Новиков Владимир Николаевич : другие произведения.

Не губите, мужики!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   1. Летай ты хоть на бомбардировщике
  
   В тот поздний вечер, далеко за полночь, я подъехал к своему холостяцкому дому, готовясь, не долго раздумывая, нырнуть в мягкую постель на втором этаже.
   Уже поставив " Land Rover" в гараж и закрывая ворота, я вдруг почувствовал за спиной чей-то взгляд, который словно скользнул по мне и вновь спрятался. Обернувшись, я различил в свете уличных фонарей одинокую фигуру человека.
   -Эй!-позвал я. - какие-то трудности?
   Человек сделал несколько шагов, вступил в полоску лунного света, и я узнал соседа - Степана.
   - Привет,- смущенно отозвался он, здороваясь за руку. - Вот, курю,- и огонёк в его руке описал дугу.
   --Тогда и я закурю, - сказал я, лишь несколько секунд спустя сообразив, что ему, может быть, не хочется чтобы - кто - то стоял рядом и дымил сигаретой -- ведь не зря же он прятался в тени забора? А ещё через минуту, во время которой мы не проронили ни слова, я догадался, отчего он стоит на улице и смотрит на дорогу, тревожную и пустынную, и почему так напряженно и неспокойно его лицо. Он, конечно же, дожидался свою жену, Диану. Помнится, я гулял у них на свадьбе года два тому назад в нашем поселковом ресторане "Парус", где выточенная, как фарфоровая статуэтка, с волосами цвета осенней листвы почему--то больше целовалась со свидетелем, чем с женихом, и несла сущую околесицу, вроде: "От шампанского у меня булькает кровь". Я ещё поспорил с другим своим соседом, Кузей, что, наверное, у неё в голове фарфор, а он доказывал, что в фарфоре обязательно должны быть пустоты, иначе голова может перевесить и она не сможет подняться с ложа любви. Никогда.
   -- Никогда!-- говорил он.-- Так и будет на нём лежать. Вечно.
   -- Может быть, ей это только и надо? -- спрашивал я.
   Мой аргумент тогда перевесил в нашем споре, а потом мы поднимали бокалы за здоровье молодых, хотя рассудок сопротивлялся соединению столь далёких имен -- "Степан" и "Диана". Дальнейшее мы предвидели с Кузей ещё на свадьбе: двадцатилетнюю куколку и вдвое старшее её работящего мужика, хозяина частной строительной фирмы, который и в жизни, как на своей фирме, следит только за СНиПами, разнарядками и смотрит только на оконченный объект, не связывало в жизни ничего.
   Сигарета моя потухла, и я торопливо попрощался, пожав вяло протянутую мне ладонь.
   -- Ты её машину у "Паруса" или на дороге где не видел?-- спросил Степан на прощанье.
   Я отрицательно замотал головой.
   -- Подожду ещё, -- сказал Степан, словно посвящая меня в свой секрет, который, собственно говоря, уже не был секретом для всего посёлка.-- Наверное концерт затянулся...
   Я издал какой--то звук, похожий на уверение в его полной правоте, и заспешил к своей двери.
   Тяжелые пассажирские самолёты, словно гигантские археоптериксы, непрестанно мигая бортовыми огнями, один за другим зависали над Клязьминским водохранилищем, плавно заходя на посадку в Шереметьево.
   "Всем хорош наш посёлок,-- подумалось мне, -- только вот самолёты досаждают. Того и гляди какой из них свалится тебе на голову".
   Через двадцать минут я уже спал, побросав по дороге к кровати Степана, Диану, пикирующие самолеты и весь остальной мир.
   Утром будильник и телефон зазвонили одновременно. Нащупав трубку, я услышал воркующий голос:
   -- Вадим, олух ты этакий! Ты залил весь мой двор.
   Спросонья я не мог понять, кто говорит и в чем дело, но на всякий случай свободной рукой похлопал вокруг себя -- не плаваю ли я в огромном озере?
   Потом сознание моё стало проясняться, а воркующий голос обрёл реальные черты его хозяйки -- Наташи, живущей по соседству с правой стороны от моего дома. Из всех женщин, перебегавших мне в это время дорогу, я отдал бы ей бесспорное предпочтение. Она не была столь вызывающе красива, как, например, та же Диана, чья красота, в сущности, ничем не отличалась от уродства,-- и то и другое болезненно притягивает взгляд, но не согревает сердце. Наташа была миловидная тридцатилетняя женщина с копной рыжих волос, матовым цветом лица и всегда смеющимися, хитро прищуренными глазами, словно она знала о вас то, чего вы не подозревали о себе сами. В посёлке её звали -- Огонёк. Всему, чего она достигла, она была обязана только себе. Приехав в Москву вслед за мужем из Дагестана, она быстро отправила его в коммуналку дымящей трубами Капотни. У неё появился упакованный в импортное блондин на "Инфинити" и со свиноподобным бультерьером. И тот и другой вели себя мирно, но и они однажды, погрузившись в машину, исчезли в неизвестном направлении. Оставшись одна, Огонёк, сделала успешный бизнес в косметической отрасли, открыв три салона красоты в центре города. Мои взаимоотношения с ней застряли где--то на уровне лёгкого флирта, и я кружил на одном месте, как охотник, потерявший след. Мне кажется, она просто присматривалась ко мне, прикидывая и так и этак, на что я сгожусь и не выйдет ли из меня лишь подставка для её вазы с цветами.
   -- Чем же я тебя залил, родная? -- спросил я.-- Неужели шампанским?
   -- Немедленно выходи на крыльцо.
   -- В пижаме?
   -- Хоть голый, -- сказала она и повесила трубку.
   Я встал, умылся и отправился на улицу. Посмотрев на дом Степана, я почему--то захотел увидеть красную спортивную машину Дианы и узнать -- дождался ли он свою жену?
   Наташа открыла свою калитку и впустила в свой декоративный, благоухающий сад, подставив щеку для поцелуя. Её нельзя было упрекнуть в отсутствии вкуса: все предметы в её дворе, начиная от самых крупных и кончая сущей безделицей, словно по приказу умного командующего, занимали строго определённое место -- стоя, лёжа, повиснув, растянувшись на земле и тротуарной плитке; цветники гармонично переходили один в другой. Но всё это создавало ощущение своей собственной неопределенности, по крайней мере у меня. Своего садовника Наташа умела заставить работать правильно.
   -- Ну, смотри,-- сказала она, ведя по участку. Около дома простиралась большая лужа, затопившая два цветника с орхидеями.
   -- Помнится, у Гоголя тоже что--то про лужу было -- заметил я.
   -- Брось болтать, лучше подумай, как цветы спасти, -- Наташа улыбнулась мне, но взгляд её как--то неуловимо ускользал и возвращался к самому важному сейчас -- воде на клумбах.
   -- Только одно дополнение,-- сказал я, любуясь её прохладной женственностью, -- У меня на участке такая же картина. Даже хуже. Причём водопровода у меня нет. Значит, нас залили соседи справа, Петя и Катя.
   Мы прошли мимо моего дома, где Наташа неодобрительно покосилась на некошеную траву под окнами, а потом на соседний участок. Справа от меня жила семейная пара; она работала Директором супермаркета, а он поставлял в магазин всякую снедь, купленную в хозяйствах Подмосковья или у перекупщиков. Очень удобно. Не надо тратиться на расходы по доставке груза на дом. На наши настойчивые звонки дверь наконец--то отворилась, и предстало заспанное лицо Петра.
   -- Это мы, водопроводчики,-- сказал я.-- Пошли на огород.
   Между грядок стояла Катя и лопатой отводила воду к бассейну посреди участка.
   -- Краник, зараза, сломался,-- сообщила она. -- Всю ночь текло. Тебя Наташа тоже залило?
   Наташа брезгливо отступила на тропинку и оттуда произнесла:
   -- Не только меня. Наверное, и поэта с шестого участка.
   -- Ну, он до обеда дрыхнет, -- отфыркивалась Катя. -- А проснётся, так не заметит.
   -- Если только он не берёт вдохновение для стихов в природе,-- сказал я. Мы втроем стояли на тропинке и внимательно следили за ловкими манипуляциями с лопатой, а я ещё ощущал тёплое дыхание Наташи у своего плеча, и если бы она вдруг решила положить на него свою головку, то мы сошли бы за влюблённую пару, наблюдающую восход солнца. Скоро на тропинке стало ещё теснее, потому что из дома вышел отец Кати с костылём и парой кошек и присоединился к нашей компании.
   -- Зачем я держу этот проклятущий огород, когда в моем магазине полно заморских овощей? -- ворчала Катя, ловко орудуя лопатой. -- А всё гены крестьянские, будь они неладны!
   А Петя простодушно пояснил:
   -- Мы вчера сильно поддали в Парусе, вернулись домой, ну и забыли кран закрыть. Я участок каждый вечер поливаю. Яблоням и грушам влага нужна.
   Под белой футболкой у него вздымалась гора мышц. Такой же мощной выглядела и его жена, словно свалившись под собственной тяжестью с одной из картин Рубенса. Старик зачем--то ткнул одну из кошек костылём, как бы обвиняя её в случившемся поселковом потопе, и ушел в дом. Потом, когда Катя покончила с лужами, мы стали обсуждать подробности и условия ремонта. Неожиданное освещение вопроса предложил Пётр, я бы даже назвал это выдающейся дипломатической увёрткой.
   -- Вадима мы залили, согласен,-- сказал он, доставая из кармана бутылку водки и мятые пластиковые стаканы. -- Восстановлю в прежнем виде. Но ведь вода к Наташе попала уже не наша, а вадимовская. Фактически. Тут я готов нести лишь половину расходов.
   Я посмотрел на него с невольным уважением.
   -- А поэта разделим на троих?
   Мы заспорили, а потом сошлись на том, что де--факто я косвенный виновник залива Наташи, поскольку не препятствовал водопрохождению через свою территорию, но де--юре я сам жертва, застигнутая врасплох, поэтому наводить порядок будет Пётр, а я буду на подхвате. Налив стаканы, мы скрепили соглашение. Но оставалось ещё определить степень убытка поэта, и мы втроём (Катя осталась на огороде) прошли к нему.
   У каждого из нас были подаренные им книжки стихов, но не знаю, как другие, а я, честно говоря, ни одну не дочитал до конца -- просто потому, что не люблю современную поэзию. Она напоминает мне зажатую между торговками салом учительницу на рынке, продающую последнее золотое колечко. Поэт открыл ворота, выслушал, усмехнулся и повел нас на свою территорию -- на открытую веранду. За столом, на котором стояли два трёхлитровых бидона с пивом, сидели Степан и его красавица жена Диана, выглядевшие счастливо и безмятежно.
   -- Участок сухой, -- констатировал Пётр.-- Значит, будем пить пиво.
   Он пододвинул себе стул, налил кружку и, пока пил, глаза его изучали двор, словно на нём вот--вот должно было появиться озеро Титикака.
   -- Я, пожалуй, пойду, -- произнесла Наташа.-- Пиво не для меня.
   -- А я тебя не отпущу, муза моя,-- поэт подхватил её под локоть и прижал к себе. -- Я по тебе соскучился, Эвтерпа.
   Он усадил её, слабо сопротивляющуюся, на стул и принес из бара бутылку "Метаксы Приват" и две рюмки.
   Наполнив их, он протянул одну Наташе, другую -- Диане.
   -- Напиток богов,-- обронил он, глядя Наташе в глаза, чуть ли не гипнотизируя её. -- Мужики перебьются.
   -- Правильно, -- согласился Пётр.-- Мы сами в Парус сейчас сбегаем. Верно, Степан?
   -- Ноги есть, -- кивнул Степан, посмотрев на Диану; та ответила таким профессионально влюблённым взглядом, что я поперхнулся пивом и закашлялся. Конечно, в сравнении с Наташей она выглядела эффектней, красочней, как если бы рядом поставили две картины, два портрета, и оба собрали бы по толпе поклонников, но к одному стремились бы увлеченные яркостью красок, подобные ночной мошкаре, летящей на свет, а к другой -- застигнутые врасплох и остановленные плавной мелодией линий, начинающихся ниоткуда и исчезающих в никуда. Глядя на Диану, я понял, почему не люблю слишком красивых женщин: все они мне напоминали девиц моего соседа через дорогу Кузи; имена их постоянно менялись -- Света, Люда, Маша, Оксана, и я не помню ни одну, которая "проработала" бы больше полугода; возможно, они выходили замуж и уезжали за границу или просто уезжали в какой--нибудь тайваньский бордель, имея к этому, бесспорно, все данные, но так же, как стирались в памяти их имена, стирались и лица -- блондинок, брюнеток, шатенок, потому что лица эти не несли на себе иной печати, кроме печати взявших их мужчин. Красивые женщины закомплексованы своим постоянным стремлением выглядеть ещё красивее, ещё желаннее, неизбежно теряя при этом право вручить любимому человеку свою красоту как дар, а не как залог его будущего рабства и унижения.
   В ожидании ушедших гонцов я прислушивался к разговору за столом.
   -- А ты сам, Владлен, почему не пьёшь?
   -- Не могу,-- шутливо отвечал поэт.-- Я зверею. Начинаю убивать людей.
   -- И многих укокошил?
   -- Десять штук.
   -- Ну, пусть я буду одиннадцатой,-- сказала Наташа, наливая ему в свою рюмку.
   -- Мне бы хотелось, чтобы ты стала моей пятой женой.
   -- А куда делись четыре?
   -- Увы, в числе тех десяти несчастных,-- вздохнул поэт. Хоть не синяя, но чёрная бородка -- испанка у него действительно была. И жен было, насколько мне известно, действительно, четыре, которые разводились аккуратно после выхода очередного сборника стихов.
   -- Он на вертолёте учится летать,-- тряхнула красивой головкой Диана. -- Стёпа его учит.
   -- Правда? У тебя есть вертолёт?
   Может быть, мне показалось, но голос Огонька потеплел на пару градусов, а лучистые жёлтые глаза блеснули радужными искорками. Владлен пренебрежительно махнул рукой.
   -- Стоит в боксе, у приятеля, два года. Чего стоит? Дай, думаю, научусь. Буду вас над Клязьминским водохранилищем катать, когда напьетесь.
   -- Почему, когда напьемся?
   -- Трезвые побоитесь сесть.
   -- Большой вертолёт? Какой марки? -- спросила Наташа.
   -- Американский -- "Робинсон".
   -- Сейчас он стоит...-- задумчиво произнесла Наташа, размышляя о чём--то своём и покусывая губки. Я смотрел на её откровенную меркантильность с восторгом и умилением. Наконец она опомнилась и мило улыбнулась. -- Мне пора, -- сказала Наташа.-- Желаю вам приятно провести время.
   -- Заходит солнце русской метафоры, покинутое последним его лучом,-- с огорчением произнёс поэт, провожая её до калитки.
   -- Луч ещё вернётся,-- донёсся с улицы голос Наташи.
   Диана и я посмотрели друг на друга и отвернулись.
   -- Подумаешь! -- капризно сказала она. -- У одного моего приятеля есть собственный истребитель.
   -- Не с ним ли ты летала вчера допозна?
   -- А тебе какое дело? -- с вызовом спросила Диана.
   -- Да никакого, -- согласился я. -- летай хоть на бомбардировщике.
   Диана успокоилась, сбросила пар и доверительно посмотрела на меня.
   -- Я, Вадимушка, сама не знаю, что со мной. Скучно... Хочется чего--то,-- она зажмурила глаза и развела руками, выгнув спину.-- Чего--то...-- потом открыла один карий глаз и добавила: -- Несуразного.
   -- В таких случаях обычно говорят: тебе надо рожать, милая.
   -- Это кому здесь надо рожать? -- громогласно спросил поэт, возвращаясь на веранду.
   -- Итак, у меня появился конкурент, -- многозначительно объяснил я.
   Владлен с удивлением посмотрел сначала на меня, потом на то место, где недавно сидела Наташа.
   -- О! Я не знал, что ты за ней в некотором роде, так сказать, ухаживаешь. Я бы, право, не стал...
   -- Да ничего, ничего, -- успокоил его я. -- Можно поухаживать вместе. Тем более, она живёт между нами. Я буду ухаживать за ней слева, ты -- справа. То--то у неё радости прибавится.
   -- Смотрите не обожгитесь,-- предупредила Диана, и в это время вернулись из Паруса наши скороходы. Степан и Пётр выставили на стол три бутылки французского коньяка "Шабасс" и продолжили спор, который вели по дороге,-- о каких--то дренажных трубах диаметром двадцать сантиметров, чья проходимость "...ну ни в какое сравнение...".
   Только сейчас я заметил, что они похожи -- как братья: оба светловолосые, мощные, с обветренными до красноты лицами. Кто знает, какой водораздел, начавшийся с ночного потопа, ляжет вскоре между ними?
   Полчаса спустя они всё ещё рассуждали о системе дренажного покрытия, хозяин откровенно зевал, а я очнулся от того, что Диана толкает меня в бок и что--то говорит.
   -- Что?
   --Да будет она твоя, будет, -- говорила Диана, посмеиваясь.
   -- Кто?
   -- Да, Наташка, кто...
   -- С чего ты взяла, что мне это вообще нужно?
   Я ещё раз взглянул на участок Владлена, убедившись в его незатопленности, и. попрощавшись, отправился к себе.
  
   2. Наш элитный посёлок
  
   Когда президент России облетал ближнее Подмосковье, сидевший с ним в вертолёте другой президент -- Белоруссии, удивлялся:
   -- Натыкали дворцов в Подмосковье. Смотри, все леса вырубили и все поля застроили. Где же вы пшеницу и бульбу выращиваете тогда?
   Российский президент только ухмылялся: растет, мол, благосостояние граждан, а бульбу, возникнет надобность, привезем из Голландии, был бы бюджет наполнен. Действительно, в последнее десятилетие резко возрос спрос на земельные участки в Подмосковье. Это связано с тем, что многие москвичи предпочитают дышать чистым воздухом и спать в тишине. Постоянные стрессы мегаполиса многим оказались не по плечу, зато земельные участки и коттеджи некоторым из них оказались вполне по карману и последние не жалеют никаких денег, окружая себя комфортом, уютом и покоем в ближайшем Подмосковье.Но в то же время наметилась пугающая тенденция:Москве удалось хоть немного обуздать застройщиков и ввести ограничения на места для новых стройплощадок, то на подмосковном рынке недвижимости впору вводить новое понятие стиля -- а--ля шанхай. В ближайшие годы он отодвинет далеко на задний план и классику, и модерн, и то, что называют современным стилем. Массово закупленные участки без подряда в следующие годы станут массовой стихийной застройкой в чистом поле. Широколобые девелоперы, начиная с недавнего времени перешли в сегмент продажи участков без подряда. И не прогадали. Как оказалось -- участки без подряда -- беспроигрышный продукт. Проект, начатый на "злобу дня", принес неожиданно колоссальную доходность. Это привело к настоящему буму на рынке загородного строительства. На купленных многочисленных участках без подряда началось строительство дачных поселков -- без общего архитектурного стиля, зачастую без инфраструктуры.
А столица всё ширится и ширится и уже через десять лет Москва в рамках МКАД будет многоэтажная, а в рамках ЦКАД в основном малоэтажная, с кластерами массовой застройки в подмосковных городах. Процесс переселения из города в пригород стремительно набирает обороты -- средний класс меняет квартиры в "резиновой" Москве на домики в пригороде. Все чаще более -- менее состоятельные люди говорят о готовности приобрести дом или участок, расположенный в зоне от 30 до 50 км от МКАД. Преимуществом пользуются такие шоссе как Симферопольское, Дмитровского, Ярославское, Новорязанское, где много проектов эконом--класса. Там есть свободные территории, а трассы относительно проходимы. Впрочем, подмосковному правительству сейчас не до архитектуры. Однако потом, когда область придет в себя после кризиса, повлиять на разношерстных домовладельцев будет уже невозможно.
   Посёлок "Троицкое", упирающийся головой в каменный парапет Клязьминского водохранилища, а ногами -- в десятый километр Дмитровского шоссе, ничем в этом ряду не выделялся. Разномастные аляповатые особняки выросли как грибы после дождя там, где им вздумается, и здорово портили картину окружающей среды. В нашем элитном посёлке взгляд радовали только чистенькие короткие улочки, вымощенные брусчаткой, ресторан "Парус" на берегу водохранилища (на крыше ресторана был установлен шикарный парус из белого пластика с розовой подсветкой) и парашютная вышка, с которой бывший десантник Степан, в свободное время учил нас прыгать без страха. Вышка была устроена так, что с неё можно сигать на воду (для экстремалов) и на зелёную английскую лужайку.
   Так же у нас имелся яхт--клуб с гостевым причалом и мариной на пятьдесят мест. Когда кому--нибудь из нас надоедало по сплошным пробкам добираться до Москвы, он брал яхту и отправлялся в столицу по старинке, как это делали наши далёкие предки, когда кругом росли непроходимые леса, а дорог вовсе не было, то есть -- водным путём.
   Самыми знаменитыми дачниками среди поселкового разношерстного люда здесь считались два человека, и они жили через пару улиц от меня. Владимир Вольфович Жириновский приезжал в свой загородный дом не часто, -- не больше двух трех раз в месяц, но каждый его приезд становился событием. Случалось, разумеется, с согласия охраны, я пристраивал свой " Land Rover" в хвост депутатского кортежа и, когда это бывало необходимо, добирался без каких--либо пробок до центра столицы, сопровождаемый сиренами и мигалками спецмашин лидера ЛДПР.
   Рядом с дачей Жириновского стоял особняк Николая Расторгуева. Николай оказался простым парнем и часто захаживал в Парус выпит рюмку--другую коньяка. Я часто подсаживался к его столику и мы, что называется "тёрли за жизнь".
   -- Коля, -- подначивал я его. -- Вот ты своими песнями восхваляешь природу. Мол, не рубите дерева, мужики, не губите ради гнёздышка грача, а сам на участке все деревья вырубил. Как это понимать?
   -- Понимаешь, старик,-- задумчиво произносил Расторгуев, отхлёбывая коньяк, -- Во--первых это было давно; во--вторых не надо быть наивным как французская кокотка. Не я, так другой вырубит. Вспомни леса Англии, которые истребили в погоне за прибылью. У нас через двадцать лет то же самое будет.
   Вот держи на память мой последний диск. И он протягивал мне подарок.
   После операции Расторгуев перестал появляться в Парусе. Пить ему стало нельзя, и он пару раз заходил ко мне домой, когда прихватывало сердце. Дело в том, что несколько лет назад с помощью Степана я построил современный кардиологический центр в пяти километрах от нашего посёлка . Лечил там от сердечных недугов российских нуворишей и западных бизнесменов. Мой кардиологический санаторий пользовался повышенным спросом.
   Кроме этих двух знаменитостей из известных людей в посёлке жила парочка федеральных министров, три депутата от Москвы и один чемпион страны по кёрлингу, которого мы, так же, как и Жириновского, видели в посёлке очень редко.
   Но не только этими знаменитостями, простите за тавтологию, было знаменито наше элитное поселение. У всякой вещи, как известно, есть лицевая и оборотная сторона. Правда, неизвестно ещё, какая лучше, а главное чище? Может, они обе хороши, ибо одна без другой просто--напросто не смогут существовать. Поэтому самыми авторитетными среди местного тёмного люда слыли три личности, и все они жили на моей улице. Монголоидный Саян из дома наискосок, по прозвищу Бурят, недавно освободившийся Коля Гайдай и мой сосед через дорогу Кузя. Пока Гайдай и Кузя сидели в лагерях, молодой, необычайно жестокий Бурят, не раздумывая пускавший в ход кулаки, голову, ноги, утвердил с помощью сломанных носов и рёбер своё превосходство в Парусе, в посёлке и близлежащих населённых пунктах. Но стоило выйти на свободу сначала Кузе, а затем Гайдаю, как авторитет Бурята стал стремительно падать -- он не мог с ними конкурировать ни по опыту, ни по связям, ни по размаху. Эти два человека -- Гайдай и Кузя -- казались полной противоположностью друг другу.
   Высокий, стройный, светловолосый Николай Гайдай, состоявший из груды мускулов и ни одного лишнего грамма сала, напоминал главного героя приключенческого фильма о Крокодиле Денди и никого не подпускал к себе ближе положенного расстояния. Он был молчалив, по--военному подтянут, чисто выбрит, аккуратно, со вкусом одет, и, где бы ни появлялся, в любой компании взоры и внимание всех -- и мужчин, и женщин -- переключались на него, даже если он снисходительно покуривал сигарету. Словно удав среди бандерлогов, он гипнотизировал одним своим присутствием, не позволяя расслабляться, пьянеть или дуреть. Гайдая, в угоду прозападным политикам, посадили сразу же после второй чеченской войны, на которой он прославился тем, что уничтожил со своей спецгруппой ГРУ, специализировавшейся на ликвидации чеченских полевых командиров, бандита по кличке Музыкант. Убить или пленить этого головореза считалось делом чести каждого российского военнослужащего на Кавказе. До войны Музыкант добросовестно трудился завклубом в большом чеченском селе Кура -- Мартан, но потом, во время дудаевского мятежа, ушёл в горы, сменив кларнет и гитару на автомат Калашникова. Вскоре его заметил Хаттаб и произвёл в полевые командиры. Группа под руководством Гайдая застала Музыканта врасплох в дальнем горном кишлаке. Музыкант с телохранителями долго отстреливался. Особое беспокойство у группы Гайдая вызывал снайпер, положивший двух его ребят и не дававший перебегать через широкий двор к кошаре, в которой засели бандиты. Когда же удалось забросать её гранатами, то среди трупов, перепачканных навозом с головы до ног, Музыканта не оказалось. Зато спецназовцы захватили в плен снайпера. На допросе Гайдай немного перестарался и придушил снайпера, которым оказалась русская девушка, гражданская жена Музыканта. Как назло в это же время, так называемые "правозащитники", разъезжающие на деньги западных спецслужб по чеченским сёлам, услышали и раздули эту историю, по сути, ничем не отличающуюся от сотен других. Гайдая арестовали и посадили на пять лет за воинское преступление. Музыканта ребята Гайдая нашли через час после спецоперации недалеко от кошары, он был мертв. Музыкант скончался от потери крови.
   В сравнении с Колей Гайдаем второй мой сосед, Кузя, казался горой сала с продавленными пальцем дырками для глаз -- грузный, с проплешинами, гнилыми зубами, в бесформенной, неряшливой одежде и красноречивый как греческий оратор: ему было, как и мне, около сорока лет, и десять из них он провёл за решеткой. Первый раз сел за торговлю наркотиками; второй -- за махинации с недвижимостью: с подельниками продавал денежным лохам несуществующие земельные участки и дачи на Рублёвке. Теперь, выйдя на свободу, он нашёл более спокойное и почти узаконенное предприятие. Поскольку родители его круглый год жили за границей, он открыл в своем трехэтажном загородном доме ночной бордель, постоянно держа на телефонной связи десять--двадцать девушек -- на любой вкус. Его услугами пользовались кавказцы, арабы, негры и даже японцы, а Люси, Милы, Насти втягивали в своё ремесло подруг, пополняя живой товар Кузи. Своего дома ему уже недоставало, и он частично снимал два этажа соседнего дома, принадлежащего одному из московских депутатов. Поэтому по ночам, когда девчонки приступали к работе, постоянно урчали машины, хлопали ворота и по улице разносилось цоканье каблуков. Иногда, чем--то недовольные или обманувшиеся в своих ожиданиях, клиенты устраивали среди ночи скандал, мешая русские и иностранные слова, подкрепляемые женским визгом, и под этот гвалт меня всегда посещал спокойный, крепкий сон. Однажды я полюбопытствовал, сколько стоят его девушки. Кузя коротко ответил:
  -- Много. Тебе не купить.
   Несколько раз он настойчиво выманивал ключи от дома когда я уезжал на несколько дней, обещая чистоту и порядок, а также полный холодильник продуктов и вина. Но всякий раз я отказывал. Я люблю возвращаться туда, где меня ждут хотя бы мои вещи, не оскверненные прикосновением чужих рук.
   ...Приближалась осень. Однажды днём я зашёл в Парус за сигаретами. В зале за столом разместились Пётр с Катей, Гайдай, Бурят, Кузя и местный дурачок по прозвищу Пирожок, живший в небольшом флигеле у Коли Гайдая и исполнявший обязанности садовника. Я слышал, что когда--то он был в авторитете, считался в воровской среде отменным карманником и за какой--то проступок, считавшийся в уголовной среде недопустимым, был избит до полусмерти сокамерниками, в результате чего повредился в уме. Гайдай развалился в кресле, вытянув ноги в проход, покуривая и сплёвывая на ковёр крошки табака, и снисходительно слушал Бурята. Пирожок при виде меня вскочил и закричал, юродствуя:
   -- Катастрофа. Земля налетит на небесную ось. Катастрофа!
   -- Заткнись, -- злобно оборвал его Бурят. Официантка Соня лениво пошла за стойку и принесла для меня стакан, тарелку и столовые приборы. Бурят скосил в мою сторону свои монгольские глаза и продолжал: -- Батыра по--глупому взяли. Когда мы этих узбеков стали крутить, они ему порошок передали, а я полез в сумку. За деньгами. Говорю: под столом отдам, нагнись, -- Бурят отрывисто ронял слова и смотрел на Гайдая, словно отчитывался перед ним. -- Тот нагнулся, а я из сумки достаю вот это и показываю, -- он сунул руку в карман куртки и вынул воронёный пистолет, направив дуло в мою сторону и прицелился.
  -- Покажи, -- попросил Пётр.
  -- Перебьешься, -- отмахнулся Бурят, пряча пистолет обратно.
   -- Да это газовая пукалка,-- усмехнулся Кузя. -- Я тебе таких ящик достану. -- Он полулежал на диване в позе турецкого паши, не хватало лишь кальяна и фески с кисточкой. Впрочем, кальян стоял в углу ресторана, но его сегодня никто не заказывал.
  -- Видели бы вы его лицо, -- продолжал свой рассказ Бурят.
   - А нам твоего достаточно, -- вставил вдруг Пирожок. Бурят повернулся к Гайдаю:
  -- Зачем ты привёл с собой этого дурачка?
   Гайдай выпустил кольцо дыма и с интересом посмотрел на него, словно только сейчас обнаружил его в этом зале.
  -- Ну а дальше что было? -- вместо ответа спросил он.
   - А дальше они столы опрокинули. На Батыра. И пока он барахтался, я рванул.
   -- Ловкий ты,-- снова усмехнулся Кузя. -- Как ящерица, которой на хвост наступили.
   --Да ладно тебе. Будто не знаешь, как это бывает.
   -- Нет, правда, что--то ты часто от полиции ускользаешь. А других хватают. Странно.
   -- Что ты имеешь ввиду? -- спросил Бурят, выпрямляясь на стуле. Мне показалось, что приближается кульминация спектакля, к началу которого я опоздал. Это почувствовали и другие: хождение немногочисленных посетителей ресторана замедлилось, а Пётр с Катей засобирались домой. И тут снова вмешался Пирожок.
   -- А он сам, небось, из полиции...Верно, корешок?
   Наступила пауза, во время которой Бурят подошел к Пирожку, который с безмятежным видом ковырял спичкой в зубах. Потом коротким, резким ударом, без замаха в лицо, сбил юродивого на пол. Пирожок завыл на одной протяжной ноте.
   -- С ума сошел,-- крикнула Катя. Она готова была броситься на Бурята, но Пётр усадил её на место. Гайдай потянулся всем телом, хрустнув суставами. -- Нехорошо сирых и убогих обижать, -- сказал он. -- Боженька не велит. Пойдём--ка, Саянчик.
   Он встал, взял Бурята за замок на молнии куртки и потянул за собой.
   -- Куда? -- запротестовал тот, тем не менее послушно идя за Гайдаем.
   -- Побеседуем.
   Хлопнула входная дверь, и у нас наступило какое--то неловкое молчание, нарушаемое лишь приглушенным подвыванием Пирожка. Я взял его за плечи и усадил за стол. У меня почему--то дрожали руки -- так бывает всегда, когда я вижу какое--либо насилие. -- Налейте, что ли...-- произнёс Кузя; он так и не менял своей полулежачей позы всё это время. Потом добавил, непонятно кого имея ввиду: -- Ему давно причиталось...
   -- С вами, мужчины, не соскучишься, -- сказала Катя. Она налила стакан водки и протянула Пирожку, который уже копался вилкой в свой тарелке. -- Выпей, успокойся.
   Толстые женщины бывают и добрым и жадными одновременно. Разворовывая свой магазин, обманывая одних, она помогала другим -- родственникам в деревне, соседям, просто нищим на улицах, напоминая богатую купчиху, замаливающую грехи и держащую при себе мужа--приказчика.
   В зал заглянули две размалёванные девицы и поманили пальчиками Кузю.
   -- Скоро на работу, -- как кот облизнулся Кузя. -- А мне тут на днях чечены звонят и говорят: собирай всех девушек и выстраивай по росту -- будем выбирать, иначе дом подожжём. Я их, конечно, послал. На хрена мне такая свадьба?
   --А куда его Коля повёл? -- кивнул Пётр на дверь. Кузя посмотрел в ту же сторону и задумчиво ответил:
   -- Не хотел бы я сейчас быть на месте Бурята. -- Слушай, сдай мне на три дня свой дом? Всё равно целыми сутками пропадаешь в своём санатории, -- это уже относилось ко мне.
   -- А самому поселиться в одной из палат? Не хреновая ли будет свадьба, как ты любишь говорить?
  -- Скорее бы ты уже переехал.
   Тех двух этажей, которые он снимал у депутата ему уже не хватало; предприятие Кузи требовало расширения и я понял, что покупателя на мой дом искать не надо, Кузя купит его за любые деньги.
   Глядя на повеселевшего Пирожка, который в своей жизни шел пятками назад, превращаясь из взрослого человека в ребёнка, я вдруг подумал: почему в нашем посёлке так мало детей -- их почти нет, почему они так тихи и скованны, а вместо щебетанья и звонкого смеха натыкаешься на угрюмые, настороженные взгляды? Неужели и на их души давит атмосфера всеобщей обреченности, какой--то поразившей российский народ глухоты и тоски, словно все мы плаваем в огромном аквариуме, набрасываясь лишь на корм. Может быть у нас нет и не может быть будущего?
   Прощаясь с Катей и Петром я спросил:
   -- Вы ведь, кажется, семнадцать лет вместе, а детей нет. Почему?
   Пётр равнодушно пожал плечами, а ответ Кати был поразителен своей краткостью:
  -- Зачем?
  
      
       3. Два кавалера и дама
  
   Раньше по утрам я бегал с нашим прославленным чемпионом по кёрлингу вдоль водохранилища, где на лесной поляне была оборудована спортивная площадка с турниками, шведской стенкой, перекладинами. Это только кажется, что для занятий кёрлингом не нужна отменная физическая подготовка. Ничего подобного. Если ежедневно не поддерживать отличную физическую форму, заметных успехов в кёрлинге не достигнешь. Но теперь чемпион уехал по контракту в Голландию и выступал за какой--то профессиональный клуб, вкушая от пятисот разновидностей сыров и не думая, по моим прогнозам, возвращаться обратно -- в дым Отечества; а мне приходилось одному месить грязь по дороге к поляне, поскольку больше любителей бегать в нашем посёлке не было. Я бы и сам плюнул на это занятие, если бы не необходимость поддерживать форму, так как я -- председатель клуба любителей бега и на воротах моего кардиологического санатория красуется лозунг " Со здоровым сердцем убегаем от инфаркта". Положение обязывает.
   Пробегая мимо парашютной вышки, я увидел на лужайке Степана и Владлена, собиравших розовые парашюты. Рядом стояла Диана, спрятав лицо в воротник красной спортивной куртки.
   -- Привет победителям летних Олимпиад! -- крикнул Владлен. -- А я уже научился за кольцо дёргать.
   -- Тогда я спокоен за твою жизнь. Чего вы в такую рань прыгаете? И зачем?
   -- Срочно надо научиться обращаться с парашютом. После обеда вылетаем. А вдруг вертолёт начнёт падать и придётся прыгать?
   Степан повернулся к Диане и строго произнёс:
   -- Заедешь в магазин и сиди дома.
   -- Хорошо, милый, -- отозвалась она, высунувшись из воротника; но мне в её голосе послышалось больше лукавства, чем покорности. Наверное, то же самое уловил и Стёпа, раздраженно закинув свёрнутый парашют за спину.
   -- Милый, а когда ты меня научишь прыгать ? -- не дождавшись ответа Диана сунула личико в воротник и помахала рукой всем нам, расходящимся и разбегающимся в разные стороны.
   Часа через три ко мне зашел расстроенный Степан.
   -- Набегался? -- спросил он. -- А у меня Диана куда--то пропала. У нас билеты в театр -- через полтора часа начало.
   - В магазинах длинные очереди, -- довольно хмуро отозвался я. Я как раз сидел и думал, сколько мне ещё времени, возглавлять кружок любителей бега и не пора ли каким--то образом возвращаться в более привычную среду.
   -- Да нет, будет она стоять в очередях!-- отмахнулся Степан. -- Скорее всего она в Парусе. Слушай, ты бы сходил, посмотрел?
  -- А сам?
  -- Неудобно как--то. Подумают: ищу.
  -- Но ты же ищешь, -- резонно заметил я. -- Что тут такого?
   Степан виновато пожал печами, отвёл взгляд.
   - Да и так болтают, будто я её ни на шаг не отпускаю. А я -- что? Я -- пожалуйста. Только чтобы ничего такого...ничего чтобы... -- он замялся, подыскивая слово, и, конечно, найдя его, но не решаясь выговорить -- не для меня, для себя.
   - Ну, понятно, -- помог ему я. -- Ладно, схожу.
   - Кстати, если ты что знаешь,-- скажи. По дружески. Может, я, дурак, ничего не понимаю? Может, и правда за ней что--то водится? -- Степан словно выдавливал из себя слова, стараясь не смотреть на меня. Я механически развёл руками.
   - Откуда мне знать? Ты сам должен чувствовать.
   - А я и чувствую, что всё в порядке. Она меня любит,-- оживился он. -- Ну, бывают маленькие шалости, вечеринки, капустники в их коллективе. Диана ведь молодая женщина, к тому же эстрадная певица. Хочется повеселиться, но -- ничего...
   - На спектакль опоздаешь, -- оборвал я его. Откровенно говоря, не желал я слушать рассказы слепого о проносящейся по небу комете. Иванушка- дурачок, думал я, выходя из дома. Точно как в сказке оседлала его рыжая ведьмочка и будет ездить, пока не загонит до кровавого пота. Конечно, я знал... И Катя, и Кузя и поэт Владлен, да многие в посёлке знали: ещё когда Степан уезжал в командировки на строительство дальних объектов на два-три дня, по утрам из дверей его дома выскальзывали разнообразные молодые особи мужского пола. Чего греха таить - у меня было ещё одно весьма веское доказательство: как-то раз, в отсутствие Стёпы, Диана впорхнула в мой дом на весёлый звон бокалов из открытых окон и, когда я выпроводил гостей, осталась; и то, что должно было совершиться, свершилось. Но я никогда не был увлечен её и не принимал её всерьез.
   Наоборот, после того случая старался даже избегать её, действительно испытывая вину перед Степаном, а она вскоре, должно быть, просто позабыла об этом, по её понятиям, милом пустячке... Как жаль, что хорошим мужикам достаются скверные жены. Однажды я посоветовал Степану как следует выпорот её розгами, смоченными в скипидаре, на что он ответил, что никогда у него не поднимется на неё рука. Но зато эта мощная рука могла подняться на коварного искусителя, и, представив его крепкую фигуру, я невольно поморщился; по крайней мере, в споре между ножом и дубиной я бы поставил на орудие народного мстителя.
   В Парусе, в зале дым стоял коромыслом, закон о запрете курения в общественных местах потерялся где-то в коридорах Думы, а разнообразные бутылки уже катались по полу под некоторыми столами. За крайним столом у окна сидела Диана, на плече у неё лежала волосатая рука усатого кавказца, а за столом рядом - вездесущие Катя с Петром; успевающие побывать не только на всех пьянках, устраиваемых кем-либо в ресторане, но и на вечеринках во всех домах нашего посёлка. Между Петром и Катей сидел вездесущий пирожок, и нахально ухмылялся.
   - Катастрофа! - как обычно заорал он, встречая так каждого вновь прибывшего, имея, очевидно, в виду новый повод выпить на халяву.
   - Примешь, Вадим? - крикнул Пётр.
   - Нет, я за красавицей пришел. У неё самолёт из Шереметьево через полчаса вылетает.
   - Какой самолёт? - удивилась Диана, покачиваясь в такт музыке.
   - Спецрейс. Посадка в театре.
   - А-а-а...Боже мой, совсем забыла, - она скинула с плеча руку кавказца и поднялась. - А может, не ходить? - и снова села.
   - Пошли, пошли, - сказал я, поднимая её с места.
   - Не пойду, - капризно упиралась она, пока я вёл её к выходу.
   - Похищение по-горски! - крикнул нам вдогонку усатый кавказец.
   По дороге она ещё немного побрыкалась, но у моего дома повела себя смирно, а когда я сдавал её на руки Степану, забыв, правда, попросить расписку в получении, улыбалась мужу самой очаровательной и невинной улыбкой.. Сам я тоже направился в косметический салон, но пошел нет в зал, а в кабинет хозяина. Я был настроен решительным образом, чтобы как-то определить наши отношения с Наташей. Но когда я увидел голубые, радостно блеснувшие мне навстречу глаза, вздохнул в себя свежий запах рыжих волос, дотронулся рукой до золотистой нежной руки, решительность моя стала таять, и пришло желание улечься у её ног и положить голову на мягкие колени. Впрочем, так я и поступил.
   - Встань, пожалуйста, - попросила она. - Вдруг кто-нибудь войдёт?
   - Сцена из "Гамлета", - напомнил я. Неужели я не могу положить голову на колени любимой женщины?
   - Но Офелия была безумна, а я нет. Поэтому прошу тебя принять вертикальное положение, - тем не менее, длинные пальцы её слегка удерживали мою голову, словно противодействовали словам. Я давно подметил какую-то двойственность её характера: как контрастное сочетание её рыжих волос с матовой кожей лица, так и во внутренней сути её преобладали два оттенка - солнечного света и белого снега.
   - Да, верно, принц Датский плохо кончил,- сказал я и поднялся. Красивые женщины с пышными причёсками на рекламных плакатах посмотрели на меня с одобрением, ещё больше похорошев.- Я, собственно, хотел пригласить тебя завтра на день рождения.
   - А я уже договорилась встретиться с Владленом. Он пишет обо мне поэму. - Но ты бы мог пригласить его на свой праздник. Думаю, он не будет против.
   - Но и вряд ли будет в восторге от третьего лишнего.
   Наташа взглянула на меня весело и чуть загадочно.
   - Ещё неизвестно, кто окажется лишним, - произнесла она. - Пойду искать подарок.
   ... Так мы очутились в следующий вечер в моём доме при загадочном мерцании свечей и большого торта, который Наташа самолично испекла к моему рождению. На столе стояли пузатые бутылки с винами и ромом, их окружили салаты овощные, мясные, рыбные, сыр, колбаса и ветчина, а в духовке что-то недовольно фыркало. Плюсы и минусы имело наше тройственное сидение за праздничным столом. Владлен и я невольно поставили себя в глупую зависимость от единственной здесь и желанной женщины, чье воодушевленное лицо и отполированный на поклонниках взгляд излучали благосклонность к нам обоим. Я лично чувствовал некоторую растерянность, пока Владлен хирургически размыкал скованность рассказом о проведенном вечере в Доме литераторов и царящих там нравах:
   - Представьте известного поэта, не буду называть его имени, который подходит к буфету, пододвигает к себе поднос с чистыми стаканами и начинает швырять их один за другим в бедную буфетчицу. Слава Богу, ни разу не попал - до того был пьян. Другой не менее известный поэт мягко хлопает его по плечу, тот оборачивается и получает удар в рыло. К поэту подбегает совсем маленький критик и вонзается головой в живот. Ликующего критика начинает лупцевать совершенно бездарный прозаик, а потом в дело вступают драматурги из обоих кланов, под звон очнувшегося и продолжающего метать в уже пустую стойку поэта. Вот так у нас протекают литературные диспуты.
   - Ужасно! - сказала Наташа.
   Я тоже вспомнил одну забавную, на мой взгляд, историю из недавнего прошлого, когда ко мне в кардиологический центр каждую неделю являлся сумасшедший народный целитель, предлагавший лечить ишемическую болезнь сердца кошачьей мочой; никто его не слушал и отсылал от себя подальше, а он всё ходил и ходил, а потом взял и отрезал голову моему заму по связям с СМИ, который уже почти вник во все тонкости его лечения. Но моя история не показалась Наташе смешной, а привела её в ещё больший ужас.
   - Вы нарочно всё выдумываете и рассказываете разные гадости, - сказала она, поднимая бокал на тонкой ножке.
   - Нет, нет,- запротестовали мы, - есть свидетели, доказательства...
   - ...а заспиртованная голова зама до сих пор хранится в моём кабинете. Приезжай в клинику - покажу.
   - Фу! - прервала наш словесный поток Наташа, как хозяйка двух разрезвившихся щенков.
   - Что-то душновато у тебя, - сказал Владлен. - Надо открыть окна.
   Со свистом и гудением ворвавщийся в гостиную ветер, отшвырнул шторы, набросился на пламя свечей, потушил их, оставив одну. Лицо Наташи зыбко качнулось, а по стенам и потолку всё быстрее и безумнее заплясали, запрыгали наши тени, как бы подмигивая и издеваясь над своими властелинами, готовые сорваться и унестись прочь - в желтую метель осенних листьев.
   - Вы ещё не схватили воспаление лёгких? Тогда я закрываю,- сказала Наташа. Она закрыла окно и включила телевизор, ища нужную ей музыкальную программу.
   - Ага, вот она!
   Диктор объявил, что симпатичная девушка Наташа и её друг поздравляют с днём рождения замечательного человека Вадима и просят поставить для него песню "Люди в белых халатах", но так как такой песни в их фонотеке нет, то пусть Вадим с друзьями послушает песню украинско- российской рок-группы "Красная плеснь".
  
   Здравствуйте,
   а я, знаете, вот только подошел,
   смотрю, очередь такая длинная.
   Вам что, корвалол завезли сегодня?
Корвалола мне надо,
А еще седуксена,
От склероза таблеток
И для зрения тоже.
   Я в аптеку зайду
И рецепт покажу
И послушаю ухом,
Что он скажет сегодня.
- Корвалола не будет,
Корвалола нет!
Корвалола не будет,
  
   - И седуксена нет,
   то, наверно, товарищ Суслов все забрал.
   Товарищ Суслов. Суслов забрал.
   - Хорошо, ну а дайте
Мне тогда корвалола,
И немного таблеток
От склероза зеленых.
А, быть может, дадите
Мне пакетик бесплатно,
Чтобы я положить смог
Туда все таблетки.
  
   - Корвалола не будет,
- Это однозначно.
- Корвалола нет!
- Нету, вот.
  
  
   Корвалола не будет,
   знаете, и седуксена тоже сегодня не будет,
   занзибава сегодня,
   сегодня много чего не будет,
   потому что это не аптека.
- Я не понял, а что у вас есть сегодня?
   Я с удостоверением.
  
   - Это булочная, а не аптека, понятно?
   Не задерживайте очередь.
   Здесь хлеб и бублики продаются. Понятно?
  
   - А, теперь понятно, а что, корвалола нет?
  
   - Корвалола не будет,
- Корвалола нет, товарищи,
- Корвалола не будет,
Седуксена нет
  
  
   - Вот, подонки, - скривился Владлен. Было непонятно, кого он ругает: то ли ведущего музыкальной программы; то ли исполнителей, но скорее всего и тех и других. - Кто же им стихи такие уродские пишет? - Он подошел к телевизору и выдернул розетку. - Интересно, наши соседи видели и слышали этот позор?
   - Вряд ли, - сказал я примирительно. - Им не до поздравлений. Степан, наверное, как всегда, ищет свою Диану. А Пётр с Катей сидят в Парусе или у кого-то из соседей. Может, скоро и к нам заявятся?
   - Откуда у них столько здоровья? - удивился Владлен. - Каждый день пьют!
   - Они привычные, - сказал я. - Из деревни.
   - Откройте мне шампанское, - вздохнув, попросила Наташа.
   Владлен взялся за бутылку. Пробка с замечательным хлопком ударилась в потолок и срикошетила в напольную вазу, при этом не пролилось ни капли шампанского.
   - Мастерство не пропьешь, - с уважением сказала Наташа.
   - Может быть, хоть кто-то пожелает мне нового счастья? - спросил я, задержав взгляд сначала на Владлене, потом на Наташе.
   - О, разумеется, - сказал Владлен. - нет ничего проще. Какое тебе счастье - из дома напротив или из дома справа?
   - Завернуть целиком или порезать? - уточнила Наташа.
   - Да ну вас! - махнул я рукой, чокаясь с Наташей. - За исполнение желаний и...давайте напьемся сегодня?
   Интересно, возможно ли, чтобы исполнились желания сразу трёх человек, одно из которых противоречит другому, а другое совпадает с третьим? Вот так плавно, на мягкой волне наша лодка пересекла невидимый рубеж моих лет, и море до самого горизонта виделось безмятежно уснувшим, отдыхающим перед тревожным пробуждением жизни нашего посёлка. Время было далеко за полночь, а Пётр с Катей так и не приходили. Видимо, засиделись у кого-то. Мы слушали музыку, танцевали, пили вино, а потом, уже под утро, изрядно поднабравшись, проводили Наташу домой. Но спать не хотелось, душа требовала продолжения банкета, и мы с Владленом постучали к Кузе, у которого нас встретила большая компания, а в центре гостиной исполняла танец одалиски неотразимая Диана. Все дружно подбадривали её, кроме сидящего с каменным лицом Степана и уснувшего за столом усатого кавказца. Затем я оказался в доме Кати и Петра, где почему-то не было хозяев, лишь Коля Гайдай и старик, отец Кати, одобрительно пробовавшие домашний самогон. Старик стучал костылём в пол, плакал, вспоминал цены пятьдесят третьего года и в сотый раз рассказывал о том, как в упор застрелил на фронте командира отступающей роты, когда в 1943 году она напоролась на заградительный отряд. Сквозь пьяный дурман я вспомнил о Буряте и спросил у Гайдая, как они тогда "поговорили"? Гайдай, усмехнувшись, ответил, что "скорой помощи" не потребовалось; он много пил самогона, но не пьянел, только глаза всё светлели и становились прозрачными. Вернулись Катя с Петром и живущая в конце нашей улицы полногрудая Ульяна, у которой недавно ушел муж - на соседнюю улицу, к одинокой женщине с ребёнком. Хрен с ним, говорила Ульяна, мужики найдутся, и смотрела при этом на Петра. А мне вдруг захотелось домой, и я отправился на улицу, где совершенно неожиданно для себя повстречался с Владленом и Кузей, не удосужившемся даже в выходной день сменить засалившуюся куртку. Мы решили завалиться к Наташе. Та нам даже дверь не открыла, и мы пошли прочь. В довершение всего откуда-то из темноты, с набережной, раздался простуженный ритуальный вопль Пирожка:
   - Катастрофа! Земля налетит на небесную ось. Катастрофа!
   И было в этом возгласе больше печали, чем радости.
  
         
       4. Страсти-мордасти
  
   Удивительная новость облетела посёлок в течение суток: Пётр собрал свои вещи и ушел от Кати. Расстояние, которое он прошел было невелико - несколько десятков метров, - длина улицы между их домом и домом Ульяны. Случилось это в начале ноября, когда я лежал в Наташиной постели. Не ищите в этом ничего предосудительного - у меня была разбита голова, а поднять я мог только руку со стаканом чая. Просто накануне вечером я поздно возвращался с работы домой и за километр до въезда в посёлок вышел подышать воздухом и насладиться тишиной. Оставив машину на бугре, я спустился к лодочной станции и вышел на набережную. В конце осени, когда до снега остаётся совсем чуть-чуть, бывают такие тихие хрустальные вечера, что осторожное покрякивание уток, готовящихся к перелёту и спасающихся от охотников на середине водохранилища, слышно далеко за версту. Даже самолёты, словно пчёлы к летку, слетающиеся к Шереметьево не нарушали гармонию чистого, прохладного вечера. Я смотрел на чёрную воду, на отражающиеся в ней фонари набережной, на освещенный лучом прожектора щит "Зона отдыха Мытищинского района" и думал, как всё - таки сильно изменился мир. Ещё совсем недавно, по вселенским меркам, человек бегал с каменным топором, и вот, пожалуйста, поднимается в небо на многотонном реактивном лайнере. Сзади зашуршали листья, и удар по затылку отправил меня в небытие. Видимо, меня выслеживали. Очнулся я в густом кустарнике от нестерпимого холода и тупой, пульсирующей боли в голове. Первый снег слегка припорошил мои волосы и одежду, а небо вызвездилось до состояния учебной экспозиции в планетарии. Большая Медведица, я её всегда нахожу почему-то самой первой на небе, сияла на небе, притягивая мой замутнённый взгляд.; я ещё подумал: хорошо же было Андрею Болконскому лежать на поле Аустерлица и философствовать - от климатических условий зависит многое, а попробуй он поваляться здесь...Я кое-как поднялся и побрёл к машине. Моего "Land Rovera" на бугре не оказалось, как не оказалось в карманах ключей от машины и бумажника. Пошатываясь, я выбрел на дорогу и зашагал в сторону своего посёлка. Попутные и встречные машины шарахались от меня, как от носителя средневековой чумы. Мне уже чудилось, что я иду не по обочине, а по бесконечной лестнице эскалатора в метро, а то взбираюсь на огромную кучу угля и шлака, как делал это в детстве. Через час я дошел до посёлка и постучал к Наташе. В своём доме я не смог бы открыть даже калитку. Дальнейшее мне вспоминается с трудом: виделось только её лицо с расширенными , испуганными глазами, её заботливые руки, склонившийся надо мной человек в белом халате, его манипуляции со шприцем и бинтами, слышались разговоры людей, из которых наиболее ясно прозвучал голос Наташи:
   - Мой муж останется здесь, дома.
   Потом, напичканный всякими медицинскими ингредиентами, я провалился в глубокий сон. Утром я проснулся, чувствуя себя немного лучше, и ощупал свою забинтованную голову, пытаясь определить степень ущерба, но артиллерийских пробоин в крепостной башне не обнаружил. Зато обнаружил напротив себя спящую в кресле Наташу, свернувшуюся калачиком и покрытую красно- зелёным шотландским пледом. Ей снилось что-то тревожное, поскольку она морщила свой мраморный лоб, а рыжие пряди волос закрывали часть лица, и я залюбовался ею, начиная чувствовать к ней нечто большее, чем просто нежность. Хрустящее крахмалом кружевное постельное белье располагало ко сну, и я опять вздремнул, а когда очнулся, уже Наташа смотрела на меня и улыбалась.
   - В этой чалме ты похож на султана, - сказала она. - Будешь завтракать?
   - Я думал, ты скажешь: на Сирано де Бержерака, которого тоже огрели дубиной по башке, когда он шел к своей возлюбленной Роксане, - эта длинная фраза далась мне с трудом, я почти прошептал её. - А где моя одежда?
   - То, в чём ты пришел, пришлось бросить в стиральную машину. Так что можешь надеть мой халат. Надеюсь, он не треснет по швам - ты не очень упитанный.
   - Это ты заметила, когда разоблачала меня?
   - Разумеется, - невозмутимо ответила Наташа. - Не пускать же тебя в грязных и окровавленных брюках в мою постель? Но не волнуйся, всё на месте, на память ничего не взяла.
   - Да уж, - попробовал пошутить я, - в брюках меня в постель не пускай...
   - Он ещё острит! Скажи спасибо, что живой. Кстати, будешь заявлять в милицию, тьфу... в полицию?
   Я подумал.
   - Пожалуй, нет. К чему? Всё равно никого не найдут. Вот если бы убили, тогда другое дело. Тогда бы непременно заявил.
   - Ну ладно, - сказала Наташа и поднялась - Как хочешь. Только об угоне машины заявить всё равно придётся. Как бы тебя потом в чём другом, связанном с твоим железным конём, не обвинили? Я поеду на работу, завтрак на столе. Доктор сказал, чтобы ты поменьше двигался. А так ничего страшного. До свадьбы заживёт.
   - До нашей свадьбы? Ты забыла, что я тоже в некотором роде доктор?
   - Ах, да. О свадьбе мы поговорим в другой раз, - произнесла Наташа. - И, пожалуйста, не уходи домой. Мне легче за тобой ухаживать здесь, чем там.
   - Могла бы отвезти в мой санаторий. Там мне положена отдельная палата и самые красивые медсёстры.
   - Знаю я твоих медсестёр. У них на уме только одно: быстро затащить тебя в свою постель. Лежи смирно.
   - Слушаю и повинуюсь, - прошептал я ей вслед.
   Ближе к полудню в дверь постучали, и я пошел открывать, полагая, что Наташа забыла ключи; но на пороге стоял Владлен.
   - Звонок же есть, - наставительно сказал я. - Чего пожаловал?
   - Старик, кто у нас в посёлке кому звонит в дверь? Часто без стука заходят. Меня Наташа просила за тобой присмотреть, чтобы тебе ещё что - нибудь не проломили или не оторвали, - сказал он весело. - А у нас новость, - и поведал о рокировке Петра. - Самое интересное, что от этой Ульяны муж ушел всего два месяца назад. Вот так всегда: что где-то убудет, там обязательно что-то прибудет. Закон Ома.
   - Выходит, и мне не стоит жалеть о пропавшей машине?
   - Конечно. Зато ты поместился в расчудесный халат, ещё сохранивший тепло Наташиного тела. - Владлен вынул из кармана маленькую бутылочку. - Думая, пятьдесят грамм крепкого коньяка тебя взбодрят. А вот курить вредно, - он отобрал у меня сигарету и затянулся. - Я, между прочим, серьезно подозреваю , что ты нарочно бился башкой о кирпичную стену или боднул проезжавший цементовоз с единственной целью нырнуть в Наташину кровать. Расскажи правду?
   - Идиот. А еще поэт. Служитель муз.
   - Одно другому не мешает. Мне, что ли, как-то себе навредить, чтобы и меня здесь приютили, обогрели и приласкали? Как ты думаешь, найдётся в её милосердном сердце уголок и для меня?
   - О чём ты? - притворился я. Владлен улыбнулся и выпил остатки коньяка, крякнув от удовольствия.
   - Сам знаешь, - сказал он. - Не до конца же тебя повредили. Давай, поправляйся, я пошел.
   В дверях он обернулся и произнёс историческую фразу:
   - Помни, сынок: когда двое мужчин ухаживают за одной женщиной и она отдаёт предпочтение одному из них, то ещё неизвестно, кого Бог спас, а кого обрёк на долгие муки.
   Я не успел бросить в него журнал, потому что он быстро захлопнул дверь. Вечером я был уже не настолько слаб, чтобы не предпринять попытку слегка приобнять Наташу, когда она присела ко мне на кровать и спросила о самочувствии. Но она увернулась и пересела в безопасное кресло.
   - Вижу, ты уже поправляешься, - насмешливо произнесла она. - Только не увлекайся лишними движениями.
   - Хорошо, не буду, - покорно согласился я. - Но я хотел бы с тобой серьезно поговорить.
   - О чём? - брови её удивлённо приподнялись, а глаза смеялись: она прекрасно догадывалась - о чём.
   - Э-э-э...Ну, о нас...то есть...
   - Не мямли, пожалуйста, - попросила она, покачивая ногой в бархатной туфельке.
   - Ладно. Мне кажется, умирающий больной влюбился в сою милую спасительницу и сиделку.
   - Кажется? - качание туфельки прекратилось.
   - Ну не придирайся к словам, Наташа! - я отчего-то стал волноваться. - Думаешь, так просто выговорить то, о чём и подумать страшно. Но я всё же произнесу эти три ужасных слова.
   - Стоп! - Наташа пересела ко мне на кровать и приложила прохладную, маленькую ладонь к моим губам. - Не надо, Вадим. Я к тебе тоже прекрасно отношусь. Ты мне очень нравишься. Может быть, даже больше, чем нравишься. Я к тебе привязалась, - она шутливо дернула меня за нос, - ты такой спокойный, разумный. И живёшь очень легко. Как венецианский дож, когда вокруг лютует чума. Я не говорю, что это плохо, и уж во всяком случае небезопасно - жить вот так, словно тебе всё равно, тронет тебя чума или нет. Словно ты уже совершил все свои земные дела и сидишь на упакованных чемоданах. Подожди, не перебивай... Вы - и ты, и Гайдай, и Владлен, - как огоньки свечей, которые рассеивают темноту, притягивают взгляд, но бессильны перед внезапным ветром. Помнишь, как было на твоём дне рождения? А лучшая защита против ветра не слабый огонёк, а хороший дом с крепкими стенами. Я, Вадимушка, ужасно практичный человек. Ну что мы будем делать вдвоём?
   - Я не так уж мало зарабатываю, пробормотал я. поправляя чалму на голове. - Не забывай, у меня своя клиника на пятьдесят мест.
   - Не смеши. Я хочу ездить по всему свету, пожить в Париже, в Италии, в Америке... Можешь ты свозить меня на Гавайские острова?
   - Хоть сейчас. Мой катер в твоём распоряжении. На другом берегу нашего водохранилища недавно построили развлекательный центр "Малибу", наверняка там найдутся и Гавайские острова.
   - Вот видишь, устало сказала она и поднялась, - так что останемся просто друзьями.
   - Женщина может такое предлагать только импотенту, - сердито произнёс я, чувствуя, всё же права: по-своему, по-женски, которой не двадцать лет, а тридцать, когда волна увлечений и безумств, на гребне которой двадцатилетние пытаются выброситься на золотистый и желанный берег, и к нему надо долго и упорно плыть или перебраться в надёжную лодку под парусом.
   - Не обижайся. Я приготовлю ужин.
   - Подожди... - Я вдруг вспомнил о том, что хранилось у меня неделю в ящике письменного стола. - А если я скажу, что смогу предложить тебе то, о чём ты мечтаешь? Всё.
   Она внимательно посмотрела на меня, чувствуя, наверное, что на этот раз я говорю серьезно.
   - Чалму поправь, Гарун - аль - Рашид, посоветовала она. И добавила: - Поживём - увидим.
   Я больше не стал испытывать гостеприимство своей радушной хозяйки и на следующее утро перебрался к себе. Голова ещё слегка кружилась, а настроение было такое, как будто я готовился проверить лотерейный билет по официальной таблице выигрышей. Сварив кофе, я пошел в рабочий кабинет, достал из письменного стола официальный конверт с синим американским штампом и в очередной раз углубился в чтение письма.
   Моя американская тётушка сообщала, что в последнее время её здоровье сильно пошатнулось, и она желала бы передать свою империю в моё непосредственное управление. Но с условием - я непременно должен был поменять гражданство, так как о двойном гражданстве она даже слышать не хочет. Таким изысканным, по мнению тётушки, способом она мстила советским, а теперь уже российским властям. Когда-то тётушка жила в Горьком, ныне Нижний Новгород, и работала врачом. Как-то ей пришлось лечить академика Сахарова, заодно тётушка близко сошлась с сиделкой опального учёного Еленой Боннер и заразилась от неё ненавистью к Советской власти. Тетушка так активно занялась диссидентством, что власти очень скоро были вынуждены выслать её за пределы страны. Моя тётушка была не только замечательным врачом, но, как оказалось, и хватким предпринимателем. Попав в рыночные отношения, она с помощью влиятельных политиков- антисоветчиков быстро сколотила денежный капитал и, вскоре, отойдя от политики, вложила деньги в развитие сети медицинских клиник во многих штатах США. Тётушка владела контрольным пакетом акций десятка крупных предприятий, имела несколько собственных медицинских учреждений, гостиниц. И вот теперь она горела желанием передать управление своей империей в надёжные родственные руки. К моменту составления завещания я был её единственным родственником. Раньше я не горел желанием уезжать из страны, но теперь, после разговора с Наташей, я стал мыслить несколько иначе. Конечно, Наташа права, сказал я себе, и что-то надо решать. Каждая женщина знает себе цену и не скрывает этого, и во все времена их можно только купить - золотом ли, предательством, раздавленной душой или собственной казнью на рассвете. И чем это чище покупаемой любви в доме моего соседа Кузи?
   Я спрятал письмо в стол и вышел на улицу. Холодный ноябрьский воздух бодрил. Выпал лёгкий снег и на проводах повисла белая бахрома. Не с одним мною в эти дни творились несчастья, и, преисполненный духом сострадания, я постучал в дверь Катиного дома. Надо же утешить её, но "утешителей" там уже хватало : все пили водку и говорили одновременно; больше всего меня удивил какой-то подавленный, с блуждающими глазами Степан, которому Кузя и Бурят подливали с двух сторон, словно печенеги, задавшиеся целью погубить зельем добра молодца.
   - Я ей, заразе Ульянке, волосы вырву, - говорила взвинченная Катя, - пусть не думает, так даром ей это не пройдёт. Ещё попомнит! Тварь ползучая.
   - А Петрухе хорошо морду набить, - вставлял Бурят. - Я этим сам займусь.
   На столе валялись окурки, надкушенный хлеб и блестели лужицы пролитой водки. Катя посмотрела на меня, будто только сейчас увидела.
   - Ты представляешь, что этот козёл старый учудил? - обратилась она ко мне, пересаживаясь поближе и согнав со стула вездесущего усатого кавказца.
   - Представляю, - сказал я. Прокуренный воздух щипал глаза, а из крана раздражающе капала вода на кучу грязных тарелок в раковине.
   - Взял своё тряпье и ушел к ней. Да кому он нужен, поганка старая? Нет, ты представляешь?
   - Представляю, - повторил я. А что ещё отвечать женщине в таком положении?
   Катя вдруг сорвалась с места, бросилась к шкафу, вытащила оттуда какие-то рубашки, брюки, открыла окно и стала выбрасывать всё это на улицу. Катя напоминала сейчас разгневанную слониху, одновременно и неповоротливую, и стремительную в своём буйстве. Даже Бурят как-то притих, опасливо косясь на неё своими узкими глазами.
   - Где-то валялись его рваные трусы, - сама себе говорила Катя, - надо их ей в морду бросить. Надо сказать: пусть ей на память подарит.
   Степан вдруг как-то заворочался, приподнял уже склоняющуюся на грудь голову, обвёл всех мутным взглядом и невнятно спросил:
   - А где Диана?
   - Да уж Диана твоя тоже! - взорвалась Катя, но закончить то, о чём хотела сказать, не успела; я заметил, как Кузя дёрнул её за руку и что-то произнёс, наклонившись к уху. Она только отмахнулась: все мысли её лавиной устремились к дому Ульяны.
   - Выпьем, Стёпа, мы же с тобой друзья? - сказал Бурят, наливая ему полный стакан. Степан мотнул головой, а мне показалось, что дернулся висящий на его плечах чугунный шар. Десантная мощь в нём ещё не выветрилась.
   - Нет, я домой пойду.
   - Да погоди, - взялся за него Кузя. - Успеешь домой-то. Посидим ещё. Я тебя сам провожу.
   - Нет, я. Стёпа мой друг, - стал настаивать Бурят.
   Что-то мне не нравился их разговор, и то, как они обхаживали Степана. Словно два заговорщика из дешевого кинофильма.
   - Как ты, обучил уже поэта управляться с вертолётом? - спросил Кузя. Степан вновь дёрнул свой чугунный шар и потянул руку за стаканом. А Катя вдруг неожиданно расплакалась. Лицо вмиг покраснело, распухло, стало ещё более некрасивым, и я увидел перед собой несчастную сорокалетнюю женщину, растирающую красной ладонью слёзы. Но это длилось недолго. Она снова вскочила и побежала на кухню, загремев там кастрюлями. Казалось, она не вполне понимает, что делает.
   - Уже третий раз плачет, - сообщил мне Кузя. - Сколько ж у бабы слёз в запасе?
   - Ведро и ещё кружка, - усмехнулся Бурят. Он посмотрел на часы и незаметно подмигнул Кузе; потом потянулся за бутылкой и подлил Степану. На кухне Катя ругалась со стариком отцом, который тоже что-то кричал и стучал по полу костылём. Усатый кавказец тихо бренчал на гитаре.
   - Твои собратья совсем обнаглели. Того и гляди застрелял, - подсел к кавказцу Кузя и сладко потянулся, выпятив толстый живот.
   - Что, у неё в магазине мужиков мало? - спросил, ни к кому не обращаясь, Бурят. - Захочет - найдёт.
   - Да нет, я слышал, у неё ба - а-льшая налоговая проверка. Всё разом свалилось, - Кузя зевнул и тоже посмотрел на часы.
   В комнату влетела Катя, швырнула на стол деньги и ткнула кавказца в грудь.
   - Ну-ка, ты! Одна нога здесь, другая там. Быстро в магазин за водкой.
   Кавказец послушно вскочил, сгрёб в карман деньги и испарился.
   - Что ты говорил кавказцу? - спросил Бурят.
   - Да обнаглели черномазые. Жен чиновников им подавай. Где ж их взять-то? Или пристали: достань и продай самолёт. Скоро совсем на голову сядут. Нет, на кой хрен мне такая свадьба.
   - Нет, самолёт достать можно. А чиновничьими женами пусть умоются. Слушай, может их какой - нибудь другой летательный аппарат устроит?
   - Что? - спросил вдруг Степан и поднял голову, уставившись на Кузю.
   - Ты спи, спи. Я тебя разбужу, - отозвался тот. Катя схватила тряпку и стала яростно вытирать стол, а я отправился домой, столкнувшись у калитки с усатым кавказцем. В руках у него было две бутылки водки. Когда я возился у своей калитки, дверь в доме Кузи открылась, и в полоске света я увидел Диану. Следом за ней на улицу выскочил горилоподобный джентльмен, явно не отечественного производства.
  
   5. Кто- то теряет, кто-то находит
  
   Я несколько раз доставал из стола американский конверт с тётушкиным письмом. Прикидывал, сколько денег у меня будет, если приму тётушкино предложение: выходило очень много - даже по забугорным меркам. Но торопиться с ответом я не собирался. Мне хотелось показать письмо Наташе, убедить самого себя, что не совершаю ошибки, в чём у меня не было полной уверенности.
   Между тем обстановка на нашей короткой улице накалялась с каждым днём и напоминала район боевых действий, где в роли агрессора выступала Катя. Она уже пару раз прилюдно оттаскала свою соперницу за волосы, что и обещала сделать на том пьяном "совете в Филях", присовокупив несколько коварных и болезненных пинков по коленной чашечке. Но этого ей казалось мало. Ульяна теперь при виде её в ужасе пряталась за дверью своего дома. Как-то утром Ульяна проснулась от резкого запаха с улицы: у забора стояли односельчане и показывали на Ульянины ворота, вымазанные дёгтем.
   - В следующий раз пущу ей "красного петуха", - пообещала всем Катя.
   И я очень удивился, когда ко мне зашёл Пётр. Был он растерян и подавлен, напоминая затравленного охотниками зверька.
   - Ну что ж, - сказал я, вспомнив Катину угрозу про "красного петуха", - женщина в гневе полностью теряет рассудок. Переезжать вам надо. Только и всего.
   - Это понятно. Да не так быстро всё делается, - Пётр нервно закурил и добавил зачем-то: А мы с Ульяной не пьем. Вообще.
   - И правильно. Коварное это дело. Уверяю как врач.
   - Ты знаешь, я бы с Катькой окончательно спился - к тому и шло. Прямо беда какая-то, что ни день, то бутылка. Деньги то у неё шальные. А тут я словно как протрезвел. Я к тебе, Вадим, лучше всех в посёлке отношусь, и скажу откровенно: мы с Ульяной давно вместе, ещё когда её муж был, Витька. Года два. И вот наконец-то...решились. А что?
   - Нет, ничего. Катя тебя с работы уволила?
   - На следующий день. И слава Богу, век бы её не видеть. Я теперь с Ульяной буду работать, в её хозяйстве. Она в Мытищах на рынке молочкой торгует. Буду ей подвозить товары, связи у меня остались, у Ульяны тоже много знакомых среди торгового люда. Ты знаешь, какая она женщина? Супер. У неё кругом чистота, порядок. - Он вдруг задумался и через секунду переключился на отвергнутую жену, - Катьку Москва испортила. Мерзкий город, помойка. И живёт здесь одно ворье и гнильё. Катя, как и я, из деревни.
   - Так и мы вроде не в Москве живём? - напомнил я.
   - Считай, что в Москве, её из твоего видно, - Пётр кивнул на окно, за которым кроме забора Кузиного дома ничего видно не было.
   - Приехали мы в Москву из Умёта, может, слышал? Думали -- заживём. Купили продовольственную палатку, через год из съемной квартиры в коммуналку переехали, потом отдельную квартиру приобрели, деньги потекли рекой и мы в Троицком дом присмотрели. Ну ты это знаешь, видел, как мы строились. Удобно, сыто, нос в капусте, губы в вине. Товар сюда, товар туда. У-у-у она такие дела проворачивает -- закачаешься, давно по ней колония плачет. Лучше бы я в деревне остался, - он бросил шапку на пол, - там бы хоть не пачкался в этом дерьме. Пахал бы землю или плотничал да плевал в сторону Москвы.
   Я слушал его и думал: кому он это рассказывает - мне или себе? И что хочет оправдать в своей жизни? Прожитые с забуревшей на обмане покупателей женой годы? Свою заброшенность в этом действительно зачумлённом городе? Неожиданную смену вех? Но чем Ульяна , продающая разбавленные творог и молоко на Мытищенском рынке, лучше Кати, которая хоть не добавляет в морковь и капусту анилиновые красители?
   Раздался звон разбитых оконных стекол от Ульяниного дома. Мы выглянули на улицу.
   - Совсем у бабы крыша поехала, - скривился Пётр. - Ну чего она хочет доказать? Всё равно не вернусь. Мне сорок пять лет! - заорал он вдруг на всю улицу. - Дай хоть напоследок пожить нормально! Иди домой! - потом подождал немного и сказал, обращаясь уже ко мне: - Не хочу выходить на улицу. Боюсь не совладать с собой. Задушил бы...
   Лицо его как-то перекосилось, а в глазах застыли тоска и злость, и он напоминал загнанную собаку, которая уже н способна найти своего хозяина, и ей остаётся только бежать, гнать, метаться или прибиться к стае таких же отринутых мучеников, возвращающихся в своё первоначальное естество.
   - Уговорю Ульяну уехать к себе в деревню. А что? Дом построим, заживём. Хозяйство будет. Всё лучше, чем здесь. Главное, земли не бояться; она меня вспомнит, земля, - говорил он, но уверенности в его голосе я совсем не чувствовал. Он всё время старался убедить себя, что стоит только захотеть, и избушка на курьих ножках, к которой он выбрался, блуждая по лесу, повернётся к нему не задом, а передом, что два десятка лет, прожитые наспех, можно списать, как залежалый товар из Катиного магазина, и они не зависнут на нём гирями или двумя горбами, из которых - увы! - никогда не вырастут крылья. Слишком уж отравлены эти годы ядовитым городским смрадом, беспутством, ложью. Шулерством и воровством, тупой ненавистью друг к другу, безбожием, чтобы надеяться на иные перемены, кроме математического перемещения из пункта А в пункт Б. Москва гигантская воронка, как и любой другой мегаполис, который втягивает и калечит людей с жизненными соками, сманивая их сладкоречивой флейтой крысолова, чтобы превратить в манекенов ради крепкого подножия собственной пирамиды. Ведь не может же эта пирамида устоять на людях изначально порочных, хилых, бездушных, лишенных любви и отеческих корней, иначе повторение Содома и Гоморры неизбежно. Необходим цементирующий пирамиду состав: живительные силы блаженных духом, уводимых в сторону от прямой дороги к чистоте, свежести, правде, истине.
   Вечером ко мне пришла Наташа, и я показал ей письмо своей тётушки.
   По мере того, как она читала письмо, взгляд у неё загорался.
   - Больше всего мне нравятся её гостиницы, - сказала Наташа, отдавая мне письмо.
   - Всё вместе это стоит..., - я нарочно затянул паузу, наслаждаясь огоньками в Наташиных глазах, - чуть меньше, чем состояние Романа Абрамовича. - Я протянул ей журнал "Форбс" на странице которого, в рейтинге доходов, фамилия тётушки стояла чуть ниже середины списка богатейших людей мира.
   - Но это... получается, ... ты миллиардер, Вадим! Дай мне сигарету.
   Наташа уютно устроилась в кресле, не отрывая взгляда от журнала, словно опасаясь, как бы цифры доходов не превратились в черепки под копытом сказочной золотой антилопы. Я закурил сигарету и протянул ей, и она механически взяла её, но тут же потушила.
   - Не нравится мне это слово. Но ты меня можешь называть хоть горшком, только в печь не ставь.
   - Напрасно, из тебя вышел бы славный, подрумяненный пирожок, - сказала она, любезно подвинувшись, чтобы я сел рядом.
   - У нас в посёлке уже есть Пирожок, - заметил я. - Ты бы меня съела?
   - Я бы сначала просто попробовала. А вдруг не понравится.
   - В чем дело, попробуй..., - я слегка приобнял её.
   Наши взгляды проникли друг в друга, но спустя мгновение она отвела мою руку и отодвинулась.
   - Пусти, - сказала она и поднялась. - Мне пора. У входной двери она поднялась на цыпочки и крепко поцеловала меня...
   В это время кто-то постучал в дверь, и я очень удивился, увидев на пороге Колю Гайдая с пакетом в левой руке.
   - Здравствуй, Наташа, - холодновато поздоровался он. - Может, зайти в другой раз? - ни один мускул не дрогнул на его лице при виде слегка покрасневшей Наташи, хотя я знал - об этом мне рассказала всё - про - всех знающая Катя, что Гайдай давно, с самого появления в нашем посёлке, с самой первой встречи безуспешно и преданно любил Наташу на расстоянии, готовый ждать сколько угодно времени и надеяться, как может любить только настоящий мужчина, неважно - жестокий или добрый; даже будучи отвергнутым, он никогда не оскорбит свою любовь, не покусится на её честь и не позволит это сделать ни одному негодяю Троицкого. Странные у них были взаимоотношения: при внешней прохладности глаза обоих порой незаметно для окружающих подолгу задерживались друг на друге, теплели, что-то "говорили", убеждали и отказывали, словно это был немой диалог, который не должны были слышать посторонние; и они, сталкиваясь случайно в шумном обществе, всё равно оставались наедине, но перед невидимой, разделяющей их стеклянной стеной. Вот и сейчас, встретившись с Наташей, Гайдай нарочно холодно поприветствовал её.
   - Я, собственно, пригнал твоего боевого мустанга, - сказал он, бросив пакет на стул.
   - Какого мустанга?
   - Посмотри в окно, - он отодвинул тяжелую штору. - Ну как?
   За воротами стоял мой "Rend Rover", начищенный до зеркального блеска, точно его сию минуту должны были отправить на презентационную выставку новых автомобилей в салон во Франкфурте - на - Майне.
   - Откуда? - ошарашенно спросил я, всё ещё помня сладость поцелуя.
   - Ну, это неважно. Кто угнал, тот и отдал. Извини, что тот человек сам не пришел. Он очень застенчивый.
   - Это я заметил, - пришлось согласиться мне. - За время нашего поспешного и неожиданного знакомства он так и не вымолвил ни одного слова.
   - И в ближайшее время не вымолвит. Трудно говорить, когда сломана челюсть.
   Гайдай коротко взглянул на меня, затем на Наташу и их глаза, словно притянутые магнитом, встретились, и вспыхнувшая между ними искра тут же погасла, не успев никого опалить. Я подошел к стулу и вытряхнул из пакета вещи: там оказался мой бумажник, водительское удостоверение и паспорт.
   - Ну что ж, свою задачу я выполнил, пойду.
   - Я тоже ухожу, - произнесла Наташа. Она хотела ещё что-то сказать, повернувшись ко мне, но передумала. Странно, но мне вдруг показалось, что эти два человека могли бы стать самой счастливой парой в этом подлунном мире.
     
   6.После перестройки будет перестрелка
  
   Среди ночи меня разбудили резкие звуки, похожие на те, что издаёт засорившаяся выхлопная труба автомобиля: бух! бух! бух!.. и с убыстрением: бух-бух-бух-бух!... Похоже, что где-то совсем рядом стреляли. По улице неслись какие-то крики, в которых смешался русский мат с кавказскими воплями. Я взглянул на часы: половина четвёртого ночи; потом осторожно выглянул в окно. По улице, в свете фонарей и косо падающего снега метались какие-то размытые фигуры, ярко вспыхивали стоп-сигналы автомашин. Я вернулся в постель и повернулся лицом к стене и, засыпая, послал всех к лешему. Чем скорее они перестреляют друг друга, тем веселее мы встретим рассвет. Предупреждали же Горбачев, что после перестройки в стране начнётся перестрелка. Не послушался и вот получай результат.
   Утром, побрившись и позавтракав, я услышал от соседа Кузи следующее. Поздно вечером к нему приехали чеченцы. Но, как назло, все девицы рассортировались по клиентам - никого не было. Южане со злости переломали в Кузином дворе все молодые деревца и ушли в Парус. В Парусе они устроили драку с отдыхающими и охранники ЧОП "Русские", с которым мы на три года заключили договор об охране, выставили кавказцев за околицу Троицкого.
   Но через час они вернулись на трёх джипах, смяли охрану и подкатили к Кузиному дому. Сосед позвонил в полицию и на всякий случай закрыл ворота. Забор у Кузи высокий, а ворота со стальными запорами, и у ребят никак не получалось перелезть во двор. Тогда они стали палить по воротам и по дому из стволов. Посыпались стёкла и штукатурка. Потом они убрались восвояси. Бойцы ЧОПА, очнувшись от внезапного напора, пришли в себя и устроили погоню, но кавказцы благополучно скрылись в метельном мраке.
   Полиция, как всегда, приехала только утром, когда уже рассвело и даже Кузя спал; что-то записали со слов чоповцев, собрали пустые гильзы и укатили.
   - Смотри, говорил Кузя, показывая на разбитые выстрелами окна, на дырки в воротах и на следы пуль на стене дома. - Хорошо, что я в подвал спустился. А то бы насквозь прошили.
   - И хорошо, что чеченцы спьяну наши дома не перепутали, - согласился я.
   - Я думал: хоть кто-нибудь из соседей выглянет на крыльцо, вмешается. Нет, все по норам сидят, как кроты.
   - Ищи дураков. Как ты это себе представляешь? Выхожу я халате на крыльцо и говорю: вы бы, хлопцы, ехали в тир и там стреляли, а то заснуть не могу. И получаю пулю промеж глаз. Так?
   - И полицаи эти, козлы... "Сейчас приедем, сейчас приедем!" Тут убивать будут - они носа из своего участка не высунут. Всем наплевать, полный бардак. Ни порядка, ни закона!
   "Кто бы говорил, - подумал я". Хотя, в сущности, он был прав. Власть в государстве, если оно существовало, а не рассыпалось в прах, напоминает меняющихся жуликоватых клоунов, озадаченных лишь одним: удержаться во что бы то не стало, любой ценой и любыми жертвами, хоть с помощью иностранных штыков; чем больше хаос и беспредел, тем меньше человек втянут в политические кувыркасы, тем равнодушней он к творящейся вокруг него катастрофе.
   - Нет, я этого так не оставлю, - продолжал Кузя. - Я за один час могу весь Мытищенский район поднять, всех ребят. Чоповцы тоже подмогнут. Их честь задета. А ещё есть вариант: у меня приятель по заказу работает: если надо кому квартиру взорвать, платишь деньги, он приходит туда, минирует и взрывает. Ему плевать, есть там кто в квартире или нет - деньги заплачены, надо работать, некогда хозяев выгонять. Ему, что ли, позвонить? Я знаю, где эти бараны осели.
   - А с базукой приятеля не найдётся?
   - Поискать, так найдём. Тебе зачем?
   - Дачники вокруг моего санатория стали селиться. Не проехать.
   - А-а-а, - Кузя воспринял шутку всерьез.
   Из своего двора на улицу выглянул сначала Степан, а затем и Диана в полупрозрачном воздушном халатике, который больше бы подошел к выступлению в стриптиз - баре.
   - Всё воротами любуешься? - спросил Степан, как-то ревниво загораживая от нас Диану.
   - Придётся менять. В копеечку обойдётся.
   - Лучше подожди, - посоветовал я. Во - первых обзор лучше. Во-вторых, вдруг они с гранатами вернутся. Тогда уж сразу с забором сменишь.
   Кузя сплюнул на брусчатку, грязную от кавказских и полицейских машин.
   - А я Стёпу держала, он всё порывался выскочить, - сказала Диана, прислоняясь к мужу. - Ты что, говорю, вдовой меня хочешь сделать?
   - Иди домой. Холодно здесь, простудишься.
   - Он иногда бывает страшно отчаянный, даже боюсь за него. Стёпа, покажи шрам.
   - Да брось ты, иди! - Степан подталкивал её к своим воротам, а она упиралась руками и ногами, выскальзывала, смеялась.
   - Ну покажи!
   - Вот привязалась, не отстанет, - Степан расстегнул на груди рубашку, повернулся к ней.
   - Вот, видите? - торжественно произнесла Диана, притрагиваясь розовым пальчиком к такому же розовому шраму под левым соском. - Это он меня защищал, ещё до свадьбы. Один против десятерых, и не испугался.
   - Их четверо было, - смущенно поправил Степан.
   - Пятеро, я хорошо помню, заспорила Диана. - И кто-то из них саданул его тесаком. Прямо в сердце.
   - Ножичком маленьким . Под ребро.
   - Но всё равно ты целый месяц в больнице пролежал.
   - От силы неделю. Ладно, Диана, хватит.
   - А почему? Шрамы украшают мужчину, - сказал Кузя. - Вон Гайдай - весь изрезан вдоль и поперёк. Видели бы его в сауне.
   Степан застегнул рубашку. Но что значит этот шрам в сравнении с другими, невидимыми, на сердце, которые оставляет ему Диана? Их тоже можно отнести к разряду украшений или записать в графу расходов семейной жизни? Если произошло то, что я предполагал (а я уже не раз видел её входящей к Кузе в дом или торопливо выскальзывающей за его ворота до или после удовлетворённой мужской поступи по уличной брусчатке), то это означало одно: Кузя и её втянул в своё прибыльное предприятие. Возможно, сталкиваясь с его милыми ручными обезьянками и видя их украшения, дорогую косметику, валюту, её бедное маленькое сердечко дрогнуло и не выдержало: чем же я хуже их, чтобы не иметь то же? Почему и мои прелести не превратить в капитал? И если раньше она гуляла сама по себе, увлекаясь, обманываясь, скучая и лукавя, то теперь, благодаря Кузе, стала официально зарабатывать на его конвейере. Об этом, очевидно, догадывался пока только я и, конечно же, Бурят, который недаром так спаивал Степана в тот день Дианиного дебюта. Но такие вещи утаивать долго невозможно: измена всегда вылезет, как ослиные ушки из-под шляпки, и я не представляю, что бы сделал Степан, узнай он о своей жене-путане, и о том, кто способствовал ей в этом ремесле. А прозрение в таких вопросах лишь дело времени.
   Сами я никогда не был женат, если не считать трехлетнего союза с раскованной, веснушчатой и светловолосой медсестрой - подданной Швеции, чьи предки когда-то влили столько здоровой крови в Западную Европу многочисленными походами свирепых викингов. У нас были нежные, свободные отношения, и она подолгу жила в моём доме. Она говорила, что одна из ветвей её рода восходит к английской королеве, но я не особо верил её рассказам. И зря: много позднее я узнал её на фотографии в "Таймс", где она была запечатлена во время бала в Букингемском дворце; а вырезку из газеты она прислала мне вместе с поздравлением ко дню рождения... Но раз я начал думать о семейных узах, значит - пришла пора. И мысли мои вновь потянулись к Наташе, я сравнивал её со своей шведочкой и другими женщинами, которые появлялись в моей жизни и уходили, с которыми я расставался и которые расставались со мной. С сожалением и без, причинявшие боль и дарившие радость, которых, как мне казалось, я любил, и которые, как казалось им, любили меня, - но ни одной из них я не решился бы сделать предложение. Мне вдруг так захотелось позвонить Наташе, что я, не дослушав Кузю, повернулся и, под изумлённые взгляды соседей, поспешно скрылся в своём дворе.
   - Алло? - раздался в трубке её шелестящий, словно шелковая ткань, голос.
   - Это я, доброе утро! Забыл тебя спросить, так как ты мне посоветуешь поступить с тётушкиным предложением?
   - Понятия не имею. А это не у тебя сегодня ночью стреляли?
   - У Кузи. Он допился до белой горячки, ему всюду крысы мерещились, вот он в них и палил из кольта. Так, может, мне перебраться в Америку?
   - Переезжай, - помолчав, ответила Наташа. - И построй роскошный дворец во Флориде. А я буду каждый отпуск приезжать к тебе в гости и купаться в океане.
   - А ты можешь вообще там жить. Мы не против.
   -...Я, пожалуй, подумаю и, возможно, соглашусь,- произнесла Наташа после ещё одной паузы. Мне вдруг показалось ( не знаю, почему), что она дома не одна. И я спросил наугад:
   - А кто там у тебя стоит рядом и дышит в затылок?
   В трубке раздался её смех - он прозвенел, как хрустальные подвески.
   - Ты меня пугаешь. Ты ясновидящий? Или смотришь в бинокль на мои окна? Это Владлен зашел, зовёт меня слетать в Карелию. Вот трубку вырывает.
   - Старик, я рад, что тебя не пристрелили, - сказал Владлен. - Полетели с нами в Карелию. Там уже зима во всю, на лыжах покатаемся.
   - Спасибо, не могу. У меня дела в клинике. На чём летите?
   - На вертолёте. Я уже корочки получил. Обкатываю технику. Но до сих пор не понимаю, как он летает - ведь никто его снизу не толкает?
   - Ладно. Ты смотри там, осторожнее. Метель обещали. Разрешение на полёт получил?
   - Обижаешь, начальник. А ты за меня беспокоишься или за Наташу?
   - Конечно, за неё. Ведь ты, хитрый, специально выбрал такую профессию творческую, чтобы стать бессмертным, - ответил я и повесил трубку.
   Катя пришла ко мне после обеда, выставила на стол початую бутылку водки, и грузно села на стул.
   - Выпей хоть ты со мной,- сказала она, как-то тяжело дыша. - Все куда-то разбежались. Даже Пирожок пропал.
   Мне не хотелось, но, глядя на её понурое, потерянное лицо , я передумал, достал два стакана.
   - Тошно мне, Вадим. Хоть в петлю лезь.
   - Да брось, что за мысли? Не переживай, всё образуется, - я хотел как-то успокоить её, но нужных слов не находилось. Да и что сказать, когда судьба неожиданно бьет тебя семейной сковородкой по голове? - ты женщина ещё молодая, добротная, за тобой любой побежит, только свистни.
   - Перестань. Если бы в одном этом дело. На работе неприятности. Догадываешься, какие? Меня, наверное, в суд потянут. Роются и роются, заразы... Я уже весь Налоговый кодекс от корки до корки выучила. Ты мне, Вадим, как брат, потому и говорю, - она вертела в руках пустой стакан.
   - Вон оно что.
   - И отец болеет. Лежит и не встаёт.
   - Врача вызывала?
   - Врача, - она усмехнулась. - наши врачи только рецепты выписывают. Вот приклей эту бумажку на лоб и жди, когда поправишься. Ты же сам врач. Зашел бы, посмотрел отца.
   - Хорошо, зайду сегодня.
   - Тоска, Вадим, тоска...
   Я разлил остатки водки, постучал пальцем по бутылке.
   - Тебе бы надо кончать пить. Женщины быстро привыкают. Втянешься.
   - Только и спасает. Выпьешь - забудешь, - Катя снова невесело усмехнулась. - А что у вас тут ночью за пальба была?
   - Да, понимаешь, Кузю пришли арестовывать, а он отстреливался до последнего патрона, - попробовал пошутить я. - Нет, вру, не до последнего. Последний он себе в лоб всадил.
   Но Катя, кажется, даже не слышала меня, думая о чем-то своём. Я тоже замолчал.
   - Надо было рожать вовремя, - неожиданно произнесла она. - Тогда бы всё по-другому было. И не одного, а трёх. Всех бы прокормила и вырастила. Старшему сейчас было бы лет пятнадцать, а младшей - три годика. Когда дети в доме, душа греется. Только сейчас поняла. Да он, зараза, не хотел. А надо было назло ему и рожать!
   - Ты бы шла спать, - посоветовал я мягко.- Хватит уж, довольно. Что терзать себя?
   - И пойду, - согласилась Катя. - Пойду старика кормить. С ложечки. Сначала он меня так кормил, теперь я его. А вот кто меня накормит, когда пора придёт?
   Она ушла, а вопрос её так и висел в воздухе вместе с сигаретным дымом, пока я не открыл форточку. На улице шел снег; липкий, декабрьский, похожий на овсяные хлопья.
   Вечером снег пошел еще сильнее. Началась метель. Я позвонил Наташе, потом Владлену, но их мобильные телефону молчали. Зря они полетели в такую погоду, думал я, начиная беспокоиться. Если уж пришла охота - сели бы в поезд. В таких метеоусловиях даже опытный пилот не рискнул бы полететь. Как Владлену ещё разрешение выдали, недоумевал я? А вдруг? Что тогда? Мне не хотелось думать об этом "вдруг", я гнал его от себя, но вновь возвращался, - как блуждающий по лесу путник к топкому болоту.
   Всю ночь телефоны Наташи и Владлена молчали.
   Приближался Новый год.....
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"