В Трансильвании и в Микенах,
И на острове с названьем Крит
Жили девушки в ярких одеждах,
Мягкие как стеатит.
Ну а юноши были из бронзы,
Их рапиры в сильных руках
Убивали львов на охоте
И врагов в заморских краях.
Бесновалось солнце над Нилом,
И младенца Моше тогда,
Непроглоченного крокодилом,
Берегла Хашема рука.
Ну а мы с тобою бегали на берег,
Моря, умершего теперь,
Ты была прекрасная кипрянка
Я - в клыкастом шлеме - вепрь.
Там под жарким солнцем Средиземья,
Ты, из пены моря выходя,
Обещала мне, что встретимся мы снова,
Тридцать пять столетий погодя.
В твоем слове не было обмана,
И как сгинул бесконечный срок,
Ты явилась мне из невского тумана,
В ленинградский желтый вечерок.
И когда с тобой смыкаем веки,
Истомленные под ярящимся Псом,
Время превращается в кровавый,
Горло разрывающий мне ком.
Пожарникам здесь нечего было делать, но мое лицо невыносимо загорелось. Сердцу стало тесно в груди. Оно раздулось и вдруг вытеснило всю пустоту одиночества. В ушах сначала завыл Фредди Меркьюри со своим Who Wants To Live Forever, а потом и красотка Уитни Хьюстон - I Will Always Love You. В глазу предательски защипало, и я вспомнил все. И заштудированные отчеты сэра Артура Эванса о раскопках на Крите, и альбомы с находками Спиридона Маринатоса на Тере, и лексикон линейного письма Б, и стихи Николая Степановича Гумилева, и даже первую главу Берейшит. Но главное я вспомнил тот июль и ее сокурсницу: в легком платьице на совершенном теле, искреннюю, счастливую, белозубо хохочущую на скамейке у Меншиковского дворца, и себя, читающего ей эти стихи. Я вспоминал и молчал.
- Знаешь, напиши мне, я завтра уезжаю в Питер, - сказала она и протянула мне свою визитку.
- Хорошо, - отвечаю я и даю ей в ответ первую попавшуюся корпоративную визитку из тех, которых набрал на выставочных стендах. - Тоже пиши.
И разошлись. Я приехал в пустую съемную квартиру вдохновленный. Будто чайки радостно клокотали над невской водой в моей голове. Будто меня омыло питерским ливнем. Будто обветрило свежим морским бризом. И в это воскресенье мой рассольник ленинградский получился особенно вкусным. Вот рецепт.
Мясной бульон можно сварить из любого мяса. Я предпочитаю телятину, оленину или кабанятину. Отдельно вывариваются говяжьи почки - пока не уйдет запах мочевины. Разваривается перловая крупа. Когда бульон готов, мясо и вываренные почки рубятся на маленькие кусочки и заправляются в него вместе с разваренной перловкой. После минут пяти варки туда же добавляется потушенные в подсолнечном масле мелко нарубленные лук репчатый, корень сельдерея и морковь. Потом берутся соленые огурцы. Чем ядренее - тем лучше. Я их кладу много - штук десять среднего размера. Порубленные они бросаются в варево вместе с нарезанной картошкой. Снять с огня, когда картошка сварится. Есть со сметаной и бородинским хлебом.
25 октября 2002 года. Москва. В этот день чичи взяли "Норд-Ост".
Опубликовано на: http://www.bgorod.ru/attach/6/492.pdf
После ухи
Несколько лет назад пошли мы с отцом на утиную охоту в Карелию. Добрались до охотбазы заполночь, переночевали. Утром, еще до рассвета сели в лодку-пеллу, и пошли к фарватеру.
Гребли часа полтора и пришли на место к самому восходу. Нашли островок, поставили возле него сеть-трехстенку. Ружье было одно, а потому я выбрался на остров и, оснастив удочку, поставив жерлицы, стал бросать блесну. Отец вышел на фарватер и стал там, в ожидании уток.
Вскоре я услышал пальбу. Палил не только отец, - с восходом солнца стало ясно, что на воде много поджидавших птицу охотников. Я видел, как под выстрелы из летящих косяков вываливались комочки и падали в воду. Потом начинались гонки на веслах - кто подберет. Оживленная стрельба слышалась часов до одиннадцати. К моменту возвращения отца у меня на кукане уже сидело штук пятнадцать ершей, окуньков и плотвиц. Батя причалил под мой вопрос:
- Ну, как?
- Сбил штук десять крякв. Мало. Течение сильное - не всех подобрал.
Он говорил это с сожалением, но я видел - доволен. Его эмоции передались и мне.
Вдобавок прекратился моросящий дождик, который навевал тоску с ночи. Вышло солнце, и река Вуокса превратилась из свинцовой в бирюзовую как на туристической открытке. Красота.
Подошло время обеда. Я сменил отца в лодке и пошел смотреть сеть. Он же занялся оружием. В сети запуталась околометровая щука. Достав ее и снова установив трехстенку, я уже собрался грести назад, как услышал над головой характерный гусиный гогот. Метрах в ста надо мной, прямо на наш остров шел гусиный косяк. Я оглянулся, чтобы крикнуть, но увидел, что папа уже изготовился. Раздался выстрел. Одна из птиц вывалилась и упала в воду недалеко от меня. Довольный отцовым выстрелом я подгреб и расстроился.
Расстроился сильно - глаза б мои не видели. Передо мной трепыхался, глядя на меня испуганно и непонимающе, серый журавль. Матерый - метра полтора в размахе крыльев. Записанный в Красную книгу Карелии, - если попадемся с такой добычей инспектору - хлопот не оберешься. Но не это меня встревожило. Красивая очень птица - ёкнуло у меня что-то на сердце.
Но, подранок - не жилец. Я добил журавля ударом весла и втащил в лодку. Грёб молча, глядя, как батя нетерпеливо смотрит на меня:
- На, посмотри, кого сшиб, - сказал я, вытаскивая журавля на берег.
Отец молчал. Я лишь почувствовал, что моя подавленность передалась и ему. Но медлить было нельзя. Мы молча и быстро отрубили нечаянной добыче голову, ноги, крылья и ощипали ее. Туша стала вполне законопослушной. Выяснилось, кстати, что в птицу попала только одна дробина - в крыло. Лишь два раза за это время отец спросил в повествовательной интонации:
- Сам же видел, что гуси шли.
- Угу, - только и смог я ответить.
А затем вот что:
- Матери не говори. А то расстроится.
- Само собой, - промычал я.
Стали готовить двойную уху. Я не выдержал и спросил:
- Пап, а дед хорошо стрелял?
- Отец-то? Нормально стрелял. - И после паузы добавил. - Помню, он про свой первый бой рассказывал. В 1942-м. Его в кавалерию призвали, но лошадей всех к тому времени сожрали. Оттого послали на миномет. Объяснили в двух словах, куда мину бросать. И на передовую, на речку Белая. Он и пальнул. А тут на него командир с криком:
- Новокшонов, бля! Ты же нашего наводчика на сосне разнес!
В моем мозгу всплыла глупая сентенция из классика: "Ну почему люди не летают так как птицы?"
Уха скоро должна была созреть, и я уже без всякой надежды спросил:
- А второй дед? Как стрелял?
- Дед Андрей-то? - И тут голос отца заметно потеплел. - Феноменально стрелял. Еще бы, у него такая практика была - в пехоте прошел Финскую, а потом до Кенигсберга. Знаешь, же как на него живого похоронки приходили?
Для аппетита мы выпили водки и стали есть двойную уху. И с каждой ложкой спадала тяжесть на сердце. И все стало каким-то понятным и естественным. И голос отца стал иным, оптимистическим вроде:
- Помню, пошли мы с дедом Андреем на глухаря. Так он даже не прицеливался. Приподнимет ствол, выстрелит и попадает. Как бог стрелял дед Андрей.
Поев, мы растянулись на плащ-палатках и уставились в небо. Оно было каким-то особенно глубоким после ухи. Исполненным смысла. В тот момент я физически почувствовал, что живут на нем не только космонавты.
Двойная уха делается так: разжигается костер, на него ставится котел с водой. В котел бросаются живые ерши, помытая, чищеная и потрошеная плотва, а также потрошеные окуньки (жабры вырвать). Туда же щучья икра, плавники, молоки и печень. Полученный бульон именуется юшкой. Из юшки удаляется первоварок - идеально ее процедить через марлю. Затем юшка вновь ставится на костер и в нее закладывается промытые крупные куски щуки, ее голова, порезанный картофель (по одному на человека), луковицы (по одной на две картофелины), зубки чеснока (по три на человека), соль. Когда рыба сварится, добавить немного красного перца, несколько горошин черного перца и листы лавра. Через несколько минут уха готова. При раскладке - со дна не черпать и не помешивать.
Осень 2002 года
Про веру
В феврале 1986 года я вместе со всем советским народом внимательно следил за идущим в Москве XXVII съездом КПСС. Среди прочего там было принято историческое перестроечное решение: "Обеспечить к 2000 году каждую советскую семью отдельной квартирой или домом".
Пятнадцать лет назад, в 1988 году "Стройиздат" выпустил сборник "Жилище - 2000" в трех частях. Там сообщалось, что "существо решения жилищной проблемы в развивающемся социалистическом обществе заключается в планомерном формировании жилищного фонда населенных мест исходя из роста бытовых потребностей населения".
Мне, тогда еще молодому коммунисту все это было весьма приятно.
- Вот, - говорил я другу-антикоммунисту Игорю Вдовенко. - Видишь, какой Михаил Сергеевич молодец. Нам с тобой по тридцать стукнет, а жилья будет - завались.
- Ага, отвечал мне Игорь. - Как в том анекдоте про Чапаева и Петьку.
- Что за анекдот?
- Ну, сидят они на берегу реки Урал и мечтают: прогоним белых, голодных не будет, понастроим консерваторий, и будут у всех голодных консервы на любой вкус. А потом Петьку вдруг озарило: "Василий Иванович! Так если столько консерваторий настроить, то придется же и обсерваторий строить немерянно!"
- Злой ты, Вдовенко, - огрызнулся я тогда. - А я вот Горбачеву верю. И в программу "Жилище-Две тыщи" верю, и верю, что обеспечим каждую семью советскую квартирой и домом.
- Дурак ты, Новокшонов, ответил мне друг. Программа твоя по-настоящему называется "Нищий-Две тыщи", а обеспечат каждую советскую семью могилой и гробом.
Мы оба оказались не правы. Время, так сказать, расставило иные акценты и углубило процесс необратимо.
Февраль 2003 года
Про зубы
Году в 1999-м у меня над нижней челюстью нависла опухоль. Зубы при этом не болели. Ну а раз зубы не болели - зачем идти к врачу? И я ходил на работу.
Через месяц я стал слегка походить на бульдога. Начальник, Максим Поляков мне сказал: "Слушай, старик, пугаешь. Сходи к врачу".
Пошел.
Позвонил знакомой, Ире-стоматологу, объяснил ситуацию, а она как закричит на меня: "Вот, дурень, приезжай немедленно!"
Приехал я поликлинику. Ира посмотрела мне в рот, позвала коллегу. Они что-то порассуждали и позвали старшего врача. Старший врач долго обсуждал что-то с ними, спрашивал меня, щупал, а я отвечал: "Не болит. И здесь не болит. И тут не болит."
Сделали снимки зубов - понять не могут ничего. Решили, что виной всему зуб мудрости. Вырвали. Отправили домой и велели придти через пару-тройку дней.
Я снова пошел на работу.
Через два дня я из полубульдога превратился в полумонгола - опухоль поползла вверх. Вернувшись на прием к Ире, я был уже наполовину инопланетянин - опухоль размером с детский кулак украшала висок. Ира позвала старшего врача, и они решительно вызвали скорую помощь. Та увезла меня в клинику челюстно-лицевой хирургии на проспекте Ветеранов.
Было не по себе. Меня госпитализировали. Голову всю просветили ренгеном. Снимков набралось с десяток. Подруга Лена привезла тапочки и зубную щетку. В глазах ее были слезы, а я утешал ее так: "Зато смотри, какой у меня череп совершенный, нордический и показывал ренгеновские снимки".
Тем временем по коридору ходили пациенты с перебинтованными головами и челюстями. Вида неописуемого. Я же хорохорился: "Вот, помру, Ленка, и перестану тебя своими задвигами мучить". В ответ она называла меня кретином.
На следующий день меня осматривал главный специалист клиники - пожилой такой, практически дедушка. Посмотрел снимки, рот и спрашивает: "А вы давно оправу купили?" Я говорю: "С месяц". - "И опухоль с месяц?" - "Да!" "Выкиньте эту оправу и купите новую. Я вас выписываю, придете через неделю".
Новую оправу я купил в тот же день. Через два дня опухоль исчезла.
Лето 2003 года
Инсайт
Только сейчас я понял, что у меня было счастливое детство. Взрослые, сколько себя помню, всегда старались научить чему-нибудь. Причем совершенно бесплатно.
Мне было пять лет, а на Днепре в секции юнг меня учили грести и ставить парус на яле. Соседи учили энтомологии - до сих пор я уверенно расправляю чешуекрылых - хоть коллекцию собирай. В астрономическом кружке бородатый астроном научил меня собирать из подручных средств рефракторы и рефлекторы и рассчитывать солнечную активность по числу Вольфа.
В Ленинграде физкультурник учил мальчишек метать ножи, топоры и шорикены. Хорошо учил. В изостудии научили рисовать. В секции "охоты на лис" - ориентироваться на местности, пеленговать и собирать радиоприемники. В Озерках - обращаться с аквалангом и нырять с острогой. В литературном - писать рассказы. В военно-историческом - разбираться в униформах и оружии всех стран и народов, обезвреживать мины и пользоваться лопатой. Там же - гравировать, отливать и раскрашивать оловянных солдатиков, распевать строевые песни и окапываться. В туристическом кружке научили жить в лесу с одним ножом.
Мне и моим сверстникам все было интересно. Все новое увлекало нас. После появления статьи в Уголовном кодексе, предусматривающей ответственность за преподавание карате, я с одноклассником Борькой Ершовым будто в знак протеста бросил заниматься дзюдо и стал разучивать новый вид борьбы.
Ну, разве не увлекают загадочные для подростка японские понятия: йоко тоби гири или уширо маваши? Разве не интересно уметь крутить нунчаки и жонглировать тонфу?
Всему нас учили бесплатно.
Во время учебы на первом курсе филологического факультета Ленинградского университета на занятиях у профессора Александра Иосифовича Зайцева возник спор. Студент Сеня Крол высказался: "Как хорошо, что все желающие теперь, хоть и за деньги, но могут чему хотят научиться. Не то, что при поганых коммунистах". Профессор же ему, а вернее всем присутствующим ответил как отрезал: "Друзья мои, обучение за деньги, это, - говорит, - симония, а симония, - это посвящение за деньги в священнический сан".
Лето 2003 года
Про презервативы
Впервые я познакомился с презервативом лет в семь.
Как сейчас помню, иду по проспекту Корнейчука на киевской Оболони и тут, бац, по голове как врежет, и я падаю весь облитый водой. Очухался в луже воды и вижу, лежит передо мной эдакий спущенный воздушный шарик прозрачный. "Это гондон, авторитетно объяснил мне позже еще детсадовский приятель Валера Музыка. - Его водой надо наполнять и на головы прохожим кидать из окна. Веселуха".
Уже в Петербурге, будучи молодым человеком, я узнал, что на головы прохожим можно кидать яйца (меня сбило с ног и измазало всю одежду) или граненый стакан с девятого этажа (промахнулись на полметра, но картина разлетающегося в мелкие дребезги стекла под поднятой для шага ногой до сих пор перед глазами). Но я отвлекся.
Следующий опыт пользования презервативом я получил в туристической секции. Оказывается это изделие рук человеческих должно использоваться для хранения предметов, которые надо сохранить в сухости. Берешь, например, блок спичек, засовываешь их в хитрый чехол, завязал узлом и будь спокоен. Спички не промокнут. Правда желательно брать с собой запас этого изделия из резины, потому что каждый раз чехол приходится разрезать.
Еще один способ использования презервативов я почерпнул у полковника Ильи Старинова. В своих "Записках диверсанта" он так описывает свой опыт первых недель Великой Отечественной войны: "Теперь задача состояла в том, чтобы предохранить терочные воспламенители и самодельный аммонал от отсыревания на время следования группы в тыл врага. Но выход и тут был найден, хотя наше новое требование повергло провизора рославльской аптеки в замешательство (Похоже, Илья Григорьевич реквизировал все "изделия #2" местного резинового завода.). Впрочем, провизор не подвел и на этот раз".
А еще одно применение хитрому резиновому чехольчику нашли на "Ленфильме" пиротехники. Они с его помощью огнестрельные раны всяческие изображают в кино. Наливают в резинку немного красной краски и крепят на фанерку, которую скотчем наклеивают на артиста. На фанерке же крепят небольшой заряд, от которого проводки под одеждой к ладони артиста протягивают. "Убивают" или "ранят" из пистолета или автомата героя, которого лицедей играет, а он в этот момент проводки и соединяет. И на нем сразу "кровавые" дырки образовываются.
Сами артисты говорят, что это совсем не больно. Разве только когда фанерку под парик прилаживают - голову слегка тряхнет. Но что артистам голова? Они же сердцем играть должны.
А вот пиротехники установили важную истину. Для таких фокусов непременно нужны отечественные презервативы. Они лопаются отменно. А вот иностранные - нет. От фанерки только отваливаются и кишкой красной провисают.
Недавно, кстати, один знакомый мне рассказал, что неоценимую, но временную услугу оказали презервативы польским контрабандистам в период Перестройки. Использовались они для вывоза поляками контрабандных бриллиантов. Сей драгоценный товар набивался в презерватив, после чего его крепко-накрепко завязывали прочной нитью, и эту колбаску контрабандист заталкивал себе в анус. Так он пересекал государственную границу СССР. Впрочем, длилась эта брильянтовая эпопея недолго, т.к. на питерской таможне ребята тоже не лаптем щи хлебали. Психологи научили таможенников распознавать контрабандистов с "драгоценным задом": во-первых, при ходьбе они расставляли ноги чуть шире обычного ("словно наложил в штаны"), а во-вторых, у них в таком случае наступала сухость во рту, и они машинально облизывали губы. Вот на этом их и ловили. Великая вещь - латекс.
А еще, если пальчик или даже несколько пальчиков оторвет, презерватив очень хорош в качестве жгута - перетянуть им обрубочки и кровь остановится.
Вот какая полезная вещь в хозяйстве, этот каучуковый чехольчик.
Лето 2003 года
Дворник Юра
После армии я работал электриком в первом русском музее - Кунсткамере. Помимо музея Кунсткамера еще и институт - Антропологии и этнографии народов мира. Хорошо мне было там работать - утром и днем сижу в академической библиотеке и готовлюсь к поступлению в Ленинградский университет, а вечером тяну кабеля, меняю лампы и чищу плафоны на потолке.
Кроме электрика, слесаря, токаря и прочих мастеровых специальностей, есть в Кунсткамере и штатная должность дворника. Эту вакансию занимал Юра - парень несколькими годами старше меня, с бородой и пронзительным взглядом.
Работал он там еще до моего появления. Жил в подсобке с молодой женой. Каждое утро и вечер мёл набережную, вывозил разный мусор и убирал во дворике.
Время тогда было во всех смыслах интересное. Народ повально увлекался всяческой мистикой и эзотерикой. Полный, короче, Кашпир во время Чумака. Не избежал поветрия и я с друзьями. Повадились мы в кунсткамерном дворике заниматься то ба гуа, то синь и, - в общем открывать чакры и энергию ци контролировать. И вот что странно - друзья мои прям млели от скрытых энергий, коими дворик этот был пропитан. А мне - хоть бы что. Ни астральных обезьян я не мог в воздухе разглядеть, ни казуальных мантикор. Отчего очень расстраивался, так как стал думать, что всю жизнь только и буду что кирпичи с досками ломать.
А дворник Юра меня успокоил. Он сказал:
- Недобрый этот дворик. Видишь, тут скульптуры разные стоят? Тюркские, индейские и прочие идолы? Они так расставлены, что хитрую фигуру создают своими взглядами. И в середине этой фигуры действительно какая-то субстанция образовывается. Заметь, как деревья к центру сей фигуры тянутся.
Посмотрел я и обомлел - точно. Вокруг идолов растущие деревья как одно к центру мистическому искривились. Так вот дворник Юра мне будто глаза открыл.
Потом я поступил в университет, но с дворником Юрой встречался и беседовал часто. Однажды зашел к нему с подружкой, которую забалтывал всякими страшилками про Кунсткамеру. Юра слушал, слушал, а потом возьми и скажи:
- Знаешь, молчание есть таинство будущего века, а слова лишь орудия этого мира. Безмолвие практикуй, а язык - погибель для глупого.
И опять дворник мне будто глаза открыл.
С получением мной диплома мы стали видеться реже. Однажды шел я зимой с капризной москвичкой по набережной. Гляжу, а Юра ломом лед у Кунсткамеры сбивает. Подошел, разговорились. Он и тут в диалоге не преминул сказать:
- Человек, Дима, он или расточает свою чувственную душу или собирает ее. Расточать - плохо. А собирать - хорошо.
И опять дворник мне будто глаза открыл.
Потом я надолго уехал в Москву. Тошно в Москве. Не видел я там людей, которые душу свою собирают. Не попадались. Заработки там и в правду хорошие, но идут они у людей на внешнее многопопечение, а не на безмолвие внутреннее. Оттого и вернулся я в любимый город.
Шел тут вечером по Васильевскому и думаю: "Дай-ка к Юре зайду чайку попью. Тем более что дело у меня к нему есть". И зашел. Дворик Кунсткамеры, надо сказать, за прошедшие годы похорошел - чистый такой, ухоженный стал, как на картинке. Дворник с женой по-прежнему жил в той же самой хибарке. Вполне взрослые дети супругов играли и читали. Сели пить чай: