-Не вертись. Спать мешаешь.На миг просыпаюсь. Вспоминаю: "В выходные не успел баню утеплить. Какой утеплитель завтра купить?"Снова засыпаю. Загорается экран. Так, "Дом и дача". Надо спросить, какой утеплитель лучше купить? Что обсуждают? Читаю: "Тяга вальдшнепов".На улице завыла собака. При чём здесь собака? Она же в конференции "Братья наши меньшие"!Просыпаюсь. На стройке, напротив дома, действительно воет собака.
Собака неожиданно замолчала.Надо выспаться. Завтра напряженный рабочий день.Погружаюсь в сон. Опять засветился экран: " Тяга вальдшнепов!!!". Всё! Сейчас встану, включу компьютер и прочитаю про эту проклятую тягу вальдшнепов.Почему она мне в подсознание засела? Уже три часа ночи? Вот ещё. А где сила воли или охотничья выдержка? Встать легче всего. Неужели я не справлюсь с этим Интернетом и экраном? Справлюсь, конечно. Надо подумать о чём-то приятном, оно обязательно приснится.Или сосчитать слоников:Раз слоник, два, три, четыре,пять!Ничего не получается, перед глазами опять:тяга вальдшнепов,тяга вальдшнепов.Я проворочался до утра. Зазвенел будильник.На работу я ехал злой и невыспавшийся. О тяге вальдшнепов я больше не вспоминал.
КАЗАЧИЙ КРУТОЯР
Люблю я наведываться в гости к Василию. В каждый мой приезд мы отправляемся с Василием на охоту.
Вот и в этот раз, убежав в середине дня с работы, он предложил мне.
- Ну что, Володя, сходим за утками?
На охоту Василий всегда "ходит". Будь это охота на
зайца, утку, кабана.
На этот раз мы решили "сходить" на охоту на моторной лодке.
Люба, жена Василия, выдала нам по комплекту толстых, вязаных на козьем пуху свитеров, шапки-ушанки, телогрейки и стеганые ватные штаны.
- Слушай, Василий - говорю я, - куда нас так напехтерили в середине октября? Мы же сваримся!
Василий только усмехается.
И вот, большая дюралевая моторка загружена на буксир, и совхозный УАЗик, бодро вырулив из ворот двора, выезжает за околицу деревни.
В кабине нас трое: Василий посадил меня за руль, а сам на заднем сиденье обсуждает с третьим нашим компаньеном, деревенским мужиком Сашком, в каком месте больше уток.
Через двадцать минут езды по луговой, едва заметной в пожухлой осенней траве дороге, мы останавливаемся на пологом песчаном берегу реки - РЕКИ моего детства. Вон там, на высоком противоположном берегу, заросшем березняком, когда-то стояла, открытая всем ветрам, небольшая деревня в две улицы.
Меня оторвали, увезли от РЕКИ в возрасте пяти лет. Но память упорно рисует картинки той далекой счастливой поры. Часто, во сне, я вижу, как наяву, свою малую Родину. Чем старше становлюсь, тем эти картины ярче. Иногда делается так грустно - до слез.
Но я люблю такие сны.
Неизменно, всегда эти сны связаны с РЕКОЙ моего детства. Как сейчас помню быструю косу с журчащей изумрудной водой. Впрочем, вода была настолько чиста, что ее присутствие угадывалось только по небольшим бурунчикам и юрким пескарям, борющимся с встречным потоком. Уже давно нет той волшебной косы: РЕКА с годами изменила свое русло, стала мутноватой, сузилась.
Мы перетаскиваем моторку на воду, ставим в нее ружья, запасную канистру с бензином, складываем на дно прочую нехитрую охотничью аммуницию.
Василий с ружьем садится на нос лодки в специально оборудованный лючок. Сашек у нас за моториста, а мне в этот раз отводят роль зрителя.
- Смотри по сторонам, - говорит Василий, - красотища какая !
Я не спорю, меня вполне это устраивает. Тем более, посмотреть есть на что.
Хмурый октябрьский день, едва перевалив на вторую половину, чуть затемнил окружающий фон. Вода, тальник, трава в заливах - все приготовилось к зиме. И тишина - до звона в ушах. На километры ни души. Все вокруг дышит первобытностью, покоем. Вот в такой, гармонии с природой, наверное, пребывали наши далекие пещерные предки.
Хорошо, покойно на душе. Вот оно - величие. Храм природы. Хочется замереть и ничего не делать.
Но Сашек, подкачав бензин в карбюратор, дергает за шнур, и окрестности оглашаются моторным ревом. Картина меняется, сознание переходит как бы в другую ипостась.
Через минуту мы, отчалив от берега, уже несемся по извилистому руслу реки.
"Как же они собираются охотиться? - думаю я, - грохот мотора распугает уток на много километров окрест. Ведь утка осторожная птица"
Но вскоре мои сомнения рассеиваются.
Сашек выводит лодку на середину реки, искусно объезжая торчащие из воды коряги. В этом ему помогает Василий, который показывает руками в какую сторону следует держать курс. Ему с носа лодки виднее. Я, сидя в середине лодки, постоянно кручусь. Мне интересно смотреть, как ведет лодку Сашек, как всматривается в туманную даль Василий, как мимо нас проносятся живописные берега реки.
--
Правь вдоль яра, - кричит Сашку Василий, перекрикивая звук мотора,
- мели начинаются.
Сашек поворачивает лодку в нужном направлении и мы несемся под
правым берегом, нависающим над нами серой стеной.
У противоположного левого берега реки, где к самой воде подступает тальник, намного мельче, там больше коряг и песчаных отмелей. У нашего берега течение быстрей, поэтому здесь оно намыло более глубокое русло. Но и у этого берега коряг в избытке. Мы чудом не натыкаемся на частокол острых коряг, торчащих из воды и перегородивших реку поперек. Сашек хладнокровно направляет моторку между двумя толстыми коричневыми коряжинами.
" Хорошо, что в этом месте под водой еще одна, невидимая, коряжина не попалась, - думаю я, - могла бы легко лодку насквозь проткнуть."
В памяти всплыл, прочитанный совсем недавно, эпизод из исторического романа о жизни северных славян. Все-таки находчивыми людьми были наши предки, живущие вдоль северных рек в старые времена. Научила их река обороняться от свирепых викингов. Русские речные люди перегораживали русла рек остро заточенными бревнами, слегка притапливали их, направляя острыми концами в ту сторону, с которой ожидали нашествия врагов. Завоеватели быстро шли на веслах или просто плыли по течению и замечали ловушки слишком поздно. Редко кто из викингов оставался живым, напоровшись на такую засаду.
Между тем, вынырнув из-за очередного поворота реки мы оказались на довольно широком пространстве водной глади, здесь на добрую сотню метров русло реки было прямым.
В ту же минуту, почти у самого носа лодки, мы неожиданно увидели двух, плывущих навстречу нам, уток. Они даже не успели испугаться и взлететь, когда Василий дуплетом положил их на воду.
Есть первые результаты.
--
С полем! - орет Сашек хриплым голосом, стараясь
перекричать мотор.
Василий в ответ только машет рукой. Бросаем убитых уток на дно лодки и опять набираем скорость. Через некоторое время река делает очередной причудливый изгиб и опять мы вплотную натыкаемся на уток. Еще две тушки лежат на дне лодки.
Так стало повторяться почти после каждого изгиба реки. Поперла дичь!
" Вот, дурье, - думаю я про уток, - неужели оглохли до такой степени, что вплотную подпускают нас к себе? У меня самого уже в ушах звенит от мотора, а они ничего не слышат!"
Подумав, делаю заключение, что уток я обвиняю зря .
Скорее всего, высокий берег, вдоль которого мы движемся, глушит звуки. Помогает в этом и встречный ветер, дующий нам в лицо и уносящий все звуки за наши спины. Поэтому утки ничего не слышат, когда мы выплываем из-за поворота. Опять же скорость нашей лодки приличная.
От холодной воды, ледяного ветра и промокшей одежды мы начинаем зябнуть. Даже зимняя одежда не спасает от холода.
--
Давай к берегу, - кричит Сашку Василий, - увидевший
небольшой плес на противоположном берегу реки.
Лодка мягко тыкается носом в серый прибрежный песок. Сашек глушит мотор и мы выпрыгиваем не берег.
--
Бензин кончается, - говорит Сашек, берясь за канистру.
--
Километров пятнадцать прошли, - замечает Василий, - надо
возвращаться. Кончится бензин, лодку против течения до темноты тащить будем. Промокнем до нитки.
Я еще больше начинаю дрожать, при мысли о такой перспективе.
Враз вспомнилась усмешка Василия, когда я не хотел надевать теплые вещи. Сейчас бы еще одна телогрейка совсем не помешала.
Справив малую нужду, согревшись горячим чаем из термоса, мы возвращаемся обратно.
На обратном пути уток почти не видно. Те, которые попадаются, находятся вне досягаемости ружейного выстрела. То ли мы их всех распугали раньше, то ли по ветру плывем, и пернатые слышат нас, то ли скорость лодки против течения мала - скорее всего все вместе взятые причины сказываются на этом.
Иногда, пересекая реку, перед нами проносятся небольшие утиные стайки, но птицы летят так стремительно, что Василий даже не успевает вскинуть свою старенькую вертикалку, не то, что прицелиться.
И все же на одной из стремнин Василию со второго выстрела удалось взять, откормившегося за лето, крякового селезня. Селезень кувырнулся, как будто налетел на невидимое препятствие, и комом упал в реку: быстрое течение понесло его в обратную от нас сторону. Пришлось разворачивать лодку и догонять уплывающую от нас добычу, вылавливать тушку в ледяной воде.
На охоте, как и в жизни ничего предугадать нельзя. В этом мы убедились еще раз.
За одним из поворотом реки нас ждал неприятный сюрприз, который мог свести на нет результаты всей охоты, а может быть и стоить нам жизни.
Разогнавшись на широком, с медленным течением, отрезке реки, мы влетели в заужину между двух берегов и на мгновенье оторопели: поперек реки от берега до берега над самой водой увидели натянутый металлический трос. До троса оставалось несколько метров.
- Поднимай мотор, оторвет! - кричит Василий, первым заметивший опасность.
Сашек судорожно дергает движок вверх, но уже поздно - лодка стремительно несется на трос.
Я инстинктивно пригибаюсь, прячу голову в плечи, напрягаюсь. Мы проносимся через заужину и вылетаем на широкую воду. Мотор глохнет. Смотрю на Сашка: его обычно красная, обветренная, круглая физиономия стала как мел.
Поднимаю голову еще выше и смотрю в сторону заужины. Троса там нет. Только потом я замечаю, на берегу людей, машущих нам руками.
--
Бери весла, - зло говорит Василий, - греби к берегу .
Я вставляю весла в уключины и гребу к берегу напротив заужины.
По течению грести легко, и скоро мы причаливаем к берегу.
Разговорились. Для людей на берегу наше появление тоже оказалось неожиданным. Увидев лодку, они испугались и бросили трос, что в принципе, и спасло нас. Тяжелый трос мгновенно ушел под воду, и мы промчались, не напоровшись на него. Могло бы быть и хуже !
Из любопытства поднимаемся с Сашком по обрыву: наверху, в кустах, замечаем лошадь, запряженную в подводу. Подвода загружена мешками.
Поднимаю голову: весь небосвод затянут косякам, вереницами, стаями, треугольниками разных птиц. Высоко летят журавли, чуть ниже гуси, сравнительно невысоко летят утки и еще какие-то пернатые, над полями кружатся вороны, взлетая и опускаясь черной тяжелой тучей на седую и желтую траву.
Внизу, в лодке, был виден только краешек неба над водой, я даже не подозревал, что рядом с нами находится столько птиц.
--
Чего они на реку не садятся?
--
Простора нет. Дальше большие озера начинаются. Там и
сядут отдохнуть, подкормиться. У нас на реку местная утка садится перед отлетом. Смотри, кажись, уже северный гусь пошел, - указывает Сашек в серую даль.
Мне с такого расстояния не отличить северного гуся от другого гуся, поэтому я верю Сашку на слово.
Над обрывом ветер сносит буквально с ног, поспешно спускаемся обратно вниз.
--
Мы подумали, что вы пограничники. Все, попались думаем -
возбужденно говорит Василию один из мужиков, - а вы, слава Богу,охотники.
Говоривший мужик расплывается в счастливой улыбке.
- Вам, слава Богу, - зло передразнивает его Василий, - а нас чуть не погубили.
- Мы ж не со зла, - добродушно отвечает тот же мужик, - вот свату на ваш берег немного зерна хотели переправить.
Он показывает на небольшую плоскодонку, причаленную у самого обрыва, в нее навалены крутобокие мешки с зерном. Эту то плоскодонку мужики тросами и перетягивали с одного берега на другой.
- Понаделывали границ, едри его мать, - ворчит Василий, - в гости друг к дружке не съездишь. А ведь по обе стороны реки у каждого родичи живут.
Мужики согласно кивают.
Действительно, после развала СССР многие границы между бывшими республиками провели наобум. О чем думали в Беловежской Пуще, простому земледельцу, работнику понять трудно. В одно мгновенье брат, кум, сват, друг, живущий в соседней деревне, оказался вдруг иностранцем. Чтобы сходить или съездить к нему, как в былые времена, нужно оформить разрешение, заплатить таможне, оформить кучу хитрых бумаг. Одна морока в общем
А о том, чтобы перевезти через таможню корм для скота или кусок свежатины нечего и думать: или обратно развернут на КПП, или половину отдай таможенникам. Обидно мужикам, что жизнь такой стала. На свой страх и риск пытаются мужики помогать таким вот незаконным образом друг другу. И никак они темные не хотят понять, что мешок зерна, припасенный для родственника, живущего по другую сторону реки, в другом государстве, теперь является контрабандой, и что за это можно в острог попасть.
Конечно же, пограничники в большинстве своем, такие же казаки местные (вместе росли у реки, рыбу удили, в салки играли, охотились), на многое закрывают глаза. Но у пограничников, ведь, есть строгое начальство, которое заставляет их излавливать нарушителей. Иногда даже на вертолетах облеты вдоль границы делают. Вот так и живут сейчас - курам на смех, Западу на потеху. Нет, не понимают мужики высокой политики. Темные они.
После перекура мы отплываем, а мужики принимаются за прерванную нашим появлением работу.
Теперь уже Василий ведет лодку.
Сашек со своим ружьем перебрался на нос моторки, не захотел он больше править, категорически заявил:
- Хочу сам добыть несколько уток, а то ружье заржавеет.
Пока разгоняемся, смотрю на зыбкую воду, на знакомые с детства берега и думаю, что нас можно считать шпионами - ведь несколько раз на чужой берег выходили. Раньше такие мысли как-то не приходили в голову. Печально все это. Быстро все изменилось. Теперь и моя разрушенная деревня оказалась заграницей и на той земле живут другие люди. Как все же быстро политики и границы меняют психологию людей. Вспомнилось, как двадцать третьего февраля позвонил своему армейскому товарищу в одну из бывших республик СССР, поздравил его с праздником. Он долго и мучительно вспоминал, что этот день раньше был Днем Советской Армии и Флота.
- А у нас в Республике уже все советские праздники забыли. День Победы, 8 марта редко празднуют, не говоря уже о профессиональных праздниках, - сказал он с тоской, которую не заглушили ни расстояние, ни автоматика.
"Может, не обманули нас? Может, мы сами дали себя обмануть? Добровольно?
С каким воодушевлением бросились в "бизнес" бывшие учителя, инженеры, партийцы всех мастей сразу после развала СССР: впаривали друг другу налево и направо эшелоны тушенки и сахара, машины сигарет и жевательной резинки, которые существовали, разве что, на бумаге или только в головах новоиспеченных коммерсантов. При этом каждый второй верил в свою исключительность и в то, что через пару лет он будет сказочно богат. А страна в это время жила по талонам, в цехах заводов и фабрик гулял ветер, в полях ржавели остовы комбайнов и тракторов.
Старики мне говорили, что даже после войны такого упадка и уныния не было на нашей земле. Я им верю.
Хорошо - этот этап всеобщей дури уже позади. Может быть, есть и будут другие этапы - еще хуже. Но мне стыдно, что я, именно в этот период, как многие, поддался всеобщему безумию и гонке за призрачными западными ценностями".
- К камышу правь, - выводит меня из оцепенения вопль Сашка.
Лодка резко уходит в сторону, я падаю на дно и слышу звук выстрела.
Правее, правее!- возбужденно орет Сашек.
Поднимаюсь, потирая ушибленный локоть, и смотрю на реку: по воде, между нашей лодкой и противоположным берегом, бежит подранок. Мы отсекли его от спасительных камышей, и ему не остается ничего другого, как искать спасения у берега. Там над самой водой нависает крутой берег, поросший тальником и длинной пожелтевшей травой.
Подранок быстро скользит к этому берегу, но скорость нашей лодки гораздо больше. Подранок ныряет, его долго не видно на воде, мы останавливаемся, озираемся по сторонам и вдруг видим его, вынырнувшим в паре метров от лодки. Сашек прицеливается и стреляет. Дробинки падают горошинами в воду перед уткой. Я даже слышу, как о воду хлюпает с шипением тяжелый свинец. Пока разворачиваемся, подранок опять ныряет и, через некоторое время, выныривает почти у самого берега.
Василий направляет лодку туда. Мы заметили, где подранок выбрался на берег, исследуем кусты, траву, но его нигде нет - как в воду канул. В реку убежать он не мог, значит, прячется в траве. Ну, где же он? Не мог же он так быстро залезть на крутой склон?
Испачкавшись в песке и глине, мы не находим раненую птицу.
- В луга убежал твой подранок, Сашек, - говорит Василий, - шустрый оказался, однако. Если крыло сильно перебито, то его лиса быстро найдет. Небось, рядом уже где-то крутится, рыжая. "Палило" ты, Сашек. А еще в армии мотострелком был. Сколько лет с тобой на охоту ходим - у тебя почти одни подранки. Не будем больше терять времени.
Сашек обиженно сопит, потирая рукавицей красный нос.
Все же Сашку повезло: пока добирались до места парковки УАЗика, он подстрелил пару небольших уточек и одного селезня.
C охоты мы возвращаемся продрогшие, мокрые. У дома Василия нас уже ждут: по широкому двору бегают дети Сашка и постоянно пристают к нам с вопросами, пришла в гости и жена Сашка.
Пока женщины ощипывают уток и накрывают нехитрый крестьянский стол, мы идем в баню.
Баня стоит на задворках на высоком берегу реки. В бане жарко, пахнет дегтем от прогоревших березовых дров, раскаленными камнями открытой каменки, горячим деревом. Спасибо женщинам, натопили баньку.
Мы неистово хлещемся березовыми вениками, выгоняя закравшуюся в наши тела простуду. А потом голышом несемся наперегонки с бугра и с размаху плюхаемся в холодную воду реки. Студенка обжигает тело, сбивает дыхание. Мы орем от удовольствия в три глотки. Сашек шарит руками под водой и неожиданно достает из реки большой стеклянный пузырь с самогоном.
Интересно, когда он успел его туда спрятать? Наверное, еще перед охотой?
Тело начинает бить подкожная дрожь, и мы так же наперегонки бежим обратно в парилку.
Напарившись от души, размякшие и добродушные, в просторном предбаннике мы опрокидываем по первой чарке самогона за удачную охоту, закусываем и ведем неспешный разговор на разные темы.
Сашек пытает меня о столичной жизни. И под каждое мое сообщение подводит свою деревенскую, незамысловатую философскую базу. Я лениво отвечаю, иногда просто молчу, слушая разговор Василия и Сашка о деревенских проблемах, а сам смотрю в небольшое, затянутое тонкой паутиной с запутавшимися в ней высохшими мухами, окно на песчаную тропу, сбегающую вниз к реке, на темные квадраты огородов с черными мокрыми плетнями у самой воды, на серую ленту реки, убегающую в сгущающуюся мглу, и думаю, думаю.
Где оно прячется - счастье и где он - смысл жизни: то-ли в шумном, большом и суетливом мегаполисе, то-ли вот в этой глухой деревушке, под названием Казачий Крутояр, затерявшейся на необъятных просторах нашей Великой России?
КТО ЗНАЕТ ЭТО?
г. Москва
05.12.2001
СОЧИ - ХАРЬКОВ - МОСКВА
На заснеженный перрон Харьковского железнодорожного вокзала мягко падали, извиваясь и поблескивая в лучах прожекторов , крупные хлопья снега. Поезд с минуты на минуту должен был отправиться в Москву. Уже торопливо пробежали вдоль вагонов железнодорожники в ярких оранжевых куртках, постукивая по стыкам молотками. Состав пару раз с громким лязгом дернулся всеми вагонами, как в судороге и застыл. Проводники убрали лестницы и стали закрывать двери вагонов.
Он сидел в теплом купе фирменного поезда "Харьков-Москва" и смотрел на белый от снега перрон таким взглядом словно все, здесь происходившее, не имело к нему ни малейшего отношения. В его глазах была пустота.
Его никто не должен был провожать.
Так получилось. Он убегал ото всех и в первую очередь от самого себя:
" Я должен ее забыть, - вертелось у него в голове, как заклинание, - должен, должен, должен".
Вдруг он увидел в снежной круговерти её. Она неуверенно приближалось к вагону и заклядывала в запотевшие окна. Она была одета в длинное алое пальто с небрежно откинутым на плечи капюшоном. В ее черных длинных волосах запутались и блестели изумрудами большие снежинки.
Он в ужасе застыл у вагонного окна: "Как она узнала, что я еду в этом поезде, в этом вагоне?"
Тем временем брюнетка в алом пальто подошла к его купе и остановилась напротив. Она печально смотрела в заледеневшее стекло. Ее толкали плечами, чемоданами, сумками пробегавшие по перрону люди, а она все стояла и молча смотрела на него. Снег все падал и падал на ее черные, как вороне крыло, волосы.
Он не выдержал и опустил голову.
Поезд скрипя , как бы нехотя, тронулся с места.
Брюнетка пошла вслед за составом, натыкаясь на провожающих. Она не замечала никого и ничего вокруг, словно шла по безлюдной снежной пустыне, спотыкаясь о невидимые под ногами кочки.
Он поднял голову.
У него заболело сердце.
По щекам девушки катились крупные слезы. Слезы, зарождаясь в уголках ее больших темных глаз, увеличивались до громадных горошин и уже затем стремительно скатывались на воротник пальто. Таких больших, круглых как горошины, слез он не видел никогда.
Через минуту вокзал остался позади.
Поезд уверенно набрал полный ход. Замелькали дома, пустыри, бетонные заборы заводов, машины, перекрестки.
Он, по-прежнему, не отрываясь, смотрел в окно, и в который раз повторял: "Я должен забыть ее и все, что с ней связано. Так будет лучше. ВСЕМ".
"ДО-Л-ЖЕН, ДО-Л-ЖЕН, ДО-Л-ЖЕН !", - утвердительно, в такт его мыслям, стучали быстрые колеса поезда.
Но разве памяти прикажешь?
Она включается в сознание так же внезапно, как нежданный инспектор ГАИ, вдруг выскочивший из кустов с радаром в руках на абсолютно пустом утреннем шоссе. Минуту назад никого не было и вот вам - нате.
Память живет сама по себе, используя для своего пристанища только вашу телесную оболочку.
Память неуправляема и неподвластна воле разума.....
-------------------------------------------------------------------------------------------
....Все началось с той путевки, выданной ему в июле горкомом комсомола в санаторий, построенный на теплом сочинском берегу специально для партийных и комсомольских работников, по специальному проекту.