским...
- Спасибо за информацию, - ответила она и сложила конспект. Жест этот мог означать, что она готова к беседе и потому убирает прочь отвлекающие от нее предметы, а могло быть и так, что она готовится встать, чтобы покинуть пристающего с разговорами нахала. Но она не встала, а, посмотрев на него изучающе, сказала вдруг довольно доброжелательно: "Я считала, что весна наступила полтора месяца назад"... - Как-то очень серьезно она это сказала. Но чувствовалось, ей интересно, чем закончится вступление.
- Протестую! Это формализм! - воскликнул, воодушевившись успехом, Серега чуть более энергично, чем следовало в общественном месте: вокруг уже начали улыбаться. - Есть несколько систем отчета. И все они, кроме моей, не верны. Вот вы слепо доверились Григорию, не помню его порядкового номера, хотя сам Юлий Цезарь был против такого, как он считал, консервативно-клерикального подхода. - Фразу эту он специально затуманил для того, чтобы вызвать недоумение и, как следствие, вопросы, которые бы помогли завязать беседу. Но она ничего не стала спрашивать, а ответила непонятно:
- Тринадцатый.
- Что?
- Папа Григорий тринадцатый. Кстати, реформа календаря произошла в 1582 году нашей эры, в то время как Юлий Цезарь умер в 44 году до нашей эры. Так что он никак не мог полемизировать с папой Григорием.
- Что значит не мог! Фактически и полемизировал. Самим фактом создания календаря. Но все календари врут. Поэтому я разработал свой способ определения начала весны. Статистический. Построенный на точном математическом анализе. Согласитесь, что в этом сложном вопросе нельзя руководствоваться каким-то одним видом измерений. Будь то температурный, хронологический или же фенологический метод. И я нашел такую единицу исчисления, которая тесно увязывает как внешние природные факторы, так и психологические. Весна, это ведь и состояние души, не так ли?
Она посмотрела на него заинтересованно. Здесь бы подошла улыбка. Но улыбка не появилась.
- И что же вы считаете?
- В основе моего метода лежит шуземетрическая система.
- Переходите к сути, если хотите успеть изложить свою теорию. Мне сейчас выходить.
- Мне тоже, - соврал он.- Хотите проверим мой метод вместе?
Она посмотрела на него настороженно.
- Это займет несколько минут. Простота метода и точность результата вас поразят.
В двери он подал ей руку и тут же подумал, что поторопился и что вполне может случиться конфуз. И она впрямь какое-то мгновение колебалась, но все-таки вверила ему свои пальчики, хотя опираться на руку не стала. Если бы она этот его опрометчивый жест, проигнорировала, то пришлось бы ему вновь вскочить в троллейбус и уехать прочь... От позора.
- Ну и какой же это метод? - спросила она, высвобождая руку.
- Все очень просто. Весна наступает тогда, когда большинство девушек переобуются из сапог в туфельки. Сегодня, по моим подсчетам, процент весенних девушек перевалил за половину.
- Ах вот почему шуземетрия! - Она машинально взглянула на свои туфельки. И Сергей посмотрел. Туфельки были ношеные, но аккуратно ношенные. Уловив его взгляд, девушка нахмурилась, видно, тому, что привлекла его внимание к своей не новой обуви. Огляделась. - Пожалуй, так и есть. Остроумный метод, - признала она. - Действительно, и психология, и природные особенности, и субъективное восприятие учтены. Вы молодец. - Она сказала это совершенно серьезно. Даже слишком серьезно.
- Будете пересчитывать? - спросил он голосом продавца, уловившего во взгляде покупателя недоверие.
- Не буду,- ответила она небрежно, словно речь шла о сдаче. - Конкретный результат в данном случае не существенен. Главное, что сам метод работает. И вообще, я вам верю на слово.
- На слово?! Вы гуманитарий?
- Историк. Будущий.
- Родственная душа. Я тоже гуманитарий. Будущей представитель древней, но умершей профессии.
Она посмотрела на него недоуменно.
- Вы не о том подумали. Я учусь на журфаке. У нас с вами одна матер. Альма. То есть, в некотором смысле мы брат и сестра. По университету...
- Вот вы о чем. Ну, если только сводные. Но с каких это пор журналистика древняя профессия? - Странно, но замечание об "умирающей" ее не заинтересовало. - Первая газета, как мне помнится, появилась только в середине семнадцатого века. Во Франции. Так что вашей профессии всего-то четыреста лет. История значительно старше журналистики.
- Позвольте! В Китае уже в восьмом веке издавалась газета. Печатная. - Явил Сергей свою осведомленность.
- Журналистика тут ни при чем, - отмахнулась она. - Столичный вестник размещал императорские указы и сообщения о событиях государственной важности. Официоз. Вы еще "Ежедневные дела римского народа" вспомните.
Он вспомнил. Правда, с большим трудом.
- А почему умирающая? - Заинтересовалась вдруг она. - Газеты выходят, появляются новые, телевизионные программы множатся. Не похоже, чтобы журналисты оказались не у дел.
Он не стал развивать тему. Очень уж серьезно она относилась к каждой его фразе. Ответил, уходя из-под удара:
- Дядя мой так считает.
- Я так и думала... - Сказала он с той интонацией, будто своим ответом он подтвердил ее догадку.
- Что вы думали?
- Что слова не ваши. А дядя, он кто?
- Мой дядя самых честных правил, - не удержался Сергей от того, чтобы выдать любимую остроту.
- Это похвально. Только, какое это отношение имеет к журналистике?
- Самое прямое. Править входит в его служебные обязанности. Он работает ответственным секретарем в городской газете. Ну, это типа замредактора - пояснил он.
Она посмотрела на него с интересом. С особым интересом. Все-таки как действует на девушек это магическое слово - журналист! Глаза оживились, голову в его сторону повернула. А то ведь и взглядом не удостаивала. Пусть дядин авторитет поработает немного на него.
- А давай на "ты"? - Предложил он, - меня зовут Сергей.
- Очень приятно. Но на 'ты' мне с вами пока общаться не очень удобно.
- Спасибо за 'пока'! Вы оставили мне надежду. - Пробормотал он уныло, отходя на старые позиции. И стал думать, чтобы еще такое сказать, но она вдруг спросила сама:
- А что вы, собственно говоря, от меня хотели?
- Познакомиться, - буркнул он. Было понятно, что отношения не складываются, и галантничать дальше не было смысла.
- Меня зовут Ирина... Я учусь на истфаке. На втором курсе. В этом здании. Вот мы и познакомились. Что-нибудь еще?
- Пока все, - ответил он, напирая на слово 'пока'.
- У меня очень мало времени. Спасибо, что проводили. До свидания. - Она протянула руку. Он взял ее за пальцы и немного придержал.
- Ну, отпускайте же, - начала сердиться она. - Про шуземетрию вы мне уже рассказали и я оценила ее оригинальность. Или у вас есть еще какие-то открытия?
- Есть и очень крупное - вы...
- Вот уж крупное, - усмехнулась она. - Метр шестьдесят пять. - Высвободила руку но, смягчая ситуацию, сказала, - всё, всё, мне пора! И заспешила к входу в свой истфак.
Сергей некоторое время постоял у крыльца. Солнышко приятно пригревало щеку, теплый ветерок играл с волосом. Ему вдруг захотелось увидеть ее без пальто. Перескакивая через три ступеньки влетел на высокое крыльцо, отогнул тяжелую дверь и вошел внутрь. Возле раздевалки стояла девчонка с номерком, но Ирины в вестибюле не было. Он огляделся и увидел знакомое лицо: на фотографии, под крупным заголовком 'Наши отличники'. Ирина Дроздова.
2
Ирина вбежала в вестибюль факультетского корпуса и тут же забыла о своем провожатом. Впереди был насыщенный вечер. И ей, честно сказать, было сейчас не до случайных ухажеров. Что терять время на пустые разговоры? Ухаживание хорошо тогда, когда оно имеет определенную цель. А тратить время на прогулки под луной без точно обозначенной перспективы она не могла себе позволить. Раздеваться в гардеробной не стала. Сегодня встреча с московским профессором, а, значит, после ее окончания у вешалки будет толчея. Взглянула мельком на свой портрет. Отметила: а ничего девчонка! Вот только для чего ничего? Ну, да ладно. Портрет на доске отличников факультета это хорошо, но еще лучше то, что из второкурсников лишь она в этой галерее. Полторы сессии на отлично не только у нее. Сыграло роль то, что прошлогодняя ее курсовая признана лучшей среди курсовых первого-второго года обучения.
До начала встречи оставалось еще минут пятнадцать. Она так и рассчитывала: пришла раньше, чтобы отдать на прочтение кусочек курсовой научному руководителю. Владимир Андреевич сидел в своей любимой 217. Любимой, потому что в этой комнате форточка, по его образному выражению, стояла "матюком". То ли рама иначе не входила, то ли рабочие, ремонтировавшие в последний раз дореволюционное еще здание, были подшофе, а может быть... Да что гадать, только рама здесь была перевернута вверх ногами и форточка потому размещалась прямо над подоконником. А подоконник был высокий. И молодой еще кандидат наук Владимир Андреевич вел себя по-студенчески: во время перемен курил прямо в аудитории, выпуская дым в эту матюковую форточку. Он шутил, что форточка это спецзаказ и, будь его воля, то выплатил бы бригаде бракоделов премию. Если заходил кто-нибудь из факультетского начальства или Марлен, он щелчком отправлял окурок во двор. Чаще всего незаметно, поскольку дверь была утоплена в глубокой нише и входящий прежде чем попасть в комнату, отражался в стекле шкафа с книгами, и Владимир Андреевич успевал сообразить надо ли выбросить сигарету или достаточно спрятать руку под столом. Это был жест вежливости, поскольку струящийся из-под столешницы дымок не спрячешь, но видимость приличия соблюдалась и это было, по его мнению, уважительно. При студентах он, конечно, курил, не таясь. И даже угощал некоторых, например, Сашку Кузнецова. Но тех кто пытался закурить без приглашения, Владимир Андреевич останавливал словами: "У нас не курят". Когда вошла Ирина, он демонстративно отщелкнул сигарету во двор и, улыбнувшись, разогнал перед собой дым, словно освобождал ей место.
- Вот, - сказала она, выкладывая перед ним стопку отпечатанных листов.
- Как мне нравится с вами работать! - Отозвался Владимир Андреевич, беря в руки первый листок и быстро просматривая его. - Печатный текст - это почерк человека, уважающего себя и руководителя! И вы знаете, Ирина, мне интересно, что там у вас дальше! Вы умело драматизируете ситуацию. Сочувствуете Иоану?
- Нет. Представляю себя на его месте.
- Да? Интересно... И как бы вы поступили?
- Во-первых, я бы лучше воевала.
- Как Жанна д*Арк?
- Нет, так воевать в этих условиях невозможно. - Ответила она. - Это совсем другая психологическая обстановка. Но, во всяком случае, прозвища "Мягкий меч" не заслужила бы. Я бы сумела установить отношения с англичанами и найти достойных военноначальников. Во-вторых, я бы не ссорилась с папой.
- С папами, - пошутил Владимир Андреевич, но спохватился: вспомнил - у Ирины с чувством юмора неважно. И та действительно удивленно вскинулась:
- Почему с папами? У него был конфликт с Иннокентием Ш.
- Я имел ввиду родного отца, - объяснил Владимир Андреевич.
- А... - смутилась она. Опять не уловила юмора! А ведь знает за собой такую слабость. Ну что ж это за проклятье такое, все принимать за чистую монету. И ответила, как будто ничего не произошло, - Это отвратительно. Как это можно. Предать отца! И это любимый сын. - Нет, она бы так никогда не поступила.
- Ну, да. Неприятный тип. А кто из королей был человеком приятным? Это сказочные короли добрые и покладистые.
- Неужели не было ни одного? - Огорчилась Ирина и так искренне, что Владимир Андреевич не выдержал - улыбнулся.
- Король Артур, если только.
Но на этот раз она не поймалась. Хотя поначалу и подняла брови, собираясь вступить в спор. Но вовремя сообразила, что это шутка. И даже улыбнулась.
- Зато у нас был Владимир Мономах.
- Ну да, очень достойный человек. И по статусу король, конечно. Великий князь, все-таки. - Поддержал ее Владимир Андреевич, довольный тем, что удалось-таки разулыбить царевну-несмеяну. - Оставлю вашу курсовую на вечер. Как приятное чтение. Вы ведь Бетховина пришли послушать?
- А вы не пойдете?
- Да ну его - болтуна. - Отмахнулся Владимир Андреевич.
- Как-то вы о нем отзываетесь непочтительно... Профессор все-таки, известный в научном мире человек.
- Это точно. Известность только его сомнительная. Лет двадцать назад, в студенческие еще годы, мне попалась одна его работа. Так вот он там доказывал, что в устойчивых политических структурах, например, в античных, лидер нужен молодой и энергичный. А в бурно развивающихся, таких как социалистические, лидер должен быть непременно пожилым. То есть старческая немощь Брежнева - закономерным проявлением исторической необходимости. Больше всего в его выкладках мне понравилась мысль о том, что социализм эпохи Брежнева - бурно развивающаяся общественная формация. Но послушать его надо. Одного раза будет достаточно, однако вы получите право говорить: "Бетховин? Да, слышала я его"... Тем более, что про Брежнева сейчас не актуально. Он теперь другую тему разрабатывает.
Зал был полон. Первокурсники и второкурсники густо заполняли первые ряды. Ирина пробежала глазами по рядам, но никого из тех, с кем хотела бы сесть рядом, не увидела и уже совсем было собралась занять место среди первокурсников, как усмотрела Сашку Кузнецова. Он нахально устроился не по статусу - среди четверокурсников - и призывно махал ей своей ручищей. А когда она наконец его заметила, погрозил кулачищем, мол, совсем бдительность утратила.
- Ты чего, мать, своих не признаешь? Вот садись с этого краю, - распорядился он, снимая со стула, что был справа от него, папочку. Слева сидела Лиля. С ней он и пришел. В последнее время они были вместе всегда - и днем, и, как шутили однокурсники, ночью. Ира приветливо взмахнула пальчиками и, похоже, искренне обрадовалась. Она Сашку не ревновала. Треугольника у них никогда не было. Тот быстротечный роман на первом курсе закончился задолго до того, как Лиля прибрала Сашку себе. До нее у него было еще какое-то увлечение вне стен родной Альма Матер, но оно тоже не затянулось. 'Меня там плохо кормили', - отшутился как-то он, когда разговор коснулся этой темы. Лиля видимо, дала ему то, что не смогли дать ни Ирина, ни та незнакомая им девушка. Их же роман заглох потому, что Сашка с самого начала очень ясно определил свои цели. Уже после второй или третьей встречи его пальцы стали искать на ее кофточке пуговицы, а руки постоянно блуждали там, где им рано еще было находиться. Ирину все это не устраивало. Во-первых, все должно идти своим чередом. В ее представлении, сложившемся их хорошей литературы дореволюционного периода (революция имеется ввиду сексуальная), ухаживание должно четко разделяться на несколько фаз. Первая - период платонического воздыхания и расположения к себе демонстрацией ума, благородства и мужества, вторая - побуждаемая девушкой несмелая инициатива, третья - бурный роман на последнем рубеже интимной близости, и наконец, законный брак, который этот рубеж и устраняет. Но Сашка, миновав все условности, сразу рванул к интимной близости, представив дело так, что последняя черта в виде брака условно преодолена. И она поняла, что он не романтический герой, а потому не герой ее романа.
Сашка еще некоторое время покружил вокруг нее в тщетных попытках прорваться сквозь круговую оборону, потом обиделся. Обозвал ее монашкой и ушел к другой, все время намекая, что готов вернуться хоть сейчас, скажи Ирина только слово. И слово это было, конечно, 'да'. Но она уже навсегда перестала рассматривать Сашку как человека, с которым готова соединить свою жизнь. И 'да' он от нее не услышал. После этого он зауважал ее еще больше, и отношения у них не испортились. Наоборот, они вдруг сдружились. Способствовало тому и то, что на курсе они были несомненными лидерами. И не известно, что больше ценилось, ее упорные и умело организованные интеллектуальные осады исторического материала, или его глубокие рейды, построенные на озарении и неожиданный окружных атаках. Между тем, гул голосов в зале утих и оттого отчетливей слышались единичные поскрипывания, чихи и отдельные, запоздалые, словно отбившиеся от стаи, реплики и восклицания. Профессор доктор исторических наук Марлэн Михайлович Фройберг, признанный авторитет и инициатор всех встреч с знаменитостями, так или иначе отметившимися в исторической науке, представил собравшимся профессора же и доктора Бетховина. Он вкратце рассказал его биографию и библиографию, напомнил, что Владлен Леонидович работает в жанре исторического парадокса и представил гостю слово.
Бетховин прежде всего сделал вынужденное отступление по поводу своей фамилии, объяснив, что это не псевдоним и что он не имеет никакого отношения к великому композитору. Просто так почему-то сложилось у предков. Но, отмежевавшись от музыкальной тематики, свое лирическое отступление от темы он иронично назвал увертюрой. Говорил Бетховин красиво и витиевато, жестикулировал артистично и голосом оформлял свои доводы умело и со вкусом. Все в нем было округло: и лицо, и тело, и доводы. Гипотеза его сводилось к тому, что мифообразование - результат снижения уровня информации, которое происходит в зимнее время года. Он рассуждал так. Крестьянин летом упорно работает, общается с другими людьми, в результате чего его мозг получает необходимую информацию и работает с достаточной нагрузкой. Но в зимнее время года, когда объем крестьянских забот мал, и поток информации в результате этого резко снижается, у него начинаются галлюцинации, которые он потом озвучивает окружающим и эти изложения становятся основой легенд, сказок, сказаний. Естественно, речь идет о средневековых крестьянах, не имевших в своем распоряжении таких источников информации как телевидение, книги, кино. Основанием для озарения по поводу информации послужили рассказ одного из работника космического городка. Тот во время беседы рассказал Бетховину о том, что у некоторых космонавтов, проходивших подготовку в сурдокамере, к концу испытательного срока начинались галлюцинации. Сказывалось, как подчеркнул Бетховин, уменьшение потока информации, что приводила к компенсационным процессам психики, которая начинала создавать фантомы.
- Он что, дурак? - Спросил грубоватый Сашка.
Ирина не ответила. Начинать шептаться во время выступления было неприлично. Она по себе знала, как отвлекает шум в зале. Но она тоже была в недоумении. Когда гость закончил говорить, Марлен Михайлович обратился к залу с традиционным предложением вопросов. Первым отозвался Белашов с третьего курса. Он начал расспрашивать, возможно ли применить теорию Бетховина к городской специфике средневекового города. И тот благосклонно разрешил, сказав о том, что потребуется, конечно, некоторая корректировка, с тем, чтобы выделить круг лиц, пребывающих в дефиците информации.
- Зэки, заточенные в долговую яму,- почти вслух подсказал Сашка. Ирина толкнула его в бок. Полемику следовало вести в рамках академического пространства. Она подняла руку. Бетховин расцвел ей навстречу. Она поинтересовалась каков порог в битах, ниже которого начинается моделирование подсознанием фантомов. Проводились ли эксперименты в этом направлении с ... (средневековыми крестьянами, - подсказал с места Сашка) контрольными реципиентами, анализировались ли данные подготовки космонавтов. То есть существует ли статистическое обоснование теории? И еще, корректно ли сравнивать условия нахождения в сурдокамере, где создаются особые условия изоляции и в избе, где крестьянин имеет возможность общаться с многочисленными домочадцами, заниматься необходимыми работами, связанными с бытовыми потребностями семьи, готовить инвентарь к полевым работам и выезжать в лес за дровами. Вопросы Бетховина не смутили. Наоборот, он был очень благодарен за них и сообщил, что, так как гипотеза пока еще находится в стадии общего формирования, то, естественно, экспериментальной проверки не прошла. Данные в центре космического исследования он не запрашивал, да и сомневается, стоит ли запрашивать, поскольку организация эта весьма закрытая и подобные сведения скорей всего засекречены. Однако из воспоминаний одного из космонавтов известно, что он на шестой день испытания отчетливо увидел стаю белок, марширующих по снежному полю с мешками через плечо, а другой слышал музыку Баха и Бетховена...
- Вот и мы бред Бетховина слышим, - отозвался Сашка, - наверное, потому что полезной информации здесь ноль. - Вокруг захихикали. Сказал он это довольно громко. Марлэн поднял голову и посмотрел в его сторону. Расслышал или нет? - забеспокоилась Ирина. С Марленом было лучше не связываться.
Она уже пожалела, что выскочила с вопросами, потому что Бетховин, отмахнувшись от нее, объяснялся с кем-то по поводу соотношения летних и зимних персонажей мифологии. И выходило, что зимних, во всяком случае, в славянской мифологии, значительно больше. Это и мороз-воевода, и емелина щука, и даже русалки, оказывается, предпочитают плескаться не теплых летних омутах, а в студеной проруби. Впрочем, - завершил он ответ, вальяжно разведя руки, - разве для галлюцинации имеет значение время года? И зимой вполне может привидеться собирающий грибы леший.
Последний вопрос задал Сашка. Он, глядя на Бетховина невинным взглядом, спросил, учитывалось ли при выстраивании гипотезы возможное влияние на сознание крестьянина стимулирующий воображение химических катализаторов. И не связано ли то, что мифотворчество в настоящее время не наблюдается, переход от употребления медов и старинных настоек к самогону. Вопрос был груб и однозначно издевательский. Марлэн хмурился. Ирина зло ткнула Сашку в бок, Лилька в другой.
Бетховин сначала, вроде бы запнулся, недобро взглянул, но тут же вернулся в образ, заулыбался и отвечал, что этот фактор ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Вполне вероятно, что он тоже участвовал в появлении галлюцинаций. Потом он поблагодарил всех за вопросы, Марлэн же поблагодарил его от лица всех за содержательное выступление, расширяющее представления о существующих методах исследования способов формирования культурной среды. Говорил он почтительно, но словно бы отстранялся от прозвучавших с трибуны откровений и никак их не оценивая. На чем встреча и завершилась. Народ зашевелился. Марлэн коротко переговорил с Бетховиным, который уже извлек из пачки сигарету с тем, чтобы выйти в курилку. Рядом с ним выжидательно мял свою сигарету большой, словно распаренный, Белашов. Он терпеливо ждал, намериваясь что-то выспросить во время кулуарной беседы, а может быть, просто завести более близкое знакомство. Марлэн меж тем быстро пробежал глазами по тянущимся к выходу студентам, остановил взгляд на Ирине и помахал в воздухе рукой, привлекая ее внимание. Она удивленно откинулась и приложила ладонь к груди, словно уточняя жестом: 'Меня?' Тот энергично закивал головой.
- Я вижу, ответы нашего гостя вас не устроили? - Спросил он с улыбкой. - Да, гипотеза имеет много уязвимых точек. Но, Ирина, согласитесь, что, не будь безумных гипотез, не было бы и науки.
- Да, наверное. Только, Марлэн Михайлович, безумные гипотезы стоит выносить в люди, после того, как они будут хотя бы немного осмыслены.
Марлэн склонил голову и бросил на нее быстрый веселый взгляд:
- Надеюсь, вы Владлену Леонидовичу в этом сегодня немного помогли. И вы знаете, мне не понравилось поведение вашего товарища. Полемизировать в такой грубой форме недопустимо. Особенно с нашими гостями. Профессора Бетховина непросто было заполучить к нам. Я воспользовался своими личными связями. Я сам с известной иронией отношусь ко многим его гипотезам, но считаю, что студенты должны встречаться с самыми разными учеными. И знакомиться с их подходами. Но я хотел говорить с вами о другом. - Сменил он тему. - Я давно наблюдая за вами. С той самой вашей курсовой по нормандской теории. Не скажу, что во всем согласен с вами, но проекция на кастовое устройство общества, весьма интересна. И топографический материал отобран тщательно. Читал последний этюд вашей курсовой работы. Свежо. Интересно. И это ваша необычная для исторического повествования манера! И некоторые из коллег ее примут в штыки. В первую очередь те, кто сами плохо владеют изящным стилем. Но мне она нравится. Почему историк должен писать скучным, серым языком? Если работа построена на достоверных фактах и логика безупречна, это замечательно. Однако можно пойти и дальше. У вас прекрасный синтез научного подхода и литературного оформления. Я вижу в вас коллегу. Начинающего, но перспективного исследователя. Независимо от того, на чем вы станете специализироваться. Но я предлагаю вам работать со мной. Это трудно, однако и перспективно.
Ирина, знала, что такое работать с Марлэном. И она ответила:
- Я согласна.
- Не спешите с ответом. Подумайте. Работать со мной не сахар. Вам придется многим пожертвовать. Вы знаете, сколько часов в сутки работает человек, посвятивший себя науке?
- Восемнадцать часов, - ответила Ирина серьезно.
- Почему именно восемнадцать? - удивился Марлэн.
- Я сплю не больше шести часов.
- Вы правы. Хотя некоторые темы не оставляют и во сне. Помните притчу о Менделееве? - И выждав паузу, во время которой пристально смотрел на нее с иронической улыбкой добавил, - значит, я пытаюсь напугать вас тем, что является образом вашей жизни.
Он вынул из кармана потертую записную книжку с продетыми меж страниц длинными полосками бумаги и на одном из них среди каких-то пометок вписал: "Ирина Скв.".
- В понедельник после второй пары встречаемся возле деканата. Я обязательно буду с кем-то беседовать, - тут он картинно развел руками, дескать, ничего не поделаешь, так устроен мир, - вы меня дождитесь. Я передам вам кой-какую литературу. А вы принесите мне полную распечатку вашей курсовой, все что успели сделать. В есть кое что такое, что можно развить в отдельную тему. В конце апреля межвузовские студенческие конференции. Ехать куда-то уже поздно. Оформление и прочее. Выступите у нас. Мы оговорим это после. Но подумайте, что можно из вашей курсовой положить в тему доклада.
В редакцию городской газеты она пришла за полчаса до окончания рабочего дня. Тихоныч приветствовал ее из-под лестницы, где размещался его столик. Он исполнял функции вахтера и завхоза, а в документации именовался ассистентом менеджера, над чем не упускал возможности пошутить, переводя название своей должности как младший помощник старшего завхоза.
- Ирочка, ты как всегда вовремя! Денежки иди получай. Любовь Гавриловна у корректоров.
Ирина, здороваясь на ходу с сотрудниками, поднялась по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Проходя по коридору, коснулась краем глаза двери в кабинетик, который делили зам и ответсек. И огорчилась из-за того, что обратила на эту дверь больше внимания, чем на другие.
Платили в газете щедро. Главный редактор сумел в свое время раньше других коллег-конкурентов уловить тенденцию, сложившуюся в конце девяностых, когда читатель начал уставать от бурных проявлений политических страстей и превратился в потребителя пикантностей. Вернее он не угадал, а предугадал этот момент. Взяв за образец организацию работы в американских изданиях, возможно, и созданную в его воображении, а за стандарт журналистской работы заветы небезызвестного американского же журналиста мистера Рендэла, главред довел внутриредакционный режим почти до уровня тюремного, однако сумел поднять тираж до 75 тысяч экземпляров. При учете того, что население города не превышало пятисот тысяч человек, результат был рекордный. Косяком пошла реклама. Это позволило поднять гонорары и зарплату сотрудникам до баснословных внутри отрасли высот. Кроме того, редакция не скупилась на всякого рода бонусы: в прошлом году дети сотрудников встречали Рождество в Париже, а журналисты, набравшие во внутриредационом первенстве наибольшее число баллов, проводили отпуск в Тайланде.
Грузная и надменная как билетный контролер бухгалтер и кассир Любовь Гавриловна скосилась на Ирину недобрым глазом, буркнула что-то в ответ на приветствие и с выражением 'понаехали тут всякие' и принялась отсчитывать деньги. Ирина уже привыкла к этому. Такой уж у этой дамы был стиль поведения. И терпеть его раз в месяц, получая компенсацию за неудобство общения в такой круглой сумме, было вполне сносно. Но на этот раз сумма была неожиданно большая. Четыре полоски на историческую тему, которые она выпускала в месяц, обычно оценивались меньше. Она посмотрела удивленно, но спрашивать ничего не стала, чтобы не заводить разговор, который будет непременно сопровождаться глухим ворчанием. Спрошу Игоря Владимировича, решила она, и с облегчением подумала, что нашелся повод зайти в редакторскую. Но по пути туда все же заглянула в наборную - все машины, как она и ожидала, были заняты. Она постучала в приоткрытую дверь.
- Не заперто! - Ответили оттуда весело.
Игорь Владимирович был один. Стол его был завален бумажками и завален карандашами. Урна у стола набита крупными комками бумаги, среди которых макаронились какие-то газетные вырезки.
- Кого я вижу! - Встретил он ее задорным окликом, - не сами ли Клио явилась к нам в облике Ирины Скворцовой?
Ирина улыбнулась в ответ. И тут же поплатилась за это. Игорь Владимирович отреагировал немедленно.
- Вы только посмотрите: Ирочка улыбнулась. И кому? Мне. Ну почему это знамение произошло в отсутствие свидетелей?! - Сокрушенно сказал он, разыгрывая крайнюю степень отчаянья. - Нет, мне никто не поверит на слово. А ведь если бы такое рассказал молодой и красивый Коренев, даже если бы он и соврал, то, в его словах никто бы не засомневался.
Конечно, он шутил: когда шутил он, Ирина понимала сразу. Наверное, по интонации.
- Он бы соврал, - ответила Ирина смущаясь. - И спросила печально,- я выгляжу букой, да?
- Вы прекрасно выглядите, даже когда суровы. Но вам очень идет улыбка. Однако я понял чему вы улыбались! Вы улыбались, вспоминая сумму гонорара.
- Я улыбалась вам... - Ответила Ирина с вызовом, - но иду из кассы. И, боюсь, сумма гонорара - повод для того, чтобы опечалиться. Я думаю, не придется ли мне возвращать часть денег.
- Ах, вот вы о чем... Загадочная наша Любовь Гавриловна не сообщила вам, что в сумму включена и премия за квартал? Шеф решил теперь отмечать премиями и особо выдающихся внештатников.
- Спасибо.
- Это вам спасибо. Вам надо поработать?
- Машины в наборной заняты, - это прозвучало как оправдание.
- Садитесь за мою. - Он хлопнул ладонью по стопке исчерченных макетов. - Сегодня у меня пешая работа. Сбор оброка с нивы творчества.
Он сдвинулся, уступая место у компьютера, помог перенести стул, расчистил стол, но между этими подчеркнуто деловыми и нейтральными хлопотами радушного хозяина, все-таки скользнул взглядом по ее коленям. И она отметила, что это как-то совсем не вяжется с его нейтральной отстраненностью. И это было ей приятно. Впрочем, никаких других гендерных проявлений в его поведении не было. Вскоре он вообще удалился, прихватив с собой тройку макетов и увесистый красный маркер - 'перст указующий', как пошутил он, перехватив Ирин взгляд. - Пойду из журналистской братии недоимки выколачивать.
Она вставила в комп диск и сбросила в редакторскую папку три материала и две иллюстрации. Четвертый, который не успела закончить, перенесла на рабочий стол, достала блокнот и ушла в себя, заскользив ноготками - в легкое касание - по клавиатуре. И, как всегда в таких случаях, словно выпала из реальности. Она не видела, как вернулся Игорь Владимирович, как одобрительно посмотрел на быстро бегающие по клавиатуре тонкие пальцы, как задержал взгляд на сосредоточенном одухотворенном лице и как улыбнулся с грустинкой. Ему было приятно: Ирина печатала слепым методом, на что именно он подвигнул ее полгода назад.
Он сел за компьютер, стоявший на пустующем столе замредактора, извлек из папки ее материалы, чтобы они не попали в руки редактора по культурно-спортивной тематике Марины Тимофеевны - особы эрудированной и привередливой, чья въедливость нередко приводила к второй распечатке и в связанным с этим штрафным санкциям, выливающимся в круглую сумму. Согласно приказу в газетные дни ответственный секретарь имел право брать на себя часть нагрузки редакторов по направлениям. Материалы - один о строительстве городского кафедрального собора и об истории его предшественника, взорванного в советские времена, а другой об истории дома на почтовой, рассказанная его хозяйкой, дома, на котором зоркая Ирина усмотрела закрашенную несколько раз и оттого мало заметную металлическая кругляшку с надписью 'Земская страховая контора',- были написаны мастерски. Первый суховато, с обилием исторических фактов и с коротким комментарием секретаря архиепископа, второй живо и увлекательно, стилизовано под язык коренной горожанки, возраст которой перевалил уже за восемьдесят. Язык был настолько достоверен, а это Игорь Владимирович, всю жизнь за исключением семи лет, в которые входили служба в армии и учеба в университете, проживший в родном городе, почувствовал и принял его без недоверия. Так говорили его тетушки и его мать. Была еще короткая информация о том, что в университете состоялась встреча с профессором одного из Санкт-петербургских вузов Владленом Бетховиным, который рассказал сотрудникам и студентам истфака о его теории происхождения мифов. Он поправил один заголовок, сделав его динамичней, придумал подзаголовки, придавшие материалам пикантность, выделил лиды, и, добив в левом верхнем углу свою фамилию, послал материалы в распечатку. Вынув их из принтера, поставил подпись и положил перед Ириной.
- Спасибо,- сказала она, отрываясь от экрана. - Много было правки?
- Практически не было... Если вас выгонят из университета, приходите к нам. Нам хорошие писарчуки нужны.
- Меня не выгонят, - вздохнула она.- Наоборот, мне предложили серьезную работу. Это первый шаг в науку.
- Н-да. Я тоже шагнул было в свое время. - В голосе его послышалась грустинка, - но в итоге пришагал сюда. Я ведь тоже историк. По образованию.
- Вы? Я не знала. - Она закончила материал, и он подошел к ней и стал читать через плечо, несколько раз протянув над ней руку, указывая пальцем в текст, и она, без объяснений уловив характер претензии, тут же выправляла неудачное место. Когда был подписан последний лист, он сложил их в стопку и пообещал сам отнести на верстку в понедельник, пошутив, что не желает делиться ее улыбками с юным верстальщиком Кореневым.
- Игорь Владимирович, - сказала Ирина серьезно и глядя ему прямо в глаза, - те улыбки, что адресованы вам, только ваши. Я не умею улыбаться для вежливости. - И добавила вдруг с ноткой безнадежности, - у меня вообще редко получается улыбаться.
- Извините, Ира. Это я из чувства признательности. И от неожиданности. Вот и попытался таким образом придти в себя.
Он сказал это, заметно смутившись. Повисла неловкая пауза, во время которой они старались не смотреть друг на друга. Потом вдруг разом подняли глаза и встретились взглядами. Ирина смущенно улыбнулась, а Андрей Владимирович засмеялся.
- Сегодня у меня, определенно, необычный день. А не пора ли по домам? Седьмой час все-таки. Мистер Рендел ничего не говорил о необходимости переработок.
Они вышли вместе. Остановка, где им предстояло расстаться, была за углом. Минуты три ходу. Но ведь троллейбус обычно приходится подождать. Иногда довольно долго.
- Вы пошутили насчет журналистики? - Спросила Ирина. - По поводу того, что я смогла бы работать в газете. - Вопрос был задан с долей лукавства. Она отлично знала, что пишет хорошо. И слышала об этом много раз от других, да и сама это видела. Но хотелось, чтобы он еще раз похвалил ее.
- Нет, вполне серьезно. Хотя, я бы вам не советовал. Журналистика - умирающая профессия. Я имею в виду, как разновидность творчества. А может уже и мертвая.
Ирина вздрогнула. Она вдруг поняла, почему лицо того парня из троллейбуса показалось ей таким знакомым. Тогда, рассматривая его, она пыталась понять причину этого сходства, но не смогла. А теперь поняла. Все стала на место. Правил самых честных. Сегодня вот и ее правил. Ее текст.
- Но ведь и ваша профессия, - продолжал между тем Игорь Владимирович, - она... А вдруг не получится закрепиться в науке? Так бывает. Что тогда? Поиски места в бюрократических структурах, рекламных агентствах?
- Я люблю историю, - сказала Ирина жестко, словно обидевшись, - кто может запретить мне заниматься ею вне университета? Никто. И профессии своей я не изменю. В школе нужны хорошие историки.
- Да. Очень нужны, - ответил Игорь Владимирович, решая про себя, нарочно она сказала так, чтобы уколоть его, или же про измену получилось у нее непроизвольно. Конечно же, непроизвольно. Потому что Ирина запнулась и растерялась. Замолкла, а, не зная, как выправить неловкость, отвернулась - стала глядеть в ту сторону, откуда должен был появиться троллейбус. А его, как назло, не было. Конечно, солидная сумма в кошельке, позволяла уехать и на маршрутке, но в кармане лежал проездной, а суровая, требующая ежедневной мелочной экономии жизнь, приучила ее за долгие годы к бережливости. Неразумных трат из-за всяких там душевных переживаний она не могла себе позволить. Положение выправил Игорь Владимирович. Он вдруг как-то очень по-свойски толкнул ее локтем и указал на объявление, размещенное на стене остановочного комплекса:
- Смотри!
То, что он обратился к ней на 'ты', встрепенуло ее. На листе было отпечатано: 'Если у вас не хватает времени, опытный преподаватель выполнит за вас курсовые...'
Игорь Владимирович с видом хулиганистого подростка оглянулся по сторонам, достал из портфеля свой огромный красный маркер и, жирно зачеркнув слово 'времени', надписал крупно 'ума'. После этого с довольным видом убрал орудие редакторского производства в портфель и повернулся к Ирине так, словно ожидал одобрения. И она улыбнулась. И не потому, что ее позабавила эта выходка, а потому, что это был удобный повод улыбнуться ему еще раз.
3
- Сейчас, дядь, жизнь другая, - провозгласил Серега, - блаженно вытянувшись на матраце. Говорил он радостно и громко. Немного более радостно и громко, чем положено в полдвенадцатого ночи. Но вполне в тех пределах, которые допускают сто пятьдесят граммов коньяка, выпитого во время хорошего ужина.
- Другая, - согласился дядька. - У меня одна, у тебя другая.
- Да нет, ты меня послушай!
- А я что делаю? - Усмехнулся дядька. - Куда же от тебя в однокомнатной квартире денешься?
- Есть одно место, - хмыкнул в ответ Сергей.
- Только там от тебя и спасение, - усмехнулся дядька. - Ну, так что там про другую жизнь? - Вернулся он к разговору, видимо, не желая давать развитие теме.
- Вот вы жили при социализме! И вспоминаете о нем, как о земном рае.
-Ну, это ты врешь, - отреагировал дядька, - много ты в нас понимаешь. Я тебе что-нибудь подобное говорил?
- Ты не говорил, - отбил вопрос Сергей, - другие говорили.
- Кто? - Строго спросил дядька, не давая ему увильнуть от ответа.
Сергей запнулся, сообразив, что чуток увлекся. Ни одной конкретной фамилии не припоминалось.
- В газетах так некоторые пишут.
-В газетах сейчас всякого напишут. Только деньги плати. Да и про газеты ты соврал. Может, где-то что-то и писали, но конкретно ты ничего назвать не сможешь. Поэтому, прежде чем что-то сказать, во-первых, определись с темой, во-вторых, сформулируй мысль.
-А тебе при социализме разве не нравилось жить?
-Мне нравилось быть молодым. А тогда я был молодым. Мне нравилось противостоять косности и догматизму. Это было интересно и наполняло жизнь смыслом.
-И как же ты противостоял? Ты диссидент, дядя? - От обиды Сергей стал ехидничать.
-Нет. Я не имел ничего против социализма. Того социализма, который был задуман, который существовал в идеале. Но на практике идеала не случалось. И как любой идеалист, я боролся с существующим порядком вещей с прагматических позиций. При этом я не был одиночкой. Более того, я чувствовал поддержку системы.
-Ничего не понимаю...
-А что тут понимать? У социалистического строя была идеальная программа реализации и реальная реализация. Как ты уловил из неподдающихся локализации источников, они весьма не совпадали. Если принять за основу то, что идеальная модель является конечной целью развития, то в руки идеалистам давался весьма весомый козырь. Я, как газетчик, имел возможность с точки зрения коммунистических идеалов бороться с пороком. И всегда мог поставить вопрос так, что получал поддержку в идеологических инстанциях, даже если конкретные лица, занимающиеся идеологией, сами не очень придерживались священных основ. Им должность не позволяла говорить то, что они думают по поводу догмы. Так что догматы не всегда бывают вредны. Как представляется вашему поколению.
-Но порок оказался сильней!
-Рая на земле построить невозможно. Как и невозможно создать 'человека новой формации'. И не только потому, что новых формаций, меняющих суть человеческую в природе быть не может, потому что суть эта это будет противоречить природе человека. Но у нас был смысл жизни. Борьба с пороком.
Донкихот тоже сражался с ветряными мельницами.
-Это очень хорошее сравнение. И он, и мы, были идеалистами. - Дядька улыбнулся. - И это здорово. Это наполняло нашу работу смыслом. Однако мы не с мельницами сражались. Мы бились за мельницы, которые мололи из пустого в порожнее. Если, конечно, исходить из материальных оснований. Донкихот атаковал объекты, приносящие пользу. В случае победы, он нанес бы вред кому-то. Мы же, сотрясали воздух, пытаясь заставить мельницы крутиться так, как предписывает им конструкторское обоснование.
-Ну и что это дало?
- Нам? Мы чувствовали себя при деле. Может быть, и самообман. Но он делал нашу жизнь осмысленной. И вот это нам дорого в прошлом.
-Молоть впустую - любимое дело политиков и журналистов. Придумали светлое будущее, передовой строй и что в результате? Полный крах иллюзиям.
-Не всегда. Китайцы смогли. Но это другой вопрос. Мы говорили о журналистике. Что журналистика стала другой при нынешней-то свободе? Она, в лучшем случае, выполняет более-менее хорошо функцию информирования. При этом информация, не менее чем в прошлые годы подается неполно и при этом, часто, искаженно. Серьезной независимой аналитики нет. Все оплачено. Вот вчера сдал в набор статейку. Там речь о некоторых особенностях хозяйственной жизни города. Упоминается несколько предприятий. Никакой критики, но в связи с определенными проблемами. Наш кабинет и редакторская выходит в общий предбанник. Смотрю рекламщики забегали. Что это они? - думаю. Вдруг вызывает шеф. На столе моя статья. Улыбается, рукой ее поглаживает. О важности темы сказал и достоинствах. А потом так вкрадчиво, нельзя ли убрать из текста название некоторых предприятий и организаций. Они, видите ли, проплатили на месяц рекламу. Если они вдруг прекратят сотрудничество, проиграем в первую очередь мы. Сегодня газета из идеологического органа превратилась в коммерческую организацию. Что лучше?
- Ну и что ты ему сказал?
-А послал их всех на фиг. Как хотят. Я ухожу из газеты.
-Куда? - Спросил Сергей после недолгого молчания.
-Найдется куда, - ответил дядька уклончиво.
-С твоим уходом, дядь, журналистика умрет окончательно - с пафосом резюмировал Сергей.
-Ты реанимируешь.
-А я работать в СМИ не собираюсь, - ответил Сергей весело. - Я стану знаменитым писателем. Ну, или поэтом, на худой конец.
-Я поэт, зовусь я Цветик...
Некоторое время они лежали молча в темноте.
- Дядь, ну ты же хвалил мои стихи! - Слышно было, что он то ли обиделся, то ли расстроился. Во всяком случае внутренне как-то напрягся.
- Ну мало ли что я хвалю. Надо чтобы хвалили мэтры, или хотя бы все читатели. Стихи - продукция такая, что ее без рекламы не очень берут. Если только очень с перчиком.
- А тебе нравится? - Допытывался Сергей. Голос его дрогнул. Игорь Владимирович вздохнул и ответил неохотно, словно вынужденно отрывался от бильярда, чтобы засесть за партию шахматы, поскольку имел об этом предварительную договоренность с партнером.
- Стихи вещь индивидуального воздействия. В плане 'трогают-не трогают' твои мне близки. Но это не значит, что они будут близки всем или даже большинству читателей. Поучаствуй в конкурсах на литсайтах. Это поможет понять тебе, насколько они трогают читателей.
- Я участвовал, - ответил Сергей негромко.
- Техника у тебя хорошая. Написаны стихи толково. А достаточно ли это для того, чтобы стать читаемым, не знаю. Ну а уж на гонорары от стихов не проживешь точно. Но будут ли тебя печать за счет издательств, вот вопрос. И станут ли покупать твои книжки, если стихи вообще сейчас не покупает никто, кроме самих авторов. Так что ты бы серьезно задумался о будущей профессии. То бишь о хлебе насущном.
- Пристроюсь где-нибудь при культуре. Разве литературой можно кормиться, только если пишешь? Буду организовывать. Чиновники хорошо получают. А что? Буду искать талантливых и выводить их в люди. Отыскивать таланты и раздувать светочи.
- Раздувать чиновники умеют, - пошутил Игорь Владимирович. -
-Или пойду в литературные критики.
-Пустословие - еще более сложное поприще. Поэт от движений души идет. Тоже субстанция неуловимая, но хотя бы прочувствованная. Критик же - лишь от необходимости что-то сказать. Да ладно бы от необходимости, как внутренней потребности... Но ведь от необходимости исполнить функциональную обязанность. Пока речь о стилистике и композиции, тут ладно. Но когда он начинает говорить о таких вещах, как социальная детерминация и сложности духовной ретроскрипции - все. Начинается языкоплетение культурологических лаптей.
- Так на что же автору ориентироваться.
- Я бы сказал, только на себя. Если бы речь шла лишь об удовлетворении автором лишь внутренних своих духовных потребностей. Но есть еще и социальные. Признание, самоутверждение, утверждение в плеяде. Или желание подняться в качестве одиночки до такого уровня, чтобы смотреть на плеяду строго горизонтально, а не задирая головы.
- И что? Что критерий?
- Критерий один. Популярность. Путей много. Например, через пошлость. Посмотри на нашу эстраду. Вслушайся в тексты. Убожество. Но какие растиражжировки со сцены.
- А кто знает авторов?
-Да. Это так. Тогда пой сам. Можно избрать путь менее затратный и более благородный. Бардовская песня. Тем более, что сейчас олимп практически пуст. Ну только Митяев иногда там появляется.
4
Мать деньгам даже как бы и не обрадовалась. Спокойно взяла, пересчитала. Спрятала в шкаф. Кивнула только. То ли в знак благодарности, то ли выражая удовольствие, мол, хорошо, что лишняя копейка в бюджете. Ирина рассердилась на себя. А что она должна рассыпаться в благодарностях? Кто тебе виноват, что в семье нет мужчины? Что двух дочерей она всю их жизнь в одиночку кормила, одевала, воспитывала? Да и сейчас тянет этот воз. А то, что Ирина зарабатывает себе на жизнь сама, это норма. В конце концов, после семнадцати кормить тебя никто не обязан. Но настроение все-таки испортилось. Она прошла в ванную и долго умывалась, стараясь смыть непонятно откуда взявшуюся обиду. Ужинать села в одиночестве. Ее не дождались. Это правильно - кто знал, когда она вернется. Мобильника у нее нет. А позвонить неоткуда. Мама следит за фигурой - старается после семи не есть. Катька не следит - ее фигура от еды не зависит, но она человек компанейский и в одиночку есть терпеть не может, а ждать не любит. И еще не любит мыть посуду. Имеет право. Потому что готовит в основном она. Что ж с того, что готовит? Зато деньги в дом они с мамой носят. А баловать младшую нельзя. Проверено - на шею сядет. Мама же моет. Хотя и ворчит иной раз. Но знает, не помой - на утро останется. Ирина только за собой вымоет.
Когда заварила чай, скрипнула дверь. Это Катька появилась. Осторожно вошла, с виноватым видом.
- Я с тобой чайку попью. Достала две чашки, батон, масло. Из банки с вареньем нацедила в розетку. Глаз от рук не отрывала. Ирина вздохнула, вспомнив об оставленной от редакционной добычи тысяче. Все ухаживания сестры восприняла как подготовку к покушению на заначку. Иначе с чего бы она вдруг за сервировку стола принялась?
-И сколько тебе надо? - спросила строго.
Катька уселась рядом. Заглянула ей в глаза тем умоляющим томным взглядом, перед которым, видимо, не устоит не один мужчина. И прошептала:
- Полторы тысячи.
- Зачем?
-Ну, какая тебе разница? Ты мне подарок хочешь ко дню рождения сделать? Шестнадцать лет - первая круглая дата, между прочим.
- Вслепую не дам. - Сказала и поняла, что совершила промашку. Созналась, что деньги есть и согласилась их отдать при надлежащем обосновании. Эх, пропадай телефон...
- Вы все равно мне что-нибудь подарите. Нужное. Вам. А мне ненужное.
-Кать, кончай дипломатию. Зачем тебе деньги?
-Тату хочу сделать.
-Что?
-Татуировку. На плече. Скромную. Дракончика такого. Знаешь, очень хорошенький дракончик. Хочешь, покажу картинку?
-Ты что?! Какой еще дракончик? С ума сошла? Татуировку. Будешь как зечка.
-Много ты понимаешь... Зечка! Это искусство. Ты обо всех судишь по себе. Тебе это не надо, ты будешь профессором. А мне надо... Это отличительный знак художественной элиты.
- Да какая ты элита?
- Стану. Вот поступлю в художку...
- Сначала поступи. - Ответила Ирина холодно и пошла к мойке, прихватив чашку.
-Да я помою, - сделала Катя вялую попытку заработать очки. Но по унылой ее интонации было понятно - что в успех она уже и сама не верит.
-Ир, - сказала она вдруг, - а давай меняться. Ты мне полторашку, а я тебе свою мобилку. Ты же на мобилку отложила?
- Во-первых, у меня только тысяча, во-вторых, это называется спекуляцией. Сколько твоя мобилка стоит?
- Ты совок, - ответила Катя,- во-первых, это не спекуляция, а коммерция, а во-вторых, какие могут быть денежные счеты между сестрами? Мне нужна тату, тебе - мобилка. Взаимовыгодный обмен. А пятьсот я достану.
-Сказала бы, заработаю, разговор не был бы закончен. А так - детское время спать!
Катька встала и, задрав подбородок, двинула к дверям.
- Чашку кто за тобой мыть будет?
-Там чай остался, - ответила она нахально. - С сахаром. Завтра допью и помою, чтобы не наносить урон семейному бюджету.
Ира посмотрела ей вслед. И вздохнула. Выросла Катька. Красавица. Стройная, ловкая, и живет легко, без опаски и без сомнений насчет завтрашнего дня. И все ей легко дается. Вот и в художественное училище свое поступит непременно. Почему нет? В художественной школе она одна из лучших. Правда, ругают ее преподаватели больше, чем хвалят. Так ведь ругают за то, что разбросана и не усидчива. А слышится за этим: 'Вот бы к ее таланту еще бы и настойчивости'... Но училище ей гарантировано, потому что преподавательские ставки не велики и городские художники зарабатывают свои деньги в обоих художках. И всё? А ей больше и не надо. Богемную жизнь она себе обеспечит. Только вот за какой счёт...
В комнате, продолжая злиться, запретила Катьке читать и велела выключиться свет. Та послушалась без пререканий. Что в последнее слово было редкостью.
- Ир, - сказала она через некоторое время, - не обижайся. Не думай, что я избалованная зараза. У нас с тобой просто темп жизни разный. Я не могу так, как ты. Мне надо сразу. И чтобы легко и весело.
- Я и не думаю, - чуть покривила душой Ирина.
- Думаешь. Я знаю. Но я не легкомысленная. Я у себя на уме.
-Я сегодня почувствовала твою коммерческую хватку... - улыбнулась Ирина.
-Ерунда. Через неделю у меня будет полторы тыщи. Но я хочу сейчас и сразу.
-Откуда у тебя будут деньги? - Насторожилась Ирина.
-Как ты я санитаркой два года в хирургическом работать не собираюсь, - засмеялась Катя. - Одному мэну гараж разрисовать подрядилась. Он обещал пять тонн отгрузить за работу.
- Чего пять тонн?
- Ой деревня! Пять тысяч рублей. Ему мой проект больше всех понравился.
- Или ты?
-А может и я...
-Смотри, Кать...
-Да ладно тебе. Что он мне сделает? Сооблазнит? Это проблема девственниц.
- Катька... Ты что? Ты уже?- Ирина вдруг искренне огорчилась.
-Ой... Ну, ты нашла ценность. С детством надо расставаться без сожаления. Пять минут страданий и - свобода! Свобода требует жертв, не так ли?