Психиатрическая больница располагалась в стенах бывших казарм, древней, дореволюционной еще, постройки. Всем известно, конечно, что строили тогда добротно, нынешние сооружения со старыми сравнивать - что спичечные коробки с дубовым сундучком равнять, но все же восемьдесят лет - многовато, к тому же палаты мужского отделения "шизиков" находились на месте бывших конюшен, возведенных хоть и качественно, но безо всяких претензий на комфорт. Пикантную историческую подробность насчет конюшен сообщил, усмехаясь в рыжеватые усы, преподаватель психиатрии Владимир Петрович. И теперь Тине все казалось, что от стен с панелями казенного зеленого цвета чуть заметно пахнет конским навозом. Бывшие стойла были плотно заставлены кроватями, и студенты теснились в узких проходах, страдая от невозможности подпереть спиной стенку или хотя бы спинку кровати.
Худой человек на ближайшей к Тине койке отрешенно смотрел в потолок, беззвучно шевеля губами. Тина безразлично скользнула по нему взглядом - она хотела пробиться в противоположный угол, где японец, застрявший в больнице чуть ли не со Второй Мировой войны и воображавший себя придворным императорским художником, уже снисходительно протягивал зардевшейся Тининой подруге Ольге листок с "портретом" и дарственной надписью - "руской красивице". О японце в институте ходили легенды, передававшиеся из курса в курс - будто бы листочки с изображением женского профиля он дарит очень редко, по настроению, но девушка, получившая из его рук такой листочек, непременно в ближайшее же время выйдет замуж. Увы, подойти к его кровати не было никакой возможности, и Тина испытала досаду - вечно подруга оказывается в нужном месте в нужное время, а ей, как обычно, не повезло.
- Девочка, возьми мандарин! - услышалось вдруг ей тихо, но внятно, настолько неожиданно, что Тина вздрогнула. Худой с ближайшей кровати смотрел теперь прямо на нее большими, чуть навыкате, глазами, белки которых отдавали желтизной. Длинные пряди темных его волос были спутаны, и полосатая пижама, казалось, спокойно могла вместить еще одного подобного индивидуума. В протянутой к Тине руке покоился скрученный в шарик пестрый конфетный фантик.
- Возьми мандарин. Я - елка. Возьми...
Тина, растерявшись, брезгливо взяла двумя пальцами красно-желтый комочек, и, первой выскочив за преподавателем в коридор, незаметно выронила его поближе к стене.
- А вот интересный клинический случай, - вещал Владимир Петрович, все так же жизнелюбиво усмехаясь, весь крепенький и квадратный. - Бывший учитель, теперь, конечно, в силу распада личности работать уже не может, но зато научился шить унты, и отлично на этом зарабатывает. Одна у него беда - женщины. Слетаются к нему, как мухи на мед, выходят за него замуж, а как он накопит хорошую сумму с унтов, тут же сдают его нам, вроде, с рецидивом. И оформляют развод, сами понимаете, развод с психиатрическим больным очень прост, достаточной справки из нашей больницы. Вот он у нас сейчас после третьего развода, общипали его опять, как липку, причем на сей раз он и квартиру жене отписал. Так что, возможно, теперь он поселился у нас навечно - жилья-то нет. Маниакальный бред, представляет себя елкой. Навязчивая идея дарить подарки. Раздает все. Почему он такой худой - думаете, мы каши больным жалеем? Он и порции свои раздает, у нас есть больные, у которых отсутсвует чувство насыщения, им только предложи...
Тина, зажмкрив глаза, прижалась к стене, от которой внезапно запахло не навозом, а елочной хвоей и еще чем-то корично-ванильным. Из темноты прикрытых век выплыла огромная - под потолок - елка с тысячью пушистых ветвей, на которых празднично поблескивали и бросали зеркальные блики полосатые шары и золотые звезды. Елка кружилась под "вальс цветов", и от нее исходило тепло, как от пирога, только что вынутого из духовки. "Возьми мандарин, девочка, - позвякивали шарики, - Возьми мандарин!" Тина, прижавшись к стене спиной, сползла вниз, на корточки, и бесполезно пыталась теперь нашарить между ботинками одногруппников мятый бумажный шарик.