Если пройти по этой улице до заснеженного сада, обогнуть его по извилистой тропинке, у маленькой церквушки повернуть налево - то дойдешь до невзрачного покосившегося дома с железной дверью. За дверью находится комната, оклеенная обоями цвета болотной тины, а у окна на деревянном стульчике сидит человек со всклоченными немытыми волосами. Комната маленькая, почти каморка, повсюду следы запустения, и это делает ее похожей на своего невзрачного обитателя. Иногда ему кажется, что он уже умер, и это отчасти так, но смерть ему лишь грезится.
Вот уже тысячу ночей находится он в этой комнате, безмолвный, бездвижный и почти потерявший надежду. Никто не приходит сюда, никто не стучит в дверь и одиночество, зябкое и тоскливое, оплетает углы комнаты паутиной. Когда нет такого человека, которому можно было бы рассказывать и рассказывать, как это прекрасно - быть одиноким, безмолвие становится все более в тягость, и со временем начинает походить на темницу. Тысячу ночей только тишина и забвение. Тысячу ночей лишь беззвездное небо и решетки на окнах.
Тысячу ночей было так, но сегодняшняя ночь - новогодняя, магический рубеж между прошлым и будущим, и по привычке, какому-то приобретенному инстинкту, человек ждет от этой ночи чего-то особенного, он предчувствует нечто, что перевернет его жизнь, отбросит в начало и позволит попытаться еще раз, ибо итог его прошлых начинаний и впрямь удручает.
Ему вспоминаются новогодние праздники десять, пятнадцать, двадцать лет назад, когда он был еще ребенком, совсем маленьким, румяным. Было удивительно весело и таинственно, и он словно попадал в сказочную страну, в совсем другой мир. С самого утра повсюду порхали бабочки-снежинки, щебетала сестренка, на кухне светилось солнышко.
В новогоднюю ночь, ровно в полночь, когда, с последним ударом курантов, начинала играть волшебная музыка - тихонько дзинькали маленькие колокольчики, мурлыкал рояль - он бежал к елке и находил под ней подарки, воплощавшие самые сокровенные желания, даже высказать которые порой не хватало духу. И всегда этот праздник был началом чего-то нового, чего-то морозно-свежего, и каждый год можно было охарактеризовать, дать ему название, наподобие зодиакальных в китайском гороскопе: Год, Первый, Оставшийся в Памяти, Год Школы, Год Первых побед, Год Влюбленных, Год Ненависти, Год Страха.
Так продолжалось до тех пор, пока он не оказался здесь, запертый, словно зверь в клетке.
Никто не пришел два года назад, не было подарков, не играла волшебная музыка. Но тогда ему было все равно: он и не хотел никого видеть, а магнитофон продал.
Никто не пришел в прошлом году, хотя он ждал, глядел в окно, и всю ночь в комнате горел свет. Свет включен и сегодня, закопченная лампочка без абажура выхватывает из полутьмы тусклые пыльные вещи, и сегодня он, как и год назад ждет ...
Куранты, отбив положенные двенадцать раз, продолжали бой, но он, погруженный в себя, так и не сообразил бы, что это стук в железную дверь, размеренный, как стук смерти в Пятой Симфонии Людвига Вана, если бы дверь не распахнулась, впустив морозный воздух и человека в длинном пальто и широкополой шляпе, такой, как носили добрых сто лет назад.
- С Новым Годом, - произнес человек, вошел в комнату и уселся на стуле.
- С новым счастьем, - машинально ответил хозяин. Он сидел спиной к гостю, сгорбившись и вперив невидящий взгляд в окно.
- Долго ты еще здесь пробудешь? Почему ты не выходишь на улицу? Там праздник, там люди, почему ты не идешь к ним? Что это - презрение, гордость или бессилие?
- Я заперт.
- Вот как? Но ведь ты запер себя сам! Иди за мной.
Человек поднялся и направился к двери. Узник вдруг встрепенулся, словно только что заметил присутствие постороннего, резким движением поднялся, снял с вешалки пальто, накинул его и поспешил за своим освободителем. Проходя мимо двери, он с опаской и некоторым удивлением посмотрел на бывшую преграду - она больше не казалась непреодолимой, но все равно было как-то странно выходить наружу.
На улице было шумно и светло от фонарей, петард, фейерверков. Веселые компании, то и дело встречающиеся по пути, поздравляли с новым годом, новым счастьем. Ему стало совсем легко, и это была первая ночь из тысячи, когда хотелось смеяться. Он и засмеялся и окликнул человека:
- Эй! Так куда мы идем?
Человек остановился и подождал его.
- Не все ли равно тебе, куда идти? - спросил он и снова зашагал. Недавний узник семенил рядом. Так непривычно было идти по улице, что ноги то заплетались, то вихляли из стороны в сторону, и он походил на неуклюжего мишку. Впрочем, потихоньку он вспоминал, как это делается - как ходить, как смеяться, как чувствовать. Он старался не отставать от своего спутника, словно боялся, что тот вдруг исчезнет, растворится в морозном воздухе, окажется очередным из тысячи миражей, преследовавших узника в его темнице. Он боялся узнать, что по-прежнему заперт, что это не новогодняя ночь, а всего лишь тысяча первая. Но свежий воздух все так же пьянил, ночь, разукрашенная взрывами петард, все также смеялась в ответ, а его спутник шагал ровно и уверенно.