Начало этого дня, казалось, не предвещало Новскому ничего необычайного. Ещё не проснувшись, он услышал, как на карниз его окна слетаются птицы. Он, правда, не заметил, когда появилась первая из них: редкие постукивания клювом по железу были едва уловимы, но потом, очевидно испугавшись, что, разузнав про её находку, здесь вскоре соберутся незваные гости, она заторопилась, стала клевать чаще, чем, должно быть, и выдала себя - отдельные звуки слились в однообразный гул, на широком карнизе не осталось, наверное, ни одного свободного места.
"Да сколько же их там, и на что они так отчаянно набросились?" - недоумевал Новский сквозь сон, пытаясь вспомнить, какое сейчас время года. Может быть, зима?
Чем больше он старался сосредоточиться на этой мысли, тем быстрее проносились видения, начало сна вскоре забылось, и Новский почему-то остро пожалел об этом. Но сон ещё не улетучился: люди в белых халатах поднимали с мостовой и укладывали на носилки окровавленное тело, мгновение спустя задвигали носилки в машину "скорой помощи", забирались в неё сами, захлопывали дверцу, и "скорая помощь", включив сирену, срывалась с места.
Когда звук сирены растворился в шуме, доносившемся через окно, Новский открыл глаза, посмотрел, как капли дождя оставляют длинные ломаные следы на стекле, и взглянул на часы. Надо было идти на работу.
Он отбросил одеяло и моментально выскочил из постели, как будто за ночь его, как игрушку, завели, а теперь пружина начала вдруг стремительно раскручиваться. В автоматизме, с которым он заправлял постель, умывался, готовил себе завтрак, проглатывал его и одевался, было и вправду что-то неживое, словно он функционировал, не представляя конечного результата своих действий и их смысла.
Через полчаса Новский уже поворачивал ключ в замке, закрывая квартиру. Он немного опаздывал, и потому решил подъехать до института на автобусе, хотя обычно ходил пешком. На остановке он замер у края тротуара, боясь встретиться с кем-нибудь из своих сослуживцев: тогда пришлось бы делать вид, что слушаешь, самому вставлять замечания, чтобы не показаться невежливым, а ему так хотелось хоть несколько минут побыть в одиночестве - впереди целый день, и он ещё устанет от разговоров.
Наконец, подъехал автобус. Входная дверь оказалась как раз напротив Новского, и он первым поднялся в салон. Дверь за ним с лязгом захлопнулась, и автобус, стуча и дребезжа, тронулся с места.
Новский посмотрел кругом. Он был один в салоне. Что бы это могло означать? Он не обратил внимания на номер маршрута, но в этом не было никакой необходимости: любой из них подходил ему. Почему никто не сел вместе с ним, почему автобус проезжает мимо переполненных людьми остановок? Впрочем, они двигались не очень быстро - автобус был старый, с изрезанной кожей сидений, с разбитыми стёклами окон.
Теперь Новский понял, почему он ехал один. Никто не захотел садиться в эту давно отжившую свой век развалюху, которой уже не под силу подъёмы и которая может сломаться в любую минуту. Но всё-таки они добрались до института, и надо было попросить водителя остановиться.
Новский направился к кабине, вынимая из кармана проездной. Автобус уже тормозил. Наверное, водитель заметил, как поднялся его единственный пассажир. Новский приветливо улыбнулся отражению лица шофёра в зеркале: его никто не толкал, не просил опустить деньги в кассу и оторвать билет, не спрашивал, будет ли он выходить, и за это он был благодарен водителю, ни разу не остановившемуся до самого института. Уже выпрыгивая из автобуса, он вдруг услышал голос, пробившийся сквозь треск включённого динамика. "До встречи, Новский!"
Автобус начал отъезжать от остановки, когда до Новского дошёл смысл сказанного. Странно... Ему было незнакомо широкое, красное, плохо выбритое лицо с маленькими глазками. Новский посмотрел вслед автобусу, чтобы узнать номер маршрута, но вместо цифр на заднем стекле были выведены синей краской два слова: "Западный Госпиталь". Это поразило Новского сильнее, чем обращение шофёра. Может быть, тот просто слышал, как Новского окликнул коллега на остановке, а теперь хотел сделать приятное в ответ на благодарную улыбку и назвал услышанную фамилию? Да, кажется, его и вправду кто-то окликнул в последний момент, когда он уже садился в автобус. Но зачем шофёру какой-то больницы подвозить его до института? Может быть, водитель хотел подзаработать?
Размышляя о столь удивительном происшествии, Новский поднялся по лестнице на третий этаж, где находился его отдел, поздоровался за руку с начальником, со словами приветствия поклонился остальным присутствующим и прошёл к своему столу. Среди бумаг, которыми был завален стол, он увидел заполненный красными чернилами голубой бланк с круглой печатью. Подняв голову, Новский встретился взглядом с Бруновским, и тот, как будто отвечая на вопрос, пояснил: "Это принесли вчера из Центральной Клиники. Вам надо появиться там в ближайшее время. Что-то связанное с IV департаментом".
"Вы не слышали о Западном Госпитале?" - неожиданно для самого себя спросил Новский, словно не понимая, о чём ему говорят. "Западный Госпиталь? Нет, ничего не слышал, но ведь вам надо в Центральную Клинику", - повторил Бруновский, видимо, полагая, что смысл его слов не дошёл до Новского. "Да, да, конечно, это я так, благодарю вас", - закончил разговор Новский и, взяв бланк, вгляделся в неровный почерк. После обращения и ссылки на какой-то приказ IV департамента о медосмотре следовала убедительная просьба к нему прибыть в Центральную Клинику, семьдесят восьмой кабинет, в удобное для него время. Где располагалась Клиника, Новский знал и потому, не читая её адрес на бланке, сложил его и засунул во внутренний карман пиджака.
"Что за чертовщина, не собираются ли они послать меня на сборы резервистов? Но почему не пришёл вызов из департамента? И почему бумагу из Клиники принесли ко мне на работу?" - спрашивал себя Новский. На следующий день было воскресенье, а ему не хотелось откладывать надолго поиски ответов на эти вопросы. Приняв решение ехать в Клинику немедленно, он сообщил начальнику о своём намерении и вышел в коридор. Дверь за ним хлопнула так, словно он уходил навсегда и давал всем знать об этом.
У Новского мелькнула мысль снова зайти в кабинет и извиниться за причинённое беспокойство, но после некоторого размышления он этого делать не стал. Спустившись вниз, он протянул пропуск под самый нос охранника. Тот даже отпрянул, очевидно, испугавшись резкого движения руки Новского.
Миновав пост, Новский зашагал к остановке, в который уже раз жалея, что не имеет автомобиля: до Клиники нужно было добираться через весь город, с пересадкой, а автобусы ходили редко. Новский мечтал о "мерседесе" и уже представлял свою машину в длинном ряду на стоянке перед институтом, но "мерседеса" пока не было, и пришлось минут пятнадцать ждать автобус, потом пересаживаться на другой и ехать опять, пока, наконец, за окном не показался большой жёлтый корпус, за которым прятались здания поменьше, но тоже жёлтого цвета.
Центральная Клиника. Толкнув массивную дверь, Новский вошёл в вестибюль, посмотрел, на каком этаже находится семьдесят восьмой кабинет, поднялся по широкой чистой лестнице, прошёл какими-то коридорами, с помощью мывшей полы санитарки нашёл нужную дверь и постучал. Над дверью загорелась лампочка, и он переступил порог кабинета.
За столом в белом халате сидел врач. Его лицо было знакомо Новскому по прежним посещениям Клиники. Увидев Новского, врач поднялся, шагнул навстречу, протянул ему руку для приветствия, чем очень его удивил, и указал на стул рядом со своим креслом. "Я ждал вас сегодня и рад, что дело, ради которого вы приглашены сюда, не будет отложено, - начал врач. - Признаюсь сразу, я чуточку схитрил, упомянув в вызове о IV департаменте, я просто хотел, чтобы вы заглянули в Клинику как можно скорее, отпросившись с работы. Вас вызывает IV департамент - это всё-таки веская причина".
Он выждал немного, как будто изучая реакцию Новского и словно не решаясь заговорить о главном. Но поскольку Новский молчал, врач был вынужден продолжать. "Вы думали, наверное, что вас хотят отправить на переподготовку в армию?" Новский неопределённо кивнул головой, не понимая, о какой переподготовке идёт речь. Может быть, на вооружение поступила новая техника? "Нет, на военные сборы вас не посылают, - улыбнулся врач. - Дело совсем в другом. Как бы вам сказать... В общем, вы нуждаетесь в обследовании". Увидев, что Новский открыл рот, чтобы о чём-то спросить, врач поспешно добавил: "Ничего больше я вам пока сообщить не могу, у нас не принято волновать больных раньше времени. Обследование ответит на все вопросы, и чем скорее оно будет проведено, тем лучше". "Если я вас правильно понял, вы предлагаете мне лечь в вашу Клинику?" - выговорил Новский, стараясь подавить волнение. Врач недоуменно посмотрел на него. "В нашу Клинику? Кто говорит про нашу Клинику? Я хотел передать вас в Западный Госпиталь".
Новский вдруг вспомнил слова шофёра, и это воспоминание, очевидно, отразилось на его лице, потому что врач забеспокоился. "Чему вы так удивились? У нас существует договорённость с Западным Госпиталем о направлении к ним некоторых больных для уточнения диагноза: у них самое современное диагностическое оборудование, которого, к сожалению, пока не имеет наша Клиника. Ну, а мы, в свою очередь, также оказываем им определённые услуги... Для вас большая удача попасть туда. И я посоветовал бы вам не упускать эту возможность и скорее отправиться в Госпиталь. Я получил положительный ответ на мой запрос и уже послал им часть бумаг, касающихся вас". "Как уже послали?! Но ведь вы даже не спросили, согласен ли я!" - помрачнел Новский. "Я был уверен, что вы согласитесь. Поймите, у вас нет другого выхода: нужно не допустить, чтобы болезнь, если таковая имеется, перешла в неизлечимую стадию. Конечно, вы можете дать подписку, снимающую с меня ответственность за вашу жизнь. Но зачем? Я сделал то, что подсказал мне профессиональный опыт, и считаю, поступил правильно".
Врач, наверное, многое не договаривал, потому что, не решаясь посмотреть Новскому в глаза, смущённо переводил взгляд со стеклянного шкафа, набитого различными лекарствами в разноцветных упаковках, на кушетку, застеленную жёлто-оранжевой клеёнкой, и снова разглядывал надписи на коробках в шкафу, как будто впервые их видел. "Что ж, завтра воскресенье, и у вас есть время подумать о том, что я вам сказал", - закончил он. "Я не знаю ничего, так над чем же мне раздумывать? Здесь от меня всё скрывают. Я попытаюсь узнать в другом месте", - размышлял Новский. "Да нет, ни к чему ждать следующую неделю. Я согласен с вами. Когда я должен ехать в Госпиталь?" - спросил он, наконец.
В голосе врача чувствовалось удовлетворение. "Вот и отлично. Я думаю, перед отъездом вам надо уладить свои дела на работе. Поймите, обследование может несколько затянуться: у вас, как мне кажется, не совсем обычный случай..." "Я понимаю, - сказал Новский просто для того, чтобы что-то сказать. - Я могу идти?" "Да, прощайте", - был ответ, и Новский почему-то обратил внимание на это последнее слово. Вставая, он пристально посмотрел на врача и произнёс то же слово, несколько подчеркнув его значение. "Прощайте". И опять, как ему показалось, тень смущения пробежала у того по лицу. Новский вдруг почувствовал головокружение и понял, что не может находиться здесь ни минуты больше. С ним прощались, и, похоже, навсегда. Что же это за болезнь у него, про которую и упоминать-то нельзя из опасения за состояние пациента? А что если это рак? Но почему врач не пытался обмануть его, успокоить, а всё время говорил загадками и тем самым заставлял Новского думать о самых невероятных вещах? "Что если это рак?! Что если это рак?!" - барабанило у него в голове.
Спускаясь по лестнице, Новский вдруг вспомнил, что не знает, где расположен Западный Госпиталь. Пришлось возвращаться и опять стучать в знакомую дверь. Но на стук никто не ответил, лампочка над дверью не зажглась, и, постояв некоторое время в нерешительности, он вошёл без приглашения.
Врача в кабинете не оказалось. Новский повернулся, чтобы выйти, но вдруг у него появилась рискованная мысль. "Если врач ждал меня сегодня, значит, на столе должна быть моя история болезни, которую он наверняка просматривал перед приёмом. Что если в неё заглянуть? Может, её ещё не успели отправить в Госпиталь?"
Терять время было нельзя, и он бросился к столу. Его история действительно лежала там, отдельно от общей стопки. Новский сразу открыл последнюю страницу, надеясь найти хотя бы предварительный диагноз. Диагноза не было. Вместо него на последнем листе он прочитал заключение, которое сегодня уже выслушал от врача: "Направить в Западный Госпиталь". Его поразило, что слово "обследование" вообще отсутствовало и что под этой строкой, казалось бы, ничего не говорящей, стояло штук десять подписей.
Этого Новский понять не мог. Врач ни разу не упомянул о том, что кто-то ещё следил за ходом развития предполагаемой болезни, а здесь первой была подпись главного врача Клиники. Как, сам главный врач заинтересовался им?! Около некоторых подписей должности и фамилии вообще не были проставлены, как будто лица, которые станут читать этот странный документ, и так должны знать, кому принадлежат таинственные закорючки в истории болезни. Почему так много подписей, почему нет никакого диагноза, будто этими словами про Западный Госпиталь всё сказано, словно это громадная ответственность и самая крайняя мера - послать его туда?
Новский принялся лихорадочно листать свою историю. В ней не оказалось ни флюорографических снимков, ни кардиограмм, но зато он увидел целые страницы, содержащие его подробнейшую биографию, даже не биографию, а описание во всех деталях его жизни, привычек, распорядка дня. Здесь нашлось место и для копий его писем родителям. Они знали о нём всё! Откуда?!
Новский почувствовал, как его начинает трясти нервная дрожь. Надо было скорее бежать отсюда, пока его не застали, пока он ещё способен контролировать своё поведение. Захлопнув историю, Новский кинулся к двери, выглянул в коридор - там было пусто, удивительно пусто, но он не раздумывал над этим. Только бы не заблудиться в этих проклятых переходах! Кажется, сюда... Теперь спуститься по лестнице... Наконец-то дверь на улицу! Но что это, она закрыта!!
Новский, как безумный, ухватился за ручку и принялся трясти изо всех сил. Замок не поддавался. Голос, раздавшийся за спиной, заставил его вздрогнуть и резко обернуться. "Послушайте, уважаемый, что это вам приспичило выходить именно здесь? Эта дверь не открывается". Голос принадлежал старичку в белом халате и колпаке, с седой бородкой клинышком. "Извините, а где выход?" Внешность старого доктора действовала успокаивающе, и к Новскому вернулся дар речи. "Направо по коридору, - ответил врач, внимательно посмотрев Новскому в глаза. - Признайтесь, вы давненько не заглядывали к невропатологу? Я вам настоятельно рекомендую к нему обратиться. Настоятельно рекомендую..."
Новский уже не слышал этих слов. Выскочив, наконец, на улицу, он метнулся к остановке, но вдруг что-то сработало внутри него, и он замер на месте. "Куда я бегу? От кого?" Ответа не было. Был только страх, который не проходил и не позволял даже оглянуться на здание Клиники, безотчётный животный страх.
Может, в его квартире делали обыск? Неужели это как-то связано с его болезнью? Он пойдёт туда, непременно пойдёт к тому врачу и всё узнает. Он потребует объяснений, кто дал им право вскрывать его письма, следить за каждым его шагом, собирать о нём сведения. Он обязательно пойдёт, но не сейчас. Слишком страшно.
В понедельник Новский решил сразу же ехать в Клинику, не заходя на работу. Он потом объяснит причину своего отсутствия начальнику, отчитается за прогул в субботу. Было бы слишком нелепо появиться только затем, чтобы уйти.
В Клинике Новский без труда нашёл нужный кабинет, но за столом сидел совершенно незнакомый врач, а Новский, как назло, забыл фамилию того, кто принимал его позавчера. "В субботу я был здесь на приёме..." - начал он, соображая, как выкрутиться из неловкого положения. "В субботу мы не работали, и в Клинике оставались только дежурные врачи. Это мой кабинет, а позавчера я не дежурил, - проворчал врач, не поднимал глаз. - Вы ошиблись дверью".
Новский посмотрел на коробки в шкафу. Это тот самый кабинет, он не ошибся: вон, на нижней полке в углу стоит бутыль с прозрачной жидкостью, и рядом с ней лежит шприц - да, именно здесь он был в субботу.
"Извините, но я действительно приходил сюда, и мне сказали, что я направлен на обследование в Западный Госпиталь, а я не знаю его адрес", - возразил Новский, решив не говорить об истории болезни, по крайней мере, сейчас: этот человек, похоже, не в курсе его дел. "Ах, вот как!"- воскликнул врач, отодвинув в сторону бумаги, лежавшие перед ним, как бы показывая этим, что теперь он уделяет внимание исключительно пациенту, и представился. "Моя фамилия Грановский".
"Вы напрасно волнуетесь, - продолжал он мягким голосом, - очевидно, вас принимал один из дежурных врачей, временно занявший мой кабинет. Это у нас вполне допустимо. Что же касается Западного Госпиталя, то я, конечно, объясню вам, как туда добраться. Да, возьмите с собой только самые необходимые вещи, всем остальным вас обеспечат на месте..."
"Я пока не собираюсь туда ложиться, мне бы только выяснить побольше о моей болезни, может быть, обследование и не понадобится", - думал Новский, слушая врача. Госпиталь, оказывается, находился в пригороде: нужно было ехать на электричке, а потом на автобусе, специально предназначенном для пациентов. Поблагодарив Грановского, Новский простился и вышел. Постояв пару минут в раздумье у только что закрытой им двери, он оглянулся на табличку с фамилией врача, которому принадлежал кабинет. Грановский. Всё верно. И как он раньше не обратил внимания? В субботу его почему-то принимали в чужом кабинете. А если бы он не пошёл тогда в Клинику?
Новский уже отвернулся от таблички, когда вдруг услышал голос из-за двери, очевидно, прикрытой им не слишком плотно. "Так вот ты какой, Новский!" Врач, по-видимому, решил, что его посетитель уже далеко: по коридору сновали медсёстры, и удаляющиеся шаги одной из них Грановский мог принять за шаги уходившего больного.
Новский вздрогнул от неожиданности. Что если зайти и спросить, откуда врач знает его фамилию? И признаться, что подслушивал за дверью?.. В истории болезни стояла подпись главного врача Клиники. Может быть, попытаться что-то выяснить через него? Но главврач наверняка не читает все бумаги, которые ему необходимо подписать, в таких незначительных случаях он подмахивает документ, не вникая в суть дела. И зачем только его подпись вообще потребовалась? К кому же пойти? Историю болезни, скорее всего, ещё в субботу отправили в Госпиталь. Ведь он же сказал врачу, что непременно туда поедет. Другого выхода нет. Придётся ехать. После обеда он вернётся в отдел, раз и навсегда разделавшись с этими проклятыми больницами.
На вокзале Новский был через полчаса. Узнал расписание электричек, купил билет, газету, чтобы не скучать в поезде, зашёл в буфет, выпил чашечку кофе и скоротал таким образом время до начала посадки.
Газету в вагоне открыть так и не удалось: ему никогда не доводилось ездить в западном направлении, и он с интересом смотрел в окно, сначала, когда поезд вынырнул из-под земли, на трубы промышленной зоны, потом на дачные домики, стоящие группами несколько в стороне от дороги, а когда исчезли и эти домики, смотрел на деревья, проносившиеся за окном, думая о белоснежных корпусах Госпиталя, о его длинных коридорах, всегда тщательно вымытых, с лампами дневного света, о бесшумно скользящих по коридорам сёстрах в белых колпаках с красными крестами, о палатах на троих человек с тумбочкой у каждой кровати, об одних и тех же обнадёживающих словах врачей во время обхода...
Он был уверен, что всё окажется именно так, как он себе представлял. Но больше всего его мысли занимал сейчас старый автобус и тот шофёр с красным, наверное, пропитым лицом. Новский знал почти наверняка, что за ним приедет развалина, подвозившая его в субботу к институту. Зачем понадобилось водителю сажать его тогда в автобус, если не для того, чтобы показать свою осведомлённость, пусть даже таким необычным способом? Врач послал в Госпиталь запрос, там готовились к встрече и предупредили шофёра. Но зачем нужно было показывать водителю автобуса его фотографию? Может быть, это что-то вроде пропускной системы, исключающей попадание посторонних в запретную зону? Тогда почему из местоположения заурядной больницы делают такую тайну? В том, что больница самая заурядная, Новский не сомневался: кто бы положил его в другую, у него не так уж много денег.
Вот об этой тайне он и спросит у шофёра, который в субботу, очевидно, по каким-то делам приехал в город и, заметив Новского на переполненной людьми остановке, решил оказать ему, будущему пациенту Госпиталя, небольшую услугу. Было бы очень хорошо, если бы никто не сел в автобус вместе с ним, тогда он, пользуясь старым знакомством, сумел бы направить разговор в нужное русло.
Старым знакомством... Неужели прошло всего два дня? Почему Грановский узнал его не сразу, а лишь после упоминания о Госпитале? Они не ждали его сегодня, видимо, не предполагая, что врач, принимавший его в субботу, на радостях забудет сказать адрес. Но вот произносится магическое название, и отношение к пациенту меняется. Это уже не просто больной, это тот самый Новский, которого направили в Западный Госпиталь! Должно быть, они не часто посылают туда своих пациентов. Во всяком случае, в настоящее время другой кандидатуры не было, раз Грановский без колебаний назвал именно его фамилию. Почему столько внимания к его персоне? Да, не зря он едет в Госпиталь! Вот где он найдёт ответы на все мучающие его вопросы.
Электричка остановилась у совершенно безлюдной платформы. Новский прочитал её название, написанное краской довольно небрежно прямо на стене одноэтажного домика, видимо, билетной кассы, и вышел из вагона. Недалеко от перрона действительно стоял автобус, но не та старая колымага, а огромный междугородний автобус с белыми подголовниками на креслах, с кондиционером на крыше, с водителем в чёрной форменной тужурке и чёрной фуражке с серебряной кокардой, сверкнувшей, когда тот повернул голову, наверное, рассматривая единственного человека, ступившего на запущенную, полуразрушенную платформу.
Новский, сообразив, что забыл купить билет на обратный путь, подошёл к зданию кассы, обошёл его со всех сторон, но дверь, которую он обнаружил, была почему-то заколочена доской. Доска оказалась гнилой и трухлявой, и Новский хотел было сбить её, но, рассмеявшись в душе над самим собой, направился к автобусу. Грязно-синий домик смотрел ему вслед разбитыми стёклами окон.
"Может, этот водитель знает, когда идёт автобус в Западный Госпиталь?" - размышлял Новский, но едва он приблизился к кабине, как дверь в салон, отделившись от кузова, скользнула назад, и изнутри послышался голос: "Милости просим!" "Меня не за того приняли", - подумал Новский, стоя перед открытой дверью, но его сомнения рассеялись в ту же минуту. "Смелее, Новский! Что же вы медлите? Вы и так явились слишком поздно".
Новский вошёл, поздоровался и опустился в кресло недалеко от шофёра. "А где же ваши вещи? Вы не забыли их в электричке?" - поинтересовался водитель. "Я приехал только для того, чтобы поговорить с врачами Госпиталя, а потому вещей с собой не взял", - ответил Новский. "Понятно", - чему-то улыбнулся шофёр.
Новский хотел спросить у него, где можно купить билет, но не стал его отвлекать: они уже тронулись и оказались на совершенно разбитой бетонке, узкой, с невообразимо крутыми поворотами. Водитель не спешил, объезжая все колдобины и стараясь не причинить вреда автобусу, явно не предназначенному для такой отвратительной дороги. Попадись навстречу машина, они бы с ней не разминулись.
Новский не знал, что и подумать. Может, тот шофёр, показавшийся ему алкоголиком, запил и исчез куда-то на своей колымаге, и администрация Госпиталя была вынуждена послать сюда автобус, обычно привозящий из города каких-нибудь важных гостей? Дорога в город, очевидно, намного лучше той, по которой они сейчас ползли.
"Почему он сказал о моём опоздании? Что это значит? Опоздала электричка?" - растворился Новский в своих мыслях. "Слишком поздно. Слишком поздно", - повторял он про себя будто заворожённый и даже не заметил, как они очутились на первоклассном автобане с отличным покрытием, четырьмя полосами в каждом направлении и превосходной разметкой. Но и здесь автомобили навстречу почему-то не попадались, обогнать же их автобус было непросто: они мчались с огромной скоростью. Несколько раз они проезжали мимо полицейских постов, и Новскому казалось, что их сейчас остановят - они не могут не вызвать подозрений, это всё-таки автобус, а не гоночная машина, - но полицейские лишь смотрели им вслед, ничего не предпринимая.
* * *
Наверное, Новский задремал, потому что, когда он открыл глаза, автобус стоял перед огромной, высотой метров шесть, бетонной стеной. Дорога упиралась в металлические ворота, рядом с ними была некрашеная деревянная будка, из которой как раз выходил человек в чёрной куртке и чёрной фуражке с золотой кокардой. В это время ворота начали медленно раздвигаться, охранник встал по стойке смирно, приложив руку к козырьку, приветствуя то ли водителя, то ли Новского, то ли обоих вместе, и они въехали на территорию Госпиталя.
"Это лагерь для военнопленных, а не больница!" - едва не крикнул Новский, глядя на ряды колючей проволоки, сквозь которые проезжал автобус. Но вдруг он забыл обо всём на свете: впереди, над вершинами сосен, парили небоскрёбы из синего стекла всевозможных оттенков.
Лес скоро кончился, и они оказались в пригороде. Двухэтажные кирпичные домики с красными черепичными крышами и фруктовыми садами промелькнули за несколько секунд, и автобус влился в поток машин огромного города. Несметное количество автомобилей неслось по бессчётному числу дорог. Дороги были везде - слева, справа, вверху, внизу, город состоял из эстакад, опутавших его многослойной паутиной. Для зданий просто не оставалось места. Дороги не только огибали небоскрёбы, очень часто они пронзали дома насквозь, если те были чересчур широки. Их автобус нырял в тоннели, потом снова вырывался на свет, кружась вместе со всеми в громадном хороводе.
Один раз, когда они поднялись особенно высоко, Новский успел оглядеть весь город, увидел пруды в пригородной зоне, здания причудливой формы - шары, полусферы, пирамиды - маленькие по сравнению с небоскрёбами, но выделяющиеся среди них своей абсолютно зеркальной поверхностью, вертолёты, летающие тут и там, и город оказался не таким огромным, как представлялось Новскому вначале. В какую бы сторону он ни посмотрел, везде была серая стена, опоясывающая этот удивительный мир бетонным обручем.
Но куда, в таком случае, мчались автомобили? Из города выходила лишь одна дорога - та, по которой они только что приехали.
Бессмысленная сумасшедшая гонка не могла не привести к катастрофе. Одна из машин, очевидно, не вписавшись в поворот, упала с высокой эстакады на поток автомобилей внизу, произошла цепная реакция: груда искорёженного металла по мере приближения к земле росла всё больше и больше.
Движение по дорогам, где случилась авария, было мгновенно перекрыто, словно кто-то управлял этой смертельной каруселью, и в ту же минуту к месту катастрофы стали слетаться вертолёты. Ещё через несколько минут вспыхнувший пожар успели загасить, завалы разобрать, металлолом погрузить в контейнеры, а контейнеры прицепить к вертолётам. Люди в синих комбинезонах и защитных шлемах действовали на удивление быстро, и вскоре там, гдё только что горели разбитые машины, мчались другие, словно ничего не произошло здесь совсем недавно.
Спасения не было нигде. Автомобили могли влететь в стеклянные небоскрёбы, сквозь которые проходила дорога, и только верхние этажи казались относительно безопасными: эстакады не поднимались на такую высоту.
Новский, пожалуй, впервые осознал нависшую над ним угрозу, до сих пор он смотрел на происходящее, как смотрят фантастический фильм, сидя в мягких уютных креслах зрительного зала, теперь же он понял, что каким-то непостижимым образом попал из зала в самую гущу событий, разворачивающихся на экране, и к нему пришёл страх. Но их автобус уже въехал в тоннель, свернул с главной дороги и затормозил на стоянке, забитой автомобилями, ярко освещённой люминесцентными лампами.
"Вот мы и дома, - улыбнулся водитель потрясённому Новскому. - Вон, видите, за зелёным "фольксвагеном" - лифт? Поднимитесь на последний этаж в отдел информации, там вы и узнаете всё, что вас интересует". "Это здание Госпиталя?" - спросил Новский, как будто лишь для того, чтобы проверить, не потерял ли он дар речи. "Да, это здание Западного Госпиталя, так же, как и все другие, мимо которых мы проезжали", - ответил шофёр.
"Мне бы только повидать врача, к которому поступила моя история болезни, поговорить с ним и поскорее унести отсюда ноги, - думал Новский, проходя вдоль рядов машин и разглядывая шестизначные номера. - Если это и больные, то уж наверняка буйнопомешанные, и вместо того, чтобы надеть на них смирительную рубашку, им разрешают садиться за руль автомобиля. Необычный метод лечения!"
Он вызвал лифт, нажал в кабине на самую последнюю кнопку и, выйдя на восемьдесят первом этаже, увидел дверь с надписью "служба информации". Постучавшись, Новский вошёл в комнату. Посередине неё стоял молодой человек, вежливо ответивший на приветствие Новского. "Мы ждём вас", - сказал молодой человек, поправляя галстук и застёгивая пуговицы пиджака. Кого он имел в виду, говоря "мы", осталось неясным: в кабинете, кроме них двоих, никого не было.
"Я хотел бы узнать, где можно найти врача..." - начал Новский, но молодой человек, не дав ему договорить, взял его за локоть и повернул к двери, как будто намереваясь выгнать. "Сейчас я вам всё объясню - и про наш Госпиталь, и про наших врачей, как вы их называете", - сказал он, открывая дверь и жестом предлагая Новскому пройти первым. "А как же мне вас называть?" - спросил Новский, выходя в коридор. "Меня? - не понял молодой человек. - Да называйте, как вам больше понравится. Как назовёте, так оно и будет. Конечно, к этому тяжело привыкнуть сразу, и я помогу вам на первых порах. Потом вы и своё имя станете забывать, а пока вы ещё не отвыкли от него, зовите меня Яновским".
"Что за чушь он несёт?" - думал Новский, поднимаясь с Яновским на крышу по узенькой лестнице. На крыше стоял вертолёт, они прошли в противоположную от него сторону к ограде примерно вполовину их роста, так, чтобы можно было безо всяких неудобств любоваться панорамой города. "Какого чёрта он вытащил меня сюда?" - недоумевал Новский, не решаясь взглянуть вниз. "Здесь вы быстрее поверите тому, что я вам сейчас сообщу, - сказал Яновский. - Ваше положение таково: вы не можете покинуть Госпиталь по собственному желанию, без разрешения администрации. Вы будете находиться тут до полного излечения".
Новский принял услышанное за шутку и даже улыбнулся, словно подчёркивая, что оценил её, но улыбка получилась натянутой и испуганной.
"Но ведь я приехал сюда добровольно. Вы что же, задержите меня против моей воли и заставите насильно пить лекарства?" - выдавил он, всё ещё продолжая жалко улыбаться. "Да, вы приехали в Госпиталь сами, но не думайте, что у вас был другой выход, так или иначе вы бы непременно оказались здесь. Ваш приезд, таким образом, едва ли можно назвать добровольным. И выбраться отсюда по своей прихоти вам не удастся. У вас только один путь - выполнять наши рекомендации. Поверьте, это в ваших интересах. А что касается лекарств, вы будете принимать лишь то, что сочтёте нужным. Например, аспирин, если у вас поднимется температура", - засмеялся Яновский, но сразу же оборвал смех и посмотрел на Новского, которому происходящее стало казаться сном сумасшедшего.
"Меня же хватятся на работе", - сказал Новский, как будто пытаясь уговорить Яновского. "Вы беспокоитесь о работе?" - удивился Яновский. "У меня нет с собой никаких вещей, совсем немного денег..." Новский осознал, наконец, что его не разыгрывают, и был совершенно подавлен таким поворотом событий.
"О, не волнуйтесь, вам создадут все условия. Конечно, наш Госпиталь не благотворительная организация. Мы перевели ваши сбережения в банке на свой счёт, - сказал Яновский. - Кроме того, ваша квартира не будет пустовать. А ваши вещи будут у вас, это мы гарантируем".
Яновский говорил так спокойно, словно речь шла о безделице, о пустяке, о котором, возможно, не стоило и упоминать. Они забрали у него деньги, квартиру, а он ничего не может предпринять! Голова Новского опускалась всё ниже.
"Кстати, чем бы вы хотели здесь заняться? - продолжал Яновский. - Лечение часто затягивается, а потому мы стараемся предоставить больным работу по их усмотрению. Некоторым очень тяжело расставаться со своей профессией: многолетняя привычка даёт о себе знать. Так что выбирайте. У нас есть конструкторские бюро, научно-исследовательские лаборатории, одним словом, мы сможем вам помочь, если вы вдруг захотите забыться за работой. Больные обычно не отказываются от наших услуг, им кажется, что они выздоровеют и сразу же займут свои рабочие места - настоящие, конечно. Они даже стараются совершенствовать здесь свои профессиональные навыки... Да, вы ни в коем случае не говорите с ними о бесполезности их работы, они страшно разозлятся, хотя прекрасно знают об этом. Просто они надеются выздороветь. Вы ведь умеете водить машину?"
Вопрос прозвучал неожиданно, и Новский, очнувшись, посмотрел Яновскому в глаза. Ему показалось, что его ответ не нужен, что Яновский спросил только для того, чтобы выполнить какие-то правила игры, незнакомой Новскому, и он промолчал. Не дождавшись ответа, Яновский полез в карман, вытащил связку ключей и протянул её Новскому. "Это от вашей квартиры, а это - от автомобиля. Вы не профессор, а потому у вас одна комната и машина "фиат", красного цвета".
"У меня нет с собой прав, - пробурчал Новский, кладя ключи в карман, - и по вашим дорогам ездить совершенно невозможно". "Покатайтесь пока в пригороде, там почти нет движения, - улыбнулся Яновский. - Кстати, вы будете жить далеко от центра, можно сказать, в зелёной зоне".
"В пригороде размещён обслуживающий персонал?" - спросил Новский. "Да, что касается обслуживающего персонала, как вы его называете, - Яновский опять улыбнулся. - Извините, я никак не могу привыкнуть к вашей терминологии. Так вот, избегайте с ним контактов. Ни с кем, кроме больных, вы не имеете права вступать в какие-либо отношения. Только ими должен быть ограничен круг ваших знакомств. Но, поверьте, вы от этого нисколько не пострадаете, среди больных попадаются такие интересные личности!
Моё предупреждение необходимо ещё и потому, что обслуживающий персонал живёт вместе с больными, в тех же корпусах, но только на верхних, безопасных этажах, а, следовательно, встречаться вы будете довольно часто. Правда, у них тоже есть свои запреты: в частности, они не имеют права ездить на машине. К месту работы их доставляют вертолётами. Посмотрите, сколько вертолётов стоит на крышах! Скоро начнётся перерыв на обед, и все они поднимутся в воздух. Прекрасное зрелище!"
Только сейчас Новский нашёл в себе силы взглянуть на город. У него немного закружилась голова, но он быстро справился с собой. Действительно, вертолёты были почти на каждой крыше. Новский не стал к ним приглядываться, а опять повернулся к Яновскому.
"Чем же я болен, и в чём будет заключаться моё лечение?" - перешёл он к самому главному. "О, об этом вы даже и думать не должны! Живите, работайте, женитесь, если хотите. Обо всём остальном позаботимся мы", - ответил Яновский. "Как жениться?" - не понял Новский. "А что, разве вам что-нибудь мешает? Если у вас появятся дети, они, конечно же, останутся здесь, вместе с вами". "Значит, они останутся в Госпитале", - подумал вслух Новский. "Я сказал, они останутся с вами, - повторил Яновский. - Пожалуй, на сегодня хватит. Нам пора лететь. Подождите меня тут, я сейчас спущусь в отдел и закажу вертолёт".
Когда он исчез, Новский от нечего делать подошёл к вертолёту и попытался открыть дверцу. Она не поддавалась. Можно, конечно, разбить стекло, но он не умеет летать.
Покрутившись вокруг машины, Новский возвратился на старое место, чтобы не возбуждать подозрений, и стал разглядывать небоскрёбы, стараясь угадать, в каком из них ему придётся жить. Вскоре он услышал голос за спиной: "Я звонил Марине..." На площадке появились Яновский и лётчик в голубой рубашке с короткими рукавами и голубой фуражке с золотой кокардой. Увидев Новского, лётчик оборвал фразу на полуслове и молча открыл дверцу вертолёта.
"Скажите, - обратился Новский к Яновскому, когда они уже взлетели, - вы упомянули о счетах в банке, но ведь не на средства же больных построен этот город?" "Представьте себе, именно так. Хотя это не совсем точно сказано. Ну да вы поймёте в своё время, всё поймёте... Если только не разобьётесь на машине".
На лице Яновского не было и тени улыбки. "А теперь вы ответьте на мой вопрос. Зачем вы пытались попасть в вертолёт? Я же предупреждал, вы не можете исчезнуть отсюда по своей воле. Даже если бы вам удалось его захватить, хотя это маловероятно, так как охрана сейчас не была вызвана лишь потому, что вы не умеете им управлять, далеко бы вы не улетели. Но наказать вас всё-таки нужно. Вы будете жить на пятом этаже".
Вертолёт уже опускался на крышу небоскрёба. Новский сидел не двигаясь, уставившись в резиновый коврик под ногами. "Номер вашей квартиры - двадцать один, машина стоит внизу в гараже. Сегодня вам выдадут все необходимые бумаги, в том числе талоны на питание с указанием ресторанов, которые вам разрешено посещать. А пока вы можете пообедать за деньги где вам угодно. Всего хорошего", - поторопил его Яновский.
Выйдя из вертолёта, Новский решил спуститься в гараж и посмотреть машину. На стоянке был лишь один "фиат" красного цвета, Новский открыл его дверцу и сел за руль: ему вдруг пришла мысль прокатиться. Выехав из гаража, он повернул к пригороду, двигаясь не спеша по первой полосе.
По мере удаления от центра города машин становилось всё меньше. "Фиат", как разведчик в неприятельском лагере, крался мимо бесчисленных магазинчиков и лавок, а Новский крутил головой, читая вывески и разглядывая витрины. Лишь изредка он видел прохожих, ещё реже - машины, словно эта часть города была музеем, который сейчас, в середине рабочего дня, пустовал. Улочки с тесно прижавшимися друг к другу домами, казалось, существовали только лишь для того, чтобы больные могли посмотреть иногда, как выглядел их город - тот город, откуда они приехали месяцы и годы назад.
На какое-то мгновение Новскому почудилось, что он дома, идёт по улице и любуется красивыми товарами на витринах. Он читал названия кафе, баров, ресторанов, мелькавшие слева и справа, думая, где бы ему остановиться и перекусить.
Почему так мало людей? Ему надо видеть их, не привлекая к себе внимания, слышать, не слушая и не пытаясь включиться в разговор, и ни в коем случае не оставаться наедине с самим собой. Заметив компанию на лужайке у фонтана, Новский затормозил, вышел из машины и сел за свободный столик. Парни и девушки как по команде уставились сначала на его автомобиль, потом на него самого. Может быть, здесь запрещена стоянка, а он проглядел знак?
Новский ещё раз поднял глаза на ребят. Кажется, никто уже не обращал на него внимания.
Вдруг он увидел девушку лет двадцати, смотревшую на него удивлённо и вопросительно. Поймав взгляд Новского, девушка глаз не отвела, как будто была не в силах сделать то, что удалось остальным.
"Почему она на меня так смотрит?" - подумал Новский. Только теперь он понял: это одно из тех кафе, где ему запрещено появляться, когда у него на руках окажутся талоны. Но сегодня талоны выдать не успели, первый и последний раз его обслуживают за деньги. Он заметил фуражки, сваленные в кучу на одном из столов, заметил знаки различия на рубашках парней. Это кафе не предназначено для больных, быть может, все кафе и рестораны на этой улице. Вот почему они так удивились - ведь он приехал на машине! А они прилетают сюда на вертолётах, сюда, в наиболее безопасное место города, где почти нет автомобилей. Это их квартал, их магазины, их рестораны. Ему сегодня разрешили побывать тут. В последний раз. "Как ты попал сюда, кто ты такой?" - спрашивали глаза девушки. А ему нельзя ответить, ему запрещено вступать в контакт.
Новский отвернулся к неработавшему фонтану, поджидая официантку. Вдруг рядом с ним раздался голос: "Вы ведь приехали сегодня, правда же?" Это была та самая девушка. Поправив платьице, она присела к его столику. "Да, а как вы догадались?" - поинтересовался Новский, глядя в её огромные глаза. "По номеру вашей машины. День приезда не считается", - объяснила девушка.
Новский посмотрел на номер. Действительно, завтрашнее число, месяц и год. И как он сразу не заметил! "Я будущий архитектор, у меня здесь практика, - говорила девушка, не сводя с Новского глаз. - Это трудно - устроиться сюда, но моя мама работает в X департаменте..."
Почему-то девушка не представилась, и Новский вспомнил слова Яновского о том, что имена надо подбирать самому. Как назвать девушку? Миленой?
"Вы что-то отмечаете?" - спросил он, чтобы Милена осталась ещё на минутку. "Да, день рождения", - ответила она. "Наверное, ваш?" - улыбнулся Новский. "Мой, - кивнула Милена. - Но только он будет завтра". Кажется, она хотела о чём-то спросить, но вместо этого ещё раз заглянула ему в глаза, так, словно пытаясь навсегда его запомнить, встала и ушла.
Новский посмотрел ей вслед, поднялся, направился к своей машине, завёл её и оглянулся в последний раз. С Миленой танцевал лётчик, уже знакомый Новскому. "Может быть, её имя Марина?" - подумалось ему. Хотя какое имеет значение, как её зовут, ведь он больше никогда её не увидит!
Новскому впервые захотелось мчаться в центр, он рванул с места, но всё никак не мог выбраться из пригорода: перед улочками, в которые, как ему казалось, он должен был свернуть, стояли запрещающие движение знаки.
Когда Новский поставил машину в гараж и поднялся к себе, вещи уже успели привезти. Предоставленная ему квартира в точности походила на его собственную. Та же планировка, тот же цвет кафельной плитки в ванной, на том же месте электрическая плита и шкаф для посуды на кухне.
Он открыл дверь в свою единственную комнату. Они не только доставили его вещи, они разбросали их по столу, стульям, по всем углам так, как были они разбросаны у него дома, когда он уехал в Госпиталь.
Он уже две недели не убирал в квартире и теперь решил навести порядок. Снял с проигрывателя пластинку, привычно протянул руку влево, нащупал, не глядя, конверт, положил в него диск и закрыл крышку электрофона. На крышке виднелся слой пыли.
Закончив уборку, Новский почувствовал усталость и опустился в кресло. Итак, он в Госпитале. Теперь ему не надо ходить на работу. Что же будет, когда он истратит здесь все заработанные им деньги? Ну, об этом не стоит беспокоиться, к тому времени он должен выздороветь. Да, его болезнь... Ему опять не сообщили диагноз, не сказали, чем станут лечить. Хотя он и сам это узнает, когда начнётся курс. Сегодня в кафе он так и не пообедал...
Как странно она на него смотрела! В её взгляде не было жалости и сострадания, только удивление, словно она встретилась с человеком, приехавшим издалека, оттуда, где ей никак не удавалось побывать, и теперь она смотрела на него и ждала, что он расскажет ей о своём путешествии, стоит только попросить, и он обязательно расскажет. Она удивлялась не ему, он был интересен как путешественник, случайно повстречавшийся ей, она словно заранее удивлялась его рассказам.
Да знает ли она, что он больной, что он оказался здесь не по своей воле? Она приехала на практику в один из городов страны, знаменитый своей ультрасовременной архитектурой, а необходимость перемещаться по нему на вертолёте ей, наверное, преподнесли как подарок: ещё бы, сверху так хорошо всё видно! Ей предложили обедать в кафе той гостиницы, где она остановилась. Что же тут странного? Милена не подозревает, куда она попала. Она проводит время в кругу таких же практикантов, как и она сама, если, конечно, здесь есть другие практиканты, и лётчиков, которые, должно быть, успели ей надоесть, и она, увидев Новского, решила с ним познакомиться. Он не был похож на лётчика, и потому вызвал её удивление и интерес.
Почему именно он? Случайно. Он, единственный из пациентов Госпиталя, оказался в запретной зоне, там, где больные предпочитают не появляться из-за боязни наказаний. Она не знала, что он не имеет права разговаривать с ней, иначе не подошла бы к нему.
Ему надо как можно скорее забыть Милену. Хотя почему забыть? Не на сто же лет его упрятали сюда! Он выздоровёет, он обязательно выздоровеет! Может быть, он ошибается, и в её глазах было не просто любопытство...
В коридоре раздался звонок. Новский открыл дверь. За ней стоял почтальон с кожаной сумкой через плечо, из которой торчали газеты. Переступив порог, почтальон поздоровался, снял фуражку, подал её Новскому и сказал: "Я принёс вам талоны на питание..." "Проходите, пожалуйста, в комнату", - пригласил Новский.
В комнате он сел на диван, предложив гостю последовать его примеру, и принялся разглядывать серебряную кокарду на фуражке. Почтальон, покопавшись в своей сумке, достал необходимые бумаги. "Вот это - талоны, - протянул он Новскому толстый конверт. - Вам можно обедать в ресторанах высшей категории, вот их список".
Почтальон передал Новскому листок с текстом, напечатанным на машинке. "Это абонемент в концертный зал. Это перечень предметов первой необходимости, которые будут выдаваться вам раз в месяц. Это талоны на бензин. Это письмо от Яновского..." Новский принимал и принимал бумаги, не глядя на них, и складывал рядом с собой на диван. Скоро он перестал и слушать, а просто брал документы, решив, что потом в них разберётся.
Наконец, в очередной раз увидев перед собой протянутую руку, Новский по привычке протянул свою, но ничего не получил и взглянул на почтальона. "Я вас просил мою фуражку", - улыбнулся тот. "Ах да, извините, я не расслышал", - ответил Новский, ещё раз посмотрев на бирку с фамилией Крайновский, пришитую с внутренней стороны фуражки. "Пойдёмте, я провожу вас", - сказал он, как будто гость мог заблудиться в его квартире.
Закрыв за почтальоном дверь, Новский разыскал среди бумаг письмо Яновского и разорвал конверт. Так и есть. "Вы нарушили запрет, а потому лишаетесь завтраков на неопределённый срок. Яновский", - гласила записка.
Новский нашёл талоны. На каждом из них стоял штампик "обед" или "ужин". Талонов на завтрак не было.
* * *
"Что за странный сон мне приснился?" - подумал Новский, открыв глаза на следующее утро, и ему тотчас вспомнился визит Бруновского.
Когда Новский отворил дверь и увидел его, то от удивления не смог выговорить ни слова. "Шеф поручил мне заглянуть к вам и узнать, почему вы не появляетесь на работе, - сказал Бруновский. - Может быть, вы нуждаетесь в помощи?"
"Как вы очутились здесь?" - произнёс Новский, приходя понемногу в себя. "Очень просто, ведь мы почти соседи", - ответил Бруновский. "Как, вы тоже тут живёте?!" Изумлению Новского не было предела. "Вот так новость! - воскликнул Бруновский, как-то странно вэглянув на него. - Пять лет". "Но откуда у вас мой адрес? Я никому его не давал", - поразился Новский.
Они разговаривали через порог, как будто Новский боялся впустить в комнату гостя, показавшегося ему привидением.
"Как не давали? Я же был у вас несколько раз! Вы что, не узнаёте меня? Я Бруновский, ваш коллега по работе, - начал объяснять Бруновский самые простые вещи. - Вам надо обязательно пойти в институт и доложить о причине своих прогулов, иначе у вас будут большие неприятности". "Я прекрасно вижу, что вы Бруновский. Но как вы здесь оказались?" - раздражённо спросил Новский.
Его, кажется, принимали за выжившего из ума старика, а ведь ему только двадцать один год.
"Я же сказал, зашёл после работы узнать о вашем здоровье". На лице Бруновского были заметны следы внутренней борьбы, как будто он из последних сил сдерживал готовые вырваться наружу чувства. "Не надо делать из меня дурака, - перебил его Новский. - Я сам точно не знаю, сколько времени нужно сюда добираться, но уж никак не меньше трёх часов". "Да, да, конечно, это очень далеко, и поэтому я должен идти", - спокойно согласился Бруновский, как будто что-то окончательно для себя решив, и начал спускаться по лестнице. "Постойте, вы тоже лечитесь?" - пытался задержать его Новский. "Да, да, конечно, лечиться необходимо!" - раздался голос снизу. Бруновский сбегал по лестнице так быстро, словно хотел установить рекорд по этому, не совсем обычному, виду спорта.
После исчезновения Бруновского Новский и так и этак обсуждал с самим собой это удивительное происшествие. Сначала он подумал о том, что надо найти Яновского и узнать, почему о его госпитализации не сообщили на работу, как вдруг увидел недавние события с иной стороны. Если Бруновский не пациент Госпиталя, то каким образом он попал сюда? И, что самое важное, как он выбрался отсюда, если, конечно, ему удалось выбраться?..
Кажется, это было вчера вечером. Ну конечно, это могло произойти только вчера.
Вспомнив теперь о визите Бруновского, Новский одно за другим восстанавливал в памяти события минувшего дня и располагал их в нужном порядке. Скоро картина прошлого стала проясняться, и он уже мог задуматься о будущем. Самое главное сейчас - отыскать Яновского и попытаться выведать, известно ли ему что-нибудь о Бруновском.
На кухне, куда он заглянул, не оказалось абсолютно никаких продуктов. Впрочем, есть и не хотелось. Надо поймать Яновского - где уж тут думать о еде!
Новский уже знал, как будет его искать. Здание, в котором располагалась информационная служба, ему не запомнилось, зато он очень хорошо помнил кафе, где вчера встретился с Миленой. Может быть, ему удастся увидеть лётчика, и тот расскажет, как найти Яновского. Конечно, он не знает фамилию лётчика, но у него есть возможность разорвать этот порочный круг. Милена. Стоит только спросить у лётчиков о девушке, которая вчера подошла к нему в кафе, и ему сразу же объяснят, как её разыскать.
Итак, всё очень просто. Если о встрече с Миленой узнает Яновский, а он непременно узнает, то, скорее всего, не станет возмущаться. Да и что возмущаться, ведь Новскому и Милена, и лётчик нужны лишь затем, чтобы с их помощью выйти на Яновского. Конечно, если на пути в пригород подвернётся полицейский, можно спросить и у него. Лучше бы он не встретился! Ну, наконец-то! Здорово же запугал его Яновский, если он даже самому себе боится признаться в том, что хочет увидеть Милену! И он увидит её во что бы то ни стало, пусть для этого придётся выдумать самый невероятный предлог!
Сторож, заметив выезжающего из гаража Новского, отсалютовал ему, как старому знакомому. Новский ответил коротким сигналом и вырулил на магистраль. Ему хотелось мчаться как можно быстрее, но он боялся, что поток автомобилей подхватит его и пронесёт мимо заветного поворота.
Когда Новский был уже недалеко от кафе, в салон его автомобиля ворвался голос, усиленный мегафоном. "Номер двести тридцать шестьсот восемьдесят два, остановитесь!"
Новский послушно затормозил. К машине подошёл полицейский. Новский опустил стекло до упора. "Вы, я вижу, здесь совсем недавно, и поэтому я хочу предупредить вас об ограничении движения в пригороде", - сказал полицейский. "Да, я знаю, - ответил Новский. - Но мне разрешено покататься здесь первое время, пока я не привыкну немного". "Вот как? - чему-то удивился полицейский, внимательно взглянув на Новского. - В таком случае, вы можете ехать".
Отвернувшись от полицейского, Новский заметил впереди Милену и лётчика. Они шли по тротуару, взявшись за руки. Поравнявшись с машиной, Милена вдруг открыла дверцу и опустилась на сиденье рядом с Новским. "Как хорошо, что я вас встретила!" - улыбнулась она. Новский нашёл в себе силы улыбнуться в ответ. "Меня очень интересует один писатель, - продолжала Милена. - Не могли бы вы свозить меня в библиотеку?"
В голове Новского всё перемешалось. Разве ей не запрещено ездить на машине? Или для гостей, в отличие от обслуживающего персонала, существует исключение из правил? Почему она просит его, а не лётчика? Может быть, это только предлог? Неужели лётчик ничего ей не рассказал?
"Конечно, - твёрдо произнёс Новский. - Когда, сейчас?" Ему показалось, что Милена восприняла его согласие как должное. "Нет, в воскресенье, двадцать восьмого числа. Я буду ждать вас здесь в девять часов. Хорошо?" "Хорошо, - ответил Новский. - До воскресенья". "До свиданья", - улыбнулась Милена, захлопывая дверцу.
"Когда я последний раз ел?" - вспоминал Новский, пристроившись за тёмно-синим "кадиллаком", чтобы не думать, в какую сторону ехать. "Ого, да ты, я вижу, тоже проголодался!" - воскликнул он, когда "кадиллак", покружив Новского вниз по огромной спирали, добрался, наконец, до её основания, нырнул в тоннель, и они оказались на стоянке у ресторана.
"Сначала будете пить?" - спросил Новского возникший, словно из-под земли, официант, едва он вошёл в зал и сел за свободный столик. "Разве я похож на человека, нарушающего традиции?" - ответил вопросом Новский и сделал заказ. "Примите и у меня, пожалуйста!" - услышал он за спиной чей-то голос и обернулся.
К его столику семенил водитель "кадиллака", очевидно, задержавшийся в уборной. "Чёрт бы побрал этого толстяка! Не нашёл другого места", - подумал Новский. "Не беспокойтесь, пожалуйста! - подскочил к ним второй официант. - Заказывайте, я вас слушаю".
"О, извините, я не представился, - приветливо улыбнулся водитель "кадиллака", когда официанты исчезли. - Моя фамилия Линовский. Юрист". "Вы хотите сказать - бывший юрист", - горько усмехнулся Новский. "Почему же бывший? - обиделся Линовский. - Вы думаете, здесь в моих услугах никто не нуждается? В таком случае, вы ошибаетесь. Существует громадное множество различных правил, и нередко я выступаю посредником между администрацией Госпиталя и его пациентами".
"Меня зовут Новский, и я тут нигде не работаю", - мрачно представился Новский. "Но раньше служили в уголовной полиции, - ухмыльнулся Линовский и, заметив недоуменное выражение лица своего собеседника, пояснил: - Вы так прочно сели мне на хвост, что я никак не мог оторваться и решил выяснить в этом ресторанчике, что же вам от меня нужно". "А, вот вы о чём! Простите, это вышло машинально, - извинился Новский. - Хотя при желании вам бы ничего не стоило избавиться от меня". "Я никогда не езжу слишком быстро", - хитровато блеснул глазами Линовский.
Им принесли по бутылке вина. "Зачем вы пьёте эту краску?" - поморщился Линовский, взглянув на этикетку красного, заказанного Новским. "У меня талоны с одной зелёной полосой, - пояснил Новский. - Рестораны класса люкс, самые дешёвые блюда". "Да, но ведь можно сходить в ресторан более низкого класса и взять блюда подороже", - подсказал Линовский. "Можно, но ведь вы приехали сюда", - ответил Новский, пытаясь улыбнуться.
Толстяк захихикал. "У меня две розовые полоски, - похвастался он. - Хотите, я вам налью? Целую бутылку мне всё равно не осилить. Возраст. Двухрядная дорога кажется четырёхрядной, и возникает желание перестроиться в четвёртый".
С лица Линовского не сходила плутоватая усмешка. "Благодарю вас, не надо, - отказался Новский. - Скажите лучше, где здесь находятся библиотека и концертный зал?" "После обеда увидите и то, и другое. Когда мы будем проезжать над ними, я пару раз мигну вам стоп-сигналами, а потом покажу, куда надо свернуть, чтобы к ним съехать, - ответил Линовский. - Не беспокойтесь, они очень приметные на вид, их трудно перепутать с другими зданиями".
Упоминание об архитектуре Госпиталя натолкнуло Новского на мысль о пригороде. "Скажите, кто живёт в коттеджах у самого леса?" - спросил он. "Как, вы этого не знаете?! - удивился Линовский, и добродушное выражение в одно мгновение исчезло с его лица. - Там живут писатели".
Новскому показалось, что он ослышался. "Да, писатели, - повторил Линовский. - Люди, сломленные безвыходностью положения..." "А что, из Госпиталя действительно невозможно выбраться?" - перебил его Новский. "Нет, почему же, можно..." Линовский тщательно намазывал икру на кусочек белого хлеба с маслом. "Можно, - оторвался он, наконец, от бутерброда и взглянул в глаза Новскому. - У них нет кладбища. Вернее, оно есть, но на нём хоронят только разбившихся лётчиков. Остальных погибших везут на городское. Я говорю погибших, потому что своей смертью здесь не умирает почти никто. Если вы просыпаетесь рано, обратите внимание на большой чёрный фургон, выезжающий из ворот Госпиталя. И вы, и я в своё время прокатимся на этом фургоне. Вернее, то, что от нас останется. И всё же мы будем на свободе".
"Но неужели никто не выздоравливает, неужели никому не удаётся вырваться?" - спросил потрясённый Новский. "Никто. Никому, - был ответ. - Правда, иногда производится обмен, но это уже совсем другая история..."
"А писатели?" - напомнил Новский. "А что писатели? Писатели - это предатели. Именно благодаря им существует и расширяется Госпиталь. Когда-то здесь были только кварталы, где сейчас живут лётчики и другой персонал, только эти кварталы и лес вокруг, больше ничего. Ну и, конечно, стена. Стена была с самого начала, ещё до строительства первого дома. Потом она много раз переделывалась, а теперешний вид приобрела совсем недавно.
Кто был первым писателем - неизвестно. Слухи о том, что это именно он начал строить стену, я считаю абсолютно безосновательными. Нет, сперва появилась стена, в этом не может быть никаких сомнений. Я работаю юристом, но даже я знаю о многом лишь понаслышке, из очень ненадёжных источников. Сплетням вообще-то верить не стоит, но что делать, если нет достоверной информации.
Рассказывают следующее. Жертву, выбранную заранее по каким-то неведомым критериям, тем или иным способом заманивают в Госпиталь и вынуждают стать писателем. Допустим, ты сдаёшься и соглашаешься на все условия. В таком случае, тебя помещают в отдельный коттедж, усиленно охраняемый специальными отрядами для предотвращения возможных попыток покушения на твою жизнь, и объясняют, что можно и чего нельзя писать.
Дальше всё очень просто. Человек к этому времени столько натерпелся, столько раз стоял на грани жизни и смерти, что у него всегда есть о чём рассказать. Конечно, в дозволенных администрацией границах. Такие книги быстро расходятся не только в нашей стране, но и во всём мире. Об их авторах строят всевозможные домыслы и предположения, их называют писателями-невидимками, ещё бы, администрация обычно продаёт произведения издательствам уже после смерти авторов: так легче запутать читателей и воспрепятствовать поиску истины. Так легче распространять заведомо ложные слухи.
Часто авторов называют больными, причём болезни приписывают им самые различные, ссылаясь на какие-то документы, которых никто не видел. Я не исключаю возможности болезни писателя, это было бы невероятно, если бы человек, переживший столько ужасов, не заболел, но ведь главное вовсе не болезнь, болезнь лишь следствие, но никак не причина их творчества, а именно это и стараются скрыть.
Ложь торжествует, да это и не удивительно. При жизни писателя видели единицы, и большинство из тех, кто видел, вообще не подозревали о том, куда вдруг исчез человек, который ещё совсем недавно сидел за соседним столом в их отделе. Ну а те, кто догадывался, по разным причинам предпочитали молчать...
Так вот, часть средств, полученных от продажи книг, причём самая незначительная, идёт писателю, и это только в том случае, если было решено начать публикацию, не дождавшись его смерти, что случается крайне редко, часть - на строительство новых кварталов Госпиталя, ну а остальное, конечно, попадает в сейфы администрации. Но писателей ненавидят вовсе не за то, что за их счёт обогащается неизвестно кто и вкладывает деньги неизвестно куда, об этом даже не задумываются, хотя, быть может, стоило бы. Новые кварталы должны быть заселены - вот в чём видят здесь самое ужасное: значит, возрастёт число людей, которых возьмут на заметку и за которыми будут следить, пока те не окажутся в Госпитале.
Вы обратили внимание, как активно идёт строительство? Это очень плохой признак. Возводятся всё новые и новые небоскрёбы, сносятся сорокаэтажные здания, чтобы на их месте выросли восьмидесяти- и стоэтажные, и это несмотря на то, что писателей мало, очень мало. Возможно, люди стали больше читать. Писателей очень мало, большинство предпочитает смерть, и потому все так гоняются по дорогам днём и ночью, пока не занемеют руки на руле, не сомкнутся веки, и автомобиль не полетит вниз, увлекая за собой другие машины: вы заметили, здесь совсем нет оградительных барьеров, да если бы они и были, какое это имело бы значение..."
"У вас, я вижу, неважный аппетит, зато большая жажда. Бутылки вина как не бывало. Пойдёмте, я выполню своё обещание", - закончил Линовский и встал из-за стола, положив на салфетку талончик.
Новский, как во сне, сделал то же самое и, выйдя из ресторана, сел в свою машину. Очнулся он, заметив замигавшие перед ним красные стоп-сигналы "кадиллака". Посмотрел вниз на зеркальное здание в форме куба, потом на жёлтую фару указателя поворота и на дорогу, уходящую вправо и вниз. Через некоторое время та же процедура повторилась над зеркальной полусферой, и Новский, дав длинный прощальный сигнал, отстал от "кадиллака".
Следующие три дня Новский провёл за рулём автомобиля. Он мчался, не обращая внимания на знаки, и повторял про себя удивлённо: "Почему они так медленно едут? Чего они боятся?" Несколько раз он лишь чудом избежал аварии, и во всех случаях виноват был он сам. Яновский куда-то исчез и вот уже который день ни разу не давал о себе знать. Почему он молчал, почему не наказывал Новского за встречу с Миленой? Новский старался не думать об этом, как, впрочем, и обо всём остальном.
В субботу он очнулся оттого, что машина впереди резко затормозила, и он едва не врезался в неё, но успел в последний момент вывернуть руль. К счастью, никого справа не оказалось, и всё обошлось: должно быть, он двигался не слишком быстро - то ли потому, что устал, то ли потому, что не торопился затормозивший теперь автомобиль, а он, забывшись, этот автомобиль не обогнал.
Новский съехал на площадку отдыха. Надо было решать, как действовать дальше. Продолжать гонку означало неминуемую смерть. Завтра его будет ждать Милена. На что он мог надеяться? На её любовь? Именно этого ему надо опасаться больше всего. Любовь Милены его не спасёт, а её погубит... Нет, Милена не может, не должна его полюбить! Что же делать? Только одно - непременно встретиться с ней, рассказать всё о своём незавидном положении и дать ей понять, какой призрак возник у неё на пути, призрак, которого она приняла за человека. Надо встретиться с ней, чтобы навсегда проститься. Ну, а потом можно разогнать машину, бросить руль и закрыть глаза...
Начался дождь. Капот "фиата", отражаясь в каплях на ветровом стекле, словно подсвечивал их снизу красными фонариками, и казалось, по стеклу течёт кровь. Новский смотрел на искусственную лужайку перед машиной, и на этой лужайке вырастали алые цветы, появлялись и снова исчезали.
Где он видел их раньше? Такие же красные тюльпаны, только не на лужайке, а на голубых мраморных плитах... Ах да, на кладбище лётчиков! Тюльпаны лежали по одному у каждой голубой фуражки с золотой или серебряной кокардой. На некоторых фуражках кокарды ещё сияли, по-видимому, кто-то приходил и чистил их, доводя до блеска, другие фуражки почти совсем истлели, но и там, и тут огоньки цветов горели над могилами.
Новский завёл машину и тронулся с места. Он хотел проскочить пригород и съездить взглянуть на коттеджи писателей, как вдруг заметил лётчика, стоявшего на тротуаре и приветливо взмахнувшего ему рукой. Новский затормозил. "У нас очередная пьянка, - сказал лётчик. - Вы к нам не присоединитесь?"
Новский уже ничего не понимал и ничего не хотел понимать. "Я согласен", - ответил он, доставал из кармана за своим сиденьем бутылку вина. Показывая её лётчику, он пояснил: "Вступительный взнос".
"Старший пилот Каминский, - сделав серьёзное лицо, отчеканил лётчик, но тут же широко улыбнулся. - Может, будем лучше на "ты"?" "Конечно", - кивнул Новский, поднимаясь с ним по лестнице.
Каминский был уже навеселе, как, впрочем, и остальные лётчики. Новский бросился их догонять. Появились какие-то девушки, одна из них села Каминскому на колени, и почему-то это больно кольнуло Новского. Он сразу вспомнил о Милене. Где она сейчас? Неужели тоже сидит у кого-то на коленях? Проклятая жизнь! Почему то, что абсолютно ясно другим, для него представляет неразрешимую загадку? Почему они не вместе сейчас, если любят друг друга? Почему они так часто вместе, если друг друга не любят? Может быть, Каминский просто выпил лишнего? Почему она не придёт и не остановит его, если он ей дорог? Почему он, Новский, ещё не напился до такого состояния, когда абсолютно всё равно, кто сидит у тебя на коленях - Милена или какая-то девка, неизвестно откуда взявшаяся здесь?
Кто-то ходил за вином, потом опять, из соседней комнаты доносилась музыка, а Новский всё пил и пил. Потом появилась Милена, и она говорила ему что-то, и он что-то отвечал, и ещё, кажется, горели свечи. Горели, а потом погасли.
* * *
Когда Новский открыл глаза, голова почти не болела. Он попробовал оторвать её от подушки. Его начало подташнивать.
До встречи с Миленой оставалось два часа. Новский отделился от кровати. Всё вокруг заходило ходуном, и он едва успел добежать до туалета, потом тщательно пополоскал рот, почистил зубы, умылся, оделся, спустился в бар, попросил лимон, тут же съел его и поднялся на крышу. Это помогло ему очень мало. Когда он подогнал машину к условленному месту, чувствовал он себя хуже некуда.
Появилась Милена. Поздоровавшись, она села рядом с ним и спросила его о чём-то, но, заметив, что он не слишком разговорчив, замолчала. Новский старался ехать, избегая резких манёвров, и всё же, как ни странно, его укачало. "Не мог выбрать другой день, чтобы напиться!" - проклинал он себя. Ему было ужасно стыдно перед Миленой за своё состояние, но с другой стороны, оно помогало показать ей реальное положение вещей.
"Я вчера здорово перебрал, - сказал он без обиняков, - и неважно себя чувствую. Давайте спустимся вниз и немного пройдёмся".
Милена согласилась. Они свернули с эстакады и, оставив машину, пошли по аллее парка мимо чьих-то бюстов. На постаментах вместо поясняющих надписей красовались странные закорючки, наверное, подписи тех, в честь кого были воздвигнуты памятники, и Новскому показалось, что некоторые из этих закорючек он однажды уже видел. На отдельных постаментах не было и подписей, Новский внимательно вглядывался в лица болезненного вида, но никого не узнавал.
В истории болезни! Он видел такие же закорючки в своей истории болезни. О, чёрт! Теперь он вспомнил и фамилию врача, у которого был тогда на приёме. Вановский. Конечно же, Вановский! Хотя какое это имеет значение, разве дело в фамилии?
"Я уже способен поддержать интеллектуальный разговор", - попытался пошутить Новский, почувствовав себя немного лучше. Ему надо было узнать о Милене как можно больше, неизвестно, удастся ли им ещё раз встретиться. Откуда она приехала, как учится, что читает, какую любит музыку? Милена охотно отвечала, а Новский слушал, стараясь не пропустить ни одного слова. Ему очень хотелось понять, что заставило её искать с ним знакомства, что заставило её быть с ним такой откровенной, почему она доверялась человеку, которого совсем не знала, можно сказать, первому встречному? Неужели она разговаривает так со всеми? Нет, это невозможно.
Новский вскользь упомянул о лётчике и из ответа Милены понял, что даже Каминского она не посвящала в доверенные ему тайны. "Что если у Милены возникает пока ещё не ясное ей самой чувство?" - думал Новский. Да нет, это бред, ты, дружок, видно, совсем спятил! Чёрт, где же эта проклятая машина, им уже давным-давно пора ехать!
В библиотеке их провели к каталогу и показали, как пользоваться картотекой. Они выбрали книги, заполнили требования, положили их на бегущую дорожку, подождали, взяли с другой дорожки заказанную литературу, поднялись вверх по эскалатору и, взглянув на картины, висевшие на стенах, сели за свободный стол.
В зале была тишина. Гул с улицы сюда не проникал, а мягкий ковёр под ногами заглушал шум шагов. Обмениваясь впечатлениями, они шепнули друг другу несколько слов, вызвав недовольное ворчание старика, копавшегося сзади в древних фолиантах с жёлтыми, почти прозрачными листами и рваным чёрным переплётом.
"Порядочные люди до старости не доживают", - едва не сорвалось с языка у Новского. Старый хрыч, наверное, готовился стать писателем. Не будь Милены, Новский вывел бы его на чистую воду, но её присутствие мешало начать серьёзный разговор, слишком серьёзный для не подозревавшей ни о чём Милены.
Новский молча раскрыл книгу. Веки тут же отяжелели. Он посмотрел на сидящую рядом Милену. Она сосредоточенно читала, похоже, совершенно о нём забыв.
Неужели это наяву? Стоило ему оторвать взгляд от книги и повернуть голову, и можно было увидеть любимое лицо, стоило задать пустяковый вопрос, и можно было услышать её голос, стоило протянуть руку, и он мог, наверное, коснуться её руки. Вдруг это всего лишь сон? А если не сон, не обман, то надо скорее прижать её к себе крепко-крепко, изо всех сил и не отпускать ни за что, ни при каких обстоятельствах! И утащить за собой в могилу?
Вот она сидит рядом с ним, человек, дороже которого у него нет никого во всём мире, а ему страшно даже задержать взгляд на её лице, ему, не боявшемуся выезжать вечерами на сумасшедшие магистрали, страшно заговорить с ней: а что если она полюбит его, он не хочет её гибели, не хочет, не хочет! Молчать, надо молчать, прежде всего - молчать! Он не станет ей ничего о себе рассказывать, это опасно, это слишком для неё опасно.
На соседнем столе лежал раскрытый альбом, и, наверное, он чем-то привлёк внимание Милены, потому что она пересела и стала его листать. Новский подошёл к ней, Милена подвинулась и перевела ему названия нескольких иллюстраций. Альбом был на испанском.
"Сколько языков она знает?" - подумал Новский. Только что она читала на английском, и вот теперь испанский. "Сон разума рождает чудовищ", - говорила Милена, а Новский смотрел на её пальцы, переворачивавшие страницы альбома, вслушивался в интонации её голоса, и смысл её слов ускользал от него...
Они положили на место альбом, сдали книги и уехали из библиотеки. Они расстались до следующего воскресенья.
"Почему бы мне не сходить в кино?" - подумалось Новскому, когда он высадил Милену в пригороде.
Кинотеатр оказался неподалёку. Ему посветили фонариком свободное кресло, принесли оранжад, сказали несколько слов о картине. Музыкальная комедия в одно мгновение вернула его к действительности. Фильм причинял почти физическую боль, и дело было вовсе не в фильме. Жизнь, творчество, любовь... Почему он так отчаянно запутался? Не потому ли, что любил ясность и всегда стремился найти ответы на все вопросы?
Девушки на экране звонко смеялись. Ему почему-то было трудно представить Милену смеющейся. "А что если она тоже больна?" - пришла ему вдруг поразительная мысль. Нет, она живёт в пригороде. Хотя почему в пригороде, она никогда не говорила ему об этом, он просто встречался там с ней, только и всего. Что если она пациентка Госпиталя? Самое ужасное, ему этого хотелось, ему казалось теперь, что она действительно больна, но он не знал симптомов болезни, а потому не мог утверждать наверняка. Она пишет стихи, она рисует, неужели это ничего не значит? Нет, ничего. Бывает, талант дарует небо. О, Господи, он желает ей беды, а ему казалось, что он её любит!
Новский изо всех сил сомкнул веки и закрыл лицо руками. Если бы она была больна! Если бы она была больна! Что я говорю?! Замолчи, замолчи! О, если бы она была больна! Заткнись немедленно, тварь, скотина! Подлец, какой же я подлец! Если бы она была больна, мы бы тогда поженились, мы бы спасли друг друга, не все же здесь погибают! Я стал бы писателем, ведь ты так часто спрашивала меня, почему я не пишу, тебе хочется, чтоб я им стал! Милена, милая Милена, я не могу без тебя, всё, что угодно, но я без тебя не могу!
Когда зажёгся свет, до сознания Новского не сразу дошло, что сеанс закончился. Он встал и побрёл к выходу. У машины его дожидался Крайновский. Взглянув на Новского, Крайновский пробормотал: "Вы, оказывается, уже знаете..."
Новский поднял на него глаза. "Кто вы? А... знаю. О чём?" "О вашем увольнении с работы. Интересно, откуда вы об этом узнали? Вот официальная бумага", - сказал Крайновский, подавая Новскому какой-то листок. "Выкиньте её в мусорный ящик", - посоветовал Новский. "Может быть, хотите свежие журналы?" - продолжал надоедать почтальон. "Бросьте на заднее сиденье", - проворчал Новский, заводя машину.
Разговор с Крайновским помог ему немного прийти в себя. Его уволили с работы? Какая ерунда! Он уже и думать забыл об институте. Хотя это, право, очень странно! Яновский ничего не говорил о возможности такого поворота событий. А впрочем, чему он удивляется? Он потеряет квалификацию инженера? Какое это имеет значение!
А что если и вправду стать писателем? Может быть, Линовский здорово привирает, и дело обстоит совсем не так, как он пытается изобразить? Надо с кем-то поговорить и узнать наверняка. Но с кем? С тем стариком из библиотеки! Нужно скорее вернуться туда, быть может, он ещё не ушёл!
Старик сидел один в пустом зале и, казалось, дремал. Новский опустился на стул рядом с ним.
"Мы немного побеспокоили вас сегодня утром..." - начал он. "И сейчас вы приехали сюда, чтобы передо мной извиниться", - неожиданно быстро закончил за него старик. "Нет, да, конечно, - смутился Новский. - Понимаете, здесь нечасто встретишь человека вашего возраста, и мне подумалось..." "Что же вы замолчали? - усмехнулся старик. - Вам подумалось, что это не случайность? И вам не терпится меня о чём-то спросить?" "Да, - решился Новский. - Тут все помешались на писателях, и я хотел бы узнать, нельзя ли поговорить с невидимкой или хотя бы его увидеть?"
"Увидеть невидимку, - глухо засмеялся старик. - Не правда ли, парадоксально звучит? Но наша жизнь состоит из парадоксов. Один из них перед вами". "Парадоксов?" - спросил Новский. "Да, невидимок", - услышал он в ответ. "Как?" - не поверил своим ушам Новский. "А что, нас изображают чудовищами, которые пьют человеческую кровь?" - скривил рот старик. "Да нет, но здесь..." - пробормотал Новский. "Вы переживаете за мою жизнь? - поинтересовался невидимка. - Вы считаете, меня могут разорвать на части? И как это допустила администрация? Просто я ей теперь не нужен. Ну а я, знаете, как-то уже не боюсь, так что вы напрасно беспокоитесь".
"Значит, вы стали невидимкой", - подумал вслух Новский. "Ну, это было очень давно... - нахмурился старик. - Да, тогда я выбрал жизнь. А вы считаете, правда на стороне этих самоубийц? Чёрт его знает, где она - правда. До того, как я оказался здесь, я многое не понимал. Сейчас я не понимаю ещё больше. Первое время, когда я столкнулся со всеми этими ультиматумами, было очень страшно. Потом я осознал, что теперь я целиком в их власти, а значит, бояться нечего, ведь я уже попался. Запей это, Руновский, говорил я себе тогда, запей это, закури, зачитай, запиши, запиши во что бы то ни стало!
И я начал записывать. Творчество - это находка. Творчество - это потеря. У меня ничего не осталось, я приобрёл весь мир. Я писал, я не мог иначе. Как люди переживают из-за болезней своих детей, так я расстраивался из-за недостатков моих произведений, и так же как они стараются вылечить своего ребёнка и никогда не говорят, что он получился какой-то дохлый и лучше родить другого, а с этим покончить, так и я всё лечил и лечил моих ребят, и никак не мог вылечить, и не пытаться вылечить не мог. Да и вообще, писать книгу, я думаю, нисколько не легче, чем растить детей, а когда её читают, возникает такое чувство, как будто твоя дочь лежит в чьих-то объятиях - и неловкость, и боль, и радость, и ощущение бесконечности жизни.
Ну а потом... потом ты вдруг начинаешь понимать, что твои дочери - проститутки, и на них будут наживаться неизвестные тебе сутенёры, и все твои силы теперь уходят только на то, чтобы остаться в живых, на большее их уже не хватает, а твои мысли уже не интересуют даже тебя самого. Знали бы вы, какое тогда наступает безразличие ко всему на свете! Вот так, наверное, и сводят счёты с жизнью: просто посмотреть, как течёт кровь из перерезанных вен...
Но самое смешное, когда в столице издаётся очередная книга одного из тамошних писателей-профессионалов, и все говорят о шаге вперёд в литературе, а ты прекрасно знаешь, что этот шаг давным-давно сделан тобой, для тебя то новое, что нашли в произведении, - пройденный этап, только никто об этом не подозревает. Да, у нас всё наоборот, а может, так и надо: при жизни быть мёртвым, после смерти - живым?
Я не задумывался о тех, кто когда-нибудь прочтёт мои книги: раньше было не до того, а теперь вообще не до чего. Да и что значит - прочтёт, не прочтёт, ведь книги создаются нами не для людей, людям они только достаются, да и то не всегда. Уже написанные, они умирают вместе с нами, умирают, потому что мы написали их, но не записали. О, Господи, думаю я иногда, сколько замечательных произведений мы могли бы после себя оставить, если бы видели в этом хоть какой-то смысл! А ведь мы, наоборот, стараемся припрятать, уничтожить рукописи, чтобы они не попали к администрации: мы тоже боремся, как ни парадоксально это звучит.
Сплошные парадоксы! Кажется, я вас ими уже утомил? Все мы, старики, ужасно болтливы, не правда ли?"
Новский не ответил. "Я заблудился, - повторял он снова и снова. - Я заблудился".
Теперь Новский жил ожиданием предстоящей встречи с Миленой. Яновский по-прежнему не давал о себе знать, и Новскому иногда начинало казаться, что его жизнь понемногу меняется к лучшему, во всяком случае, появляются некоторые признаки такой перемены. В воскресенье, седьмого числа, они с Миленой едут в библиотеку - разве это не праздник?! На этот раз он будет в норме, и разговор непременно состоится.
Но как его начать? Будь на его месте Линовский, тот бы не растерялся. За что Линовский получает талоны с двумя розовыми полосами? За то, что работает юристом? Почему он так гордится знанием правил, никому не нужных за пределами Госпиталя? Надо спросить у него в следующий раз его мнение о руководстве Госпиталя. Неужели власть сосредоточена в одних руках? Если это так, то несомненно, что методы, которыми пользуется всемогущий руководитель, постоянно меняются. Если же он не один, то возможно, что каждый из них имеет свою неизменную точку зрения и действует так, как считает нужным, выбрав подходящий момент.
Отношение к нему, Новскому, разве не характерный тому пример? Ему позволяют встречаться с Миленой и лётчиком, хотя вначале строго-настрого запретили какие бы то ни было встречи. Что будет дальше? Вдруг это всего лишь тактический приём, чтобы, в конечном счете, сломить его сопротивление? Милену вызвали сюда с какой-то неведомой ей целью, а она говорит о X департаменте, в котором работает её мать. Быть может, она сама ничего не знает о вызове, и ей кажется, что она приехала по своей воле? Он найдёт разгадку этой тайны, непременно найдёт! Он не должен свернуть себе шею прежде, чем ему удастся отыскать ключ от двери, за которой, быть может, спрятаны все тайны мира!
Наконец, наступило воскресенье. Машина Новского стояла в назначенном месте задолго до условленного часа. Ровно в девять они были вместе, и Новский на миг забыл обо всём на свете, даже о лётчике, вот только о Яновском не мог забыть, как ни пытался. Яновский был невидимым третьим, и его тайное присутствие сковывало Новского, мешало взглянуть в глаза Милене, сказать ей всю правду.
"Что это там такое?" - спросил Новский, показывая на зеркальную четырёхгранную пирамиду, высокую, как небоскрёб. "Башня собора, - ответила Милена. - Зайдём?" "Зайдём", - кивнул Новский. Не без труда отыскав нужную дорогу, они спустились вниз и, оставив машину, вошли в собор.
Все скамьи впереди были уже заняты, а священник как раз поднимался на кафедру. Новский никак не мог сосредоточиться на начавшейся проповеди и ждал, когда вступит орган. Милена тоже, казалось, не слушала священника, а лишь смотрела на электрические свечи, мерцавшие неподалёку. "Тебе, наверное, скучно?" - тихо спросила она. "Нет, не скучно. Я верю в бога", - ответил Новский, как будто желая начать этими словами тот важный для них обоих разговор, ради которого, быть может, Милена и подошла к нему тогда во вторник. Нет, не здесь, не сейчас.
"Вот это высокое чёрное кресло - трон кардинала?" - спросил он, чтобы сменить тему. Милена не ответила.
"Почему она молчит?" - думал Новский. Быть может, она не расслышала вопросительной интонации его голоса? А может быть, ей показалось, что он обманывает её? Но он действительно верит в бога, хотя это очень непросто объяснить. Во всяком случае, верил до последнего времени. Теперь же он лишь допускает его существование, не больше: бог есть, скорее всего, есть, но по неведомым причинам этот самый бог отказался от него, отказался навсегда, словно он уже мёртв, и ни о каком спасении не может идти речь.
Какая связь между богом и администрацией Госпиталя? Он имеет право задать себе такой вопрос, для него они одинаково недостижимы и одинаково всесильны. Что если это одно и то же? Или, может быть, они друг другу враждебны? Ему необходимо понять, на чьей он будет стороне, если попытается взбунтоваться против администрации: против неба он бунтовать не хочет.
Неужели бог способен на такие страшные наказания? А почему бы нет, если огромна вина перед ним? Но почему он, Новский, оказался виновным с самого рождения, как будто бог заранее отдавал некоторых людей на откуп дьяволу, чтобы тот делал с ними всё, что ему заблагорассудится, но зато уж не искушал остальных? Что если дьявол заправляет и Госпиталем?
Скучно ли ему здесь? Ему нигде не скучно, с такими мыслями нельзя соскучиться, но он бы, наверное, предпочёл скуку вечным поискам ответов на бесконечное множество вопросов, когда каждый вопрос необходимо обдумывать целую жизнь и даже в этом случае разрешить невозможно.
"Нам пора", - сказала Милена, поворачиваясь к Новскому. Под звуки органа они вышли из собора, и в глаза им ударил солнечный свет.
Разбирая в среду бумаги, принесённые когда-то Крайновским, Новский наткнулся на второй абонемент в концертный зал. На следующий день, встретив Милену с Каминским, он отдал им оба абонемента, предупредив, что ближайший концерт состоится в воскресенье.
В субботу вечером, возвратившись с прогулки, Новский нашёл в почтовом ящике записку Милены. Милена, ссылаясь на ночное дежурство лётчика, приглашала его, Новского, и предлагала встретиться завтра у концертного зала за полчаса до начала концерта.
В воскресенье он стоял у главного входа, глядя на подъезжавшие машины и пытаясь собраться с мыслями. Как доберётся Милена, почему она не просила подвезти её? Почему она опаздывает? Вдруг она вообще не придёт? Нет, это невозможно. Она должна прийти! Она уже идёт.
У них оставалось совсем немного времени, и потому, выпив в буфете бутылку лимонада, они сразу же поднялись наверх. Их места оказались справа от оркестра, чуть ли не под самым потолком. Музыканты настраивали инструменты. "У меня плохое предчувствие, - сообщила Милена. - Этот вечер кончится бедой".
"Господи, что она говорит!" - пронеслось у Новского в голове. "Мне кажется, от музыки мне будет плохо", - продолжала Милена. "Она хочет сказать, что ей станет плохо от меня", - подумал Новский. Похоже, разговор опять откладывается. Может быть, в нём нет никакой необходимости? Нет, он уже начат. Надо попытаться. Сейчас или никогда!
"Мы больше не появимся здесь вместе", - решительно произнёс Новский. "Да, конечно", - кивнула Милена. "И потому я не мог так рисковать нашей встречей, как, быть может, тебе это показалось, - продолжал Новский. - Отдавая вам с Каминским абонементы, я знал - на концерт пойду с тобой я, и никто другой. Конечно, мне не было известно, что именно помешает Каминскому. У него ночное дежурство? Это просто деталь!"
Милена вздрогнула и побледнела. "Видишь, я же говорила!" - прошептала она еле слышно, откинувшись на спинку кресла. "Ну вот и всё", - стиснул зубы Новский.
Зазвучала музыка. Новский старался не обращать внимания на Милену. Это ему не удалось. Она словно парила над оркестром, такая страшная в своём длинном чёрном платье с широкими рукавами, чёрная, такая чёрная птица, напряжённо, как будто в поисках жертвы, глядящая вниз, готовая камнем упасть с неба и схватить добычу. Вдруг она посмотрела ему в глаза. Он хотел обнять её, прижать к себе, не улетай, не улетай, Милена, не бросай меня, ты же видишь, я погибну, спаси меня, ради бога меня спаси!..
Потом был перерыв. Милена встала. "Ты хочешь пройтись одна?" - спросил Новский. Милена печально улыбнулась и, не сказав ни слова, ушла. "Она больше не придёт", - подумал Новский. Он ошибся. Милена появилась перед третьим звонком и так же молча села рядом с ним.
Когда Новский отвозил её после концерта в пригород, он всё-таки не выдержал и начал рассказывать ей о Госпитале. Он успел произнести лишь несколько фраз и вынужден был замолчать. "Может быть, ты всё это придумал?" - спросила Милена.
"Нет", - твёрдо ответил Новский. Конечно, нет. Это единственное, что он знал совершенно точно. Как мог он выдумать внушённое ему Яновским чувство неотвратимости наказания, ведь его действительно наказывали, как мог он придумать Линовского с его жутким рассказом, Руновского с его горькой историей - разве человек способен выдумать такое? Как мог он придумать тот дикий танец смерти, в котором кружился каждый день, лишь чудом оставаясь в живых, - кому придёт в голову выдумывать такие ужасы, да и о какой выдумке может идти речь, ведь всё это было с ним на самом деле, всё от начала до конца.
Вон какая-то машина мигнула ему фарами два раза - может быть, это "кадиллак" Линовского? Все они где-то здесь, как призраки, как духи, всегда где-то рядом, нельзя сделать ни шагу без их ведома, нельзя их ослушаться, иначе моментально наступает расплата, и мир, навсегда, казалось, приведённый тобой в равновесие, рассыпается на твоих глазах, и отовсюду ждёшь беду, и она отовсюду приходит.
Как же мог он это придумать?! Разве она поняла бы его, даже если бы он рассказал ей всё, даже если бы он не боялся и всё ей рассказал, разве поверила бы ему эта девочка, этот ребёнок, это дитя?! Как можно понять, не почувствовав? Как можно хоть что-то понимать, когда пережил такое? Ничего нельзя понять, ничего...
В следующее воскресенье он целый день ждал её в библиотеке, не сознавая, зачем ждёт, что хочет сказать. Всё уже было сказано. Милена не пришла.
Во вторник, двадцать третьего числа, Новский, встретив лётчика, узнал у него, что Милена уехала. "У неё закончилась практика", - пояснил Каминский.
* * *
Если бы Новский знал наверняка, что увиденное ему не снится, он бы сильно удивился. Едва он открыл глаза, как в его комнату проскользнула стройная молоденькая девушка в строгом, должно быть, форменном тёмно-синем платье с короткими рукавами и белом накрахмаленном передничке. Убедившись, что Новский не спит, она весело засмеялась и закружилась по комнате, раскинув руки в стороны.
"Вас ждёт старший администратор", - объявила она, внезапно остановившись и тряхнув головой, как будто пытаясь избавиться от навязчивых мыслей. Вокруг её головы была повязана голубая ленточка.
"Вам помочь одеться?" - спросила девушка. "Благодарю вас, я сам", - ответил Новский, глядя на её ослепительно белые носочки и тёмно-синие туфельки на низком каблуке. "Я отвернусь", - сказала девушка, еле сдерживая смех. Она отошла к окну и принялась водить пальцем по стеклу, как будто что-то рисуя.
Новский спрыгнул с кровати, быстро добрался до кресла, на котором лежала тщательно выглаженная чистая одежда, и через несколько секунд был готов. Девушка взглянула на него и прыснула от смеха. "На кого вы похожи! Пойдите умойтесь и причешитесь! Если захотите принять душ, и понадобится моя помощь, можете меня позвать". "Хорошо", - ответил Новский, запирая за собой дверь ванной.
Когда он вернулся в спальню, постель была заправлена, комната проветрена, а горничная стояла у зеркала и расчёсывала волосы. Увидев в зеркале отражение Новского, она положила расчёску в карман платья, быстро повязала голову ленточкой, повернулась и улыбнулась опять, на этот раз немного сконфуженно. "Девятичасовой колокольчик уже прозвенел. Побежали скорее!"
Она увлекла Новского за собой, и, поднявшись на восемьдесят третий этаж, они оказались в небольшом кабинете. Их ждала молодая женщина в тёмно-синем костюме и белой блузке.
"Моя фамилия Юновская", - представилась она, здороваясь с Новским. Горничная удостоилась от Юновской лишь неопределённого жеста и тут же исчезла.
"Вы извините, - улыбнулась Юновская, - но мне так хотелось с вами поговорить, что я не выдержала и попросила Элиновскую сходить за вами. Мы, конечно, могли встретиться и у вас, но мне это показалось не очень удобным".